Лист 9. разлом

Я понимаю, что, описывая последующие события, как и вообще, надо следить за стилем и литературной формой. Я заранее прошу извинения у читателя, что здесь могут быть искажения, неточности, и вообще корявая форма. Во-первых, мне бы не хотелось долго описывать все эти события. Во-вторых, я и не помню все эти допросы, а читателя, возможно, интересует порядок вопросов и ответов. В-третьих, наконец, я не обладаю талантом Франца Кафки, а то, что происходило в эти дни января, очень напоминало кафкианское действо.
12-го января было воскресенье. Я был у жены и дочки, во всяком случае, вечером. Приходил отец, мы смотрели толстую, старинную книгу по истории или географии. Помню я всё это смутно, как будто во сне. Мы с отцом стояли одетые, в крохотной прихожей. На следующий день, с утра 13-го, в понедельник, я отправился на работу пешком, благо было недалеко, и вышел я рано. Ко входу в поликлинику я подошёл почти ровно в девять. Из-за кустов слева вышли два человека, спросили моё имя и взяв под руки, отвели в машину, типа микроавтобуса. Я даже толком не сообразил, что происходит и смог сказать только, что меня ждут на работе. В машине был ещё 3й сотрудник.
-Ничего, вам всё объяснят, отвечали мне. Я даже не помню, предъявили ли мне какие-то удостоверения. Я принял валидол, но при этом они проверили, что я принимаю. Предупредили, чтобы я не выбрасывал никаких бумажек. Ехали довольно долго. По дороге я захотел в туалет. Они нашли где-то большой общественный туалет, и пока я делал все дела, один из них наблюдал за мной. Я спросил, надо ли давать газетку, которой я подтираюсь. И он совершенно серьёзно и вежливо ответил, что не надо. Привезли меня, как я потом узнал, в дальнее районное управление, видимо, по месту последних махинаций Алика. Туда, видимо, поступила какая-то жалоба, или жалобы и дело приняли к производству. Я не помню, у каких кабинетов и сколько я ожидал и сколько времени я провёл в каждом кабинете. Но в первый кабинет я попал почти сразу, и женщина следователь объявила, что я вызван как свидетель по делу Алика. Я ответил на все вопросы, касающиеся моих фактических отношений с ним. Оказалось- как и было на самом деле, что по сути его деятельности я ничего не знаю. Тогда мне и в голову не пришло, что свидетелей не берут, как преступников прямо на улице. Во всяком случае, я подписал протокол, но не был отпущен. Меня попросили подождать в коридоре. Они просто ждали товарища из КГБ, но я уже запутался- какого района. Он, начиная новый допрос, почему-то с садистским удовлетворением  повторил сегодняшнюю дату: «Итак, тринадцатого января, понедельник». Впрочем, он задавал мало вопросов- в основном, про книги, которые мы читали Аликом, и-в общем- про моё отношение к Советской Власти. Но ему было некогда, так как во дворе нас ждала уже та же машина. Внутри сидели мужчина и женщина, совершенно гражданского вида и два оперативника. Но уже не те, которые привезли меня сюда. Третий оперативник, который допрашивал, проворно исчез в здании отделения и мы все сидели и ждали его около часа. Наконец, он прибежал с какой-то бумагой, и мы поехали прямо ко мне домой. Как он объяснил, эта бумага была ордером на обыск, а вполне мирного вида граждане оказались понятыми. У меня сложилось такое впечатление, что КГБ-шник был один, а остальные- обычные оперативники. Они перерыли мои бумаги и книги, спросили, где книги Алика. Залезали и на антресоли. Но кроме специальных книг они ничего не нашли, забрали книги Алика, мои записи с мыслями о тоталитарных режимах, записные книжки и начало злополучного романа. Опечатали книжные шкафы и уехали. Во время обыска они заглядывали и в бабушкину комнату. Увидев их, бабушка решительно (насколько могла) вышла в коридор и гневно спросила- Это что, обыск?! Уж она-то знала, о чём говорила. Мне даже показалось, что они смутились. –Не беспокойтесь, бабуля, всё будет в порядке. Мы всё поставим на место… И действительно- поставили. Короче, они ушли, но я правильно понял, что в покое меня пока не оставят.
Я точно не помню, но вряд ли я не купил водки на тот вечер. Когда они ушли, был ещё день,- кстати, если не считать эти пертурбации- очень приятный зимний день с пушистым снегом. Первым делом я позвонил на работу и объяснил ситуацию. Там вполне могли ожидать такого развития событий, ибо ещё с института на меня стучали (кому положено), т.к. я не был благонадёжным товарищем. Кроме того, в органах знали о моей переписке с дедушкой в Израиле, и наверняка знали о моих занятиях в группе по изучению иврита. Всё это подтвердилось. Ну, и хрен с ними.
Потом я звонил Жеке в Москву, зная, что мой телефон теперь может прослушиваться. Жека меня несколько успокоил, хотя ему вряд ли это было приятно. Он сказал, что обстановка меняется кардинально, и что любимую нами Контору преобразуют, а 5й отдел, который занимался диссидентами и прочими антисоветчиками вообще разгонят. Ничего страшного, если я скажу, что взял пару другую книг у него.
И он оказался прав! Его квартира была набита «самиздатом и тамиздатом», но к ним зашёл только раз участковый милиционер…
Ну, конечно, я позвонил своим и рассказал, как всё было.
Позвонила, кстати, Нина и сказала, что Алика арестовали в тот же день. К тому времени шок и оторопелость от первого удара по башке стали слезать с меня. Поднимались страх, тревога, и дикая обида за предательство. Я быстро проанализировал последние месяцы, и понял, что давно был предан, что был только разменной монетой…. Случай с Ниной был хорошим поводом для мести. Я не хотел верить- и сейчас не верю, что он хотел утопить меня ещё глубже, подтолкнув к изнасилованию собственного ребёнка. Это было ещё тёплой осенью, на следующий день, после того, как мы хорошо покутили. Проснувшись с похмелья, я увидел рядом с собой Лену в одних трусиках. Этот идиот (а как иначе назовёшь) оставил свою дочку с пьяным мужиком, а сам ушёл по своим делам. Впрочем, он вскоре позвонил и встревожено спросил, как дела?.. Попросил одеть Лену и идти к нашему пивному ларьку. Какое счастье, что голова моя не подвинулась на преступление!! Я был недалеко от него. И всё же, я не верю до конца, что он хотел утопить меня таким образом.
Ну, а потом звонили все мои знакомые, которых Алик видел хотя бы и, конечно, те, с которыми я общался в том году. С ними не произошло, то, что было со мною, но всех их вызывали в районный КГБ, или приходили побеседовать на работу. Их всех допрашивали; всем показывали большой донос на меня, где, как я потом узнал из разговоров самих оперативников, были такие подробности, которые могли знать только мы с Аликом. Я был изображён, как очень опасный важный(!!) враг существующего режима. На моё счастье, режим стремительно менялся.
                ***
С расстояния в четверть века моё изложение кажется сухим, просто повествовательным. Так  историк отстранённо анализирует слом привычного уклада жизни целых поколений, тогда как современник гневно пишет об «Окаянных днях», либо, напротив, вдохновенно и радостно приветствует перемены, ожидая скорого наступления счастливой жизни. 
Если посмотреть со стороны, даже по меркам того времени, то ничего особенного со мной не произошло. Самый средний диссидент усмехнулся бы, горько, или язвительно на все эти дела. Но у меня, изнутри, поднималось самое настоящее сумасшествие. Счёт теперь пошёл на дни. На следующий день мне позвонили на работу и попросили зайти в районный отдел КГБ по месту работы. Там меня часа три допрашивал некий Юрий Николаевич, молодой парень, лет на семь моложе меня. Даже если бы я помнил слово в слово всё, о чём мы тогда говорили, всё это никак не стоило трёх часов. За полчаса всё это можно было спросить и записать. Кроме многочисленных вопросов, ответы на которые должны были подтвердить, что я, злейший враг Советской Власти, организовал конспиративную сеть и распространял антисоветскую литературу, следователь иезуитски намекал, что против меня все уже дали показания; что с Аликом я поступил очень нехорошо; что Алик, мол, будет свидетелем на моём процессе…
Даже при моей слабой психике, я ещё мог отдавать себе отчёт, что он «берёт меня на понт», что всё это психологическое давление. Да, в общем-то, я ему почти и не верил, хотя понимал, что «дело мне хотят шить» серьёзно. Тревога росла, хотя я ещё не скатился в пучину полубезумия.
На следующий день я работал вечером. Днём мне позвонил Ник,- или я позвонил ему- не важно. Он сказал, что у них с Татьяной тоже было нечто вроде обыска. Я так и не понял, что было точно. Ясно было, что ту книгу, «Зияющие Высоты» они отдали. Но это тогда мне казалось, что ясно. В голове-то всё путалось. Вполне возможно, что в органах и не знали про их книгу. Для последующего оказалось, что всё очень важно.
 Я писал, что два года назад они помогали встретить Кешу с 10-ю экземплярами этой книги, и 2 взяли себе. (Один из этих экземпляров предназначался для нашего общего товарища). Я знал, что нас вполне могут прослушивать, поэтому просто поблагодарил его. Теперь я знал, что органам точно известно о двух экземплярах- моём, который так и остался у Алика, и Ника с Татьяной. Об остальных если я и говорил Алику что-нибудь, то не говорил ничего, куда они пошли. Даже не потому, что не верил ему, а просто потому, что он ничего не знал об этих людях. Просто было неинтересно. Правда, последние месяцы я стал осторожнее в этих вопросах, и такие темы старался не затрагивать.
Вечером я принимал больных, как обычно, когда часа через два после начала приёма в кабинет зашёл главный врач и попросил меня к себе. У него в кабинете сидели двое молодцов из органов. Один из них- уже знакомый мне Юрий Николаевич. Другой- тоже Юрий, но Алексеевич, из другого районного отдела. Как я понял, того же, где был задержан Алик. Тоже меня как-то допрашивал.
-Собирайтесь, говорит один из моих тёзок.
-Поедем в Главное Управление- говорит другой.
-Так меня ж уже допрашивали, отвечаю. Два раза.   
-Ничего, говорит Алексеевич. Надо кое-что узнать подробнее.
В общем, одевайтесь быстрее, и подходите сюда, говорит Николаевич.
А больные…-Больных ваших я раздам другим врачам, заключает главный.
Короче, беру пальто, шапку, шарф. Закрываю кабинет. Пациентам прямо говорю, не снижая голоса –Вот, приёма сегодня не будет. В КГБ меня забирают, на допрос.
Пациентов не так много было. Никто и не пискнул. Даже как будто сжались. Впрочем, мне только показаться так могло. А господа офицеры уже вышли, стоят тут, рядом.
Помнится, потеплело в тот вечер. Стемнело уже. Сели мы в чёрную Волгу и рванули на Литейный. Ехать не близко, да и вроде час пик. Ну, да этот транспорт довольно быстро довёз, за полчаса. –К пятому?, спрашивает водитель.- К пятому, конечно, отвечают офицеры. Я-то уже знал, что 5й отдел- это по части недовольных режимом граждан и прочих диссидентов. Следователь, тоже молодой такой, с усами, уже спустился, ждал. Один только сержант в форме был, с голубым околышем на фуражке.
 Он паспорт забрал, пропуска вложил- в паспорт и следователю в руку. А сопровождающие мои как-то незаметно растворились. А мы вошли в тёмный коридор, широкий. Следователь назвался и сказал, что будет вести моё дело. Не запомнил я его имя. Страха у меня тогда не было. Только какая-то усталость, отупелость, с примесью любопытства.
Ввел он меня в огромный кабинет, метров 25-30. Тоже какой-то полутёмный. Сам сел слева, по центру, даже дальше, вглубь, к окну. На столе- пишущая машинка, несколько разных бумаг, папка- с моим делом, наверное. И что ещё сразу привлекло моё внимание: между двумя верхними полками стола лежала большая книга-папка, такого же формата, как наши «Зияющие Высоты». Но точно сказать нельзя, и поближе подвинуться нельзя: следователь меня усадил в уголок, справа от входа, по диагонали от его стола. Стул привинченный всеми ножками, за маленьким столиком. Курить не разрешил. Другой мебели в этом зале-кабинете не было.
                ***
Допрос длился около 5 часов. Спрашивал абсолютно про всё- прямо по моей записной книжке, о людях, все подробности. Как и в предыдущем случае это всё невозможно воспроизвести. Да и скучно, и утомительно- как для меня, так и для читателя. Только допрос строился искуснее; пытался меня запутать, крутил. Я так решил: что я сам писал, то это и скажу, отказываться не буду. Пару книг мне Жека в Москве дал- вреда не будет Остальное- не знаю. «Зияющих Высот» только две было. Взял у Жеки, давал жене читать, Алику (вы же у него сами изъяли!). А вторую…вот тут-то я, возможно, и прокололся! Эта книга, которая между досками стола лежала, плюс утренний разговор с Ником меня совершенно сбили с толку. Я знал почти точно, что они ни у кого, у кого могла быть эта книга, обыск просто не могли делать. Потому, что не знали. Тем более, часть из этих людей или выбросили, или спрятали эти книги. А вот про Ника они знали? Они же что-то делали там вроде обыска. Тогда –это книга Ника и Татьяны, про неё знают. А, значит, никакого лишнего вреда им уже не будет!.. В общем, так я и сказал среди прочих ответов. На пятом часу допроса я перестал соображать, о чём речь и стал элементарно засыпать. Или время пришло, или, поняв, что толку от меня мало, мой следователь вышел, прихватив  с собой бумаги. Следить за мной он оставил худого и длинного коллегу, который всё это время ходил туда и обратно, как будто измерял кабинет своими ходульными ногами. Вспоминая его через много лет, мне кажется задним числом, что это был Сергей Борисович Иванов- крупная фигура в администрации президента Путина. Но сказать наверное я, конечно, не могу. Вскоре мой следователь вернулся, как я понял, со старшим по чину, да и по возрасту. Ходульный исчез, а старший товарищ, с запоминающимся лицом и пронзительным взглядом решил, по-видимому, провести со мной воспитательную беседу. Он говорил не так много, но я запомнил ещё меньше. Что-то типа: - Вы что себе думаете? Что Вы можете сказать об этой своей деятельности?
-Ну, дал почитать пару книжек друзьям и знакомым. Ерунда там… Разве что Галич хорош… Хорошие стихи у него, и правильные… Почему-то я немного осмелел.
-Галич! М-мм. А предисловие?!
-Что я его, вырезать должен? Тем более, я его почти не читал.
-А про Сахарова. У Вас там есть тоже. И Пастернака, «Доктор Живаго»?
-А что, Сахарова ещё не отпустили из Горького? Я думаю, что его именем улицы называть будут, площади… Памятники ему ставить будут. –А «Доктор Живаго», по моему, скоро печатать будут. В журналах…
Он помолчал секунду.
-А что Вы скажете про «Зияющие Высоты»?
-Ну, пасквиль, что…
-Вот именно, пасквиль! Мы с вами люди взрослые, примерно одного возраста. Вы что, не понимаете силу печатного слова?! Всю его опасность?!
Понимаю…
Нет!! Ничего Вы не поняли! У нас что-то понимать начинают, когда в камере посидят.
-Послушайте, чего вы от меня хотите? –Мне уже было всё равно. –Хотите раздавить меня напоследок, уничтожить? Тоже мне подвиг! Нашли с кем бороться! Да что я! Я пожил, мне уже 36 лет. Не так много, но всё же… Я дожил, кажется, до того времени, когда вы уже не нужны. -А это очень много!
-Мы исполняем свой долг там, где нам приказало государство,- был ответ.
После этого старший ушёл, а младший принёс мне протокол допроса на много страниц, и каждую я подписал. После этого он проводил меня до сержанта при входе. Что-то они поколдовали с бумажками, типа пропусков и меня отпустили восвояси. Хотя следователь обещал мне ещё встречи, больше, к счастью, мне ни разу не пришлось переступить порог Большого Дома.
                ***
Последующие дни смешались для меня в какую-то сумасшедшую скачку, из которой просветами выделялись некоторые события и картинки. В тот вечер, помню, я поехал к Лиде и всё рассказал ей. Дочка уже спала. Ясно, что я пил, но где достал водку так поздно- не помню. Не помню, и где ночевал, но на работе с утра я был. Последний раз за два месяца. После работы ко мне заехал отец. Это было хорошо, но было бы совсем здорово, если бы я не рвался в другое место. Я тоже рассказывал ему о вчерашних событиях. Отец пытался меня удержать, но противостоять этому, практически компульсивному желанию было невозможно. Поэтому вскоре мы вышли вместе, и вместе проехали часть пути на метро.
А я поехал к Нику и Татьяне. Я не знаю, они ли звонили и просили приехать, или я сам поехал. В любом случае я бы поехал. Я рвался к ним, ничего не думая плохого. Меня тянуло к ним, тем более теперь, как тянуло очень часто последние лет шесть. Собственно, не меньше половины свободного времени я проводил у них. Там я расслаблялся, там, большей частью, мне было хорошо. Водка там не была демпингом, не была просто кайфом, средством расслабления. Там водка была образом жизни. Встречи у них, именно в их квартире, составляли неотъемлемую…-нет, не часть,- суть моей жизни… Туда я шёл  после тяжёлых дежурств (а лёгких, по моему и не было)- через рюмочную или через большой винный магазин. Этот знаменитый, большой магазин коллеги по напитку называли «У Николая Евгеньевича». Он находился напротив решётки Военно-Медицинской Академии, начальником которой тогда- или чуть раньше был Николай Евгеньевич.
Ник встретил меня, как показалось, спокойно, и также дружелюбно, как обычно. Впрочем, я не мог заметить тонкостей в том состоянии. Это был рыжеватый, плотный и очень сильный человек. Небольшие, голубые глазки излучали, как правило, дружелюбие, но я знал, что он может быть очень жесток. Тем не менее, и здесь меня тянула некая харизма!
У них были 2 комнаты в коммунальной квартире. Он завёл меня в маленькую и разливая водку в маленькую бутылку из большой, смотрел сбоку как-то лукаво и, вместе с тем что-то нехорошее было в этом взгляде. Что-то изучающее. Нет, не с моими способностями описать этот взгляд. Даже тогда я ничего не представлял. Я вдруг почувствовал, что меня переполняют нежные чувства, и погладил его по рукаву куртки. Это было совершенно невинно, без всяких задних мыслей… Он же жестко стряхнул мою руку. Глаза стали злыми. Этого взгляда стоило бояться.
-Ты знаешь, я этого не люблю!
-Извини ,извини меня! Я ничего плохого не хотел! Вам ничего не будет!
Ах ты тварь! Пойдём в ту комнату, всё расскажешь.
В большой комнате сидела Татьяна и укоризненно смотрела на меня. Большие, карие глаза на бледном лице. Я рассказал про вчерашний допрос, что помнил. Они мне не верили. Я сказал, что увидел эту книгу у следователя под крышкой стола. Что Татьяна сама сказала, что у них был обыск. И я решил, что сказать про эту книгу безопасно для них…. Получится, что я только две книги и подарил…
-Юра,зачем же ты обманываешь! Я не говорила, что у нас изъяли книгу!
- Ей Богу- я перекрестился на икону. -Я понял так, как понял. Простите, но я говорю правду!
Да ты же не можешь креститься! Ты же нехристь. Ты не можешь этим клясться.
- Да, жидовская морда, с говном связался, в говно и вляпался. Предупреждали же меня! А тут ещё эти мудаки, Жека твой,и этот Алик, жулик ***ный. Ник выпил рюмку и сильно ударил меня по лицу. Потом ещё, и ещё. Я упал. Он продолжал бить ногами.
-Ну что?! Может тебе глаз выдавить?  -Не надо, не надо. Я лежал на полу и прикрывал лицо.
- А про тёмную жидкость что ты говорил? Я—ничего. Меня и не спрашивали…почти. Спросили, какие уколы мне делали. Я сказал- реланиум. Успокающее. Расрешённое.
Татьяна умоляюще просила- Коля, не надо, не надо…. Но жалости особой в ней не было.
Он отошёл. Я, пошатываясь снова сел на стул. Попросил выпить рюмку. Руки тряслись.
-Обойдёшься.  Я попросил, уже умоляюще.
- Ладно, лакай… Он испытующе смотрел на меня. –Сейчас ты напишешь расписку. Он дал бумагу и ручку с пером. Бумага была плохого качества. Ручка царапала бумагу.
-Так, пиши: «Я такой-то, бывал в доме у таких-то. Мне делали внутримышечно уколы реланиума, для успокоения, из ампулы тёмного стекла».
Вот оно что. Я об этом и не подумал. А Алик настучал. К счастью, он ничего не видел. Я сам, дурак, ему рассказал как-то про тёмную жидкость. Он-то ничего не понимал…
А теперь пиши ещё расписку, что никаких книг ты мне не давал. Я написал. Думаю, что их больше не тронули, и «расписки» эти никому были не нужны. Я думал, меня отпустят.
Но Ник ещё не закончил. –Ну, смерти ты не боишься (не знаю, откуда он это взял. Хотя  я сам много говорил о смерти). -Но дочь тебе дорога. Адрес мы знаем. –Смотри, если что-то будет нарушено, из того, что ты обещал… Убьют дочку твою. Или искалечат так, что рожать она не сможет. И род твой прервётся… -Татьяна, сбегай тут недалеко. Передай адрес, записку. Она кивнула, накинула что-то и быстро вышла. Её не было минут двадцать –Ну, что, всё передала? –Да, всё передала, и адрес, и записку.
-А теперь убирайся. И докладывай мне каждый день, что нового.
Я тяжело поднялся, и вышел на лестницу. Я не скажу, что я бежал. Но ног я под собой не чувствовал. И страх за дочку. И жгучую обиду. То, что лицо моё было в ссадинах и кровоподтёках- это было дело последнее. И Алик, и Ник с Татьяной- это было слишком. Судьба преподнесла мне хороший урок предательства, да и не только. Я давно её благодарю: я перестал верить в харизму и прилепляться к сомнительным людям. Да и ко многим другим…