Песня на краю

- в соавторстве

Танрангла вспыхивает в ночи гирляндами огней. Размытые отражения скользят по воде. Их покачивают волны, которые, шелестя, набегают на отмели и со змеиным шипением трутся о камни. Море черное, и кажется, что оно – гладь вечного Зеркала, рассекающего мир на ушедшее и настоящее.
Пахнет солью. Скрипят реи и мачты. Доносится из кабаков музыка, но она больше похожа на плач расстроенных инструментов.
Когда Аймнар–тоон закрывает глаза, для нее угасают все звуки, кроме шепотов ветра и моря.
Она помнит так много и так долго, что Танрангла для нее – Таан–ра Гра–эла, ныне потерянная земля сидов. Аймнар–тоон чудится, как, невидимая в темноте, поднимается в горы дорога. Она змеей обвивает колючие склоны и кладет голову на плато. Там – выжженные за века до белизны камни под зеленым небом. Там – ломкая и сухая трава, и давно не растут цветы. Там – так тихо, что слышно дыхание. Там – …

… глаза казались пронизанными солнечными лучами, как воды южных морей. Ясные и светло–голубые. Если вглядываться в них долго, можно было увидеть на мгновение отблеск серебристых плавников.
– Лаа–ай…
– Лаа–айшар! У тебя рыба вместо мозгов!
Фиалки на висках Аймнар–тоон опустили лепестки. К молодым сидам спешил коренастый суалехец. Человек размахивал револьвером, и от барабана сыпало белыми бликами солнце.
– Эта штука не работает! Твои расчеты не верны. Чем больше ты советуешь, тем хуже получается.
– Неловкость твоих рук увеличивается день от дня, Кера Тан, – сид нежно сорвал с виска подруги цветок и заложил за длинное ухо.
Хмурое лицо мужчины прорезала улыбка:
– Может, порох отсырел.
– После недавнего дождя все может быть, – сказала Аймнар–тоон.
Она посмотрела в сторону рощи, где в кольце менгиров застыли в причудливом танце почерневшие и сухие деревья. Благословенное место сидов поднималось в центре плато, одинокое и гордое, наполненное силой.
– Если дни напролет читать заклинания на могиле бога!.. Действительно, может случиться все, – улыбнулся Кера, и длинный хвост Лаа–айшара недовольно свился кольцом.
– Это природа оплакивает наших Отцов и Матерей, – тихо ответила Аймнар– тоон.
Человек отмахнулся. Голубоглазый сид ощерился:
– Иди, заниматься дальше своими игрушками, Тан. Не лезь в наши дела.
– Мне бы твоего отца… – потер облезающий нос Кера. Лаа–айшар отвел взгляд от деревьев рощи:
– Он занят.
– Третий день?
Сид не ответил; щелкнули прорезавшиеся на хвосте шипы. Взглянув на них, Кера Тан с иронией хмыкнул:
– Твой отец куда более приятная личность. – он убрал револьвер и направился к видневшимся неподалеку палаткам астрономического лагеря.
Аймнар–тоон посмотрела ему вслед и обняла за плечи друга.
– А вдруг зря мы ничего не сказали им?
– Они бы испугались, – негромко ответил Лаа–айшар. – Пойдем. Дождемся отца.

Таан–ра Гра–эла вырастала из скал белоснежным плетением балконов и темно–пепельным – эркеров. Последние дни улицы пустовали, и скользивший по ним ветер влек за собой стекавшие с плато невесомые песчинки.
У Лаа–айшара подергивался кончик носа. В воздухе пахло солью, нагретыми солнцем камнями и горными травами. В неповторимый аромат скального города вплеталась тревога – ее молодой сид чувствовал так же ясно, как ладонь Аймнар–тоон в руке. Он думал, что похожие ощущения преследуют и отца, и деда, и остальных детей Богов.
Течение времени влекло мир к краю, за которым не существовало ничего.
В полосе наливающегося багрово–фиолетовым цветом горизонта Лаа–айшару чудилась пустота, всепоглощающая и безразличная. Он видел, как она растягивается вдоль моря, и звезды с грохотом обрушиваются в ее раскрытую пасть.
Молодой сид покачнулся, но его подхватили под локоть две ладони. Аймнар–тоон помогла сесть другу возле перил, за которыми скалы обрывались к узкой полосе берега.
– Что с тобой? – лепестки фиалок на висках дрожали.
– Там огни. – Лаа–айшар смотрел вниз. – Корабли. Люди.
– Единственные люди на Таан–ра Гра–эла – астрономы Тана, – попыталась успокоить его сида.
– И нас нет… – словно не услышав, продолжил Лаа–айшар.
Его светлые пряди как будто собрали всю пыль острова. Они безвольно вились плечам и спине вдоль крыльев. Перья ссохлись и потеряли цвет. Сид опустил голову на руки, и лицо с тонкими и вытянутыми, как у гончей, чертами исказила боль. На висках Аймнар–тоон фиалки сомкнули лепестки, бутоны спрятались в перевитые плющом косы. Сида словно стала меньше. Вздрогнули по–птичьи тонкие плечи, и из непрозрачно–лиловых глаз скатились две большие слезы. На скулах от влаги вспыхнули под закатным солнцем змеиные чешуйки.
– Лаа–ай, но старые поют…
– Они поют, чтобы мир не упал в пустоту, – отрезал молодой сид.

Кера Тан зажег лампу, когда солнце опустилось за горизонт. Менн Лин, выходец из северного Суалеха, поставил возле локтя руководителя деревянную чашку.
– Здешние травы хороши для чая, – ответил молодой человек на вопросительный взгляд.
– А, помню. Ты говорил.
– Вот. Собрал и высушил.
Кера поднес чашку к губам. Горячий напиток смочил густые усы цвета соли с перцем и обжег нёбо. Вкус оказался вяжущим и мягким.
– Нери уже заступил на смену. Бедняга. – карие глаза Менна смеялись. – Он встал на три деления раньше меня. Что у тебя нового, Кера?
– Ружье не стреляет. Револьвер тоже. Чертова гроза! Порох отсырел.
– Отсырел? Выглядит неплохо. А ты когда–нибудь прежде видел такой дождь? – молодой человек сел рядом и поставил между ступнями керамический чайник с ручкой, оплетенной стеблями травы. Кера качнул головой.
Астрономы ненадолго замолчали, вспоминая разразившийся позапрошлой ночью шторм. Сильный ветер едва не унес палатки, а огромные капли отливали зеленым и мерцали в темноте.
– Повышенное содержание фосфора… – начал Лин, но Кера жестом попросил его замолчать и почесал небритую щеку:
– Природная аномалия.
– Так говорят сиды?
– Нет, они считают, что природа оплакивает Богов. Не знаю, как поэтично они назовут завтрашнее солнечное затмение.
Менн рассмеялся, но Кера продолжал серьезно смотреть перед собой. Молодой человек начал заинтересованно постукивать ногой по горячему боку чайника.
– Волнуешься из–за чего–то, Тан?
Астроном поднял глаза к небу, где одно за другим проступали бледные созвездия, и прикрыл лицо рукой:
– Чувство такое, будто звезды смещаются.
Менн взглянул обеспокоено.
– Я верю астролябии, а не своим глазам. Иначе давно сошел бы с ума, – успокоил его Тан. – Затмение завтра во втором делении?
– И в пятнадцать малых, – ответил молодой человек. Он прикрыл глаза и прислушался. Из одиноко стоявшей в центре плато рощи текло густое пение сидов.
Тан кивнул, щелкнул себя по замерзшему уху – в последние годы его слух стал хуже, и мягкие переливы казались шепотом.
Менн ссутулился, положив ладони на горячие бока чайника.
Вечером в горах холодало быстро.

Затмение наступило в первую четверть третьего деления. Мир стал багровым, словно потерял остальные краски. Холодная тень накрыла лагерь суалехцев и расползлась по плато чернильной каплей, протянула щупальца к улицам города, а затем тяжело стекла в море.
Наблюдавшие затмение молодые сиды шептались между собой. Их родители пели в роще.
Лаа–айшар опирался на руку Аймнар–тоон, прикрыв глаза. Ночью ему привиделась толща северных гор, тяжелых и давящих. В их корнях перекручивались тела тварей, чьих имен молодой сид не знал. Во сне он чувствовал свое одряхлевшее тело и безвольные крылья. Летать Лаа–айшар больше не мог.
– Смотри, Лаа–ай, от солнца остался только ободок. Скоро и его совсем не станет.
Молодой сид резко прижал подругу к себе, словно пытаясь защитить. Она удивленно вскинула голову.
Луна полностью скрыла солнце. На плато легла тишина. Только ветер потрескивал, надламывая траву, и неотличимо от него звучало пение старых сидов.
Пятно луны дрогнуло и начало таять на краях.
– Смотрите! – испуганно вскрикнула сида лет десяти.
Между молодыми пронесся тихий ропот.
Освобождающееся солнце наливалось зеленью, как старое бронзовое блюдо, а луна сжималась до крохотного пятна. Она стала точкой и исчезла.
Плато коснулись блекло–изумрудные лучи.
– Как тихо… – Лаа–айшар замер, обнимая Аймнар–тоон. Она стояла неподвижно, боялась пошевелиться.
Молодой сид развел руки внезапно.
– Отец! – взметнулся крик.
Молодые сиды бежали к роще один за другим. От черного круга деревьев тянуло холодом, и землю покрывал серебряно–молочный иней. Над камнями парили белесые и бесплотные силуэты.
– Зеркало разбилось.. – тихо проговорила Аймнар–тоон.
Ледяной ветер поймал перо из крыла Лаа–айшара и повлек к пронзившей благословенное место трещине.
– Лаа–айшар! – задыхаясь, в круг деревьев ворвался Кера Тан. Его всегда аккуратно заплетенные волосы растрепались.
Суалехец остановился в десяти шагах от чернеющего края и вскинул голову. Он увидел призраков и попятился, выхватил револьвер. Звук вхолостую прокрутившегося барабана прозвучал резко и громко. Пять щелчков разорвали вязкий воздух.
– Они тебе ничего не сделают, Кера, – безжизненно сказал Лаа–айшар.
Человек испугано посмотрел на него и высыпал на ладонь порох. Между пальцев просыпалась серая пыль.
– Все изменилось, – в глазах Аймнар–тоон замер страх.
Этой ночью не было звезд и луны. Не было пения птиц. Не было..

… глаз, пронизанных солнечным светом, как воды в южного моря. Ясные и светло– голубые. Аймнар–тоон вспоминает их, когда закрывает глаза. Она ищет Лаа–айшара уже много тысячелетий.
На немые вопросы задыхающаяся от людей Таан–ра Гра–эла отвечает шорохом песка среди развалин и какофонией кабаков.
Завтра корабль старой сиды уйдет на север, и там Аймнар–тоон продолжит поиск.
Море в штиле. Гладкое и тихое, оно кажется Зеркалом, но в воде не отражаются луна и звезды. Их нет на небе. И волны бегут, как трещины.

2009 г.