Отпуск

                Отпуск
               
    Косой дождь с ветром бьет в лицо. Из-под надвинутого на глаза капюшона видно как в обнимку с ним, выплясывают свой танец и снежинки. Их вкрапление не так  уж густо, но заметно игнорировать их было нельзя и поэтому, про такой дождь говорят - со снегом. А где-то было уже за тридцать. Тридцать, разумеется, тепла. Здесь же, все еще около  трех. Жары. И настроение – под стать погоде.
    Но даже здесь чувствуется что Земля давно уже обогнула точку своего зимнего солнцестояния, промахнула точку весеннего равноденствия и теперь с каждым днем, с каждым часом, с каждой минутой неудержимо стремилась к теплу, к Солнцу, к лету. Поэтому, несмотря на плюс три и дождь, и здесь чувствовалось приближение чего-то. Приближение каких-то перемен. Перемен обязательных и бесповоротных. Перемен к чему-то хорошему-хорошему. К чему-то такому, что было, пока, далеко-далеко отсюда - и от этого дождя, и от ветра, и от этих плюс трех...
   Вдруг тебя пронзает острая как внезапная радость и шалая как летний дождь мысль - скоро же отпуск!..
               Ооотпуууск!!..
               И словно что-то яркое-яркое вспыхнет в тебе. Что-то сумасшедшее счастливое пронзит душу.               
               Отпуск…
               Как хорошо, как замечательно в отпуске. И как же хорошо, наверное, сейчас там. Как хорошо, что где-то есть ночь - то самое время, когда каждый живой уставший за день организм может погрузиться в себя. Погрузиться в сон. Погрузиться в ночь. Этот же нескончаемый летний полярный день начал уже поднадоедать. Бывает, солнца не увидишь целыми днями, особенно когда они такие же как и этот, а часа в два-три «ночи» просыпаешься от того что оно бьет прямо в лицо. Делать нечего, выходишь на балкон где лежат сигареты и зажигалка, закуриваешь и посматриваешь вокруг. Что-то неестественное чудится во всем, что-то не такое как везде. Неестественен и этот день, в то время когда должна быть ночь. Неестественно и само солнце. Но самым неестественным было то, что находилось оно там, где его никогда, ни за что на свете не должно быть - на севере.  А много ли на этой Земле мест, где солнце можно увидеть над северной стороной горизонта?
               В дневные часы этот солнечный свет воспринимался так же, как и везде.
               Ночью же…
               Поскольку Светило находилось не там где обычно и свет его падал в непривычном ракурсе, что-то менялось, наверное, в атмосфере Земли или, менялось, в окружающем Космосе. И от этого, что-то новое появлялось в его спектре или наоборот - исчезало. А может быть и появлялось, и исчезало одновременно, но в этом неподвижном, мертвящем, струившемся откуда-то не оттуда свете было что-то сказочно необычное. Что-то не то, не такое как везде, что-то непонятное. Но и это куда бы еще ни шло, если бы…
               Если бы не странный, безлюдный город. Несмотря на светлое время, несмотря на бьющее в глаза солнце - ничего живого вокруг. Что-то сказочно-жутковатое чудится в этом, что-то колдовское. Словно ты оказался в таинственном, заколдованном городе, который, почему-то, оставили люди. Оставили и замершие у причалов безлюдные корабли, и стоящие у подъездов машины, и экскаватор с опущенным в траншею ковшом, и подъемный кран с замершим метрах в пяти над землей крюком.
               Все оставленное выглядело так, словно город был покинут мгновенно. Потому что корабли в любую минуту были готовы выйти в море, а машины - отправиться в дорогу. Казалось, вот сейчас дрогнув, с визгом и скрежетом набирая грунт начнет подгибаться ковш экскаватора, а оживший трос крана направит неподвижно свисающий крюк к земле.
               Все замерло. Ничто, ни один листик, ни одна, травинка отражающиеся в серебристом или ртутном зеркале озера - даже не шелохнется. Кажется, именно он, именно этот неподвижный, рассеянный, струящийся откуда-то не оттуда свет и заколдовал собой все вокруг. И целому городу, да что там городу, всему климатическому поясу Земли находящемуся в этих широтах, не расколдоваться вовек.
               А там…
               Где-то там, в это время, была ночь. Ночь, настоянная на ароматах цветущей белой акации и цветущего еще многого чего. Цветущего так, что хочется…
               Хочется, будто бы ни с того ни с сего. Хочется просто так, но?..
               Но хочется…
               В такую ночь как-то особенно остро, остро до пощипывания глаз, до  рези в сердце хочется жить! И как же хорошо просыпаться после такой ночи. Просыпаться и не так уж рано. Просыпаться под шелест листвы и щебетанье ласточек на верхнем откосе окна, под гул автомашин и автобусов, тарахтенье тракторов и грохот поездов. Под звуки переодевшегося в робу, засучившего рукава и приступившего к работе рабочего дня.
               Но тебе-то?!..
               Тебе-то что?!..
               Тебе-то на работу не надо!!..
               А часто ли нам выпадают такие дни, когда не надо на работу?..
               И поэтому…
               Несмотря на вчерашний вечер с друзьями и некоторый непорядок в голове после того вечера, счастливо улыбнувшись, потянувшись и напрягшись - замираешь на миг от ощущения в себе такой силы, что, вздрогнув, даже пугаешься этому ощущению. Кажется, свисай сейчас с потолка какое-нибудь кольцо или перекладина связанная с Землей,  потянув за них, мог бы притянуть ее к себе. Притянуть всю. Притянуть всю-всю - теплую и улыбающуюся после сна, непричесанную, растрепанную и ненакрашенную. 
               Много чего можно в отпуске. Можно, например, пойти на рынок. И не потому что, там, что-то так уж нужно тебе, а скорее, чтобы поучаствовать в том вечном торжище,  которое, наряду с основным, тоже является непременным атрибутом любого рынка. 
               Отмечая, как выглядят другие, в то же время и сам стараешься не ударить лицом. Ловя  на себе чей-то настойчивый, заинтересованный взгляд, вспоминаешь – это не впервой. Ты уже ловил его на себе. Сначала он был как бы мельком, как бы невзначай, но таким, чтобы ты непременно заметил его, обратил внимание. Затем еще и еще. Все упорнее и упорнее. Все настойчивее и настойчивее. Всякий раз встречая этот взгляд, чувствуешь как что-то вздрогнет, вспыхнет, встрепенется в тебе. И хотя это, в общем-то, наверное, и несерьезно, и нехорошо, но…
               Но ты же в отпуске...
               В от-пус-ке!!..
               А раз так, то...
               Сидя под легким тентом уличной кафешки и потягивая сухое винцо или пивко,    оценивающе посматриваешь вокруг. Время от времени ловя на себе те взгляды, стараешься и сам…
               Словом - тот торг продолжается.
               Непривычно темными южными ночами, любуясь необычайно яркими здесь созвездиями, хочешь того или не хочешь, взгляд непременно останавливается на той стороне горизонта. Привычно отложив по линии ковша Б. Медведицы пять расстояний в нужном направлении, находишь Полярную звезду и, присвистнув, с удивлением отмечаешь - расположена она совсем не так. Совсем не так как там. Там она висит почти над головой.
               Что ж?..
               Если уж и звезды?..
               Если даже они?..
               Признавая этот факт, поражаешься - как мала, как же все-таки мала она наша «старушка»? Или тому - как далеко, как заметно далеко спустился по ней на юг.
               Однако припекает. Утром по телеку передавали - там где сейчас полярный день, там уже тоже тепло. Тепло, конечно, относительно - всего где-то между «десятью и пятнадцатью». Но ты знаешь - в это время, деревья и там уже окончательно оделись в листву, на болотах вовсю цветет морошка, а многочисленная птица на озерах занята своими делами. И что-то где-то кольнет в тебе. Не то чтобы тебя так уж неудержимо  потянуло туда, где Полярная звезда прямо над головой, но все-таки…
               Мысленно ругнешь себя - идиот, не успел приехать, а тебя уже снова тянет назад. Тянет туда. Тянет в эти плюс три.
               Между тем, припекает так что становится ясно - тент уже не спасает, надо в воду. Прихватив все необходимое, плетешься на пляж. Неторопливо разгребая  руками, время от времени опускаешь голову, разглядывая подводное царство. Поднимая – сразу же попадаешь в царство всплесков, смеха, гвалта, вскриков. Над блестящей от солнца водой кокетливо щурясь и постреливая глазками горделиво красуются темненькие, светленькие и рыженькие головки. Выискивая самые привлекательные и заинтригованный – а что же, такое, скрыто у них там, под водой, стараешься проплыть в непосредственной близости или, даже, как бы нечаянно прикоснуться. Прикоснуться, чтобы почувствовать, чтобы быть ужаленным той сатанинской, той до вздрагивания сумасшедшей, сладостной судорогой неизбежно проскакивающей во время таких прикосновений. Размявшись, таким образом, заплываешь подальше и начинаешь делать рывки на скорость. Постепенно входя в форму, все больше удлиняешь рывки и все больше сокращаешь время отдыха между ними.
               Надвинув на глаза козырек кепи, пересыпаешь из ладони в ладонь песок или выискиваешь необычной расцветки камешки. Поглядывая на лежащих вокруг, на царственно возвышающиеся над легкими волнами головки, стараешься отыскать ту, особо приглянувшуюся. Ту, которой был так ужален.
               Глядя на какого-нибудь перекачанного амбала шествующего по пляжу бряцая грудными мышцами, словно переплетениями какой-то мощнейшей решетки скрежеща прессом и угрожающе поскрипывая «дельтами» плеч - то ли с завистью, то ли с удивлением думаешь - Господи!?..
               Ну к чему все это?..
               К чему такие мяса?..
               К чему?.. 
               Посмотрев вслед отдающим чем-то бронированным и как бы с грохотом двигающимся лопаткам, скашиваешь глаза на себя, на то свое, тоже не лишенное каких-никаких а и груди, и пресса, и «дельт».
               И… Чувствуешь что и ты… Словом - нравишься себе. Нравишься, даже больше чем тот только что прогромыхавший мимо мясокомбинат.
               Поплавав и возвращаясь на место, разглядываешь это выставленное  солнцу или выставленное напоказ, на этот торг. Это выставленное такое рельефно-выпуклое, так  откровенно предлагаемое, так завлекающе-манящее и словно бы говорящее - ну?..
               Ну что же ты?..
               Ну!.. 
               Ну бери!..
               Бери же, дурашечка!..
               Бери!..
               Или, хотя бы, прикоснись!..
               И ты весь уже напрягся, потянулся. Что-то неудержимо потащило тебя, повлекло, поволокло. Подобно какому-то мощнейшему магнитному или силовому полю возникающему между  разнополярными телами оно  притягивает так что… 
               Меняется ли полярность того магнитного или силового поля, или меняется полярность вообще черт знает чего, но в тебе, попеременно просыпается то удав, то кролик. Чаще, конечно, кролик. И словно того кролика все это уже загипнотизировало тебя и неудержимо влечет, притягивает, манит. Немного воображения и дрожа от возбуждения ты словно ловишь уже ту порывистую горячесть дыхания на своем лице, до головокружения, до грохочущего в висках пульса отмечаешь такую же нетерпеливую дрожь в ответ, чувствуешь то и легчайшее и, в то же время налитое, весомое и мягкое, и упругое, и выпуклости его, и впадины…
               И что-то закружило тебя, завертело, перехватывая дыхание, потащило, понесло куда-то то ли в невообразимую высь, то ли в пропасть. В тартарары. И весь мир, вся Вселенная заключается для тебя сейчас только в этом. В том, что вот сию минуту…            Вот сейчас…
               И словно преодолевая уже ту недолгую, необязательную, никчемушную, невсамделешную, но почему-то необходимую в таких случаях слабенькую сопротивляемость, радостно отмечаешь  и податливость, и уступчивость, и готовность, и        мягкость, мягкость. Чувствуешь всем собой, словно соприкасаясь, почти явственно,            почти физически. Чувствуешь  до головокружения, до покалывания в кончиках пальцев,           до затуманивания или даже потери сознания. И неважно - что будет потом. Что будет через полчаса. Через час. Главное это. Главное сейчас.
               Но остатками не отуманенного еще сознания или опыта, понимаешь – это, предлагаемое, хоть и притягивает, и манит, но иногда оно может быть чем-то вроде только что выхваченного из огня каштана или котенка ни с того, ни с сего запустившего, вдруг, в твое колено свои острые коготки. И что-то все-таки останавливает тебя. Что-то еще срабатывает где-то. Собрав какие-никакие остатки чего-то разумного, с трудом отводишь намагниченный, прилепившийся, не желающий отрываться взгляд. Что-то обрывается в тебе, покидают силы и ты плетешься дальше на ватных, негнущихся, непослушных, неощущаемых ногах с какой-то подрагивающей, покалывающей, неудовлетворенной, вакуумной пустотой в теле.
               И только сердце… Бедное, столько раз переживавшее и словно контуженное всем этим сердце обиженно приостанавливается, замирает, а потом начинает биться и выпрыгивать так, что… В общем, тот нескончаемый торг продолжается. Только здесь снимается  как можно больше упаковки, чтобы можно было оценить уже не только упаковку. 
               Ночью, когда желания и страсти исходят как легкая испарина или струящийся пот, под грохот музыки, стрекот кузнечиков и звон цикад озабоченно и нетерпеливо поглядываешь по сторонам, в свете фонарей стараясь отыскать ту, приглянувшуюся днем, ту, которой был так ужален. Ночью совершаются сделки – все предлагаемое днем, ночью находит своего покупателя.
               Потом, кто-то будет в восторге от своего приобретения. Кто-то не очень. Кто-то равнодушен. А, кто-то, долго и откровенно отплевываться. Что ж, и этот рынок, как и всякий другой под этим небом далеко не всегда и далеко не всем предлагает самое лучшее. А ведь хочется!
               И поэтому, утром, тот торг возобновляется снова.
               
               Постепенно тело приобретает соответствующий оттенок, море уже не кажется таким желанным, наскучивает и тот торг, и вообще все. Мысленно, все чаще возвращаешься туда. А там… Там, в ночные часы над тундрой уже зависают легкие сумерки, морошка уже наверное отошла, начали появляться первые грибы, а на озерах слышен неумолчный гомон птичьей молоди, которая вот-вот встанет на крыло.
               Впрочем, первые признаки приближающейся осени видны и здесь. По утрам,  сбившись в стаю, все сразу, вразнобой громко гогоча, домашние гуси видимо обсуждают какую-то свою проблему. Гогот их все усиливается и усиливается, наконец, длинно-длинно разбежавшись, они поднимаются в воздух. Пролетев вдоль всей улицы и приземлившись в дальнем ее конце, какое-то время еще бегут успокаивая дыхание и самих себя, с недоумением поглядывая вокруг и друг на друга, как бы спрашивая - да что же это с нами такое? С чего это никогда не летая – мы, вдруг, так разлетались?..
               Ну откуда им, серым, знать - когда-то, тысячи лет назад, в это же самое время их предки точно также сбивались в стаи и, кружа над землей, обучали молодежь  всему тому, что понадобится им на том длинном, в тысячи километров пути. А все эти нынешние их сбивания в стаи и перелеты ничто иное как тот древнейший и могущественнейший, все еще оставшийся в них инстинкт. Оставшийся, несмотря на тысячелетия прошедшие с тех пор как они живут рядом с человеком. 
               Что-то похожее тому инстинкту овладевает, в конце концов, и тобой. Чувствуя свой порядком опустевший кошелек, опустевший до невесомости, до того что еще чуть-чуть и точно также гогоча взлетишь и сам - провожаешь взглядом тянущиеся на север поезда, увозящие таких же как и ты, и с такими же как и у тебя опустевшими  кошельками. Опустевшими так, что если бы не заранее купленный билет…   
               Посматривая на гусей, посматривая вслед поездам, на заметно перевалившее уже на осень  солнце, вспоминаешь – а ведь там куда потянулись эти поезда, там уже тоже бывает ночь, пошли грибы, созревает черника и брусника, а над отцвевшей, созревшей и нагулявшей за короткое полярное лето все то что она и должна была нагулять, готовящейся к долгой зиме тундрой, целыми днями гогоча кружат гуси, обучая молодежь всему тому что так нужно, что так необходимо будет им на том вечном из года в год повторяющемся пути.
               И словно какая-то мощнейшая магнитная стрелка которая, до этого, подрагивая и наклоняясь то одним боком, то другим, беззаботно колебалась вправо-влево, сейчас, своим холодным синим концом бескомпромиссно и твердо вонзилась и застыла. Замерла. Застыла, вонзившись туда. Вонзившись на Север. Вонзившись во что-то и в тебе.
Вонзившись так, что тебя неудержимо потянет туда. Потянет к друзьям, потянет к дому, к сигаретам, которые, уезжая, в спешке забыл на балконе. Потянет к работе. Запрокинув голову глядя на косяки уже летящих в Африку гогочущих гусей, летящих оттуда где снова плюс три, чувствуешь какое-то родство с ними или, по крайней мере - земляками. В общем, что-то, тебя связывает с ними. И словно бы на своих крыльях они принесли и      ту принесли и ту предутреннюю свежесть, и те безумно прозрачные,  колокольчато-звонкие утренние заморозки, и ту пронзительную, ту особенную  девственную чистоту воздуха, когда кажется - там, за этими неторопливо набегающими и исчезающими у ног волнами, за почти нестерпимой для глаз синью, то ли чудилась, то ли на самом деле видна была громада поблескивающих на солнце вечных полярных льдов, а дальше, за ними – Он! Полюс!   
               И что-то заноет, зазвенит, завибрирует в тебе. Словно разворачивая ту стрелку магнитные силовые линии затронули, задели, сориентировали что-то и в душе. Тобой овладевает что-то похожее тому, что и предками этих гусей впервые прилетевших из своей Африки. Что-то все-таки есть, наверное, в той точке, куда так целенаправленно устремлены магнитные силовые линии и сходятся меридианы. Куда бесчисленные поколения гусей, несмотря ни на что, вот уже тысячелетия совершают свои немыслимые перелеты. Да что там они? Ведь ты и сам ежегодно совершаешь подобные перелеты. Единственное различие между вами - в зиму, они летят на юг, в Африку. Ты же? Ты же туда. На север.
               И совсем неважно кто из вас и в какое время  стремится туда, но что-то же есть, наверное, во всем этом. Есть. Что-то есть и в том колдовском полярном дне. И в тех плюс трех. Что-то есть и в том, что если уж там ночь, так ночь. Но если уж день - то день. И если уж ветер, то такой что крыши с домов, а если тишина, то такая…
               Каждое облачко, каждое деревцо и каждый листик застывшие в зеркальной глади озера, отражаются так, словно отражаются не в воде, не в зрачках или на сетчатке глаза, а чем-то щемящим-щемящим, чем-то плачуще-радостным отражаются и где-то на сердце. Отражаются, сукины дети, в душе.
               И стало быть не зря, не зря, стало быть, та стрелка где бы ни была и где бы не находилась - всегда безошибочно и твердо вонзается в Север. И так же безошибочно и  неумолимо вонзается во что-то в тех гусях. И точно также вонзается во что-то и в тебе. И это, наверное оттого что и в ту стрелку, и в гусей, и в тебя, хотим мы того или не хотим, но он вселился уже и живет. Вселился и живет Он! Север!
               И точно так же как те гуси, по тем же самым признакам и в силу тех же самых причин, решаешь наконец и ты - пора…