Вольноотпущенник прости. Часть четвертая

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Глава первая
Прошло два года. Как обычно, мне некогда было любоваться зимними красотами. Некогда было вдыхать воздух приближающейся весны.
Я вбежал в подъезд, не дожидаясь лифта, влетел на пятый этаж. Войдя в квартиру, на ходу скинул куртку, бросился в кабинет, там уже трещал телефон. Взяв трубку, услышав, что это не Морозов, бросил.
— Асенька, принеси мне кофе, — крикнул я, раскладывая на столе бумаги.
— У меня обед готов, — отозвалась она.
— Через десять минут я исчезаю.
— Тебе звонили из какого-то рекламного агентства, я там записала. Звонил Еранцев, приглашал нас в дом ученых, – прямо с порога рапортовала Ася.
— Вот и прекрасно, сходи, проветрись, – не глядя, я взял из ее рук кофе. — Спасибо.
— Морозов говорит, что реконструкция вам слишком дорого обойдется, да и вообще это выбрасывание денег на ветер.
— У меня не шарашкина контора, а издательство. И потом, много ли понимает твой Морозов, а вот Еранцев – архитектор, он понимает… – я говорил машинально, не отрываясь от бумаг. — Асенька, звонят, наверно, это Морозов, он мне очень нужен.
— Слушаюсь, – иронично отозвалась Ася.
Я ждал, когда войдет Морозов, однако никто не входил. Я невольно стал прислушиваться к голосам в коридоре. Ася кого-то упорно не хотела пропускать. Голос, робко ей отвечающий, мне почудился до странности знакомым.
— Ася, кто там?
Она не отвечала, и это встревожило меня. Подождав минуту или две, я не выдержал, вышел сам.
Перед Асей стоял рослый, сухощавый светловолосый паренек, смущаясь, он смотрел на нее синими огромными глазами. Меня обдало сухим жаром. Это был Ник. Сердце пугающе упало вниз.
— Что с мамой? – спросил я, не веря в появление Ника.
Выглядывая через голову Аси, Ник, кажется, и сам не понимал, как и зачем он здесь.
— Мама меня к вам послала…
— Послала?!
Должно было произойти нечто чрезвычайное, чтобы Антонина осмелилась напомнить о себе, тем более через сына. Предчувствие недоброго дрожью отозвалось в груди.
— Ты так вырос, что я тебя с трудом узнал, пойдем ко мне. Асенька, кофе, бутерброды.

В кабинете я усадил Ника на диван, а сам сел в кресло. Нику было неловко в непривычной обстановке, мне же от его неожиданного появления, видимо поэтому мы молчали, оба не зная, как начать разговор. Ася вкатила столик с едой. Она заметно нервничала, с опасением поглядывала на Ника. Ей явно не хотелось оставлять нас вдвоем, она демонстративно села рядом с Ником.
— У тебя в городе дела? – обратилась она к нему, но он не отвечал.
— Видишь, он тебя стесняется, оставь нас, – попросил я как можно мягче.
Ася неохотно и медленно покинула нас. Только сейчас я заметил, что Ник оставался в куртке.
— Что же ты в одежде, раздевайся, у нас тепло, и давай ешь, пей.
— Спасибо. Только я не могу у вас долго. Мне бы сегодня вечером уехать…
— Да-да, ты нажимай, нажимай, — проговорил я, все еще не в силах прийти в себя. — Тебя, вероятно, Андрей привез…
— Разве вы ничего не знаете? — поразился Ник.
— Не знаю? — насторожился я. — Не знаю чего?
— Ну ведь письмо, я послал вам письмо, год назад…
— Письмо? Какое письмо? — изумился я, пугаясь все больше и больше.
— Ну, как же! – с обидой воскликнул Ник. — Я ведь писал, про папу писал, что он погиб, про маму…
— Андрей погиб?! – глухо произнес я, отказываясь что-либо понимать. Нервно схватил со стола пачку сигарет, закурил.
— Ну да, в автокатастрофе, разве вы…
Потрясение во мне росло с каждой минутой, вместе с ним чувство чего-то неотвратимого. Ник замолчал. Я пускал густые кольца, смотря в одну точку, пытаясь переварить происходящее.
— Вот тут, – робко заговорил Ник. Он подал мне какую-то бумажку. — Это очень срочно, хорошо бы сегодня, мама сказала, что вы сумеете это достать…
— Что это? – Я взял бумажку, пробежал глазами какие-то замысловатые названия. — Что это? Название лекарств? Мама серьезно больна?
— Хорошо бы, если бы вы сегодня достали, чтобы мне уже к вечеру, а то там мама одна…
— Одна, – повторил я, не понимая, что меня пугало до слабости в ногах.
Неожиданно в кабинет влетел Морозов. Он был в ярости. Он кричал, о том, что его все обманывают, что он умывает руки, что он никакой не редактор, он требовал, чтобы я избавил его от журнала. Из его путаной речи я ничего не понял. Я под самый нос сунул ему бумажку, которую дал мне Ник.
— Вот, посмотри, ты в этом лучше меня разбираешься, возможно, все это достать сегодня, сейчас?
Морозов машинально прочел список.
— Ты что, неизлечимо болен, это что? – Морозов даже побледнел.
— Нет, не я…
— Не ты? – Он недоверчиво посмотрел на меня. — Это очень сильно действующие обезболивающие, это наркотические лекарства… их выписывают только… их за месяц-то не достать…
Я вздрогнул. Смутно, но я, кажется, начал что-то понимать, невозможность появления Ника, невозможность достать лекарства и это падение сердца. Я, было, вновь потянулся к сигаретам.
— Саныч, ты на машине?
— Да… но я тебе машину не дам! – машинально отступая, испугался он, не столько моего вопроса, сколько моего вида.
— Саныч, поехали, поехали! – неуверенно командовал я. — Коля, поехали!
— Куда? — воскликнули оба в один голос.
— К маме, и быстрее, быстрее!
— Домой? — поразился Ник. — А как же…
— Достанем, а сейчас нужно ехать… — я умоляюще смотрел на Морозова.
— Но я не могу, у меня номер горит… ты взвалил на меня, а я…
— К черту твой номер, все к черту!
Я выталкивал его в коридор, подгоняемый тревожным осознанием беды.
— Нет! Я не пущу! — Ася бросилась ко мне на грудь.
— Асенька, умоляю, потом, потом. – Я грубо ее оттолкнул. — Коля, выходи! — приказал я.

До самой машины Морозов тщетно пытался объяснить, что он никуда не может ехать, говорил, что я чокнутый, но я не слушал. Пожалуй, я никогда так не был уверен в правильности своего действия. Время, его уход, я чувствовал так же, как биение собственного сердца. Наконец мы все трое сели в машину. Морозов все еще надеялся меня образумить, и не решался включать зажигание. Но, взглянув на меня, неожиданно сдался.
— Между прочим, при пожаре звонят ноль три, – раздраженно заметил он.
Я криво усмехнулся, сказал, куда ехать, и дружески хлопнул его по плечу. Я сам не знал, какая сила гнала меня туда, я не смел не подчиняться ей. Время – оно вело свой, особый, роковой отсчет. Даже в сиянии заснеженного леса было что-то тревожное. Ник сидел на заднем сидении, я боялся повернуться к нему, но, похоже, он разделял мое беспокойство.
— Теперь куда? – сдержанно спросил Морозов, когда мы въехали в поселок.
Я хотел сразу к дому Антонины, как два года назад, но дорога была занесена снегом, по ней проходила лишь узкая, аккуратно вычищенная тропинка.
— У остановки затормози и жди. Коля, пойдем.
Ник шел впереди. Мне казалось, что он шел слишком медленно, хотя мы почти бежали. Я невольно задавался вопросом: не безумие ли все это? Быть может, как когда-то давно, я лишь поддался на зов прошлого? И просто, не ведая того, рад был любому намеку на возврат в немыслимое? Однако я никогда не испытывал такого страха, как сейчас, он был в каждой клетке моего тела. Во всех мозговых извилинах.

В дом мы с Ником вошли одновременно, и удивились, увидев за столом неизвестную старушку. Впрочем Ника она знала, завидев нас, она сразу бросилась к нему.
— Коленька! Как хорошо, что ты приехал, а то я тут не знаю, чего и делать-то. Дом-то страшновато оставлять. Мой старик, наверное, извелся…
— Где мама?
— Где Антонина… Ивановна? – спросили мы разом.
— Горе -то у нас какое, мил-человек! – запричитала старушка. — Учительница-то в больнице…
— Как в больнице!
— Ах, беда, беда… — продолжала она причитать. — Коля-то как уехал, мы недалече от остановки живем, я видела, еще подумала, куда учительница парня отправляет, на днях то ей худо было, без Коли ей никак нельзя…
— Когда ее увезли, куда? — в нетерпении перебил я.
— Почитай после часу, как сынок ейный уехал, я скоро пришла, я к учительнице-то в последнее время часто захаживала, она как мужа схоронила…
— Вы тут за парнем приглядите…
— Пригляжу, пригляжу, Коля-то…
Но я уже не слышал, опрометью вылетая из дверей.

Как я ни уговаривал Морозова остаться в машине, он все же пошел со мной. Мой вид, верно, не внушал ему доверия. В фойе больницы он с силой усадил меня нс скамейку.
  Сидеть! – скомандовал он. – Я скоро.
Через полчаса он спустился по лестнице с высоким мужчиной без возраста, худым, со строгим лицом. Я сразу стал засыпать его вопросами, он же твердил одно: к больной никого не пускают. Тщетно разбиваясь о его сухость, я что-то кричал и даже требовал. Он вовсе замолчал, как-то странно глядя на меня. Морозов, было, стал его упрашивать, но доктор, положив ему руку на плечо, заставил сесть. Затем доктор обратился ко мне:
— Кто вы  будете Антонине Ивановне? – недоверчиво спросил он. — Насколько я знаю, у нее нет ни близких, ни родных, кроме сына.
— Нет, есть, какая разница! Вы не имеете права не пускать меня к ней!
— Вы напрасно горячитесь, молодой человек, здесь решаю я.
— Я должен ее видеть… я должен знать, что с ней… — я схватил доктора за руку. — Я должен ее видеть!
Доктор огляделся вокруг, мы привлекали внимание больных.
— Пойдемте, – неохотно пригласил он.
Мы поднялись к нему в кабинет. Я вновь стал возмущаться, просить, требовать.
 — Успокойтесь!
Он подал мне воды, я залпом выпил.
— Доктор… — подпрыгнул я со стула.
— Сядьте! – повысил он тон. — Я не знаю, кем вы ей приходитесь, но вижу, вам она действительно не безразлична. При иных обстоятельствах я вас просто выпроводил бы… В общем постарайтесь выслушать меня как можно спокойнее, – голос доктора заставил меня притихнуть. — Вы знали, что Антонина Ивановна много лет состоит у нас на учете как сердечница?
— Нет, то есть… я…
— Примерно два с половиной года назад, – спокойно продолжал он. — Ее болезнь переросла в редчайшее заболевание сердца. Эта болезнь практически неизлечима, но ее еще можно было приостановить… – доктор вдруг замолчал. — Антонина Ивановна отказалась от операции… – через долю секунды добавил он.
— От операции? — повторил я с пересохшим горлом.
— Не перебивайте, иначе я вас выставлю! Я не обязан всего этого вам говорить, и говорю только потому… Мы пытались ее уговорить, но она до невозможности упряма…
— Именно! Именно! — воскликнул я. — Пустите меня к ней?!
— Я не договорил! При  иных условиях, может быть, все могло быть иначе, природа человека непредсказуема, и сама Антонина Ивановна из породы сильных людей, в общем обстоятельства ее жизни были не в пользу выздоровления… В последнее время болезнь значительно обострилась, короче говоря,. ей оставались считанные месяцы, если не меньше...
— Постойте, — остановил я, уловив в его словах нечто страшное. — Вы как-то странно говорите…
— Странно? Наверное, — задумчиво ответил доктор. — Дело в том, что и два с половиной года назад она уже была обречена, а нынче она устала и, видимо, решила превысить дозу…
— Я не понимаю, — болезненно перебил я. — Что вы хотите сказать?
—  Просто она ускорила неизбежное…
— Нет! — вздрогнул я. — Этого не может быть! Она не могла, не могла, а сын…
— В ее положении и неделя много…
Я понимал и не понимал слова доктора, голова кружилось, внутри все горело.
— Пустите меня к ней? — взмолился я.
— Это бессмысленно, она не приходит в себя, и вряд ли уже придет…
Доктор вдруг задумался, пристально посмотрел на меня, и кивком головы приказал следовать за ним.

Мы вошли в палату. У больной сидела молоденькая медсестра. Доктор попросил ее выйти, затем вышел сам.
То, что лежало на больничной койке, ничего общего с Антониной не имело. Ее лицо сильно вытянулось, приобрело цвет земли, в нем не было ни кровиночки. Щеки впали, глаза провалились. Сплошь седые волосы обрамляли это страдальческое лицо. «Да она ли это?» – с ужасом подумал я, оцепенев на месте. Но это была она: ее высокий лоб, ее аккуратный, прямой нос, ее тонкие линии подбородка. Я вспомнил ее в лесу, когда впервые вгляделся в ее черты, поразившие меня жизнью, одухотворенным огнем. Шершавый ком подкатил к горлу и чуть не удушил. Превозмогая гнетущую боль, я подошел к койке, опустился на стул. О, это была она! Только рядом с ней я мог дышать полной грудью, и хотя сейчас дыхание было сжато, я чувствовал, что живу. «Тоня, мне все равно, какая ты, лишь бы ты была со мной…». Я осторожно взял ее худую руку, поднес к губам.

— Тоня! – прошептал я. — Это я, я с тобой…
Ее рука вдруг дрогнула. Через несколько секунд она открыла глаза. Сквозь всю безжизненность в ее глазах внезапно вспыхнул огонь радости.
— Зачем, зачем? Почему ты ничего не сказала? Почему никогда ничего не говорила?!
— Ты… это ты… я знала… знала… – беззвучным голосом произнесла она, делая невозможное усилие над собой. Внезапно она забеспокоилась, глаза ее растерянно забегали. — Ник… Ник…
— Он со мной, со мной, не волнуйся.
— Не отпускай… не оставляй его… доктор… записки…
— Нет, не отпущу, вы теперь принадлежите мне, мы будем вместе…
Я не понимал ее бессвязной речи, смешивающейся с сильным грудным придыханием. Мне приходилось напрягаться, чтобы расслышать ее слова.
— Не плачь… не плачь… доктор… записки…
— Я увезу тебя в город, там хорошие врачи… Тоня, только живи… живи… я буду твоим рабом…
Я боялся сжимать ее руку, никогда не чувствовал в ней такой хрупкости.
— Вит…
Антонина неестественно приподнялась, будто всей собой потянулась ко мне, на миг жизнь вернулась в ее ослабленное тело, из последних сил она сжала мою руку.
— Поцелуй меня… – еле слышно попросила она.
Я осторожно коснулся губами ее сухих губ, и тут ее рука стала разжиматься.
— Тоня-я, не-ет! – взвыл я, с ужасом осознавая, что она умирает. — Не уходи! Не оставляй меня! – в голос зарыдал я.
— Прос…
Ее глаза медленно закрылись, голова спокойно откинулась на подушку. Внезапно ее измученное, неузнаваемое, лицо сделалось просветленным, умиротворенным.
— То-о-ня! – закричал я во весь голос, упав на ее бездыханное тело.

Очнулся я от режущей боли в глазах. Как оказалось, это снег слишком ярко сиял на солнце. Я не сразу сообразил, что сижу на улице. Рядом сидел Морозов. Никогда я не видел у него такого перепуганного, бледно-мертвенного лица.
— Двигаться можешь? – спросил он приглушенно.
— У меня страшно шумит голова.
— Это от уколов. Целых два вкатили тебе.
— Давно мы здесь?
— Часа три, на улице с полчаса, доктор посоветовал. Только тебя и мороз не берет.
— Где она?
— Где полагается, не волнуйся, я за всем приглядел, документы оформил…
— А Ник, он ведь не знает… Боже, как я ему скажу! — В отчаянии я зажал голову руками.
— У парня родные-то есть?
— Ты же слышал, у них никого нет… только я…
Как странно, когда все существо одна сплошная боль, память живет сама по себе, и как-то становится слишком навязчивой. Сотни картин прошлого вставали перед моим взором. Мне вспоминались мать, отец… все невозвратное.
— Ты так напугал меня, – робко заговорил Морозов. — Кто тебе эта женщина?
— Мечта, сон, явь, смерть, жизнь — все! Была она, был я…
— Так т-ы что-о, любил ее? – изумленно протянул он, не веря в то, что мое сердце способно вообще кого-то любить.
— Не знаю, я сейчас ничего не знаю! Ник, что теперь будет с ним? Саныч, ты уж прости меня, езжу я на тебе, только это потому, что я предан тебе, как и ты мне. Я прошу, не бросай меня сейчас.
— Ей-Богу, не пойму, то ли в тебе столько души, что ты сам ее боишься, то ли ты просто дурак, Сергеич, – горько усмехнулся Морозов.

Глава вторая
Прошло сорок дней. Время будто остановилось. Я часто ловил себя на непонимании происходящего, путая утро с вечером. Тем не менее, журнал издавался, и полным ходом шла реконструкция будущей фирмы. Здание, что мы взяли под аренду, оказалось довольно ветхим, его практически приходилось отстраивать заново.

Ник жил у нас. Ася с трудом мирилась с его присутствием. Впрочем, он редко выходил из гостиной, даже есть предпочитал в одиночестве. Если мы случайно встречались в коридоре или на кухне, он говорил неизменное: «Завтра я уезжаю». Этой фразой он возвращал меня к жизни, и ужас охватывал меня при мысли, что он будет один в деревне. Я просил его повременить, но не смел предложить ему остаться навсегда. Что-то подсказывало: не останется. Со мной Ник был сух и сдержан. Я не удивлялся. За последние несколько лет он слишком много пережил. Ник напускал на себя взрослую самостоятельность, забывая о том, что он еще совсем ребенок. Наивно, беззащитно он произносил свою заученную фразу. И эта же беззащитность поддавалась на мои робкие уговоры, однако не они заставляли его медлить и чего-то ждать. Я это чувствовал, а объяснить себе не мог. В Нике многое настораживало и пугало, особенно его внутренняя закупоренность.

Ник от меня отстранялся, Ася тоже не желала со мной общаться. Все пришло к какой-то безысходности, а я пребывал в прострации. Я думал только о том, что нужно как-то решать с Ником, а как?

Однажды у нас состоялся тяжелый для меня разговор. Еще открывая дверь, я почувствовал, Ник ждет меня в коридоре. Только я переступил порог, как Ник заявил о том, что он много пропустил в школе, да и дом отсырел, наверное, и снег нужно спускать с крыши. Мне показалось, будто он ждет, что я предложу ему съездить вместе. Да, он ждал, но ждал чего-то другого. Он мог уехать в любой момент, не нуждаясь на то в моем разрешении. Я глупо отвечал дежурными фразами, а он сверлил меня синевой своих больших глазам, и в них кроме презрения я ничего не видел. Усмехнувшись, он развернулся и скрылся в гостиной.

Когда Ник ушел, я почувствовал испарину на лбу. Не замечая, что  продолжаю находиться в куртке, я вошел на кухню. Ася молча подала мне обед. Кроме нее мне не с кем было поделиться своей тяжестью. Отодвинув тарелку, я закурил.
— Знаешь, когда я с ним говорю, у меня все жилы напрягаются. Я теряюсь, чувствую, что говорю не то и не так, и жду, что он вот-вот развернется, оденется и уйдет. Каждое утро я просыпаюсь со страхом, что он уехал. Я хочу и не смею просить его остаться, я будто слышу его отказ…
— И пусть себе едет, чего насильно-то держать. Он уже тогда был парнем самостоятельным, теперь тем более не пропадет! — бросила Ася, громко гремя посудой.
— В том-то и дело, его никто не держит, он сам себя держит, а почему?
— Сам же его уговариваешь каждый раз. Виталик! – вдруг вскипела Ася, кинув со злостью ложки в раковину. — Когда ты откроешь глаза? Неужели ты не видишь, ему мы не нужны, не нужны! Пусть убирается в свою деревню!
— Ты что, не с той ноги встала! – Я прикрыл дверь в кухню.
— Это ты сразу на обе хромаешь!
— Ты хочешь, чтобы я его выгнал?
— Отпустил.
— Куда? В гнилую хибару? В деревню, чтобы он там так же пропал, как его мать? Кто его будет кормить? Ему только кажется, что он может свернуть горы,  на деле лишь хребет себе сломает. Ему нужно учиться…
— Ну не переломал же до сих пор, Андрея-то, вон, уж сколько нет! – выпалила Ася.
— Не понял? – встрепенулся я.
— Кто же, как не он ухаживал целый год за этой больной старухой? — ревностно бросила Ася, отчего-то смутившись.
— Постой-постой, я что-то плохо соображаю… О гибели Андрея ты узнала только после похорон, о болезни Антонины я тебе ничего не говорил, и…
— Мне Морозов все рассказал, – отмахнулась Ася.
— Морозов? Он знает ровно столько, сколько, вон, тот голубь на подоконнике…
— Значит, Ник, какая разница, я и сама не дура…
— Где письмо?
Ася вздрогнула, но к моему удивлению, не растерялась.
— Письмо? Какое письмо? Я забыла, мне надо сбегать в одно место, я обещала соседке…
Я дернул ее за руку. Она резко ударила по моей.
— Я его сожгла! – с вызовом выкрикнула она. — Я свое защищала, я за свое боролась, я имею право, а она нет, нет! И пусть, пусть он убирается в свою деревню! – исступленно выпалила она.
— Ася! – Ее вызов, ненависть ошарашили меня. — Так нельзя! – Терялся я. — Нельзя, чтобы чувства до такой степени овладевали сердцем и разумом, нельзя все подчинять только им. Это не она, а он просил о помощи! Ты даже не представляешь, что ты наделала. Я теперь многое понимаю, ведь я в его глазах выгляжу подлецом и предателем, понимаешь ты это или нет?!
— Мне все равно. Я знаю, что в моих глазах ты выглядишь идиотом! Виталик, решай: или я, или он!
— Опомнись, девочка!
Потрясенный, я испугался не столько за себя, сколько за нее.
— Мне скоро двадцать семь лет, я давно уже не девочка! Я устала, устала! Я все время чего-то жду и боюсь. Живу, как на вулкане. А теперь вообще, как в склепе. Боже, ее нет, нет, она умерла! А, я живая, живая, но тебе…
— Замолчи, безумная! Ты ослеплена ревностью. Не смей, слышишь, не смей трогать память этой женщины! Ты не имеешь права судить, никто не имеет права судить другого. И ты не можешь обвинять меня в безразличии к тебе. У меня не было, и нет, никого дороже тебя. Я бы отдал все, чтобы не причинять тебе боль. И я даю тебе все, что ты хочешь, я живу для тебя. А ты… у тебя на уме одни шмотки, вещи, деньги. Ты только умеешь покупать, не имея понятия, откуда берутся деньги, ведь ты за всю жизнь не заработала ни копейки! Чтобы иметь шикарные занавесы, импортную мебель, модные шмотки — нужно зарабатывать, вкалывать надо с утра до вечера. Ты что-то давно не вспоминаешь о своих друзьях. Где они? Хорошо, если там, где им и положено быть. А у меня, как и раньше, ни гроша в кармане. У меня ничего нет. Мне не страшны ни пожары, ни катастрофы, мне нечего терять. Я просто работаю, делаю, что могу. Ты не смеешь выдвигать ультиматумы. За меня жизнь давно сделала выбор! Хочешь ты того или нет, но я обязан поставить парня на ноги. Не только потому, что я ей обещал, а потому, что она когда-то дала мне почву под ногами. Нужно уважать не только свои чувства, но и чувства других…
Я не слышал своего голоса, лишь удары молота отдавались в груди. Боль, отчаяние, безысходность, все разом взорвалось, и вдруг я почувствовал, как сдавило дыхание, сердце словно повисло на ниточке.
— Черт, Ася… сердце.
— Виталик! — она в испуге кинулась ко мне.
— В аптечке валидол…
Когда меня немного отпустило, я взял Асю за руку.
— Пойми, кроме нас, ему некому помочь. – Она опустилась на пол, спрятала лицо в мои колени. – Ничего, мы справимся, вот увидишь, только нужно потерпеть… потерпеть…


Глава третья
В последнее время я старался приходить домой как можно раньше, подгоняемый постоянным страхом не застать Ника. Не раздеваясь, я заглядывал в гостиную. Ник обычно лежал на диване и читал. На мое появление он не реагировал, но, увидев его, я успокаивался, зная, что это успокоение только до утра.

Так было и в этот вечер. Ник привычно лежал на диване и, кажется, спал. Мне нестерпимо хотелось сесть с ним рядом, я не посмел, лишь бессильно выдохнув, тихонько прикрыл дверь.
Я прошел к себе, сел за рабочий стол, закурил. Я размышлял о том, что произошло в моей жизни за последние годы. Однако о чем бы я ни думал, каждый раз возвращался в тот страшный день, пытаясь связать в одну нить обрывчатые слова Антонины. Она хотела сказать что-то важное. Меня смущали ее слова «доктор», «записки», я решил, что первое относится к ее лечащему врачу, наверное, я что-то должен был узнать у него. «Записки» скорее относились к ее архиву. И все же что-то не вязалось.
Ах, если бы Ася не сыграла со мной злую шутку, может, я успел бы ей помочь, и не было бы такого жуткого конца. Я не мог простить себе последней нашей встречи с Антониной. Теперь я знал, о чем она тогда пыталась сказать. Почему я не вышел из машины? Как мог не выйти? Нервно стиснув лоб ладонью, я зло потушил сигарету в пепельнице. Вдруг послышалось робкое шарканье за дверью. Ник осторожно прошел в кабинет, сел на самый край дивана.

— Мне пора, – тихо произнес он, не поднимая головы.
— Ты прав. Решать что-то необходимо… Коля, – твердо начал я. — Послушай, тебе не нужно уезжать, я завтра же займусь твоим переводом в городскую школу… если ты не хочешь у нас, я могу тебе снять комнату…
— Мне от вас ничего не надо. Я домой, у меня дом не топлен, и наверстывать надо…
— Коля, – Не от слов, от холодности Ника, терялся и пугался я. — Ты, конечно, все будешь решать сам. Но подумай, каково тебе будет одному…главное, на что ты будешь жить…
— Мне помогут, я буду учиться и работать.
— Помогут? Может быть. Только люди не очень-то любят помогать, чаще они глухи к чужому горю, а я бы мог…
— Кто вам сказал, что вы мне нужны?
— Если ты из-за письма…
—Проехали, – развязно перебил он.
— Виталик, тут к тебе пришли, – Ася просунула голову в дверь.
— Кто там еще? Меня нет, нет! – с досадой выкрикнул я. — Коля, давай договоримся так…
–
Открылась дверь, на пороге показался незнакомец. Это был высокий мужчина лет сорока. Светлые волосы аккуратно обрамляли слегка вытянутое лицо с ровными, тонкими чертами. Наружность его невольно располагала. Однако как он вошел, у меня дрогнуло сердце. Этот человек не то пугал, не то тревожил.
— Простите меня за вторжение, – заговорил он приятным голосом. — Я с важным поручением, к тому же у меня очень мало времени
— Коля, – обратился я к Нику, прячась от пытливого взгляда незнакомца. — Мы еще не договорили, пожалуйста, дождись меня, ладно?
Ник скривил рот и вышел. Я понимал, для него сейчас всякий друг – враг. В каждой протянутой руке он видел жалость, как к брошенному котенку, которому все сочувствуют, и никто не берет, а он ждал добра и ласки. Той любви, что кончилась со смертью родителей. Задумываясь о Нике, я заметил, как незнакомец с живым интересом провожал его взглядом.
— Извините, я, действительно, по важному делу, оно непосредственно касается вас.
— Меня? – поразился я. Незнакомец был взволнован не меньше меня. — Проходите, если вы с тем, чтобы у нас... так у нас издательства как такового еще нет, мы пока работаем под шапкой будущего издательства, и пока — настороженно отвечал я, невольно напрягаясь, присутствие гостя меня давило. — Но вы может быть из рекламного агентства?
— О нет, Виталий Сергеевич, я к вашему делу не имею никакого отношения. Меня зовут Егор Дмитриевич, я психиатр, у меня своя клиника…
— Доктор?! – Меня пробило внутри холодом.
— Я был в командировке, поэтому не смог прийти раньше, я вернулся неделю назад.
Только сейчас я заметил в его руках папку, которую он держал с особой бережностью.
— Секретарь мне передала пакет, он пришел больше месяца назад…
Доктор подошел к столу, аккуратно открыл папку, вынул из нее довольно толстую пачку рукописных листов.
— Ваши сумасшедшие еще и графоманы? – глупо и невольно съязвил я, отчего-то страшно занервничав.
— Посмотрите внимательно, этот почерк вам ни о чем не говорит?
Я искоса бросил взгляд на рукопись, и вдруг каждая жила ослабла в моем теле, это был почерк Антонины.
— Это невозможно! – воскликнул я. — Как? Откуда… то есть, – мысли у меня путались. — Что это? И кто вы такой в конце концов, откуда вы знаете...
— Мы познакомились давно, к сожалению, не при веселых обстоятельствах. Как вы понимаете, коль это было прислано мне, я прочел рукопись. Я мечтал бы это оставить себе, но Антонина Ивановна просила ее передать вам. Главное, чтобы это не было поздно для вас, – странно добавил он, почему-то посмотрев на дверь.
— Поздно? – встрепенулся я. — Что вы имеете в виду? И куда еще позднее, когда ее больше нет.
— Нет? Что значит, больше нет? – На этот раз вздрогнул доктор.
— В начале марта она умерла…
Машинально отвечал я, пристально наблюдая за незнакомцем. Его внезапная бледность, потемневший взгляд, все говорило о том, что он хорошо знал Антонину. Отчего я еще больше злился и терялся.
— Сердце? –  тихо спросил доктор после долгого молчания.
— Однако…
—Я должен был …должен был… – не слыша меня, с собой говорил доктор.— Простите, я пойду, – очнулся он. — Извините.
— Конечно, – рассеянно ответил и я.
Я смотрел на дверь до тех пор, пока не вошла Ася.
— Кофе будешь? – спросила она, ставя на стол чашку с кофе. – Что это с тобой, на тебе лица нет? Кто этот вежливый человек?
— Чересчур вежливый, – процедил я. – Ты еще кофейник принеси, я буду сидеть всю ночь, у меня срочная работа.
— Опять по ночам работаешь, а потом свалишься…
— Не ворчи, принеси кофейник, – приказал я.
Ася, пожав плечами, вышла из кабинета.