Пёс Пушок и почтальон

Эта история случилась в первой половине шестидесятых годов прошлого века. В ту пору автор ещё не ходил в школу, зато лихо отплясывал на утренниках в детском садике и бархатном жилете весёлый финский танец "летка-енка", мужественно ухватив партнёршу за бока. Наши партнёрши тогда ещё не носили лифчиков, за неимением достаточных причин, а вот мы, юная поросль коммунистического завтра, дружно щеголяли в них, лифчиках этих самых: так называлась довольно сложная конструкция, к которой у мальчиков цеплялись чулки. То есть, строго говоря, это был лифчик наоборот. Но трудности с его дислокацией были уже самые настоящие и в некотором роде, о чём мы, юные носители лифчиков, разумеется, не могли подозревать, предвещали встречу с аналогичными затруднениями в куда более зрелом и нетрезвом возрасте.

Мой родной город Петрозаводск в начале шестидесятых был, по правде сказать, большой деревней. Изобиловал он деревянными строениями и пасторальными ландшафтами, к настоящему времени и то, и другое практически сведено на нет дурно понятым урбанизмом вкупе с точечной застройкой. А тогда едва ли не в центре столицы Карелии гуляли козы, а по шоссе Первого Мая, которое руками немецких военнопленных было выложено плиткой из малинового кварцита (ныне удалена и большей частью утрачена), ты мог спокойно идти по самой середине проезжей части в любое время суток, без особой опасности столкновения с транспортом, будь то гужевой или (реже) автомобильный.

Мы жили тогда в двухэтажном деревянном доме на улице Грибоедова. Это минут 20 пешего хода до центрального проспекта, имени Ленина, разумеется. Дом был ведомственный. Он строился для работников автопредприятия номер один (АТП-1), где крутил баранку самосвала мой отец, и при самом непосредственном участии будущих жильцов. После работы они приходили на стройку и, будучи людьми рабочими, рукастыми, вносили весомый вклад в строительство жилья. Все восемь квартир были заселены шоферами, плотниками и экономистами АТП-1, близкое знакомство которых друг с другом и предопределило на долгие годы характер нашего добрососедства. Вечерами жильцы выходили на скамеечку у крыльца, наслаждались отдыхом после трудового дня и пасли многочисленных детей, тут же, под родительским надзором, игравших в "двенадцать палочек", лапту, "кислый круг", "белки-собачки" и великое множество других подвижных игр, что скрашивали детский досуг задолго до наступления эры компьютерной самоизоляции.

Вот эта дворовая культура, эти основы общинности, сейчас они ушли. Корни такого полугородского, полусельского уклада жизни были, конечно же, в селе и в традиционных формах существования индивида "на миру". Не зря же в основе русского деревенского быта лежал своеобразный "хоровод" - всеобщая открытость, равенство всех перед всеми в труде и отдыхе, при фактическом имущественном и статусном неравенстве участников круговорота жизни. С развитием города корни оказались оторваны от питающей их почвы, и дворовая культура ушла в небытие. А в те годы имущественное положение и социальный статус жильцов нашего дома были одинаково скромны. Это уже в середине семидесятых началось то расслоение на более состоятельных и на тех, кому "хватало", которое в принципе и привело к закономерному краху идей социалистического общежития в Советском Союзе, идей-то неплохих, и кое-где в мире худо-бедно воплощённых в жизнь...

Большинство жителей нашего района были, как я понимаю сегодняшним умом, горожанами в первом поколении. Привычку вести хозяйство они реализовали в виде разведения живности. Поскольку отопление было печное, постольку требовалось огромное количество дров (они в те годы "выписывались"), дрова же в свою очередь подразумевали наличие хозяйственных помещений для хранения. Сараев, проще говоря. О, крыши сараев! Сколько раз мы играли там "в пульки", сколько раз бывали изгнаны хозяевами, поскольку резвыми копытцами приводили в негодность толь, которым покрывали крыши! Ваша романтика ушла вместе с вами, о сараи, равно как и печное отопление, и возможность помечтать, глядя на пляшущие, языкастые, остывающие в печке угольки.

В сараях держали не только дрова, но и домашнюю птицу, а также коз и - несколько позже - свиней. Куры входили и выходили через аккуратно выпиленный в двери сарая уголок, мирно паслись на зелёных лужайках возле дома и придавали улице имени автора бессмертной комедии вид домашний, уютный, приятно захолустный. Она, собственно, и сегодня выглядит так же захолустно, улица Грибоедова, хотя уже очень давно никаких кур там нет и в помине. Почему-то кошек и собак в округе было мало, о бродячих собаках, целые стаи которых обитают нынче в городских закоулках, мы в те годы и слыхом не слыхивали. В отсутствие естественных врагов куры плодились и размножались, на радость вчерашним крестьянам, своим владельцам. Сильный и коварный враг у беспечных хохлаток был один, но стоивший многих. И этим врагом был Пушок.

Пушок, первый и единственный пёс в нашей семье, представлял собой помесь лайки с овчаркой, с большим уклоном в овчаристость. Видом он и был овчар, если бы не "подгулявший" хвост. Хвост у Пушка, нет-нет, да и сворачивался демократичным "бубликом", что для настоящей овчарки, разумеется, совершенно недопустимо. Как и все шутки природы "дворянского" разлива, друг человека соединял в своих повадках благородство и недюжинный ум одной породы с бесшабашным раздолбайством другой. Отец завёл его, когда ещё "холостяжил", до знакомства с моей будущей мамой. Пушок тогда обитал непосредственно в апартаментах и любил спать на постели, куда пробирался уже ночью, партизанским макаром. Вытянется, бывало, во весь свой немалый рост рядом, и даже голову положит на подушку, рассказывал нам отец. Ну, что с ним поделаешь, не выгонять же... Однако, с появлением молодой жены присутствие рослого кобеля в семейной постели стало во всех отношениях вещью неудобной. Пушок переселился во двор, где папа смастерил для него конуру. В семейном архиве сохранились фотографии, где пёс запечатлён выглядывающим из будки с философским выражением физиономии. Там он и обитал, там и нашёл себе занятие, скрашивающее по необходимости однообразный досуг дворовой собаки.

Пушок начал охоту на кур. Не от голода, нет: он питался на зависть тем же курам, и в миске всегда имел, чем развеять тоску-кручину. Пушок охотился из спортивного интереса, пойманную птицу никогда не кушал, а только аккуратно душил и укладывал рядом с будочкой. Хозяева погибшей приходили к нам жаловаться, однако не припомню, чтобы дело хоть раз зашло дальше словесной перепалки. Не уверен, что охотника наказывали: бить животных вообще не принято в нашей семье, а ругать... ну, какой в этом смысл: ругать взрослого?! Он и так прекрасно всё понимает. Куры - дуры, сами первые подходят, норовя поклевать, что там вкусного в собачьей миске...

Куры - это было ещё полдела. Настоящее дело началось, когда Пушок отчего-то невзлюбил почтальона. Тут нужно сказать, что мы росли в самой читающей стране мира. В детстве я бывал в библиотеке даже чаще, чем на футбольном поле, а в футбол мы играли 24 часа в сутки. Все жильцы нашего дома выписывали несметное количество изданий. Только мы получали не меньше 20 наименований газет и журналов, толстых и тонких, местных и центральных. Поэтому, кто-кто, а наш почтальон отрабатывал свою зарплату. Сгибаясь в три погибели под тяжестью прессы (та самая "толстая сумка на ремне"!), он спускался под горочку (улица Грибоедова идёт с уклоном в направлении Онежского озера), и тут, возле нашего дома, неизменно бывал атакован и оглушительно облаян. За что именно Пушок так не полюбил письмоношу, доподлинно неизвестно. Может быть, нелестно отозвались о его дворянском происхождении? Не знаю. Но месть его была страшна, лай грозен, а желание растерзать читалось на лице слишком ясно. Обратив почтальона в бегство, пёс возвращался в конуру и ложился там, мирно свесив лапу и склонив на неё повинную голову.

После нескольких дней (недель? месяцев?) ужасных терзаний, моральных и физических, почтальон поставил вопрос ребром: или пускай убирают пса, куда хотят, или сидят без печатных изданий "Работница" и "Крокодил"! Увы, но состязаться с "Крокодилом" оказалось не по силам даже Пушку. И настал день, и опустела будка во дворе. Отец увёз пса в деревню, где передал Пушка на попечение знакомому охотнику. Прагматичный карел честно предупредил: будет охотиться - будет жить, а если нет... лишний рот в деревне всегда бывал лишним. Вернувшись домой, помрачневший отец топором разломал собачью конуру во дворе.

О дальнейшей судьбе новоиспечённого охотника я не слышал ничего. Эта тема в нашей семье больше никогда не поднималась. Опять-таки, уже умом сегодняшним, я понимаю, что охотничья карьера пса вряд ли оказалась успешной. Да и староват он был для охоты.

Собак мы с тех пор не заводили. Зато, спустя несколько лет, сама собой завелась у нас первая кошка. Но это уже другая история, в другое время и на другой лад. А я и без того что-то уж слишком разговорился, вспоминая давно ушедшее, длинновато получается...

Воспоминания детства - тёплые валенки: сунул ноги - и время остановилось.


2012.