Мальчик и смерть

Мальчик был обычный, городской. Чуть забияка, чуть нюня. К своим шести годам в меру избалованный и отшлёпанный матерью-одиночкой. Отца не помнил, только как когда-то давно (мальчик уже умел думать про себя: «когда-то давно») он принёс ему сверкающий, трёхколёсный велосипед, и тогда мальчик, замирая от восторга, кружил на этом чуде по пустой комнате.
Теперь ему казалось - это было во сне. С тех пор в квартире наросло каких-то мебельных углов, а ему уже шесть лет, и он замечательно читает, и скоро в школу, и вообще... Материны знакомые тётки, собираясь у них дома, строили ему глазки и пичкали конфетами. А потом курили на кухне и громко смеялись. Мальчик думал про них: дуры. Он был уже большой и не вспоминал об отце. А велосипед пылился в кладовке.
Каждый год приходило лето.
Последние годы мальчик помнил, что в деревне у него есть бабушка - мамина мама. Это было смешно, но в то же время, пожалуй, понятно - ведь дедушки у него не было, значит, и у неё папы -тоже. Значит, всё нормально, как и должно быть. К своим шести мальчик научился и любил рассуждать.
В июле они отправились в деревню. По крайней мере, последние два июля он это помнит отчётливо: там, возле самого дома, огромный лес, а перед окнами на холме стоит сказочных размеров высоковольтный столб. Он похож на Железного Дровосека, который раскинул руки, а в них толстые канаты проводов, провисающие почти до земли. Где-то там, далеко в лесу, стоит такой же Дровосек, только очень маленький, и тоже держит провода, а за ним ещё и ещё, до самого горизонта. А вокруг холма в кустах живут лягушки и по ночам поют, но если швырнуть туда камнем, то замолкают ненадолго.
А ещё в деревне комары и добрая тётка, мамина сестра. Пирожки у неё - ах! У тётки есть муж - здоровый дядька с колючими усами, но мальчика он тоже любит, берёт с собой в лес показывать лисьи норы и учит различать грибы. Это мальчику всегда по душе, с дядькой ему легко и надёжно. По-мужски.
А вот сестрёнку свою он не любит - ну что в ней толку? Маленькая, белая, как булочка - или мусолит соску в кроватке, или ревёт. А тётка и мать обцеловывают её всю, на руках таскают - фу! Ну, эти - ладно, а дядьку в такие минуты он даже ревнует.
Вообще, в деревне ему не очень нравится, хоть и вольготней. Мать мало обращает на него внимания, у них с тёткой хватает забот - бабушка больна. Больна она, сколько мальчик себя помнит, всегда. И хотя всякий раз поездка сюда называется «к бабуле», сам мальчик лично всегда едет к доброй тётке, живой и вкусной, к её ежедневным пирогам с капустой, с творогом, с ягодами...
Всё успевает тётка: и за дочкой доглядеть, и бабушку ежечасно обхаживать, перевернуть на другой бок, покормить с ложечки, тряпочки ей поменять.
А во дворе - свинья, куры, Тарзан на цепи, все есть хотят. Мальчик слышал, как она рассказывала тётке, что копит какие-то там отгулы, чтоб «отпуск растянуть». Как это «растянуть»? Смешно.
Странные они с тёткой по вечерам, когда "ухайдокаются" во дворе, сестрёнку спать уложат, напекут-нажарят, проводят дядьку в ночную смену, искупают бабушку, всё-всё переделают, усядутся голова к голове на кухне и чего-то там хихикают допоздна, милуются, фотографиями шуршат, даже рюмочки тихонечко так: динь-динь.
А хорошо-то как! Мальчик сидит на тёплом диване в соседней комнате, обложенный пирожками, с кружкой молока, с кипой старых журналов и рассеянно слушает их щебетанье, будто ему сказку рассказывают.
Напротив у окна спит сестрёнка, за стенкой иногда послышится вдруг бабушкино бормотанье, или застонет тихонько - мать говорила: так бабушка молится богу. Чудно.
Утром из депо приходит дядька, пахнет табаком, мазутом и ещё чем-то, смесью запахов, крепких, терпких, настоящих. Он треплет мальчика по голове сильной рукой:
- Ну как, хозяин, наши девки себя вели?
Мальчик улыбается и рассказывает. Дядька тоже улыбается. Зубы у него большие, с желтинкой, а лицо какое-то детское, тёплое.
- Сестрёнки, - говорит он. - Это, брат, сила - сестрёнки!
Потом они берутся за дело. Дядька чистит у чушек, а Мальчик двумя маленькими вёдрами таскает курам овёс. Тарзан гремит цепью, тычет в ноги большой мордой, мешает.
- С-с-час! - говорит Мальчик, подражая дядьке, как взрослый. - Подождёшь, бандит!
Мать выносит на крыльцо тёплую кастрюлю с собачьей едой. С утра она сама молодая и красивая, в пышном деревенском платье колоколом. Тарзану наливают в миску варево с мочёными сухарями и капустным листом, туда же - большую кость. Но старый пёс не торопится, он соскучился по матери, помнит её, ластится и теребит подол. Мальчику это тоже приятно, он гладит зверя по лохматой голове, пока тот ест.
Тётка рассказывала: когда Мальчик был совсем маленький (ух, как давно!), за ним не углядели, и он, играя, стал запихивать тонкий прутик руки в собачью пасть. Мудрый пёс подчинялся, терпел, разомкнув страшные клыки, а когда стало невмоготу, отпихнул мальчика лапой. Потом долго отхаркивался, но на детской руке не было даже пятнышка от зубов.
Тарзана отвязывают, и Мальчик, довольный, бежит с ним со двора гулять. Но, прежде чем выскочить за калитку, пёс тычет носом в двери веранды, вертится и скулит. В глазах у него мольба.
- Каждое утро так, - говорит тётка матери. Мы пускаем, чего уж...
- Не выл ещё?
Мать ей тихо:
- Слава богу.
- Я уж и так каждую ночь просыпаюсь... «О чём это они?"- недоумевает Мальчик.
Тарзану вытирают лапы и пускают в дом. Мальчику интересно, и он идёт следом. Пёс идёт в бабушкину спальню, хвост у него поджат. Дверной проём задёрнут тяжёлыми жёлтыми шторами. Мальчик только пару раз и был за ними, тётка с матерью приводили его поздоро¬ваться. Он не любил и боялся этой комнаты, её тяжёлого кисло-сладкого запаха, щекочущего ноздри.
Он рассматривал бабушку на большой фотографии в витой рамке, что висела на стене в зале - там она была в фате и кремовом глухом платье с оборками. Красивая. И дед, которого он уже не застал, тоже был красивым и молодым, но здесь, в этой комнате, в сумраке на большой кровати, вдавленная в подушку, лежала на боку страшная серая старуха. На ней, как на его сестрёнке, был чепец и торчали из-под него пепельно-синие волосы. У неё слезились глаза, и выпростанная из-под одеяла рука в пухлых венах перебирала дрожащими пальцами край простыни. Бабушка, не разжимая белые губы, стонала, пшикала:
- Шч-ч... ч-ш...
Мальчику стало страшно, но Тарзан смело прошел в комнату под эту руку.
- Мама, Тарзан пришёл, - сказала мать, наклонившись  Пес скоро обнюхал серое лицо, подсунул под дрожащие пальцы морду, полизал их. Мальчик видел, как старухины губы дрогнули и приоткрылись, она, может быть, улыбнулась?
-... за-ан, - прошипела она, и снова: - Шч-ч... Мальчик отступил от шторы и выбежал на крыльцо. Через секунду выскочил Тарзан, и они помчались в лес.
Вот уж полчаса в бабушкиной комнате, заставленной пузырьками и блюдцами, сидит доктор. Мать и тётка мнутся рядом, а Мальчику велено баюкать сестрёнку.
... Ночью Мальчик проснулся на своей веранде от шорохов и шума. Там, в комнатах, чем-то звенели, топали и причитали. Потом заплакала сестрёнка, ещё потом дядька прошёл мимо с каким-то тазом, стараясь ступать тише.
- Что там? - спросил Мальчик.
- Проснулся? - обернулся к нему дядька. - Вот ведь, и здесь пацану не выспаться! Ну спи-спи, завтра но хозяйству управимся - пойдём капканы проверять. Спи.
- А чего там?
- Да бабушка твоя помереть никак не хочет, - вдруг непонятно и сердито прошептал дядька и качнул тазом. - Вот маемся каждую ночь.
- Плохо ей?
Тогда он улыбнулся, сверкнув в сумраке лунного пятна зубами:
- Ничего-ничего... Уже лучше. Ты спи.
И вышел с ношей на крыльцо.
«Значит, трудно помереть! - решил для себя Мальчик. - Раз так долго не получается…» Доктор вышел на кухню, присел к столу и стал что-то писать. Из зала мальчику было видно, как тётка что-то налила ему в стакан.
Это водка, - понял он. Сестрёнка перестала скулить и зачмокала. Любопытные глазки смотрели на Мальчика. Она вдруг ему понравилась. Он улыбнулся ей и надавил пальцем на маленький носик.
-Гы! - сказала кукла и расплылась.
- Устали? - спросил доктор, и выпил, и закусил тёткиным пирожком.
Мальчик видел: тётка отвернулась к окну и прижала к глазам платок.
- Я-то что, - сказала мать. - Пару раз в год и всё. А вот она четвёртый уже мучается.
И тоже захлюпала.
- Ну! - сказал доктор. Чего реветь теперь? Такая радость: сестры встретились, а вместе и... батьку бить легче. - И встал.
- Значит так, бабоньки, - сказал строго и бумажкой потряс. - Стоит этот препарат дорого, и нужно его - ого-го! Только это без толку всё, так что лучше не тратьтесь. Спазмы снимет, но процесс давно необратим. Ты, - ткнул пальцем в тётку, - уважаемая Михайловна, знаешь это не хуже меня, а эвтаназия, к сожалению, законом запрещена. Да-с, к сожалению. Я это нигде не боялся заявлять. Всё. Ждите. Скоро".
Мальчику понравился доктор. Он был такой большой и белый, как столб, и смелый - вон как разговаривал, отрубал слова и фразы будто топором.
Шли ещё дни. Мальчик уже привык к этой деревенской жизни, к её хлопотному укладу с постоянным ворчанием всех забот вокруг больной бабушки. Он теперь вовсе не дичился сестрёнки, таскал на руках, и она ему улыбалась, калякала. Тётка его хвалила и смеялась.
- Вот и нянька нам!
И мальчику было не обидно даже.
Ходили с дядькой в лес проверять капканы. В одном был заяц. Он ещё трепыхался, но красный большой глаз уже подёрнулся мутной поволокой. Дядька был доволен.
- Будут тебе рукавицы на зиму. Сам сошью.
Он добил зверька палкой.
Мальчику было жаль, но он упрямо смотрел и сопел. Он тоже хотел быть сильным.
Ещё не доходя до околицы, услышали собачий вой, остановились. Дядька бросил на землю мешок и присел на валежник. Достал папиросу.
- Вот, - сказал он. - Садись, племяш, покурим. Эх, чёрт, рано тебе!
- Тарзан это? - спросил Мальчик и тоже присел рядом. Дядька кивнул сквозь дым.
- А чего он так?
- Да вот... Пора, стало быть. - И уж совсем непонятно: - Ну, слава тебе, господи - прости, господи!
Мальчик надулся: что они все в самом деле как с маленьким?
Дядька посмотрел на него и усмехнулся, но по-доброму усмехнулся, открыто.
- Стало быть, отмучились твои тётка и мамка. Развязала она их.
- Кто?
- Бабушка твоя.
- Сейчас?
- Ну, может, не сейчас, а к утру - верное дело. Тарзан не обманет, он и деда твоего не прокараулил.
- Он поэтому воет?
- Поэтому. Ну, пойдём - делов теперь много, хоть и готово всё давно.
- А что готово?
Но дядька не ответил, взял мешок и зашагал. Мальчик за ним. Он старался быть ближе к широкой дядькиной спине, потому что там, за собачьим лаем, ему мере¬щилось что-то пугающее. Поздно вечером мальчик слушал, как непонятно и глухо разговаривают на кухне тётка и мать. Он не мог понять, о чём они, но чувствовал всем телом - головой, руками, животом, что они о чём-то запретном, о чём нельзя вслух, при всех. О чём-то стыдном и нехорошем.
- Ох, - это тётка, - кажется, отмучились, прости, господи. А мать зашептала что-то в ответ быстро и непонятно.
Потом они обе заплакали. Потом звякнула посуда и через веранду стали входить и выходить какие-то люди, много. Некоторые голоса он различал, а остальные сливались в посторонний, непонятный и как бы стыдливый шумок. Но Мальчик уже не прислушивался, он утомился и стал смотреть в светло-лунное ночное окно на высоко¬вольтный столб. И женская фигура, вышедшая из комнат на веранду, прошла и даже не заслонила его.
- Что там? - шёпотом спросил Мальчик и подогнул ноги, потому что мать всегда присаживалась перед сном у него в ногах. Светлая женщина подошла, но не села, ос¬тановилась за изголовьем кровати.
- У нас бабушка умирает, - сказал Мальчик. — Тётя, я вас так не вижу.
- А тебе не нужно. Ты не бойся.
- Я не боюсь,- сказал-подумал Мальчик.- Мне холодно.
- А вот я тебя укрою потеплее, - ответили из изголовья.
- Спи, сердешный.
"Почему я сердешный?"- подумал Мальчик и почувст¬вовал, как стало тепло и хорошо под чем-то мягким.
- Вы уже ушли? - спросил мальчик и заснул.
- Мама, - сказал он, ещё не открывая глаз, но уже проснувшись от прикосновения её губ и ладони.
- Что с тобой, маленький? - спрашивала мать, трогая его голову. - Ты не заболел? Тебе холодно? Кто это тебя укрыл так тепло, ведь жарко же!
- Тётя...- сказал Мальчик.
- Твоя тётя тебя очень любит, - говорила мать, отворачивая тёплое одеяло, - а бабушке теперь хорошо и не больно, теперь всё будет хорошо...
И ещё что-то говорила ему, но Мальчик не слушал больше. «Я её вижу», - успел он подумать, засыпая и прижимая ладонями к щеке тёплую руку.
- Я тебя вижу, мама! - сказал он внятно и вдруг.
- Я здесь. Спи, милый.
Была луна.