Первое воспоминание

(«Воспоминания далёкого детства»)

Мне кажется, что я помню себя лежащим в каком-то пространстве, ограниченном бортиками, довольно просторном. Бортики невысоки, и над ними, то возникает, то пропадает какое-то движение. Непонятные звуки, совершенно не имеющие для меня смысла. Наверное, я ещё не понимаю, что эти звуки называются словами. Тусклый свет окружает меня и убаюкивает. Кажется, я засыпаю, и продолжения не следует.
А может быть эта память грудничка просто самообман и более поздняя выдумка? Как знать?! Но однажды, когда я стал смышлёным, моя мама в разговоре обронила фразу о том, что обычно дети начинают что-то запоминать не ранее чем в три – четыре годика. На что я, частично с обидой, частично с недоумением рассказал ей о своём младенческом ощущении. Мать недоверчиво и в то же время как-то смущённо и растерянно смотрела на меня и обдумывала мой рассказ.
- Этого не может быть. Тебе это кто-то рассказал? Ну, конечно, рассказал! Уже решительно произнесла она. Никто не может помнить себя младенцем. – Хотя так странно… - она опять задумалась. – А бабушка тебе ничего не рассказывала? О том, как тебя принесли из роддома?
Я отрицательно помотал головой.
- Когда тебя принесли, детская кроватка ещё не была готова. Её заказали у знакомого столяра, а он не успел к сроку, - она опять смущённо улыбнулась и показала на старинный бабушкин комод красного дерева. – Мы выдвинули один из этих ящиков, поставили его на свою постель, и положили тебя в него, чтобы ты никуда не скатился. На следующий день новую кроватку столяр принёс. А ты, действительно, провёл ночь в ящике комода. – Она опять недоумённо посмотрела на меня и задумчиво стала подбрасывать дрова в печь.
А я в свою очередь смотрел на этот массивный предмет мебели, парный шикарному резному буфету, на створках которого резные павлины сидели на вьющейся лозе и клевали крупные гроздья винограда. Низ буфета украшала золотистого цвета металлическая косая сетка, за которой виднелась вставленная в дверцу, написанная маслом, картина с пышными цветами.
С каким сожалением, уже живя отдельно от моей бабушки по отцу, и пришедшие навестить её, мы не увидели этого антикварного комплекта. Вместо него стоял набор современной (по понятиям начала шестидесятых годов) мебели, отделанной светлым шпоном, которую она называла модной. Бабушка не соглашалась с упрёками со стороны моего отца, кстати, краснодеревщика, и понимающего истинную цену, безжалостно порубленной на дрова пары мебели, которая отдала своё последнее тепло, стоявшей между двух комнат печи.
- Ты, посмотри, как в комнате-то светло стало. Сейчас все стараются именно такую купить, а ты за старьё держишься.
А я, ещё не понимающий в таких понятиях, как антиквариат, с чувством некоторой враждебности и даже ревности смотрел на попахивающую свежим лаком весёленькую светлую мебель, которая пришла на смену привычной с младенчества обстановке. И мне было почти до слёз жалко уютный добрый комод, предоставивший мне первый ночлег, было жалко и невозмутимых величественных павлинов, которых, кстати, как позднее выяснилось, не порубил, а забрал эти створки себе смекалистый дворник.
Наверное, бабушка по-своему была права. Новое должно сменять старое. Нельзя жить в музее! Но должно быть у каждого из нас появляются такие моменты, когда хочется побродить по музею своей памяти. А старые вещи берегут наше состояние души, в котором мы когда-то находились. Они есть память осязаемая, которую можно потрогать, на которую воочию можно полюбоваться. Семейные вещи и безделушки, порой уже смотрящиеся совершенно нелепо, если глядеть на них с точки зрения текущего момента, помогают вспомнить всё, точнее, то, что нам хочется помнить!

2008
Томас Хаммонд. Самодельные салазки (условное название), 1950-е годы.

«Изба-Читальня». © 12.01.2009 Геннадий Дергачев/work/63013/