Двадцать три копейки

                Я не помню чтобы мой брат носил кепку. Некоторые пацаны носили офицерские фуражки без «крабов», а он ничего, откидывая постоянно энергичным движением головы темнорусый чуб назад. Поэтому козырек кепки или фуражки ему заменяла ладонь, когда он смотрел вдаль на море, серебрящееся в лучах низкого солнца.
           Но в этот ноябрьский вечер никакого солнца, конечно, не было да и море находилось за несколькими улицами от того места, где собрались мы- подростки.
           Стена одноэтажного финского домика на два хозяина, обшитая вагонкой, укрывала нас от ветра, а тусклый свет из окна создавал атмосферу уютной таинственности.
          Вадим Торчинов, возле дома которого мы топтались, был старше меня как и все остальные на шесть лет. Он кроме обычной школы учился еще и в художественной, где проучился год и мой брат, ушедший оттуда по-бедности: не было денег на обучение у семьи. Остальные: Волков и Комиссаров учились с братом в одном классе. Я же – второклассник, здесь был у них на правах приблудного.
           В ноябре в пять вечера уже темно, но идти домой еще рано, вот и толклись мы относительно теплым вечером у крыльца Вадима.
            С другой стороны дома был вход в квартиру Шурки Пимонова, с которым я дружил со дня переезда в этот городок газовиков. Его с нами не было, да его бы и не взяли.
             Дом выходил торцом на улицу Литке, которая вела к городскому саду и морю. В конце улицы, справа, стоял старинный каменный дом, на первом этаже которого была библиотека, а на втором жил капитан третьего ранга Волков, сын которого и стоял в компании моего брата.
               Этой осенью администрация треста Газоразведки решила поменять обветшавший штакетник забора, отделявшего городок от улицы Литке. Старые деревяшки сняли, а новые забыли поставить или не успели. Редкие прохожие оглядывались на нашу компанию и спешили поскорее миновать нас.
                Но они зря опасались, мы были не из тех. В то время ребята, из окружения брата, еще читали, мастерили поделки и модели, устраивали бои, но только на деревянных мечах и шпагах.
                Так мой брат с Игорем Комиссаровым соединили свои дома одним медным проводом, на концах которого у каждого был наушник. Я часто, пока брата не было, подслушивал то, что происходило у Комиссаровых, так как наушники были постоянно включены.
                Но в осеннюю пору все как-то затихло. Нет лета с теплым морем и рыбой. Нет зимы со снегом и самодельными коньками и лыжами. Потому мы и толклись на краю поселка у финского домика, возле поваленного забора.
                Вдруг над валиком накопившегося грунта, вдоль снесенного забора, появились две фигуры в кургузых кепках восьмиклинках. Одна из них что-то насвистывала.
                Эти фигуры были примелькавшимися блатными пацанами чуть старше братовых  друзей да и понахальней. Они легко перемахнули через земляную преграду и вразвалочку пошли в нашу сторону, метя мятыми клешами сырую дорожку.
                Первый, тот что насвистывал, подошел к расступившимся ребятам и противным писклявым голосом попросил:
- дайте двадцать три копейки.
                Задний, какой-то сутулый с руками в карманах брюк, сплюнул и ухмыльнулся.
                Все в каком-то оцепенении молчали. Спросивший с плоским рябым лицом, поворачиваясь на каблуках, обвел всех взглядом и оказался правым боком к брату. В тусклом свете между указательным и безымянным пальцами руки холодно поблескивал край лезвия бритвы.
               - Нет у нас денег, - сказал за всех брат, держа как-то неестественно руки «по швам». Может быть из-за этой привычки он и стал впоследствии военным. Даже когда мать из-за какой-нибудь провинности хлестала его по щекам, он руки держал также.
                Двадцать три копейки были не ахти какие деньги, до их обмена в шестьдесят первом. Но в то время и такого мизера у брата не было. Жили трудно, безотцовщина.
                Ответом на слова брата был взмах руки рябого, перечеркнувший линию братовых глаз.
                Позже я много раз попадал под возможность замерзнуть, погрузившись в холод. Но в этот миг, в миг жизни восьмилетнего пацана, я ощутил холод ледяной молнии, пронзивший меня от висков до солнечного сплетения. Крик, который вылетел из тельца мальчугана, я запомнил на всю жизнь. Этим мальчуганом был я. Я бежал сжав голову в обхват двумя руками. Очнулся только дома, на веранде, смотрящим на улицу в приоткрытую дверь. Дрожь не утихала. Я прислушался. На той стороне городка, у сарая, прошли две тени, дразня у кого-то во дворе собаку. Все стихло, остался только страх – страх неизвестности. Как все?
                Бабушка не обратила внимание на то, что я прибежал, а мать еще не вернулась после работы. На улице темно и тихо, только фонарь, похожий на эмалированную шляпу, скрипел на деревянном столбе.
                В полумраке веранды, на переплете рамы, висел на проводе наушник. Я бросился к нему. Сквозь шум и треск донеслись голоса ребят.
                - Они там. Надо идти туда к Комиссаровым, - Прикрыв дверь я прошел крадучись к калитке в нашем полиссаднике. Отодвинул щеколду и стараясь  побыстрее проскочить темноту, бросился  к дому Комиссаровых. Я знал, что только там можно что-то разведать. Когда на мой стук открыли ребята, в комнате я увидел брата. Ничего приятнее я не ощущал до этого. Он был жив-здоров, и только на переносице белела полоска лейкопластыря. Брата спас «шнобель» - большой прямой нос. И есть у него или нету кепки с козырьком уже не имело значения. О том, чтобы что-то рассказать матери не могло быть и речи. Брат что-то наболтал и все забылось.
                Прошло двенадцать лет. Мы уже жили в большом областном городе. Я работал в аэропорту. Брат служил на Севере после окончания военного училища.
                И вот, приехав в отпуск к нам, он как-то сидя со мной на кухне, вспомнил случай с двадцатью тремя копейками.
                - А мы тогда с Игорем решили отомстить Рябому. Он часто, ты знал, ходил через наш городок. И мы выпросили у Игорева брата «мелкашку». Подстерегли его возле кустов в конце городка. После выстрела мы видели только, что он упал на корточки и правая сторона головы была залита кровью. Мы же, естественно, струхнув, смылись.
                - И что потом? – приглушенно спросил я, представляя возможные результаты и последствия.
                - Да, мы и, особенно,  от испуга ничего не выясняли. А вот когда я ехал сюда на поезде из Москвы, не поверишь, встретил в вагоне Рябого.
                - От тебя узнал? – с нетерпением спросил я забыв зажечь сигарету.
                - Думаю, что нет. Он оказался разносчиком еды из ресторана. Ну знаешь, там носят первое-второе, пиво-воды. Он мне даже минералку продал. Но главное то, что у него разорвана мочка правого уха. Я думаю, мы промахнулись…   А это, как мне думается, к лучшему. Если ты не сволочь, то и не будешь ею…  Бог руку отвел. Вот так!
                Мы какое-то время молчали, курили. Потом брат улыбаясь сказал:
               - Ну , что, братишка, пошли спать-отдыхать, а то ведь завтра подруга собиралась с утра по магазинам пройтись. Так что пойдет тратить двадцать три копейки.
                Мы рассмеялись и поднялись.               20 января 2010г.