Полгода в поезде

ПОЛГОДА В ПОЕЗДЕ

- Шесть дней туда, и столько же обратно… - это же почти две недели в поезде! - высчитывали мы с Томкой, собираясь на первую сессию в Москву. Два месяца назад мы поступили на «заочку» в Литературный институт, и путь в двенадцать дней был нами уже испробован. Лететь на самолёте и мысли не приходило, при наших-то зарплатах…
- Шесть лет обучения, продолжали мы свою бухгалтерию - это две сессии по четыре дороги, каждая длиной в неделю - это месяц в поезде ежегодно, а в целом - полгода под стук колёс. Душу приятно пощипывали занозки странствий, и мы повизгивали от предвкушения приключений. 
Приключения не заставили себя долго ждать. И если, в первую поездку, на вступительную сессию, мы активно таращились в окна, а на третий день впали в транс круглосуточно медитируя, обливаясь потом и стихами - то это было редкой благодатью. За шесть лет наши поездки слились в один клубок  полугодового  терпенья,  а в глазах навечно застыли просторы: то облетающие, то зеленеющие леса, почерневшие от «пала» луга, голубенькие кладбища, бревенчатые серые хаты, вертлявые малые речки, торжественно громыхающие Левитанским басом мосты, равнодушные незнакомые города, полупрозрачные встречные составы...
Чаще всего нам приходилось делить свой плацкартный кров с китайцами, их было много, ехали они с нами дня по три - четыре, до центральной Сибири, и никого рядом не замечали. Китайские мужчины смущали  нас простёганными «кальсонами», в которых уверено гарцевали по вагону, будто в модных брючных костюмах. Да и женщины, в толстых колготах, с цветными попами, ничуть не тушевались. Такие колготки, россиянки обычно прячут под юбки, им же, детям природы, и в голову не приходило, что кому-то рядом может быть неловко. В основном они галдели, разгадывали кроссворды и поглощали заварную лапшу, поливая её пахучим соусом. Пакеты с мясным и рыбным, подвешивали на кожаные задвижки для окон прямо на стекло, и они покачивались у нас перед носом. Смотреть в окно приходилось сквозь, промежутки китайских пакетов. Разок я сняла их, пытаясь объяснить китаянке, что желаю смотреть в окно, но она, сделав жест «Моя твоя не понимает», снова водрузила их на место. Пришлось смириться, пока содержимое пакетов не было съедено. Но, однажды, нашими соседями оказались, какие-то странные, совсем не нахальные китайцы. Они всё прятались по верхним полкам, и одеты были,  как другие пассажиры в «спортивки», только, в ещё более ветхие. Мы полюбопытствовали, откуда столь "приятные соседи". Они оказались северными корейцами, ехавшими на работу в ту же Сибирь. В отличии от китайцев, собиравшихся каждые два часа в стаи что бы дружно покушать, корейцы глядели в окна голодными глазами и ели один раз в день ту же лапшу, заваренную в трёхлитровой банке, и полусырые шарики из теста . Ели они всё это с нескрываемым удовольствием, да так, что нам хотелось ещё чем-нибудь их угостить. После того, как мы предложили к их пустому чаю своё печенье, они стали называть нас уважительно «учительницами», и как мы не отрекались от этого почётного звания – ничего не помогало. Но нашёлся среди них умелец, который уже на следующий день стал спасать своих товарищей от голодной смерти. Когда напротив нас, под корейским одеялом оказалась раздетая распаренная толстуха, мы не сразу сообразили какая судьба нас теперь ожидает. Худосочный маленький кореец впился в её женские изжирины и пересчитал под ними все косточки, женщина только слегка повизгивала от удовольствия. Когда диагноз был им поставлен, кореец принялся за дело: он массировал её от макушки, до пят, ставил банки, окуривал чёрным дымом, смазывал чем-то невидимым, и до такой степени посвятил всего себя её опухшим ступням, что пот с него лился ручьём. К нему подходили сочувствующие собратья, и как боксёра на ринге, обтирали полотенцем, и он продолжал священнодействовать. За полтора часа тяжёлой работы, кореец получил относительно небольшую сумму, но был счастлив, не меньше, чем помолодевшая женщина. И началось!!! Очередь к волшебнику образовалась на несколько дней вперёд, та же толстуха заняла её уже и на завтрашний день, и на послезавтрашний, - «А потом, я, к сожалению, выхожу…» - чуть не рыдала она.
Теперь, каждые полтора часа, к нам наведывались самые разные женщины, они смущённо раздевались, и обречённо плюхались на принесённую ими простыню. Надо отдать должное, кореец для каждой менял «способ лечения», вероятно, в зависимости от поставленного им «диагноза». Но, неизменно, через пятнадцать минут он был мокрым от пота, и соратники старательно вытирали его спину. И снова курился в банке чёрный, или белый дым,  блестела загадочная смазка, женщина кряхтела, кореец потел, но ступни и голова каждой были обихожены вдоль и поперёк с  особой тщательностью. После ухода каждой женщины, кореец был ухайдокан совершенно. Он в изнеможении минут двадцать отдувался, и казалось больше не мог продолжать, но уже следующая «больная» стояла в проходе в умаляющей позе, прижимая к груди свою простынку. Кореец оказался джентльменом, он не в силах был отказать женщине. Однако, очень скоро, его тариф неумолимо пополз вверх, и чем дальше, тем выше, и вот оплата его услуг, стала в три раза дороже, чем для первой счастливицы, но очередь всё равно не иссякала. Ошеломлённые столь кропотливым вниманием к их здоровью, клиентки платили сколько попросит, и занимали очередь на следующий день. Даже у меня, возникло желание испробовать чудодейственного корейского массажа, но богатое воображение, не помогло мне представить как я разденусь перед корейцем, мне стало очевидно, что это средство годится, только для самых отчаявшихся, здоровью которых уже ничто не в силах помочь, но поток которых неиссякаем. Нам ничего не оставалось, как быть невольными свидетельницами этого диковинного действа, до самого выхода, корейской братии в Красноярске. Тогда, мы облегчённо, но с опаской вздохнули, ведь неизвестно, кто ещё придёт им на смену.
На смену пришли подростки - спортсмены, едущие на соревнования до самой Москвы.  Они заняли места корейцев, но всё – таки  - это были «свои» дети, а «своя ноша, как говорится, не тянет». Они, как и положено подросткам, то галдели, то бодались, то лягались, то хохотали и хлопали друг друга по затылку, то вынимали наушники из плеера и блеяли под барабанные всполохи рока. Теперь всё взрослое население вагона, предпочитало находиться подальше от нашего отсека, и только мы с Томкой, угрюмо уткнувшие носы в учебник, находились в эпицентре жеребячьей подростковой возни. Поезд учил нас терпению.
И всё же, порой, было интересно наблюдать за людьми, особенно за молодыми и влюбленными. Пока они, исполняли трогательный и торжественный ритуал ухаживания, и как токующие  глухари ничего вокруг не замечали. Будучи их соседями по купейному отсеку, мы, вполне наслаждались их свежестью и эротикой. Однажды нам повезло оказаться в самой «гуще» молодой и страстной любви. Мы с Томкой всегда «покупали» нижние места, (столько дней ехать!), а верхние и боковые на этот раз достались трём молодым парам, путешествующим от Краснодара до Владивостока и обратно. Девчата и парни - южане, и, наверное поэтому, совершено не стеснялись двух читающих тёток.
На верхних полках молодые располагались по двое, и ни в чём себе не отказывали… Девушки не сходили со своих лож, а трепетные ухажеры, приносили им «в клювах» с каждой станции соки и сладости». Флёр их страстной молодости окутывал нас несколько дней и ночей. Заигрывая со спутницами, парни бесцеремонно становились на наши нижние полки и подолгу колыхали гениталиями, (под тонкими шортами), у нас перед носом. (Нам оставалось относиться к этому с юмором). На утро мы с Томкой пили чай, и всё боялись, что бы свешивающийся с «чемоданной» полки презерватив не угодил нам в кружку.
Девушки, активно поглощали всё принесенное их щедрыми кавалерами, и совершенно не заботились о том, что бы выбрасывать свой пластиковый мусор. Обёртки, пакеты и бутылки складировалось ими на третьей полке для чемоданов или прямо под столом. Когда пары покинули  нас, соблаговолив осчастливить своим визитом очередной Сибирский город, недовольный проводник выгреб из нашего купе несколько мешков мусора. «Красавицы не хозяйки – резюмировали мы с Томкой, - в жёны не годятся».
Но как - то, мне пришлось стать невольной свидетельницей любовных ласк зрелых супругов, и это вызвало чувства совсем иного рода: Я уже давно страдала бессонницей, и ночь напролёт обречённо пялилась в вагонную темноту, а на боковушке,(напротив меня), пыхтели и перекатывались под тонким одеялом весьма упитанные супруги. Места на узкой полке им не хватало, и они явно мучились, (но не сдавались), а вместе с ними мучилась и я. Но "экзекуция" повторилась и на следующую ночь, и на третью, пока супруги не сошли с нами в нашем городе.
По дороге в Москву мы упорно, пытались учить билеты, делясь друг с другом шпаргалками, (исписанными тетрадками), словом, нам было чем заняться. Дела обстояли хуже, когда мы возвращались назад. Денег, обычно, было уже в обрез и приходилось осторожничать, прятаться в книгу от бесконечной армии «глухо - немых», кладущих на одеяло свои залапанные драгоценности и брелки. Обычно они оставляли пёстрый ворох на спальном месте и быстро уходили, якобы доверяя вам все эти пластмассовые янтари,  что бы вы могли, не смущаясь, ими насладиться . Тогда, по - неволе, приходилось выполнять роль охранника «золотого клада». Возвращаясь, «глухо – немой» бросал на вас взыскующий взгляд и просматривал свой товар. Становилось неприятно чувствовать себя подозреваемым, а вдруг он чего не досчитается и заговорит.
Особенно тяжело в поезде приходилось в тёплое время года, (у наших сессий был "скользящий" график). В поездах, запылённые деревянные рамы, сменили на вакуумные стеклопакеты, но никакой фортки в этих «прорезининых заглушках»  не предусмотрено, и мы обливаясь потом, как задыхающиеся рыбы, хватали ртом туалетный ветер из открывающихся коридорных дверей. Новые окна годились только для вагонов с кондиционерами, но окна были, а кондиционерами не пахло. Впрочем, по внутренним Дальневосточным  дорогам, ходят поезда настолько издёрганные, затёртые, и грязные, что этот, «Московский», со стеклопакетами казался раем. Тем более, что за дополнительную плату в поезде был «душ». Несколько раз я покупалась на это громкое название  - «душ». Вагон с «душем» приходилось искать и договариваться о времени с его проводником. «Душевая» представляла из себя обычный тесный туалет с железным унитазом, но вместо умывальной «пипетки», которую, что бы текла вода, нужно постоянно нажимать, здесь были простые вентиля. Проводник прикручивал душевой шланг с распылителем и разрешал лить воду прямо на пол. Так же, в задачу проводника входила обязанность предупреждать всех приходящих в туалет, что он занят. Всё было бы хорошо, если бы из душевого шланга текла тёплая вода, но она была совершенно холодная, и потому в «душевую» нужно было приходить со своим сосудом для смешивания воды. Кипяток же, набирался в коридоре из самовара, в выданную проводником прозрачную ёмкость из под минералки. И вот, когда всё готово: шланг привинчен, кипяток набран, банка принесена, а желающие в туалет разогнаны, можно начинать мыться. И не беда, что вагон кондыбает и  вы, обжигаясь кипятком колотитесь о стены и унитаз, чистая голова, и относительно чистое всё остальное, позволяет вам на время почувствовать себя счастливым. 
Порой, поездка была спокойной: мы по - долгу смотрели на проносящуюся мимо Россию, и слова о любви к Родине, совсем не казались высокопарными. Смотришь в окно и понимаешь, как сильно любишь эти величавые реки,( в который раз «ахаешь», глядя на них с моста), эти сосны с оранжево-бордовыми стволами, бессловесные деревушки, в центре которых  разрослись голубые кладбища, любишь каждый цветок на лугу,каждую былинку… Любишь людей в вагоне, пусть у них,(как и у тебя) нет денег что бы лететь на самолёте, но есть всё остальное, что бы вникать глазами в эти просторы. Любишь этот работящий поезд, который, не смотря ни на что, упорно делает своё дело. По - матерински любишь смешных «дембелей», разместившихся на соседних полках. Порой, эти «дембеля» ведут себя вполне благочинно, подолгу пришивают яркие нашивки, какие-то нелепые шёлковые кисти, полируют бляхи ремней, и в который раз оглаживают кителя... Чтобы выйти на своей станции во всей красе,  распахнуть молодецки руки бросившейся на грудь родне, что бы, подмигнуть  ждущей в стороне, девушке.
Но одну поездку с «дембелями» мы запомнили надолго. В тот раз нашими проводниками были мужчины. Одного, за русые кудри, мы окрестили «Есениным». Когда мы вошли в вагон, он уже был полон ребятами в военной форме. Мы с Томкой озадачено переглянулись...
Но вели ребята себя спокойно, тыкали на кнопки мобильных телефонов и гудели как пчёлы. Их было больше половины вагона, да и в другом вагоне, и в третьем, были их товарищи. Но часа через три  кто-то принёс со станции трёхлитровые бутыли с пивом, и началось… Гул нарастал, и вот уже кто-то немилосердно лупцевал гитару и хрипло орал незамысловатую песню: - «Я, браток, уже свободен, а тебе ещё шуршать». Этим деревянным нескладушкам  самозабвенно, закатив глаза, подпевали товарищи. Пиво приносили на каждой станции, и словно азартный дух поселился в вагоне: "кто больше выпьет". Ребята распалялись… один парнишка признался другу: - Я никогда ещё столько не пил! Да и нас изумляло, сколько может вместиться литров в этих худых ребят. Возле туалета возникла давка и кровавое мордобитие. Оказалось, что один у другого украл  любимую игрушку – мобильник.  Но украл нелепо - сразу выбросил его в помойку. Телефон был найден, а помойка окровавлена. «Есенин» с красной тряпкой пронесся мимо и тут же заперся в своей каморке, более, на люди он не выходил. Ночь обещала быть бурной.
Мы с подругой сидели,смирено уткнувшись в книжки, и были всем довольны, пока ребята не стали нас «замечать». И вот уже один, самый брутальный, решил покорить моё сердце любовью к поэзии. Он полагал, что и я должна быть к ней неравнодушна. Беспардонно сев на мой лежак,(мне досталась «боковушка»), он, без особого вступления, стал орать мне в ухо стихи  Блока, перевирая их через слово. Я терпела. Но парень требовал похвальбы.
– «Молодец, но, пожалуйста, пересядь на своё место».
Не тут - то было, после чтения стихов, он решил, что покорил женщину, и теперь «право имеет», и навалился на меня всем телом. Это был крупный самец,но и я не из мелких, мне удалось вывернуться из под него и удрать к подруге. Томка же, смекнула, что лучше всего свернуться клубком под одеялом и отвернуться от этого безобразия,притворялась спящей. Мне же пришлось долго дожидаться, когда брутальный освободит мой лежак.
Под утро я проснулась от того, что с верхней полки упал, довольно крупный парень, да так неудачно, что разбудил меня громкий стук его головы об алюминиевые углы скамьи. Парень сам не мог встать, мне пришлось его подымать. Наверное, он единственный, кто не пил, во всяком случае, от него и не пахло пивом, но при этом он, чуть не убился. - «Да хоть бы живыми добрались до своих мамок» - сетовала я. Но залезть на свою верхнюю полку он не смог, не мог даже прилечь, страшно болела и кружилась голова. На мои призывы у коморки «Есенина», о том, что нужно найти врача никто не отозвался. Упавшему было худо, но он сцепив зубы угрюмо терпел, а утром задремал на нижней полке своего товарища. На станции снова принесли пиво, кто мог, кривясь и страдая продолжал его поглощать. Наконец «дембеля» стали постепенно расходиться по своим станциям. Незадолго до выхода они вспоминали о нашивках, лампасах и кистях - долго прихорашивались. Оставшиеся, на прощанье пожимали им руки, и с тоской впивались глазами в окна.
Лететь на самолёте не только быстрее, в нём душе не больно, в иллюминаторе видишь лишь белые букеты облаков и «зелёное море тайги».
В поезде всё по – другому: Зияющие пустыми глазницами остовы колхозных построек,(это убитые птичники и коровники). Посреди поля, заброшенные табуны пятиэтажек, (вероятно, бывшие военные городки), загаженные помоями пригороды, усыпанные пластиковыми цветами придорожные кладбища, горящие от «пала» леса… и рвётся наружу крамольная мысль о том, что хорошо бы президенту, со всей свитой, по четыре раза в год проезжать на поезде через всю Россию, что бы видеть, то что вижу я. А вдруг, и у него сердце заболит, (кто знает?), и хоть что-то изменилось к лучшему на этих великих просторах.
Однажды, мы почти сутки ехали вдоль горящих с обеих сторон железной дороги, лесов Амурской области. Пожар то подступал к поезду, то отдалялся на километры, а порой, поезд, словно зачарованный, вырывался невредимым из огня. Но все кто в нём сидели, скорчившись от ужаса, смотрели на горящий и вопящий от боли лес. И этот ад никак не прекращался! Тысячи километров живого леса, с животными, птицами, насекомыми,на глазах у нас превращались в уголь. Стемнело, а лес всё горел и горел… и ничего нельзя было поделать, только заламывать от волнения пальцы и принимать в сердце эту смерть. 
Каждый раз, проезжая мимо подожженной человеком сухой травы, я  видела как огонь подобравшись к деревьям, опаляет корни и подолы живых берёз. Черны от огня стволы берёзовых рощ, а деревья одиночки топорщат мертвые ветви, они погибли вместе с сухой травой.
Я знаю, как  тяжело растёт человек, сколько раз мама обмоет его и перепеленает, вытрет нос, прижжет ссадины… сколько прочтёт книжек, пришьёт пуговиц, наварит каш и борщей …  Я знаю как тяжело расти деревьям, как из последних сил, терпят они засуху, морозы, ветра, огонь, но как легко мы ломаем их ветви, рубим стволы, просто так, по глупости … Именно в поезде и приходит мысль об обязательных уроках экологии, что бы по двадцать и по сто двадцать раз объяснять детям и их задубевшим родителям что от «лесного пала», который они собственноручно устраивают, больше вреда, боли и ужаса, чем пользы.
Картину ползущего огня, опаляющего корни и стволы, я видела из окна вагона сотни раз,  каждую весну… Деревья едва открывались тёплой благодати, сбрасывали с почек панцири и подёргивались зелёным туманом, и тут же их ноги начинал грызть огонь, стволы покрывались ожогами... Но деревья никуда не могли убежать от человеческой глупости. Да, если бы и могли, то куда? Она повсюду!
А под «крылом самолёта», всё поёт о чём-то «зелёное море тайги».  На поезде - не поёт – вопит от ужаса! Сутками идут навстречу составы с лесом, они очень длинные,сколько я не пыталась считать вагоны, после пятидесятого сбивалась. На платформах, древесные стволы в три обхвата, им не меньше двухсот - трёхсот лет. Не деревья – дерева исполины! И вот они спилены, (ну уж конечно, не теми, кем были посажены). Но кто они… чужаки, пришедшие в лес, убивать и грабить, в один день убившие электропилами трехсотлетнюю жизнь? Куда везут эти мощные телеса дерев?  У меня дома, вся новая мебель из прессованных опилок. (В нашем городке,(с тремя мебельными заводами),и в магазинах - то не найдёшь шкафа из чистого дерева. Куда исчезают эти огроменные составы с лесом? (Да таким отборным!!!) В какую прорву они катятся?
Каждую поездку я с трепетом мечтала, что будет поменьше этих похоронных платформ – катафалков. Но не тут – то было! Год от года их всё больше, едут и едут они на Восток. И никак мы не насытим неведомую прожорливую бездну, которая проглатывает наши диковинные дерева, наши столетия, нашу красоту, наш чистый воздух… Да куда ей столько?! (Но, кажется, она бездонна!)
Лес - нескончаемая боль всей моей полугодовой дороги.
Зато и газо и нефтепроводы выглядят из окна поезда образцовыми хозяйствами. (При жилых вагончиках и яркой технике). Но именно в поезде, приходит мысль о том, что сотни тысяч лет, зреющая под землёй нефть, никак не может принадлежать конкретному человеку. Всей стране? (Да, впрочем, и страны ещё не было, а эта нефть уже была). Но, тогда на каком основании кто-то конкретный гонит её по трубам? Ни газ, ни нефть не могут ему принадлежать, как не может принадлежать воздух, море, земля, планета...
Вся эта жизнь долго и терпеливо взрастала и зрела, и никто ей в этом не помогал.  А теперь, все надежды, старания, весь кропотливый труд природы, тысячелетий кто-то продаёт за деньги, превращает в конфетную обёртку, и выбрасывает в никуда. Но каждый листочек в лесу заботился о своём неповторимом рисунке прожилок, каждое дерево обладало своим характером и манерой. Всё, до последней былинки напрягалось изо всех сил, что бы выжить зимой, реки, что бы очистится, цветы, что бы расцвесть, земля, что бы родить… У евреев есть притча, о том, что у каждой былинки есть свой ангел, который велит ей расти. Но так легко убивать – а родить и вырастить - трудно!
Время в поезде приятно-тягуче, как мёд, но  боль людей, полей, и лесов постоянно врывается в вагонное окно. Иногда эта боль приходит прямо со станции и говорит «человеческим голосом» Так одна из соседок по плацкартному отсеку ехала от дочери, живущей в большом сибирском  городе, в свой посёлок под Тюменью. Ночи для меня, к концу поездки, становились бессонными, (время путалось, и я вообще переставала спать,  Томка же, наоборот, спала беспробудно).
Всю ночь мы проговорили с селянкой о её житье - бытье. Она поведала мне как, для того что бы накопить на эту поездку, пришлось долго выращивать свиней, но на Тюменский рынок её не пустили, там все места куплены, Не для крестьян они,- для перекупщиков. Пришлось ей отдать свою свинину за гроши этим самым перекупщикам. Так и живёт их село, забитое и несчастное:- "Мужик мой, разбился на мотоцикле», рассказывала она. -Да это - то и Слава Б-гу!, избивал он меня страшно, так теперь хоть, руки – ноги зажили". Про соседку свою рассказывала: - «Та от мужа на крыше прячется, он высоты боится, только на крыше она и спасается, а не успеет на крышу залезть, вся синяя ходит. А другая соседка, трепещет, скоро её «убийца»  из тюрьмы вернётся. Долго он её «в гроб вбивал», пока она его не посадила. Он дикий, и сильный, как бык, все соседи его боятся, а уж милиция пуще всех. Что он только со своей жёнкой не делал, даже в яму закапывал. А сроку ему дали - два года, сейчас он воротится, и говорит, что теперь точно убьёт. Последние это дни для бабы. И все про это знают. Сестра моя,- рассказывала крестьянка, пять лет без электричества жила,(отключили за неуплату). А у неё ни копейки... Теперь - то она ребёночка родила, специально, что бы пособие получить, да долг покрыть. Надоело в темноте, без лампочки маяться».
Много ещё чего эта женщина рассказывала, и ко всему этому, сейчас возвращается. Какой интернет, какой компьютер?! – Без электричества люди живут – заплатить за него нечем! И посёлков таких тысячи, где слабые - беззащитны, где рожают детей, что бы получить пособие и отдать долги… И ничего с этим нельзя поделать, как и с горящим сутками лесом!
Однажды, вернувшись из поездки домой, я тяжело и долго болела. В этот раз у меня опять была «боковушка», и мне пришлось быть свидетельницей жизни таджикской семьи. В купейном отсеке размещались муж с женой и двое детей. Четырёхлетний мальчик, был  страшно избалован, кричал на весь вагон, чего-то требовал, хватал, ломал, колотил ножками в  перегородки. Соседи с обеих сторон, сначала взмолились, а потом вызвали начальника поезда, но никакие жалобы не помогали. На все замечания взрослых, малыш показывал неприличное мужское телодвижение, выставляя вперёд животик. На претензии соседей, измученная мама разводила руками: - Ну, что я с ним могу поделать?!
Но избалованного ребёнка я бы потерпела, не могла я переносить того, что происходило с девочкой. Она была года на три постарше брата, но мать ни разу её даже не расчесала, девочке не разрешалось без повода слезать с верхней полки. Сама женщина была в постоянных заботах, она должна была накормить и вымыть посуду за десятком мужчин, приходивших к ним из других вагонов что бы покушать. Почему-то, именно эта чета, а точнее женщина, кормила всю когорту. Муж её предпочитал, не отрываясь смотреть в свой телефон, да и слушать только его. Но если сыну, он уделял десять минут в день, гладил его по голове, то дочь,  принципиально не замечал. Все его жизненные интересы были связаны только с мобильным телефоном, который он не выпускал из рук, постоянно демонстрируя соплеменникам его «содержимое». Три раза в день, разнокалиберные мужчины  собирались у них на трапезу, после них, крича и разбрасывая пищу, ел мальчик, потом мама, и только потом девочке позволялось слезть со своей верхотуры и поковыряться в остатках. Однажды, ей повезло получить новую порцию «Доширака», едва она открыла рот, что бы отправить в него первую ложку, как братец закинул в тарелку с лапшой свой тапок. Мать выкинула содержимое вместе с пластиком, но девочка ничего взамен не получила, так и отправилась на свою полку голодной. Я предложила ребёнку яблоко и печенье, но взять их у меня она побоялась, вместо неё схватил мальчишка, один раз откусил и тут же бросил на пол.   
До слёз мне было жаль несчастную девочку, (такую милую,c грустными карими глазищами), но то была чужая семья, чужие, непонятные мне традиции, и всё, что я могла - только смотреть шесть дней на эту несправедливость, а потом тяжело болеть…
Так пол года учил нас поезд безмерному,"тяжеловыйному" терпению...На том и стоим.