На тающей льдине

                НА ТАЮЩЕЙ  ЛЬДИНЕ

   Депутат областной Думы по фамилии Горюнов на встречу с избирателями села Мерзляево опаздывал, и Шевчук, глава сельской администрации, хорошо знавший состояние местных дорог, предложил:
- Давайте-ка, господа, время зря терять мы не будем, и пока он к нам добирается,  обсудим, так сказать, наши делишки… Возражения есть?..
   Шевчук наметил себе, о чем следует вести разговор с представителем законодательной власти, а о чем лучше поговорить без него, только с односельчанами: часто второстепенные вещи дают  оппоненту возможность обойти главное и растворить важный вопрос в мелочах. А Шевчук хотел с Горюновым говорить только о главном, о судьбе поселения.
Мерзляево – старинное село, лежащее на правом берегу одного из дельтовых рукавов Волги. Его историю можно кратко сформулировать так: рост и развитие с дней основания до середины девяностых годов двадцатого века, до событий, известных всем под названием «Перестройка и ускорение».  С этой вероломной поры эволюция села прекратилась, а затем и вовсе направилась вспять.
Лет двадцать назад  здесь  были крупные коллективы трудящихся: совхоз, занимавшийся земледелием и овцеводством, рыболовецкий колхоз. Все люди здесь имели работу, имели все основания считать себя нужными государству и уважать в себе полноценных граждан великой державы. В селе была школа-десятилетка, больница со своим подсобным хозяйством, клуб, аптека, почтовое отделение и еще многое из того, что позволяло называть село и современным, и перспективным.
 Теперь большинство из этого в прошлом.
Перестройка свелась к банальному уклонению властей от управления народным хозяйством, что привело к анархии в экономике, к грабежу природных ресурсов и ценностей, созданных всенародным трудом, а ускорение - к обвальным темпам этих тлетворных процессов.
В разрушительный перестроечный хаос было втянуто и Мерзляево.  Совхоз, и колхоз в одночасье стали  убыточными, разорились и развалились. Большого секрета в механизме их разорения для Шевчука не было. Он работал экономистом в колхозе, и все ему было ясно, как в огурце: стремительный рост цен на бензин, на другие энергоносители, и – черное дело свершилось. Но почему это было допущено – ему до сих пор непонятно: то ли бездарность дорвавшихся до власти авантюристов, то ли их злой умысел, то ли – и то, и другое.
 Развал  местных гигантов потянул за собой цепочку прочих развалов: закрылись библиотека, клуб, Дом быта, под угрозой закрытия оказались больница и школа. Молодежь покидала село в поисках работы на стороне, люди старшего возраста, оставаясь на месте, превратились в изгоев и стали жить, как говорится, на подножном корму – за счет огородов и браконьерской рыбалки.
 Шевчук с болью в сердце смотрел на скорбные реалии жизни и думал о том, каким образом остановить или хотя бы замедлить процесс деградации. Как за соломинку ухватился он за идею, пришедшую к нему в  одну из бессонных ночей: пробудить у властей чувства стыда за содеянное и страха перед судом последующих поколений. Раззадоренный этими мыслями, он сочинил послание в адрес высшего органа партии, стоявшей у власти и возглавлявшей  процесс разложения страны.
Описав состояние села в советский период и то, каким оно стало сейчас, Шевчук задавал резонный вопрос: «Как же так, господа,  получается, что ваши заверения об улучшении жизни народа на деле сводятся к пшику?!.. При старой системе, опошленной и до сих пор опошляемой вами, село процветало, люди имели работу, были полны оптимизма, были спокойны за будущее, а сейчас, когда, по вашим словам, должно наступать благоденствие, жизнь становится хуже и хуже… Почему вы допустили до этого?.. Куда вы ведете народ? Какой добиваетесь цели?..»
    Он делал пессимистический вывод: если не изменить ход событий, то скоро в  стране вообще не останется сел, основы, по его убеждению, России. Он сравнивал положение сел с бедолагами, оказавшимися на тающих льдинах. Эти льдины тащит течением в туманную даль.
   Сравнение с жизнью на тающей льдине Шевчуку показалось удачным, и он развернул эту мысль на пространный фрагмент.
   Перечитав послание, он усомнился: отдаленная перспектива возмездия может не запугать сегодняшних мироедов, и он дописал, что если ничего меняться не будет, то ни один избиратель, ни живущий в  Мерзляеве, ни тот, кто покинул село, но держит с ним связь, не отдаст на выборах голос в пользу правящей партии. И таких недобранных голосов будет у этой партии много.
Из Москвы его письмо переправили в область, в местную Думу, из нее Шевчуку позвонили, обещали разобраться в проблеме, и вот, вероятно, во исполнение обещанного, к ним едет депутат Горюнов.

 Шевчук собрал сельчан в актовом зале бывшей совхозной конторы.
- Так вы не против того, чтобы предварительно поговорить о своем? О том, чего не стоит выносить из нашей, как говорится, избы?.. – повторил он вопрос.
   Местные «господа» представляли собой разномастную публику: отставные колхозно-совхозные механизаторы, пенсионеры, молчаливые рыбаки, занозистая интеллигенция. Православные, мусульмане, буддисты... Всех привела сюда угроза оказаться в числе «вопиющих в пустыне». Не понимая пока замысла своего предводителя, они деликатно молчали.
- Возражений не поступило, - констатировал удовлетворенно Шевчук. - Тогда начинаем… Сейчас нам предстоит важная, можно даже сказать, судьбоносная встреча с областным депутатом. Я хочу вместе с вами ему показать, что село наше приходит в упадок, что погублены предприятия, дававшие людям работу, а вслед за ними гибнут очаги образования, культуры, медицины…  Он своими глазами все это должен увидеть и вместе с нами прочувствовать, что надо что-то  немедленно делать. Предпринимать срочные и кардинальные меры к спасению села от неминуемой гибели. Если нам удастся склонить его к этому, сделать его нашим союзником, мы, с его помощью, поставим эти вопросы в самых высоких  верхах…
   Шевчук сделал паузу и выжидающе осмотрел зал. Люди внимательно  слушали, кое-то согласно кивал головой, и он продолжил:
- На этой неделе я был на собрании в школе. Вы знаете, что среди выпускников нашей школы есть много известных людей: врачи, инженеры…  Даже ученый, кандидат наук, вы его помните – Аркадий Семенович Котов. Он сейчас в городе, преподает в институте… Наша школа дает знания не хуже, чем  городские… У нее есть проблемы: нужен ремонт, низкая зарплата учителей… Об этом мы и будем говорить с депутатом…   Но есть одна тема, в которую не желательно его посвящать:  низкая посещаемость.
Шевчук опять помолчал, потом сказал укоризненно:
- Создается впечатление, что образование нам уже не нужно… Если так кто-то думает, то он глубоко ошибается!.. Сейчас грамотные люди не просто нужны, они крайне необходимы!.. На что способны неграмотные?.. Только на то, как говорили старые люди, чтобы волам хвосты крутить!..  Сейчас волов нет, значит, и это занятие будет им недоступно. Что остается?.. Одно – поступать в услужение к тем, кто смышленее и расторопней… Короче – опять подневольный и бесправный труд на «хозяев». Кто из вас хочет видеть своих детей подневольными батраками?.. Никто!.. А ведете дело к тому, что у них нет другой участи… Назывались фамилии… Вот у тебя, Кораблева, - Шевчук обратился к женщине, сидевшей в первом ряду,  - что происходит с ребенком?.. Коля твой учится плохо, уроки прогуливает… На него одни жалобы… Почему не следишь ты за сыном и плохо спрашиваешь с него?.. Встань, повернись лицом к гражданам…
Кораблева, уборщица сельского магазина, женщина лет сорока, на собрание пришла разодетой: яркое цветастое платье, туфли на шпильках. Правда, туфли она надела только войдя в помещение - на таких каблуках  сейчас на улице трудно: от асфальта остались лишь редкие пятна. Грациозно поправив прическу, она поднялась, смело подошла к столу Шевчука и встала возле него, полуобернувшись к односельчанам. Критические слова Шевчука, не вписывались в ее планы щегольнуть красотой редко носимого платья. Они могли даже обескуражить стеснительного человека, но Кораблева не была  из стеснительных.
- Прежде чем так говорить, что мы не следим, на спину его посмотрели бы, - сердито заявляет она, - синяки на ней так и не сходят…
В комнате неодобрительно зашумели.
- Да, что бьем, то бьем!..- говорит женщина с вызовом. - Даже бегает он от нас, не знай куда. Раз два дня сами искали. И чо нам с ним теперь делать?.. Уродом сделать – так себе же на шею…
   Разговор о школе в «семейном кругу» Шевчук намерен был ограничить мыслями, что посещать школу надо в любой ситуации, однако Кораблева некстати разговорилась.
   Шевчук немного теряется от ее откровений и переходит на «вы»:
- Вы хоть знаете, что у него одни двойки?
- Знаем, все знаем. Как так не знать. За это и бьем. И в дневнике расписываемся. Я ничего не таю, и за двойку я распишусь. Мне -то чего?..
- А муж?.. Он помогает вам в воспитании сына? - Шевчук невольно втягивается в нежелательную сейчас дискуссию и ищет из нее приемлемый выход. -  Как вы живете с мужем?
- Хм…  Как все живут, так и мы… Хорошо живем, четверо их у нас… И сам воспитывает. Один раз он ремнем его выдрал, да, видать, пряжкой угодил. Так у него-то спина, чать, недели три мокла…
- Напрасно вы его бьете, - произносит Шевчук.- Лучше посадите его за уроки, и пока он не сделает, никуда не пускайте.
- Не пускаем, нет. Как же. В выходной весь день сидит, как наседка. Нет, не пускаем.
- У тебя дочь учится в седьмом классе, а Коля в пятом,- подсказывает сзади соседка.- Она могла бы помочь братишке...
- Ну что она может помочь, господи! Сама, как колотушка, тупая…
Женщина или прикидывается недалекой, или у нее на самом деле не хватает чего-то.
 Шевчук предлагает: просить хозяина магазина, где работают муж  и жена Кораблевы, освобождать кого-то из них от работы, что бы походили  недели две с сыном на уроки.
   Женщина захохотала:
- Пускай отец с ним ходит  учиться. А я поработаю: здесь я больше соображаю.
- Ладно,- заключает Шевчук, - мы еще покумекаем над этим вопросом. Он не сегодняшнего дня… Давайте поговорим о больнице… Ее у нас закрывают, хотят сделать фельдшерским пунктом. Думаю, все понимают, что это значит: полноценная больница и – примитивный фельдшерский пункт! Вот здесь нам надо всем объединиться в протесте!.. У нас больница была, можно прямо говорить, образцовой, при ней даже было свое подсобное хозяйство! Люди питались, как в санаториях!.. Что сейчас с этим хозяйством?..
  С этим вопросом Шевчук обратился к Пескареву, главному врачу больницы, пребывающему в унынии от ожидаемых перемен: врачей при фельдшерском пункте иметь не положено.
- Плохие дела, - говорит Пескарев, поднявшись из кресла. – Подсобный участок из финансирования исключили, пришлось увольнять персонал. Теперь я сам занимаюсь этим хозяйством.  Надо заниматься больными, а тут – скотина ревет, есть просит. Не знаю, на сколько меня хватит…
- А что там осталось?..
- Остался гужевой транспорт в составе одной лошади, есть еще куры, овцы и свиньи… Приходится самому мне за ними ухаживать…  Раньше хоть санитарки следили, а теперь и их сокращают… Сторожей в саду нет, тоже сокращены, и сад тоже бесхозный…   Исчезают бесследно фрукты и ягоды…
   Пескарев был уже не врачом, а скорее – завхозом. На его попечении продолжали висеть остатки подсобного хозяйства больницы, и он за них отвечал материально.
   Когда Пескарев сел, закончив доклад, Шевчук долго тер ладонью затылок, стремясь сохранить здравомыслие. Число больных людей возрастает – ухудшились условия жизни, а больницу сворачивают, врачей сокращают! Как здесь не спятить?!..  Пусть депутат сам убедится, что это – безумие!..
   Слегка успокоившись, Шевчук обратился к заведующей детским садом Рожновой, худощавой  женщине  с подвижным лицом.    Детский сад селу был еще нужен.
Рожнова к встрече с областным депутатом, как видно, серьезно готовилась: изложила свои просьбы и пожелания письменно, но не особенно ясно, и  Шевчук напряженно разглядывал ее записи.
 - Из вашего заявления, Тамара Петровна,  не очень понятно, чего же вы все-таки просите?.. Что вы хотите, чтобы  у вас сделали?.. Посадили деревья? Сделали клумбы? Или вообще благоустроили всю территорию детского сада?..
- Нет, нет! Нам деревьев не надо! – подскочила Рожнова. - По этим-то, которые есть, ребята, как обезьянки, целый день виснут. Родители всю дорогу ругаются – оборванными приходят домой. Как только пооборвется ребенок, так целый скандал. А люди-то какие: все сейчас обозленные, чуть что…
- Минутку, минутку!.. Значит, деревья вам не нужны…
- Нет, нет! Упаси Бог! И так все в тени…
- Ну, ладно. Не деревья, так что-то другое... Так прямо и напишите: нам нужно рассадить, например, цветочную клумбу…
- Клумбу?.. А она-то зачем?!..
-Ну, к примеру..
- Никакую клумбу не надо! Ни к примеру, ни как…
Шевчук опять озадаченно чешет затылок.
- Ну, раз ничего вам не надо, - говорит он,- мы о детском саде говорить с депутатом не будем… Ограничимся больницей и школой. Нагрузим нашего гостя только их проблемами. А от них уже перейдем к перспективе села. К тому, как не допустить его окончательной гибели. Как его снова «вывести в люди».

   Депутата все еще нет. Что с ним случилось, никому не известно. Шевчук все чаще смотрит на часы, стоящие перед ним на столе.
- Не приедет он, - говорит вполголоса Сердюков, бывший секретарь парткома
совхоза, подойдя сбоку к столу Шевчука – Сейчас депутаты не очень охочи до встреч с избирателями: приходится   оправдывать то, что нормальным никак признать невозможно. 
   По логике, депутат сам должен желать встреч с избирателями, но с переходом на пропорциональную систему выборов, когда голосуют за партийные списки, все изменилось: ни депутат не знает своих избирателей, ни они своего депутата.
   Шевчук хитровато подмигнул Сердюкову:
- Приедет!.. Я использовал мощный рычаг: действовал через партию. Попросил руководителя партии прислать к нам их депутата. Выбор пал на Горюнова. Приедет! Он теперь не отвертится: партия дала ему поручение, и он должен его выполнить. Иначе, его могут вычеркнуть из депутатского списка! Приедет! Он должен представить отчет о собрании, протокол – какие поднимались вопросы, какие наказы и прочее… Если встречи не будет, я скандал подниму, и его ждут неприятности: все его депутатство может похериться… Непременно приедет!..
    Но Шевчук обманулся в своих ожиданиях, уловка его не сработала. Зазвонил телефон.
- Шевчук? – слышит он в трубке  барственный голос. – Горюнов говорит… Я к тебе сегодня, пожалуй, не доберусь – застрял на пароме. Паромщиков нет, и народ говорит, что они загуляли. Кстати, они, говорят, твои, мерзляки. Или мерзлявцы?.. Не знаю, как правильней…Ты  давай, укрепляй дисциплину… Нехорошо здесь о вас говорили… Я возвращаюсь к себе…
- А как же со встречей? – обиженно загудел Шевчук. – Я больше часа полсела здесь держу…
- Встреча, считай, состоялась. С другой половиной села. Здесь, у парома…  Навстречались до хрипоты… Люди не могут домой переехать из-за двух твоих разгильдяев!.. Бардак у тебя, дорогой!.. Говорят, что самогон у тебя в селе варят ведрами!.. Куда же ты  смотришь?!.. Ты там все-таки власть!.. Не давай повода думать о власти плохо, а ты позволяешь!.. Со мной находится пресса, телевизионщики. Они тут такое про тебя наснимали!.. Завтра увидишь по телевизору!.. Можешь своих людей отпустить… Не забудь извиниться…
   Услышав гудки,  Шевчук положил трубку.
- Придется нам расходиться, - говорит он с досадой. – Депутат к нам сюда  не приедет – паром не работает…
Уходить никто не спешил. Глядя на помрачневшие, Шевчук произнес ободряюще:
- Ничего, земляки, не будем отчаиваться!  За свою судьбу мы еще повоюем!..

Май 2012 г.