Сага о Ноге

                Сага о Ноге

                Старинная  Пьеска

Родион. ...Что наши жилища – условность укрытия перед несокрушимой волей рока, будь это отряд карателей, бедные родственники, непонятый сосед Жора или голубой ангел. Огонёк тщедушной лампады – человек, знай хоть одну молитву, прошепчи слова её в свинцовую минуту отчаянья и ужаса. Аминь.
Савелич. Ты...не выпил?
Родион. А что, увы, пора? Пока не принесли мою чашу. И последнее. Нам бы выбраться на бега в ближайший день отдыха, развеяться на азартном ветру, глянуть на скачку со стороны, так сказать, забыть с облегчением про свою, безнадёжную.
Савелич. Вот это дело! Я тут позвоню одному человечку. Он знаток и, думаю, устроит всё в лучшем виде.
Родион. Дай сигнал. Прости за мутоту и я, наглый, украл у тебя минуты жизни. Удачи тебе.
    (Кладёт трубку. Ложится на тахту. Затемнение. Спускается задник с картинкой: оградки, кресты, звёзды на памятниках, пара деревьев среди могилок, несколько птиц в небе.
    Появляется молодая монашенка. Очень даже ничего из себя. Стала тихонько возле одной из могилок, задумалась. С противоположной стороны идёт молодой мужчина, у него голос Савелича, одет в креповый новый костюм по моде 50-х. Расслабленные повадки сорвавшего куш, всё в ажуре, жизнь впереди неоглядная, удача на привязи, бабы везде – только не зевай.
  Типчик к монашенке, но осторожно, с подходцем ).
Савелич. Да, невесёлое место. Вот, товарища одного похоронили.
Монашенка. Хороший человек?
Савелич. ...Неплохой. Отчаянный только слишком был, жалко, совсем ведь нестарый.
Монашенка. Что ж, на то свой срок.
Савелич. А у вас что?
Монашенка. Я часто мимо прохожу. Тихо тут.
Савелич. А чего…так решили, молодая, красивая? Ну, это...Одеянье уж больно мрачное.
Монашенка. Не в одеяньи дело.
Савелич. Подруги, небось, есть, ну, обыкновенные, или были; сейчас, наверно, замужем, учатся где-нибудь. Или ещё свободные! Порхают себе.
Монашенка. Конечно. Кто где.
Савелич. Не скучно, вернуться не хочется? Жизнь-то кругом интересная, встречи разные, знакомства.
Монашенка. Бывает иногда.
Савелич. На танцы бы сходили.
Монашенка. Что вы, что вы!
Савелич. В кино, мороженое бы поели.
Монашенка. Это я и сейчас могу. (Улыбается).
Савелич. Улыбка у вас хорошая. На соседку из моего двора похожи очень. Нравилась она мне. Я ей задачки решал и даже стихи писал, тайные. А она с Санькой-боксёром водилась. Чемпион района. Вы не думайте, что я боялся его. (Монашенка смеётся). Эх, значит, не судьба. Ну, думаю, ладно, одна она, что ли. А Санька бросил её, а я... уехал на стройку и забыл о ней...
  А может на ты? Вроде ровесники, а то как-то неудобно, будто в троллейбусе, чужие, да вежливые.
Монашенка. Хорошо.
Савелич. Давай присядем. А то наши сейчас обратно пойдут, звать меня начнут. Ясное дело, поминуть придётся, там у родственников всё уж готово, но мне что-то не хочется...пока. Я лучше приеду позже. Не откажешься, только пить много приходится. Всё-таки горе у людей, понимать надо с сочувствием. Вы не думайте! С этим у меня строго. Я
даже, к примеру, не курю!
  А тут действительно хорошо. Не шумно, пыли нет. Мусор, наверно, убирают. Трава вон какая вымахала.
Монашенка. Да, присматривают, ухаживают.
Степаныч. Ничего, если я придержу, так удобнее будет (уже обнимает слегка за талию).
          ( Монашенка молчит).
Савелич. Маловато хороших девушек. Да и глупости у них на уме, неинтересно даже, помадки, чулочки. Серьёзности не хватает, а если какая краля, так и нос к небу. Ты вот, я вижу, по-простому, без капроновых.
          (Исследует активней. Монашенка слабо противится).   
Савелич. Ну что ты вся дрожишь? Лето на дворе! Не бойся, ты же видишь, парень я спокойный, добрый. Всё хорошо. (Расстёгивает на ней одежду, мнёт грудь. Восхищённо). Вот это да! Какая она у тебя, как первый снежок! (Целует. Тихо заваливает. Время спустя поднимаются).
Монашенка (почти не смущённая). Спасибо тебе. На вот, возьми, касатик. (Развязывает узелок ли, платочек, протягивает мятые купюры).
       (Савелич поднимает с земли пиджак, трясёт, оттуда летит «пресс» новёхоньких денег. Засовывает их в брюки. Ошарашен). 
Савелич. Да что ты?! С ума сошла, спрячь, спрячь! Ты что? Ох милая, удумала же такое. Тебе самой ведь в обрез. (Отряхивает брюки). Ну, я пошёл. Там ведь ждут…
Монашенка. Да-да, конечно, пора. Прощай. С Богом!
           (Расходятся. Затемнение. Родион кашляет. Рядом с ним сидит ослепительная Дама. Подаёт ему бутылку с минеральной водой).
Родион. … Такова песня. Музыка всеобщая, слова тож многим известны: Я встретил, дескать, Вас, и всё случилось прямо здесь.
        (Обнимает Даму. Она задумчиво сдерживает его натиск).
Дама.  Придумал он всё, этот твой старый хрыч. Чтобы монашка в те годы, на кладбище… Днём! Не может быть. Не верю!
Родион (озадаченно). Разве? А что (через «че» и  картавя), матушка, медицина подтвегждает отсутствие детогодных  огганов услады и газмножения у лиц духовного звания? Или они по щучьему  велению отваливаются, усыхая?
   (Обыкновенным голосом). Нет, живёт человече, теребя их, не зная покоя и терять их не намерен, будучи в здравом уме. Старец, что в графьях ходил, страшенно мучился сим предметом. Его впечатления юности, боевой зрелости дали основания некоторым исследователям заподозрить отличительные признаки поведения, присущего (понижая голос)
гомосексуалистам! Россия передовая боролась с язвами крепостничества, понимаешь; летели бомбы в царей-сатрапов и градоначальников,  а дядя бился над половой проблемою.
  Сергию-то, отцу, кое-что ненужное отрубал, тот и пикнуть не посмел, сам же личным членовредительством не увлекался, дорожил, выходит, жалел, осторожничал, хитрован. Регулярно совершал обход своей территории, вроде как доктор Айболит, но никак  уж не Швейцер, вводя себя во искушение. Отведав оного, запретного, убирался восвояси, к
письменному столу, в семью, пересчитать сызнова своих пострелят.
   Сколько же их у  меня Софа поди ко мне сбился я с этой ребятнёй утри их да уведи поскорей и подале я  ведь пишу для людей вот детская азбука ждёт с прошлой недели мне покой надобен изыди чудище детородное...
   А что годы, золотинка? В те годы не только Бабаевский вытворял, жили-были светлые, искренние, бесстрашные люди, некоторые замечательно изъяснялись…
Дама.  Ты как-то ловко на одной доске выставляешь половые отношение, несуразные, в данном случае, и то же искусство, его достижения, провалы.
Родион.  Котик, в жизни всё существует одновременно. Л и П, Х и П.
Дама.     Что за организации? Новые партии? (Смеётся).
Родион.  Древнейшие! Да по-всякому трактуется: левое-правое, ложь-правда, хорошо-плохо, холод-пекло, хрен-…пыхва (замолкает смущённо), мелкий такой, вредный зверёк. В общем, классика бытия.
Дама.    Ах ты, шифровальщик мой, а смог бы ты как твой старый распутник, на его месте? 
Родион. Да ну что ты. Ни в жисть! Не получилось бы. Ты же знаешь моё устройство. Не могу по-простому. Эстетствую, тем и грешен.
Дама.     Знаем-знаем. Дай тебе волю, походил бы ты по Руси, потёр бы  сучком своим неугомонным баб толстозадых, а, Родик (игриво), потёр бы? Знаю я, какой ты сладострастник! Трусы где-нибудь будут сушиться на балконе, заметишь за полверсты, у тебя же зрачки расширяются, как у кота.
Родион (протестующе). Не всякие, отнюдь, прошу выделить, исключительно белые! Перестань, миленькая, я ведь только для тебя, с тобой. Правда. (Обнимает почти робко). И никто мне не нужен, ни к каком виде…
    А у дикой, на твой взгляд, истории имеется продолжение. Савелич невзначай встретил ту чудо-монашенку на одной интересной блатхате. Сильно не удивился, ибо жизнь, знал, есть весёлые картинки, невероятный, но очевидный ералаш. За плечами два похода в лесные дали. А в стране подвижки пород, перемены, пусть и туфтовые.
   После снова она пропала из его пространства. Слыхал, вышла замуж за Абрама, богат  не по-нашему и, будто бы, почти импотент. Она разбередила ему душу. У неё-то наличествовали свои способности. Вспомнила богослужебную практику, творчески соединила. Подобрались сподвижники, активистки, представители не совсем придурковатой молодёжи Совдепии. Звенела монета, в основной рублёвой массе попадались талеры, эскудо, луидоры и дукаты, блеснули царские червонцы, даже фальшивки отменного качества.
   Родина не дремала, органы были на своём месте, они также действовали. Пошли репрессии, замели народец по разным медвежьим углам. Что ж, рассудила служительница культа, свободный человек лучше смотрится на воле. И отбыла, презрев многое опостылевшее, даром что родимое, в сторону падающего солнца, где край индейских вождей 
освещает факелом здоровенная бабища.
   Савелич пьёт мимоходом водку с Высоцким у пожарника Таганки. Отчизна напрягается вместе с атлетами Олимпиады, запускает в небо национальный тотем; льются с песней слёзы. Затем начался продолжительный мор. Горемычное население всплёскивает руками, глотает комками обиду. Наблюдались летальные исходы, принципиальные и не
очень. Повсеместно начали осматривать, перещупывать добро, идейные пожитки. Вводятся новые ценники, пролилась шквальным ливнем долгожданная свобода слов, лексикон развивается, язык деградирует. Эй, товарищи, граждане обыватели, не меняйте часы на трусы, без табачку останетесь!
   Находясь изредка - между ходками - дома, Савелич растит по мере сил дочу и сына. Имущество конфискуют, жена остаётся - крепится. Жизнь продолжается. Как это бывает, повзрослели дети. Девочка – пришла пора – полюбила, только не смейся , еврея. Захотелось большего, почти экзотики. Которая произрастает известно в каких краях, благо, протоптан туда уж целый хайвэй! Тут начинаются гримасы мезальянса. Перехитрив друг друга, молодожёны разделились на два и один. А жизнь должна – и может! – продолжаться.
   Ихний Нью-Йорк – тот же московский двор. Столкнуться со школьным обидчиком, верзилой Петькой, зашедшим полечить «шестёрку» нижнюю в твой частный кабинет на Восьмой авеню – просто, хотя неожиданно.
   На всякую боль и горечь найдётся целитель, если не время, то вечность. Лоре выпала своя карта пасьянса судеб. Курьёзность – несомненна, предначертанность – сомнительна.
   Как бы то ни было, пути матери-настоятельницы, сберёгшей в буржуазном климате  белизну славянской кожи, ещё, быть может, вздох воспоминания о безвестном земляке-проходимце, « и вы, тёплые кладбищенские травы, и трепыханье беззаботных пташек в небесной сини»…впрочем, это последнее – чересчур, непозволительный избыток прекрасного, неуместное калькирование разных там тёмных аллей, давно ведь вырубленных, господа, не хнычьте, утритесь, будьте деловитей на излёте века, - и свежей растерянной эмигрантки пересеклись.
   Не дав погибнуть позорно в мире, чу!, чистогана, монопольных сверхприбылей, безвкусицы масскульта, расчётливая сеньора Долорес в лице (и не только) Лоры обрела толковую работницу, а в дальнейшем незаменимую помощницу, чуть ли не правую руку. Дочка-полукровка немного ещё пользуется языком оставленной земли, но в целом вписалась
в америкэн ландшафт. Вот мчится с ветерком на роллерах, в руке телеграммы, всего несколько штук, а в месяц, глядишь, двести хрустов, так деда Лёня выражался, на попкорн, допустим. Иной мистер Фокс, глядя на скороспелый зад школьницы, оттопыренный в лихом вираже, забудет о своём производстве скрепок «Фокс энд Форчун», но вспомнит о
скандальном служебном адюльтере по-вашингтонски, сожмёт крепче своё достоинство – и вспылит шевроле.
   Подрастай, дитя. Баба Рита, что на сокольнической ветке, думает о тебе, утирая интеллигентное  лицо кухонным, в чайных розах, полотенцем. Ждавшая долго и помногу, выцедила из жизни совсем ничего. Теперь же колебанья остановлены, решение принято.
   Птица Аэрофлота несёт в своём брюхе бабу Риту, и та уж не боится больше никого. Ей бы внучку спасти. На долгие полгода остались Савелич и сын его без первого, жаркого, сладких пирогов.
   Зашевелились-забегали – два сапога-пара. Сынок зарубежьем не шибко бредил. Всё больше норовил по укромным местам тариться. Сперва, пока хозяина нет, обстановку квартирную ревизовал, затем, после угарного пира, чалился близ полярных широт. И так несколько раз подбрасывал монетку. Хлюст, по оперативным сводкам, редковолос, липкорук, пот-
ноног, без наколок, с профессиональной смекалкой,  был не обижен фартом. Покинув Владимирский централ, устроился на курсы секьюрити, стал отжиматься от пола, посещать тир и солярий. В общем, затаился.
  Родитель евойный, подозреваю, открылся какому-то духовнику, а тот ему приказал в мягкой манере угомониться на склоне лет, поди, мол, поработай, что ли, как все. И снабдил словами тёплой молитвы. И такая лямка досталась Савеличу на ниве торговли, что впору петлю из неё замастырить, на мой сторонний взгляд. Институт батрачества не умре
во веки вечные, возвышается над юдолью, рекрутов хоть танком дави, прут из глубинки, бедолаги скукоженные. Ну а Савелич уродуется с ними  в одном пищевом кооперативе. Не каменоломни, но день да вечер без выходных отдай, фургон – пятитонка кашляющая – что галера: не отцепишься, не сиганешь на ходу. Сам же будь трезв, аккуратен с товаром, береги выручку, любая промашка – полмесяца считай  даром мантулил. Где остановка, спрашиваю его, гавань где покойная. Молчит как у следователя, только шутит почти скорбно.  Пристрелить бы конягу по обычаю предков – нельзя, надобно жить, питаться, смотреть на часы, заглядывать в магазин по пути, жевать неважнецкие державные новости, загадывать счёт в безнадёжном матче прОклятой и любимой колченогой команды. Чего же боле?
  В кратких телефонных разговорах, которые он иногда вкрадчиво ведёт в комнатёнке менеджеров, часто мелькает имя Ирэн, то бишь, конечно, Ира-рабочие губы, так шалые пацаны отзываются о невидимой визави. Что их связывает, бывшего ученика мужской гимназии, где обучали також латыни, слушателя Историко-архивного института и видевшего в его стенах отирающихся там Буркова с Шукшиным – и тёртую-перетёртую дочь Украйны –для меня недоступно, непостижимо. Возможно, она стенографирует его мемории: ему есть что вспомнить.
Дама (хохочет). В рот она берёт, балда!
Родион (почти испуганно). Не может быть! (Пауза). Не верю!
             (Затем оба смеются).
Родион. Что меня несколько смущает в этой саге – нога…
Дама. Какая нога?
Родион. У американской матери-настоятельницы левая нога деревянная. А Савелич ничего не поведал про это. На кладбище всё было натуральное. Хотя…Немало же лет минуло, могла и потерять где-нибудь в пути.
Дама (долго смотрит на него. Потом начинает лупить ладонями по голове. Родион защищается). Ты всё выдумал, скотина безрогая, выдумал! Вот так всегда!
              (Он хохочет).