Перлы мои...

               
 История просто дышит нам в лицо в самом  ключевом  месте  города моего детства  Пушкина  - на стыке города,  двух парков, Александровского и Екатерининского, и дворцового ансамбля. Здесь, на самом высоком месте Царского Села, когда-то  поселились первые жители – инкери, их потеснили шведы, потом подвинули русские, о чем и говорит трансформация названия – из Саари-мойс  («саари» по –фински «остров», «мойс» -  " мыс",) с большим количеством родников и ключей,  – в  Царское Село. Теперь здесь   Лицей между двумя церквями – Лицейской и дворцовой, Воскресенской. Дворец  и Лицей  соединены аркой.  За кружевом Золотых ворот (помните детскую игру-считалочку: «Золотые ворота, проходите господа…»?)  –  огромный дворцовый двор в окружении великолепной циркумференции, вальяжно  объединяющей   все подсобные и служебные помещения дворца.  Сколько блеска и красоты в одних этих названиях! Каждый метр здесь насыщен красотой,  историей – моей личной, моих сверстников, историей России,   и  моей любовью ко всему этому великолепию! Прямо не знаю, куда сначала пойти, чтобы черпать   пригоршнями воспоминания о  своей жизни здесь? А пойду-ка я  прямо к месту своих первых впечатлений от города, к жемчужине Софии, перлу ее -  Юсуповской даче, - через классицистическую, почти триумфальную арку между Лицеем и Екатерининским дворцом, под которой шли мимо лицеистов русские воины на войну с Наполеоном (еще Пушкин вспоминал:
  Вы помните: текла за ратью рать,
  Со старшими мы братьями прощались
  И в сень наук с досадой возвращались,
  Завидуя тому, кто умирать
  Шел мимо нас…).
   Прохожу к набережной Садовой улицы и вдоль нее, мимо множества уютных  маленьких каскадов канала  за оградой парка, мимо Запасного дворца, -  он же один из дворцов Кочубея, -   мимо «Любезных ворот», иду  к  даче Юсупова...  И вот она, эта жемчужина псевдо-барокко архитектора Монигетти! Она  теперь запущена, искажена жутким многолетним  ремонтом, но  все  еще сияет  прихотливыми изгибами своего корпуса и остатками  скульптурных украшений   неземной  красоты. Еще после войны,  когда город Пушкин только начали реставрировать, этот перл дворцовой  архитектуры  производил впечатление даже на мою детскую душу. Сюда я ходила в детский сад, и мы с родителями жили недалеко, в бараках для строителей,  приходили  в заброшенный  Нижний парк  покопаться в своем маленьком огороде, на участке, выделенном жителям города  для выращивания  овощей. Рядом уже действовал старинный родильный дом  в бывшем приюте « для неимущих рожениц » почетного гражданина Царского села Дрожжина, - там  вскоре родился  мой брат. Работали и другие лечебные учреждения бывшего Детского Села ( так тоже назывался наш город одно время). А для меня, пятилетнего  ребенка, самое лучшее здесь было – трава, цветы, птички, солнце, букашки,  в общем, природа. Мои родители радовались вместе со мной всему окружающему и тому, что они могут заниматься самым мирным делом на земле, самым человеческим, самым созидательным и чудесным, -  возделыванием   маленького сада  и  огорода. Старинный парк, Нижний, или Отдельный его еще называли, когда-то  разбитый при Александре  Первом в самом заболоченном месте,  с огромными деревьями, просторными лугами, прудом и аллеями, его обвивающими,  прекрасными дворцами, - парк, наверно, тоже радовался вместе с нами нашему мирному занятию, отдыхая от ужасов войны и не страдая  от того, что мы устраивали по его краям свои временные грядки. В зарослях высокой травы  копошилась живность,  в кустарнике щелкали соловьи,   и над всеми нами заливались победными руладами жаворонки. Песня жаворонка – одна из самых главных мелодий моего детства, хотя и «Чьи вы?» деревенских чибисов, и «Кяаарс» («Мучайся», по-фински), -  вопль болотного кулика в вечерней тиши, и страстные клики танцующих на лугах вокруг дедовской деревни журавлей, конечно, тоже достойно обрамляли  мою детскую, богатую на впечатления от природы жизнь.
 Я поймала в траве птенчика перепелки, хотя это было для нас еще в диковинку, так как в  послевоенные годы  живность здесь  еще далеко не вся восстановилась: потом  появятся в окрестностях города  и утки, и соловьи, и зайцы, и ласки,  и  рыси и даже лоси иногда забегали еще  на окраины города,  и  много еще кого, недаром в самом начале своего здесь благоустройства цари и царицы много охотились в  благословенных сих краях! Птенчик был такой теплый, нежный, живой, что  от восторга перед ним я его  нечаянно задушила, что и запомнилось навсегда. Родители меня утешили, отняли мягкий похолодевший комочек и переключили мое внимание на росшие вокруг цветы, золотые лютики, голубые и белые подснежники, розовые маргаритки. Потом  мы еще приходили на огород -  за урожаем молодой репки, морковки, мама угощала меня здесь нежными и сладкими молодыми побегами сныти, диким щавелем, заячьей капусткой, лесной земляникой, а  потом в августе  рвали  сладкую, но коварную из-за оскомины черемуху, и это было для меня, пятилетней  малышки,  стихийными  уроками выживания, полезными в те скудные времена. За более весомыми витаминными добавками мы ездили в леса под Ленинградом. Земляника, малина, черника, голубика, костяника, морошка, брусника, клюква, - это ли не радость для послевоенного ленинградца: тогда  не сильно баловала  наша торговля фруктами и овощами! Хотя в «зеленных» магазинах можно было  всякое найти, -  развесное яблочное, грушевое, сливовое павидло,  грибы соленые разных видов, отличного качества, и огурцы соленые, и капусту квашеную, но мы предпочитали своё и  бесплатное. В нашей комнате и  в общей умывалке   родители   держали  бочки  и ведра запасов  этого всего, и  для гостей, приезжавших без предупреждения, всегда находились угощение и закуска. А выпивку, бутылку водки, гости или с собой приносили, или у соседок занимали, и ее с лихвой  хватало на всех, а то можно было достать и спрятанную от соседей бутылку бражки. Женщины,  жеманно морщась,  отхлебывали по глотку, а мужчины  после первой рюмки  закуривали прямо в комнате, начинали петь и предаваться воспоминаниям, а то и пускались с топаньем в пляс под баян, в любое время суток. Но никто, ни соседи, ни мы, дети, не возмущались ни шумом, ни дымом папирос: не князья, чай!
 На восемь  семей, из которых только три было «полных», - с мужьями, - в нашей квартире  приходилось не много удобств: узенькая кухня на 8 примусов,в ней еще пара дровяных плит, где в выходные пеклись пироги, варился студень, - дым коромыслом!, умывальная комната с тремя раковинами, два вечнопротекающих  туалета и одна маленькая кладовка, ну,  еще чердак -  для сушки белья! Ничего – обходились! В городе было две общественные бани, и по субботам там бывало столпотворение, особенно в отделения «с паром». С современной точки зрения – сплошная антисанитария, но тоже как-то проносило, не болели, вроде.
 Отец,стройбатовский офицер в прошлом,  был из уральских крестьян. Трудолюбивый и на работе, и дома (потом я таких не видела), он во всем помогал маме, - и в стирке, и в глажке,  или комоды и буфеты для соседей делал незнамо из чего, поэтому в комнате стоял запах столярного клея, олифы и стружек. Мама тоже  была не лентяйкой, и дома царили  уют и мир, несмотря на тесноту.  Из той поры я могу вспомнить чуть ли не единственный случай их ссоры, не знаю, из-за чего, когда я испугалась, что отец рассердится на мать и уйдет. Только дожив до старости, они стали банально ругаться, и это было уже именно от старости, от изношенной за тяжелую жизнь нервной системы. Их  отношения  стали  для меня критерием супружества: взаимоуважение, любовь и терпение – были негласными  правилами для  них. Увы, в моей жизни  эти принципы не совмещались!
 Выношенная мамой в тяжелое, голодное и трагическое  время, я, дитя войны, получилась, конечно, больше, чем надо, впечатлительной, даже, может быть, нервной, что и сказалось на моих отношениях с мужским полом, с юности начиная,  и не очень  задалась моя личная жизнь, хотя  оказалась богатой на воспоминания – и плохие, и  хорошие  - тоже в городе Пушкине, -  чем не  «Воспоминания в Царском Селе», а?
  Вот я, уже  лет 14-15, иду, тоже где-то весной, в мае ( почему-то зимние впечатления остались от более зрелого возраста),  от Запасного дворца, мимо Лютеранской кирхи, служившей в то время автомастерской,  прогуливаюсь с  юным и прекрасным, как принц,  златокудрым  и тоненьким, как и я,  и с языком, хорошо подвешенным, что  тогда уже мной  ценилось, - идем мы с ним к закату над  Екатерининским парком, наслаждаемся, как мне казалось, погодой, обществом друг друга, болтая обо всем… И тут он ввинчивает в нашу беседу тему более острую, чем прежде, - об отношениях наших сверстников:
- А Рита с Юркой, наверно, сейчас не по улице гуляют! – говорит он о наших одноклассниках, известных всем своими взрослыми отношениями.
- Может быть…- соглашаюсь, не понимая, к чему это мой спутник вспомнил о них.
- Ты думаешь, только они уже общаются по-настоящему? – и мой прекрасный принц начал горячо перечислять пары наших молодых общих знакомых. – Вот это настоящие отношения! А так, все гулять да разговаривать, - это детство!
 Это была вторая наша с ним прогулка, а он уже претендовал  на большее, но  неумело, без переходов! И я испугалась такой грубости, такой ребячливой резкости в его настроении. Дошли мы до озера, прошлись до Грота в сиянии заката, и я повернула обратно к дому, не желая стать объектом его  подростковых притязаний. Я не была против развития нежных отношений между нами, но златокудрый юноша с карими глазами, просто мечта любой школьницы!  - показался  мне на тот момент не принцем, а нищим. Конечно, мы  друг для друга  оказались  слишком молодыми! Ну, в молодости все эти встречи и расставания даются легко, и мы с ним забыли о нашей встрече. Только вот сейчас и вспомнила его. А могли бы эти  отношения развиться по-другому, как сейчас мне представляется… Мы могли  присесть в начинающейся белой ночи на скамейку в  более глухом углу парка, под соловьиные трели налюбовавшись друг другом, почувствовать взаимное тепло, дозреть до поцелуя, до нежных объятий… Пусть не в эту, так следующую встречу уже телесно соскучиться и решиться  на более откровенные ласки, которых оба еще не знали. Но… при встрече с физиологической стороной плотских отношений я, наверно, потеряла бы  свою детскую романтичность, преждевременно повзрослела, а, может, просто испугалась бы прозаической, телесной стороны дела. Нет, все-таки замечательно,  что наша неопытность  не дала нам тогда перейти к более конкретным ощущениям! Но теперь  я  жалею о его золотых кудрях и чудесных темных глазах, которые я не поцеловала! И я, да  и он, наверно, быстро компенсировали нашу маленькую потерю, встречаясь с другими, и уже не по  таким строгим   меркам их судили. А может, юношу  научила моя строгость, и к другой девушке  он отнесся более чутко, и их встречи стали для них чудесным открытием.  А  я еще  какое-то время  пребывала в состоянии этакой снегурочки, боясь и ожидая от своих кавалеров того, не знаю чего, которое я долго для себя не могла определить.
  Наш город Пушкин был просто создан именно для романтических прогулок, и до окончания школы мы, молодежь, только и занимались тем, что парами или группами болтались по городу и паркам, особенно в теплые и светлые белые ночи. Многие тогда  жили в коммуналках, мало у кого были свои комнаты, вот и  зимой  у нас было принято встречаться на катке между дворцом и парками, - на Треугольной площади. Здесь все  было  очень удобно и недорого: теплые раздевалки, буфет, мастерская для починки коньков, на льду – музыка и весь цвет пушкинской молодежи. На катке завязывались и распадались знакомства, юношеские романы, да  мы просто весело и с пользой для здоровья проводили время  в окружении  волшебного  зимнего  пейзажа с  заснеженным дивным парком  и сказочным  Екатерининским дворцом.
 На лыжах по нашим паркам мы бегали на уроках физкультуры, - к разрушенному  Арсеналу  в Александровском парке, бывшем Зверинце, где в маленьком родниковом павильоне пригоршнями черпали   студеную  воду. Здесь когда-то  утоляли жажду  и  царственные охотники. Иногда мы добегали до Баболовского дворца с огромной  гранитной ванной, и можно было дать волю своему воображению,  нарисовать себе, как  во времена оны нежились в драгоценном сосуде  Александр Первый с очередной своей возлюбленной, ну, а мы, молодежь, проезжая здесь на лыжах, или летом, проходя мимо по круглой  ивовой аллее, вспоминали об этих исторических персонажах как о сказке.  «Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок!», - говорится в поговорке. А и правда: теперешний уровень НТП позволяет и не такие ванны отгрохивать и  отнюдь не только для  царственных особ. Вспомнилось, как один знакомый печник-реставратор хвастал, что  один «новый русский» приглашал его  к себе в Подмосковье печку сделать, чтоб уж не хуже какой-нибудь голландской печи в «Золотой галерее» Екатерининского дворца…  Даже в пределах моих скромных возможностей, если очень постараться, сейчас и ванну прихотливую  можно прикупить, и охотничий домик присмотреть, уж, не говоря о сказочных возможностях всевозможных гаджетов, которые придают обыденной  жизни  очарование волшебства, взять хоть  компьютерные копии  шедевров знаменитых художников на стенах особняков, как у того же Била Гейтса! Поэтому диву даешься, когда узнаешь о непреодолимом желании какого-нибудь выскочки приобрести в собственность непременно исторический памятник. Но почему непременно  Баболовский парк  кому-то понадобилось перекупить сейчас  у государства и лишить нас возможности им любоваться? Купи другое место, полно ведь заброшенных земель в той же Ленинградской области,  и строй там чего хочешь, раз деньги есть и техника позволяет! Чем ущемлено такое вздувшееся самолюбие у кого-то, что его можно удовлетворить только покупкой  царского сада?
  В школьные наши времена  телевизоров было мало, магнитофонов тоже, даже у детей состоятельных родителей, офицеров, к примеру. Обходились! Были книги, школьные вечера, танцы в «Конюшне», бывшем царском Каретном сарае. «Пойдем на скачки копытами стучать!» - так иногда звучало приглашение на танцевальный вечер в этом огромном помещении. (Подруга одна моя вспоминала недавно, что она долго не понимала, почему тогда на танцах  у всех мальчишек всегда были « портсигары в карманах». А теперь  она  удивляется, что «портсигары» куда-то все делись!).
  Недалеко было и до и Ленинграда  с его набережными, разводными мостами, кафе-мороженницами, театрами, салютами  и прочими столичными удовольствиями. Не скучали мы, в общем,  ни в детстве, ни в юности, хотя, наверно, отставали многие, в том числе я,  от теперешней молодежи в темпах физического развития, познания премудростей любви. А когда пришли все-таки  эти уже совсем взрослые проблемы, тут уж  стало  вовсе некогда скучать.
 Одно время наша школа помещалась в Зубовском корпусе Екатерининского дворца. Зимой там было холодно, зато весной!.. Ничего не имея против учителя физики и его предмета, мы прогуливали его уроки, сбегая со звонком  из его кабинета, перелезая из большого  окна прямо в Висячий сад и далее, куда ветер подует, - или бродить по чертогу Камероновой галереи, оглядывая с его высоты весь Екатерининский парк, или сбегали по Пандусу на Золотой луг  или на лодочную станцию за Турецкой баней, или сразу  -  бултых! -  в Большой пруд. Катаясь на лодках по пруду, мы объезжали все его изгибы и уголки. Любовались на Лебяжьи островки за Сибирским мостиком, на Турецкий каскад, Пирамиду,  гребли или плыли за лодкой к другому берегу, где огибали Заячий островок рядом с Адмиралтейством, приставали к  Залу  на острову, перебирались к Орлу – Чесменской колонне, и прыгали в воду  с разных точек ее высоты. Весь Золотой луг был к услугам  отдыхающих и загорающих.  И мы, все  молодые стройняшки, неосознанно щеголяли друг перед другом своими формами. Многие из нас занимались разными видами спорта, - гимнастикой, легкой атлетикой, велосипедом и пр. (все было бесплатно и доступно, кругом полно стадионов, спортивных площадок!), и это увеличивало, в дополнение  к  природным, наши шансы иметь великолепные фигуры. «Дельфин» звала я одного своего сверстника за его водоплавательные способности. Меня называли уткой за бесконечные мои «водные процедуры» и стиль плавания, - без внешних эффектов, плавный.
 Мы ходили на лодках-байдарках и в серьезные походы по реке Вуоксе на Карельском перешейке, -  с комарами, порогами, довольно большими физическими нагрузками и тоже незабываемыми впечатлениями от суровой северной природы и всей атмосферы товарищества в этом спортивном испытании. Я была увлечена тогда первым красавцем нашей школы, Эдиком. Его любили все девчонки, а он был в «серьезных отношениях» с Иркой, совсем не красавицей, но обладавшей наглостью и самоуверенностью.  Он и на меня поглядывал. И как-то, когда Ирка была в отлучке, он подсел к моей палатке. Мы болтали, я с бьющимся сердцем, он просто мило, и вдруг послышался голос возвращающейся откуда-то Ирки. Эдик, как проштрафившийся, рванул в сторону от меня.  Я и не надеялась особенно на его внимание, но такой трусливый побег нашкодившего кота  лишил меня  каких-либо иллюзий в отношении красавца, и я больше о нем не мечтала. Когда Эдик бросил Ирку, она переключилась на Диму, самого красивого мальчика нашего класса. Дима тоже был «в поиске», в том числе и на меня обращал свое милостивое внимание, мы уже прогуливались  с ним пару раз допоздна, о чем тут же откуда-то стало известно нашей классной, и она, многозначительно зыркая на меня, пару раз повторила поговорку, что честь надо беречь смолоду. Зная о гораздо более свободных нравах многих  моих сверстников, на свой счет я все-таки не приняла это нравоучение. А Дима брошенную Эдиком Ирку  оперативно подобрал себе в подружки. Не особенно горюя о нем, я все-таки иногда ревниво наблюдала за их взаимоотношениями и злорадно замечала, что они далеки от идеала: видно было, что  у Димки вздорный  характер,  и это  не позволяло  развиться у них хорошему роману, и я тихонько молилась про себя, что меня обошла  хоть эта напасть. А тот красавец, Эдик, тоже: менял-менял подруг и жен, спился  да и погиб потом  в пьяной драке. А какое грезилось будущее у Эдика: редкий  красавец, чемпион по легкой атлетике, закончил иняз,  и такой бесславный конец!  Так получалось, что мне нравились  те, которые предпочитали мне других, без предрассудков.  Были среди них ведь и достойные внимания и внешними, и  всеми качествами: умницы, хороши собой… а я-то чем  хуже? До меня доходили слухи, что ребята дрались из-за меня, кого-то порезали даже, дикари! а я – ни  слухом, ни духом об этом не ведала, только на школьных вечерах удостаивая танцем претендующих на мое внимание и сгорая от обиды на отвергших меня!
 Оканчивали  школу, мы, четыре десятых класса, собранных со всего Пушкина,  на окраине города, в бывшей трудовой колонии, сохранившей еще в своих помещениях крепкий настой запаха молодых не мытых тел предыдущих воспитанников.  Сюда, «в  тюрьму», как мы шутили (мы еще веселились, когда представляли, что будут думать про нас, если говорить, что мы учимся в «колонии»: ага, «окончили колонию для несовершеннолетних»!),  надо было добираться через весь Пушкин и Софию, и  это нас устраивало, потому что увеличивало время  прогулок, - до и после занятий, особенно в хорошую погоду. Можно было пойти после школы  к Орловским воротам, Розовому полю или попрыгать по скалистому Чертовому мосту или Каскадному, или двинуться небольшой компанией к Колоническому пруду Нижнего парка, -  по-одному гулять там было небезопасно! Мимо великокняжеских дач в стиле модерн, через грандиозные  Московские ворота, когда-то  охранявшие въезд в Царское Село и встретившие траурный кортеж с телом скоропостижно скончавшегося Александра Первого, мимо 409-й школы,  бывшего Николаевского реального училища, в котором воспитывались и царские отроки, мимо бывшего первого кинотеатра «Тиволи», через старинный  Гостиный двор, мы с подружкой уже под вечер  добирались  домой, и отдохнув и наскоро приготовив уроки,  вечером  опять были готовы для новых прогулок и походов в кино, на танцы, спортивные секции, в кружки…  и так далее и тому подобное. Девчонки вовсю бегали по танцам – в военные училища с прекрасными залами  старинных дворцов, например,  дворца Палей или в Доме культуры,  бывшей ратуше… Что говорить, мы  не всегда  осознавали ценность нашего  обретания именно  в этом чудесном  городе, но с годами поняли, что поэт был прав, когда утверждал:
«Здесь каждый шаг в душе рождает
Воспоминанье воспоминанье прежних лет!» 
  Недавно, через 50 лет после окончания школы, мы собирались на вечере в честь этой даты. Уже не испытывая  ничего, кроме старческого умиления к приехавшим со всех сторон сверстникам, мы, конечно, с удовольствием констатировали: « Отечество нам Царское Село!».
 Димочка, перебравший несколько жен в своей жизни, был  все еще очень даже ничего! А вот другие и я, в том числе, стали  просто неузнаваемы: жизнь прожить, как говорится, не поле перейти. Но друг другу мы были благодарны, что помним о школе, о детстве, о юношеских переживаниях и впечатлениях от  замечательного нашего  городка. Это ведь, действительно, настоящая шкатулка с драгоценностями – бриллиантами, яхонтами и жемчугами архитектуры, искусства, литературы и  воспоминаний о нашей жизни среди этого всего великолепия!  Пусть не во всем, но в этом нам всем на редкость повезло!
      



                Лахти.2012