Тихий Дон отрывок кн 4. ч7. гл. 1. 2012г

Михаил Шолохов. ТИХИЙ ДОН: книга 4, часть 7, глава 1.
Донская природа
И знойная степь,
Аксинья шагает
Босыми ногами
Ей холод земли
Приятно прочесть,
От крупной росы
Подол подбирая.
Подарок земли –
Тепло ее трав,
И ноги целует
Старик – суховейник,
И вот уже близко
Зелень дубрав,
Поляна лесная
Прохладою веет.
Родная природа
И пестрая степь,
Кустарник шиповника
Кстати, пришелся
Аксинья спешит
Под ним отдохнуть,
Стараясь укрыться
От жаркого солнца.
Прекрасна природа
И вольная степь!
Кукушка гадает
Над жизнью кого – то,
И чибис, летая,
Все хочет спросить:
« Чьи вы?» -
Пропев по нотам.
Красива Аксинья,
Но счастья ей нет,
Григорий – отрада, награда…
И с ландышем
Потерявшим цвет,
Любовь сравнима, однако:
Сначала невинна,
Чиста белизною,
Затем, увядают цветы…
И горечью терпкой
Печалью одною
Живешь напоенная ты.
И сон – избавленье,
На миг одолеет…
Не слезы блестят,
А роса…
Шиповник – шипы,
Но, и он пожалеет
Алые осыпав паруса.

Вот и теперь: с предельной ясностью восстановив в памяти черты бесконечно дорогого лица, она тяжело задышала, заулыбалась, выпрямилась и, кинув под ноги недостиранную рубаху мужа и ощущая в горле горячий комок внезапно подступивших сладких рыданий, шепнула:
 — Вошел ты в меня, проклятый, на всю жизнь!
Дул сильный юго-восточный ветер. Он летел издалека, приустал за ночь, но к утру всё же донес горячий накал закаспийских пустынь и, свалившись на луговую пойму левобережья, иссушил росу, разметал туман, розовой душной мглою окутал меловые отроги придонских гор. Аксинья сняла чирики и, захватив левой рукой подол юбки (в лесу на траве еще лежала роса), легко шла по лесной заброшенной дороге. Босые ноги приятно холодила влажная земля, а оголенные полные икры и шею ищущими горячими губами целовал суховей.
 На открытой поляне, возле цветущего куста шиповника, она присела отдохнуть. Где-то недалеко на непересохшем озерце щелоктали в камыше дикие утки, хриповато кликал подружку селезень. Мир открылся Аксинье в его сокровенном звучании: трепетно шелестели под ветром зеленые с белым подбоем листья ясеней и литые, в узорной резьбе, дубовые листья; из зарослей молодого осинника плыл слитный гул; далеко-далеко, невнятно и грустно считала кому-то непрожитые года кукушка; настойчиво спрашивал летавший над озерцом хохлатый чибис: «чьи вы, чьи вы?»; какая-то крохотная серенькая птаха в двух шагах от
 А из-под куста боярышника сочился бражный и терпкий душок гниющей прошлогодней листвы.
 Ненасытно вдыхала многообразные запахи леса сидевшая неподвижно Аксинья. Исполненный чудесного и многоголосого звучания лес жил могущественной первородною жизнью. Поемная почва луга, в избытке насыщенная весенней влагой, выметывала и растила такое богатое разнотравье, что глаза Аксиньи терялись в этом чудеснейшем сплетении цветов и трав.
 Улыбаясь и беззвучно шевеля губами, она осторожно перебирала стебельки безыменных голубеньких, скромных цветов, потом перегнулась полнеющим станом, чтобы понюхать, и вдруг уловила томительный и сладостный аромат ландыша. Пошарив руками, она нашла его. Он рос тут же, под непроницаемо тенистым кустом. Широкие, некогда зеленые листья все еще ревниво берегли от солнца низкорослый горбатенький стебелек, увенчанный снежно-белыми пониклыми чашечками цветов. Но умирали покрытые росой и желтой ржавчиной листья, да и самого цветка уже коснулся смертный тлен: две нижние чашечки сморщились и почернели, лишь верхушка — вся в искрящихся слезинках росы — вдруг вспыхнула под солнцем слепящей пленительной белизной.
 Так в слезах и уснула, лежа ничком, схоронив в ладонях заплаканное лицо, прижавшись опухшей и мокрой щекой к скомканному платку.Ветер снижался, падал на доцветающий куст шиповника, под которым спала Аксинья.