***

Снег смешался с листьями и превратился в противную, липнущую к ногам кашицу. Я поднял голову и слегка свистяще втянул воздух в ноздри. Голова закружилась и я упал.
Мои щеки опалил жар и я очнулся от того, что нестерпимо хотелось пить, а легкие заполнились гарью. Я горел.
Глядя на огонь, пожирающий тело, мне почему-то не было страшно. Все шло так, как и должно.
С каждой секундой чистого клочка одежды и кожи становилось все меньше, а я смеялся. Смеялся до слез, но не потому что меня терзала боль и ожоги, нет, мне просто показалась эта ситуация забавной. Вот сидит человек поздней осенью, штанины его брюк пылают, кожа пузырится, а в желудках прохожих, которые не видят источник запаха жареного мяса, урчит от голода. Вызывает улыбку, не правда ли?

Ты говорила мне, что нас связывает любовь. И я верил тебе, ведь ты не давала мне падать, когда я ломал ногу или просто подскальзывался на банановой кожуре. А теперь ты лишь та, которую я когда-то знал. И я даже не нуждаюсь в твоих чувствах и нежности, ведь все, что нас соединяет - это твои искренние когда-то слова.
Спасибо, что дарила мне свою улыбку, которая сейчас радует меня с фотографий твоих новых друзей. Иногда, правда, она скатывается горячим комком у меня в горле, но это даже здорово, ведь тогда я понимаю, что жив. И что меня можно сделать гибким, обтекаемым, расстопленным.
Тебе всегда нравилось лепить из моего тела различные фигурки. Козел, осел, косолапый мишка, обезьяна, заяц, кролик, кот, щенок, да даже обычная морковка. Ты любила все, сделанное из меня, но не меня самого.

Несколько раз я умирал. Один раз от холода, второй - от воды. А потом приходил в себя и смеялся, ведь мне опять это казалось забавным. Даже то, что я сидел в луже собственной мочи, возникшей от спазмов боли, не могло омрачить ситуацию для меня и я задыхался от накатывающих волн. Смех булькал где-то у меня внутри и вырывался наружу, а ручейки мочи продолжали стекать по моим ногам и в первые секунды становилось даже приятно от возникшего тепла.
В прошлый вторник я проснулся в крови. Она скопилась в уголках рта и не переставала из него идти в течении получаса. Я в недоумении смотрел на промокающее одеяло и заходился все тем же безумно-настоящим хохотом.

Моя мама смотрела с затаенным ужасом на то создание, на которое я превращался с каждым днем все больше. У меня не осталось ничего, кроме ее страха, собственного смеха и легкого отчаянья с примесью сухости.

Огонь добрался до свитера. Я смотрел, как творение рук бабушки сгорало все больше, обугливалось от жара и только тогда, когда в угольки превратился прекрасный снежный узор на груди, я осознал. Осознал, что на этот раз я больше не очнусь и не зайдусь смехом. Не будет ни мочи, ни лужиц крови, ни инея на моих ресницах.
Я застонал. И насильно растянул воспаленные губы в улыбке.