Пифагоровы штаны

Отчего это я их раньше не замечала? Маленькая была наверное…
На веревки, натянутые поперек двора, словно белая стая слетелась: колышутся простыни, полнятся ветром пузатые наволочки, хлопотливо машут льняными крыльями посудные полотенца. А в середине крахмального ряда красуются они – ставшие колом от ночного заморозка просторные штаны – нежного поросячьего цвета… бабушкины, что ли? Не может быть!

На крыльцо выдвигается ивовая корзина, в сенцах шаркают резиновые боты – бабушка обувается и вешает мне на шею шнурок – прищепки собирать. Промерзшая земля у нас под ногами стеклянно похрустывает ледком, кое-где дотлевают кучи зернистого снега, а рядом из прошлогоднего сора пробивается редкая зеленая шерстка апреля – боязно наступить. Пластмассовые пасти прищепок звонко щелкают, выпуская добычу, бабушка сдергивает негнущееся белье, подбираясь к розовому недоразумению.
– Ба, что там висит?
– Не тычь пальцем! – не оборачиваясь, говорит бабушка. Спиной видит!
– Ну ба, скажи, что это? – не отстаю я.
– Пифагоровы штаны, – непонятно отвечает она и уносит в дом полную корзину с торчащим из нее твердым ворохом.

Интересно, зачем бабушке чужие штаны, думаю я, расправляя на груди тяжелое прищепочное ожерелье – ах, как красиво!

Дома бабушка застилает стол старым клетчатым одеялом, поверх кладет свежо пахнущую простыню. Включенный утюг мигает красной лампочкой, нагрелся, значит. Но бабушка лампочке не доверяет и брызгает на блестящую подошву водой из кружки – в ответ утюг недовольно шипит.

– Пффффуу – бабушка отхлебывает из кружки и фыркает, щедро орошая стол, стул и мою склоненную макушку.
Если хорошо себя вести, мне тоже пофукать дадут. Первую простыню и два пододеяльника – я стараюсь, потом потихоньку вытаскиваю из корзины отмякшие розовые порточки. Ну и попа у этого Пифагора! Я целиком умещаюсь в одну штанину – от подмышек до щиколоток.
– Ба, а Пифагор – он кто?
– Какой еще Пифагор? – удивляется бабушка. – Ты откуда такие слова знаешь?!
– Ты сама говорила! – защищаюсь я. – Пифагоровы штаны…
– Говорила… – сразу добреет бабушка. – Ученый это. Древний какой-то… На-ка вот лучше белье в шкаф отнеси, – она протягивает мне теплую, пахнущую глажкой стопку.

Шкаф в спальне – большой, как дом. Откроешь одну дверцу, а там – в темной комнатке кофты и юбки висят, откроешь другую – полки, полки … до потолка!
Раскладываю полотенца, наволочки, платки. А это что такое? Чепчик? Панамка? Ой… Полотняные "чепчики", сложенные вдвое распадаются у меня в руках и оказываются… стареньким застиранным лифчиком. Куда его положить? Может на среднюю полку… Там уже лежат серые панталоны с начесом, и еще что-то: широкий пояс, с которого свисают две пары резинок – к ним круглыми застежками пристегнуты страшные коричневые… ноги! Рядом безразмерные штаны – тоже пифагоровы, только белые в голубой горох. Я самозабвенно роюсь в шкафу, пока не извлекаю оттуда "колготки" – трусы с пришитыми к ним безобразными хлопчатобумажными чулками… И тут любопытство меня оставляет.
Сидя на полу у разверстого шкафа, тихо заливаюсь слезами. Ужасная мысль обжигает меня: когда вырасту, мне придется все это носить! Все взрослые такое носят! Пуленепробиваемые кишкообразные панталоны, торчащие колом лифчики, нитяные вечно сползающие чулки, и эти… древние, которые еще Пифагор носил! Будущее меркнет.

А настоящее совсем даже наоборот – светлеет. Сквозь плотные тучи, раздвигая их горячим рыжим боком, протискивается солнце и заглядывает в окно, от этого желтый пол, на котором я страдаю, кажется золотым, а печали – дурацкими. Вытерев мокрые щеки, быстро собираю разбросанное тряпье: бабушка пускай как хочет, а я, когда выросту, куплю себе фату. А ей – новые трусы в цветочек.