Батюшка Дон кн. 2 гл. 20

В ночь на 16 июля второго военного лета из хутора Русаков вышла группа разведчиков передового отряда Красной Армии, задачей которого было максимально задержать рвущихся в прорыв фашистов.
- Я здеся кожну тропинку знаю! - в станицу Чернышевскую их вёл местный житель Фёдор Аниканов.
По счастливой случайности красноармеец оказался в числе автоматчиков 88-го стрелкового полка, отобранных для участия в заградительном отряде.
- Своих домашних, мабудь, увижу, - мечтал он по дороге. - Как на «финскую» ушёл, так дома и не был.
- Кто у тебя там? - спросил Захаров, широко зевая.
- Мать, сестра и жена Надя, - улыбаясь, ответил молодой чернобровый солдат. - Деток пока не успели сотворить.
- Успеете ещё…
- Кузю увижу, - словно сам себе сказал Аниканов.
- Что за «Кузя»? - оживился Толик.
- Моя собака, - с гордостью ответил Фёдор. - Дворняга, но жутко умный кобель!
Он пару минут помолчал, широко шагая, а потом сказал:
- Шёл я как-то с ним с рыбалки. Дорога грунтовая - слева поле, справа чуть подальше - лес. По сторонам от дороги - кустарник. Тут, между нами, заяц пролетает через дорогу в сторону леса. Мы с «Кузей» остановились, смотрим ему вслед. Через пару секунд вслед за зайцем из кустов вылетает огромный волчище. Еле-еле уворачивается, чтобы не влететь в меня, сшибает с ног «Кузю» и, не снижая скорости, прыгает в кусты. У меня коленки подкосились, руки-ноги от страха не слушаются. «Кузя», сделав кувырок через спину, вскочил и в два прыжка залез на гладкий деревянный телеграфный столб, вдоль дороги линия шла в станицу. Только на высоте метров трёх успокоился. Минут через десять «Кузя» сполз по столбу. Домой мы шли, прижавшись друг к другу. Долгое время он в те места носа не показывал…
- Героическая собака! - улыбнулся Григорий Шелехов.
Следующий час они прошли молча. Где-то за полночь разведчики подошли к окраине станицы.
- До войны у нас самый крепкий колхоз был, - напоследок похвастался Фёдор, сделавший товарищам знак остановиться. - Станица у нас издавна многолюдная и богатая.
- Как мы узнаем о немцах? - спросил хмурый Григорий, у него никак не шёл из головы разговор с Елизаветой.
- Расспрошу знакомых, - просто ответил Фёдор. - Вона стоит хата тётки Марфы.
Он быстро пересёк расстояние до низкорослой глиняной хатки и постучал в кривое оконце.
- Хто там? - раздался сварливый старушечий голос.
- Открой, тётка, это Фёдор.
- Какой Фёдор?
- Аниканов.
- Не слышу! - вредничала старуха.
- Сосед твой! - крикнул красноармеец.
Через минуту скрипнула входная дверь, и разведчики проскользнули в крохотную комнатёнку. Посредине стояла сухонькая бабулька и пытливо разглядывала вошедших мужчин: 
- Федор?! Да никак ты...
- Я, тётка Марфа!
- Мой милый...
Она поцеловала Фёдора, крепко прижала к груди Шелехова. На лице женщины залегали глубокие морщины, седые пряди торчали из-под старенького ситцевого платка.
- Зачем же плакать, мать? - буркнул осторожный Захаров. - Радоваться надо, но тихо.
- От счастья это, милый, от счастья... - она вытерла концом платка слёзы. - Не чаяла своих дождаться! 
Женщина обхватила Фёдора и, рыдая, поцеловала его во впалые щёки солдата.
- Будя, будя!.. Успокойтесь. - Аниканов никак не ожидал такой реакции. - Немцы в станице есть?
- Дня три, как нагрянули, антихристы!
- Много их?
- Приехало машин десять.
- Где они?
- В сельсовете разместились офицеры, а солдатики поселились в хатах рядышком.
Разведчики посовещались и, решив, что узнали достаточно, начали собираться в обратный путь.
- Тётка Марфа, - посоветовал Фёдор, - с утра спрячься в подвал.
- Для чего, соколик?
- Стрелять кругом будут.
Разведчики тихо вышли на улицу и повернули за угол дома, чтобы направиться прочь из станицы. Вдруг они нос к носу столкнулись с немецким патрулём.
- Стой! - успел крикнуть по-немецки плотный пехотинец, прежде чем Григорий ударил его кулаком в подбородок.
Второго часового ловко скрутили его товарищи.
- Теперь рвём когти! - выдохнул запыхавшийся Захаров. - Вот свезло нам, даже «языка» взяли.
- Не говори гоп, пока не перескочишь… - осадил его Шелехов. - Отходим осмотрительно.


***
Хлеб, как и в большинстве семей в деревеньке Криницы, Сафоновы пекли сразу на неделю. Если выпеченному хлебу было больше десяти дней, он начинал плесневеть. Нужда заставляла есть и такой. Тем более что взрослые убедительно приговаривали и убеждали детей:
- Ешь, лучше плавать будешь!
- Так я уже умею… - отнекивался младший сын Дмитрий.
- Значит, никогда не утонешь, - стоял на своём глава семьи Илья Афанасьевич, - завтра мать свежий испечёт.
Летним вечером мать Авдотья собралась порадовать домашних.
- Перед выпечкой печь нужно хорошо протопить, - учила она сына Митьку. - Чтобы хватило тепла для пропекания…
Авдотья замесила тесто и делала последние приготовления. Она выгребла из дугообразного чрева печи древесную золу и тлеющие угли.
- Вынеси, деточка, в сенцы, - она протянула ему помело.
Палкой со старой тряпкой обметали свод и выметали внутри печи.
- Только затопчи её…
Тряпка на конце помела могла тлеть и в сенцах. Если вовремя не спохватывались, то случалась беда.
- Хорошо, мам! - пообещал сообразительный мальчуган.
Женщина ловко «посадила» хлеб на капустные расправленные листья и засунула внутрь. Печь переложили недавно, и Дуня слегка волновалась, как та будет держать тепло. Свод печи и трубу сделали из обожжённого кирпича, а саму печь из кирпича-сырца.
- Это объясняется тем, что теплоёмкость кирпича-сырца выше, чем обожжённого, - объяснил ей местный печник.
- Мне важно, чтобы хлеб хорошо выпекался…
Только Авдотья разогнулась и вытерла пот с морщинистого лба, в подслеповатое окошко хаты Сафоновых кто-то тихонько постучал.
- Кого там черти принесли? - спросил Илья Афанасьевич.
- Лишь бы не немцы, - выдохнула супруга, а то весь хлеб отберут…
Пожилой хозяин прильнул к мутному стеклу и с трудом разглядел военного в фуражке со звёздочкой на голове. Мужчина приложил палец к губам и прошептал:
- Не шуми, отец!.. Свои.
Илья Афанасьевич открыл дверь, незваные гости проскользнули внутрь. Партизанских разведчиков оказалось двое. Один узкоглазый, чернявый был похож на узбека. Второй выделялся ростом. Он весло спросил хозяина:
- Немцы в селе есть?
- Нет, - помедлив, ответил Сафонов, - недавно прислали французов.
- Французов? - удивился узбек.
- Хуже постояльцев-солдат, чем они у нас не было, - ответил хозяин.
Французы были черноволосые и носатые. Любили ходить по копаням, стрелять из дамского пистолета по зелёным лягушкам и жарить их.
- Предлагали и нам попробовать на вкус, - пожаловался Сафонов.
- Ну и как? - засмеялся старший по чину.
- Смелых не нашлось…
- Обязательно за столом про такое говорить? - скривился азиат и отодвинул миску.
Забившийся в угол хаты младший сын хозяев Митька вспомнил, что первый раз в жизни увидел у французов примусы. Человек двенадцать во дворе их родственников по материнской линии пекли с их помощью блины на сковороде.
- Недавно «лягушатники» сели на наши полуторки с шофёрами из пленных и поехали в Донаху, - сказал он серьёзно. - Настреляли там овец, вернулись и стали жарить мясо…
- Сиди, молча! - отец шикнул, чтобы не встревал во взрослый разговор.
На самом деле он просто боялся, что незнакомые партизаны прознают о его службе старостой. Илья Афанасьевич нетерпеливо поёрзал по скамейке и, чтобы перевести разговор пошутил:
- Зато они нам своего коньяка дали!
- Вот как! - удивился партизан в фуражке. - И за что же?
- В Донахе до войны работал спиртзавод. Небольшой, но цистерны, где хранился спирт, были большие. Когда немцы бомбили станцию Унеча, зацепили и Донаху. Бомбы разрушили цистерны, и спирт натурально впитался в песок. Вот мы и приспособились гнать из песка самогон.
- Как это возможно? - не понял узбек.
Сафонов довольно рассмеялся и предложил:
- А вы мне, товарищи, табачку отсыпьте, я и расскажу.
- Хитрый ты, хозяин! - улыбнулся высокий и отсыпал табаку.
- С табачком у нас плохо… - оправдываясь, сказал Илья Афанасьевич и продолжил: - Загружаешь землю в бочку, нагреваешь. Спирт испаряется, собирается под крышкой и через трубку капает в бутылку.
- Ловко! - восхитился второй партизан.
- А французы причём? - спросил старшой.
Хозяин обстоятельно свернул цигарку и, выпустив вонючее облако дыма, сказал:
- Так гоню я, понимаешь самогон, а они вваливаются в летнюю кухню. Лопочут что-то по-своему, хохочут и пальцами тычут в аппарат. Даю я им попробовать готового продукта, а у них глаза на лоб полезли. Переводчик, который при них просит показать технологию. Я не против, мы этого добра навозили цельную гору. Заново загружаю песок в бочку, французы стоят, ждут. Через время они пробуют результат и хватаются за головы. «Я много чего в жизни видел, - перевёл слова главного из них толмач, - но добывать первоклассный алкоголь из земли могут только русские!»
Гости и хозяева рассмеялись, как будто вокруг не было войны.
- Напоследок француз сунул мне бутылку ихнего коньяка, - отдышавшись, сообщил Илья Афанасьевич, - гадость редкая…
Надеясь на скорый уход разведчиков, Сафонов вкрадчиво спросил: 
- Может, вам с собой хлеба дать?
- Если есть харчи, само собой дай! - кивнул узбек и стал собираться.
Глава семейства призывно кивнул жене, и пока та собирала харчи, весело рассказал:
- Двое французов работают кузнецами и подковывают немецких лошадей-тяжеловозов с короткими хвостами. Добела рашпилем зачищают копыто, а коням не нравится.
- А кому понравится? - поддержал высокий партизан.
- Раскалённую подкову «вжигают» в него и прибивают гвоздями. Однажды француз, который приходил учиться самогоноварению не смог подковать лошадь за целый день. Разозлившись, он ударом кувалды по голове убил бедную лошадь…
Гости снова засмеялись, поблагодарили за хлеб и сведения и растворились в ночи. Утром к хате Сафоновых подошёл немецкий офицер с несколькими полицаями. Позади группы мелькнуло растерянное лицо старшего сына Сафоновых Николая.
- Вперёд вылез Гопчиков, - приметил Илья Афанасьевич. - Вечно он нам напакостить хочет…
В армию тот призывался вместе с отцом, но сбежал из Литвы домой. Прятался до прихода немцев, потом записался в полицаи. Немецкий офицер ткнул указательным пальцем в лоб Ильи Афанасьевича и спросил:
- Где «партизанен»?
- Какие партизаны?
- Ты, дядя, не виляй, - подскочил Гопчиков и выдал: - Я сам видел, как к тебе в хату партизаны заходили. 
Волостной старшина подобострастно спросил офицера:
- Повесить?
Два полицая схватили бывшего старосту и потащили к ближайшему дубу. Гопчиков ловко забрался на мощный горизонтальный сук и надёжно привязал пеньковую верёвку.
- Пощадите! - закричала жена Авдотья. - У меня грудной ребёнок…
Высокомерно посмотрел на рыдающую женщину закурил сигарету:
- Nein.
- Не унижайся! - велел ей муж и вдруг начал говорить по-немецки.
От неожиданности немцы застыли на месте. Они никак не ожидали услышать от русского крестьянина родную речь. Он коротко рассказал офицеру, что жил в Баварии и работал у одной фрау в колбасном цеху. 
- Мы не партизаны, - закончил он исповедь.
- Отставить! - приказал подручным офицер. - Отправьте его и семью в тюрьму, пусть гестапо разбирается кто из них партизан…
Каратели зажгли хату и всех Сафоновых погнали в Донаху.
- Беги к партизанам, - шепнул Илья Афанасьевич старшему сыну, когда они прошли мимо застывшего в волнении Николая.
У того конвульсивно дёрнулся сильно выпирающий кадык. Он сглотнул обильную слюну и коротко кивнул. Утром следующего дня Николай ушёл в лес и, поблукав полдня, наткнулся на партизанский дозор.
***
Неиссякаемый, как русские тоскливые просторы, дождь продолжал лить всю ночь. Утром боевому отделению Иоганна Майера даже не пришлось снова залазить в кузов машины, чтобы доехать до передовой - противник оказался от них буквально в полукилометре.
- Промок, как мышь, - пожаловался товарищам Пилле. - Мне кажется, я заболеваю.
- В нашем положении это даже хорошо, - заметил вечно жующий Ковач. - Отправят в госпиталь, и, возможно, это спасёт тебе жизнь.
- Вряд ли успеют - через несколько минут начнётся бой. - Иоганн Майер взял пулемёт и последовал за Францем, который уже пошёл вперёд с боеприпасами.
Охваченный с фланга противник стал отступать за полноводную речку. Немцы без колебаний прыгнули в реку, пытаясь не дать оторваться хитрым врагам. Грязно-коричневая вода доходила им сначала до бёдер, потом до груди.
- Как бы нам не остаться в этой чёртовой речушке! - задыхаясь от напряжения, прошипел Вилли.
- Ты накликаешь беду! - осадил его Ковач.
Течение не было быстрым, но каждый шаг давался с огромным трудом. У Иоганна насквозь промокла форма, а ил на дне засасывал набравшие воды сапоги. Не замечал он и боли в руках, уставших держать над головой тяжёлый пулемёт. Всё, что Майер видел, было бесчисленными всплесками воды от ударявших повсюду пуль.
- Мне это совсем не нравится, - подумал он и прибавил хода.
Иоганн старался изо всех сил делать большие шаги или смешно прыгать. Это было бесполезно, он продвигался еле-еле.
- Быстрее... быстрее... ещё несколько метров! - торопил всех лейтенант Штрауб.
Майер закрыл глаза и отрешился от всяких звуков. Представил себе, что уже удалось форсировать водную преграду, и в укрытии все смогут перевести дух.
- Господи, помоги мне сделать эти несколько шагов! - взмолился он и даже поднял к небу глаза.
Отделение в полном составе почти добралось до берега, когда Ковач схватился обеими руками за грудь и согнулся. Он безвольно рухнул в воду и забился, словно огромная рыбина.
- Ковач, Ковач, старина! - закричал Вилли.
- Помогите ему! - велел командир взвода.
Пилле бросил мешавшую ему штурмовую винтовку и потащил товарища обратно на берег.
- Броденфельд! - позвал Иоганн парня рядом. - Подержи-ка на минутку пулемёт.
Но лейтенант Штрауб уже находился рядом с ними.
- Предоставь это мне! - крикнул он и принял горячее оружие.
Остальные солдаты выбрались на берег и открыли плотную стрельбу, чтобы обеспечить прикрытие. Они с Пилле подхватили Ковача, который потерял сознание, и двинулись назад через коварную речку.
- Надеюсь, он выдержит, - сказал Пилле и натужно вздохнул.
- Будем надеяться…
Иоганн больше не думал о пулях, которые плотно били по воде. Он думал только о друге Коваче и удивлялся, что тот ещё жив:
- Его униформа потемнела от крови, но, может быть, его спасёт то, что он крепкого сложения, - урывками размышлял он. - И если выживет, то, конечно, будет отправлен домой. Он напишет нам, что выздоравливает. Он расскажет дома своим родным о нас… Вернется к своей прежней работе и будет рад не исполнять свой долг, убивая других людей.
В голове Иоганна метались хаотичные мысли, никак не связанные с ситуацией, в которой они неожиданно оказались.
- Но что за работа была у Ковача? - он перехватил поудобнее тяжёлое даже в воде тело. - Ах да, он же говорил, что делал кинофильмы. Прекрасная работа, я бы не против заняться этим делом. Мы даже не знали его полного имени… Мы так долго были вместе, а теперь придётся обходиться без него. Как же мы хорошо ладили несмотря на то, что он был намного старше… 
Наконец, они выбрались из мутной воды и благополучно добрались до ротной медсанчасти. Как можно осторожнее положили стонущего товарища между раненым, у которого, по всей видимости, было ранение в живот и солдатом из второго взвода, раненного в голову, который метался в бреду.
- Что тут у вас? - коренастый фельдшер пощупал пульс Ковача, кивнул, будто остался доволен результатом, затем расстегнул его гимнастёрку.
- Помоги ему! - попросил Майер.
Рубашка побратима быстро пропитывалась венозной кровью. Фельдшер разрезал её, обнажив крепкое волосатое тело, и занялся открытой раной, которая выглядела ужасно. Ковач глубоко вздохнул и открыл глаза. Со стоном он попытался дотронуться до груди, но фельдшер опустил его руки вниз.
- Лежи спокойно, - пророкотал он глухим басом. - Не хватало ещё занести инфекцию!
- Я подержу его руки…
Иоганн озабоченно спросил, когда раненого отправят в полевой госпиталь. Не оборачиваясь, фельдшер сказал:
- Машину гоняют туда и обратно всё время; она будет здесь с минуты на минуту.
- Тогда мы подождём. 
Когда Ковач узнал боевых товарищей, он попытался поднять непослушную голову, но тут же бессильно опустил её. Его горящие глаза, которые вдруг стали казаться очень большими, перебегали от Пилле к Иоганну. Затем со слабой мучительной улыбкой он прошептал:
- Спасибо, большое спасибо, ребята.
Красные кровавые пузыри выступили на его губах.
- Закрой пасть! - оборвал его Пилле, но сказал это так мягко, что грубые слова прозвучали как ласковые.
Было ясно, что Пилле старался скрыть чувства, и Ковач снова улыбнулся.
- Вы самые лучшие... - пробормотал он и зашарил по груди.
Фельдшер пребывал в глухой ярости.
- Ради Христа, парень, если тебе дорога твоя жизнь, помолчи, - зло рявкнул он.
Красная пена становилась всё гуще. Тем не менее, Ковач вновь заговорил:
- Всего наилучшего пожелайте от меня всем остальным... - его речь вдруг превратилась просто в бульканье. 
Фельдшер прижал перевязку из бинтов к его ране. Черты лица Ковача исказила агония, он конвульсивно дёрнулся и затих. Тонкая струйка крови потекла с его подбородка.
- Кончился! - подытожил фельдшер и перешёл к другому раненому.
Пилле провел рукой по лбу и попутно стыдливо стёр набежавшую слезу. Они одновременно развернулись и пошли обратно, чтобы присоединиться к остальным.
- Нужно отомстить за смерть Ковача, - зло сказал Майер.
- Ему это уже не поможет…
Вымотанный Иоганн бросился вслед за перебегающим Францем, который обернулся, и вопросительно посмотрел на него. Выжимая воду из своей формы, он горько пожал плечами:
- Умер.
- Не может быть!
Погружённый в печальные мысли, Ульмер посмотрел, не отрываясь на Майера. Затем воздух потряс взрыв шрапнельного снаряда.
- Это подошёл русский танк, - объяснил Франц, не прекращая вести огонь из их пулемёта, - но он не решается выйти на открытое место.
- Танк?
- Давай патроны…
Он соединял ленту за лентой, и пулемётчик обстреливал очередями убегавших русских. Лейтенант выпрыгнул из-за разрушенного дома и побежал за следующий угол. За ним рванул «Фом» и ещё несколько человек.
- Мы тоже должны сделать несколько прыжков вперёд, - крикнул Иоганн и поднял надоевший пулемёт. - Нельзя отставать…
- Я пойду впереди.
Ведя меткий огонь из стрелкового оружия, и, бросая ручные гранаты, шаг за шагом гитлеровцы отвоевывали территорию. Повсюду лежали раненые и убитые враги. Фомин ударял ногой каждого, чтобы убедиться, что в них не осталось признаков жизни. Пилле спросил его, зачем он так делает.
- Нам нужно проявлять осмотрительность, - приговаривал он по-русски и добивал метким выстрелом раненых. - Краснопузые часто притворяются мёртвыми, а потом при первой же возможности выстрелят нам в спину.
Подошёл второй русский танк и открыл методичную стрельбу. Повсюду падали осколочные снаряды и немцам пришлось спрятаться в укрытие. Противник воспользовался этим и вновь стал наступать, а гранаты стали рваться почти беспрерывно.
- Нам ничего не остаётся, как отойти назад, - выкрикнул команду лейтенант Штрауб. 
Санитары бегали со всех ног, оттаскивая раненых, в тыл. Пулемёт третьего отделения разбился вдребезги от прямого попадания. Франц ползком перетащил боеприпасы от него к их пулемёту. Ящики оказались полностью забрызганы кровью.
- Как символично! - подумал Иоганн, вставляя в пулемёт окровавленные звенья. - Немецкие патроны, обагрённые нашей кровью, через секунду прольют русскую…
Сначала медленно, а затем всё быстрее немцы сдавали захваченную территорию. Русские напирали всей возрождённой мощью. В отчаянии они вызвали на помощь противотанковое подразделение, Штрауб направил в тыл курьера.
- Пускай стреляют по нашему квадрату, - инструктировал он посыльного. - С этими монстрами нам не справиться.
Вскоре заработала тяжёлая артиллерия. В один из танков вспыхнул, объятый пламенем. Другой запаниковал и вовремя отступил. Наступавшие русские увидели, что остались без стальной поддержки.
- Их боевой дух угас, и теперь мы берём верх, - обрадовался Майер.
В считанные минуты рота миновала ранее оставленные позиции и напирала, продвигаясь вперёд. Казак Фомин первым из отделения Иоганна бросил гранату в русский окоп, но, прежде чем она взорвалась, огромный солдат выскочил из него, как будто его укусил тарантул.
- Только не это! - крикнул он и бросился на землю, закрыв голову обеими руками. - Я не хочу умирать.
После взрыва он поднял голову и моргал, очевидно, поражённый тем, что он на земле среди живых. Затем гигант поднял руки, сдаваясь в плен.
- Испугался, большевицкий выродок! - с трофейным автоматом ППШ в одной руке «Фом» умело обыскал карманы пленного.
В следующий момент произошло нечто невероятное. Пленный схватил его за гимнастёрку и отвесил звонкую пощёчину.
- Сволочь! - он брезгливо посмотрел на человека, говорившего на русском языке, но одетого в немецкую форму. - Русский, а служишь фашистам…
Фомин разинул рот от удивления, а славянин снова поднял руку для удара. «Фом» импульсивно дал продолжительную очередь почти в упор, и массивная фигура рухнула, как подрубленный дуб.
- Я не русский, - зло проговорил он противнику. - Я прирождённый донской казак!


 
 
 
Продолжение  http://proza.ru/2012/08/19/25