Золото народа. Глава 33

                33

   На  площадке, где стоял лагерь, росли высокие тополя, по краям зеленела ольха. Открытые места покрывала  такая  густая трава, какая обычно бывает на заброшенных пустырях, Если бы не стоявшие  строения, никому бы даже в голову не пришло, что здесь когда-то жили люди, настолько это выглядело противоестественным,  чуждым для понимания: жить  в такой глухомани да ещё на крутом уступе, зажатым высокими горами. Будто на этой земле больше не нашлось другого места — более подходящего для нормальной человеческой  жизни.

Было видно, что эту площадку  когда-то расширили за счет пологого склона горы, образовавшегося из-за осыпи. Камнями засыпали ложбину распадка, выровняли, и от этого площадка  стала  похожей на футбольное поле. Зато тот склон горы получился  обрывистым – снизу труднодоступным.

На другом краю площадки, возле обрыва, стояла небольшая избушка, рубленная из толстых бревен. Окон в ней не было, поэтому её можно было принять  за амбар или за  баню. От времени нижние венцы подгнили, избушка покосилась и повело крышу.

Николай открыл дверь, она страшно заскрипела. От этого скрипа среди мёртвой тишины аж мурашки пробежали по коже.

- Фу ты, чёрт! Вот… зараза, — матюгнулся Николай.

На него дыхнуло плесенью, затхлый воздух вышел наружу. Чувствовалось, что этот порог давно не переступала нога человека. В избе было на удивление сухо, подмокло  только в дальнем углу да и то, вероятно, совсем недавно,  так как пол ещё не сгнил, не подгнили и нижние венцы дома. На полу валялись деревянные ящики и прямоугольные металлические банки, в каких обычно хранят патроны. Долгое время  здесь хозяйничали мыши, и на всём остались следы их жизнедеятельности. Николай поднял одну банку,  покрашенную защитной краской.

«1933 г. Завод № 17;, — прочитал он молча, до конца не сознавая смысла написанного. И тут же спохватился.

-  Ваня, ты представляешь,  тридцать третий год… — Глаза у него забегали. — Ты только посмотри.

На банке сохранилась каждая буква, каждая цифра.

- Удивительно, даже краска не потускнела! За столько лет!

- Тут был склад. Боеприпасы и оружие хранили. Видел кованый запор на двери?

- Эту дверь когда-то на замок запирали, — разбрасывая ногой мусор, продолжал Николай. — В такой крепкой избушке можно было  прятать всё  самое ценное: продукты и оружие. Но для продуктов этот склад явно маловат, а для оружия в самый раз подойдёт. Амбар что надо!

Массивный запор был выкован из толстого металла без всяких затейливых штучек, которыми кузнецы нередко украшали свои изделия, и из-за своей основательности и надёжности, внушал уважение. Было видно, что ни на  дверь, ни на саму избу никто не покушался: не ломал и не рубил.

Другое строение, в которое они пришли, походило на барак. Его сколотили из струганых досок. От времени, на морозе и на солнце  доски стали как морёный дуб. Они потемнели и приобрели тёмно-вишневый цвет. Иван сразу определил лиственницу, хотя, впрочем, другого дерева, которое можно было использовать для строительства, тут не было.  Дерево насквозь пропиталось смолой, которая  придала  ему прочность железа.

Клочков осмотрел весь дом и даже забрался под крышу. По тому, как он внимательно изучал каждое бревно, каждое  соединение, Иван видел, что ему интересно и  что он знает толк в строительстве. Иногда Клочков ворчал и даже к чему-то придирался. В эти минуты он был похож на строгого и нудного прораба. Но больше всего Клочкова поразила  крыша, сделанная руками все тех же неизвестных ему  мастеров. Возможно, следуя духу предков или за

неимением другого подручного материала, а может, даже по  причине наибольшей практичности, собрали они её из тонких плах: из самого что ни на есть тонкомера — совершенно непригодного для строительства. По всей длине каждой лиственничной плахи строители выбрали канавку-желобок, убрав сердцевину. Плахи разложили по двускатной крыше желобом наружу и сверху  перекрыли их такими же, только повёрнутыми выпуклостью вверх.

При этом положили их так, что они соединили две рядом лежащие. В разрезе такое необычное покрытие напоминало  волны самого обыкновенного шифера. Во время дождя вода стекала в нижние желобки и по ним сливалась на землю.

- Вот это да! Ты только посмотри, как здорово придумали! — осмотрев крышу, восторгался Николай. От увиденного он долго не мог успокоиться и эмоционально «переваривал архитектуру» этого строения. — Всё очень просто. Как говорят, дёшево и сердито. Надо только иногда пошевелить мозгами. Как у нас никто до этого не допёр? Правда, повкалывали тут мужики  прилично, зато и результат налицо.

Как подсчитал Клочков, одних только желобков плотники вырубили почти погонный километр. Их прорубили так аккуратно, что плахи легко ложились друг на друга и вода, не задерживаясь, сбегала вниз.

- Да, теперь я понимаю, что такое бесплатная рабочая сила, — почёсывая затылок, говорил он. — Представляешь, при такой организации можно делать любую дурную работу, не считаясь ни с кем и ни с чем. Приказал работягам — и дело в шляпе, а вот наших мужиков на такие подвиги уже не тянет: задаром такую работу делать не заставишь. Если и уговоришь, то только за хорошие деньги. Хотя кто его знает, может, овчинка выделки не стоит.

- Теперь так уродоваться не надо: любых материалов хватает, — отбросил в сторону доску Иван. — Вот в тайге другое дело — сюда всё не затащишь.

Внутри  этого  строения лежала целая куча кайл и лопат. Их почему-то свалили прямо на середину этого большого барака, будто не нашлось для них другого свободного места. Здесь же рядом стояла тачка со сломанным колесом, похожая на неказистого уродца. Тачку сколотили из досок, и, если бы не железное колесо, то можно было подумать, что она сюда попала из какого-то другого времени. Неизгладимое впечатление на Ивана произвели  два

штабеля носилок и целая гора черенков. А Клочков здесь высмотрел  конскую сбрую, висевшую на перекладинах. Мыши и  время сделали своё дело: из обломков седел торчали жалкие  ошмётки. Было видно, что здесь когда-то лежали и вьючные сумы, но  о них напоминали только ржавые пряжки и кольца. Похожие пряжки остались и от сыромятных ремней.

- Эх… потеряли они коней. Ну что ж это за мужики! Вот … — нарушив молчание, ни с того ни с сего выругался Николай. — А было их тут, видать, немало. Как же так случилось? Ничего не пойму, совсем  заработались и люди даже о себе забыли. Надо же было жратву добывать, а тут, когда у них кони под боком стояли, думать ни о чем не надо.

- Ты о чем?

- Да что тут непонятного? — с раздражением в голосе сказал Клочков. – Видишь, вся сбруя осталась на складе, значит, они ушли отсюда  на своих двоих. Понял?

- А  кони-то  куда подевались? Разбежались, что ли?

- Ну ты даёшь! Куда делись?.. — передразнил его Клочков. — Да, небось, сожрали.  Что там думать. Продукты кончились, а жить-то охота. Смотри, сколько добра бросили. Я думаю, по тем временам оно чего-то стоило. И, наверное, немало…

- По сравнению с человеческой жизнью  это барахло ничего не стоит. Ты лучше подумай, сколько  тут людей загубили.

Поперек лагерной площадки стоял длинный барак. Раньше перед ним  было свободное пространство, напоминающее плац, а теперь здесь росли тополя. Они уже  подобрались к самим стенам. Это, вероятно, был тот самый барак, который привиделся Ивану. Деталей он тогда  не рассмотрел, однако хорошо запомнил, что с одной стороны в нём было два окна. Иван обошёл барак и с противоположной стороны увидел два небольших окошка, больше напоминающих отдушины.

«Если это тот барак, то где-то здесь под стенкой закопали убитого зэка. Возможно, мне это привиделось, но чем чёрт не шутит. Может, это видение тоже  окажется вещим. Тут бродит дедова душа, она нигде не нашла покоя и вернулась  сюда — в места, где мучили и истязали тело».

Иван взял кайло и не на шутку разошёлся. В сторону полетела земля и мелкие камни. Мешала вымахавшая по пояс трава, из-за которой он толком ничего не видел. Пришлось её срезать, и он  сразу увидел  проржавевшую консервную банку и  стекло от разбитой бутылки. Тонкий почвенный слой, сформировавшийся за сравнительно  короткое время, перекрывал камни на отсыпанной площадке.

- Ну ты даешь, — сказал подошедший  Клочков. — Клад ищешь? Какой  дурак  будет его прятать на виду у всех? Ты лучше посмотри по сторонам: здесь же была площадка, а она просматривалась отовсюду. Надо копать с другой стороны или хотя бы в районе  этого торца. — Он показал на обрыв.

Иван  буркнул что-то невразумительное насчет провидения свыше и стал кайлить дальше. В том месте, где росла самая сочная трава, он неожиданно натолкнулся на кости. Кому они принадлежали, понять было трудно, но когда он выкопал череп, все сомнения  отпали. В черепе зияло небольшое отверстие: пуля  прошла навылет.

Как к этому отнестись, Иван не знал. Получалось, что с ним, действительно, разговаривал давно умерший дедушка. Это он накануне его наставлял, и Иван слышал его голос.

«Значит, душа его была где-то здесь рядом. Она меня предупреждала об опасностях, говорила, куда идти. Это он подсказал, где перевальная тропа и где закопали убитого заключенного. Если дальше следовать его подсказкам, то мы сможем найти здесь целое кладбище заключенных. Как я понял, их тела покоятся где-то под склоном горы, возле пекарни. А её-то и нет, и даже не похоже, что она здесь когда-то стояла. Вот тебе и вещие видения, разговор с дедушкой! Вроде облом получается. На деле не  всё  так просто, как хотелось бы. Получается — просто случайность, какое-то совпадение».

Еще одно строение служило столовой. В отличие от склада и амбара оно больше напоминало лёгкий навес. По словам Клочкова, на нём сэкономили доски, и теперь этот  полуразвалившийся сарай светился, как сито. Конечно, со временем доски рассохлись, но когда его строили, подневольные плотники  могли бы это предвидеть. Значит, им дали такую команду. По меркам лагерной жизни в первую очередь думали о сохранности лагерного имущества, а потом уже о людях. Любой гвоздь, любая лопата была дороже рабской жизни узников.

Иван вошёл внутрь. На одну сторону  длинного стола обвалилась крыша. Нависшие жерди ощетинились и, будто распустив свои длинные пальцы, тянулись в разные стороны, пытаясь кого-то схватить. Иван невольно пригнулся. На другом краю  стола он увидел надпись. Она была вырезана ножом. Вода туда не попадала, поэтому столешница даже не подгнила, только забилась грязью. Иван  расчистил   завал и прочитал: «Иван Лобода, 1941 год».

«Смотри-ка,  мой тезка!  Вот тебе и весточка из того времени. Сорок первый  год. Да, дела! — Он тяжело вздохнул, вытирая со лба пот. — Получается, что это тот самый лагерь, моего дедушки.  Интересно, кем же ты был, тёзка? Как  сюда попал, откуда?»

Иван несколько раз пролез под столом, просмотрел все доски и скамейки, потрогал даже ножки, но тщетно — больше он не увидел ни одной буквы, и ему пришлось  вернуться туда, где была та надпись.

«Место у него было  неплохое, — оглядев полуразвалившуюся столовую, подумал Иван. — Отсюда хорошо видать весь стол. Он как  будто во главе стола сидел и далеко от двери. Интересно, что же это был за  зэк?»

Его размышления прервал Клочков. Пока Иван  копался в этих развалинах, тот несколько раз обошёл бывший лагерь и нашёл ещё один дом, в котором была кухня.

- Он стоит прямо под скалой за узким прижимом.

На  кухне почти всё так же сохранилось, как  оставили более полвека назад: здесь был даже цел очаг  и кое-какая посуда. В кустах  Иван  увидел  большой деревянный крест. Он почернел от времени и наполовину сгнил, перекладина отвалилась. Этот крест когда-то стоял на возвышении, а теперь тут угадывалась неглубокая воронка.  Иван её раскопал и увидел  кости.

«Значит, всё, что говорил дедушка, — полная правда: лагерь, убитый зэк, могила. Это всё наяву, это не сон. Вот она — могила, рядом. Я стою на территории лагеря, смотрю на останки  зэков. Всё есть, всё на самом деле я увидел. Здесь заключённые жили и  здесь  нашли свою смерть».

Из-под камней вылезла толстая рыжая мышь. Она тихо сидела и смотрела на Ивана. Он шевельнулся, и, пискнув, мышь быстро юркнула под камень.

«Но почему дедушка  сам не приходит? Неужели я  его больше не увижу, не услышу его голос? Вообще, я обратил внимание, -  он  приходит в трудную минуту, когда мне нужна какая-то помощь. Его нужно как-то вызвать на разговор. Я хочу поговорить просто о нём самом и лучше, чтобы это было  не  во сне, а как сейчас — наяву».

К удивлению Клочкова, Иван вытащил из-под барака ржавую консервную банку. В банке оказалась  небольшая, но очень тяжелая желтая галька. Иван потер ею об рукав, и галька сразу заблестела. Желтые лучи отражались от поверхности, слепили глаза. Это и был тот самый золотой самородок, о котором говорил его дедушка. Он походил на  фасолину, только размером был намного больше. Прямо посередине самородок будто сдавили, и от этого на нём образовалась глубокая вмятина. С одного края виднелись царапины, особенно выделявшиеся на блестевшей поверхности.

От реки поднимался туман. Он смешивался с дымом костра и плотным покрывалом заволакивал горы. Вскоре из виду скрылся склон соседней горы, а потом в тумане растворилась и их площадка с домами. Вместе с туманом приходили и какие-то непонятные звуки. Вначале казалось, что это свистит пролетевший над головой куличок. Потом звуки стали похожими на кваканье лягушки и вскоре обрели  отчётливо различимые человеческие  стоны.  Они

наполнили всё окружающее пространство. Давно стих ветерок, не стало слышно шума реки, и, не догорев, потух костёр. Казалось, что стоны идут из-под каждого  камня, словно  от напряжения и непосильной ноши застонала вздыбленная горами земля. Она больше не могла выдерживать то хлипкое равновесие, установившееся в природе. От этих стонов волосы вставали дыбом, замирало дыхание, но постепенно стоны стали приобретать более точные привязки. Отдельные звуки локализовались в очаги.  Очаги занимали пространство рядом с ними – там, где стоял барак, и Иван отчетливо услышал, что стоны раздаются возле него.

Судя по голосам, их было много. Из-за этого звуки накладывались друг на друга, и трудно было разобрать, кому они принадлежат. Сильнее всех выделялся один глухой голос с каким-то металлическим отзвуком. Можно было подумать, что вибрирует напряженный лист железа, издавая плавающие, постепенно затихающие звуки. Иногда в этом стоне слышался набат  колокола. Сколько ни смотрел Иван,  ничего  не видел.

- Что это такое? — не выдержав, толкнул он Николая. — Просто жуть.

- Сам не пойму. Я чётко  слышу, будто это живые люди стонут, но откуда им тут взяться? А может, нам всё это только кажется? Ты же сам говоришь, что тебе  иногда  дед мерещится. Это галлюцинации.

- Он  мне  не мерещится. Я его вижу, как тебя, и он со мной разговаривает обыкновенным человеческим голосом, говорит, как  живой. Только сейчас всё по-другому. Их много, и они не говорят, они стонут. Стонут так, словно из них вытаскивают душу, но дедушку я не слышу, его нет среди стонущих. Может, это  убитые зэки? Мы  потревожили их  последнее пристанище…

- Да ну тебя, — отмахнулся Клочков, — скажешь тоже. – Он судорожно передернулся, словно его ударило электрическим током. — Их давно уже нет в живых. Лучше не гневи бога …

- Гневи не гневи, они остались в этом проклятом месте и  теперь хотят его окинуть. Они здесь — это факт.

Звуки не смолкали. Хотелось закрыть уши и убежать, но что-то не позволяло этого сделать. Сейчас Иван хорошо различал каждый  голос. Теперь он не сомневался, что голоса принадлежали убитым.  Постепенно из тумана стали выплывать какие-то тени. Они медленно шли прямо на них и, не  доходя до костра, материализовались, приобретая человеческие очертания. Потом эти воскресшие из небытия люди уходили в темноту и растворялись. Вот

прошёл здоровый бородатый мужик в грязной ободранной телогрейке. Он говорил с сильным акцентом, и из его монолога Иван понял — он ругает своих мучителей и оккупантов, которые захватили его земли, а самого  забрали и сослали в далёкую Сибирь. Распевая блатные песенки, следом шёл мужчина в черной кепке с шёлковым околышем. Глаза у него   бегали по сторонам — он успел посмотреть на горы и на их костёр и теперь казалось, что он внимательно  изучает Ивана. Подойдя к костру, он расшаркался как на паркете и, сняв кепку, произнёс: «Здрасьте, вам! Я Иван Лобода».

- Так вот ты какой, мой тезка! — непроизвольно вырвалось у Ивана. Лобода в ответ кивнул, сказал с усмешкой: — За что боролись, на то и напоролись, господа. Теперь расхлёбывайте сами. — Надев кепку, он исчез в тумане.

Человеческие тени двигались, одних  сменяли другие. Можно было подумать, что это идёт кино. Больше всех Иван запомнил грустного мужика с профессорской бородкой. Он шёл и всё время что-то считал. В его бормотанье слышались какие-то цифры: граммы он умножал на кубы и получал килограммы. Потом пошли тонны, а он  всё складывал и складывал. В итоге он  получил какую-то большую сумму, которая поразила его самого. Профессор был удивлён, а

потом, точно в своё оправдание, он  что-то сказал о высоком содержании золота в руде и о больших запасах золота. «У него  большое будущее», — дошло до Ивана. Наконец он понял, что тот  подсчитывает запасы золота. Видно, у него получилось немало, он  улыбнулся и помахал рукой. Иван всматривался в лица, пытаюсь увидеть своего дедушку, но его не было: он не приходил.

«Почему же его нет, где он?  Наверное, сейчас придёт. Вот тут я с ним поговорю и познакомлю с Николаем. Он должен его увидеть. Пусть он сам у него спросит про этот лагерь и те следы».

Прошли все, а дедушка так и не появился. Постепенно до  Ивана дошёл смысл этого представления — они увидели тех, кого убили  в этом лагере. Это встали их души,  до сих пор не покинувшие эту грешную  землю. Потом Иван увидел военных и услышал выстрелы, залпом и одиночные.

Утренняя поверка началась, как обычно. После завтрака зэки пошли готовить инструмент. А потом было построение и разнарядка. Двух больных, еле передвигавших ноги, оставляли в лагере на хозяйстве. Ещё одного до построения направили топить баню, стоявшую в устье соседнего распадка. С ним пошёл один охранник. Был банный день, и ломать сложившийся  распорядок начальник лагеря не стал. «Пусть будет, как обычно: после работы мытьё.  Зато так заключенные ничего не заподозрят. А с банщиком потом разберемся».

И всё-таки построение было не совсем обычным. Проходило оно под стеной длинного барака. Внимательно присмотревшись, можно было увидеть и другие отличия. А главное — это большое скопление охраны, вооруженной трёхлинейками и карабинами. Они полукольцом стояли поодаль, всем своим видом показывая, что это  их не касается. Был здесь даже рядовой Авоськин, выполнявший обязанности интенданта. До призыва в армию жил он в глухой вятской деревне,

работал там Авоськин в конторе, но по плотницкому делу  часто помогал отцу и неплохо соображал в строительстве. Поэтому в лагере  он пришёлся как нельзя кстати: начальник  сделал его по совместительству  прорабом, и он отвечал за всё, что строили заключенные. Сейчас Авоськину было не по себе: на его бледном лице выступила испарина. Временами его всего передергивало словно судорогой и даже морозило. К горлу подступала тошнота.

Суровое  лицо командира Конева было непроницаемо. На нём не дрогнул ни один мускул, своим хрипловатым голосом он наставлял зэков и в очередной раз говорил об их долге и вине перед родиной, о том, что её нужно искупить своим честным трудом. Про караван с продуктами, который где-то был на подходе, в этот раз он ничего не сказал.

- Ну, а теперь, -  сказал он неожиданно резко, — пришел ваш последний час. Именем Советского государства я приговорил вас к расстрелу. Сейчас приговор будет приведён в исполнение. Взвод, готовсь!

Солдаты направили  оружие на заключенных. Послышалось дружное передергивание затворов.  В рядах заключенных началась паника.

- Гады! За что?… Это измена! Фашисты! Давить вас надо! Давить их! — громче всех кричал вор-рецидивист Васька Филин. Неожиданно он рванул вдоль строя, хотел, видимо, проскочить через оцепление. Его попытался  остановить десятник Баринов, но  Филин его оттолкнул и как шальной побежал по крутому склону, все остальные пути были отрезаны.

- Стой, иуда, стой! — закричал десятник. — Отсюда уже не уйти. Поздно! Надо было раньше, я вам говорил. Помирать…

Он не успел договорить. Конев выстрелил в десятника из пистолета. Следом раздался дружный залп. Часть заключенных повалилась на землю. Раздались стоны, ругань. Прогремел еще залп. На ногах никто уже не стоял. Раненых добивали выстрелом в голову. Через несколько минут всё было кончено.

- Романюк, Васильев, Авоськин! – приказал командир. -  Сделайте под  склоном расчистку  и всех туда.

Большинство заключенных в лагере было политических, осуждённых по пятьдесят восьмой статье. Государство их считало опасными преступниками и приняло соответствующие меры, сослав   на Колыму. На самом деле они, как все, возделывали землю, строили, работали на  заводах.  Они не помышляли ни о каком вредительстве, саботаже или  шпионаже. А поводом к аресту могло послужить что угодно. Федор Попов попал за мешок картошки, которую в

голодное время принёс с колхозного поля. В своем грехе он многократно покаялся, но дело было сделано. Как расхитителя социалистической собственности, нанесшего государству материальный ущерб и подрывающего его политические устои, суд приговорил Фёдора к десяти годам лишения свободы. Иван Терентьев сидел за контрреволюционную деятельность, которая выражалась в том, что в курилке он имел неосторожность рассказать  анекдот, который

расценили как «политический». Родион Баринов был обвинён за связь со злоумышленниками, замышлявшими  государственный переворот. Были здесь и уголовники. Теперь перед богом все они  стали   равны. Их трупы снесли к кухне,  завалили камнями и мусором. Последним, прямо под стеной барака, закопали Ваську Филина…

Неожиданно туман рассеялся, и сразу всё куда-то исчезло. Костёр догорал, вокруг возвышались неприступные горы, а  рядом стоял почерневший барак.