Глава 3 романа Оглянись на Лилит Вл. Лазаря

/с разрешения автора/



    Жерносек созвонился с Полиной и с самого утра помчался к площади Свободы. Притормаживая перед светофорами, он обдумывал вчерашний разговор с Филоновым. Идея была заманчивой. Примкнуть к какому-нибудь берегу, вести более или менее добропорядочную жизнь, занимаясь легальным делом, — его давняя, но все еще недостижимая мечта.
    Держать в узде сутенеров и сворачивать скулы всяким подонкам ему порядком надоело. И вот теперь, стоит им сломить сопротивление Быстрицкого, его мечта вполне могла осуществиться. Конечно, управляющий рестораном не бог весть какое достижение, но все же это намного лучше, чем ежедневно рисковать собой.
    Авантюрист и игрок по натуре, он много лет распоряжался своей судьбой слишком безрассудно. Не считая мелких неладов с законом, за ним тянулся целый шлейф преступлений. Лишь необычайная изворотливость да покровительство Филонова и его умение все просчитывать вперед помогали Жерносеку избежать правосудия. Но если продолжать в том же духе, рано или поздно удача может изменить.

                * * *
    Вначале, как ни странно, фортуна была к нему благосклонной. Он закончил цирковое училище — стал акробатом. О нем говорили как о восходящей звезде. Но, когда идешь на подъем и что-то из себя представляешь,  дьявол, желая навредить, всегда посылает искушение.
    Такое искушение в виде белокурой очаровательной гимнастки было послано и ему. И после неудачного романа жизнь его круто изменилась.
    Танечка Буянова, сыгравшая роковую роль в его судьбе, и поныне успешно летает под куполом, упиваясь славой и поклонением зрителей. Он — скатился на дно. Что касается романа, из-за которого все пошло по наклонной, то, хотя в нем и были яркие, захватывающие страницы, он, очевидно, не стоил того, чтобы рисковать карьерой. Но так он думает сейчас, спустя годы. А тогда?
    Тогда на этот счет у него были другие представления. Не понимая, что либо нужно идти до конца, либо вовсе не заводить служебные интрижки, — он не удержался от соблазна.   Попробуй удержись, когда перед глазами изо дня в день мелькает само совершенство. Первая красавица арены, предмет тайных воздыханий ловеласов труппы — она была чертовски хороша.   Сначала, не желая вступать в конфликт с гимнастами, он обходил ее стороной: ему казалось, что трио связывает не только сцена. Исполняя трюки, они обозревают самые сокровенные места; делая захваты, сжимают ей лодыжки, сплетают руки — чувствуют ее тепло. Ясное дело — они от нее без ума. В силу молодости, он еще не сознавал, что легкий доступ ко всему лишь притупляет чувства.
    Но однажды между ними состоялся разговор, который все расставил на свои места. Они стояли за кулисами. Он был уже в сценическом костюме и ждал, когда объявят выход.
    — Хотя ты и держишь на плечах трех своих партнеров, крутишь сальто с оборотом, однако вряд ли знаешь, сколько упоительных моментов, всяких фигур, фуэте, поддержек существует в акробатике любви… Мне кажется, у тебя большой пробел по этой части, — любуясь его могучим торсом, поддразнила Танечка.
    — Где уж мне… — стараясь скрыть смущение, отшучивался Жерносек. «Идиот! Другие, подчеркивая мужскую силу, нарочно хвастают победами».
    — Кто блистает на арене — блистает и в любви, — сказал он вслух.
    — Не всегда, дорогой. Не всегда…— улыбнулась Танечка, вспомнив капитуляцию своих партнеров. — Трудно быть во всем на высоте. Спорим, что ты не удержишь меня в пике.
    — Главное — выбрать точку опоры, — не сдавался Жерносек.
    — Вообще-то мы могли бы устранить пробел, — прозрачно намекнула Танечка. — Но ты меня избегаешь. Я тебе не нравлюсь? — Она напрягла и без того соблазнительные формы.
    — Нравишься. И даже очень…
    — Тогда в чем дело? Что тебя останавливает? — спросила она напрямик.
    — Не хочется портить отношения с Олегом и Артуром. У вас на редкость слаженное трио.   — В его словах сквозила ревность.
    — Только и всего? — рассмеялась Танечка. — Я им безразлична. Они застарелые педики и предпочитают зады друг друга. Я для них — резиновая кукла. Что-то вроде гибкого звена в их номере.
    — Я думал, что все наоборот.
    — Все наоборот… — Она укоризненно покачала головой. — Меня тошнит от одного их вида! Хотя постой. — Приблизившись к нему вплотную, она потрогала его оснастку. — Ты сам, случайно, не вступил в мужское братство? Когда партнеры одни мужчины — недалеко и до греха.
    — С ума сошла! Мне скоро выходить… — Кровь прилила к его лицу. Ее наманикюренные пальчики ритмично сдавливали пенис.
     — Вот и покажешься перед публикой во всей красе, — хохотала Танечка. — Сорвешь аплодисменты, каких еще не слышал этот зал. — Продолжая манипуляции, она расстегнула блузку. Два округлых холмика дерзко вырвались наружу. Он уставился на их остроконечные вершины и кровь, пульсируя, устремилась по большому кругу.
    В зале вспыхнул яркий свет. Раздался шум оваций. Клоуны-эксцентрики — они выступали перед ним — уже раскланивались перед зрителями. Нужно было торопиться.
    — Вроде бы порядок. — Она не удержалась и заглянула под трико. — Я буду ждать тебя в гримерной, — быстро прошептала Танечка. — Посчитай до тридцати и переключайся на другое…   — Она поправила ему костюм.
    Аплодисменты перешли в одиночные хлопки и вскоре объявили о выходе его четверки.
    Он сгруппировался. Разгоняясь, высоко подпрыгнул, ориентируясь на середину круга, тремя стремительными сальто легко достиг арены. Поощряемый возлюбленной, ее восхищенным взглядом, даже тщедушный очкарик иногда выходит победителем. Ну, а он… Конечно, он превратился в Геркулеса.
    «Такой красавчик! Сложен, как Давид. Неужели он трахает своих партнеров? — скрываясь за портьерами, размышляла Танечка. — Я бы и сама без долгих колебаний согласилась…   Представив эту сцену, она зарделась как маков цвет. Потом решительно встряхнула головой. Вот дура — боишься даже помечтать. Ты же не монашка, не клялась на Библии, не принимала постриг… Анальный секс даже супруги приберегают на десерт. Его открыли не сегодня. Об этом знали века тому назад.
     Тот же Микель — зачем ваял Давида? Ему бы женщину ваять… Должно быть, глядя на свое творенье, тайно наслаждался. Великий гений был бисексуал. Любил Клариссу и Витторию, но и Томмазо растлевал…
     А в Древнем Риме что творилось? Для многих знатных и высокочтимых граждан содомия была как острая приправа. Хотя, что говорить об избранных. Плебс, до чего был темен, но и он от них не отставал… В общем, каждый развлекался, как хотел.
     Она стала размышлять о труппе, о своих партнерах. Сколько я ни теребила Олега с Артуром, эрекции так и не добилась — у них от рождения голубая масть. А этот, едва к нему я прикоснулась, сразу возбудился… Значит, он не гомик. Скорее всего, он просто сохраняет форму. Главное — его разжечь. Успеть бы тело умастить да кое-где подкрасить губы».
    Отработав свой номер, Жерносек поднялся на второй этаж. Он ничего не мог с собой поделать — ноги сами несли его в гримерную. Как непринужденно она назначила ему свидание! К тому же их симпатия взаимна: он о ней мечтает — она его боготворит. Его мечта, его иллюзия… Встреча с ней наедине! Мираж… Предел его мечтаний.
    Он постучался. Его сердце учащенно билось.
    — Входи, Игорек, не закрыто, — раздалось из-за двери.
    Покуривая длинную сигарету с золотистым ободком на фильтре, Буянова полулежала в кресле. Она была экипирована немного вызывающе: шифоновый блузон расстегнут, груди и живот обнажены, колени высоко подняты. Крошечная юбочка-гофре, едва она повела ногами, рассчитанным движением задралась вверх, указывая на полное отсутствие дополнительных аксессуаров. У свода оголенных бедер призывно мерцал малиново-алый подкрашенный помадой рай…
    «Что за красотка! С ее внешностью можно позволить себе и не такие трюки, — подумал Жерносек. — Тело ее безупречно. Бюст и ягодицы, пожалуй, даже великоваты для гимнастки.   Зато она не кажется бесполой, как большинство из них».
    Блуждая взглядом в розоватых сумерках ее  промежья, он весь дрожал от возбуждения.   Его трико предательски вздувалось…Объятый желанием, он уже готов был кинуться в атаку, но безотчетный страх парализовал его, сковал движения. Вдруг он сделает что-нибудь не так? Ведь этому предшествует игра, фривольный, легкий диалог — нельзя же просто так наброситься, уподобляясь зверю. Он будет выглядеть последним идиотом.
    — Ну, как? Немного впечатляет? — выпуская дым, лукаво улыбнулась Танечка.
    — Еще бы… — не в силах отвести взгляд, выдохнул Жерносек.
    — Я не зря старалась? — продлевая сеанс, она пошире развела коленки.
    — Алый и малиновый цвета меня волнуют. — Его бросало в жар. Пенис, набухая, едва не разрывал костюм.
    — А голубой? — Она засмеялась и потушила сигарету.
    Он нахмурился:
    — Голубой и непорочно-красный мне не по душе.
    Она спрятала улыбку и сказала серьезным тоном:
    — Насчет голубого я пошутила. Ты завелся слишком быстро. Педики от женских прелестей не возбуждаются. Но я не могу понять, при чем здесь непорочно-красный? Ты презираешь девственниц?
    — Презирать их не имеет смысла. Я хотел сказать другое: этот цвет меня пугает.
    — Пугает? Почему? — удивилась Танечка.
    — У меня к нему предубеждение.
    — Может, ты расскажешь, отчего оно сложилось?
    — Однажды я остался с недотрогой… — Он замялся, покраснел.
    — Ну и…
    — У нас ничего не получилось… — От волнения его голос прерывался. — Мы намучились и разбежались.
    — Ты не смог с ней справиться? — Она очумело расширила глаза.
    — Мне расхотелось. Она комплексовала: сжималась, орала…
    Танечка просунула руку под трико.
    — Возможно, ты был чересчур напорист. Он у тебя такой огромный…
   — Я был осторожен.
    — Тогда, быть может, ей хотелось боли? — хихикнула Буянова.
   — Где же логика?
    — Наши поступки алогичны, дорогой. — Ее тоненькие пальчики побежали по набухшим венам.
    — Ну, а если бы тебе попался девственник? — спросил он после минутной паузы.
    — Я с радостью помогла бы стать ему мужчиной, — улыбнулась Танечка. Она притянула его к себе.
    — Мы будем делать это сейчас? — Голос у него охрип.
    — Да, милый. Я ведь пригласила тебя не для того, чтобы показывать стриптиз.
   — Боюсь, что я не…
    — О, милый! Здесь целый океан! — перебила Танечка. — Видно, ты давно не изливался? У тебя есть девушка?
    — Нет… — изнывая от сладкой боли, признался Игорь.
    — А как ты обходился? Ты мастурбировал? — нежно спрашивала она.
    — Иногда… Когда было совсем невмоготу. Но чаще всего это происходит со мной во сне.
    — Во сне? — Она прекратила ласки.
    — Ну да. Возникают видения, сцены… и вслед за ними — взрыв, освобождение.
    — Бедняга… Я думала, ты трахаешь девиц напропалую. А ты всего лишь фантазер, — сказала она с притворным сожалением. — То, что ты проделывал рукой, испытывал во сне — это не любовь. Это суррогат, подделка… Я тоже однажды попробовала довести себя до исступления подобным образом, — доверительно сообщила Танечка.
    — И что же?
    Она посмотрела пристально, в упор, видимо готовясь принять какое-то решение.
    — Кроме разочарования я ничего не испытала. Наяву, вдвоем — это намного лучше… —   Обжигая взглядом, она сняла блузку. Приподнявшись, сдернула через колени юбку.
«Если не совратить его самой — он так и будет стоять, точно приговоренный к казни. Такое с новичками случается довольно часто. На прошлой неделе одного очкарика я разогревала целый вечер. От шока и смятения он никак не мог сосредоточиться, но и тогда я все устроила…»
    Она была на расстоянии протянутой руки, но Жерносек стоял не шелохнувшись. Он был заложником. Заложником своего страха.
    Тогда, прижав ступни к сиденью, она обеими руками приподняла груди.
    — Они красивые, правда, милый?
    — Они восхитительные. Я никогда таких не видел.
    — Хочешь с ними поиграть?
    Другой в подобной ситуации сразу бы использовал возможность потрогать эти совершенства, эти чудесные округлости, насладился бы их атласной, нежной кожей. Но он стоял как вкопанный — страх перед неизвестностью не покидал его.
    По ее лицу пробежала тень.
    — Девушки, которые привиделись тебе во сне, — они были красивей?
     — Там был размытый негатив. Оригинал передо мной… И он прекрасен, полон жизни, — спохватился Жерносек.
    — Выходит, когда у тебя был взрыв, ты думал обо мне? — просияла Танечка.
    — Да. Я представлял тебя.
    — Во всевозможных позах?
    — В самых разных.
    — Так что тебя смущает? Ведь в мыслях ты это совершил?
    — Боюсь, что я не справлюсь… — Он потупил взгляд.
    — Милый, ты отлично справишься… — заверила Танечка. — Дафнис и Хлоя — до чего были наивны, но и они сумели это сделать, едва их охватила страсть.
    — Я даже не представляю, с чего начать?
     Она потрогала горячий напряженный пенис.
    — Природа все предусмотрела… — Наслаждаясь упругой пульсацией, ее ладонь замкнулась на вершине. — Каких-нибудь рекомендаций, общих правил в любви не существует, — продолжала она, лаская его снизу. — Целуй меня, покрепче обнимай, попробуй вкус помады.
    — И там тоже можно целовать?
    — Конечно, милый. Ведь это так приятно, — сладострастно выгибаясь, подтвердила Танечка. — Целуй меня везде, где посчитаешь нужным, ласкай, где хочется ласкать…
    От ее подробных наставлений, мягких побуждающих движений он стал немного приходить в себя. Воодушевляясь, нежно потрепал ей груди, погладил набрякшие соски.
    — Возьми их в рот, — подсказала Танечка.
    Прижимаясь низом живота, она то посылала короткие меткие удары язычком во впадины ключиц, то нежно покусывала шею, то вдруг неистово и жадно припадала губами к его губам, и тогда их языки боролись, будто два атлета. Его руки наслаждались шелковистой кожей полушарий, скользили по внутренней поверхности атласных бедер.
    — О, милый!.. — Прервав поцелуй, она издала стон. Его рука нашла ее прелестный бугорок.
    Соединив голени за его спиной, она притянула юношу к себе.
    — Милый, я так тебя люблю… — трепеща и вздрагивая, шептала Танечка. Ты нежный, ласковый… Ты все, ты абсолютно все умеешь… — лепетала она в блаженном забытьи. — Ты должен быть во мне, а я в тебе… Ты понимаешь, милый… Я хочу…
    Объятый нестерпимым желанием, он лихорадочно сорвал трико…

                * * *
    Пока он жил в плену своих фантазий, обходясь сновидениями и от случая к случаю утоляя страсть своим нехитрым способом, он чувствовал избыток сил. Партнеры взлетали над ареной, будто тряпичные куклы. После встречи с Танечкой он постепенно стал сдавать. Вроде бы ничего не изменилось — он выступал легко, но криков «браво!» заметно поубавилось. Вес партнеров возрастал пропорционально частоте любовных схваток. Раньше к середине выступления на лбу появлялась только легкая испарина. Теперь он чувствовал, как подгибаются колени, и обильный пот струится меж лопаток. Еще с десяток таких сеансов — и он мог рухнуть посреди арены. Было совершенно очевидно, что в их отношениях намечалась ссора и вслед за ней — разрыв.
    В пятницу на дневном представлении их четверка закончила «пирамиду» и под не утихающие рукоплескания перешла к «колеснице».
    Удерживая равновесие на составленных крест-накрест роликах, он следил за реакцией зала. «Зрители в восторге, стоит ли выкладываться — доводить число этих роликов до максимального — восьми?» Он чувствовал усталость и решил, что ограничится шестью.   Поглядывая на зал, успел заметить, что одна из зрительниц, сидевшая в первом ряду, неожиданно поднялась и стала пробираться к выходу. Он узнал в ней кассиршу Оленьку, страстную поклонницу его таланта. Он был расстроен — до сих пор она не пропускала ни одного его выступления.
    Певец или актер может подолгу наблюдать за публикой, у акробата нет на это времени. Прежде чем она ему примелькалась, ей пришлось просмотреть представление раз тридцать. Такая одержимость вызывала удивление. Даже статую приятно видеть на одном и том же месте. Ну, а если это девушка, которая с замиранием сердца  ожидает выхода и потом весь номер не спускает с тебя влюбленных глаз? К ней невольно проникаешься симпатией. Она становится мерилом твоего успеха.
    Оленька работала  на первом этаже в кассе цирка. При встречах она замедляла шаг, уважительно здоровалась и была так предупредительна, что не сказать ей пару слов считалось бы кощунством. Он обычно говорил: «Привет! Прекрасно выглядишь, крошка». На что она неизменно отвечала: «Спасибо. Вы выступали очень здорово!» Глаза ее светились. «Тебе понравилось?» «О, я была потрясена!» — со значением говорила Оленька. Что она по уши в него влюблена  — было ясно как дважды два. Хотя и без шарма, она была по-своему привлекательна: высокая, стройная, внимательные добрые глаза, всегда ухоженные каштановые волосы. Правда, под белой блузкой лишь намек на существование груди. Но ведь кому-то нравятся и плоскогрудые?
    Проигрывая Буяновой во внешности, она вызывала глубокое уважение своей фанатичной преданностью. И вдруг она демонстративно покидает зал. Он был подавлен, донельзя расстроен, но не  мог признать своего провала. «Скорее всего, она ревнует», — подумал он с досадой.
    На следующий день он подошел к ее окну. Оленька была грустна, задумчива. Заостренное лицо, потухший взгляд… Придерживая листы линейкой, она машинально оторвала билет.
    — Почему ты вчера ушла?
    — Ты еще спрашиваешь? — В голосе негодующие нотки.
    — Конечно. Я должен знать причину. Мне приятно видеть тебя в зале. Твое присутствие меня успокаивает.
    — Вот как? Я думала, что действую тебе на нервы. — Слабая улыбка осветила ее лицо.
    — Ну, а все-таки? — повторил вопрос Жерносек.
    — Ты был далеко не в лучшей форме. И выступал без блеска, кое-как. Твоя не в меру пылкая подружка довела тебя до истощения. Ты похож на загнанную лошадь.
    Он нахмурился — ее слова больно ударили по его самолюбию.
    — Номер всем понравился. Нас принимали на ура.
    — Не обольщайся, — возразила Оленька, — в зале была детвора. В акробатике я кое-что соображаю. Мой отец был акробатом. Он продержался на арене до сорока пяти.
    — Это приличный срок. Многие уходят раньше, — согласился Жерносек.
    — В основном благодаря тому, что соблюдал режим и уклонялся от встреч с чрезмерно пылкими подружками, — уточнила Оленька.
    — На что ты намекаешь?
    — Эта ненасытная гиена загубит твою карьеру, — без обиняков сказала Оленька. — Ты стоишь перед выбором: либо ублажать ее бешеный темперамент и свалиться на арене, либо расстаться с ней и восстанавливать форму. Что тебе больше по душе? — ее испытующий взгляд пронизывал его насквозь.
    — Восстанавливать форму, — помолчав, сказал Жерносек.
    Оленька не верила своим ушам. Она вся напряглась.
    — Конечно, девушка умеренных притязаний тебе не помешает. — Она покраснела. — Наоборот…
    — Кто же эта девушка? — с широкой улыбкой спросил Жерносек.
    — Ты ее не замечаешь… — Она закрыла ладонями лицо.
    И в самом деле. Почему бы ему не попробовать с Оленькой? Она по-своему мила. Буянова слишком эгоистична, чтобы думать о ком-нибудь, кроме себя. «Лучше быть любимым, чем любить самому. Любовь отнимает много сил. Да и объект любви не всегда того заслуживает».
    Он пригласил ее в кино. Оленька вся преобразилась — она горела как свеча. Они направились в «Центральный».
    — Я не знал, что ты из цирковой семьи, — нарушил молчание Жерносек.
    — Ты и не спрашивал. «Привет. Как поживаешь, крошка?» — и больше ничего. Я выросла в цирке. С шести лет отец брал меня на репетиции.
     — Видимо, надеялся, что пойдешь по его стопам?
    — Конечно. Кто об этом не мечтает? Но я его способностей не переняла. На втором поколении природа обычно отдыхает.
    — Мать тоже артистка? — полюбопытствовал он.
    — Да. Была дрессировщицей. Укрощала тигров.
    — Почему ты говоришь о них в прошедшем времени?
    — Они уже не выступают, — пояснила Оленька. — Я — поздний ребенок. Они поженились, когда им было далеко за тридцать.
    — А я из Москвы. Артист в первом поколении. Здесь — один как перст. Снимаю комнату на Володарского, — сообщил он о себе.
    — Что же ты молчишь? Ведь это рядом. Скорее приглашай меня в свою берлогу, — загорелась Оленька.
    — Что ты? Там кавардак, первозданный хаос… — отбивался Жерносек. — Гантели, башмаки, пустые банки валяются вперемешку с книгами. На жалком подобии стола — груда немытой посуды…
    — И в этом богом забытом жилище негде даже и присесть, чтобы на одежде не наставить пятен, — смеясь, продолжила она.
    — Точно, — удивился он. — Как ты догадалась?
    — Это было нетрудно. Неужели я не знаю, как живут молодые артисты? Пойдем — я живо наведу порядок. — Она взяла его под руку.
    Малоспособная к какой-либо карьере, она оказалась замечательной хозяйкой. Через час комната блестела, на столе дымился ужин.
    Он спустился в гастроном, принес бутылку красного вина.
    Оленька свалилась будто снег на голову — он не представлял, как без особого ущерба для самолюбия обоих выйти из этой ситуации. Острого сексуального желания он не испытывал — сказывался многомесячный марафон с Буяновой. Оказаться же несостоятельным перед девушкой, которая его обожествляет, ему не позволяла гордость. Правда, когда она готовила и крутилась у плиты, не без умысла покачивая бедрами, его уставший пенис раза два напомнил о себе достаточно активно, но все же не настолько, чтобы не бояться срыва.
Неожиданно проблему разрешила Оленька.
    — Если хочешь, я могу остаться. Ведь я сама напросилась в гости. Но лучше всего — не опережать события. Я знаю, как усердно тренировался мой отец, ничего себе не позволяя в дни выступлений. Ты тоже должен соблюдать режим. Иначе на арене тебе не удержаться.
    — То же самое говорил завкафедрой нашего училища: «Вы подготовили сложный трюк, усвоили его элементы мышечной памятью, но зарубите себе на носу, стоит накануне «дать дрозда» — все рассыплется, как карточный домик. Режим, дорогие питомцы, — основа всех основ…» — процитировал Жерносек.
    — Он прав. Твой срыв подтверждает это.
    Оленька приходила каждый день. Он тренировался, бегал трусцой, уплетал приготовленные ею отбивные. Она считала пульс, делала специальный массаж, следила за весом. Дела шли на поправку — он снова превратился в Геркулеса.
    Как-то раз, измеряя ему двуглавые мышцы, она нежно провела ладонями по бедрам, по их внутренней стороне. Вверх-вниз, снизу-вверх. О, музыка прикосновений! Повторяя линии набухающей, растущей плоти, тоненькие пальчики на мгновение задержались в паху. Сладкая мелодия пробуждения разлилась по его телу.
    Находиться рядом, любить и воздерживаться от близости ей стоило больших усилий. Но, альтруистка до самозабвения, она справлялась с этим. Теперь ее чувства вырвались наружу. Взгляд ее полыхал, трепетал от подступившего желания…
    Буянова была ненасытной, страстной. Оленька не уступала ей по части темперамента, но насыщалась сразу. Два-три движения — и продолжительный оргазм сотрясал ее тело. С каждым днем он все сильнее влюблялся в Оленьку — у нее был редкий талант существования вдвоем.   Вскоре они поженились.
    — Я бы еще поняла, если бы ты увлекся какой-нибудь красавицей. Но променять меня на эту шилохвостку… Негодяй! Ты у меня об этом пожалеешь, — бушевала Буянова. — Я тебе устрою трюк… Будешь помнить о нем всю жизнь.
    И она сдержала обещание. Отец Буяновой был директором цирка. С ее подачи рассерженный папаша сократил его номер наполовину и стал чинить всякие препятствия, из-за которых он был вынужден уйти.
    Жерносек запил — стал появляться в злачных местах. Однажды в пьяной драке из-за девушки, которая, судя по ее горячим взглядам, была не против развеять его тоску, он отдубасил четырех молодцов из банды Филонова. Один из них в горячке выхватил пистолет и уже приготовился всадить в него пулю. Меценат — он находился в зале — сделал предупреждающий жест. Подойдя к нему, поинтересовался, где он накопил столько силы-матушки. Жерносек простодушно ответил, что был акробатом в цирке. Тогда Филонов, расспросив его подробнее, сказал: «Заливать горе водкой может и дурак. Умный человек — всегда найдет применение силе».
    Жерносек был в отчаянии: путь на арену закрыт, других способов заработать он не знает, жить на зарплату Оленьки — не позволяла гордость. Выполнив ряд поручений, он вступил в банду Филонова. А спустя четыре года тот сделал его своим помощником.
    Признавая превосходство ума хозяина, который, сплетая хитроумные планы, осуществлял лишь общее руководство делами группировки, Жерносек был непревзойденным виртуозом по части их исполнения. Перед ним трепетали сутенеры, являясь лишь мускульной силой, склоняли головы «быки», пресмыкались бандерши, на почтительном расстоянии держались официанты.
    Что касается самой постановки дела — оно было организовано по следующей схеме. Ночных бабочек, входящих в пятерку, опекал сутенер. Он распределял их по «рабочим площадкам». «Быки» занимались охраной. «Дипломаты» утрясали дела с милицией. «Наводчики» выявляли одиночек, снимающих клиентов на свой страх и риск.
    В случае возникновения потасовок, словно из-под земли появлялась «группа быстрого реагирования». В нее входили отборные головорезы.
    Были и другие объекты: «филиал» — где устраивались кутежи с участием «элитных девочек», велись переговоры с чиновниками из городских служб; «спецателье» — там изготавливалась всякого рода порнопродукция, а также снимки проституток, упрощающие работу сутенеров. Клиенту оставалось лишь сравнить предполагаемые достоинства с тем, что он испытывал на самом деле. «Брачная контора» — вместе с подставными женихами переправляла наиболее ярких представительниц местного развлекательного цеха куда-нибудь в Швецию, Турцию или Германию. По прибытии их сдавали в ночные клубы и притоны. Пользуясь связями среди воротил подпольного бизнеса, эти аферы успешно проворачивал Филонов.