На счёт ТРИ

Я даже не удивился, увидев на двери в операционную, табличку -  № 13.
Кто б сомневался - с моим-то счастьем!

 - Не к нам, - замахала руками пухлая, в цветастых шароварах, медсестричка. Хорошо, что у них теперь костюмы весёлых расцветок – всё не так жутко.

 - К вам, к вам, - практикантка Даша, с трудом меня до оперблока дотащившая, пристроила на краешек каталки историю болезни, и кивнув на прощанье: - Пока! - убежала. Я её понимаю, у неё смена уже с полчаса как закончилась, она на лекции опаздывает.

Пока Даша меня везла, древняя, скрипящая всеми суставами каталка, дважды теряла колесо.
Ничего удивительного – с моим-то счастьем! Приходилось останавливаться, прилаживать. Я несколько раз просил: - Даш, ну давай я сам дойду. Я ведь пока живой, ей-богу.  Ходить могу, хоть и с трудом.
 
- Нет, говорит, - не положено.  И не говори о себе так. Вот прооперируют тебя, выздоровеешь, станешь молодцом-хрустящим огурцом, замуж за тебя выйду.

Так и докатила меня, утешая и подбадривая, с трудом укрощая непослушное «средство транспортировки», то и дело норовящее врезаться в многострадальную, сотни раз битую моими предшественниками, стену.

С лифтом свои сложности. 

А ещё ведь есть непреложный медицинский закон - пациентов возят только вперёд головою. Не дай Бог ногами развернуть. Примета - хуже не бывает. Да ещё перед операцией.
Вот и мучаются с нами девчонки-медсёстры.

Доставив меня в целости до места назначения, милая Даша умчалась, оставив меня, голого, накрытого простынёй, в ярко освещённой холодным солнцем - я моментально покрываюсь гусиной кожей, - операционной №13.
 
 

 - Сестра! Здравствуй, се-стр-а-а! – от страха я блею не хуже любимого БГ. Вдруг захотелось как-то подлизаться к пухленькой, понравиться ей. Операция всё-таки предстоит – я ведь не смогу контролировать процесс, а пухленькая, если какой-нибудь опасный момент возникнет, а я уже буду ей небезразличен, глядишь, сделает что-нибудь эдакое, и спасёт меня. Искуственное дыхание рот в рот, например. Если я ей понравлюсь, то буду уже не просто пациент, а как бы свой, как бы брат.
Стараясь скрыть мандраж, изображаю бравого вояку: – Нам не так уж долго осталось быть здесь вместе, эх, ёлы-палы… Холодно тут у вас.

Пухленькая снисходительно смеётся:

 - Ничего, сейчас согреешься, певец. У нас наркоз почти закончился. На тебя не хватит.

 - А ты погладь меня по головке, спой колыбельную, я и засну, - я пытаюсь не показать своего страха - вот это новость! Наркоза у них на меня, видите ли, не хватит.  - Или стакан спирта мне налей, как раненому красноармейцу.

Некто в зелёном, с повязкой до глаз, подходит ко мне, бесцеремонно откидывает простыню.
 
 - Тощий. Сколько там у нас кубиков осталось?

 - Шесть, - пухленькая поправляет шапочку, довольно равнодушно смотрит на меня. Зря старался - я ей не понравился.
Она не замечает моего унизительного заигрывания, или делает вид, что не замечает; ей всё равно – увезут меня в операционную под номером  двенадцать или одиннадцать, или оставят здесь и поставят шесть кубиков чего-то там. А, кстати, сколько нужно?

 - А сколько нужно? – решаюсь я.

 - Восемь, но тебе и шести достаточно по твоему весу.

 - Я худой, но довольно высокий, - пугаюсь я ещё больше.  Мне уже не до песен. – А вдруг не хватит, тогда что?

 - Ну что? Помрёшь от болевого шока, - ржёт зелёный.

Пухленькая не смеётся,  успокоительно хлопает мягкой резиновой ладошкой по волосатой моей ноге, успокаивает:

- Он шутит. Всё нормально будет. Тебе действительно хватит шести кубиков.

Меня вдруг охватывает апатия. Сколько можно, в конце-то концов? Эти постоянные боли…  да пропади оно всё пропадом! Скорее бы уже!

 - Попытайся простить мне,  что я не всегда пел чисто
   Попытайся простить мне, что я не всегда был честен
   Попытайся простить мне - я не хотел плохого
   Ведь я не умел любить, но я хотел быть любимым…

Это я повторяю про себя, пока перекатываюсь с каталки на операционный стол. Что ж так холодно-то у них здесь?

Прошу прощения неизвестно у кого, не у пухленькой же, в самом деле, хоть она и симпатичная в этих своих штанишках с цветочками, живая такая. Но уж перед нею-то я ни в чём пока не провинился. Вот если помру от болевого шока, тогда ей влетит.

А я могу. С моим-то счастьем...

Хорошо всё-таки, что сейчас они не надевают те жуткие балахоны, что были раньше. Но и жальче оставлять всё это цветное великолепие. Пусть бы и боли. Но кроме болей столько всего хорошего!
 
Под небом голубым есть город золотой.... а в городе том сад, всё травы да цветы. Красиво.

Спасибо тебе, БГ. И – спаси меня, а? Ты ведь многих спас.

Подходит зелёный.  Смотрит внимательно мне в глаза, серьёзный, сосредоточенный. За руку взял. Рука прохладная. Сухая. – Всё хорошо будет.



Я занят важным делом – гармонизирую пространство. Тросы,  беспорядочно натянутые над моей головой, перепутаны и во многих местах провисают. Вокруг хаос, но есть Я. И Я должен, должен всё исправить.
Длинной палкой я старательно выравниваю, расправляю эти тросы, стараясь расположить их в изначально задуманном порядке.  Руки устали – палка большая и неудобная. Тросы высоко, но мне некогда отдыхать, я должен расправить, должен исправить запутанное, это важно.

 - Беги-и-и-и! - голос хриплый, незнакомый. - Беги, говорю-ю-ю-ю...!

Куда бежать? Этот поезд в огне, и нам не на что больше жать, этот поезд в огне, и нам некуда больше бежать.

Жив, что ли? Кто-то рядом орёт. Или откуда этот крик? Ничего не вижу.

 - А-а-а!  Отпустите, черти!

Черти? Не понял. Значит, я всё-таки умер?

Это за то, что я не справился с миссией, не гармонизировал вверенное мне пространство?
Конечно, я умер. И попал в ад. Чему тут удивляться? С моим-то счастьем…..


Так.  Спокойно.  Если мы хотим, чтобы было куда вернуться, время вернуться домой.

Ничего не вижу, потому что закрыты глаза. Сейчас я их открою, и станет понятно - где я, что я. Итак, на счёт ТРИ.

Раз. Два. Три!