Интервью с беженкой

ИНТЕРВЬЮ  С  БЕЖЕНКОЙ.

         Все меньше и меньше остаётся свидетелей и участников событий Второй Мировой войны. Люди стареют и уходят, но интерес к ним пока что неиссякаем, может от сознания того что они – то рассказывают всё без прикрас, без какого-либо политического лоска. До сих пор я люблю слушать их неторопливые рассказы и, всегда удивляясь их памяти на прошлые события, вплоть до мелочей в датах, именах, названиях. Всем им за 80, а некоторым уже за 90 лет. Как жаль, что не смогла запомнить рассказ одного соседа, которому теперь уже 95 и живёт он в бейт-аводе (дом для престарелых людей). Недавно ушёл от нас  участник ВОВ, который потерял ногу в первые месяцы войны. Был он тоже интересный рассказчик. А ему было около 90 лет. Чтобы внести лепту в память народа о той страшной, самой трагической войне за всю историю человечества,  я решила записать хотя бы один рассказ. Недавно одна соседка стала вспоминать о бегстве своей семьи от безжалостно протягивающих, костлявых, кровавых рук войны. Я попросила разрешения на встречу, чтобы зафиксировать полученную информацию на бумагу, не полагаясь на свою память. Встретились около её подъезда, но она пригласила в квартиру, что меня вполне устраивало: никто и ничто не отвлекало нас. Получилось что-то в виде интервью. Беседа продлилась два часа. Потом довольная хозяйка отметила: «Видно я так увлеклась, что и забыла про кашель, который последнее время мучает меня».

          Так вот о чём поведала мне в интервью женщина.

До эвакуации наша семья жила в районном центре Меджибож, который находился в 30 км. от Хмельницкого по дороге на Винницу. Среди еврейства он считался и сейчас считается родиной хасидского движения в иудаизме, т.к. здесь жил основатель хасидского движения Исраэль Бааль Шем Тов. Меджибож посещал и известный Вам Тарас Шевченко.
          Мой отец, звали его Аврум, на второй день войны был мобилизован в армию. Пропал без вести.
          Моей матери, Голде, в год начала войны было только 31 год. На её руках осталось трое детей, среди которых я была старшей. Мне не было ещё и 12 лет. Кроме меня был мой братик Ким (имя дано в честь коммунистического интернационала молодёжи), которому было 4,5 годика, и сестрёнка Броня, ей было 1,5 года.
          У моей мамы был брат, Зейлик, который жил в Проскурово. Позднее в связи  с 300-летним юбилеем воссоединения Украины с Россией было приурочено переименование Проскурова в город Хмельницкий. Зейлик работал директором в военной сапожной мастерской. У Зейлика и его жены Ханы было двое детей, дочь – Зина 8-ми лет и сын Фима 4-х лет от роду. До начала войны Хана со своими детьми, Зиной и Фимой гостили у нас в Меджибоже. В конце июня, начале июля началась эвакуация. Так как наш отец был 2-ым секретарём райкома партии, то нам выделили подводу для выезда. Моя мать отказалась от эвакуации, т.к.  в это время моя 1,5 годовалая сестричка Броня болела коклюшем. Да и мамин отец, мой дедушка, Йосиф не хотел уезжать, говоря: «Здесь я сам себе хозяин, а только за ворота выеду от дома, сразу стану бедняком». Да и в Меджибоже никогда не было еврейских погромов. Все считали, что нет надобности выезжать и, тем самым, оставлять могилы предков. Когда начали доходить слухи о зверских убийствах евреев, жители еврейских местечек в Украине отказывались верить этим слухам и утверждали, что это большевистская пропаганда. Они помнили хорошее поведение немецких солдат во время гражданской войны и думали, что нацисты люди спокойные и культурные.
          В городе Зейлик видел и слышал всё, что делают немцы, как бомбят они города. Он эвакуировал свою сапожную мастерскую и по дороге заехал в Меджибож, который находился между Проскуровым и Винницей. Войдя в дом, сказал, обращаясь ко всем: «Срочно уехать и как можно быстрее». Что тут было?! Все забегали, видно не соображая, что же надо взять с собой из вещей. Моя мать забежала в дом, откуда-то вытащила тюк, разорвала его и взяла оттуда летнее одеяло. Тётка Фрима, мамина сестра, которой было 27 лет, забежав домой, схватила зонтик. А бабушка успела бросить в машину кошёлку с хлебом. В панике и суматохе все усаживались в машину. Вместе с нами были и 17-летний Ицик, мамин брат, и 14-ти летняя Поля, мамина сестра, и Майя, мамина сестра, кстати, моя тёзка и одногодка, т.е. ей было, как и мне, 12 лет. Да ещё семья Зейлика: 27-ми летняя жена Хана и двое малолетних детей, о которых говорилось выше.                В Винницу на вокзал мы приехали ночью. Страшно было видеть: вокзал был забит несчастными людьми и их небогатыми пожитками. Подошёл поезд, который был полностью заполнен такими же беженцами, как и мы. Нас было 13 человек и только четверо из них были взрослые. Начальник станции подвёл нас к вагону и сказал проводнику: «Они спасают детей, а не вещи» и посадил нас в вагон. Доехали до Фастова, который находился недалеко от Киева. В Фастове сошли с поезда, зашли на станцию и решили переждать несколько дней, пока прогонят немцев. Расстелили тонкое одеяло, которое прихватила мама, и стали ждать. Подошёл дежурный по станции и поинтересовался, что мы тут делаем. После нашего рассказа  он отозвал Зейлика и объяснил ситуацию. Затем нас посадили в «товарняк», который вот уже сутки стоял на станции, пока… Ждать пришлось недолго, немец бросил десант. И наш товарный состав, почти без остановок, мчался вперёд и вперёд.
          Доехали до Запорожья. На станции работал эвакопункт. От взрослых слышала, что  там сидел представитель «член Верховного Совета». Созданные государством эвакопункты заботились об эвакуированном населении, проводили учёт прибывших. Нам выделили помощь по 15 рублей на человека и отправили в районный город Запорожской Украины – Гуляйполе. Там расселили нас по квартирам. Моя мать с тремя детьми, тётка Фрима с 1.5 годовалым сыном Сёмой, ещё две мамины сестры поселились у тётки Махно. Это была старая женщина, как казалась мне – ребёнку, неполная и очень добрая. На деньги, которые мы получили, как помощь, старались купить смену белья, ведь мы уезжали только в том, что было на нас одето. Тётка Махно дала нам солому, что стало нашей периной или матрацем, и накрыла рядном (толстый домотканый холст изо льна). Брат принёс, выделенное колхозом пшено и сало. Ох. и наелись мы тогда каши с салом! В Гуляйполе мы прожили месяц и поехали дальше. Мамин брат Зейлик получил повестку из военкомата. И в тот день, когда мы пошли на станцию, он пошёл в военкомат. Пришёл товарный поезд, но моя мать сказала, что «мы на него не сядем, может Зейлика проведут по станции, и мы его ещё раз сможем увидеть». И это спасло нас от смерти, т.к. этот состав попал под бомбёжку и мало кто остался в живых. Зейлика мы так и не дождались и сели в следующий товарняк, который повёз нас в Краснодарский край.
          Калниболотская – станица в Новопокровском районе Краснодарского края. Высадили прямо в поле, где нас ждали подводы. На этих подводах нас привезли в станицу Низомаевка. Приехали туда под вечер, поэтому нас накормили уже ужином: арбузы, дыни и белый хлеб (чёрного хлеба там просто не было). Маленьких детей устроили в ясли-садик. Моя мать Голда , тётя Фрима, мамина сестра, мамин брат Ицик и мамина сестра Поля работали в колхозе в поле. Там мы прожили 1-1,5 месяца.
          Враг стремительно продвигался к южным районам страны. Когда немцы захватили Ростов, нас эвакуировали дальше.  Была уже осень. Холодные осенние моросящие дожди с ещё более холодными ночами запомнились мне. Ведь одежды зимней у нас не было. Прибыли мы на станцию Тихорецка Краснодарского края. В Тихорецке был крупный машиностроительный завод. Надо было эвакуировать все станки с завода вглубь страны. На станции стоял товарный состав с  уже погруженными станками.
          До Сталинграда добирались целый месяц. А погода становилась всё холоднее. На дворе уже ноябрь-декабрь месяцы. В Сальске мы остановились. Моя мать, Фрима и Хана, жена Зейлика. пошли в военкомат. Детей оставили на 17-ти летнего Ицика, маминого брата. Советские самолёты всё летали над нами. И вдруг они исчезли, а появились немецкие самолёты, которые стали бомбить станцию. Мы спрятались с Ициком около будки, где пассажиры наливали себе кипяток (горячую воду). Во время бомбёжки пассажиры бросились бежать на станцию, но их не пропускали, пока не кончилась тревога. Было много жертв. Потом вся наша мишпуха (семья) села на пассажирский поезд и поехала в Сталинград. По этому маршруту находилась станция Зимовники и все говорили: «если проедете  эту станцию, то значит, будете жить».
          По дороге  на станцию тётя Хана, жена Зейлика, стала рожать. Мама с своей сестрой Фримой бросились к военному эшелону просить врача. Вернулись с врачом, которая и приняла роды. Родилась девочка.  Ребёнка не во что было завернуть. Вагоны не отапливались. Не было тёплых вещей. И пока доехали до станции Зимовники, девочка простыла, и началось воспаление лёгких. Пенициллин негде было купить, да и страшно дорогой он был, а денег не было. Девочка умерла. Мама с тётей Фримой попросили у военных лопату и похоронили ребёнка в поле. Только вернулись, началась страшная бомбёжка. В этот момент мой братик Ким, которому было 4,5 годика, стоял в коридоре купейного вагона и смотрел в окно. Во время бомбёжки все попадали на пол, как это обычно делалось в такие моменты. Когда Ким оглянулся, то увидел всех лежащими на полу и произнёс: «А…все убиты». Но, когда бомбёжка закончилась и все с пола встали, он радостно и по-детски с недоумением сказал: «А…теперь все живы». Когда все успокоились, моя мама сказала: «Мы не можем оставить Хану одну, мы останемся с ней. Если нам суждено жить, то мы останемся в живых». И чудо свершилось. Ни одна бомба возле нашего вагона не разорвалась.
          Прибыли в Сталинград. Там нас повезли на Краснооктябрьский завод. Разместили в доме, где до нас жили российские немцы Поволжья. На дворе стояла холодная, суровая зима. Дом, в который нас поселили, был засыпной, т.е. промежутки в стенах были засыпаны опилками. И чтобы не мёрзнуть стали топить печку этими опилками из стен. А как следствие этого, стены стали промерзать. Заболела моя младшая сестра Броня, которой было уже 1 год и 8 месяцев. А у Фримы заболел сын, ему было 1 год и 10 месяцев. Дети заболели корью. Мама и тётка Фрима лежали вместе с детьми в больнице. Был конец декабря, а этим уже всё сказано. После кори у Брони началась дифтерия. Помню, как она ела хлеб и плакала от боли в горле. 30 декабря 1941 года она умерла. У тёти Фримы сын после кори заболел воспалением лёгких и 31 декабря тоже умер. Умерших детей родители оставили в больнице, там сказали, что похоронят хорошо, но частые бомбёжки навряд ли позволили захоронить их.
          Потом мать с тётей пошли в военкомат и поскольку их мужья были военкомами, их взяли на работу в разные цеха завода официантами. А 17-ти летний Ицик стал работать в новом цеху. После смерти детей нам дали комнату в коммуналке в многоэтажном доме. Кроме нас там жил инженер с семьёй и ещё кто-то. В комнате спали на топчанах, откуда-то появились уже и подушки. Но городская жизнь была тяжёлая, и моя мать задумала переехать в колхоз.
          Весной мы переехали на другую сторону Волги в село. Поселили нас в дом, где хозяевами были только дедушка и бабушка, какими казались они мне в детском возрасте. Полдома занимали они, а полдома пустовало. Что запомнилось, так это то, что в комнате была плита, в центре которой размещался котёл. Он был без воды. И вот от этого нагретого металлического котла шло тепло. Так обогревалась квартира. Наступила весна. Маминого брата Ицика взяли в кузницу учить кузнечному делу. Мать с тётей Фримой пасли овец. Потом работали в поле. А мы подростки работали на овощной плантации, где выращивались помидоры, огурцы, арбузы. Осенью мама попросила у сельчан разрешения перекапать огороды после уборки урожая и мы набрали три мешка картошки на зиму. А колхоз давал муку. Мама делила эту муку стаканами так, чтобы хватило на весь месяц. За хорошую работу маму и тётку Фриму наградили живым поросёнком, а потом они обменяли его на один мешок картошки. Зимой мы ходили в школу: Я в пятый класс, а мамина сестра Поля в седьмой класс. Весной 1942 года немцев прогнали от Москвы. У Ханы, жены Зейлика, сёстры жили в Москве. Они сделали вызов для Ханы и она правдами и неправдами поехала туда под видом, что везёт детей этих сестёр обратно домой. Ицик пошёл в армию в 1942 году. Весной мама взяла брата и уехала в колхоз за 15 км. от села. Мы остались втроём: я и две маминых сестры – Майя и Полина. Майя за зиму переболела брюшным тифом и была очень слабенькая. Кушать было нечего. Подошло время сдачи экзаменов в школе. Одновременно с экзаменами мы ходили копать землю лопатами, т.к. в годы войны техники в стране не хватало и землю обрабатывали вручную. Существовала норма выработки, за которую выдавалось 1кг. хлеба. Мы брали 1,5 нормы, а значит получали 1,5кг. хлеба да плюс бесплатный обед. Несмотря на тяжёлый труд, сдавались экзамены в уплотнённом графике через день. Так прожили ещё один год. Приближалась зима, надо было думать о заготовке дров. Дали нам подводу. Надо было самим ехать и искать сухой валежник или засохшие деревья и самим рубить. Поехали первый раз мать с Фримой, молодые женщины, одной было уже 32 года, а второй 29 лет. Ни топора, ни пилы не было. Силёнок тоже маловато. Так и вернулись домой ни с чем. Дали ещё раз подводу, и жители откликнулись и помогли нашей семье заготовить дрова. По сей день не забуду народное тепло,  дружбу и отзывчивость в трудные минуты. Да, хорошие были люди. Вот уже немец ушёл и из Сталинграда.
          Жили мы в селе Черебаево. Здесь я работала дневным сторожем, но что сторожила и от кого сторожила  - представления не имею. Ой, смех! Какой сторож был из девчонки?! Потом работала водовозом. Потом колхоз посылал на загрузку баржи пшеницей. Работа была физически тяжёлой. Час работали, 5 минут отдыхали. Там был, так сказать, надсмотрщик, который следил, чтобы мы выполняли норму и больше положенного не отдыхали. Баржу нагрузить нагрузили, а немец её разбомбил. Все не верят или не понимают: как это быть в Сталинграде и остаться в живых при таких тяжёлых боях!? Ещё и ещё раз повторяю, что Черебаево было на другой стороне Волги, и война поэтому нас миновала.
          В 1943 году Фрима, Поля и Майя поехали в Камышин и устроились на стекольный завод. Им дали комнату в бараках, где одна стена была заделана стеклянными банками. Через два месяца мама со мной и братиком переехали к ним. Завод работал в половину своей мощности, т.к. вторая половина была разрушена. Рядом был консервный завод, туда и устроились на работу мать и тётя Фрима. Там они работали перестановщиками. Меня оформили в ФЗО учиться на слесаря. Поля, мамина сестра, работала лаборанткой. Для малолетних детей, видимо, питание давалось бесплатно. Мой брат Ким жаловался, что ему постоянно не доливают суп в тарелку, «просто делают вид, что черпают половником, а на самом деле наливали чуть-чуть и пожиже, да и половник брали не большой, а маленький». Когда жидкое стекло разливалось по машинам, то, естественно, какая-то часть этого жидкого стекла попадала на пол, где и застывало. Кто-то должен был отбивать это застывшее стекло. За  такую сверхурочную работу давали талон на 1бутылку водки. Моя семья всегда обменивала водку на хлеб. Мать следила, чтобы кусок хлеба всегда был в доме, а не сразу съедались все полагающиеся 0,5 кг. на день. Так проработали до весны   1944 года.
           Весной 1944 года уволились с работы и поехали домой в Украину. Вернувшись из Камышина в Меджибож, застали неприятную новость. В лесах там орудовали бандеровцы. Для их подавления были задействованы даже советские войска. Помнится, как в одну из таких стычек во время перестрелки погиб советский танкист. Все друзья, ранее воевавшие с ним, оплакивали его смерть, говоря «всю войну прошёл, а в конце так погибнуть».
           В 6-ом классе я не училась, т. к. училась в ФЗО. Дома я пошла учиться сразу в 7 класс, закончила его, а затем поехала в Каменец-Подольск поступать на бухгалтерские курсы с полугодичным обучением.
          После войны в Гомеле Ицик женился. А в 1952 году к нам приехали дети Ицика вместе с сестрой его жены, т.е. приехали с тётей. Осенью надо было помочь отвезти детишек домой в Гомель. Этой помощницей оказалась я. В Гомеле я познакомилась со своим будущим мужем и в том же году счастливо вышла замуж.