Машина времени

   Россия – это машина времени. От физиков-ядерщиков Дубны до крестьянских изб, построенных в восемнадцатом веке два часа  пешком. На Камчатке диапазон еще шире, тут от атомных субмарин можно сделать несколько шагов и очутится в корякском стойбище, почти в каменном веке.
   В конце семидесятых я работал весь зимний сезон в гравиметрической партии. Пока парни летали от точки к точке, делая посадки через два километра, я сидел на сопке, через двадцать минут брал замеры по барометру и записывал их в журнал. Они вываливались из зависшего вертолета в снег, проваливались по пояс, утаптывали площадку (вертушка тем временем уходила круто вверх, чтобы своим грохотом не сотрясать грунт), ставили гравиметр, брали замер, потом махали: «Садись!» - и вертолет заходил на посадку, забирал их. Снег, налипший на одежде, тут же таял в жарком салоне, на морозе схватывался коркой, они выматывались от бесконечных взлетов и посадок, холода и сырости. А я, выкопав яму в снегу, бросив туда палатку, полагающуюся мне по технике безопасности, раздевался догола и загорал. В яме – ни ветерка, весенний снег  искрится от солнца, горный загар быстро прилипает, но так же быстро и сходит.
  Мы были черные, как черти, но только тот, кто работал «на вариациях», как я, еще и мог похвастаться сплошным густым загаром.
  Однажды меня выбросили на точку, где, судя по всему, когда-то коряки совершали свой древний обряд сожжения. На одиноком голом дереве были повязаны ленточки цветной ткани, бубенчики, бисерные бусы и то, что сейчас молодняк называет «фенечками», а когда я стал копать яму, то наткнулся на костровище и обгоревшие кости.
  В тундре проще относишься к вопросам жизни и смерти, я засыпал все это слоем снега, привычно постелил палатку, разделся догола, нацепил черные очки и лег на спину – глядеть в ослепительное небо.
   А там, в небе, что-то летело очень высоко, оставляя белый росчерк инверсии, а наперерез этому «что-то» тянулась другая белая ниточка, потом они пересеклись, мигнула желтая вспышка, выбросила клубочек дыма, и вот уже несколько точек стали падать на меня, казалось – прямо на голову.
  Конечно, они упали в стороне, только один осколок, шипя, упал в снег, и я быстро потерял к небесам интерес. Меня больше беспокоило – куда же делись мои замудоханные гравиметристы, уже было время обеда, а я, как и положено, сварил котелок шурпы из очередного убиенного в горах оленя и заварил свежий чай. Я уже дважды ставил шурпу на примус подогреваться, а они все не летели.
     Однажды уже такое было – только к вечеру за мной пришел чужой вертолет, Оказалось, что во время одной из посадок  у нашего МИ-4 отказала муфта сцепления, и он начал падать, завалившись на левый борт, рубил лопастями снег, березки, все ближе подбираясь к парализованным от страха геофизикам. Тогда они уцелели – машина перевернулась, поелозила на обломках лопастей, но не загорелась, все остались живы, разбитые морды не в счет.
  В те годы «МИ-четвертые» списывали, остатки их пригнали на Камчатку, они добивали здесь свой моторесурс, падали часто, бывало, что пилоты кричали в каком-нибудь далеком поселковом аэропорту, в деревянном домике из бруса: «У меня ресурса осталось на десять часов! Людей не повезу! Геологи есть? Полетели!»
  Наконец, я услышал далекий рокот, это был другой, по звуку, вертолет. Он подлетел, завис рядом с моей снежной ямой – военный, в камуфляжной раскраске МИ-8, в круглые блистры на меня пялились толстые морды в генеральских папахах. Из вежливости я надел трусы и спросил жестом: «Какого хера надо?» Они не улетали. Меня, голого, секло снежной крупой, да и холодновато стало, зима, все-таки! Средний палец тогда еще не научились показывать, Запад не обогатил нас своей культурой, но был аналогичный, не менее выразительный жест. Они, похоже, обиделись и улетели.
  Через час за мной пришел наш вертолет. Оказалось,  район был так быстро закрыт военными на ракетные стрельбы, что наши не смогли меня забрать, и боялись, что придется бросить на ночь, а может и на несколько дней – приближалась пурга. По Камчатке опять стреляли откуда-то с космодрома Плисецк или с атомной подводной лодки, ракета, пройдя восемь тысяч километров была благополучно сбита другой ракетой, один ее маленький обломок упал рядом с корякским костровищем, где шаман сжигал своего сородича. Я положил в один карман обгорелый колокольчик, в другой – еще теплый осколок ракеты, замкнув тем самым связь времен.