Не так уж плохо!..

Александр Васильевич испытывает мучительное последствие паралича после инсульта. Вряд ли имеется такой человек, которому он мог бы пожелать свои мучения. У него парализована вся правая половина тела. Его несчастный покойный сынок не знал иной доли, но Александр Васильевич до шестидесяти шести лет, когда его ударил инсульт, был слишком энергичным и эмоциональным.
Иногда ему приходит в голову бешеная мысль: не является ли его инсульт
наказанием за мучения сына Васи, которому он не сумел помочь, а в некоторых
случаях был просто пассивен.
 
Но жизнь есть жизнь и вскоре слезы радости и печали стояли в глазах у Александра Васильевича: он стал делать маленькие успехи в работе на компьютере левой рукой. А сначала профессор, посмотрев на свой компьютер, не вспомнил, каково назначение каждой из клавиш. Он пролежал целый день на диване - подушка стала мокрой от слёз. Профессор плакал беззвучно, но всё же жена поняла, что происходит с мужем, и дала ему выплакаться.
 
Александр Васильевич целый месяц не подходил к любимой “умной железке”, а потом все же решился. Назначение клавиш он быстро вспомнил, как вспомнил и их комбинации. Почему-то английский текст осваивался быстрее. Несколько раньше он освоил написание слов левой рукой, но такое занятие он не любил.
 
Дело сначала подвигалось медленно, а потом он начал “одной левой”, строчить как
из пулемета. Судьба оставила ему очень много: работающую голову с несколько поврежденной памятью, всю левую сторону, речь, осязание, обоняние, и многое другое. Да, он плохо владеет, как врачи сказали бы, опорно-двигательным и вестибулярным аппаратами. Да, у него – частые приступы невыносимой боли и депрессии, а во всем другом судьба пока пощадила его. Каких инвалидов он только не видел в больницах!

Профессор жил полнокровной жизнью: много работал над научными вопросами, которые всегда были новыми и важными для практики, был увлечен работой над поэтическими мемуарами объемом  350 страниц, повестями и рассказами, а также стихами. Эта работа захватывала его так, что он бросал свои научные дела.

Жизнь оказалась наполненной до тех пор, пока его не схватывали цепкие пальцы
последствий инсульта. С трудом, отрываясь от привычных занятий, он, вдруг,
понимал, что пересидел за компьютером и теперь придется расплачиваться. Это
состояние проявлялось не в болях. Боли не забудут о нем: они навалятся позднее.
А сначала он начнет ошибаться и, когда на строчке появятся две, подчеркнутых
волнистой красной линией слова, то всё – он приплыл к обязательному концу
занятий. Пока он еще пришел не к тому концу, который будет  обозначен КРАСНОЙ ПЕЛЕНЕ в глазах и в полном забытьи.

Александра Васильевича стали вновь интересовать биологические вопросы. Он
вспомнил, как с бывшим аспирантом Анатолием, уехавшим за своей женой в Казахстан, а затем в Чернобыль бороться с ужасной аварией; как они выступали в МГУ с докладом о проведении нервных импульсов в аксонах. Биологи смотрели на физико-химиков с определённой долей скепсиса. Но физическая суть их проблемы не была понятна биологам. Было бы лучше обсуждать проблему переноса в аксонах с биофизиками!

А теперь Александра Васильевича мучил вопрос: “Почему парализованная рука и нога виртуально определяются организмом как намного более тяжелые органы”.
Спрашивал у врачей: они говорили что-то невнятное. А его давнишняя коллега
Оксана сказала:
- Все-таки ты, Саратов, ненормальный. Тебе нужно думать о жизни, а ты
занимаешься ерундой.
- Эта ерунда и есть моя жизнь – ответил Саратов.

Действительно, если взвешивать на напольных весах ногу или руку, то никакой
разницы между здоровыми, и больными конечностями не обнаруживается. Но, если Саратов кладет больную руку к себе на голову, то ощущает большую разницу между действием больной и здоровой руки. Кажется, что больная рука весит намного больше.
Он вспомнил произнесенную недавно на кладбище фразу рабочего: “Как тяжелы мертвецы!”.
Что это? И вновь направление попахивает мистикой.

Недавно Александр Васильевич провел такой же опыт с женой в качестве весов: она даже вскрикнула от тяжести его больной руки.
Эти опыты свидетельствуют, что его интерес к природе вещей не угас, а его плот
не так уж плох. Думать, думать и творить! Вот что спасёт тебя от одиночества (даже при любимой жене!).

Одиночество

Ты спроси у меня имя и отчество,
я ответить всегда буду рад.
Называюсь я так - о д и н о ч е с т в о,
одиночества гиблый заряд.

Ты спроси у меня для истории:
отчего не хочу я молвы.
Я отвечу, что слабые стороны
раздувать захотели бы Вы.

Ты спроси у меня захмелевшего,
почему моя жизнь, как игра.
Я отвечу, да ну её к лешему,
не стремлюсь я в обещанный рай!

Ты спроси у меня: чего хочется,
как случилось, что я так поник.
Я отвечу, но что-то неточное,
ухмыльнусь: мол - не молод, старик!

И вся боль, как слепое пророчество,
сдавит грудь, набежит на лицо.
Я скажу, что моё имя - отчество
о д и н о ч е с т в а  круг иль кольцо.

Александр нашел это стихотворение, написанное раньше инсульта, предвестником его теперешних мучений. Как много у него столь грустных стихотворений. И он решил больше не делать такого. Такое притягивает такое!!!

И он решил пережить любимые им мгновения. Теперь это можно сделать, используя только свойства памяти. Ну, погружайся, Саратов!

Рыбалка

Как трудно встать на зорьке рано
в лес, в мрак, туман и сырость.
Одна лишь мысль об этом ранит -
зачем вставать, ну, спи на милость...

Но вот услышан мощный всплеск,
он, как боксеру гонг на ринге...
Сломав себя, я вышел  в лес
растрепанный, в одном ботинке.

Вмиг холодом схватило тело,
невольно подошел к  костру,
разгреб его – там еще тлело.
И вот огонь – тепло нутру.

Какое тонкое блаженство
хлебнуть горячий терпкий чай,
сказать три слова – не по-женски.
Ну, где ты, рыбка, отвечай!

Затем, собрав рыбачьи снасти,
в лодчонке утлой отойти
в речной туман, весь полный страсти -
рыбачье счастие найти.

Подгреб к подкормке осторожно,
на якорь тише тати встал,
забросил донок – сколько можно.
И оглянулся. Метрах в ста
в тумане виден холм отрожный,
церквушка – маковки в крестах.

А слева – заливная пойма:
на взгорьях - там и сям леса.
Ветлуга – ты навек покой мой,
Ветлуга – русская краса!

Вот из воды край солнца медный
всплыл над парящею рекой.
Туман осел, но студень бледный
разбросан будто бы рукой.

В глубинах – чую - рыба ходит:
так много знаков и примет,
то с леской вдруг игру заводит,
то сторожку пошлет привет.

Полна восторгом и свободой
душа моя,  в челне я – бог.
Безмерно рад прозрачным водам
и, что себя я превозмог...

Милы кувшинки и ракиты,
приятен жесткий треск стрекоз.
Тут все обиды позабыты,
растроган я почти до слез…

Вот осторожная поклевка:
должно быть лещ насадку взял.
Подсечка, сделанная ловко,
и кто-то там затрепетал...

Леса как бритва воды режет:
всё ближе вожделенный гость.
Рывки слабее, мягче, реже -
и вот он лещ во весь свой рост!

Блеснув на солнце чешуею
ложится на бок, вновь толчок,
и вот, дрожащею рукою,
я вывожу леща в сачок.

Лишь опустив свою добычу
за борт, в подвешенный садок,
я отдыхаю, как обычно,
не больше, чем минут пяток.

Что за минуты! Упоенье!
Неужто где-то суета?..
На то плевать..., на сердце пенье.
Здесь жизнь, в которой красота
имеет главное значенье.

Азарт еще сражений просит,
насадка на крючке опять.
её теченьем точно сносит
в то место, где ОН должен взять!

И так до той поры затишья,
когда ярило плечи жжет...
Я успокоен, сердце тише
стучит,... нет не стучит - поет!

И только после такого душевного успокоения я готов к любым невзгодам этой нелегкой жизни...
      
АС.