Приобщение к капиталистическому труду. продолжение

 На заводе трудилось человек шестьдесят. По израильским масштабам вполне солидный коллектив. За несколько месяцев я уже знал в лицо почти всех. Многих даже по непривычным для «русского» уха сугубо еврейским именам.

Таким как Хаим, Авраам и Ицхак. Эти библейские имена поначалу вызывали у меня неприятные ассоциации с событиями смутного времени моего послевоенного детства. Хаим и Абраша у нас в посёлке лепились тогда еврейским ребятам как позорные кликухи, и часто служили поводом для моих многочисленных драк со сверстниками-антисемитами.

Выходцы из СССР составляли существенный процент нашего заводского коллектива. Кроме меня здесь работало ещё человек пять таких же зелённых репатриантов. Но большинство русскоговорящих работников уже давно жили в стране.

 Все они прошли через горнила израильской абсорбции. Повоевали. Кое-кто был ранен. В общем, каждый хлебнул свою порцию лиха. Тем не менее к 1990 году, началу большой волны репатриации из СССР, подобно Мише Шишибаеву, многие из них неплохо устроились. По крайней мере, на мой тогда неискушённый алимовский взгляд.
 
Кстати сказать, заметная часть нашего городка была представлена былыми советскими гражданами, прибывшими в Израиль из мест, называемых в царские времена чертой еврейской оседлости. Какой-то остряк наклеил на них липкий ярлык прозвища. Отметина прижилась.

И даже спустя много лет после её появления, нередко использовалась в повседневном бытовом обиходе. На слух кличка воспринимается весьма зловеще: «ВЧК». Однако расшифровывается совершенно безобидно. Это всего лишь начальные буквы названий известных городов всё из той же бывшей черты оседлости: Винница, Черновцы, Кишинев.

Сразу хочу оговориться, что ничего предосудительного против этих славных городов бывшей царской окраины в выше приведенном буквосочетании не подразумевается. Основоположник крылатого сокращения имел в виду лишь некоторые психологические особенности характера тамошних евреев. Да и то далеко не всех.

Дело в том, что значительный процент еврейского населения многих городов Белоруссии, Украины и особенно Молдавии всегда был представлен выходцами из окрестных еврейских местечек. Они уже давно исчезли. Если не буквально с лица земли, то, по крайней мере, в национальном смысле слова.

 Этот процесс начала советская власть, а закончили нацисты. К началу массовой эмиграции на административной карте СССР населённые пункты, где веками проживали евреи, сохранились, но былых их обитателей там уже не было и в помине.

Выражаясь на одесский манер, держу подозрение, что не все, читающие эти строки, особенно молодёжь, хорошо знакомы с произведениями Шолом-Алейхема. По этой причине скажу пару слов о еврейском местечке – явлении трагическом и чрезвычайно унизительном для еврейского народа и настолько же позорном для России времён правления династии Романовых.

Черта еврейской оседлости была установлена в 1791 году. Царица ЕкатеринаII своим указом определила границу территории, за пределами которой запрещалось постоянное жительство его еврейских подданных. Территория эта находилась в 15-ти губерниях Российской империи. В том числе на землях Царства Польского, Литвы, Белоруссии, Бессарабии и Украины.

Почти 130 лет вплоть до 1917 года подавляющее большинство еврейского населения России прожило в этом гигантском гетто. Факт бесспорно удручающий и постыдный. Но его оборотная сторона, как это нередко случалось в истории, оказалась отчасти позитивной.

 За почти полтора века своего существования еврейское местечко породило огромный пласт оригинальной культуры. Из этой изолированной убогой среды обитания вышло немало людей талантливых и даже гениальных: выдающиеся писатели, художники, учёные.
 
Своеобразным был быт еврейского местечка. Ещё в первой половине девятнадцатого века его необычайно красочно описал основоположник еврейской литературы на языке идиш Менделе Мойхер-Сфорим (Ш.Я.Абрамович). 

Однако подлинным певцом еврейского местечка является, конечно, Шолом-Алейхем, признанный классик еврейской литературы. Бытописанием евреев черты оседлости занимались и наши современники такие как, например, Григорий Канович, Эфраим Севела и другие.

Немало я почерпнул и от своих родителей. Особенно от матери. Она часто вспоминала местечковый период своей жизни. Несмотря на то, что мама рано покинула родительский дом, связь с родным местечком не прерывалась вплоть до начала второй мировой войны.

У мамы была замечательная память. Она часто пересказывала события времён давно прошедших. Хорошо помнила имена своих земляков. Точнее сказать, клички, которые чаще всего использовались в бытовом местечковом обиходе. Они так плотно прилипали к их носителям, что настоящие имена помнили разве что только близкие родственники.

Ассортимент кличек был обширнейшим. Многие звучали весьма неблагозвучно. Если не сказать обидно. Вообще-то, кличка возникала стихийно, как народный анекдот, на который обижаться было бессмысленно. Чаще всего прозвище было напрямую связано с родом занятия её владельца.

Но нередко оно появлялось вследствие какого-то физического или интеллектуального изъяна обитателя местечка. Либо в связи с какой-либо особо заметной чертой его характера. К примеру, моего деда Юду, страдавшего врождённой хромотой и всю жизнь тачавшего сапоги, в переводе на русский так и звали: хромой сапожник или Юда Кривой.
 
За долгие годы существования в еврейском местечке в условиях невероятной скученности сложилась своя особая психология общежития. Тут все знали друг друга. Жизненные события проистекали на виду.

Народ здесь был по большей части религиозным. Основные еврейские традиции блюлись довольно строго. Что же касается "Скрижалей Заветов", то, мягко выражаясь, трудности по части буквального исполнения десяти заповедей место имели. Да и как их было блюсти.

Тяжёлая беспросветная жизнь никак тому не способствовала. Чтобы выжить и как-то приподняться над нищетой, приходилось орудовать локтями. Нередко поступать вопреки библейским заветам. Если сосед нравился и был полезен, то местечковой еврей, чем мог ему помогал.

Если наоборот – чем мог, вредил. Случалось, что и крепко гадил. Эта психология вошла в плоть и кровь многих обитателей черты оседлости. В качестве генетического кода она стала передаваться потомкам. Вплоть до носителей ярлыка «ВЧК» в израильском городке Кармиель.

К большому моему неудовольствию среди заводских коллег тоже оказался один такой потомок. Он, несомненно, являлся носителем упомянутого несимпатичного гена. Обладал чётко выраженными качествами, давно канувшего в лета, не самого лучшего местечкового еврея шолом-алейхемских времён.

Этот выходец из черты оседлости работал оператором токарного автомата. А проще говоря, был обычным токарем средней руки. Мужчина лет сорока пяти. Звали его Натан. Приехал он, правда, не из Кишинёва, а из не менее знаменитого еврейского городка Бельцы. Что в Молдавии. Так что формально клеймо «ВЧК» на него, вроде бы, не распространялось. Но по внутренней сути данное буквосочетание имело к нему самое непосредственное отношение.

Наше знакомство состоялось на второй или третий день моего пребывания в должности контролёра. Началось оно с небольшого инцидента. Натан вошёл в лабораторию и попросил проверить наладочную деталь. Това поручила эту работу мне. Токарь с видом, знающего себе цену специалиста, небрежно шлёпнул своё изделие на мой стол, и тут же вальяжно развалился в рядом стоящем кресле.

 Деталь оказалась простой. Тем не менее какие-то мелкие отклонения от чертежа я обнаружил. Занёс их в журнал. Това потребовала произвести повторное изготовление. Похоже, сам того не желая, я непроизвольно задел болезненное самолюбие Натана.

Ещё бы, контролер с двухдневным стажем, к тому же без году неделя в стране, нашёл изъян в работе высококлассного специалиста, каковым он себя, вероятно, воспринимал. Впрочем, как потом выяснилось, высококлассными оказались только амбиции, а вот профессионалом он был так себе.

Заглянув в журнал, Натан пренебрежительно хмыкнул, и стал перепроверять мои замеры. Убедившись в их достоверности, поступил точно так же, как это делали когда-то мои коллеги на МТЗ. Стал доказывать мне, что на качество продукции данные отклонения никак не влияют.

 Принимая во внимание мизерность моего израильского опыта, возражать я не стал. За меня это сделала Това. Русского языка она не знала, но хорошо поняла, о чём идёт речь. Завлаб что-то буркнула Натану на иврите. Прения тотчас же прекратились.

В лаборатории работал кондиционер. Здесь было тихо и прохладно. Похоже, Натану очень не хотелось возвращаться в душный машинный зал. Он затеял беседу. Собственно, то была даже не беседа, а нравоучительный монолог.

За четыре месяца пребывания в стране мне уже не однажды доводилось выслушивать подобные назидательные советы ветеранов израильской абсорбции. Применить их на практике, к сожалению, удавалось нечасто. Однако излагались эти разумные рекомендации, как правило, в доброжелательном тоне и особого раздражения не вызывали.

Натан же с первой фразы вызвал у меня стойкую антипатию. Узнав, что я совсем недавно нахожусь в Израиле, он тут же меня «обнадёжил». Ехидно пообещав, что положенные каждому алиму пару мисок, извиняюсь, дерьма, выхлебать мне ещё придется.

Такой прогноз, в общем-то, не очень расстроил. И уж точно, новостью для меня не явился. Но, разумеется, бодрости не придал. Беседа не заладилась, и токарь вскоре ушёл. Поначалу я, было, подумал, что причиной такого желчного знакомства явились выявленные мной отклонения. Но вскоре смог убедиться, что желчность, недоброжелательность и, что хуже, непорядочность оказались типичными чертами характера моего коллеги.

Своими впечатлениями по поводу Натана я поделился с Мишей. Он посоветовал держать с ним ухо востро. Однажды я расслабился. Упустил из вида здравый совет моего наставника. И тут же поплатился за свою наивность.

 Случилось это, когда мне уже была доверена самостоятельная работа во второй смене. Довольно часто кто-то из работников первой смены оставался на сверхурочные работы. За каждый сверхнормативный час платили по 150% тарифной ставки. Это был нелёгкий, но вполне приличный дополнительный заработок. Жаждущих поработать хватало. Однако администрация, блюдя свою выгоду, естественно, пыталась ограничивать стремление рабочего люда обогатиться.

Трудились сверхурочно далеко не все. Но Натан оставался довольно часто. Чем он занимался, я толком не знал. Да это и не очень меня интересовало. Иногда без видимой причины он заходил ко мне в лабораторию, где я работал один. Уютно устроившись вблизи кондиционера, токарь затевал какие-то беспредметные разговоры. Я был по уши завален своими делами и не очень вникал в его разглагольствования. Беседа чаще всего затухала на корню. Тогда Натан начинал откровенно дремать. Покемарив пол часика, уходил.
 
На визиты сотоварища по работе я не обращал внимания пока однажды заведующая, вернувшись с оперативки, не устроила мне небольшой разнос. Она укоризненно заявила, что мне платят зарплату только за сугубо самостоятельную работу.

Оплачивать консультанта администрация не намерена. Я ничего не понял. То есть, смысл замечания, изложенного Товой на смеси иврита с идиш, до меня дошёл хорошо. А вот состав обвинения никак уразуметь не мог. Позвали на помощь переводчика. Благо, таких на заводе хватало.

И тут всё прояснилось. Оказалось, что на совещании начальство поинтересовалось у Натана причиной его повышенного объёма сверхурочных часов. Он как-то там оправдывался. И среди прочего, заявил, что часто задерживался на работе из-за моих просьб о помощи. Завлаб потребовала объяснений.

Такой подлости от коллеги я конечно не ожидал. Пришлось рассказать, как он проводил свои «консультации» в сверхурочные часы. В том, что на меня навели напраслину, свою начальницу, вроде бы, убедил. Она в свою очередь пообещала доложить результаты расследования начальству. Возможно, что отрапортовала. Но об этом я так никогда и не узнал. Реакция администрации тоже до меня не докатилась. В общем, инцидент рассосался как-то сам собой.
 
С токарем по совету знающих его людей ссориться не стал. Да и что, собственно, я мог ему предъявить? Свидетелей у нас не было. На том злополучном совещании я не присутствовал. Очной ставки не проводили.

В первый момент, естественно, захотелось обложить Натана на русский манер. Но когда поостыл, понял, что проку от такого всплеска эмоций будет не много. В конце концов, поступил точно так же, как это нередко вынужден был делать в былые советские времена. Горькую пилюлю несправедливости проглотил молча.
 
Не могу сказать, что Натан был первым, кто пошатнул мою веру в основополагающий лозунг еврейского агентства «Сохнут», гласящий, что все евреи братья. Неплохой урок на данную тему преподал нам чиновник ещё в аэропорту имени Бен Гуриона в первый же день пребывания на Земле Обетованной.

И всё-таки такое вероломное поведение пусть не собрата по вере, но просто человека, побывавшего в недалёком прошлом в той же, что и я шкуре зелёного репатрианта, подействовало тогда на меня удручающе. К счастью, нам в Израиле повезло.

Такие люди, как Натан, попадались достаточно редко. Несравненно чаще встречался народ порядочный, сочувственный, не только готовый помочь, но и действительно бескорыстно помогавший. И это обстоятельство обнадёживает до сих пор.
Окончание http://www.proza.ru/2012/05/27/288