Немоя Москва

 


Москва. Тёплая летняя ночь.
Мокро шелестят машины в темноте за моим окном.
Огоньки. Тишина. Редкие крики и смех ночных прохожих.
Я курю в окно в квартире Курицына,  на пятом этаже старенькой хрущёвки на улице Константинова Симонова.
Это мой маленький рай внутри не моей Москвы.
Я уже писал, что воспринимаю Москву как женщину.
В этот раз она сделала лёгкую  пластику и чистку лица.
Накачала селиконм губы, распустила рыжие волосы, и выдавила все прыщи на улицы мегополиса. И они гуляют толпами по бульварам, паркам и площадям. Пьют пиво возле метро, ездят в метро, бесконечно говорят по айфонам, вечно куда-то спешат и иногда носят мерзкие галстуки.
А началось все ещё в Дюссельдорфе, когда таможня не пропустила в самолёт мой Штик-Шток - тренажёр для фитнеса в виде длинной гибкой металической оражевой палки, которую необходимо крутить в руках, как шаолиньский манах. Платить за отдельное место багажа 50 евро я не захотел, потому, что сам Штик-Шток стоит 10-15.
Я возмутился, что таможня пропустила костыли пассажира передо мной. Толстый зольдат таможенник-немец ответил, что костыли короткие и нужны больному. Я возразил, что я тоже болен и Штик-Шток - моё лекарство. Но мне не поверили и я отдал его Тане.
Когда я вошел в салон самолета я быстро нашёл свое место - 7Б. Именно такая статья указана у меня в военном билете. Психопатия шизодного круга.
Вокруг моего места - по краям уже сидели люди. Мужчина с дешёвым айфоном и женщина с айпадом. Они о чем, то увлеченно разговаривали. Я предложим им сесть рядом, а я сяду с краю. Нет! Нет! Нет! - завопили они. Садитесь на свое место!  Я сказал, что им будет сложно разговаривать через меня весь полёт, а я хочу и буду спать, потому, что боюсь летать. Нет! Нет! Нет! - заговорили они. Садитесь на своё место и спите. Как только я сел внезапно появился большой мужчина с планшетом и сказал женщине, что она сидит на его месте - 7А. Она достала билет и у них оказались совершенно одинаковые билеты. Чудо! Чудо! - закричал я и пришла прекрасная стюардесса в красной форме и красной пилотке. Пройдемте со мной - сказала она женщине. - У вас улучшение класса и тарифа, теперь ваше место 4Е. Ну, вот видите - гордо и поучительно сказала мне женщина теперь уже бизнес класса с улучшенным тарифом. - Спите спокойно!
И ушла в большой бизнес. А большой мужчина сел и достал планшет из чехла. Небогатый сосед с другой стороны многозначительно сказал мне: Мы - коллеги. А женщине крикнул в спину: Ю а лаки!" И уткнулся в какую-то примитивную компьютерную игру. Я провалился в сон. Когда я проснулся мы уже садились. Большой мужчина засовывал планшет в чехол. Неожиданно он повернулся ко мне и сказал: Пока Вы спали был завтрак. Блинчики и сосиски. Феменистка-стюардесса улыбнулась мне и самолёт сел под аплодисменты.
В Шереметьево 2 меня встречал баянист Саша Файн с баяном и  на роскошном авто. Пока мы ехали на метро Аэропорт, он рассказал, что его дочь Юля сошла с ума и лежит в психбольнице в институте психиатрии. Шизофрения. Её облучают психотронным оружием. Он стала случайной жертвой. Голос преследует её. Саша сдал ее в больницу, когда она громко спорила с дверью, яростно и неразборчиво что-то доказывая невидимым голосам, и ела кашу своими анимэшными куклами.
Макала их в кашу и облизывала.
Ей 22 года. Я решил подарить ей космозиккера и мы поехали её навещать.
В Москве лето, солнце, жара. Во дворе больницы буйно цвела сирень.
Мы поднялись на третий этаж в закрытое отделение интенсивной терапии.
Саша позвонил и попросил, чтобы вызвали дочь.
Санитарка лет пятидесяти, в очках, сама похожая на сумасшедшую, как многие врачи, кто работают всю жизнь с сумасшедшими, становятся такими же (я всегда это замечал) через минуту привела девочку.
"Её зовут Юля" - сказал Саша.
Я ахуел.
Это была очень красивая девочка с взлохмаченной головой.
Небольшого роста с пронзительными еврейскими глазами. Двигалась она медленно и скованно, как зомби, очевидно загашенная медикаментами. Она села рядом с нами. Она слегка тряслась. Саша дал ей пакет с продуктами, которые она просила привезти.
Селёдка под шубой и что-то из макдональдса, соусы и сметана. Визит начался, и мы начали разговаривать. Саша рассказал ей, кто я и , что я, и как он меня встречал в аэропорту.
Она смотрела на меня.  Она знала меня уже десять лет по рассказам отца. Я подарил ей космозиккера и рассказал о том, как я их придумал и создал и как они пришли ко мне. Про камень благодарности и воинов света. Про свои болезни страхи. Про наше с Сашей веселое прошлое на разных фестивалях и арт-хеппенингах. Она слушала с интересом. Иногда смеялась и задавала вопросы. Примерно через час я понял, что она совершенно гениальна. Он знала все. Она не сказала ни одного странного, глупого и даже лишнего слова. Любые темы и любые термины были ей понятны и знакомы. Затем она рассказала про голос.
Она оказалась случайной жертвой психотронного оружия ФСБ. Голос говорил ей, что нужно делать, когда на тебя падает огромный корабль. Её облучают. Она не может спать и ее тошнит перед едой. Она все понимает, но хочет получить внятный ответ и подтверждение своих слов из ФСБ. И в этот момент  разговор перешёл в ту область, где фактов и подтверждений не существует ибо они не возможны. Опровергнуть или подтвердить ничего нельзя. А ведь "любое существо настолько божественно - насколько оно не отличает реальность от своих представлений о ней". Юля была божественно прекрасна, как Ремидиос Прекрасная. Я растерялся. Саша сказал, что наверное пора прощаться и мы утомили её своими рассказами. Он молча встала и пошла к дверям. Она стояла перед закрытыми дверями, не глядя на нас, как будто нас больше не существовало. Ну, вот - сказал Саша - Юля, ну что же ты с Борей даже не попрощалась. Она повернулась, подошла ко мне и сказала: "Простите у мены пространственный кретинизм". И неожиданно поцеловала меня в щёку. Я ахуел. Вышли санитары и увели её. Саша сказал, что она невинная девственница и у нее никогда не было мальчика и это её первый поцелуй. Я сидел пронзенный всем происходящим. Мне показалось, что это...

На обратно пути по дороге в центр я я увидел огромный плакат: "ЕСЛИ ЧЕЛОВЕКА НЕЛЬЗЯ ВЫЛЕЧИТЬ, ЭТО НЕ ЗНАЧИТ, ЧТО ЕМУ НЕЛЬЗЯ ПОМОЧЬ". На нём был нарисован обдуваемый ветром одуванчик и подпись внизу: фонд помощи хосписам ВЕРА. И я услышал голос.

И началось кино.
Саша подбросил меня в центр на Новокузнецкую.
Я решил пойти в офис. Суббота оказалась рабочим днём.
Возле офиса ноги повернули в сторону клуба ДОМ, потому, что был шабат. Я зашёл во двор. Оборванные плакаты Гуровича и подписи Рустамушки Интернешинал, Длинные Руки и МДСТ напомнили мне про те светлые времена, когда мы тут все бухали и тусовались. Нет больше в живых  Коли Дмитриева и Сергея Курёхина, а Рустам сюда больше не ходит. Не стоят во дворе знакомые и друзья: Дубровский, Жаба, маленькая Надька Бакурадзе и Волков из Трио Волкова, а Боря Раскольников тоже умер и не стоит с собачкой Дизи на руках. Нет больше в сумках коньяка, и не звучат веселые песни. Суббота 6 вечера. Клуб закрыт. Висит замок на дверях и пройти можно только на второй этаж, где коммерческая выставка эксклюзивных кукол. Я не стал подниматься. Кукол хватало и в жизни.
Это была хорошо знакомая мне не моя Москва.

Я решил прогуляться вокруг метро и поснимать фото и видео возле рюмочной "Второе Дыхание". Это знаменитая московская рюмочная - место встречи писателей уходящего поколения после всех мероприятий. Тут среди водки, селедки и прокуренного полумрака можно услышать стихи Кривина, Бродского и Мандельштама и увидеть красные слезящиеся глаза писателей. На против рюмочной стекляшка по продаже видео и аудио дисков. На улице репродуктор, в котором громко играют старые ретро хиты. Под Шарля Азнавура я включил камеру и началось кино.

Под музыку гуляли люди. Незнакомые люди Москвы. Узбек продавал шаурму таджикам. Огромный чёрный полиэтиленовый кулёк с шаурмой на всю бригаду в кадре. Пьяны сшибают мелочь на пиво. Женщины с распущенными волосами на шпильках в обтягивающих одеждах куда-то идут-спешат, разговаривая по мобильным телефонам, мужики пьют пиво возле палатки. Вот какой-то толстый лысый депутат в галстуке тоже пьёт пиво и смотрит на меня. Азнавур поёт про Париж и про бессмертную любовь, которая губит и убивает людей. Толпы людей куда-то целенаправленно идут и идут. Маленькие дети катятся на велосипедиках. Толпу пронзают стремительные роллеры и скейт-бордисты, лавируя как молнии в толпе. И огромное количество надписей - реклам и названий всех цветов и шрифтов:

24 ЧАСА, Пиво, У Палыча - торговая марка - фирменный магазин, Ремонт, Мантаж, Комиссионый магазин, Ксерокопия, Приём платежей,  Ремонт ЧАСОВ,  Pons, Музыка, ФИЛЬМЫ, ПРОДУКТЫ, Рублёвские КОЛБАСЫ и ДЕЛИКАТЕСЫ, ТРАДИЦИИ и КАЧЕСТВО, МУЗЫКА, AUDIO CD, DVD, СD-ROM, АВИА и железнодорожные БИЛЕТЫ, +АПТЕКА, Ателье и ремонт ОДЕЖДЫ, Вся сила чайного листа LIPTON, Adrenaline RUSS, Антиквариат, САЛОН "Ретро ПОДАРОК", кафе-булочная ВАТРУШКА, STELLA ARTIOS, Салон МАНИКЮР-ПЕДИКЮР, Кафе "АСТОРИЯ", Гранд Тур, Проверка на СПИД, Рюмочная "ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ" и  реклама какого-то пива. Название в кадре заслонено чем-то и видна только половина плаката с большим словом "ТЁМНОЕ!"

Всё это для людей. Это человеческая жизнь. Немножко наблёвано возле палатки с пивом и шаурмой. Какая-то лужа. Что-то натекло. И в такт Азнавуру капает вода из разорванной в крыше коммуникации.

Ко мне пристает какой-то неприятный выпивший мужчина со спитым лицом одетый во все светлое. С первого взгляда видно, что какой-то ****ат пьющий. Говорит громким голосом. Начинает по английски: Ай эм сори! Гутен Таг! Фром вэа ю я?

Я молчу и снимаю его. Пауза. Время замедлилось. Он в растерянности. Я отвечаю ему по русски. Он начинает говорить, что он попал в кадр и требует знать, что я тут снимаю. Я говорю, что я из Германии и снимаю документальный фильм "Один день жизни большого города". Для себя. Он мне о вторжении в его частную пьяную жизнь. Требует ответа. Но видно, что он больше хочет просто поговорить. Он говорит, что он тоже драматург из этого, ну как, блять, его? Забыл, блять, название. Я снимаю его. Он бредит на камеру задавая мне какие-то пьяные вопросы. Я долго снимаю его молча, а потом говорю, что это моё частное дело. Он грузит.  В какой-то момент я понимаю, что уже очень устал и не пойду на концерт группы "Сефети Мэджик" в СКВОТ-КАФЕ на Рождественке напротив МАРХИ. Я люблю моих друзей -Мишу Авшарова, Борю Горбунова, всю их тусовку. И знаю, что мне там будут рады. Что уже выписан проходной на Бергер+одна. Но мне влом. Я видел все это сотни раз - в период юности, когда мы сверкали шпорами и дымили косяками, и каждый второй в каждом клубе был знаком по каким-то тусовкам. Это - пахло молодостью и структурой момента ушедшего поколения.

"Я не старик..

Не посох старика

Я, может быть, брады его лишь волос.

Чем старше я, тем мой сильнее голос.

И я не зверь,

Я даже не змея.

Я только часть отточенного жала.

Я тем острей, чем дальше от начала.

Не дай же знать, насколько нужен я"

Хочу, чтоб мне было снова 30, и я пил бы водку с Курицыным из горла, а потом в клуб, где все знакомые. Например в Армадилло. Или в Маяк. Или в Бедные люди. Или в Третий Путь. Или возле театра Моссовета фестиваль.

Там показ моих моделей и прекрасные девушки, светясь в ультрафиолете, кружатся в волшебных шляпах Ордена Пятой Масти в суфийском танце и балерина танцует под слайдами с белым живым петухом и козлёночком. Играет Айги - 4 руки и 33 ноги, Мышеловка, Оберманикены, ФБР, Николай Коперник, Вежливый отказ, Ногу свело. У меня в руках ящик баночного пива. Я лавирую в толпе, а затем мы беседуем с друзьями, запивая водку. Ночные огни Москвы. Мы идём с Бартеневым в Поднебесную в Пекин. Там какое-то пати. Тату. Сидит Шаповалов в кросовках  разного цвета. Один с красными полосами, а другой с зелёными. На танц-поле извиваются пидарасы, недавно приехавшие в сталицу из далёких провинций и постигающие столичную жизнь. Один из них в нелепом вельветовом костюме времён моей школьной половозрелости и в кедах. Бартенев смотрит и говорит мне: - "Смотри, Боря, Как, все-таки, мальчишкам идёт вельвет".
Мы открываем ночью клуб "Бедные люди", чтобы обмыть медали Музея Востока и я засыпаю, закрывшись в туалете.

А какое счастье идти утром за коньяком... Невыносимое счастье.

А сейчас я не хочу идти в Сквот-Кафе. Нет сил. Там будут незнакомые мне одинаковые пустые люди - мясные машины с айфонами - пить пиво. Музыку я слышал много-много раз и выпускал их диск в своём издательстве. Я хочу домой. Я хочу отдохнуть от города и описать все, что случилось. Когда я пишу, мне открывается бесконечный смысл вещей.

Я еду в метро. У меня билет на 2 поездки. Куда вторая?

Я снимаю людей в метро. Все сидящие, что-то пишут в айфонах и отправляют смс.

Люди в метро, как-то особенно одиноки в толпе. Особенно на эскалаторе. Ползут по своим лентам Мёбиуса, встречаясь только взглядами и выискивая во встречной ленте знаковое лицо. Я устал.

Я иду от метро пешком. Гуляю. Фотографирую. Каждый кадр невыносимо прекрасен.

Я думаю Юля не случайно сошла с ума.

Во все времена были великие девственницы, как Жанна Дарк.

Я думаю, Юля чувствует, как болен весь этот город и в этом её болезнь. Это отражение и ретрансляция. Её преследуют Голоса и смертельные лучи ФСБ, Соседи следят и гадят исподтишка. Все это есть в нашей реальности, просто мы не видим это, но тоже чувствуем и нас глючат депрессии и психозы. Город дьявола. Город Путина. Город денег. Главный город России, который превратился в старую изношенную рубашку. Самые любимые и красивые пуговицы оторвались, потерялись и пропали. Новые блестят, иногда даже сверкают, но не подходят. Не те. И рубашка уже обтрепалась. И душа... И я разглаживаю рубашку каждое утро, но к вечеру она опять сминается и выглядит старой, ещё любимой, но я уже не хочу её носить.
Я покупаю в магазинах продукты. Казинаки из семечек и банку сметаны. Это мой ужин. Дома у меня ломит спину и я начинаю кашлять и чихать. Я чувствую, что я заболеваю каким-то мерзким московским вирусом. Я мокрый. Я открываю все окна, включаю вентилятор и ложусь спать. Просыпаюсь я уже с температурой. Таблеток нет, и нет сил за ними идти. И в этот страшный момент позвонил телефон. Махачкалинские друзья едут ко мне в гости с дагестанскими подарками.
Я жду их на балконе. Курю. А их все нет и нет. Я все время брызгаю на себя одеколоном Кензо, чтобы мне стало полегче. Это как нашатырный спирт при обмороке для меня.
Наконец-то они заходят. Огромные. Почти двухметровые. Прекрасные. С прекрасным гашишём. Весь вечер мы вспоминаем Муслима и Юлада. Мы делаем бульбулятор из бутылочки Тана. Друг Муслима Рассказывает мусовские истории мусовским голосом с мусовскими интонациями и жестикуляцией. Это прекрасно. Мы все снимаем на камеру. Он рассказывает про свою бабушку - заслуженную актрису кумыкского театра, которому она отдала 60 лет своей жизни. Возле театра ей поставили памятник. Прекрасная молодая девушка в красивой дорогой шали, с огромным букетом цветов идёт в театр. Памятник делала его мама - она единственная женщина-скульптор в Дагестане. Заслуженный художник республики. Мы очень хорошо сидим. Очень душевно и благородно. Как старые Доны Хуаны, как космические гангстеры - герои ушедших времён.
Все мои болезни отступают и проходят
Мне тепло и хорошо. Я обнимаю друзей.
Я рассказываю львовскую историю про памятник цыганской бабушке Сэре.
Львовский приятель, партнер, ресторатор решил открыть новую сеть фест-фуда с мексиканским направлением. Острая пища и индейская тематика. Современное постмодернистское направление. И все уже готово, но нет изюминки. Нет главной фишки и нет логотипа. Тут к нему приходить оформитель - тоже львовский персонаж архитектор и гворит. Тут такая история. Кароче крутые цыгане заказали памятник своей бабушке в натуральную величину. Сидит мраморная белая цыганская бабушка вся в перстнях и цыганских нарядах и курит трубку. Скульпторы львовского худ-фонда памятник сделали, а цыган закрыли. Цыгане плотно сели за наркоту лет на 10-15 всей своей огромной семьёй. Ресторатор покупает памятник бабушки и его переделывают немножечко, превратив её в индианку - старейшину племени Апачей. Получается ахуительно. Ресторатор ставит памятник в ресторане. Поучается фантастически красивая и прикольная фишка. Ресторатор заказывает сто таких памятников и расставляет во всех ресторанах сети. В каждом кабаке они сидят по разному а разных местах. На входе, на выходе, в центре зала, за столиком, в туалете. Блуждающая бабушка памятник становится логотипом и лицом бренда. Через 10 лет выходят цыгане и ахуевают. Во всех кабаках бабушка-памятник. Цыгане в шоке. Они не знают, что делать и пытаются наехать на Ресторатора, типа теперь ты нам должен. Львовские бандиты поджигают их табор и табор уходит в небо, а цыгане уходят из города.
Я показываю ребятам объект, который я привез на выставку аукцион в Веретьево. Через неделю там арт-хеппенинг,  посвященный 90летию пионерии. Я привез из германии огромный чёрный чемодан. Кофр. Чёрный. Ему 75 лет. Он 1938 года рождения. В отличном состоянии. С металлическими уголками и заклёпками. Это чемодан Аркадия Гайдара.
К нему пристёгнуты наручники. Внутри чемодана военная тайна.
Я открываю чемодан и достаю из него молитвенный коврик Марата Казея с компасом посередине, чтобы ориентироваться в лесу во время молитвы и всегда знать, где Мекка и где партизаны. Я включаю специальную красную гирлянду подсветку и расстилаю коврик так, чтобы он упирался в чемодан и начинаю совершать намаз на коленях лицом к чемодану. Чемодан сверкает, истекая божественной энергией. Во время намаза я понимаю, что в чемодане Аллах. А это посильнее атомной бомбы, которую я изначально хотел туда поместить. Божественная пустота сильнее любой бомбы.
Мы кайфуем и фотографируемся.