Калиновый этюд

                Моей подруге Лене посвящается



Ленка мыла окна. Она любила это простое занятие. Дожидалась в конце мая серенького пасмурного выходного дня и после обязательной первой чашки кофе влезала на подоконник, устроив рядом старый оранжевый тазик с шапкой мыльной пены.

Никаких новомодных средств она не признавала: разводила стиральный порошок, капала нашатырного спирта и принималась за дело. Для этого случая в нижнем ящике комода хранились старые тряпочки: полинявшие наволочки, прохудившиеся простынки и стёртые махровые полотенца. Мама называла их – ветошки, и у Ленки прижилось это мягкое ласковое название.

Она ставила свою любимую «иностранную сборку», раскрывала настежь створки окна и, подпевая Дассену, обильно смачивала поверхность, полоскала ставшую серой тряпку, потом меняла воду и наводила глянец, орудуя двумя сухими ветошками.  Спрыгивала с подоконника, и смотрела, прищурясь, то справа, то слева, то пятясь до самой двери, чтобы уловить малейшую мутность.

После подходила к зеркалу, потягивалась, из-за плеча ещё раз бросая взгляд на прозрачные, почти невидимые стёкла, и говорила себе: «Вот и молодец». Гладила летние лёгкие шторы, подтаскивала столик и вешала их на карниз, расправляя складки. И только потом заваривала вторую, после утренней, чашку кофе.

В этот день у Ленки был ещё один ритуал, который она придумала себе много лет назад. Нужно было пойти в городской парк за веткой калины. Куст рос в самой глубине, на краю газона. Ленка дожидалась, когда никого не было рядом, пересекала газон и отламывала ветвь с двумя-тремя ровными блюдцами цветов.

Для калины была особая вазочка: простая, из облитой коричневой керамики. Точно такая стояла когда-то дома, в школьные годы, но уже давно разбилась. Ленка наткнулась на вазу в продуктовом маленьком магазине и долго упрашивала тётку за прилавком продать её. Та смотрела на Ленку как на дурочку, отнекивалась, что здесь старая вещица просто так, не продаётся. В конце-концов махнула рукой и отдала за десятку, лишь бы только взбалмошная дамочка отвязалась.

В мае у Ленки был день рождения. Накануне праздновался последний звонок в школах, по улицам бродили ошалелые выпускники с красными лентами и охапками тюльпанов и сирени. Странно, что все девчонки одеты в коричневые форменные платья и белые фартуки. Где они их находят? Неужели специально шьют только для одного-единственного дня?

В её времена такие платья были обычной школьной формой, только с двумя фартуками – чёрным и белым. Ленке мама сшила особый, фасонистый: с широкими крылышками и капроновыми рюшами на них. В комплект к нему – воротничок и высокие манжеты.

После своего последнего звонка Ленка шла растерянная, она как-то враз поняла, что школа закончилась, а что делать дальше – совсем неясно. Машинально сорвала ветку с пышными белыми цветами, пришла домой, поставила её в банку, села за стол и разревелась.

Вернулась с работы мать, устроилась напротив:
- Красивая калина. Зацвела… Значит, завтра похолодает. Первый заморозок – на черёмуху, второй – на калину. А ты чего хлюпаешь?
- Что мне делать? Последний звонок был…
- Вот! Нашла причину. Не ты первая, не ты последняя. Слава Богу, техникум в городе есть. Поступишь да и выучишься.

Мать, как всегда, оказалась права. Техникум Ленка закончила с отличием и направление получила не куда-нибудь, а в Москву. А ту первую калиновую ветку не выбросила: меняя воду, заметила тонкие ниточки-корешки, отнесла на огород и пристроила в тени забора.

Ветка скукожилась и засохла, но через какое-то время высунулся тонкий росток, и полезли трёхпалые зелёные листья. Калина прижилась и уже через три года дала первый цвет и горсть горьких ягод.

В Москве Ленка помаялась: комнату дали в коммуналке, в пригороде, до работы добиралась полтора часа на перекладных. А когда родился Вовка, тащила его в садик по темноте, раньше всех, оставляла на скамейке возле кухни, где гремели кастрюлями повара, шептала: «Посиди здесь, потом поднимешься в группу». В электричке незаметно смахивала слёзы, ей казалось, будто она маленькая шпротинка в банке, и рядом такие же бедные шпротинки, у каждой – своё горе. Жмутся друг к другу, давятся, а всё равно далеко-далеко, и все – отдельно.

Вечером часто опаздывала в садик, сторож ей выговаривал тонким фальцетом и качал жёлтым пальцем:
- Что же вы, мамаша, беспутая такая. Кажный раз мальца последним берёте. Хорошо, я у вас есть…

Она совала ему в карман рубль, благодарила и чуть не кланялась. Вовка рос стойким оловянным солдатиком, не хныкал и не ныл. Родители помогали как могли: приезжали иногда по очереди, вместе – никак не получалось, на десяти коммунальных метрах не разгуляешься. С мужем Ленка разошлась, когда Вовке исполнился годик. Не сложилось.

Недавно она уговорила отца и мать продать дачный участок. Надоело каждую весну отпрашиваться у начальства, чтобы вырваться на неделю для посадки картошки, а осенью – на уборку. Сколько раз она выговаривала старикам: «Зачем вам эта картошка? Я куплю, сколько хотите! Хоть десять мешков!» Она и правда - могла. Уже была хорошая работа, зарплата, квартира в Москве.

Но они упирались и не сдавались, хотя сил на обработку земли не хватало. Отступились, когда у отца случился второй инфаркт.

Последний раз Ленка была у матери  в сентябре. Сходили, как всегда, на могилы к отцу и брату, погибшему в Афгане. А на следующий день она поехала в сад-огород, как привыкли здесь называть дачи. Новые хозяева оставили калину: она занимала весь угол участка, свесив ветки далеко над забором.

Ленка закрыла зонт, подошла ближе. Сорвала гроздочку ягод, подняла голову. Прямо над ней, высоко, летел косяк гусей. Капли срывались с веток, падали на лицо и смешивались со слезами…