Эхом из прошлого века...

 Голоса их не были ни звонкими, ни трещётно-барабанными. Тихие были у них голоса, словно был это голос - "в себе." Ну и где нынче эти "трещётно-барабанные"? Канули в Лету. Их же тихие голоса, словно эхом из другого века, донеслись до нас. И кто хочет - да услышит...
 Они были детьми своей эпохи, и вслед за Ахматовой, могли бы повторить, переиначив строчки на свой лад, то есть в мужской род:
         "Я была тогда с моим народом,
          Там, где мой народ, к несчастью, был."
 И то, что отпущено было эпохой на долю их поколения, того и хлебнули они с лихвой. Один едва ли не треть жизни провёл на северах, не по своей воле, и оттого, наверное, к холодам да морозам фольклорной русской матушки-зимы относился с особым, вовсе не тёплым чувством. И другого коснулось "око государево", и "не по своей воле" он исчез из родного дома на 5 лет... Другого не коснулись холода, повезло ему.
 Один-другой - звучит как-то безлико. И посему назовём одного Прозаиком, а другого - Поэтом. Хотя, поэтическая Муза, дама капризная, и к Прозаику частенько захаживала. Ко всем прочим сходствам их судеб, добавилась ещё одно: Прозаик впервые был арестован в возрасте 22 лет. в 1929 году, с тех пор, до самого очень памятного - кому трагически, кому - празднично - 1953 года он тянул лямку скорбного в России звания "зэка". И, вот ведь, и Поэт "обратил" на себя внимание в возрасте 23 лет, в 1946 году. И отвесили ему "пятерик", пять лет, ну, это так, для острастки. И Прозаик, и Поэт поплатились за свойственное человеку стремление к размышлениям, за право иметь собственное мнение. Да ведь человеку это может и свойственно, однако "системе" - ни-ни! Потому как человек в системе всего лишь винтик.
 И судьба творческая у них схожа, оба - "обласканы" вниманием "собратьев по перу". Прозаика, уже известного мировой литературе, в Союз писателей приняли лишь в 1973 году, за девять лет до его смерти. Умер Прозаик в 1982 году в Доме престарелых. Звучит как-то вульгарно, а посему, назовём это заведение словом традиционным на Руси - в богадельне. Слава, как и подобает Даме себя уважающей, пришла к нему с опозданием, то бишь, посмертно... Звали прозаика Варлам Тихонович Шаламов.

Из "Очерков преступного мира" Варлама Шаламова:
“Все люди мира, по философии блатарей, делятся на две части. Одна часть – это «люди», «жулье», «преступный мир», «урки», «уркаганы», «блатари», «жуки-куки» и т. п.
«Мне говорят, что я подлец. Хорошо, я – подлец. Я подлец, и мерзавец, и убийца. Но что из этого? Я не живу вашей жизнью, у меня жизнь своя, у нее другие законы, другие интересы, другая честность!» – так говорит блатарь.
Ложь, обман, провокация по отношению к фраеру, хотя бы к человеку, который спас блатаря от смерти, – все это не только в порядке вещей, но и особая доблесть блатного мира, его закон.
Лживость блатарей не имеет границ, ибо в отношении фраеров (а фраера – это весь мир, кроме блатарей) нет другого закона, кроме закона обмана – любым способом: лестью, клеветой, обещанием”
“Вся воровская психология построена на том давнишнем, вековом наблюдении блатарей, что их жертва никогда не сделает, не может подумать сделать так, как с легким сердцем и спокойной душой ежедневно, ежечасно рад сделать вор. В этом его сила – в беспредельной наглости, в отсутствии всякой морали. Для блатаря нет ничего «слишком»”
“Яд блатного мира невероятно страшен. Отравленность этим ядом – растление всего человеческого в человеке. Этим зловонным дыханием дышат все, кто соприкасается с этим миром. Какие тут нужны противогазы?
Неизмерим, необозрим тот вред, который принесло обществу многолетнее цацканье с ворами, вреднейшим элементом общества, не перестающим отравлять своим зловонным дыханием нашу молодежь. “.

 Поэта же, и принимали, и изгоняли из Союза писателей, опять "вразумляли" и принимали. Но полагали, чта самый лучший способ "заткнуть рот" - умолчать, не печатать. И лишь в конце жизни, и - странное дело, как и Прозаика, лет за десять до смерти, нашёл Поэт и признание, и читателей.  Времена были иными, перестроечными, горбачёвскими. Это не то, что при Ельцине, который, как оказалось, свободу принёс: не хочешь - не читай, хочешь - забудь, не хочешь - не слушай! Тогда-то, в ельцинские времена и нашёл поэт упокоение, в 1994 году. А имя поэту было - Борис Чичибабин...
 Уверен, и Прозаик, и Поэт были наслышаны друг о друге, возможно, даже и интересовались друг другом, как интересны друг другу люди мыслящие. Встречались ли они - не уверен, не знаю. Одно знаю наверняка: они были людьми "одной группы крови." Странным образом, орбиты их пересеклись в 1959 году. Прозаик напишет "Очерки преступного мира", Поэт в том же, 1959 году напишет "Клянусь на знамени весёлом". Как давно это было! И какими провидческими оказались мысли двух современников, какими созвучными нашему времени оказались их строки...  И задумаешься над тем, или воcxититься их провидением, или сокрушённо вздохнуть: ничего не меняется в этом мире...
 
БОРИС ЧИЧИБАБИН

"Клянусь на знамени весёлом"

Однако радоваться рано —
и пусть орет иной оракул,
что не болеть зажившим ранам,
что не вернуться злым оравам,
что труп врага уже не знамя,
что я рискую быть отсталым,
пусть он орет, — а я-то знаю:
не умер Сталин.

Как будто дело все в убитых,
в безвестно канувших на Север.
А разве веку не в убыток
то зло, что он в сердцах посеял?
Пока есть бедность и богатство,
пока мы лгать не перестанем
и не отучимся бояться, —
не умер Сталин.

Пока во лжи неукротимы
сидят холеные, как ханы,
антисемитские кретины
и государственные хамы,
покуда взяточник заносчив
и волокитчик беспечален,
пока добычи ждет доносчик, —
не умер Сталин.

И не по старой ли привычке
невежды стали наготове —
навешать всяческие лычки
на свежее и молодое?
У славы путь неодинаков.
Пока на радость сытым стаям
подонки травят Пастернаков, —
не умер Сталин.

А в нас самих, труслив и хищен,
не дух ли сталинский таится,
когда мы истины не ищем,
а только нового боимся?
Я на неправду чертом ринусь,
не уступлю в бою со старым,
но как тут быть, когда внутри нас
не умер Сталин?

Клянусь на знамени веселом
сражаться праведно и честно,
что будет путь мой крут и солон,
пока исчадье не исчезло,
что не сверну, и не покаюсь,
и не скажусь в бою усталым,
пока дышу я и покамест
не умер Сталин!