Мединский Общество слишком долго ждет реформ

21 мая министром культуры России назначен  Владимир Мединский.

Мединский: министр-патриот-государственник

Какие идеалы будет отстаивать  новый глава Министерства культуры?

В новом правительстве должность министра культуры занял 41-летний историк и писатель Владимир Мединский. Судя по реакции общественности, это назначение стало настоящим кадровым сюрпризом. Можно предположить, каких перемен в культурной политике теперь следует ожидать.
Владимир Ростиславович Мединский, уроженец города Смела (что в центральной Украине), с самого начала своей карьеры совмещал политическое поприще с гуманитарным. Он с отличием окончил факультет международной журналистики Московского государственного института международных отношений,  прошел стажировку при посольстве России в США, в начале 1990-х основал PR-агентство «Корпорация Я», руководителем которого был до 1998 года. Литературно-публицистическая, научная и академическая работа, включая преподавание на факультете журналистики МГИМО, ведется Мединским параллельно с выполнением статусных государственных функций.
Он входит в генеральный совет «Единой России», а также в правление фонда «Русский мир», популяризирующего русскую культуру за рубежом, и в постоянную делегацию Федерального собрания Российской Федерации в комитете парламентского сотрудничества «Россия – Европейский союз». В конце 1990-х занимал важные посты в налоговых органах (имеет чин государственного советника налоговой службы II ранга), в начале 2000-х был советником заместителя председателя Государственной думы РФ. Был депутатом Госдумы IV и V созывов; в течение краткого времени, с ноября 2011 года, занимал пост председателя комитета ГД по культуре.

Владимир Мединский широко известен своей публицистической и просветительской деятельностью, в рамках которой последовательно отстаивает исторически подкрепленную прорусскую позицию. В книгах, объединенных в серию «Мифы о России», он проводит демонтаж расхожих негативных представлений о нашей стране с позиций просвещенного консерватора и патриота-государственника.
Названия говорят сами за себя: «О том, кто и когда сочинял мифы о России», «О русском рабстве, грязи и «тюрьме народов», «О русском пьянстве, лени и жестокости», «О русском воровстве, особом пути и долготерпении».
В этих книгах Мединский выступает как остроумный и эрудированный полемист, сравнивая, в частности, исторические реалии России и Европы и делая выводы, резко противоречащие всевозможным западным и либеральным стереотипам. Согласно оценке ИД «КоммерсантЪ», данная серия стала самым тиражным историческим книжным проектом современной России.

Это направление общественного дискурса согласуется как с одним из недавних государственных постов Мединского – членством в президентской комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России, так и с темой докторской диссертации, защищенной Мединским в 2011 году. Вокруг этой работы, посвященной проблемам объективности в освещении российской истории второй половины XV – XVII века, в научных кругах разгорелась бурная полемика. Критики упрекали автора в недостаточной компетентности и заимствованиях из других работ, однако нашлось немало специалистов, парировавших эту критику и выступивших в защиту историка.

В 2012 году Владимир Мединский дебютировал в художественной прозе, выпустив исторический роман «Стена».
Одним из самых известных публичных заявлений Мединского остаются его слова о том, что тело Ленина необходимо вынести из Мавзолея.

Политический консультант Андрей Перла не считает назначение Владимира Мединского на пост министра культуры такой уж большой неожиданностью. «Я, как и все остальные, не мог знать, как именно будет выглядеть состав нового правительства, – сказал он газете ВЗГЛЯД. – Но есть вещи, которым странно удивляться. У нас есть стереотип, согласно которому член правительства – это непременно человек, ранее сделавший мощную карьеру чиновника, карьеру  государственного служащего. Однако если мы посмотрим на другие демократические страны, на страны пресловутой «двадцатки» или «восьмерки», то окажется, что далеко не всегда так. Вот, скажем, Франсуа Олланд становится президентом, формирует новое правительство, и мы видим, что из 34 его министров 30 никогда не руководили ни одним государственным ведомством, у них нет такого опыта. Пугает ли это Францию? Нет, поскольку министр – это политическая фигура, которая отвечает за проведение политики президента в своем ведомстве. А опытные бюрократы в правительстве найдутся, их там много. Да, Мединский до сих пор занимался по большей части не бюрократической, не аппаратной тематикой, а политической. Но как раз с этой точки зрения его назначение может быть названо логичным».
По мнению Андрея Перлы, новое назначение хорошо тем, что Мединский не является непредсказуемой фигурой – это человек с совершенно четкими и не раз озвученными взглядами.

Известный публицист и политолог Егор Холмогоров предполагает, что культурная политика под началом Владимира Мединского приобретет необходимую долю здорового консерватизма и будет направлена в более рациональное русло.

 «Это абсолютно нормальное назначение, – заявил Холмогоров газете ВЗГЛЯД. – Я очень рад, что министерский пост получил человек, в чьей карьере видное место занимает борьба с русофобской пропагандой. Видный полемист, написавший несколько интересных книг на соответствующие темы, безусловно заслуживал карьерных успехов и повышений. Насколько Мединский идеален именно на посту министра культуры – это вопрос, потому что в каком-то смысле он является в большей степени экспертом по образованию, чем по культуре. Видимо, отдать его сразу Министерству образования побоялись, хотя это было бы очень хорошим вариантом. Однако нужно учитывать, что Министерство культуры у нас финансирует такую весьма затратную вещь, как кино, а снимают у нас то, что потом приходится выбрасывать в мусоропровод, причем выбрасывать как по художественно-эстетическим, так и по нравственно-идеологическим соображениям. Снимается, в частности, квазиисторическое кино, после которого от страны и от ее истории зрителя просто тошнит. Мединский неоднократно высказывался по этому вопросу, и от него можно ожидать ряда соответствующих решений. То есть если именно он будет решать, давать деньги режиссерам-русофобам или не давать, то от его назначения уже будет огромная польза».
По прогнозу Холмогорова, деятельность Мединского на посту министра культуры будет означать также некоторый пересмотр наметившегося в последнее время курса на поддержку радикальных культурных практик. Институции, пропагандирующие и продвигающие современное искусство, а также отдельные альтернативные деятели могут лишиться эксклюзивной поддержки, так что в ближайшее время вряд ли можно ожидать сенсационных событий вроде вручения премии «Инновация» арт-группе «Война».
Вместе с тем, по словам эксперта, Мединский не является оголтелым консерватором,  лишенным интереса ко всему новому и экспериментальному, так что наряду с поощрением классических форм культуры можно рассчитывать и на продолжение диалога Минкульта с прогрессистами.

http://vz.ru/culture/2012/5/21/579826.html





http://g0lden-key.livejournal.com/2647234.html

Владимир Мединский: «Общество слишком долго ждет тех реформ, которые нужны»

«У Путина есть две перспективы. Либо меняться вместе с обществом, ситуацией и вступить в авангарде этих изменений, либо «заморозить» историю. Оба варианта возможны, просто второй, думаю, плохо закончится».

Комиссия по противодействию фальсификации истории будет распущена.

Екатеринбург, 28 февраля 2012 года.   (Новый Регион, Александр Родионов)
 
 Екатеринбург посетил известный историк и публицист, профессор Владимир Мединский. Он привез на Урал свой новый, на этот раз художественный роман – «Стена». Произведение посвящено одному из самых интригующих периодов российской истории – Смутному времени и оккупации Москвы в XVII веке. Корреспондент «Нового Региона» встретился с профессором Мединским и узнал, почему могут распустить комиссию по противодействию фальсификации истории, может ли власть «заказывать историю», как это делал Сталин, почему не хотят хоронить тело Ленина и как может отреагировать на демократические митинги Владимир Путин.

– Н.Р. Владимир, поздравляем Вас с выходом первого художественного романа. До этого вы занимались только наукой и публицистикой. Роман «Стена» посвящен периоду русской «Смуты» – скажите, почему Вы выбрали этот временной отрезок?
– В.М. Я писал о том, что интересует лично меня. Просто мои ощущения попали в резонанс с ощущениями моих многочисленных читателей. Никакими маркетинговыми исследованиями я не занимался.
– Н.Р. А почему выбрали именно тему русской «Смуты»?
– В.М. Случайно получилось. Натолкнулся на хороший сюжет, который не проходят в школе и который малоизвестен. Даже в самом Смоленске. Обидно стало. Я ведь всегда в своих публицистических книгах пишу, что наша история недораскручена, что не хватает о ней фильмов и романов, решил восполнить. Хватит причитать, надо практически это исправить.
– Н.Р. Хорошо. Вы входите в состав комиссии по противодействию фальсификации истории, у вас есть благодарность от президента Медведева за эту работу. Не расскажете подробней про этот орган – с кем и чем он борется?
– В.М. Скажу честно – это было собрание энтузиастов, которое после того, как ушел Нарышкин (Сергей Нарышкин, глава комиссии, ныне спикер Госдумы РФ, прим. НР) не занимается ничем. И у меня есть сильное опасение, что комиссию распустят. Это новость.
– Н.Р. Причем в своем роде даже сенсационная… И что будет дальше?
– В.М Да, есть такое опасение, что распустят комиссию. А что будет дальше? Ничего. У нас и так комиссия, к большому сожалению, работала исключительно на энтузиазме организаторов. Этакий странный орган без аппарата, без людей, без бюджета – без ничего. Собирались раз в полгода, чего-то там обсуждали – кто-то что-то на своем уровне старался делать…
– Н.Р. Каков итог этих собраний?
– В.М. Для того чтобы заниматься историческим просвещением, сохранением исторической памяти, нужны люди, которые несли бы политическую ответственность за это. Ну, а поскольку это была задача «№ 1999», лежащая на Нарышкине, я вообще удивляюсь, как ему два раза в год хватало времени на это. Для остальных же это была просто общественная нагрузка. Кто-то делал ее с большим энтузиазмом, кто-то – с меньшим. Еще у нас были такие члены, которые вообще не были ни на одном заседании – им просто было все равно. Их вписали туда по должности, но им это было совсем не интересно.
– Н.Р. Вы как профессиональный историк, как считаете, – действительно ли кто-то фальсифицирует историю России и с этим нужно бороться?
– В.М. Я думаю, что нет – на эту проблему надо смотреть шире. Есть необходимость в исторической политике у государства. А ее у нас нет – все развивается спонтанно, «самостийно». Вот при Сталине историческая политика была – был заказ на исторические фильмы, исторические книги. Например, роман «Петр Первый» написан Толстым по непосредственному приказу Сталина. Были и другие шедевры. Потому что человек (Сталин, прим. НР) знал толк в идеологии и промывании мозгов. Сейчас все пущено на самотек и КПД, естественно, «ниже плинтуса».
Сам я считаю, что такая комиссия ни с кем бороться не должна. Необходимо эту комиссию просто преобразовать в некий политический орган. Что-то типа Совета при президенте по историческому просвещению. Или сохранению исторической памяти. Который бы занимался не столько противодействию фальсификациям, сколько позитивному распространению исторических знаний, поддержкой государственного исторического кино, книг, журналов, проектов. Чтобы этот орган консолидировано отвечал за историческую политику в стране. Не так как сейчас – «кто-то до чего-то дорвался и что-то заимел», а некое министерство.
– Н.Р. Прямо-таки целое министерство?
– В.М. Ну не министерство, конечно, бюрократизация тут ни к чему. Но, тем не менее, компактный политический орган. У которого были бы полномочия определять политику, давать рекомендации.
– Н.Р. Во время СССР была другая политическая система – «кругом были враги» – этим можно как-то объяснить такой сталинский заказ. Как Вы думаете, как бы сейчас все отнеслись к книге, которую написали по приказу Владимира Путина?
– В.М. Нормально бы отнеслись – если роман получился хорошим, хорошо бы отреагировали. Плохо – не заметили бы. Сейчас рынок «напичкан» разного рода литературой – исторической, псевдоисторической. К сожалению, читают мало сейчас, меньше чем в советские времена. Главное сейчас – телевизор.
– Н.Р. Владимир, у вас есть любопытные высказывания о Сталине в духе – тот факт, что он не покинул Москву в первые дни войны говорит, что он был готов умереть вместе с народом. Вы не идеализируете образ «вождя народов»?
– В.М. Нет. Я вообще мало чего являюсь сторонником. Просто Сталин – историческая фигура. Нельзя к таким фигурам подходить с черно-белой линейкой. Одно дело – это внутренняя политика Сталина, которая во многом достойна порицания и осуждения, другое – позиция Сталина по внешнеполитической позиции СССР. Здесь он себя вел как «державник». Я бы так к этому подходил – надо стараться трезво смотреть на вещи.
– Н.Р. Год назад Вы выступили с инициативой предать тело Ленина земле. Но инициатива не нашла поддержки ни во власти, ни в обществе. Как думаете, почему?
– В.М. Мы боимся принимать решения. Часто руководствуемся в принятии важных идеологических решений соображениями: а как рейтинг, а выборы, как бы ни обидеть кого-то из достопочтенных избирателей. И часто вопросы добра и зла и просто здравого смысла в сиюминутной политической суете отходят на второй план. Поэтому такие вопросы и не решаются.
– Н.Р. Сейчас в России наблюдается подъем гражданского правосознания – люди выходят на митинги, требуют честных выборов. Такого в России не было уже давно. С чем это связано?
– В.М. Это связано с тем, что общество слишком долго ждет тех реформ, которые нужны. И наиболее активная часть общества требует ускорения, внимания и уважения к себе. Это нормально.
– Н.Р. Этот общественный запрос будет выполнен, как думаете?
– В.М. У Путина есть две перспективы. Либо меняться вместе с обществом, ситуацией и вступить в авангарде этих изменений, либо «заморозить» историю. Оба варианта возможны, просто второй, думаю, плохо закончится.



Год российской истории и культурный код

Это интервью  я со своими друзьями изучил обстоятельно.
 И рекомендую вам. У нас с вами слишком много вопросов, на некоторые из них Владимир Мединский дает умные ответы


Единство отечественной истории, ее нравственный стержень — важнейшая составляющая культурной политики.

Об этом говорит министр культуры России, историк, политик и писатель Владимир Мединский в интервью Андрею Сорокину.

— В одной из своих предвыборных статей президент Владимир Путин легализовал такие понятия, как «общие культурные коды», «единство истории», «культурная политика». Впрочем, вы в своих работах этими понятиями  и раньше руководствовались. У этих понятий в целом какое прикладное значение?

— Собственно, государство может стоять либо на насилии, либо на добровольном объединении общества вокруг системы общепринятых и общепонятных абстрактных ценностей. Понятно, что мы говорим не в категориях «или — или», а в категориях сочетания этих принципов с теми или иными приоритетами. В мирное время это, может быть, проявляется не так ярко, но в моменты кризисов, войн имеет решающее значение. Сила режима определяется не количеством штыков, готовых убивать за деньги, а количеством людей, готовых умереть за этот режим бесплатно. А готовность умереть за абстрактную идею — что, кстати, является главным отличием человека от животного — определяется только идеологией. Как формируется идеология? Она стоит на многих китах, главный из которых — культурный код, а в его рамках — исторический код.

Можно сказать, что исторический код — это часть культурного кода. Культура — это просто более широкое понятие, можно назвать это цивилизационными ценностями.

— Как, по-вашему, должна строиться история в связи с идеологией? Не заузит ли идеология исторический спектр?

— История — самая политизированная из гуманитарных наук. История — политика, опрокинутая в прошлое, как говорил академик Покровский, основоположник большевистской историографии. Она объективно политизирована.

Конечно, государство может ей просто не заниматься — тогда историей будет заниматься кто угодно под любым углом. А у школьника будет в голове либо вакуум, либо мусор. Потому что когда тебе в одно ухо говорят, что Александр Невский — герой, а в другое — что он коллаборационист, то, учась в 6-м классе, очень трудно сделать сознательный вывод.

Так что лучше уж государство политизирует историю, чем кто попало или чужое государство. Нельзя это пускать на самотек. Понимаете, ведь русскому языку тоже можно не учить — как-нибудь, мол, на улице научатся. Или литература. Вот мы учим сейчас в школе Толстого, Пушкина, Шолохова, но не учим Баркова, Веничку Ерофеева, Лимонова… Это цензура? В какой-то степени да: признано, что вот этих писателей школьникам знать полезно, а остальных — как повезет. Это и есть программа.

Я считаю, что и с историей подход должен быть такой. Должна быть программа — пантеон героев, реперные точки, аксиомы, которые вы должны знать. Причем знать не по датам — в чем порочность принципа ЕГЭ, который сводится к заучиванию цифр, дат, фамилий, — а знать и понимать логику событий, их закономерности, нравственные основы. Ведь не страшно путаться в точной дате Ледового побоища, но важно понимать, чем оно важно для нашей истории, для нашего народа, в чем был исторический выбор Александра Невского. И в таких вещах ЕГЭ не обойдешься.

— Что такое в вашем понимании «единство отечественной истории»?

— У нас принято «искать историческую правду» только в чем-то одном, частном: то это времена Алексея Михайловича Тишайшего, то правда — это Петр Первый, то правда — это большевики, либо правда — это белогвардейцы. Я склонен говорить, что это все — правда в какой-то степени. Где-то мы ошибались, где-то заблуждались, где-то пошли не по тому пути… Но надо перестать оценивать историю по идеологемам — надо оценивать историю по нравственному критерию, по нравственному служению.

Мы не знаем, почему Михаил Фрунзе, служа красным, проявлял большую порядочность, больший гуманизм, чем многие другие красные командиры. Ну вот решил он, что служить красным — благое дело, и в своих действиях при этом руководствовался привычными нравственными ценностями. А из таких действий история и складывается. Точно так же мы можем найти в тот же период огромное количество извергов-белогвардейцев, равно как и огромное количество белогвардейцев с высокими нравственными принципами.

Поэтому надо все-таки людей различать не по идеологическому, временному, преходящему принципу, не по погонам, а по тому нравственному стержню, который ими двигал. И вот если мы с точки зрения нравственного стержня будем свою историю оценивать, тогда она будет для нас единой, а не рваной. Да, будут какие-то пограничные ситуации, но это будет единая Россия.

—  То есть именно нравственный стержень? А, допустим, такой стержень, как интерес государства Российского?

— Это производная от нравственного. Возьмем историю Отечественной войны 1812 года — она уже далеко, поэтому проще уйти от преходящих идеологем. Каков был интерес правящей, скажем так, элиты государства? Побить Наполеона, не отдать власть и собственность. Интерес духовенства и подавляющего числа верующих — сохранить православие, потому что армия Наполеона шла как армия безбожников. Ну и известен лозунг Французской революции: повесить последнего короля на кишке последнего попа. Вот с чем они шли к нам. И вот в этом отношении нравственные цели — защита своего уклада, Родины, веры — совпали у народа и элиты, и получилась синергия, получилась Отечественная война.

Есть примеры, когда эти вещи идут в разные стороны. Казалось бы, есть государственный интерес проложить железнодорожную ветку от Транссиба до Порт-Артура через Маньчжурию, через китайскую территорию.

И дешевле, и эффективнее, и торговать так удобнее — очевидный государственный интерес и интерес крупного капитала. Но никто не удосужился объяснить народу, зачем это нужно, чего русскому мужику там делать, под Порт-Артуром, и насколько нравственна эта война с Японией. Японец что — под Рязанью стоит и вере православной угрожает? Нет вроде. Ага, мы тут, оказывается, государственный интерес на чужой земле защищаем. А на поверку даже не государственный, а интерес концессионеров околопридворных.

Так вот и государственный интерес был логичный и правильный, и политика Николая Второго в движении на Восток была совершенно разумной и отвечала государственным интересам. Но эта политика и порожденная ей война не отвечали интересам народа, не имели нравственного стержня, и войну эту мы с треском проиграли даже не столько в военном, сколько в нравственном смысле. Военный неуспех сейчас вообще ставится под сомнение, и в любом случае он был незначителен на фоне нравственного неуспеха. Когда полураспущенная армия перла в эшелонах обратно на Запад и солдаты, мобилизованные крестьяне, демонстративно не подчинялись офицерам и могли даже об офицерский орденок цигарку затушить на глазах у всех — вот когда Февраль начинался, вот откуда пресловутый «приказ №1» Временного правительства взялся. Это было гораздо страшнее, чем усеянные трупами сопки Маньчжурии и заросли кустарника в окрестностях Мукдена. Это было предвестие апокалипсиса Российской империи.

—  Та картинка русской истории, которую вы продвигаете, перпендикулярна «устоявшемуся и общеизвестному», то есть тем самым расхожим мифам, разоблачению которых вы посвящаете свои книги. По сути, сейчас у наших сограждан мозги набекрень с точки зрения понимания собственной истории. Почему? В чем проблема: плохое образование, недоверие официальным версиям истории — тем более что в них и запутаться недолго — и, наоборот, безоглядное доверие всему альтернативному или пресловутое «преклонение перед Западом» как черта русской интеллигенции, а то и вообще русского менталитета?

— Нет у меня ответа на ваш вопрос. Всего по чуть-чуть, и все оказывает свое воздействие. Пару месяцев назад, когда только-только вышла книжка «Стена», я задал вопрос третьекурсникам МГИМО — ну казалось бы, не самая гуманитарно необразованная аудитория: как звали трех мушкетеров, ну хотя бы «партийные» клички? Все, естественно, в курсе. Хорошо. А как звали кардинала? А следующего за ним кардинала? А герцога, который первый министр при королеве Англии? А королеву Франции? А короля? Оказалось, более или менее знают, только в номере Людовика путаются. Ладно, простительно.
А теперь следующий вопрос: назовите имя и фамилию одного российского исторического деятеля — военного, церковного, государственного — той же эпохи. Сколько правильных ответов? Правильно — ноль. Даже не то что правильных — вообще ноль понимания, о каком времени хотя бы идет речь. У нас же в школах до сих пор история России и остального мира идут параллельными потоками, которые не пересекаются. Хорошо, даю подсказку: Ми-нин… Ах, да, конечно, тогда еще и Пожарский. Хорошо — еще одну фамилию? Все. Больше ничего. Какой там Филарет, Гермоген, Шуйский, Лжедмитрий, Скопин…

Это к качеству образования. А на таком качестве образования цветут буйным цветом и воспроизводятся чудовищные фантомы. Я недавно в твиттере выложил забавы ради реальные цифры потерь участников Второй мировой войны — так там изумление. Да не может быть! А как же «семь к одному»? А как же «трупами завалили»? А были и возмущенные: да что вы, мол, тут агитпроп разводите! Мы же знаем, что трупами завалили, у Солженицына так написано, а вот у Бориса Соколова написано, что мы вообще 40 миллионов положили, а еще один самодеятельный историк подсчитал, что якобы большинство мирных граждан погибло не в нацистской оккупации, не в концлагерях и Хатынях, а на нашей территории, потому что советские власти их сами голодом заморили.

Я даже не хочу в этой ахинее разбираться, не хочу уточнять, откуда что взялось, — я хочу эту ахинею сжечь. Даже не потому, что это антинаучно, а потому, что эта ложь обрушивает фундамент, на котором стоит наше государство: обрушивает нашу уверенность в том, что предки жили и погибали не зря.
Есть вещи, которые нельзя ставить под сомнение — просто в целях самосохранения. Тем более что эти вещи —   правда.

— Хорошо. Имеем факт: мозги набекрень, а нам нужно их еще раз набекрень поставить — в другую сторону. Как вы себе это практически представляете?

— Государственной политикой в области культуры и истории. Я считаю, что Министерство культуры должно быть одним из главных в России. Потому что соотношение культуры и экономики — это соотношение такое: что первично, материя или сознание? Мы должны понимать, что они равнопервичны. И когда мы ставим культуру на 25-е место, когда мы сводим нашу культурную политику к проведению «дней Франции в Италии», чем у нас любит наша культурная элита успешно и эффективно побаловаться, это все, финиш.
У нас же сейчас Год российской истории, вы не забыли? Вот год провозглашен, и ничего не происходит.

У нас же историческая политика в государстве отсутствует как данность. И культурной политики нет — есть некие акции в области культуры, а политики нет. А историческая политика — слов таких не понимают. Не понимают, что история есть мощнейший фундамент национального самосознания, мощнейший источник патриотизма. Вот как у нас была историческая политика при Сталине, так потом про нее и забыли. Можно как угодно оценивать историческую политику Сталина, но она была. Человек знал в этом толк. А мы к этому относимся просто никак.

У нас в итоге вместо исторической политики одна госкомиссия по поводу 200-летия Отечественной войны — что-то там она делает. И, по-моему, все уходит на ремонт Бородинской панорамы и Триумфальной арки. А что ее ремонтировать? 44 года всего простояла на новом месте после воссоздания — достаточно было просто помыть. Другая комиссия — 400-летие преодоления Смуты, вообще не знаю, чем она занимается. Третья комиссия будет, очевидно, к 400-летию дома Романовых, и тоже не понимаю, что она будет делать, как и зачем. Еще есть 150-летие Столыпина — его кое-как отметили, да и то в первую очередь за счет энтузиазма Михалкова. Так у нас на каждую дату не наберется Михалковых с его таранными способностями.
Вот Сталинградской битве — 70 лет. Кто о ней вспоминает? Ну хотя бы Бондарчук в формате 3D…

Ну и как венец всему — в связи с Годом российской истории закрыли комиссию по противодействию фальсификации истории. Не могу сказать, что она как-то сильно себя проявила, но это была чуть ли не единственная инстанция, которая хоть как-то занималась идеологией в государстве в рамках своего участка. У нее было неудачное название, и в условиях отсутствия аппарата, без копейки денег она мало что могла сделать. Но хотя бы как-то она задавала вектор в обсуждении тех или иных тем. Сейчас нет и этого.
Пакт Молотова — Риббентропа: была  хорошо организованная кампания на Западе, призванная узаконить принцип равной виновности нацистской Германии и СССР, абсолютно политическая акция, и вот здесь комиссия поработала. И фильмы были, и книги, я сам ездил с лекциями по странам СНГ, у меня книжка вышла «Война» как результат всей этой работы. Второй вектор — Нюрнбергский трибунал: не так широко, но многое было сделано, по крайней мере, в академических кругах.

— Сейчас все это затухнет, и будем вместо государственной политики в области истории Триумфальную арку ремонтировать. А что, на ваш взгляд, можно было бы сделать?

— На месте гостиницы «Россия» в Зарядье, насколько я знаю, планируется разбить парк. Там было бы логично открыть памятник Гермогену, о котором сейчас говорят. Но почему бы на этом месте вообще не сделать уникальный исторический парк? Эта площадка ведь одним краем упирается в уникальный, чудом сохранившийся историко-архитектурный памятник — палаты Романовых.

Но такой тематический парк в самом центре можно было бы посвятить не только династии Романовых, а вообще истории России. Открыть там памятники историческим личностям разных эпох, проводить там выставки под открытым небом, показывать отрывки из фильмов, давать спектакли, проводить мероприятия исторических клубов. Чтобы это было не просто, стандартно говоря, «любимое место отдыха москвичей», куда можно прийти и ненапряжно выпить пару баночек пива, а чтобы это было такое место отдыха москвичей, где они сами и их дети могли бы каждый раз узнать что-то новое об истории России, посмотреть ее, прикоснуться к ней. Я даже не знаю, есть где-нибудь еще такой тематический парк, но почему бы нам не перенять чей-то опыт, если есть, или не быть первыми, если нет? Такая идея очень уместна, я считаю, в Год истории, раз уж мы его провозгласили.

— Вот, к примеру, представим себе: открытие прямо сейчас в Москве памятника Сталину и премьера фильма про Берию — про настоящего Берию, про «прораба империи», — это какой эффект будет иметь? Восстановление справедливости, шаг к единству истории, провокация раскола в обществе?

— Я не считаю, что любая позитивизация тех или иных исторических деятелей может вести к расколу. Даже если до этого приучили думать об этих деятелях плохое, а мы найдем хорошее и вытащим это на первый план, хуже не будет. Гораздо хуже, когда в человеке, который уже икона, начинают искать червоточинку. Вот вы порезались. Есть два подхода. Первый — мазнуть йодом, прилепить пластырь и забыть навсегда. Второй подход — взять ржавый гвоздик, начать себе порез расковыривать и приговаривать: «Как же это меня угораздило! Какой же я неаккуратный! Какой я идиот! Какая я скотина! Вот никто не порезался — один я порезался, потому что неполноценный».
Вот так и доковыряешься до ампутации.

Наше общепринятое отношение к собственному прошлому, к собственным героям — ровно по второму сценарию. Да заканчивайте вы в прошлом ковыряться — оно уже прожито. В нем не ковыряться надо — им гордиться надо. И не обходить стыдливым молчанием очевидные успехи и заслуги.

Я уже упоминал историю с пактом Молотова — Риббентропа. Я тогда по телевизору отстаивал перпендикулярное общепринятому мнение — ну вы знаете, принято считать, что это очередное кровавое преступление кровавого сталинизма. На самом деле, понятно — наоборот: это очень своевременное решение, благодаря которому мы обскакали всех на полкорпуса на вираже. Сурков тогда смеялся: мол, Мединский так защищает пакт, будто сам его подписывал. Так вот как раз так оно и есть: именно мы, наша страна, его и подписывали. Это наша страна и наша история.

— Нет ли противоречия между единством истории и противоречивостью, неоднозначностью тех или иных событий и их оценок? Демократично ли это — вести дискуссии в академических кругах, а для широкого пользования предоставлять какую-то отобранную версию или трактовку?

— Никакой тут нет недемократичности.

Во-первых, есть вопрос образования. На уровне образования обязательно должны предлагаться канонические версии — максимально взвешенные, максимально выверенные, максимально бесспорные. Не все выпускники общеобразовательной школы станут профессиональными историками и будут рыться в деталях. Но они должны иметь базовый набор знаний, который является самоценностью, тем самым нравственным стержнем.
То же самое — русский язык, литература. Не все будут писать стихи и даже не все будут в дальнейшем читать что-то, кроме Донцовой и Марининой. Но все должны знать Пушкина и Гоголя. Это канон, который дается обязательно. Этот гуманитарный канон и закладывает обязательную систему ценностей, на которых и базируется культурный код.

И вот, во-вторых, когда из таких качественных людей путем отбора формируется научное сообщество — в нашем случае историческое, — то пускай внутри него и идут споры, ищутся новые факты. И если в результате этих споров будут убедительно установлены факты, которые противоречат канону, — да, тогда мы подправим канон.

Вот сейчас мы знаем, что за весь период сталинских репрессий с 1921 по 1953 год было вынесено около 800 тысяч смертных приговоров. Предположим, будет научно установлено, что их было больше — только научно, по документам, а не так, что «я прочитал Солженицына и пришел к выводу, что никак не меньше ста миллионов», — тогда мы в каноне к этой цифре добавим новую, доказанную, понимание масштаба трагедии у нас от этого не изменится. Но не надо на этой трагедии спекулировать и бесконечно самоистязаться.

— Мифы и контрмифы. Так или иначе, отражение истории в произведениях искусства — это вопрос трактовок и даже домыслов. Есть же разница между мифом о 28 героях-панфиловцах и художественным вымыслом о штурме некой «цитадели» гражданскими лицами с черенками от лопат? Какой вы здесь предложите критерий — как отличить «полезный» миф от «вредительского»?

— Я думаю, по тому же нравственному стержню, о котором мы с вами уже говорили.

Во-первых, домысел или миф не должны противоречить большой исторической правде, логике событий. Во-вторых, они не должны противоречить базовым цивилизационным ценностям, включающим в себя и гордость за свою историю, за свою страну. С этой точки зрения какая разница — было героев-панфиловцев 28, 50 или 130? Хотя, кстати, есть данные, что тот плакатный образ, запущенный в советскую пропаганду в 1941 году, имел вполне реальные основания. Но, как бы то ни было, независимо от цифры образ 28 героев-панфиловцев более чем правдиво, объективно и исторично отражает героизм наших воинов в битве за Москву.
Что касается «черенков от лопат», вы знаете по этому поводу позицию Михалкова: снимал не документальное кино, а «военную сказку-притчу». Здесь работают законы другого жанра.

Но меня с этой точки зрения еще больше разочаровал недавний фильм «Шпион». Там тоже объясняют, что снимали «сказку». Обидно, ведь и актеры замечательные, и отработали хорошо, и режиссерские и технические решения, на мой вкус, интересные. Но все впечатление портит ложный «историзм», когда в угоду «сказочному сюжету» искажаются реальные события, их логика, тем более такое трагическое и определяющее для нашего культурного кода событие, как Великая Отечественная война.

Хочу обратиться к деятелям искусств. Если вы делаете «сказку», то не привязывайте ее к реальным, но искаженным вами историческим личностям, замените их такими же вымышленными персонажами, хотя бы как у Абуладзе в «Покаянии» или у Захарова в «Убить дракона». Поверьте, ваши аллегории выглядят гораздо более органично, когда в них задействованы орки и гоблины, эльфы и гномики или уж совсем канонические Чеширский кот и Мартовский заяц. Во всяком случае, это более естественно, чем когда на сюжет в стиле фэнтези наложены конкретные исторические персонажи, и вписан этот сюжет в знакомый исторический контекст.

— Как вам представляется практическая реализация культурной политики? Какие эффективные политические инструменты вы видите между цензурой сусловского образца и безынициативностью государства?

— Цензура — ни в коем случае. Это омертвляет культуру. В конце концов, мы это уже пробовали, и плохо закончилось. Государство должно сформировать идеологию, элиты должны сформировать идеологию. И дальше в рамках этой идеологии оказывать системную поддержку. Для этого нужно сформулировать свои стратегические цели, а наше государство не хочет или просто боится свои стратегические цели формулировать.

Цель должна быть понятна: допустим, восстановление единого союзного пространства хотя бы на базе экономического союза с максимальной политической интеграцией РФ, Украины, Белоруссии и Казахстана. Вот понятная цель хотя бы, допустим, на ближайшие десять лет. Дальше просто. Все, что идет в рамках этого, — единая история, общие учебники, строительство домов дружбы, — все во благо. И так каждый день, тысячу раз по тысяче разных важнейших системообразующих вопросов.

Иначе тогда… зачем? Зачем жить? От чемпионата до чемпионата Европы по футболу? Это не масштаб России. Чтобы всенародно мечтать о втором месте на чемпионате Европы после четвертого, такая огромная, сложная, многомерная страна не нужна. Тогда лучше разделиться и существовать в своих крошечных бельгиях. Иначе будет несоответствие формы и содержания.
Страна такой формы, как Великая Россия, должна иметь соответствующее содержание.
***

«Стена», на которой сшивается русская история

В начале 2012 года Владимир Мединский дебютировал в жанре художественного литературного произведения — вышел его роман «Стена» об обороне Смоленска во время первой русской Смуты. По сути, Мединский-писатель просто исполнил пожелания Мединского-публициста: упаковал в литературный сюжет свои представления о позитивной мифологизации русской истории.

Роман характеризуется словом «нормальность»: нормальность сюжета, нормальность героев, нормальность эмоций, которые требуются от читателя. На нас идет враг, мы всем народом с ним сражаемся за родную землю — это нормально. Воины на крепостной стене — бесспорные герои, их верные женщины — бесспорные героини, их враги — бесспорно несимпатичные персонажи, а предатели — вообще отбросы. Это тоже нормально. Читатель переживает за наших, которые бьются с чужими, — это совсем уж нормально.

В книге нетрудно найти идеологемы, прямолинейно перенесенные из «Мифов», — о русских национальных нравах и ценностях, да еще в сравнении с нравами и ценностями европейскими; об очевидной вредоносности безалаберного и некритичного смешения одного и другого, а также о смертельной опасности подмены первых вторыми (обратите внимание на типажи смоленских «олигархов»).

Отдельное огромное спасибо за уважительно выписанный и без всяких полутонов и оговорок положительный образ Лаврентия. Да, того самого — он у нас в истории один такой. С этим образом Мединский вообще стал первопроходцем. Наконец-то!

Конечно, даже при всей масштабности своей фигуры Лаврентий Берия не служил особистом-сокольничим при воеводе Шеине и не участвовал в обороне Смоленска в начале XVII века. Как не участвовали в ней гренадеры Кутузова, красноармейцы Буденного и Рокоссовского. И песню  «нерушимой стеной, обороной стальной разгромим, уничтожим врага» смоленские стрельцы не слыхали. И не шли на Русь в войске короля Сигизмунда III   танки Гудериана и не летели юнкерсы Геринга!

А это, не побоюсь этого слова, такой авторский художественный прием: вот так, без изысков, в лобовую Мединский навязывает картину единого и непрерывного характера Русской Истории, ее вечных ценностей и закономерностей. Он же политик, напоминаю, а осознание нашим обществом такой простой и очевидной истины — это есть насущная и безотлагательная политическая потребность.
Именно в лобовую? Может быть. Но после многих десятилетий, когда Русскую Историю   «креативно» и изощренно дробили, переламывая кости и разрывая живые ткани, я очень рад, что кто-то взялся вот такими грубыми и очевидными стежками сшивать ее обратно на смоленской «Стене».

Андрей СОРОКИН
http://www.odnako.org/magazine/material/show_18240/