Семейный ужин и рубашка в подарок

                Валерьян  ВАС 
 Она позвонила как всегда неожиданно. Пригласила  на  семейный ужин и в придачу обещала еще подарить рубашку. Это было такое  предложение, от которого  трудно было отказаться. Все что угодно можно было ожидать от Веры, но чтобы  вот так просто –  без праздников и дня рождения, до которого еще ждать  да ждать – тебе  хотят  подарить  рубашку. Надо быть полным идиотом, чтобы отказаться. Вера, моя Верочка, как я часто называл  ее при наших  встречах, была моим  близким,   хорошим  другом. Наши  жизненные линии, как  два параллельных  провода, уже много  лет  тянутся  параллельно  друг другу и никак  не могут пересечься, перехлестнуться, чтобы  превратиться  в одно целое: долгое  соприкосновение  непременно  вело всегда  к  короткому замыканию. И только наши одиночные, без проживания на чужой квартире  встречи делали нас обоих счастливыми и на какое-то время самодостаточными. А потом наша судьба опять разводили нас на свои одинокие жизненные позиции.  Я уже понял это и был по-своему по-мужски доволен.  А  Верочка,  по-видимому, еще надеялась и рассчитывала на соединение двух параллельных линий в одну линию.
С последней  нашей встречей  с Верочкой, как-то так совсем незаметно – в работе и делах, которые, как снежный ком, навалились, на меня не весть откуда.  Прошло почти  две недели, и моя самодостаточность  была почти на исходе, на нуле. И я уже, не  шутки ради, сам хотел  ближе к выходным  дням  позвонить Верочке. А тут как по заказу: дневной план   уже перевыполнил, да и рабочий день уже заканчивался. И она позвонила сама. Повезло. Хорошее  это слово «повезло»  особенно для таксиста. Вот и мне сегодня  повезло: после обеда ехал по Новому Арбату в сторону области.  У кинотеатра «Октябрь»:  стоял молодой человек с поднятой рукой - я остановился.
«До «Жуковки» за тысячу довезешь?» - спросил мужчина.    «А!..., эта..  Рублевка – постоянные пробки, - недовольно отвечал я. «Плачу полторы». Сразу согласился клиент, и мы поехали.  Обычные люди иногда даже и не замечают  своего везенья, не чувствуют. А  у таксиста  это всегда на виду, всегда впереди него: стоит клиент с поднятой рукой – и уже никто не может  объехать тебя ни с лева, и ни справа и подскочить к пассажиру быстрее. А ты  спокойно подъезжаешь и берешь его, а клиент – на дальняк едет и платит солидные большие деньги. Ты не только план свой покроешь, а еще и на бензин заработаешь. А, возвращаясь обратно домой, в попутном направлении, еще возьмешь голосующего на обочине дороги хорошего клиента. Это разве ни везенье,  ни счастье?
 Я возвращался домой, левая рука, согнутая в локте, лежала на двери машины, встречный ветер задувал короткий рукав белой рубашки, трепал короткие русые волосы на голове, когда я высовывался в открытое окно, правая рука рулила. Неожиданное приглашение веселило и бодрило душу,  даже было слышно, как колеса моей машины поют  по сухому асфальту.
Июльское солнце было еще высоко и ярко светило в зеркала заднего вида. Синий  с желтыми шашечками  на передних дверях  «Рено Логан» быстро мчался, постоянно поднимаясь, и осторожно спускаясь с крутых горок,  вилял на крутых поворотах желтыми задними номерами по «Рублево-Успенскому» шоссе в сторону Москвы. Белый круг солнца, отражаясь в зеркалах, постоянно резко  всплывал над верхушками  зеленых сосен, и также неожиданно опускался и сразу терялся за густыми макушками  вечнозеленых  деревьев.  Колеса синенькой  реношки  с желтыми номерами старались  ехать по середине проезжей части: двух  белых сплошных  полос с левой стороны, разделяющих дорогу со встречной полосой, куда выезд категорически  запрещен и одна  полоса с права за нее можно переехать, но там постоянно гарцуют, как лихие  наездники, мотоциклисты. На встречу, из Москвы, машины  уже не едут, а  тихо, тихо ползут в одном сплошном бесконечном  потоке. И все бы было  хорошо, но  навстречу и  позади  тебя всегда раздаются  раздирающие душу звуковые  сигналы – мчатся машины с проблесковыми  маячками. Дорогие черные  машины со спецномерами едут всегда  по середине  дороги,  и  распихивают по сторонам машины, двигающиеся в попутном и встречном  направлении. При каждом таком взвизгивании, мне  приходилось таращиться  в зеркала заднего вида: как бы там  сзади  не было обгоняющего  меня мотоциклиста, чтобы при уступлении  дороги, для беспрепятственного проезда спецмашины, я ненароком не задел бы какого-нибудь мотоциклишку, случайно попытавшегося обогнать  меня  справа. «Да…эта  дорога - не для слабонервных водителей», - вдруг подумал я. Ехал я по ней первый раз и может быть последний, поэтому мое первое чисто человеческое  и шоферское  желание  было - поскорее отсюда уехать и по возможности  больше сюда не приезжать. Когда едешь впервые по незнакомой  дороге, всегда стараешься  быть предельно  внимательным  и осторожным, соблюдая по возможности все правила дорожного движения. Вот и я ехал с разрешенной  скоростью в 60 километров,  может местами чуть быстрее. И все равно я почувствовал за собой  хвост из собравшихся  позади меня машин. Запрещающие знаки говорили: обгон запрещен, езда на велосипедах запрещена, скорость движения ограничена до 60 км. Большое  количество постов ДПС и частое  мелькание запретных знаков по неволе  заставляло задумываться  о соблюдении дорожных правил. Хвост, из скучившихся за мной машин,  в изгибающемся по дороге потоке давил мне на нервы, а свободное впереди пространство волей-неволей подталкивало к нарушению одного из запрещающих знаков: поднажать на педальку газа. Справа и слева по дороге висели рекламные щиты, с обочины дороги приятно  пахло свежескошенной травой. На узком мостике в поселке «Раздоры» скорость пришлось поубавить и ехать по правилам. С левой стороны, сразу за мостом стоял плотный, медленный на походку с красным лицом и белым свистком во рту сотрудник ДПС в синей с короткими рукавами рубашке, он, боясь пропустить, энергично выхватывал своей полосатой палочкой из сплошного потока в сторону области не понравившиеся ему машины. Дальше я снова стал подниматься в горку, справа среди густых деревьев и кустарников показались деревенские дома с деревянными покрашенными в зеленый цвет заборами. На обочине дороги я увидел его - молодого человека с поднятой рукой. Мое сердце азартно екнуло, как у всякого охотника при виде дичи, в предвкушении хорошей добычи, я заблаговременно включил правый поворотник, чтобы кто-нибудь случайно не въехал  в меня сзади при  остановке, где останавливаться нельзя. Прижался как можно правее, съехав половиной машины с твердого серого асфальта на черную натоптанную ногами с зеленой травой землю, чтобы не мешать следующим за мной машинам, и даже сам открыл перед  клиентом  пассажирскую дверь. В салон машины сразу залезла, половина мужского тела и быстро хлопая глазами, клиент залепетал:  шеф до ближайшего метро за 200 рэ.
-Залезай.
Человек был в синих джинсах, в светлой с короткими рукавами  рубашке, на вид ему было около 40 лет. Пассажир был весь какой-то беспокойный и суетливый, чем-то приятно весьма озабоченный.  Эта его скрытая радость, которая так и перла из него наружу, через  его  эмоционально  открытое в своих жестах  и взвинченное  до самого верха  поведение. Мне много лет отработавшему в такси, было видно и не вооруженным взглядом, что с этим пассажиром  скучно не будет. Захлопнув дверь, он сразу по хозяйски развалился на переднем сиденье и длинными  растопыренными  пальцами стал радостно потирать и похлопывать синюю джинсовую ткань на раздвинутых коленках.   Фигурным с широкими плечами своим корпусом, на сколько можно поворачивался в мою сторону, часто меняя свой профиль с горбинкой на длинном прямом носу на полуанфас с широкой улыбкой во весь рот с пухлыми губами, радостно с неподдельным торжеством заговорил.
- Ты шеф, даже и не представляешь. Да я и сам не поверил бы, если бы мне такое рассказали.
Я уже настроился в предвкушении  нового  интересного рассказа   
- Почти сутки  не могу  вырваться из этой глухомани.
- Как же угораздило попасть в эту глухомань? -  удивился я, покосившись на пассажира.
- Да вчера ночью моя новая подруга привезла меня сюда,  и сегодня целый день продержала у себя. Я даже на работу не пошел и ползарплаты у них прогулял.  Денег всего 300 рублей осталось, а  я  тут  вообще первый раз. Даже  и не знаю, как можно уехать отсюда на общественном транспорте.
Пассажир говорил так взволнованно и  с  каким-то затаенным придыханием, что мне на мгновение показалось, что мой клиент как будто от кого-то скрывается.
- Слушай, а погони за нами не будет? –  спросил  я и так серьезно посмотрел  на пассажира, а потом пристально стал смотреть в салоне на прямоугольное зеркало заднего вида. Сделал удивленный вид и даже вскрикнул от неожиданности.
- А вон смотри,  не за нами бегут  девушки! – и сделал  указующий знак рукой  назад.
- Где! – пассажир неожиданно подпрыгнул на  сиденье  и весь, изгибаясь и вытягиваясь, тоже полез своим лицом к прямоугольному зеркалу, чуть ли не тюкаясь по инерции движения своей головой в мое правое плечо.  Потом понял, что там ему совсем ничего не видно – высунул голову через полностью открытое окно  двери и стал энергично крутить своей головой с взъерошенными волосами перед зеркалом заднего вида. Через короткое время, видимо поняв, что девушки не могут гнаться за машиной, окончательно успокоился и с облегчением выдохнул:
- Ну, шеф, ты даешь? С тобой не соскучишься.
- Не первый  год  работаю.
- Оно и видно.
- А общественный  транспорт  скоро  будет. Метро  Кунцевская   подойдет?
- Да, да очень даже хорошо, -  согласился он, в знак согласия  еще два раза  мотнул своей продолговатой  головой с небритыми впалыми щеками.
- Мне бы только отсюда выбраться. А в Москве, тем более в метро, я уже не  пропаду, сам разберусь.
- Что же  вас,  так эта Рублевка-то напугала? – не удержался  я от такого вопроса, осторожно подводя клиента к откровенному разговору.
- Да нет, наоборот  обрадовала, еще, как обрадовала, - при этих словах он как-то хитро, прикрыв глаза от удовольствия, заулыбался и тоном, когда приятели общаются между собой о своих любовных похождениях, стараясь ничего интересного не забыть, а даже, наоборот, еще приукрасить для общего интереса, стал рассказывать.
- В наше время главное - вовремя в нужном месте оказаться. Вот и я вчера вечером  случайно зашел в один маленький ресторанчик, даже и не рассчитывал ни на что, думал, что зайду, поужинаю быстренько и уйду спокойно. Сам знаешь, наверное: вот так живешь, живешь целый месяц без денег. Ждешь, ждешь своей зарплаты - голова и плечи от ожидания ниже живота загибаются. А тут, как выстрел, зарплату вчера получил, хорошо, что еще в сбербанк зашел – оплатил коммуналку и за кредит. Откуда что берется: как будто крылья за спиной вырастают, вот и я не пришел в ресторан, а прямо влетел. В ресторане сижу – официантки все улыбаются с полными подносами ко мне бегом бегают.  И там я увидел ее. А она – меня.  А у них в ресторане корпоративная вечеринка была. Все подруги – кто с мужем, кто с любовником пришли, а она одна – вот она и зацепилась за меня, не хотела отставать от подруг. Не желая кому-то завидовать, а хотела наоборот, чтобы ей все завидовали. Танцевал я уже только с Наташей, от нее никуда ни на шаг, ни на пол шага: чувствую – она  уже моя. А куда везти – не знаю: дома жена, дети. Тогда моя Наташа уже  хорошо подвыпившая, и вся разомлевшая от счастья, говорит  мне: мой дружок, поехали  ко мне  домой. Такой  натиск, такой напор – устоять было практически не возможно. Надо было сдаваться на милость победителя, без суда и следствия. А я, в принципе, особо и не сопротивлялся. Ну,  и поехали мы с ней из Москвы в деревню, а куда деваться. Правда, доехали вчера быстро.  Женщина она хорошая – 38 лет,  полненькая блондинка, почти как Марлен Монро, говорила: не замужем  и  живет с дочкой. Дочке  лет 19, такая же, как мама, тоже полненькая и блондинка, на мать похожая.
- Молоденькая,- поддержал я разговор.
- Молодая то, молодая, да вся ранняя.
- В маму,  наверное,  вся пошла?
- Ой,  и не говори шеф,- пассажир расплылся  весь  в улыбке, - доживет до мамкиных  лет, еще похлещи, может, будет. У них двухкомнатная квартира, в одной  комнате мама живет, в другой – дочка. Когда мы пришли было уже поздно – зашли на кухню, посидели, выпили, закусили, поговорили, посмеялись, потом пошли в ее  комнату. Ну, там сам знаешь,  все амурные  дела – любовь  - морковь,  вообще  все хорошо, все зашибись. И только все дела мы сделали, она говорит: пойду в ванную, ушла.  Не прошло и двух минут, как снова  возвращается в халате  и молча так ложится на кровать с края, я подвинулся к стенке, еще подумал: чего-то быстро вернулась. Она меня обнимает, но делает все, так подозрительно молча, хоть я  и поддат прилично, но  чувствую  что-то  здесь не так. Она меня  обнимает, и  я  обнимаю, она целует, и я целую.  Ты представляешь, шеф и опять такой кайф поймал. Первый раз в жизни такое было. И только она ушла, сразу моя Наташа заходит и говорит: не спишь, дружочек мой, не скучал тут без меня? Я сначала растерялся и хотел, было уже сказать: ага уснешь тут и заскучаешь у вас тут, пожалуй, когда такие наваждения среди ночи бродят по квартире,  но вовремя одумался – понял, что была ее дочка, а хозяйка про это ничего не знает и не догадывается. Прямо не дочка – нимфоманка получается какая-то. Нет, ну ты представляешь?  Говорил он и смотрел на меня в полуанфас  своими  откровенными чуть  замутненными от бессонной ночи глазами, часто крутил головой, постоянно мелькая в профиль длинным с горбинкой носом.
- Девчонки любят носастеньких.
- Они сейчас всех любят, у кого деньги есть.
- Это точно.
- Нет, ну ты представляешь? – полуобернувшись в мою сторону, он неудержимо тряс передо мной  правой рукой с растопыренными большими пальцами и все повторял: - Нет, ну ты представляешь?!
Своими  эмоциями и множественными повторениями  беспокойный клиент невольно начинал меня уже  потихоньку заводить и раздражать.
- У меня один знакомый вот так женился. Познакомился в ресторане с одной женщиной. Она, естественно, как порядочная женщина пригласила его к себе в гости, с целью продолжения дальнейшей совместной жизни. А он женился на ее дочке.
- Дочка помоложе, покрасивее была,  поэтому он и женился на дочке, - со знанием дела поддержал разговор пассажир.
- Дочка несовершеннолетняя была. И у моего знакомого было только два варианта:  первый – в тюрьму, а второй – жениться. Тебе правда это не грозит: у тебя она совершеннолетняя попалась.
- Наташа сама мне говорила об этом. Да и жена у меня есть, и дети есть.
- Тебе другое дело надо бояться.
- Интересно, что именно? – насторожился пассажир.
- Смотри, как бы через  девять месяцев не стал бы  ты  двойным папой: родит мама, родит дочка в один день, и оба ребенка будут на тебя похожи. Вот тогда и будет тебе радость, будет праздник, когда по 25% ежемесячно  будешь матери и дочке платить из своей зарплаты.
Пассажир как-то сразу посерьезнел.
- Об этом я как-то и не подумал: оставил ей все свои координаты, - тихо и как-то жалостливо пролепетал пассажир.
- Вот так всегда и бывает: когда делаем, не думаем, а потом  раскаиваемся и плачем, - сказал я, включив аварийку, остановился в крайнем правом ряду,  перед  м. Кунцевская. Пассажир  отдал мне 200 рублей и уже серьезно сказал: - Спасибо что предупредил.
- Да, ладно,   не переживай, все будет хорошо, - успокоил я и махнул рукой ему вслед.
«Надо же напугал парня, испортил ему хорошее настроение про  брачную ночь со случайной знакомой. И опять, уже в который раз, я поймал себя на мысли о том: нельзя людям говорить правду – правду никто не любит. А я  из-за своей правдивости только страдаю: испортил человеку настроение, а может быть он, на волне своего счастья, купаясь в пенах и брызгах от своего удовлетворения, еще бы сотку накинул от безумной радости. Хотя  вряд ли, он же сразу  признался в своей неплатежеспособности».
В половине восьмого вечера, я уже поставил машину на гаражную стоянку, отдал улыбающемуся охраннику Сергею - 100 рублей. Зашел в магазин продукты, закупил «Джентэльменовский  набор» состоявший в данный момент шире обычного: бутылочку полусладкого Российского  шампанского, это для хозяйки, себе взял  0,5 мягкой с синей этикеткой «Путинка», на всякий случай прихватил еще 3 бутылки пива «Миллер» - на закуску взял фруктовый торт  «Шарлотка» и три больших красных яблока.
В обговоренное время  я уже стоял на лестничной площадке перед заветной  дверью из красного дерматина, набираясь с благими мыслями и подыскивая в уме подходящие для такого случая  веселые комплименты. Но палец правой руки уже нажимал на белую кнопку – звонок за  красной  дверью затрещал тихо, с каким-то сухим  треском: два раза коротко и один раз длинно. За дверью послышались  мелкие шажки торопящегося человека, лязгнул железный засов,  щелкнул ключ в замке, дверь открылась внутрь. Справа, притуляясь к  стене,  в синем платье без рукавов стояла Вера,  скрестив у себя на груди, тонкие  обнаженные по самые плечи  руки,  и улыбалась.
- Заходи, пропащий.
Мы по-дружески обнялись и поцеловались. Желтая лампочка в коридоре  высветила слева вешалку для одежды, рядом стояло трельяжное  зеркало на тумбочке для обуви. Я заглянул  в зеркало, поправляя волосы на голове,  увидел  за собой бледное улыбающееся лицо Веры. Она внимательно смотрела на меня,  ей было  страшно интересно наблюдать за мной. И по ее широко раскрытым глазам, по улыбке я понял, она соскучилась. Теперь она ловила каждое мое движение, с  присущим только ей любопытством и интересом, которое может испытывать сердце одинокой заждавшейся женщины. Под вешалкой на полу вдоль стены от входной двери и  до  зеркала  с тумбочкой  попарно стояла  женская обувь.
       - Вот возьми тапочки, - она нагнулась и достала из тумбочки большие растасканные темно-коричневые тапки и бросила мне под ноги. Желтовато- белые длинные спутанные волосы постоянно лезли Верочке в лицо, и она то и дело оголенной  правой рукой убирала волосы  от лица за плечо. На шее у нее  была тоненькая золотая  цепочка с золотым   кулончиком -  в виде сердечка.
       - А ты все цветешь и хорошеешь?
       - Я стараюсь, - ответила она.
Я положил полиэтиленовый  зеленоватый пакет на  истертые до бела, когда-то коричневые,  деревяшечки паркета. Снял летние светло-коричневые туфли и поставил их на свободное место к стене. Вдоль стены  от дверного порога и до трюмо, паркетный пол был  попарно  заставлен  различной женской обувью от коричневых зимних сапог  с железной, желтой молнией по бокам, стоящих сразу у порога, и далее рядком впритирку друг с дружкой лежали белые и черные, синие и желтые женские  туфли и танкетки. Замыкали эту выставочную галерею, как два ферзя над пешками, пара бежевых с красной подошвой  «королевских туфель» на очень высоком  каблуке и точеной книзу, подносочной части,  платформе. Один раз я уже видел: как тяжело шла по тротуару  молодая худенькая девушка с ровными ногами, она как будто с большим трудом отрывала, как примагниченные,  свои ноги в таких  же туфлях от асфальта, что я еще подумал, что они, наверное, очень тяжелые. Девушка была в короткой,  в большую клетку юбке, от подувшего случайно ветра, она задефилировала на ровном асфальте, не знала,  что делать или придерживать задуваемую ветром юбку, или чтобы не упасть, ловила ветер руками, балансировала, как акробат на веревочке. И, наверное, благодаря только тяжести этих туфель ее не сдуло ветром. С тех пор,  мне всегда очень хотелось узнать: у меня аж руки нестерпимо зудели, чтобы хотя бы  двумя пальчиками подержаться за ремешки этих туфель и узнать, сколько реально грамм они весят. Поставив рядом свои туфли,  я двумя пальцами ухватился за задние тесемки,  этих  королевских туфель, на высоком каблуке, (на самом деле они не были так тяжелы, как я предполагал), поэтому я специально сделал вид: как они тяжелы и помахал ими перед лицом у Верочки.
       - Скажи, мамуля, почем ходули?
Она в ответ засмеялась.
       - Ходули, одним словом ходули. Красота наша земная рвется в космос, в небеса, чтобы сверху смотреть на нас, да… видишь, почти стихи получились. Твои, ходули, любовь моя? – спросил я у Веры, не сводя с нее заинтересованного  взгляда.
       - Чего…о,  совсем с ума сошел, -  отвечала она тихо и уже серьезно, почти шепотом добавила: - Я пока из ума не выжила.
        Я уже стоял в тапках и, размахнув руками, хотел обнять и прижать ее к себе. Верочка резко увернулась и, прижав указательный палец к губам, предупредительно сжала свои губки. Мне ничего не оставалось,  как опустить руки и замолчать окончательно, крадучись за ней,  чуть ли не на цыпочках пошел на кухню. Но тут справа распахнулась межкомнатная дверь и оттуда                совсем неожиданно выпорхнула вся радостная  Света.
       - Здрасть,  дядя Сережа.
       - О, … Принцесса!!! А я то грешным делом подумал: твоя мать,   что ли зашибает,  в таких  королевских туфлях  и звездит по Московским улицам. Так ее никто не видит, не замечает, а как обуется в туфли – ходули – сразу ее все видят, а мужики бегут сразу знакомиться с ней, кланяются, ручки целуют, - сказал я  и посмотрел  на Веру: она  смущенно улыбалась.
       - А вы все шутите, дядя Сережа.
       - А  что мне еще остается делать...
        - И это правильно. Нам шутка строить и жить помогает, - радостно добавила Света.
        - Оказывается, это ты  приехала и теперь дефилируешь, - я бросил взгляд на бежевые туфли.
Дочка засмеялась.
        - Сейчас так модно.
        - Ну да, конечно, без моды теперь никуда.
        - А то любить никто не будет, - улыбнулась Света.
        - Ой, ой, ой, это кого не любят. Целый год дома не появлялась. И это теперь называется, не любят.
        - Теперь все,  я  приехала, дядя Сережа, - сказала она совсем грустно.
        - Ну  и правильно сделала. Мать одна осталась ее надо навещать и желательно как можно чаще. А то как уехала со своим бизнесхреном так и пропала  с  концами: ни ответа, ни привета.
Дочка, склонив голову влево, казалась чем-то озабоченной и задумчивой,  она  стояла в проеме двери, левой рукой она  держалась за ручку двери, с нетерпением  дергая  ручку то  вниз, то вверх. Света  была в коротком, намного выше колен, зеленом, застегнутом  не на все сверху  пуговицы халатике и ослепительно  белые, даже при желтом электрическом  свете,  круглые  коленки били по глазам.
       - Теперь я, наверное, уже совсем приехала, - сказала она и,  что-то неуловимое изменилось в ней,  хотя она держала улыбку, но искренности и былой задоринки уже не было.
       - Ну, пойдем на семейный ужин. Там поговорим, - сказал я,  элегантно пропуская  впереди себя девушку,   пошел следом за ней, любуясь ее молодым стройным упругим телом.
       На  маленькой кухне было светлее: через окно с раздвинутыми  по краям подоконника желтыми занавесками поступал дневной свет. Я, чтобы  не мешаться  у хозяйки под ногами, прошел ближе к белому подоконнику. За окном вяло качались густые верхушки могучих бледно-зеленых тополей, а через открытую  форточку   сквозняк колыхал  желтую занавеску. Вера копошилась у газовой плиты.
       - Сереж, отодвигай столик на середину, - сказала она.
       - А что,  и  это правильно: гулять, так  гулять.
Я  взялся за белую крышку столика с одной стороны, а  напротив, чуть согнувшись, стояла дочка,  двумя тонкими  ручками с длинными пальчиками ухватившись за крышку. Белые волнистые  волосы  упали с плеч, спустились через длинную тонкую шею и маячили на уровне глубоко оголившейся из-за оттопырившегося вниз и не застегнутого на последнюю пуговицу воротника зеленого халатика белой грудной клетки с ямками из-под плечевых ключиц, через разметавшиеся волосы,  хорошо  просматривались  матовые бугорки с розовыми пуговками-сосками.  Видно было,  она тоже  испытывала огромное желание – побыстрее  оказаться  за этим маленьким  столиком, разговаривать,  употребляя хорошие напитки,  и закусывать сладким  тортом.  Дочка    по-детски  была   откровенна и наивна,   в  своих действиях и поступках,  так хотела быстрого праздника, что даже  не замечала на себе таких откровенных, подглядывающих  взглядов человека напротив. А может, она и замечала эти взгляды, хотя  по ее совсем равнодушному виду, можно было понять, что она не видит этих любопытных взглядов. Или просто,  домашняя обстановка так умиляет и расслабляет, что у себя дома не хочется  ни о чем  таком  серьезном думать, тем более скрываться и закрываться, а хотелось  быть естественной и натуральной  во всей своей красе.
Я стал доставать содержимое из пакета, заставляя  квадратную полированную крышку стола съедобными продуктами и бутылками  с алкогольными  напитками.
       - О! Шампусик?! Здорово! – торжествовала  дочка.
 Света подошла к окну, присела на белый подоконник, наиграно достала из длинной плоской пачки с оранжевым боком и названием почти во всю пачку «Вогуе» длинную тонкую сигарету,  закурила.  Левой рукой она обхватила  себя за выступающие бугорки зеленого халата, ладонь  засунула  под мышку  правой руки, в которой она так наигранно  и изящно держала двумя вытянутыми прямыми пальчиками  с бледно-красным  маникюром длинную сигарету. И так  эффектно,  по кругу,  подносила она  пальцы с сигаретой к своим губам, долго затягиваясь,  при этом   хитро прищуривалась, наверное, еще не совсем понимая для себя всю прелесть и радость этого никчемного  занятия, без которого почти полстраны, прожить уже не может.  Я знал  ее,  уже десять лет знал, но чтобы она курила, видел впервые и поэтому был слегка удивлен и смотрел  непонимающе то на мать, не обращающую на дочкину выходку никакого внимания, значит - все  всерьез и надолго, то на дочку с удовольствием  цедящую  свою сигаретку.
Я ее уже год не  видел, за это время она уже успела  вроде как  выйти замуж,  и  последнее время  жила у мужа. Год назад она не пила, не курила да и вела себя более сдержанно.
«Вот и отпускай своих хороших дочек на житье  к нехорошим мужикам. А может это любовь, как всегда, во всем виновата», - с грустью подумал я.
На сковороде что-то заурчало,  и по кухне поплыл запах жареной  картошечки с мясцом.   
       - Мам, опять мясо? – недовольно пробурчала дочка.
       - А что мясо плохо.
       - Хорошо, но летом надо есть рыбу.
       - Мясо с картошкой – самая хорошая еда, - поддержал я ее маму.
       - Вот и дядя Сережа со мной согласен, - оправдывалась Вера.
       - Я только  за здоровую и калорийную пищу, - закивал я головой. 
       - Вот и хорошо, сейчас будем ужинать, - радостно сообщила хозяйка, взяла с полки – над  газовой плитой - три тарелки и стала перекладывать жареную картошечку по тарелкам.
       - А дяде Сереже  надо - побольше: он же у нас - мужчина. Да, дядя Сережа, - глядя на меня, шутила, как ей казалось, Верочка.
В  знак согласия,  я улыбнулся ей в ответ.
Семейный ужин начался с шампанского. Я налил в большие  пузатые с тремя золотистыми полосками по краям на тонкой ножке фужеры. Мы чокнулись, и под тонкий  стеклянный звон  выпили за встречу. Шампанское я больше не пил: под жареную с мясцом  картошечку и соленые из трехлитровой  банки огурчики – хорошо пошла водочка. Шампусик  понравился дочке, а пиво «Миллер» - хозяйке. По маленькому телевизору,  устроенному в углу,  под самым  потолком на черном железном  кронштейне, по НТВ шел какой-то многосерийный  боевичок. Звук был приглушен, а на синем экране постоянно бегали какие-то мужики: одни убегали, а другие их догоняли, связывали, а  потом допрашивали. Хозяйка сидела напротив меня, как раз под телевизором, она мило улыбалась, руки у нее лежали на столе, как на школьной  парте у хороших примерных учеников.
       - Вот теперь опять будем с дочкой  вдвоем  жить, - неожиданно заговорила Верочка, и ладошка ее левой руки поднялась и глухо шлепнулась о крышку полированного столика   
       - А что с дочкой будешь  жить - будешь знать, когда, что и в какое время года надо готовить. Она же правду говорит: летом надо есть рыбу, а зимой – мясо.
       - А вы, дядя Сережа, откуда знаете про рыбу?
       - Да так, от нечего делать  читаю и смотрю иногда  гламурные  журнальчики.
       - Ну, тогда скажите маме, что вдвоем жить веселее, - спросила дочка,  делая маленькие глоточки  из фужера.
       - Я тебе вот что скажу: если хочешь быть здоровой, красивой и жить долго, то каждый день надо кушать молодильные яблоки и желательно даже с красной кожицей, - я протянул Свете половинку красного  яблока.
       - Спасибо, - она взяла яблоко,  и  как-то так виновато посмотрела на мать.   
       - Уж кому, кому молодиться, а я в этом больше нуждаюсь, - совсем серьезно  заговорила  Верочка и  взяла другую половинку яблока.
       - А я уж  подумал, что мама, такая строгая мама, запретит своей дочке, кушать яблоко, - спросил я и посмотрел на Веру. Она молчала.
       - А что скажет мама, если дочка скушает кусочек свежего кекса, - я взял из плетеной под соломинку  коричневой на вид  хлебницы пирожное кекс кофейного цвета мягкое и  еще совсем свежее  и преподнес его для дочки.
       -  На ночь много  есть вредно. Хотя оно такое свежее и ароматное – жалко, что до завтрашнего  утра  оно уже не сохранится  таким свежим и аппетитным, - она подержала кекс в руках, покрутила его перед собой и аккуратно – двумя пальчиками - положила обратно в хлебницу, а липкие пальчики сразу облизала.
       - А хотите, я лично для вас покажу один фокус: беру ваш свежий кекс, а вы хорошо смотрите. А завтра ваш кекс станет свежее сегодняшнего,  смотрите за мной внимательно.
Я встал из-за столика, двумя руками с боков на бедрах подтянул свои джинсы  и подошел  к кухонному столу, пристроенному вдоль стены, где стояла газовая плита. Взял  стеклянную литровую банку с завинчивающейся крышкой.   В банку положил два оставшихся свежих кекса и засунул  половинку красного яблока, закрутил  крышку на банке  и сказал:
       - Завтра утром они будут еще лучше,  чем  сегодня.
 Мама с дочкой удивленно переглянулись, после короткого  молчания дочка спросила.
       -  Очень любопытно, если доживем до завтра - посмотрим? – съехидничала дочка.
       - Передачи по ТВ про здоровье надо чаще смотреть. Хотя вам молодым  такие  передачи  смотреть не интересно. - После долгого молчания я продолжил:   
       - А что  все-таки  случилось, - искренне полюбопытствовал  я и уже  серьезно продолжал: - По статистике, - говорил я  и поднимал указательный  палец правой руки вверх. Верочка с неподдельным интересом следила уже не за мной, а за моим  пальцем, как будто сейчас должен произойти какой-нибудь  головокружительный  фокус. Дочка глазами была в телике, а ушами   с большим интересом слушала меня, попутно успевала задавать разные довольно серьезные для молодой  девушки вопросы на тему семейной жизни. Теперь ее почему-то такие вопросы интересовали больше всего. Тем временем я подливал янтарный пенящийся  напиток  в недопитый  Верочкин фужер. Она замахала руками и закричала: - Хватит, хватит ты что,  споить меня хочешь?  Всякий  раз, когда она возмущалась, она, немного  краснея, прикрывала свой рот ладошкой левой руки, как будто сама себе приказывала: больше не пить ни капли. Я брал бутылку с шампанским и наливал искристый  напиток в дочкин фужер, она  воспринимала все как должное. Света сидела, склонившись прямо над столиком, над своей тарелкой  и вилкой аккуратно выщипывала  из торта разные  ягодки: вишенки, кусочки ананаса и с аппетитом кушала их. Я наливал себе полную рюмку водки и говорил очередной, новый тост.
       - Ну,  за статистику.
Мы чокались, я выпивал махом рюмку, молча закусывал и продолжал.
       - Так вот по статистике на первом году совместной жизни разводится до 50% семейных пар. Они так сказать,  не  проходят первые жизненные испытания после конфетно-цветочных романтических встреч, романтика заканчивается, а наступает  одна сплошная  бытовуха, вот тут-то он, романтический  корабль, и  потихоньку садится, вязнет на мели бытовых проблем и неурядиц.
Дочка  в знак согласия даже  закивала головой.
       - Правильно говорите, дядя Сережа, откуда только все знаете? 
       - Я со своей, бывшей женой, прожил пять лет. Разные мы были с ней люди,  ох какие разные, как небо и земля,  ничего  общего меж нами нет. Я это, к большому сожалению,  только после свадьбы  понял, хотя и свадьба-то  какая-то не серьезная  была. Все как-то так быстро, на скорую руку  получилось, а  мне  это безобразие  до сих пор приходится расхлебывать.  Да и годков мне  тогда уже много было. А в Советские времена была такая поговорка: если в 30 лет не женился, то уже не женишься  никогда – помнишь, Верочка? Вот я на двадцать девятом году и женился, а как же побоялся, а вдруг, думаю, не успею до тридцати лет жениться, то уже не женюсь никогда. Правильно я говорю Верочка? - Спросил я и ласково с умилением посмотрел на хозяйку, она заулыбалась еще больше, и лицо ее засияло еще  ярче.
За две недели я тоже очень сильно соскучился по Верочке, и чтобы меньше слышать от нее глупых лишних вопросов, когда так получалось, чтобы никто не видел, я незаметно в фужер с янтарным пивом подливал немного водочки. Водки было много, а пива – мало. Даже для меня водки было много (кроме меня водку никто больше не пил), а завтра же на работу надо идти, хотя и не с раннего утра, но к обеду должен быть как огурец. Да и честно говоря: в случае, если закончится пиво, то мне не хотелось еще раз уходить за пивом от такой милой и теплой компании. А Верочка продолжала:
       - Помню,  конечно, помню, раньше и замуж  старались  выходить до двадцати  лет. Я сама в девятнадцать лет вышла. А сейчас молодежь гуляет, никак не нагуляется,  девушки до тридцати  лет гуляют.  Замуж  после тридцати лет  выходят, когда они уже сами обязаны  матерями  быть, а их  дети   должны уже  в школе  учиться.  А наши  девушки, только после тридцати  начинают о замужестве  задумываться. А за кого в таком возрасте выйдешь замуж: за сорокалетних, или за пятидесятилетних  мужиков. Все перемешалось, все перепуталось в  это  нескучное, веселое время. Стыда у людей не осталось.
Дочка  поймала на себе случайный недоброжелательный взгляд мамы, бросила вилку, на щеке у нее  появился румянец.
       - Верунь, здесь ты не права. Ты  должна радоваться за свою дочку: вернулась живая и здоровая. А то знаешь, как было у индейских  племен. Ребенка – девушку самую красивую из племени  хорошо откармливали в течение года, а за два дня до жертвоприношения ее  подвешивали на столб, одну половину тела выкрашивали красной краской, другую – черной. Разжигали костер, на котором девушка  слегка поджаривалась, потом ее расстреливали из лука, а мясо,  отделявшееся от костей,  относили на поля – божеству, - сказал я, стараясь как-то смягчить, разрядить обстановку и уже серьезно добавил.
       - Ты  радоваться еще должна: пожила девочка на вольных хлебах целый год  жила ни тебе не хлопот, не забот, отдохнула, развеялась и посмотрела, как другие люди  живут в наше непростое время. Пожила там в свое удовольствие и целая и невредимая домой вернулась, даже еще лучше стала. Глянь, какая красавица:  глаз не отвести - девушка стала стройнее и краше,  даже поправилась  немножко. А что я, не прав что - ли?  Но они, кажется, меня не поняли и не услышали: каждая из них думала о чем-то своем.
       - Ну, мам, ну что ты  говоришь. Мы же уже не в совке  живем.
       - Вот, вот жили бы в Совке, давно бы уже замужем была. А то придумали этот гражданский  брак:  с одним поживут, с другим поживут, конечно, когда тут замуж выходить, да и зачем.
Верочка  от нахлынувших  чувств и переполняющих душу эмоций замахала руками и уже серьезнее  продолжала.
       - Пожили, пожили, как любовники, а тебе никаких ни обязанностей и никакой ответственности: захотела к любовнику  поехала, а не захотела  – домой, к маме. Раньше только замуж вышла, все будьте любезны: все вопросы  к мужу, он теперь твоя голова, что он скажет, то и будешь делать. Вот были порядки  и семьи  порядочные  были, и  дети рождались  в нормальных  полных семьях: чтобы и папа был и мама, а интернатов детских не было. А сейчас поживут в гражданском браке, разбегутся, а  она потом рожает, и нет у ребенка ни папы, ни отчества, ни фамилии отцовской. Рожает сама и мучается потом  всю свою жизнь, одна воспитывает своего ребенка, а где папа – нет папы.
Верочка даже привстала со стула, видно было, что у них, накануне, был уже такой  разговор с дочкой, а теперь это само собой  всплыло на остатках  горячительных напитках  и  выплеснулось еще раз наружу, уже в присутствии  нового человека.
       - Кстати, бабушкой  я не стану?
       - Ну, мам, - дочка вскочила со стула и убежала в свою комнату, виляя  зеленым халатом.
       - Зачем так  строго? – вступился  я за дочку.
       - В этом году уже  25 будет, а все ветер – в голове.
       - Хватит ругаться. Она у тебя хорошая девушка.
       - Да все  они  хорошие, вот принесет в подоле, тогда  отличницей уже станет по нашим временам все нормально, все хорошо – дальше уже некуда. Да ты ешь,  не  стесняйся, - она  пододвинула ко мне тарелку с салатом.
       - Ух, жарко.
  Я  расстегнул еще одну  пуговицу на белой с короткими рукавами рубашке, показался  золотой крестик на толстой плетеной  золотой цепочке, после напитков с градусом, пот так и прошибал все мое лицо и тело.  Я двумя пальцами взялся за отворот рубашки и стал лихорадочно трясти ею,  пуская свежие  воздушные  потоки, на голою грудь и в раскрасневшееся лицо.
       - Жарко, - спросила Верочка,  вся разомлевшая с блестящими от счастья  глазами, она  обошла столик, слегка опираясь ладошкой правой руки о крышку стола,  и присела на мою коленку. Ее тонкая оголенная  рука упала мне  на шею. Ох, уж эти женские подмышки – всегда такие чистые, кажется, что там никогда и ничто не растет, без запаха пота, кажется, чуть тронь ее пальцем, она вздрогнет и судорожно зажмет в себе палец, обдав его внутренним теплом и жаром. Своей чистотой и открытостью, они меня всегда так возбуждают. Наши губы  встретились  в долгом поцелуе. Ее  сладкие губы пахли малиной, я всегда  поражался этому запаху, всегда помнил  и хотел чувствовать его. Только не мог понять, откуда он брался этот запах: жевательных резинок она никогда не жевала. Пока мы целовались, я добавил  водочки в фужер с пивом. Кажется, она была готова на все. Уставшее от долгого ожидания любви, тело ее обмякло, а сердце, ох уж это бедное сердце, так хотевшее любить, оно так  много страдает в ожидании чуда, в ожидании любви, теперь оно так сильно, трепыхалось, под синим, ситцевым платьишком, что готово было в любую секунду выпорхнуть и вылететь из душной клетки. Вера сидела и не хотела уже уходить с моей коленки.
       - Выпьем на брудершафт, - предложил я и преподнес  правой свободной рукой  полный фужер  к ее красненьким  блестящим  губкам,  а левой  поддерживал  ее за талию. Она  взяла  фужер.
       - А почему у тебя левая рука краснее, чем правая, -  спросила она.
       - Это профессиональная шоферская болезнь, - ответил я.
       - Давай выпьем на брудершафт, за вас водителей, - сказала она, легонько поглаживая мою загоревшую и заросшею черными волосами левую руку, прикрыла ресницы и, откинув назад голову, стала пить пиво.
Из кухни в ее комнату  (комната была напротив кухни),  я нес ее  на руках, она двумя руками держалась за мою шею, все смотрела на меня  и  улыбалась. Положил  ее на тахту, закрыл за собой дверь, подошел к окну, в открытую форточку дул уже свежий ночной воздух, колыхая тюлевые  занавески, включил  телевизор. Комната наполнилась приятным, мягким голубым светом, я сделал звук  погромче.
       Когда я стал одеваться  за окном, за тюлевой занавеской уже рассвело,  и было видно: как качаются  верхушки тополей. Я сидел  на краю  тахты и  неторопливо поднимал с пола  свои  вещи,  небрежно разбросанные  по всей комнате. «А где же обещанная  рубашка?», - вдруг вспомнил  я  и  посмотрел  на Верочку.  Вся голенькая она лежала у стены.  Худое ее тело было по-детски  тонко и прозрачно, что казалось,  чуть тронь его,   и оно запоет, как хрусталь, чуть приоткрытый рот, волосы соломенного  цвета разбросаны  по подушке. Сбитая и скомканная  белая простыня  лежала  в ногах. Во сне она улыбалась, ей было хорошо и мне  в данный момент было просто замечательно,  и  опять, в который  раз, как и много раз ранее, я в самый ответственный момент опять вспомнил  Свету -  ее  дочку. Полтора года назад, зимой, я был в гостях у Верочки. Мы с ней также сидели  на кухне и отдыхали, а дочка ее в тот день болела  простудным заболеванием – лежала у себя в комнате с температурой. Мама сильно беспокоилась за нее, и когда я сказал: Хочешь, я ее вылечу? Мама согласилась, и дочка была не против массажа –  я сделал ей общий массаж тела. И теперь эта картинка снова непроизвольно и очень явственно нарисовалась у меня в голове. 
       …Света, вся бледная,  лежала  на своем диване, с обнаженной  белой спиной,  руки,  согнутые в локтях, были у нее под головой, (я не хотел  распрямлять их вдоль тела) растрепанные длинные белые волосы закрывали  ее  тонкую шею и едва заметные треугольные лопатки. У  нее была  толстая  кожа.  И тело выглядело  более округлым, треугольные   лопатки не выделялись так резко,  как бывает у худых  и тонкокожих людей, где тело, как будто,  обернуто в тонкую бумагу – кальку, и поэтому  все видно и невооруженным взглядом:  все ребрышки  выделяются  во всю длину  одно рядом с другим и торчат  острым углом лопатки. А Света напротив была, как будто, завернута в плотное  ярко – белое  покрывало,  сглаживающее все неровности,  и выпирающие  острия лопаток. Я сидел на краю дивана посредине, полуобернувшись к ней, с засученными  по локоть волосатыми  руками, склонялся над белым  телом, как повар над тестом,  горячими потными ладонями  с растопыренными пальцами, я медленно с нарастающим нажимом  водил круговые движения,  стискивая  волну из кожи то вниз, то вверх. По телу из-под  пальцев поползли красные полосы, расширяясь на белой спине,  в одно большое красное во всю спину пятно.
       - Да ты у нас счастливой  родилась, - говорил я,  аккуратно объезжая  руками две  коричневые  родинки,  мирно прижившиеся  между лопаток.
       - Хорошо бы,  дядя  Сережа, - отвечал  голос  снизу с белой  простыни.
Потом я брал  в щепоть толстую кожу на плечах и потихоньку, перебирая пальцами,  гнал эту волну из оттянутой тугой белой кожи сверху вниз. Тело начинало  извиваться под руками, как струна готовая вот-вот зазвенеть или запеть что-нибудь на букву: ООО…оо….о, не  опускаясь  до песнопения, я начинал  легонько  похлопывать по спине шлепками, потом  снова аккуратно гладил все тело сверху в низ. А когда моя волосатая непослушная  рука приближалась к приподнятым упругим ягодицам,  до спины закрытыми желтым байковым одеялом, но, упираясь  в одеяло, моя рука пыталась настойчиво ползти дальше уже под одеялом вверх на крутой  бугорок. То ее постоянно брала другая тонкая оголенная по плечи рука ее мамы, она сидела в ногах у дочки и, молча, улыбаясь,  строго и безжалостно пресекала все чрезмерно-шаловливые попытки массажиста проникнуть на запретную территорию. Под вспотевшими руками красное разгоряченное тело  сделалось  потным и липким, а руки  все  быстрее  скользили  по  телу, придавая  ему тепло и  эластичность…
       Когда я уже оделся, еще раз посмотрел  на  свою Верочку:  она крепко спала, сном младенца, и было в этом что-то непререкаемо таинственное и бесценно святое и  непоколебимое из века в век  как сама жизнь.
       «Рубашка, рубашка», - подумал я.
Я вышел  в коридорчик, не включая  света,  потихоньку, чтобы  не скрипеть,  прикрыл за собой  дверь.  На уровне  пояса, под дверной ручкой,  через  сквозную дырочку в двери для  ключа проглядывал пучок рассеянного утреннего света. Ради любопытства я нагнулся и посмотрел в нее: и увидел  уже  светающее ранним   холодным рассветом светло-синее окно, а  на фоне сумеречно-белого пространства уже четко просматривались  контуры  Верочкиной  постели с взъерошенными, над белой подушкой,  на ее голове волосами соломенного цвета.
«Ах, Верочка, Верочка, всегда такая осторожная  -  сегодня  забыла  даже ключ  вставить в  дверной замок, чтобы хоть не так  видно было. При мысли о том, что  за этой  белой дверью: сегодня ночью было совсем не тихо  и неспокойно. Я мысленно  представил: ведь кто-то мог здесь  ночью также постоять и посмотреть  от нечего делать или от  чрезмерного  любопытства. Представил  и даже слегка  так по-молодецки возгордился  собой».
Когда проходил  мимо Светиной комнаты,  вдруг вспомнил: а как  я уйду, кто за мной  запрет  изнутри   квартирную  дверь. Дверь в дочкину комнату  была  чуть приоткрыта, я осторожно потянул ее на себя. Света спала вниз лицом, как тогда, когда я делал ей массаж.  Через приоткрытую  балконную дверь в ее комнату  доносилась свежая утренняя прохлада, чуть заметно колыхалась синяя прозрачная занавеска. Ночную рассветную тишину откуда-то издалека неуверенно поодиночке  нарушали заливистые трели  соловья.
Я молча  присел на край дивана, она спокойно отодвинулась к стене  и повернулась на спину.
- А это вы, дядь Сережа, - тихим спросонья голосом спросила она.
- Я.
- А где мама?
- Она сказала, чтобы  я тебе массаж сделал, - хотел пошутить я.
- Так  прямо и сказала?  Массаж  это хорошо, - сказала она  и  легла
вниз лицом, на живот.
Мне ничего не оставалось:  как погладить ее спину,  ноги,  упругие  бедра мою  обнаглевшую  от нечаянно выпавшего  счастья на этот раз руку  уже никто не контролировал  и не останавливал.  Через полчаса  я уже одевался.
- Принцесса, а я тебя всегда  вспоминаю:  как  массажировал  твое замечательное  молодое  тело  и  всегда  хотел  еще раз сделать тебе массаж.
- И даже сегодня ночью? – удивленно спросила она.
- Вот именно, сегодня я только и думал  о тебе.
- И даже когда она кричала? – тихо спросила она, и сразу как бы спохватившись, низко опустила свою голову.
Я сделал удивленное лицо и, заглядывая ей в глаза, спросил: -  Кто кричал?
        - Кто, Кто?! Ой… А..а..а   мама….мамочка!!! - как-то так зло прокричала  дочка.   
- А подслушивать  нехорошо.
- А я не подслушивала.  Я была на кухне,  чай пила, когда она стала ну просто орать:  мама…мамочка …о Сережа, ..я люблю тебя!!!
- А что,  она так громко  кричала? – с поддельным удивлением  спросил  я.
- А как же еще.
- Дочка, если мама не будет кричать ночью, то она будет ворчать днем. Ты же помнишь: как она учила тебя весь вечер.  И это совсем не значит, что ей было плохо – маме наоборот было  даже очень хорошо.
- А вы, мужики, и рады?
- А хочешь, я тебе один секрет открою.
Девушка  от неожиданности даже привстала с постели.
- Как ты говоришь, что она кричала. А я, между прочим, в этот самый момент только  о тебе  и думал. Вспоминал, как я тебе  массаж  делал.
- Ух, вы мужики делаете одно, а думаете о другом. Как у вас все легко и просто это получается?
- Ради вас только и стараемся.  Соскучилась она сильно – много чувств внутри накопилось. Не сдержалась.
- Соскучилась, соскучилась. Вы ее так жалеете, дядя Сережа.
- Какой я тебе, дядя Сережа, – раздраженно ответил я и  добавил: - Да  ты еще лучше, у тебя еще все впереди, -  стал я ее успокаивать, наклонился  и  поцеловал  в пылающую  румянцем  щеку.
- Я вас тоже сильно, спасибо за массаж, -  прошептала она, не открывая  глаз.
- Вот так, пожалуй,  и бывает:  пока в чужую постель не залезешь – правду так и не узнаешь, - совсем тихо  сказал я и вышел в коридор. А на ум пришла озорная мысль: «ни что не укрепляет так брачок, как поход на левачек», - подумал я и пошел в Верочкину комнату.
«Ну и черт с ней, с этой  рубашкой,  зато вчерашний последний  пассажир был, наверное,  все-таки  прав: главное -  во время  оказаться  в нужном месте».
Я  разделся  и  потихоньку   лег   с  края  тахты,   на спину, умиротворенно  сложив на груди  руки, едва сдерживая все еще взволнованное  дыхание, старался так сильно  не дышать,  чтобы  ненароком,  не  разбудить Верочку. А то она еще испугает   мои  мысли, такие легкие, ничем не отягощенные, как воздушные облачка вечно куда-то гонимые, ни к чему не привязанные,  и  ничем  не  скованные – без  дома, без семьи  и  без  земли.
                17. 05. 2012 г.