Сестры

                Она жила на самой окраине. Намигур уже привез тело ее сына, и положил на каком-то деревянном столе перед домом. Он еще не уехал, и хотел знать, не нужно ли нам чего в городе, раз он здесь. Я попросил его подождать.
                Вокруг убитого собрались, и рыдали женщины, наверное родственницы. Двое мужчин тихо переговаривались о том, стоит ли гроб покупать, или сколотить самим.
                - Госпожа Гиацинта! – К моей спутнице подбежал молодой человек в слезах, и взял ее за руки. – Как же это так?! Он был моим лучшим другом!
                Гиацинта посмотрела на меня.
                - Я должен вам. Но я не могу воскресить вашего сына. Мне нужно подумать о том, как вернуть долг. Можно зайти в дом?
                Она молча кивнула, подошла к столу с телом, и рухнула на колени в пожухлую траву.
                Дверь оказалась тяжелой, сбитой из неровных досок. Я открыл ее только с третьего раза. В солнечном свете, пробивавшемся сквозь видавшие виды занавески, кружилась мелкая серебристая пыль. Где-то скрипнула дверь. На пороге одной из внутренних комнат появилась большая собака с добрым выражением морды. Она подошла, обнюхала меня, побродила туда-сюда, и легла на плетеный коврик, положив голову на лапы, и поскуливая.
Вдруг я услышал легкий звон бубенцов и почувствовал то, что, за неимением другого слова, называл вихревым потоком информации, или для краткости «запахом», что в сущности одно и то же. Может быть, было бы лучше назвать это «ощущением знакомого присутствия», ибо каждый человек – это сгусток энергии, который оставляет за собой ее шлейф, где бы он ни был.
                Я пошел по «запаху», прошел несколько сквозных комнат без дверей с высокими порогами, и остановился перед куском темной ткани, свисавшим с высокой полки. Отодвинув эту своеобразную занавеску, я увидел много разных вещей – старой одежды, мотков фитилей для свечей, бутылей с какими-то жидкостями, куски выделанной кожи, и так далее. Шлейф знакомого «запаха» шел всего от одной вещи. Это была тряпичная сумка. Я вытащил ее из-под груды всего остального.
                За моей спиной послышались шаги, и по стенам заметались тени. Я обернулся. Это была Гиацинта со свечой.
                - Что вы тут делаете в полной темноте? Кто вы вообще такой, откуда вы узнали, где я живу, если нашли моего сына уже мертвым, кто ваш телохранитель, и почему он его убил? – Ее голос прервался и задрожал.
                - Скажите, кому принадлежит эта сумка?
                - Моей сестре Асаре! Почему вы роетесь в этом старье? И главное, зачем?!
                Серебряная пыль. Бубенцы. Асара. Погружение в безысходность.
                Гиацинта едва стояла на ногах, и ее душа все больше приобретала цвет и форму выгоревшего кострища.
                - Асара Таделер?
                - Да! Таделер! Ржавчина, разъевшая нашу семью! Этот мерзавец! Но Асара сама хороша, она ничего не понимает в мужчинах... Вы можете ответить хоть на один вопрос?!
                - Могу. Я могу ответить о том, где ваша сестра. Более того, я могу вас к ней отвезти.
                Я вышел. Собака с грустными глазами увязалась за мной. Мужчины готовились перенести тело убитого в дом. Намигур скучал, сидя на подножке кареты.
Гиацинта подошла к столу, поцеловала сына в лоб, и подошла к карете.
                - Я не хочу пожалеть о том, что, погнавшись за сестрой, пропустила похороны сына.
                - Не пожалеете.


                Наш путь лежал через Рейенкерен. Антейн, деревушки, леса, поля. Запах Асары был свежим. Получалось, что после нашего разговора она уехала сразу. Причем на перекладных, что усложняло мой поиск – ее запах вел меня в одном направлении, а карета, которая подвезла ее до определенного поворота, потом уезжала в другую сторону, и уносила с собой какую-то часть ее запаха. Таким образом впереди меня был запутанный веер. Тогда я сосредоточился на самом сильном «шлейфе», перестав обращать внимание на более слабые.
                Мы неслись остаток дня и часть ночи. Гиацинта несколько раз пыталась со мной заговорить, но я был слишком занят погоней. В конце концов она не выдержала:
                - Ваши лошади не знают усталости. Даже корейнский скакун не может мчаться так быстро, так долго. А также, откуда вы знаете, где Асара? И последнее, но не менее важное – что конкретно случилось с моим сыном?
                - В упряжь вплетены серебряные пластины - аккумуляторы моей энергии, но они уже практически на исходе. Так что мы скоро остановимся там, где будет ответ на ваш второй вопрос. И вот ответ на ваш третий вопрос: закрывшись в своем коконе, мы больше не видим ничего вокруг. Мир сначала дробится на «интересное» и «неинтересное», а в более тяжелой стадии перестает существовать.
                Но мы так и так движемся вперед, пусть даже в коконе. Однако в нем свет от свечи в вашей руке освещает только то, что перед вами. Ну, может быть немного сзади. А все то, что он больше не освещает, пропадает в темноте, как будто бы и не существовало. Это аллегория нашей памяти в принципе.
                Мы забываем то, что случилось ранее. И воспринимаем все то, что принес сегодняшний день, как что-то новое. Но это иллюзия. На самом деле наш путь в темноте – это беготня по кругу, ибо свет от свечи, то есть осознание себя на данном отрезке пути показывает только то, что случилось сегодня, но не весь путь.
                - Я не понимаю. – Она устало закрыла глаза, откинувшись на спинку сидения.
                - Ваш сын все время ходил в «Глоток Сладкой Удачи», кутил всю ночь, и там у него на языке было то, что у трезвого обычно только на уме. Сколько раз до этого он ввязывался в драки, которые плохо для него заканчивались?
                - Да не было такого! 
                - Свет от свечи, освещающий жалкий круг под ногами, но не дальше. Вы не помните. Его просили, его предупреждали, вы с ним разговаривали, он каялся, и клялся вам, что больше не будет. Прошло какое-то время, вы начисто забыли об этом, и теперь удивляетесь, что его в конце концов убили.
                - Этого не может быть! Все, что вы говорите – это неправда!
                - Этот пьяница и задира в очередной раз назвал Арканда Бальтонари «шлюхой Чернокнижника», и был вызван на дуэль, которую не мог себе позволить.
                Охваченная гневом и возмущением, Гиацинта захотела сказать что-то еще, но я ясно увидел, что моя цель достигнута.
                - Намигур, останови! – Крикнул я в окно.
                Мы вышли из кареты посреди поля. Вдали виднелся перелесок. Я вошел в высокую, сухо шелестящую траву, и побежал к перелеску. Гиацинта едва поспевала за мной.
                Холодный ночной воздух наполнял легкие свежестью, а голова кружилась от увлекательного чувства погони. Наверное, это есть в каждом человеке. И не только в человеке. Я вспомнил жаркую перепалку Ари и Леота во время очередного раунда переговоров, уже после того, как он сбежал на базу «Зеленого фронта».
                Леот просил Ари вернуться, говорил, что «понимает его человеческое сердце». А Ари в запале ответил, мол, что может понимать клубок щупальцев, чьи предки прилетели из мира, наполненного жидким азотом, в котором они плавали, как в супу. И что, мол, поэтому у него, Леота, как было в сердце минус три тысячи градусов по международной шкале, так и осталось.
                Но тут Леот заерзал, и ответил, что ему ли не знать, какое количество экспериментов по генетическому сплайсингу было проведено между всеми и повсеместно, так что не надо открещиваться от здоровой доли жидкого азота и в твоих жилах тоже, Ари, умник ты эдакий, возвращайся домой, а то мы с матерью чуть не сошли с ума от волнения.
                То есть получалось, что в какой-то степени я тоже - тот самый клубок щупалец. Мысль показалась забавной. Вот и перелесок. Под одним из кустов на земле лежало что-то темное. Я подошел, и коснулся худого женского плеча.
                - Асара?! – Гиацинта подбежала, запыхавшись. – Что ты здесь делаешь?!
Женщина подняла на нас заспанное лицо.
                - Денег не было. А здесь безопасней, чем у дороги. Уйди от меня! Даже во сне не даешь покоя. Живешь своей счастливой, богатой жизнью, и живи! Сестра называется... Своему муженьку лучше приснись! Чу!  – Она махнула на нас рукой, и снова свернулась в комок.