Исповедь

Снег кружился мягкими хлопьями, неспешно оседая на машину, тротуары, шляпы и плечи прохожих. Все еще хранящая тепло солнечного декабрьского дня земля принимала снежинки, усердно растапливая их, выпивая небесную влагу.
- И почему метеослужбы иногда так некстати оказываются правы? – обратился к напарнику Рудольф Вачовски, прикуривая уже третью сигарету за этот вечер.
- Не знаю, - пожал плечами детектив Алек Майне, паркуя машину у высокого серого здания. – Меня больше волнует другой вопрос: это он или мы опять взяли ложный след, и я зря рискую пропустить рождественский ужин с семьей?
- Это он. Я чувствую это, как свинья трюфели, - отозвался Руди, небрежно стряхивая пепел в открытое окно. – Меня тоже насторожил этот звонок – «доброжелатель, пожелавший остаться неизвестным» в этот раз не много, не мало сообщил, где сейчас находится неуловимый Ветер. Пять лет ему удавалось скрываться от правосудия, и вот мы прижали его в угол. Как? Почему сейчас? Вообще почему?
Детектив Майне нервно постукивал по рулю, думая о тех, вопросах, что задал сейчас его партнер, и еще о тысячах других. Ветер, как называли его в прессе, был киллером высочайшего класса. Его заказы - сплошь высокооплачиваемые убийства чиновников,  мафиози, успешных предпринимателей – объединяло одно. Все жертвы были по сути преступниками, сумевшими избежать законного преследования. Понятное дело, что они при жизни насолили кому-то кроме власти, раз теневые короли готовы были раскошелиться на пару миллионов долларов за то, чтобы они отправились в мир иной. Но слишком уж подозрительным было, что карьера Ветра здорово смахивала на путь Зорро или другого борца со злом.
В какой-то степени Алек уважал этого парня, даже восхищался. Но понимал, что преступление – есть преступление и преступник должен понести соответствующее наказание.
- Идем! – бросил он докурившему наконец Рудольфу и вышел из машины.

Они беспрепятственно добрались до нужной квартиры. Из-за двери не доносилось ни шороха, в коридоре тоже было тихо. Алек знаком показал напарнику, чтобы тот прикрыл его слева, а сам осторожно нажал на ручку. Она поддалась – замок не был заперт. Внутри квартиры царил полумрак и тишина. Какая-то странная тишина. Холодная и звонкая.
Крадучись, детективы прошли дальше и увидели ее. Молодую девушку азиатской внешности, бледнокожую, с иссиня-черными волосами. Она лежала посередине кровати в странной позе – с подогнутой ногой и неловко свернутой шеей - как сломанная фарфоровая кукла. На ней было белое, блестящее как шелк, платье, украшенное алой розой над левой грудью. Вокруг поникшего цветка расплылось кровавое пятно.
- Красиво, - прошептал Вачовски, первым выйдя из оцепенения.
- Жутко, - отозвался Майне.
Он приблизился к телу девушки и осмотрел розу. Это был живой цветок, приколотый прямо к телу длинной булавкой. Видимо, она и была причиной смерти – точный острый укол в сердце. И правда красиво.
- Вызови наших, а я пока тут все осмотрю.
Руди послушно вышел, доставая из кармана мобильник. Алек же, натянув всегда имеющиеся при себе перчатки, протянул руку к конверту, лежащему рядом с телом. Он шумно выдохнул, доставая из него письмо, написанное аккуратным, лишенным лишних украшательств и завитушек почерком. После первых же слов он понял, что это была посмертная записка.

«Здравствуй, незнакомый друг. Если ты читаешь это, значит, я наконец освободилась. Я прожила богатую на бесчестные события жизнь, и такой исход был предрешен давно. А это моя первая и единственная исповедь.
Меня зовут Лю Фэнг. Я родилась в Китае двадцать шесть лет назад. Семья моя всегда была единственным, что дорого моему сердцу: мама, отец и малыш Нао. Но судьба отобрала у меня их, мафия жестко расправилась с моими родными лишь за то, что отец, один из лучших в своем деле, отказался работать на них. Меня не тронули. Напротив, приняли в триаду. Сделали одной из своих – научили убивать, научили ненавидеть.
Я три года работала на убийц своей семьи, чтобы однажды отомстить. Увы, месть не приносит облегчения, она только оседает черным пеплом на сердце. Едва последний из них умер, захлебываясь в собственной крови и давясь проклятиями, я осознала, что сделала. Не с ними. С собой. Я нее их убила. А себя.
Тогда я сделал убийство своей профессией, ведь это единственное, что я умела. Винтовка, нож, катана, яд, кулаки. Не важно. Только еще раз взглянуть в стекленеющие глаза. Увидеть в них свое отражение, настоящую себя. Потерянную, заблудившуюся в тумане лжи и греха, но настоящую. Ту, что умеет плакать…
Не знаю, как так сложилось, но меня нанимали исключительно для того, чтобы отправить на тот свет мерзавцев и сволочей. Думаешь, это облегчало мою жизнь, успокаивая совесть? Нет. Но, по крайней мере, это помогало не сойти с ума окончательно.
Раз – и отлетает голова насильника собственной дочери, два – и пуля пронзает сердце чиновника, построившего за взятку небоскреб на месте поспешно снесенного дома престарелых, три – и точный удар пальцем активирует невидимую «точку смерти» на шее убийцы собственных родителей, наследницы миллионов.
А потом я пела им песни, глядя, как не имеющие возможность найти успокоения души вьются вокруг в агонии паники и ужаса.
А потом настал день, когда я поняла, что хочу отдохнуть. Покой – это то, чего лишен киллер, вынужденный вечно идти оглядываясь.
Я пыталась вырваться, пыталась убежать. Но меня не отпускали. Я вляпалась в смолу, как бабочка, чьи крылья, склеенные черной вязкой субстанцией, уже никогда не позволят ей летать. Никогда ступившему на этот путь не повернуть назад. Холодный блеск смертоносного металла, тяжесть плюющего огнем ствола, сбитые костяшки некогда нежных пальцев – это часть меня.
Когда-то в детстве мама рассказывала мне сказки, в которых герои всегда получали желаемое. Кому-то для этого приходилось пройти трудный жизненный путь, отвоевывая счастье подвигами на благо других людей. Кому-то было достаточно сорвать нужный цветок и, потирая его лепестки, просить о том, чего жаждет сердце. Их объединяло одно – они были хорошими, добрыми и честными людьми. Они заслужили сказку. Я – нет.
Я знаю, что есть религии, которые говорят, что все грехи можно смыть искренним раскаяньем. Что стоит исповедаться и покаяться, и ты будешь прощен. Это не моя вера, но моя мечта. Прими же мою исповедь и благослови меня.
Да, мы подошли к самому главному. Я все-таки нашла способ стать свободной.  И теперь я там, где меня не достанет месть, не достанет грязь, где не стреляет оружие и ломаются мечи.
С Рождеством тебя, мой единственный друг. Пусть никогда в твоей душе не поселится темнота.
Ветер.»

Алек долго сидел, сжав непослушными пальцами лист бумаги. Как же эфемерно счастье. Не замечая его, мы идем по жизни, бесконечно жалуясь и стеная. Мы ругаем снег, занесший дороги, но не видим его чистой хрустальной красоты. Мы ждем подарков на Рождество, но жизнь – и есть главный подарок.
- С Рождеством, - сказал одними губами Майне, неловко погладив черные волосы той, что променяла свет на темноту, чтобы другие могли наслаждаться солнцем.

Тем же вечером, сидя за столом со своей женой и двумя близнецами, жадно поедающими индейку, он благодарил судьбу за это чудо. Чудо жить и быть любимым, чудо наблюдать, как растут твои дети, чудо уметь плакать от счастья и смеяться, разгоняя грусть.
Потом они слушали полуночный бой часов, держась за руки и загадывая желание. Впервые Алек Майне пожелал что-то не для себя, но для другого хорошего человека. Он попросил чуда для нее.

А где-то на другом конце земли молодая девушка стояла посреди улицы, не обращая внимания на бегающих вокруг детей, огни витрин, смех и шум праздника. Она подняла лицо к небу, давая снежинкам усеять ее ресницы, а потом таять, катясь по щекам водой, смешанной с капающими из глаз слезами.
Улыбка, мягкая и чуть неуверенная, коснулась ее губ, а руки крепко сжали конверт, в котором лежали новенькие, чуть пахнущие краской документы на имя Чжан Лунь. Она открывает новую страницу своей судьбы, возрождаясь, как Феникс из пепла от костра, где сожжена жизнь той, что носила имя Ветер…