Федькина поэзия или будни жильцов подъезда 3

Это был поэт. Поэт Нашего времени ...Сластолюбец и эстет. Хитрый подлец и подловатый хитрец. Фат и фигляр! Свою милую Груню любил и баловАл, называя нежными "Иждивенка" и совсем уж срываясь в пароксизме любви и страсти  "Чудовище". От чтения книг тем не менее уклонялся, считая, что пишет не хуже Шекспира. Пока в его голове рождался очередной Гамлет, он вкручивал гайки и осуществлял иные виды мелкого ремонта, то бишь, какую-то копейку имел. Соседи его любили, называя милым простецом, и даже одалживали на пиво. Правда с ним  выпивать не любили, по выражению местного алкоголика и старожила дяди Жоры, потому что " пиво и тонкая экзистенция его были не совместимы и в одном флаконе давали поистине гремучую смесь ". Дядя Жора охал  и ахал в тоске одиночества, но пил на соседней лавочке. Наш поэт, любивший пиво и Груню больше всего на свете, не учитывая гаек, на соседей в обиде не был. Считал, что простым людям не дано понять его глубоких воззрений и широт мышлений.
 
Груня была сварлива и мелочна, Но во всём подъезде читала Достоевского только она, что позволила ей культивировать образ девицы возвышенной, поэтической и крайне далёкой от любых форм мещанства.
Читала Груня и правда много: от Вишневского до Достоевского. Первого она презирала, второй был ей не понятен. Достоевского она считала несравненно ближе к себе по духу, ибо тягу ко всему непостижимому и далёкому её сознанию, превозносила и возводила на пьедестал. Словом, как и себя саму. Над девчонками в офисе (Груня работала в бухгалтерии одной небольшой фирмочки) она посмеивалась и говорила, что «Вишневский для экзальтированных колхозниц».
Груню в коллективе не любили. Считали её девушкой гордой, с неоправданно завышенной самооценкой, чему-то удивлялись, чему-то завидовали, но однозначно Груни сторонились и обедать она ходила в гордом одиночестве.
Во дворе к Груне относились тепло. Даже с уважением. Когда вечером жильцы собирались во дворе поиграть в карты и выпить пива, Груня как обычно была в центре внимания. Она сыпала словами, словно бисером, удачно перемежевывая откровенную чушь с терминами по психологии, вроде «социабельность». После таких словесных пассажей дядя Жора обычно давился пивом и удивленно косился на Груню, пытаясь прочесть в её глазах значения сего термина. Но потом махал рукой, чмокал губами и шёл за очередной бутылкой.
Наш Поэт, который в жизни звался попросту Федькой, ужасно гордился своею Груней. Оно и не мудрено: на фоне мужиков, вечно жалующихся на своих жен, которые то котлеты не дожарят, то футбол посмотреть не дадут, Федька распускал хвост, ведь его Груня отлично смотрелась на диванчике с томиком Мопассана. Порой конечно Федя тихо вздыхал о котлетах, а в особо кризисные дни даже завидовал Семёну с 3 этажа, у того Галька каждый день пекла пироги и варила супы. Но сие крамольные мысли сразу пресекал, вспоминал, что Груня – это вам не горничная, не кухарка и не прислуга, а девушка с мыслию. Особа начитанная и в высшей степени натура уточненная, только волею судьбы работающая простым бухгалтером. А вообще с неё вторая Тэффи как минимум. Этим удовлетворялся и шёл в магазин за пельменями.
Груня Федькой тоже гордилась. Но большею частью на людях. Про себя она горестно вздыхала. Федька по отчеству был Михалыч, что давало ему определенное преимущество в глазах Груни, которая смеясь, называла его вторым Достоевским, а про себя  в глубине души верила, что может Федьке и дано  разродиться каким-никаким литературным шедевром. Груня была женщиной практичной и дальновидной. До сих пор, на всякий случай, в ящичке она хранила статьи Федьки (по примеру жен великих писателей хранила даже письмо от Федьки, где он сообщал ей, что по-прежнему её любит,  что медсестра сегодня на смене плохая, уколы делает болючие, а сосед по палате громко храпит), которые он публиковал в 10 классе в школьной газете. Сам Федька особого значения своим детским талантам не придавал. Хотя, в глубине души тоже отчаянно верил в свою избранность пред Господом. Но доказывал Груне, что серая посредственность гения никогда не поймёт и прозябать им в нищете ещё долго, так как писать в наш век  Звёздных воин, компьютерных игр и Макдональдса, нет никакого смысла, а тем более пытаться заработать своими трудами. Федька мог часами рассуждать о лакействе мысли, так присущей современному обитателю окраины.

Груня словам сим внимала и согласно кивала головой. Но часто она на него срывалась. Груня  мечтала о номере в отеле Ниццы, а отдавалась на дешевой скрипучей кровати, попадая ногой в дырявую простынь. Её психика, измученная многолетними диетами и фантазиями о жизни лучшей, давала сбои. И Федька, понимая тонкую натуру своей возлюбленной, молча терпел и давился магазинными пельменями.

 Нельзя не отметить то особое внимание, с которым за жизнью наших голубков следила соседка с 4-го этажа  Маргарита Реонольдовна. Это была совсем ещё не старая, но уже не дававшая никаких надежд молодости и свежести, высокая властная дама. Груню она презирала, считала выскочкой, девкой с улицы с замашками аристократки.  В Федьку, напротив верила, при случае пела ему дифирамбы и звала откушать тортику. Федьке ужасно льстило такое внимание, будучи в приподнятом настроении он как-то, даже посвятил Марусе (так её называли соседи) то ли стихи, то ли поэму. Сам Федька в формулировках как-то запутался, растерялся от наплыва эмоций и закончил тем, что «он, автор, себя в рамки засовывать не будет, а оно – то есть вдохновение -  из него льётся спонтанно и, как говорится, без его спросу». Маруся,  тайно влюбленная в Федьку последний год, таким поворотом событий была сражена наповал. Стихов правда она не любила, поэзия не вдохновляла её, а тем более Федькина. Слог она нашла корявым, но боялась так прямо сказать даже соседке по квартире, ибо обнаружить своё невежество не хотела и повторила несколько раз, что автор часто остаётся не понят не только толпой, а даже своею возлюбленной, ибо женщине не дано понять силу воображения Поэта. Соседка по квартире баба Люся со своей стороны  также никакой силы воображения в стихах Федьки не обнаружила, но отнесла это насчёт того, что «нонче  старикам молодёжи не понять», прослезилась, вспомнив своего первого мужа, и удалилась смотреть новости.
Тем временем у Груни с Федькой назревал очередной скандал. Груня вновь осмелилась намекнуть Федьке о его праздной жизни и что особенно взбесило Федьку, абсолютно не разделяла его любви к гайкам, шурупчикам и прочей мелкой работе. Сам Федька считал такую эклектику в своём лице феноменальной, ибо не каждый день встретишь мужчину, который и руками горазд работать, и стихи пописывает. Оскорблялся не на шутку тому, что Груня ценила в нём исключительно натуру поэтическую, отвергая остальные его таланты. Если совсем откровенно, в глубине души, Федька никогда не мечтал стать поэтом и вообще считал эти все писульки пустой тратой времени. Но под влиянием Груни и от собственного желания поднять свою значимость, об этом молчал и не доверял своих терзаний даже лучшему другу Толику. Тем более, что шансов на понимание вопроса со стороны Толика, честно говоря, было мало. Если тот не мог понять даже того, как можно жить с  женщиной и питаться магазинными пельменями. Не говоря уж о том, что увлечение Груни книгами Толян и подавно не разделял, считал, что книги жизни не учат, и страницами сыт не будешь. Раз было дело, Федька заикнулся о пище духовной, на что Толян и наконец-то решившийся выпить в обществе Федьки дядя Жора, понимающе перемигнулись меж собою и дядя Жора выдал заключение, мол, каких только тараканов в голову не наберет от бабы влюбленный антропос. Последние слова произнёс с особой интонацией и как-то очень уж громко сёрбнул пивом. А всё дело в том, что дядя Жора был горд собою, ибо ненавязчиво подчеркнул, что хоть и слывёт местным алкашом и над всякою писаниной посмеиваться, но сам читывал бывало, даже Чехова в молодости всего перечитал.
Федьке не повезло. Это совершенно точно и очевидно. Как раз во время очередных денежных войн (к слову, Федька считал, что Груня висит на его шее и он добытчик в семье), вылезла наружу поэзия Федьки, посвященная Марусе. А случилось это вот как.
Баба Люся, выбрасывавшая мусор каждый день ровно в 8 утра, столкнулась возле мусорника во дворе со спешившей на работу Груней. Баба Люся к Груне относилась с той трепетной даже материнской любовью, которая так свойственна бездетным женщинам. Своих детей у бабы Люси не было, а Груню она знала с подросткового возраста. Груня в очередной раз посетовала на гайки и шурупы, которыми обложился её любимый Федька, нет чтоб сесть да роман сочинить. Баба Люся на это отреагировала с удивлением как жиж, вон Маруся недавно показывала ей Федькину поэзию. Вечером того же дня под большим давлением и во время грандиозного скандала Федька признал своё авторство и не отрицал, что посвятил стихи Марусе. И, что уж совсем досадно, от обиды и повышенного артериального давления в тот день, не удержал в себе и того факта, что захаживал было к Марусе, правда только разок. После сего омерзительного преступления против верности даже в подъезде как-то всё переменилось. Сам Федька перестал вечером пить пиво, Груня не выходила играть в  карты. Даже дядя Жора пару дней не пил, правда это было связано скорее с тем, что к нему приехал сын, а при сыне дядя Жора старался держать марку. Тем не менее, даже у Маруси прошел пик торжества, Федьки она сторонилась, тортики не пекла или умалчивала от Федьки, но он как-то в один миг остался один.  Даже Толик и Семён – мужики семейные и бывалые махнули в его сторону рукой как на существо к жизни не приспособленное, не то что там стихи какие-то писать, а нормально наладить жизнь свою не может.
Как раз в эти нелегкие для Федьки дни, вселился на 1 этаже в сдающуюся квартиру молодой журналист Митя Иголкин. Никто не знал настоящего имени, так он подписывался под своими статьями в журнале Мир Спорта. Митя писал хорошо. В журнал  - о спорте, в свободное время посещал музыкальные и кинофестивали, писал интересные рецензии и где-то их печатали.  Человек Митя был общительный. В первую же неделю он успел выпить пива с дядей Жорой, благо сын его уехал к тому времени. Отведал тортику у Маруси в гостях. Уж что у них там произошло никто так и не узнал, только ровно в 12 вечера Митя был у  себя в квартире и более у Маруси не бывал. Даже баба Люся «молодого сорванца» полюбила после того, как тот пару раз помог ей вынести мусор.
Словом, расположил к себе весь подъезд, даже Толян «журналистских собак» не любивший, пару раз в отчаянном споре сошёлся во мнениях футбольных с Митей и с тех пор относился к нему вполне положительно.
Федька  не то чтобы нового жильца невзлюбил, но как-то держался особняком. Пива с Иголкиным не пил, дружбы не водил и в дискуссии не вступал. То ли просто был не в духе последние дни, то ли что-то такое заметил в отношении Груни к новому жильцу. А её  и правда было не узнать. С ним она была необычайно  приветлива и мила. За рамки приличия это не выходило, но Федька был возмущён.
Тем временам Груня узнала, что молодой журналист имеет вполне четкие перспективы. В скором времени его дальняя родственница уезжает на ПМЖ в Польшу, ему остаётся её однокомнатная квартира. В журнале дела идут вполне прилично,  со дня на день обещает повысить до главного редактора. Молодой журналист производил впечатление неглупого, целеустремленного и  компанейского парня. Конечно, стихов не писал, Достоевского не читал, о Вишневском даже не слышал. Но Груня как-то мигом для себя определила, что не книги главное в жизни женщины, а из мужчин не одни писатели да поэты по земле бродят.  И что надёжного мужского плеча ей давно уже не хватало. Может, Груня и не пришла бы к таким выводам столь быстро, но на днях она столкнулась возле лифта с Марусей и как ей показалась, последняя ехидно усмехнулась в её сторону. Этого Груня стерпеть уже не могла. В тот же вечер Федьке была дана отставка, а через неделю Груня с вещами перебралась к Иголкину. Федька попытался было с горя напиться и разобраться с журналистом, но тот быстро смекнув, что неудавшийся жених пьян в усмерть, спорить не стал, а вызвал милицию. Хулигана уняли и больше тот к Мите не лез. Пытался поговорить с Груней, но и она, по её уверениям «выплакав все слёзы», на плече у бабы Люси, твёрдо решила на уступки Федьке не идти. А через месяц тётка Иголкина покинула нашу страну и счастливая пара вселилась в её квартиру.
Федька продолжал горевать. Даже дядя Жора теперь каждый вечер чем мог поддерживал горе-любовника. Как правило, мог поддержать он выпивкой и своей компанией. Лучший друг Толян лишь вздыхал и махал руками. Семён иногда приносил пару котлет, любезно оставленные его Галькой для «несчастного холостяка».
Баба Люся со своей стороны дала совет, в котором звучал опыт поколений и желание помочь: а не попробовать бы ещё стишок Марусе написать?
Федька и сам подумывал. Но не решался. Со времен первого опуса Маруся к нему охладела. Вела себя сдержанно, учтиво, но не более.
Случая Федьке попробовать себя снова в роли Поэта не представилось, ибо Маруся познакомилась с  таксистом из соседнего подъезда и, не долго думая, переехала. Жители подъезда номер №3, потерявшие ещё одну соседку горевали не долго, утешая себя тем, что Маруся таки нашла своё счастье.
Через пару месяцев приехала Груня. Проведать Федьку и о чём-то поговорить с ним. Подробности как ни выпытывали, узнать не смогли. Только не прошло и недели после визита Груни, как Федька сел писать. Писал много, скрупулезно и вдохновлено.
Через полгода Федька съехал. Куда – никто долгое время не знал и про Федьку не слыхивал. Потом уж приезжал сын дяди Жоры и рассказывал, что Федька обитает в Москве, издаёт свои книги, а помогают ему Груня – его менеджер, а рецензии в журналы и газеты пишет Иголкин.
Вот такая вот «Федькина поэзия».