Артист Олег Стриженов. Записки покл

Артист

Олег Стриженов.

( Записки поклонницы. )



















2012 год.
               
                «Мы спим, господа, так будем же благодарны
                тем избранным людям, которые изредка
                пробуждают нас  и напоминают нам о том идеальном
                мире, о котором мы забыли».
                А.Н. Островский «Без вины виноватые».




Вступление.

     Есть утверждение, что от любви до ненависти – один шаг. Не знаю. Я подобного не испытала. А вот от ненависти до любви – это случилось. Первым человеком в моей жизни, которого я всерьёз возненавидела, был артист МХАТа, народный артист тогда ещё РСФСР, Олег Александрович Стриженов. Мне было неполных семь лет.
     Был апрель 1973-го. В начале месяца Театр простился со своей Первой артисткой - Аллой Константиновной Тарасовой - и погрузился в скорбь. Казалось, что и правда сам театр, уставленный фотографиями своей любимицы, находится в душевном смятении и скорби… Но всё же была весна. Теплело. Двери реквизиторского цеха уже не закрывались весь день, а со двора неслись весенние запахи и звуки.
     Моя мама работала во МХАТе реквизитором, а я выходила на сцену в спектаклях «Валентин и Валентина» и «Сталевары», в сценах, где требовалось участие детей. Реквизиторский цех, через который со служебного входа проходили артисты, был моей средой обитания. В него поднимались со двора по деревянным ступенькам.
  - Стриженов идёт! – объявила мама, –  и в то же мгновение  перед моими глазами  замелькали бликами мыски черных ботинок. До сих пор я не знала, что взрослые люди могут с такой скоростью преодолевать ступеньки! И вот он уже прошел  в открытую дверь реквизиторского цеха и поравнялся с нами. Подняв глаза, я увидела мужчину средних лет в серовато-зеленоватых шляпе, курточке и брюках – всё в один тон. Молния на курточке была слегка приспущена, и виднелся воротничок белой рубашки и узел чёрного галстука. Он шёл, опустив глаза, с каким-то совершенно закрытым лицом. Оно совсем не показалось мне красивым. 

 - Здравствуйте, Олег Александрович, - пролепетала мама. А я посмотрела на неё удивлённо: куда пропал мамин громкий и ясный голос? Она что, боится этого Стриженова?
  А он – он прошел между мамой и мной так, как будто нас тут вовсе не было, и никто с ним не здоровался. От такой наглости у меня захватило дух, и я направила в его спину взгляд, которым изо всех сил постаралась испепелить артиста. Но ничего такого не произошло. Он не сделал ни малейшего движения в мою сторону. (Как я жаждала тогда встретиться с ним взглядами – я бы не опустила глаз. Дуэль!) Но чуть сутуловатая спина его равнодушно завернула налево. Там, я знала, - если пройти вдоль сцены и нырнуть в кулисы, - будет лестница, ведущая наверх, к гримуборным. 
    Я была в ярости. Я поклялась тогда ненавидеть этого равнодушного, холодного, позволившего себе не обратить внимания на маму и не заметить меня, человека, всю жизнь.
    Но  на всю жизнь меня не хватило. Хватило только на два года, даже меньше. Потом я увидела фильм «Овод», и влюбилась в обоих – и в героя, и в артиста, безоглядно.
    Остаток детства, всё отрочество и часть юности я была влюблена в Артиста. Он был лучше всех. Он один был похож на настоящего мужчину. И он один был подобен героям книг русских классиков, и моим предкам, которых я не знала, но знание о которых – у меня в крови; а также, тем кавалерам, о которых рассказывала моя любимая бабушка. В моем окружении таких мужчин не было. На экране – тоже. Я жадно ловила каждый фильм с участием Артиста. Каждую встречу. Потом  выросла и стала с иронией относиться к былому увлечению.
    И вот прошло много-много лет. Я встретила свою настоящую любовь – человека красивого и внешне и внутренне, чуткого, доброго, умного, сильного. Он был в жизни таким, как Овод, Говоруха-Отрок и Сергей Егоров, вместе взятые. Каждый день с ним был счастьем. Но он был намного старше меня, и у него было больное сердце. Мы прожили около пяти лет. А потом его не стало, и я погрузилась в пучину беспросветной тоски. В этой пучине я стала искать точку опоры. И – нашла. Мне вновь стал необходим Артист Олег Стриженов. Фильмы с ним. Его игра. Его высокое искусство. Мою душу не удовлетворяет игра других артистов. В ней нет той силы, той откровенности, той гаммы переживаний, которых ищет моё сердце.
    Начать писать эту работу меня заставила благодарность. Благодарность за то, что он был и есть – Артист милостью Божьей Олег Александрович Стриженов.
   
     Я напишу о своем личном отношении к каждой роли, в которой мне посчастливилось увидеть Артиста, расположив их в хронологическом порядке выхода на экраны, начав с «Овода». Коснусь и теле- и аудио- версий спектаклей МХАТа, которые мне удалось посмотреть и послушать. Мне очень жаль, что мои родители, позволявшие мне с младенческого возраста смотреть все взрослые фильмы, не водили меня на те спектакли, которые смотрели сами. Так досадно, что я, ,бегавшая почти каждый день с пяти до семи лет по цехам, сцене и кулисам Театра, не видела таких спектаклей, как «Без вины виноватые», «Мария Стюарт», «Чайка»! Я ни разу не видела своего любимого Артиста на сцене. Только на сцене Лужников в программе «Поёт товарищ кино» в феврале 1981 года.  Он читал прощальное письмо Овода. Но – это совсем не то, что увидеть, как он играет Треплева… Ну, да что теперь сожалеть!

    В последнее время стало модным выказывать негативное отношение к признанным культурным авторитетам, выискивать во всем недостатки и ниспровергать кумиров. От этого скудеют души и портятся нравы. Я хочу поступить наоборот – высказать восхищение талантом Артиста, который этого восхищения достоин.


«Овод».

        В первый раз я увидела фильм «Овод», когда мне было восемь с половиной лет. Более яркого впечатления от фильма не было в моей жизни. Впрочем, не от фильма, от игры Олега Стриженова. Я не собиралась смотреть этот фильм. В программе стояло непонятное для чисто городской девочки слово «Овод». Я не знала такой мухи, жалящей лошадей. Но знала – от Пушкина – невод.  Старик поймал неводом Золотую рыбку. Наверное, овод это – разновидность рыболовной сети? «Фильм неинтересный - про рыбаков!» - решила я и пошла гулять. Был один из первых дней марта. Выходной. Солнце плавило снег, но его ещё было достаточно на горке, чтобы кататься на санках с подружкой Наташкой и чьей-то маленькой черно-белой собачкой Франтиком. Было весело и жарко. В какой-то момент я пожалела, что поддела под пальто кофту. Пошла домой попить воды и переодеться, сказав Наташе: «скоро приду!» Среди домашних как-то прокопалась. Мама успела включить телевизор, и пошли первые кадры, казалось, подтверждавшие мою догадку про рыбаков: море! Расстёгивая кофту, посматривала в экран. Меня озадачила мама, с явным предвкушением усевшаяся напротив телевизора. Я стояла, готовая снова бежать на улицу, холодно и скептически проглядывая первые кадры фильма. Они были мало интересны. Потом – вдруг – поменялась тональность, пошла тихая и светлая мелодия скрипки, и кадры шумной улицы с грохочущими экипажами сменились тишиной и сосредоточенностью библиотеки.  Над раскрытой книгой склонился черноволосый кудрявый юноша… Когда он поднял глаза, я села, почти упала, в кресло. Какой красивый! Впрочем, не в красоте даже было дело… Как сказано у Войнич: «ангельская чистота выражения». Эти широко расставленные светлые  нежно-задумчивые глаза, окаймленные черными ресницами... Этот юноша сразу приковал к себе моё внимание. Он был мне интересен. К нему мгновенно потянулось сердце.
    Конечно, в восемь лет я ещё не была знакома с романом и понятия не имела о том, что он есть. Я не знала, каким должен быть Артур-Овод, сразу и навсегда потрясенная Оводом Стриженова. Теперь думаю, что таким он и должен был быть. Кто-то может поспорить, но мне роман Этель Лилиан Войнич «Овод» представляется произведением гениальным, то есть, написанным на вдохновении, и, несомненно, в нём присутствует какая-то высшая сила. Он должен был быть написан. Всё остальное: «Прерванная дружба», «Сними обувь твою», «Оливия Лэтам», «Джек Реймонд» – написано по желанию писательницы, как необязательная программа. Таково моё личное мнение. А без образа Овода трудно представить себе мировую литературу. Неудивительно, что сама Войнич никак не могла расстаться со своим героем и посвятила ему ещё два романа. Изумляет то, что ярчайший мужской образ создала хрупкая миловидная женщина, англичанка-гувернантка, в которой не угадывается ничего героического. Мещаночка. «Булочка». Впрочем, это её двоюродный дед открыл Джомолунгму, называемую по-иному его фамилией – Эверест. Выходит, гены героизма были в этой семье!

   Но я отвлеклась. Итак, я смотрела фильм. Оторваться от красивого юноши с одухотворенным лицом и удивительными глазами было невозможно. А их дуэт с Николаем Константиновичем Симоновым завораживал. В Симонова я была влюблена ещё дошкольницей, в его Петра. Величественный, монументальный Симонов и подвижный, пластичный, быстрый Стриженов играли мелодию любви, которую романс Шостаковича лишь поддерживал. ( У кого-то, кажется, у Е. Габриловича, я читала о том, что Дмитрий Дмитриевич сам попросил звукооператора сделать его музыку к фильму тише, как фон. Думаю, что это касалось, прежде всего, проникновенного «Романса», звучащего в библиотеке и в сцене узнавания в тюрьме.) Сцену разоблачения Монтанелли, когда Джулия сует Артуру какую-то бумажку, я совсем не поняла. Мама, правда, пояснила мне: «он – его отец». Не поняла я и бурной вспышки с разбитием креста. Но это – ничего. Главное – смотреть на него, и сочувствовать слезам на его глазах...
   Про разбитое распятие я начала понимать только сейчас. Такая «тупость», видимо, связана с тем, что у меня было совершенно вольное детство без каких-либо ограничений. Я не могла себе представить, что чего-то может быть нельзя и за что-то последует неминуемое наказание. (Надо ли говорить, что семья наша была очень далека от какой-либо религиозности?) А Артур ведь жил в мире кумиров, где недозволенное, недопустимое было жестко обозначено. И это был мир Монтанелли, его возлюбленного падре... И вот – другой служитель церкви – Карди – совершил святотатство – нарушил тайну исповеди. Из-за него Артур оказался предателем. А тут ещё и Монтанелли оказался вовсе не святым. Разбивая распятие, Артур вырывается из того мирка, в который его заключил отец – любящий, но предпочтивший  ложь правде, душевность – откровенности, заботу – уважению к личности своего сына. Вообще - и роман и фильм «Овод» более всего о возможности и необходимости для человека самоуважения. Об отстаивании его сначала отказом от уюта, обеспеченности, любви, потом – самой жизни. А ведет ли при этом герой ещё и борьбу за освобождение Италии или делает что-то другое – не столь и важно!
   Мне тогда не очень понравилась изменившаяся внешность героя во второй части. Но главное – глаза, они-то остались, правда, выражение их изменилось... В них появилась горечь. А любовь стала явственней и соединилась с болью. Мне очень хотелось, чтобы он выжил. (Как хорошо не знать, что гибель героя неизбежна!) Когда Овод уговаривал своего падре сбросить сутану и пойти с ним, я вдруг увидела, как они идут, взявшись за руки, навстречу восходящему солнцу… Так горячи и убедительны были слова, произнесённые Артистом. И когда  Монтанелли сказал «не могу», это меня поразило. И даже в сцене расстрела мне всё виделась возможность спасения: а вдруг солдаты и вправду возьмут и повернут ружья в  сторону полковника?
   На улицу я вышла совсем другой девочкой. Меня удивило, что ничто не изменилось, и девчонки мирно играли в свои девчачьи игры. Как можно играть после такого? Я ходила под впечатлением от фильма несколько дней. И была пленена образом Овода навеки. Это сделал Олег Стриженов.
    А ещё он сделал для меня вот что. Я была очень одиноким ребёнком. К восьми с половиной годам я уже убедилась в том, что не могу положиться ни на кого из взрослых в своей семье. У меня были отец и мать, дедушка и две бабушки,  но нормального человеческого контакта у  меня не было ни с кем из них. Потому что сердца их были для меня закрыты. А Овод в исполнении Стриженова – это, прежде всего, сильное, открытое, мужественное сердце. Впрочем, во всех своих ролях Артист дарит нам свое раскрытое сердце. Просто Овод – яркий и положительный, и героический образ. Этот образ поддерживал нежную душу девочки долгие годы.  И я понимаю того парня-солдата, что писал Олегу Стриженову, что он принял его «за отца родного», и стал благодаря его Оводу отличником боевой и политической подготовки.
 ( Олег Стриженов  Исповедь. – М: Алгоритм, 1999. – С. 63.) Огромной внутренней силой надо обладать, чтобы создать такой экранный образ – в 24 года! 

    Как люблю я сцену с Джеммой на заставе под дождём! То, как они тянутся друг к другу, ещё мгновение – и поцелуются, но Овод первый вырывается из взаимной очарованности, чтобы сделать своё дело – доставить оружие – и погибнуть...

    Я теперь полюбила сцену расстрела. Она кажется мне праздничной.  Сила героя проявлена в ней до конца. Всё-всё лучшее, что есть в Артуре-Оводе, аккумулировано в этой сцене. Артист играет в таком темпе, что не все нюансы успеваешь заметить. Но вот на фотографии в книге в сцене расстрела (когда одна из пуль лишь царапнула герою плечо) глаза Овода – это глаза человека,  который не будет жить. Так играть, так взаправду умирать может только действительно великий артист... Помните, у Булгакова в «Театральном романе», Максудов говорит про Ивана Васильевича «… только он показал, как Бахтин закололся, я ахнул: у него глаза мертвыми сделались!» А Иван Васильевич в «Театральном романе» – это ведь – сам Станиславский!

 


     Этот фильм делает шедевром игра Олега Стриженова. Со временем она не только не становится для тебя наивной или тем, что ты душевно перерос, - нет, она блещет для тебя новыми гранями, поворачивается к тебе новыми сторонами. Ты дорастаешь до неё всю жизнь – и никогда не дорастешь! Так щедро, так богато, так в каждое мгновение по-разному сыгран им этот герой.
     Я по-прежнему выхожу на улицу после фильма, не понимая, как это: только что в Италии, в Бризигелле, на рассвете летнего дня  расстреляли Овода, и вдруг - Москва, вечер, сугробы... Кстати, весь фильм веришь, что действие  и вправду происходит в Италии – и в этом большая заслуга таланта Олега Стриженова. Герой – именно итальянец, и никем другим быть не может! Такое слияние с образом – полное, совершенное, так редко бывает! Конечно, это ещё и благодаря гриму, крашенным и накрученным волосам, - но я до сих пор по-детски не понимаю, что это просто роль, просто Артист играет книжный образ. Каждый раз видишь реального, живого человека. Живого Артура-Ривареса.  ( Да, да, я знаю, что Артур по матери – англичанин, но Габрилович сделал его чистым итальянцем, чтобы образ был более цельным, чтобы патриотизм его был полнокровнее. В фильме это оправдано, как и многие другие несоответствия с текстом романа).
   Если говорить в целом о фильме, то он представляется мне крепко и хорошо сделанным, но не гениальным, конечно! Гениальна в нем только игра Олега Стриженова. Нет, что я, конечно, не только! Николай Симонов, играя труднейшую роль Монтанелли, интуитивно ведет её очень верно. Масштаб симоновской личности тоже ей соответствует. И этот «слепой» взгляд светлых глаз, любящих и при этом как бы не видящих… И эта детскость его, трогательная и роковая… И, конечно, музыка Шостаковича, наполненная упорством мужества в увертюре к фильму, визгливая  в теме предательства во время шествия по Италии австрийских полков в начале второй части, огненная в стилизованной «Тарантелле», проникновенно-нежная в моём любимом «Романсе»…
       Марианна Стриженова в роли Джеммы мне кажется подходящей внешне, но она, на мой взгляд, немного излишне театральна. Впрочем, это сейчас, когда я смотрю фильм взрослым скептическим взглядом. В детстве я была влюблена и в Джемму, только чуть меньше, чем в Овода. Я принимала её целиком. У нас дома был изданный  за рубежом каталог советских фильмов  и там – несколько кадров из «Овода». Я вырезала фотографию Артура и Джеммы на собрании и долго носила её с собой, как икону. Потом она потерялась.

 
Та самая страница из старого каталога.
      
*  *  *

   Кажется, во второй раз мне удалось посмотреть этот фильм только 26 марта 1980-го года в кинотеатре «Ереван». Фильм показывали в весенние каникулы, показ приурочивали к 25-летию выхода фильма на экраны. ( А в этом году (2010) фильму уже 55!) Тогда перед сеансом выступили А.М. Файнциммер и О.А. Стриженов. Артист и тогда птицей взлетел по ступенькам на сцену – в чёрном кожаном пиджаке, в рубашке в голубую клетку. К сожалению, я уже толком не вспомню, что они говорили… Я была тогда слишком влюблена, слишком переполнена эмоциями. Мне было без двух месяцев четырнадцать лет.

 *  *  *

      Я читала о том, что Этель Лилиан Войнич не поняла и не приняла этого фильма. ( Е. Таратута   «Этель Лилиан Войнич. Судьба писателя и судьба книги». – М.: Худож. Лит., 1964. – С.223.) Догадываюсь, почему. Во-первых, в фильме совсем нет яростной атеистической направленности, заданной в романе с самого эпиграфа. Овод если и выступает, то – против церкви и против лживости и предательства церковников. И ему больно, что его любимый padre – с ними. Против церкви, но не против Бога. «Бог – да, церковь – нет!» - восклицает Болла в начале фильма в ответ на защиту Артуром служителей церкви. Так эта линия и идёт до конца. И, хотя на вопрос Монтанелли «Артур, ты хочешь, чтобы я отказался от Бога?!», -  Овод отвечает «Да! Если вы действительно любите меня!», - всё равно тут как бы подразумевается отказ от деятельности, а не от внутренних убеждений. От служения Богу и связанной с этим служением лжи. Трагедия Монтанелли, на мой взгляд, трагедия инфантилизма, безответственности. Ведь и в конце, когда Артур-Овод убит, он не признается: « я виноват. Что я наделал!» Нет! Он обиженно машет кулаками на Бога: «нет Тебя!» Бог должен был спасти его сына – помимо него как-то! Несмотря на все его фатальные ошибки. Слепая вера...
       Во-вторых, у Войнич Артур – гармоничный и прекрасный человек, а Овод – человек изломанный, в общем-то, и не человек уже. «Я не человек, я – нож!» В Оводе ценна его воля. Его преданность делу освобождения Италии. Но для Войнич, думаю, Артур лучше Овода. Как говорит Джемма: «гораздо лучше умереть в девятнадцать лет, чем выжить и превратиться в синьора Ривареса...» В фильме всё наоборот. Артур – милый и наивный юноша. Книгочей. Идеалист. Романтик. Впрочем, как и положено в девятнадцать лет. Но невольно этот романтик совершает предательство. Какой слепой, спящий взгляд у Артура-Стриженова, когда он произносит на исповеди «Джованни Болла»! Артист как бы сразу оправдывает своего искреннего героя. Он – как в трансе. Разве это – предательство? Но, получается, всё же - предательство. И потом как бы идёт искупление и очищение, апофеозом которого является казнь. В сцене казни он – снова Артур, вдыхающий всеми лёгкими воздух предрассветности. И в самом конце мы видим медальон, на котором – юный Артур. Он как бы вернулся к самому себе, пройдя страшный, трагический и героический путь. У Стриженова Овод жизненнее и полнокровнее Артура. И не случайно Джемма, которая в Артуре, - как бы она ни говорила потом о своей любви к нему,- видит прежде всего друга детства, в Овода – влюбляется. Он затмевает пламенного оратора Боллу, когда прощается с ней на заставе, под дождём, в плаще, шляпе и с пистолетом в руках. Но затмевает, конечно, не атрибутикой, а сосредоточием воли. Мужеством. В фильме Овод лучше Артура. И, в общем-то, по-другому не могло быть. Другое было бы неправдой. Пропало бы обаяние и притягательная сила героя. В романе могут быть противоречия и неестественности. Фильм они бы непоправимо испортили. Я живу с этим фильмом, с этой книгой и образом Овода уже три с половиной десятилетия. Думаю, что имею право на высказывание. Теперь я считаю, что у Войнич вся вторая часть строится на вывихнутом суставе. Слишком легкомысленно, на мой взгляд, её отношение к предательству Артура – да, во сне, в трансе, не понимая, что делает, - но предательство. Для Войнич важнее выявить и обличить лицемерие церкви. Она в своем антиклерикализме идет вразрез с культурой, которая в основе своей – христианская. И последний круг «Ада», как известно, вмещает вовсе не лицемеров и обманщиков. (Она ведь поминает Данте, но только для того, чтобы подчеркнуть силу страдания Овода – когда он смотрит на выступление шута.). В фильме правильно расставлены акценты. И сустав вправлен. Оттого, извините, и страдания, что надо искупить грех предательства. Наверное, так поставил фильм А.М. Файнциммер, но очевидно, что уже эта первая роль Олега Стриженова самостоятельно выстроена Артистом – от начала и до конца. Его Артур не только страдает в финальной сцене первой части, перед нами, на переднем плане. Он напряженно думает и постигает. И освобождается – разбивая распятие. Не проклинает Бога, как в романе, а освобождается от пут.

      Я не знаю, как двадцатипятилетний мальчик так мог всё понять, всё вместить, пережить, полно и всеобъемлюще...  Здесь столько подстерегает опасностей – впасть в мелодраматизм, пафос, цинизм, внешний романтизм, да чёрт его знает, во что тут только можно не впасть! И всего этого избежать, и создать образ, пленяющий сердца шестой десяток лет, и войти в кинематограф живым Оводом – какой счастливый талант! Счастливая судьба...



«Мексиканец».

     В своей книге Артист рассказывает, как великий режиссёр Александр Довженко признаётся ему, что из трёх его первых работ в кино, больше всего ему нравится его работа в «Мексиканце». Тем, что там артист показал, что умеет играть роль почти без слов. *( Олег Стриженов Исповедь. – М: Алгоритм, 1999. – С. 95-96.)

   Мне теперь этот фильм тоже полюбился. И стал нужен. Он как-то меня мобилизует. Перед каким-нибудь ответственным событием стоит посмотреть «Мексиканца» - и я морально готова к подвигу!
    Все сцены без Риверы мне кажутся в этом фильме лишними – благо, их немного. Но когда на экране – Ривера-Стриженов, от него не оторвать взгляда. Боже ты мой! Эти две слезы – из каждого глаза, тихо текущие по лицу мальчика, только что прочитавшего в листовке, что его отец погиб! И то, как он прячется за шкафом, утирая слезы, не желая, чтобы его горе кто-то видел… И как выдавливает стекло, и поворачивается к испуганной Мэй… Я бы не сказала, что образ, заданный Каплуновским и созданный Стриженовым, совпадает с образом Риверы у Джека Лондона. Нет. Это - другой мальчик. У Джека Лондона он  похож на богомоловского Ивана. (Я имею в виду повесть Владимира Богомолова «Иван», по мотивам которой А.А. Тарковский снял фильм «Иваново детство»). У персонажа рассказа Джека Лондона солдаты Диаса ещё в детстве убили родителей, и душа его обуглена, и он – не человек, а орудие мести. У Риверы Каплуновского другая подоплёка. Отец героя – революционер, он погиб, но сын продолжает его дело. Не черное отчаяние движет юношей, а светлая мечта об освобождении родины. Сначала он одинок, скрывающийся под чужим именем сын мексиканского революционера, за голову которого обещана крупная сумма. Но потом обретает друзей, обретает и уверенность в себе. Он идёт на ринг для друзей. Чтобы у них было оружие. Интересно, к 10-му августа! Это сам Артист предложил, что ли, сделать свой День рождения роковым днем восстания?  Я сказала, что герой фильма не похож на героя джеклондоновского рассказа. Не похож. Он – другой. И, думаю, Олег Стриженов слишком изыскан для роли ребенка из рабочей семьи, боксирующего на ринге... Но главнее всего здесь дух. Этот мальчик – в чем душа держится? - побеждает только могучей силой своего духа. И, победив, обводит трибуны полными слез, но такими просветленными, глазами! Он отдал всего себя, он превзошел самого себя для победы своих друзей, для продолжения дела своего отца. Он поднял выпавшее из рук отца знамя. Так, скажите, разве это – не Джек Лондон – не его дух, не его воля к борьбе и жизни?
    Больше всего в этом фильме я люблю тихие сцены, когда Ривера, переплыв границу, валится на родную землю и прижимается к ней, перекатываясь с боку на бок. А потом ловит кузнечика и подгоняет его щелчком. И идёт, перекинув непросохшую тужурку через плечо, напевая песенку. И ещё, когда, выполнив задание, а также устранив предателя, возвращается к друзьям и мимоходом дружески шлёпает мальчика-негритенка.
    Олег Стриженов играет здесь и эпизодическую роль отца Риверы Фернандеса. Ещё один, ни на кого другого не похожий, образ в фильмотеке Артиста. Как он падает под дулами мечущих смерть винтовок, как из его руки выпадает знамя – забыть невозможно!
    Я бы рекомендовала этот фильм мальчишкам лет 10-ти – 12-ти, чтобы они воспитывались на нем и учились быть мужчинами. Настоящими. Вообще, Джек Лондон, да ещё – Редьярд Киплинг – самые мужественные, на мой взгляд, авторы. Их бы усиленно пропагандировать в нашем катастрофически теряющем мужественность мире!
   
«Сорок первый».

   Перечитала повесть Бориса Лавренёва и прочувствовала, насколько она хороша. Как «вкусно» написана! Эти сочные, яркие краски: малиновый Евсюков, желтые кошачьи глаза Марютки, ультрамариновые шарики Говорухи-Отрока… Какой живой, свежий, увлекающий читателя за рассказом, язык! Фильм, конечно, другой, самостоятельный шедевр, но без следования основной идее произведения, он таковым бы не являлся.

   Фильм «Сорок первый» - самый отмеченный, всеми до сих пор восхваляемый, и работа Олега Стриженова в нем признана его самой лучшей работой в кино. Официально это так. Душой же я не согласна с этим мнением. Для меня самые лучшие из его киногероев – Овод и Германн.
     Хотя, конечно, Артист в этой роли совершенно блистателен. Не было и не могло быть у советского актера знания о том, как держались перед красными комиссарами пленённые белые офицеры, как кокетливо подмигивали девочкам-казашкам, как, дрожа от холода, готовы были выйти за дверь, на ледяной ветер, лишь бы не смутить женщину… Ни у кого из артистов его поколения не было памяти о том, какими они были – расстрелянные, утопленные, эмигрировавшие, ни у кого, кроме Олега Стриженова. Он знал  все интонации, все жесты, все взгляды – и мог показать,  мог донести – из другой России – людям следующих поколений.   В нём никогда не было советской ограниченности, которая – даже у очень хороших артистов – мешала любить их…
 
        Однако, может, я – урод, но я бы никогда не могла влюбиться в Говоруху-Отрока. Конечно, я имею в виду экранный образ. Если бы мне привелось, как Марютке, остаться с таким человеком вдвоём на пустынном острове – куда бы я делась?! Но для поддержки моей душе этот герой  практически не нужен. Я пробовала смотреть «Сорок первый»  в тоске – тоска не проходит, как прошла бы от «Овода», «Неподсуден», «Дуэли»,  «Вместо меня»... В чём тут дело? Стриженов играет человека, из под ног которого выбита почва. Он очень хороший – добрый, смелый, мужественный, нежный, преданный... Но – да, его окружают тысячи правд – и все чужие, а своя для него утеряна и невозможна – не по его вине... Свою правду он проявляет в центральной сцене фильма – в рассказе о Робинзоне Крузо. Здесь он раскрывает себя – такого, как  есть, не белогвардейского поручика, а мальчика, зачитывающегося романами о приключениях... Да, я считаю, что это – центральная сцена и повести и фильма. Потому он и Говоруха-Отрок. И ведь именно в этой сцене окончательно влюбляется в него Марютка! Но – это единственный его триумф. Вадима Николаевича должно быть пронзительно жаль – как уходящую натуру, как прежнюю Россию. О, я понимаю, почему так  благодарно принимала его героя русская эмиграция! И ещё есть один момент – когда они плывут на остров, и Говоруха с явным удовольствием правит яхтой. Вот в этом узнаю стриженовскую повадку – его герои умудряются получать удовольствие от жизни в самых неподходящих, казалось бы, для этого ситуациях. Я не знаю, как сказочный талант Артиста так повёл эту роль, но его Говоруха при всей своей стойкости оловянного солдатика неустойчив – на протяжении всего фильма. Да, именно что оловянный солдатик – на одной ноге! Я не могу влюбиться в человека, который потерял опору. Это – на уровне инстинкта, но ведь человек, а особенно – женщина, и животное – тоже! А на уровне духа, души, сознания я понимаю, что к этому герою надо отнестись так, как писал самый человечный из бардов, Александр Николаевич Вертинский: «просто встать на колени...» - и склонить голову, и пожалеть пронзительно, из глубины души.

* * *

   По этому фильму об Артисте узнал мир. Узнал и полюбил. Во Франции его назвали русским Жераром Филипом. Не очень лестное для Артиста, поверхностное суждение, по-моему. Я хорошо отношусь к Жерару Филипу. Я считаю его Жюльена Сореля лучшим из всех – на все времена, не говоря уже о Фанфане. Но, помилуйте, при чем здесь Олег Стриженов? Внешняя красота, обаяние? Если у Жерара Филипа на этом зачастую строится роль, то у русского Артиста главное вовсе не в этом. Он будет таким, каким нужно быть для роли. Он не боится быть некрасивым. Говоруха-Отрок неотразимо красив – он будет неотразимо красивым. Мечтатель странен – он будет странным. Капитан Дудин – обычен, он будет обычным. Мечтатель-старик страшен – он будет страшным. Барон Тузенбах некрасив – он будет некрасивым. Артист отдает роли всего себя, никак не педалируя собственную личность. Он не идет от себя, он идет – от образа. Олег Стриженов – гениальный русский артист. Сравнение с обаятельным французом слишком мелко и несерьезно для него. Да и вообще, поэт уже сказал по этому поводу: «не сравнивай: живущий несравним…»


 «Хождение за три моря».

     Это – замечательный фильм, но смотреть его надо, отключив весь современный скепсис, с доверчивостью и открытостью ребенка. Потому что он так поставлен и так сыгран. Я тут посмотрела его, болея, в болезни вновь уподобившаяся беспомощному и верящему во все самое доброе и светлое в людях ребенку – и мне понравилось в этом фильме все. Каждый кадр.
    Это фильм о верности своему призванию. Афанасий Никитин не может не повиноваться голосу судьбы, Бога, в общем, - призванию. Он призван был к этому многотрудному походу в Индию. Олег Стриженов играет вовсе не героя. Неудачливый купец, скромный и застенчивый человек, его Никитин просто делает то, что должен. Он верен самому себе, своим товарищам, своему делу и своей Родине. Это не пафосные фразы, а правда. Это очень трудно – быть верным прежде всего себе. Не остановившись перед уговорами матери, разочарованием невесты, ударами судьбы, идти вперед, упрямо и неуклонно - это умели лучшие герои моего любимого Артиста. И такой вот неуклонной воли не мог проявить на экране больше никто.

       Я порой, в самый, казалось бы, неподходящий момент, прыскаю смехом, если вдруг вспомню сценку, когда Афанасий Никитин пытается пить молоко, как отец Чампы, и обливается. Как он сначала смущен и насуплен, а потом, видя, как по-доброму смеются над ним отец и девушка (а мать осторожно замирает), тоже начинает смеяться, свободно и весело, а потом произносит: «вот оказия какая!» Так хорошо от их свободного – как в детстве – смеха!..

   Возможно, мне  дорог этот герой ещё и потому, что отец мой родом из города Калинина (Твери), и дед ушёл на фронт (и не вернулся) из этого города… И мне, с детства не раз гостившей у своей второй бабушки, в доме напротив Городского сада, почти по-родственному близок устремленный  навстречу судьбе средневековый мужчина в расстёгнутом армяке с развевающимися полами – памятник на том берегу Волги…

* * *

    На таких фильмах нужно, по-моему, воспитывать детей. Вот он, русич, отдаёт другу свой армяк, а сам, укладываясь спать, обхватывает себя, чтобы согреться, руками. Вот, после лишений путешествия, поит прежде всего своего коня, а потом уже пьёт сам. Вот, оставаясь незамеченным, оставляет любимой девушке кошелёк со всеми своими деньгами… Надо, чтобы они смотрели и видели, что возможно поступать так, и что правильно – так, и нейтрализовать таким образом рекламу, в которой Пигмалион завязывает рот платком ожившей Галатее, испугавшись, что она съест его чипсы. И другую – где парень, отпихнув тонущую девушку, устремляется освежать рот «Орбитом». И третью, и пятую, и десятую, где лелеются сиюминутное желание, эгоизм, потребительство...
   Одичали мы с пятнадцатого века, однако!

 
«Капитанская дочка».

     "Мысль о романе, который бы поведал простую, безыскусственную повесть прямо-русской жизни, занимала Пушкина в последнее время неотступно. Он бросил стихи ... и написал "Капитанскую дочку", решительно лучшее русское произведение в повествовательном роде. Сравнительно с "Капитанскою дочкою" все наши романы и повести кажутся приторною размазнею. Чистота и безыскусственность взошли в ней на такую высокую степень, что сама действительность кажется перед нею искусственною и карикатурною. В первый раз выступили истинно русские характеры: простой комендант крепости, капитанша, поручик; сама крепость с единственною пушкою, бестолковщина времени и простое величие простых людей - все не только самая правда, но еще как бы лучше ее. Так оно и быть должно: на то и призвание поэта, чтобы из нас же взять нас и нас же возвратить нам в очищенном и лучшем виде".

                Н.В. Гоголь


     Если в чью-то дурную голову придёт мысль раскрасить и этот фильм, то пусть у него прежде отсохнут руки!  Режиссёр фильма Владимир Каплуновский, больше работавший в кино как художник,  сделал идеальную экранизацию пушкинской повести. Вот на таких вещах воспитывается чувство патриотизма. Вот фильм, где есть народ русский, чувство народное, характеры, дух…  Где русский человек может узнать себя. Я не знаю больше ни одного подобного фильма.
       Русский мальчик Петруша Гринёв… Как играет его Олег Стриженов! Это поэма какая-то! Поэма мальчишества, отрочества, переходящего в юность. Как я люблю с детства его Петрушу! Люблю, когда он предлагает горячий чай промёрзшему мужичку, когда обнимает, каясь, Савельича, когда входит, осматриваясь, в жилище Мироновых, когда налетает, смешно расставляя ноги и взмахивая шпагой, на Швабрина. А сцена за столом, когда он никак не может начать есть, смотря на слёзы Марьи Ивановны! Я каждый раз внутренне ахаю, когда Петруша падает в снег – нарочно – рядом с упавшей Машей. Сколько доброты в этом нарочном падении!  И как первый раз целует капитанскую дочку – нежно, упоённо! И какой смешной и трогательный он идёт с ружьём на Пугачёва! Нет больше таких подростков в фильмах. Они все ершистые, угловатые, грубящие – закрытые. Этот же – весь раскрыт и доброжелателен к миру. И ничем, кроме этой доброжелательности, не защищён. И она творит чудеса. Повторяю, это просто поэма какая-то, мальчишеству, юности посвящённая! Неискушённость его, наивность, озорство, чистота.  И вот этого мальчика волокут на виселицу, и почти уже вешают. Он по-мальчишечьи пытается преодолеть ужас. Пытается быть солдатом. Незабываемо потрясение Гринёва почти состоявшейся казнью.  Как он запутывается в веревках колоколов, как сходит, пошатываясь, с эшафота, как сидит, сжав виски ладонями… И как вскакивает, пронзенный мыслью о Маше… Он сразу выпрямился как будто, наконец, в полный рост, вырос, сбросил остатки детства.
      «Капитанская дочка» - вещь рыцарская. И, наверное, в русской литературе нет произведения, подобного этому, произведения, в котором так было бы явно благоговейное отношение к женщине, к девушке.

       Мальчик-Петруша вызывает на дуэль пошляка Швабрина, вскипев от его циничных слов о капитанской дочке. Мужчина-Гринёв, сознательно рискуя жизнью (теперь он знает ей цену), идёт к Пугачеву, чтобы спасти возлюбленную. 
   Не представляю в роли Петруши никого другого. Он – самый настоящий, пушкинский! В этом фильме и Пугачев – Сергей Лукьянов – хорош, и Швабрин – Вячеслав Шалевич – убедителен, и Савельич - Анатолий Шишков - прекрасен. Дуэт Савельича и Петруши мил и трогателен. Хороши старики-Мироновы (Ирина Зарубина и Владимир Дорофеев). И всё, всё в духе XVIII столетия, и всё – наше, русское, такое, какого уже нет... Как Артист может передать самый дух эпохи! В конце фильма я люблю взгляд – глаза в глаза – Гринева – Пугачеву; этот светлый привет узнику на плаху…
   Олег Стриженов управляет взглядами мастерски. На очной ставке со Швабриным эти глаза кричат: «молчи!», когда ход допроса приводит к необходимости рассказать про Машу. Если бы пленённый безъязыкий калмык умел так разговаривать глазами, ему бы не миновать допроса с пристрастием! И глаза, даже зрачки, у Артиста в каждой роли – разные. Что естественно, в общем-то, но – много ли актёров, которые в каждой своей роли смотрят совершенно по-разному? А ведь глаза – зеркало души, а душа у каждого героя – своя, и опыт, и переживания – свои. Как же надо жить жизнью образа, чтобы так раскрывать его душу!
     Фильм заканчивается потрясающей зрителя казнью Пугачева. И Гринёв, и Савельич, и народ Пугачеву сочувствуют. Думаю, что Пушкин отразил здесь то, что свойственно нам, - сочувствие сильной, харизматической, как сказали бы сейчас, личности. Сколько песен сложено и про Пугачева, и про Разина, и про Кудеяра – про разбойников! Сочувствовал ли сам Пушкин – вопрос. Но, как гений, он передал то, что чувствовал народ и с ним дворянин, офицер Пётр Андреич Гринёв. Но, конечно, у Гринёва здесь превыше всего - личная благодарность. То, чего не сделали русские офицеры, сделал для него этот мужик с широкой и сложной душой. С живым сердцем… Эти две бриллиантами застывшие в глазах Гринева слезы – как апофеоз всего фильма…
     Какое чистое и бережное отношение к литературному первоисточнику всех участников фильма! И, как и всегда, замечательна музыка Тихона Ивановича Хренникова.
    И каждый раз я восторгаюсь самоотверженностью Олега Стриженова. Так всего себя, все свои эмоциональные и физические возможности, весь свой артистический гений направить на одно – предстать перед нами пушкинским Петрушей Гриневым! Отдача себя Культуре – полная и прекрасная.


«В твоих руках жизнь».

   Этот фильм я смотрела в детстве, но потом – забыла. С удивлением только недавно заново узнала, что Олег Стриженов играл в этом советском фильме главную роль – капитана Дудина. Здесь нет романтических атрибутов – чёрных или белокурых кудрей, белых рубашек-апаш, широкополых шляп, плащей, шпаг, пистолетов... Нет и романтических чувств и их выражения в пронзительных или затуманенных взглядах. (О, конечно, Олег Стриженов никогда не был героем Плаща и шпаги! Но на меня-то - девочку, подростка вся эта внешняя атрибутика действовала. Ведь сначала любишь не настоящей любовью, а влюблённостью, которая опирается на внешнее. На красивости.) Здесь же всё буднично. «Мы – парни обыкновенные...» - поёт хор в конце фильма. Время – современность. 1959-ый год. В городе Энск (Курск) обнаружены снаряды времен Великой Отечественной. Бригада сапёров во главе с капитаном Дудиным ведёт разминирование. Олег Стриженов в этой роли - вполне обычный советский парень. Молодой муж и отец (жена Полина – Марианна Стриженова). И прическа у него – прическа военного, аккуратная и не больше. Конечно, он симпатичен, и глаза у него – огромные и красивые... Но в целом – вполне советский, простой парень. Без изысков. И вот так оказалось, что в будни его жизни вошла необходимость совершить подвиг. Тоже будничный, обычный подвиг. Спасти людей. Это в его руках – их жизни. Это на нём – вся ответственность. И он справляется с этой задачей храбро, самоотверженно. Геройски. Теперь я люблю и этого героя и фильм в целом. Я очень люблю сцену после полных напряжения мгновений, когда машина с минами проезжает по разрушенному мосту. После того, как Дудин прыгнул на мины, страхуя их собой. Когда он сидит с тем солдатом, с которым они только что избежали смерти; они курят и смеются. Вообще фильм весь смотрится на напряжении – особенно в первый (сознательный) раз. Опасность – везде. Взорвётся – не взорвётся? Напряжение хорошего боевика.
      И вообще хороший и настоящий фильм. О людях и для людей.
      А как поэтична будничная сцена, когда Дудин собирается на разминирование и заглядывает в спальню, окидывая взглядом притворившуюся спящей жену и откровенно спящего сына! Это хождение в носках, поломка радио – какая нежная, трогательная и тихая забота о близких!
     Здесь много возможностей для выразительных стриженовских взглядов. Ни один артист не умеет так выражать глазами все оттенки человеческих чувств! И сколько здесь дружелюбия его, которое тоже в этом фильме благодатно и вольно играет; так, что на него счастливо, по-детски, улыбаешься...

   Ещё люблю в конце, когда капитан Дудин сидит с узелком, в котором – вещи жены, и курит на пороге родильного дома. После всего пережитого нервы у него сдают, он боится самого худшего и взглядом обреченного смотрит на счастливого новоиспеченного отца, переговаривающегося через окно с женой.
   Но вот – всё обошлось. Полина родила второго сына. Всё хорошо, а Дудин не может унять дрожь в руках, которые ещё недавно твёрдо и уверенно держали опасные мины. Шок от пережитого. Глаза и руки... Без этой слабости не так была бы для нас явственна сила духа героя, проявленная при разминировании. Он – человек. Один из нас. Человек, который смог совершить подвиг – на наших глазах, почти что – вместе с нами. Значит, и мы – можем?

    
«Белые ночи».
      
    Я не знаю, что сказать. Я не знаю таких слов, которыми можно выразить всю благодарность Артисту за его Мечтателя. Я всегда плачу от него. Благодатно, хорошо плачу. И никогда не понимаю Настеньку. С детства. Не понимаю, как можно оттолкнуть такую любовь. И убежать с тем непонятным, закрытым, не раскрывающим своих чувств, человеком. Мечтатель сыгран идеально, и даже, пожалуй, немножко слишком хорошо. У Достоевского он попроще, что ли. Хотя, несомненно, это – персонаж Достоевского, из Петербурга Достоевского, и с добротой – Достоевского.
    Людмила Марченко – неплохая Настенька. Но её раздраженность очевиднее её любви. Видимо, молодость с одной стороны – хорошо, с другой – ещё нет никакого опыта. И ещё она очень провинциальна – не петербурженка.
     Но такой Мечтатель и её возвышает до необходимого уровня.  Когда он появляется, мурлыкая песенку, сколько уже в нем всего! Какое одиночество, тоска, бесприютность в его больших глазах; и желание при этом держаться, и даже казаться самому себе весёлым! А сколько юмора в сценах мечтаний! Как это живо, многосторонне, человечно всё! Его замечтавшиеся глаза, и то, как он блаженно перевернулся, мелькнув пятками…Ах, как этого не хватало человеческой душе, верно, и тогда уже, и как катастрофически не хватает сейчас! И какое счастье, что у нас есть такой Артист! Мечтатель - самый незащищенный, наверное, и пронзительный персонаж Артиста. Это не экранный образ, это – друг и брат, который вызывает тебя на ответную откровенность, который приводит твою душу к состоянию молитвы.
    

«Северная повесть».
   
      Этот фильм я смотрю с багоговейным удивлением. Смотреть его и горько, и тяжело, и прекрасно… Я только недавно узнала – то есть, всю жизнь не знала! – о том, что однофамилец дедушки, довольно известный декабрист, вовсе не был нам чужим человеком. Деду он был прадед, а мне – пра-пра-прадед… Павел Иванович Колошин… Он не был так блестящ, красив, как Павел Бестужев в этом фильме, и у него была совсем другая судьба. Но почему-то, когда я слежу за вдохновенной игрой Артиста, то как будто соприкасаюсь душой и со своим далёким предком… И это, вероятно, единственная возможность с ним так живо соприкоснуться – а вовсе не поездка в Новодевичий на 14 декабря с букетом цветов… Строго говоря, Бестужев – и не декабрист, но он – в эпицентре тех событий, и того общего несчастья, когда было подавлено декабрьское восстание и начались репрессии. Строго говоря, и мой предок не был в тот день на Сенатской, но всё же ему пришлось отсидеть в Петропавловке, оставив молодую жену и маленького сына… И не похоронив умершую в это время мать…
    А ведь и он так же был влюблён и счастлив ещё недавно,  в Москве, на крыльях любви залетая в большой дом в Армянском переулке, к родственнице Тютчевых Александре Салтыковой…
     Как Бестужев сидит перед камином, любя и мечтая, и изнемогая от неги в сердце… Как поэтично, и верно, и замечательно передает состояние влюблённости Олег Стриженов! И романс этот на стихи Батюшкова: «и образ милый, незабвенный повсюду странствует со мной…»  Так же и образ нашей пра-пра-пра-бабки являлся, видимо, нашему Павлу в мрачной камере Кронверкской куртины… Я, возможно, слишком много пишу о лично своём, но это уже всё равно всем известно, и рассыпано по многим источникам. Я-то как раз ещё мало знаю. И росла я, к сожалению, совсем не как правнучка декабриста! Этого нельзя было знать. По дедушкиной легенде, он – красный командир – из бедняков-крестьян, а вовсе не из аристократов!  Для меня теперь, когда уже знаю обо всём,  этот фильм навсегда и о моём предке – тоже. Какое счастье, что Артист сыграл этого героя, за которого его почему-то так много критиковали. Олег Стриженов там живет, и дышит, и действует, и умирает, как современник декабрьских событий, а не как «советский актер». Вот уж кому совсем не подходит такой эпитет! И всё, и все переплетены с гением Пушкина. И параллель проводится с той дуэлью, тоже накануне весны…
       
      
               
«Пиковая дама».

   Фонд Ирины Архиповой присудил Артисту золотую медаль «За гениальное воплощение образа Германна». Сергей Яковлевич Лемешев писал: «Нет, я не верю, что это поет не Стриженов!» От его Германна захватывает дух. Не от героя, конечно, а оттого, как он сыгран. Наверное, это было второе потрясение от игры Стриженова, равное потрясению от первого фильма – «Овод». Только теперь уже во взрослом возрасте. Хорошо, что я первый раз посмотрела этот фильм-оперу взрослым человеком – ребёнок здесь ничего не понял бы и, пожалуй, испугался…  И не смог бы понять и пожалеть Германна.

   Германн. Человек, обуреваемый страстями. С одной стороны – страстью к Лизе, с другой – страстью к богатству. К богатству вроде бы ради любви, но оказывается – ради власти, ради наслаждения, сладострастного и низкого, наслаждения маленького человека, бедного человека возможностью отыграться за свою позорную и презираемую всеми бедность.
   Жанр кинооперы – особый жанр. Драматическому артисту нужно перестроить себя на подчинение, прежде всего, диктату музыки. Потому что опера – это музыка, и драма заключена здесь изначально в музыке, а уж потом – в действии. Это – другой способ существования в фильме. И Артист безупречно принимает на себя этот – другой – способ игры. Есть оперные артисты – и даже неплохие, которые просто ходят по сцене и исполняют арии. Это меня всегда несказанно удивляет: наличие музыкального слуха, оперного голоса и отсутствие музыкальности общей, нежелание до конца открыться музыкальной стихие. Стриженов в этом фильме живёт и дышит по законам оперы. Всем своим существом. Меня поражает то, как он поёт – не имея совсем той мощи голоса, которая требуется для такого напряжения связок и жил, для такой отчетливой артикуляции. Честное слово, глядя на него, можно учиться начинающим тенорам! И не только тенорам. Глядя на него в этом фильме, я готова была сгореть от стыда перед самой собой. В отличие от Артиста, я обладаю мощным оперным голосом. Вернее, обладала когда-то, в юности. Потом – болезнь, жизненные испытания, неправильный образ жизни, всё это заставило меня отказаться от своего голоса, забыть о нём, изменить ему. И только теперь, глубоко во второй половине жизни, натолкнувшись на этот старый фильм, где Артист, не обладающий вокальными данными, так поёт, я устыдилась своей слабости и обрела решимость бороться за свой голос, восстановить его, и поделиться им с людьми. Пока ещё не поздно. Но – речь не обо мне. Германна жаль с самого начала. Когда он -  в тронутом нежной майской зеленью Летнем саду - рассказывает Томскому о своей любви к прекрасной незнакомке, Артист сразу захватывает зрителя в плен. Впрочем, разве у Олега Стриженова бывало – иначе? Он – победитель в каждой своей роли.  Но в этой победа далась, думаю, очень нелёгкой ценой. Его Германн постоянно во власти сильнейших чувств. Поражает его жест на балу, когда он оттягивает глаз, смотря на Лизу, танцующую с Елецким. Играть сумасшествие, играть наваждение; героя, который оказывается буквально между ангелом и дьяволом, и, как человеку свойственно, склоняется к дьяволу, - сколько душевных и физических сил, сколько нервов надо потратить только на это! А здесь ещё и потребовалось включать голосовой аппарат на не свойственную ему мощность, в буквальном смысле тянуть из себя жилы, и делать это так внешне легко, красиво, артистично! Думаю, что прекрасный певец Зураб Анджапаридзе, исполняя партию Германна от себя, в спектакле Большого театра, пел совсем по-другому. Здесь же он  идёт за игрой, за темпераментом и тонкостью, почти хрупкостью чувств Германна-Стриженова; и совпадение видимого и слышимого получается стопроцентным. Ещё у меня здесь ощущение, что Стриженов доигрывает за других, в частности, за Лизу (Ольга Красина). Лиза ведь должна быть если не ангелом, то близким к нему существом. А здесь она с самого начала как будто поражена  тою же червоточиной, что и Германн.  Тоска в ней есть, а чистоты, святости – нет. Своей игрой, своей любовью, и особенно последней сценой, когда Германн, умирающий, возвращается на Канавку, а Лизы уже нет, когда  он возвращается к ней в полном смысле слова, очищенный, просветленный, Стриженов восполняет  недостатки игры партнёрши. Ах, этот бесприютный растерянный взгляд, которым он оглядывает место, где недавно они были с Лизой и где её уже нет! Талант Артиста  так щедр, что всегда есть некий избыток, которым можно поделиться с другими… А вот Старуха-Графиня не нуждается в подобной поддержке. Игра Елены Полевицкой сама по себе очень талантлива, и то, как она поёт, тоже достойно восхищения. Достойная партнёрша, достойный Злой Гений Германна.
       В начале фильма Германна аттестуют как личность демоническую,   лермонтовского «Духа изгнанья». Но, если и сам Лермонтов, и его Демон, и Печорин, и Мцыри, претендовали, на мой взгляд, на обособленность от людей, исключительность чувств, страдания, положения своего, то стриженовский Германн, испытывая тоже исключительные – хотя бы по силе страсти – чувства, стоит в одном ряду со всеми нами. Это – обаятельнейшее свойство не знаю, натуры ли Артиста, таланта ли его, или всего Явления по имени Олег Стриженов. Его герои никогда не отдаляются и не возвышаются, какими бы исключительными качествами не обладали. Вот и его Германн – в каждом из нас, хоть насколько-то – поэтому его и возможно жалеть и даже любить. Думаю, почти каждый из нас выбирает в этой жизни между святостью любви и низостью искушения, и не единожды. Германн фокусирует в себе и переживает на наших глазах эту проблему. И проходит путём очищения. И мы – вместе с ним.


                «Дон Карлос».

                «Он предался невиданным химерам,
                Он человека чтит, безумный нечестивец!»

                Ф.Шиллер, «Дон Карлос»

   Я хотела выделить аудиозаписи и радиопостановки отдельно, и, в общем, почти все выделила. Но «Дона Карлоса» считаю правильным поставить после «Пиковой дамы». Понятно, почему. Потому что здесь тоже опера, и тоже одного персонажа исполняют два артиста – драматический и оперный. Правда, по очереди. И это не кажется мне таким удачным. Поначалу у меня случилась легкая шизофрения от этого раздвоения. Они казались мне совсем разными – говорящий Карлос и поющий. Хотя здесь снова Зураб Анджапаридзе, мощный и красивый тенор которого так хорошо ложится на образ, создаваемый Стриженовым. Странная постановка. Скорее, конечно, хорошая. Но петь Верди на русском языке все же профанация! Хотя нет, здесь явно перевешивают драма и Шиллер, а опера дана иллюстративно и облегченно... Впрочем, не в этом дело! А дело в том, что я после этой постановки внутренне улыбалась несколько дней. Всё плохо, зло побеждает, Карлос и Поза погибли, а я была счастлива! Потому что Олег Александрович Стриженов выдает такого Карлоса… Ничего ведь не делает… Тихий, печальный, страдающий, добрый… Никакого темперамента – вначале. И – почти до конца. Только в сцене письма говорит страсть. Но в последней своей сцене, при разговоре с Родриго Позой, и после того, как он убит – с отцом, - какая красота души раскрывается! Влюбляет до самых краешек сердца. И плачешь именно в этой сцене такими хорошими слезами! А когда его убивают – не плачешь, только содрогаешься от полного ужаса вскрика Елизаветы. Но – не плачешь, а уже улыбаешься, потому что ты уже с ним, объединилась благодатными слезами, и уже тогда сердце персонажа дотронулось до твоего сердца. А то, что познано сердцем, умереть не может! И тот, кто вошел в твое сердце, бессмертен. Дон Карлос возвысил меня до себя в этот миг. И я могла быть такой же хорошей, как он – хотя бы миг!
(Эту главу умудрилась написать путаным языком Несчастливцева – но что делать – Шиллер! Его влияние!)



«Дуэль».

     Этот фильм как-то совершенно незаслуженно забыт, вытеснен более поздним «Плохой хороший человек» с О. Далем и В. Высоцким. Его не показывали давным-давно. И диска с этим фильмом не существует. Кассета, кажется, есть, но купить её тоже нереально. Спасибо, кто-то выложил фильм на  You Tube, кусочками, где его можно посмотреть и вспомнить, и приобщиться к чуду... (Сейчас есть уже целиком).
      В первый раз я смотрела этот фильм по черно-белому телевизору совсем маленькой, лет пяти-шести. Помню, что мне было очень жаль светловолосого, в кургузом костюмчике, дяденьку, когда он среди собравшихся в зале людей вдруг засмеялся, а потом заплакал, и его вывели в отдельную комнату. Щемящее чувство жалости... А больше ничего не помню!
       Теперь смотрю с удивлением: какой хороший фильм! И – совсем забыт! Актёрский состав – редкостный. Героиня – достойная. Людмила Шагалова умеет (ах, теперь надо говорить умела!) воплощать самую суть женщины, не сильной, а слабой, уступающей соблазнам, виноватой... Этого почти не было в советском кино!  И у неё юмор замечательный. Очень хорошая характерная артистка! Они создают с Олегом Стриженовым такой гармоничный дуэт!
      А какая природа! Дух захватывает. Как просвечивают через операторскую камеру – веселя  и обнадеживая душу – солнечные лучи в сцене пикника! Как хороша эта сцена, когда Надежда Федоровна взбегает по тропинке на мост, кружится и напевает...
      Вообще этот фильм – редкий случай, когда собралась хорошая, талантливая, подходящая друг к другу команда артистов. И все понимают, что играют. И поддерживают своей игрой главного героя – Лаевского, который у Олега Стриженова мягкий-мягкий, как плюшевый медвежонок. Пластика медвежонка – как неуклюже он вылезает из окна, как неловко входит в воду, с какой неповоротливостью вылезает из повозки! Ловкий, быстрый, спортивный Артист здесь становится медлительным, совсем неспортивным, с шаркающей походкой, с неловкими движениями. Такой чисто книжный, канцелярский человек. Артист пишет в своей книге, что у него было меньше, чем у других исполнителей, времени, чтобы подготовиться к этой роли, что он оказался в невыгодных для себя условиях. И вот – такая филигранная, точная, такая идеальная игра при этом! У него играет даже дым папиросы, когда Лаевский, попрощавшись с Самойленко, идет вдоль морского берега. Дым пущен вбок, над плечом, как будто безнадежный взмах руки. И как я люблю то, как Лаевский смотрит на доктора, приставив ладонь козырьком к козырьку фуражки! Столько юмора в этом жесте и, одновременно, в нем выражено и непонимание героями друг друга… Можно перечислять бесконечно. Дивный фильм! Как хорошо Артист показывает здесь недовольство жизнью, раздражение ближними тогда, когда человек не себя обвиняет в своих неудачах, а окружающих. Когда скрытое от самого себя недовольство собой отравляет всё – и отношения с любимой женщиной, и обед, и купание, и взгляд на окружающую природу. При этом Лаевский замахивается на сравнение себя с Гамлетом, и Артист в этих словах: «как верно Шекспир подметил! Ах, как верно!», - даёт такую тонкую усмешку, такую со вкусом поданную иронию по отношению к своему персонажу! Как это получается у Олега Стриженова – совершенно непонятно. Он - такой искренний и трогательный Ваня Лаевский, которого жалко и которому хочется помочь и стоять за него горой, как стоит доктор Самойленко – и вдруг трезвая сторонняя усмешка – не выходя из образа. Волшебство! Самая значимая сцена фильма – это ночной разговор Лаевского и Самойленко. Чуть захмелевший герой Стриженова признаётся – прежде всего, себе, а потом уже – Самойленко, - в том, что всё в жизни он имеет ценою лжи. И оттого, что он ясно видит и сознает свои недостатки, есть надежда на его преображение и возрождение, правда, для этого надо дойти до черты и посмотреть в глаза Смерти… Кстати, имя подруги – Надежда – символично и явно не случайно у гениального Чехова. А вместе с отчеством оно звучит, как Богом дарованная Надежда – символично и откровенно.

     Я люблю в этом фильме всё и готова смотреть его каждый день. Может быть, потому, что и чеховская повесть и фильм отвечают всем правилам драмы: единство места, времени и действия. Катарсис. Выход на другой уровень. Искренность героев. Без примеси цинизма и прочих примесей, которыми стали грешить фильмы более позднего времени.
      Сцена у окна во время грозы потрясает. Мы вместе с героем каемся и плачем. (А кто не плачет – зачем тому смотреть?) Вот, некоторые говорят – слишком много эмоций, слишком аффектированно и т. д. Чушь! Более холодного расчёта я не знаю ни у кого из артистов. Накал эмоций у Олега Стриженова вымерен, как в аптеке – ни миллиграмма сверх! Именно столько, сколько надо, чтобы исторгнуть из души зрителя очистительные слёзы. А для чего ещё люди – со времен Софокла – смотрят драму? Не ради ли этого очищения и освобождения? 

      Я очень люблю взгляд Лаевского после дуэли на горы, на природу, на небо, взгляд выжившего, благодарного, обновленного человека.

      А «Плохой хороший человек» - это совсем и не Чехов! Высоцкий только – хороший фон Корен, - но не очень понятно, почему он сначала говорит, что выстрелит мимо (и зачем эту фразу придумали?), а потом старательно целится в бедного Даля-Лаевского? В этом более позднем фильме все разобщены и равнодушны друг к другу. И Самойленко у А. Папанова мне совсем не нравится. А когда неврастеника и играет неврастеник – не знаю, насколько это хорошо! Я лично не могу сочувствовать герою, поднявшему руку на женщину. 

    
«В мёртвой петле».

      Сейчас в моде одесская тема. Речь. Колорит. Но у них всё равно ничего не получается, как бы старательно они не грассировали и не сыпали сленговыми словечками. Внутри у современных актеров чего-то не хватает. Всё, что они ни делают – это такой «прибой неизреченной скуки»!
      Олег Стриженов в роли одессита Сергея Исаевича Уточкина не озабочен совсем ни его колоритностью, ни произношением. (За исключением заикания). Но герой – несомненный одессит. Я бы поставила его в один ряд с Марком Бернесом, с его героями. Это – загадка таланта. Овод – несомненно! - итальянец; Германн – немец; а Уточкин – одессит (потому что одесситы – это отдельная нация). Ах, как широко и вольно играет в этом фильме талант и вся натура Артиста! Как он свободен божественно. Эта энергия безграничной смелости, с которой он вырывается вперед – на финишную прямую, на Потёмкинскую лестницу, в небо! Как она весела, задорна и заразительна! Какое счастье – наблюдать за таким человеком. Озорство и лихость, и юмор стриженовский – как это всё встряхивает и веселит душу! Но только ведь окружающей серости всегда трудно признать кого-то, а тем более – «циркача», акробата, развлекающего «почтенную публику», выше себя. Да что там выше, равным себе! Как он смеет – сумасшедший! - говорить на равных с министрами и советовать им, что делать с русской авиацией!
       Играть жертвенность – полную, исчерпывающую, - так мужественно и просто, - умеет только Олег Александрович Стриженов. Его герои часто жертвовали собой и всем, что дорого их сердцу, ради величия Родины. Собственно, ради этого и должен жить и умирать человек.
   
Несыгранная роль.

   Ни разу я не слышала по этому поводу мнения, согласующегося с моим собственным. Все, как попугаи, твердят: «Ах, как жалко! Как жалко, что Артист не сыграл роль князя Болконского! У него бы вышло лучше, чем у Тихонова, и мы все так были бы рады, так рады!»
   Я отношусь к тому меньшинству женской половины человечества, которую князь Андрей Болконский не влюбил в себя. В четырнадцать лет, читая роман впервые, я была влюблена вовсе не в него, а в «нехорошего» бесшабашного Долохова. На роль которого, кстати, и был вначале приглашен Олег Стриженов. Сам Толстой - за сто с лишним лет до экранизации - писал образ Долохова как будто под моего любимого артиста  – светлые глаза, твердый овал лица, и, главное, оригинально вырезанные губы. Кто не удивлялся прихотливому вырезу губ Олега Стриженова!  Теперь я счастлива тем, что Бог не допустил, чтобы Артист опустился до этой роли. Конечно, в Долохове есть хорошие черты. Он бесконечно храбр, он честен,  он любит горбатенькую сестру и обожает старушку-мать. Но при этом он груб и злопамятен. У него слишком уязвимое самолюбие. Чего стоит только игра в карты с Николенькой! ( Впрочем, в фильме нет этой сцены.) Я не представляю, как аккуратные, выразительные, чуткие руки Артиста стали бы грубыми красноватыми, волосатыми руками Долохова. Невозможно! И хорошо, что всё тогда распалось. Но – повторюсь – я не жалею, что Артист не сыграл и благородного, правильно думающего и чувствующего  Болконского. Толстой пишет, что князь Болконский – идеалист. Да, теперь, взрослыми глазами, я это вижу. Но, притом,  что сама всю жизнь – идеалистка, он мне все-таки не близок. В общем, Болконский – герой не моего романа. Поэтому я вовсе не жалею о том, что этот образ не воплотил мой любимый артист. Хотя я примерно представляю, как бы он сыграл князя Andre, и как его игра обогатила бы хрестоматийное произведение. (Хотя нет, представить, как заиграет такой талант, всё же нельзя. Он удивляет всегда. К нему невозможно привыкнуть!) Но что с того, если и фильм в целом мне совсем не нравится. Вернее, так: чем дольше живу, тем больше не нравится. В юности воспринимался, как безусловно гениальный: сам Бондарчук снял, собрал такой звёздный актёрский состав, батальные сцены – выше всяких похвал... Все эти взрослые мнения довлели тогда надо мной.
   Пересмотрела недавно целиком и поняла, что больше не хочу смотреть этот фильм никогда. Прежде всего потому, что искренне люблю Льва Николаевича.

    Толстой был свободен, как может быть свободен гений, и другим предоставлял свободу самовыражения. Я очень люблю смотреть  старые семейные снимки, где Толстые с многочисленными детьми, не только своими. Дети эти делают что угодно; висят на каких-то брусьях, кувыркаются, чуть не на голове стоят, смеются, и не чувствуют ни малейшей скованности в присутствии гения русской литературы. А на каком-то рисунке ученика яснополянской школы написано трогательное « милый человекъ Левъ Николаевичъ»! Его же никто не заставлял это писать. Порыв души. ( Да что там! Если почитать воспоминания Морозова – диву даешься, как вольно крестьянские дети обращались с графом и гением! От одного описания катаний с горы и через сто пятьдесят лет весело!) К чему я об этом? К тому, что в фильме от этой толстовской свободы и толерантности не осталось  ничего. Повторяю, я говорю не только о его личной внутренней свободе, но и о свободе, предоставляемой им окружающим. А окружающие в данном случае – создатели фильма во главе с режиссёром Сергеем Фёдоровичем Бондарчуком. Так вот, все они, и первый – режиссёр фильма, - в отличие от тех беззаботно смеющихся на снимках детишек, - не приняли этой даруемой им автором свободы. Нет, они навязали себе ярмо диктата экранизации гениального произведения русской литературы. И не только этого диктата, но ещё и руководства Министерства Культуры, обязавшего деятелей советского искусства догнать и перегнать Америку.
    Кстати, если выбирать между этими двумя экранизациями, то, конечно, я отдам предпочтение американскому фильму! Там есть Наташа! А если есть Наташа, то фильм уже удался. Одри Хепберн – актриса-личность, и младшая графиня Ростова у неё – личность. Пусть даже она не может вместить всё, что связано для нас с образом этой всеобщей любимицы, в частности, она не поёт, и её поэтическое восприятие природы в фильме извращено (сцена у окна совершенно испохаблена, на мой взгляд! Как будто желание полететь над лунными полями может возникнуть только под влиянием дня, проведенного в обществе красивого молодого мужчины! Да и потом, в романе – май, а в фильме – сентябрь...) Но всё, что касается её отношений с людьми, сыграно изумительно. Незабываемо. В Одри есть главное – умение любить, естественность, чувство собственного достоинства, - при очаровательном лице, тонкой фигурке и общей грации. От неё, появившейся проёме окна в жёлтом домашнем платьице, сразу тепло на сердце. Неотразимое обаяние.

 

    В американском фильме есть атмосфера. Есть свобода. И характеры главных героев даны в развитии. Есть толстовское «расширение души». Конечно, Мел Феррер в роли князя Андрея для меня тоже странный выбор. Но и он лучше, чем наш Тихонов в этой роли. В нём есть некая внутренняя сосредоточенность, стержень – свой, а не навязанный снаружи режиссёром...
   Не знаю, как батальные сцены, так восхваляемые у Бондарчука. Сцена Бородина у Кинга Видора мне кажется более красивой. И Пьер (Генри Фонда) в ней так органичен, с этим сорванным и выброшенным цветком...
В этом фильме Пьер – на своём месте. Просто человек. У Бондарчука он пытается вместить в себя все проблемы, поднимаемые Толстым, и очень перенапряжён.
   В американском фильме мне обидно за Петю Ростова. Как будто он пошёл на войну поиграть с шашкой! Но всё же Петя – не главный герой, и с неудачной подачей этого персонажа можно смириться.

   Вот пишут, что этот, американский, фильм, не передаёт толстовской философии. А наш, якобы, передаёт... Во-первых, я не знаю, должен ли фильм углубляться в философию? Возьмите да перечитайте роман! Во-вторых, какая там особая философия, что война – не любезность, а самое гадкое дело в жизни и что людям честным надо объединяться? Так это и в фильме Видора есть. И Платон Каратаев есть. Причём, у Бондарчука эта сцена – после казни поджигателей – повторена один в один! Но в американском фильме, повторю, есть люди. Человеческие отношения. Теплота их. Они – не на котурнах, они все грешат и ошибаются. И меняются, «согласно общему закону». У Бондарчука они статичны внутренне. И поэтому – неестественны. Это – не люди, а персонажи великого романа. Как пришпиленные бабочки... Может быть, этот фильм и хорош для школьников. Но только не для тех, кто собирается любить и понимать Толстого, а для тех, кто собирается сдать экзамен – и всё! Я понимаю, что таких – большинство, увы! Школа, школьная подача классических произведений ставит почти непреодолимую преграду на пути любви к ним. И Сергей Бондарчук своим фильмом соорудил ещё одну баррикаду на этом пути. 

       Если открыть толстовский «Круг чтения», там, среди прочего, есть цитата из английского теоретика искусства Джона Рескина: «Помните, что ничего нельзя делать прекрасного из соперничества, благородного - из гордости». 
        Пусть даже из национальной гордости! Почему англичане относятся спокойно к тому, что у нас лучше экранизируют и Шекспира, и Конан Дойля, да ещё и присваивают премии нашим артистам? Они уверены в себе, не лезут вон из кожи, чтобы кому-то что-то доказать и благодарны за то, что у русских классические английские персонажи вышли более живыми и настоящими.

        И слава Богу, что Артист Олег Стриженов не участвовал в этой экранизации. Он один не смог бы спасти положения. Роль Болконского, конечно, главная, но она не фокусирует на себе всего внимания зрителя. Это – не «Овод» и не «Мексиканец».  Здесь и с самым лучшим Болконским фильм в целом не мог быть спасен. Скорее, наоборот. Среди неестественно-зажатых свободный и смелый Артист выглядел бы странно. Конечно, Кторов, Степанова, Станицын, Стржельчик, Лановой... Их таланты бесспорны и ярки. Кутузов в исполнении Бориса Зархи  живой и свободный. Не всё так уж плохо. Но я говорю про своё личное ощущение от фильма. Он воспринимается мной, как давящий и мрачный. И так много смертей! А уж эта земля, хоронящая вместе с двадцатилетним испуганным мальчиком и меня, зрителя...

 
«Оптимистическая трагедия». :

«Человечность должна быть везде».

Всеволод Вишневский
   

    Человечность должна быть везде. Артист доказывает этот тезис каждой своей ролью. Каждой ролью он призывает к человечности.  Человек. Его внутренний мир. Его сила и его слабость. Его мечты и его страсть. Его любовь и ненависть. Его болезни и то, как он умирает… То, что он говорит и то, о чём молчит…Его улыбки и слёзы. Его ошибки и его страдания. Артист очеловечил даже робота!
   Кто сейчас будет пересматривать чёрно-белую, революционную «Оптимистическую трагедию»! А, в общем-то, и пьеса хорошая, и фильм Самсона Самсонова замечательный, на мой взгляд. У Артиста роль эпизодическая, но этот эпизод переворачивает сюжет истории. В этом эпизоде сконцентрировано, на мой взгляд, творческое кредо fартиста О.А. Стриженова: «Кто вы? – Человек. - Скажите – смертный! -  Как и вы». У драматурга здесь  по грамматике выходит большая буква. Но речь идёт вовсе не о горьковском Человеке, который звучит гордо. Речь идет о человеке с маленькой буквы, о маленьком, простом человеке. Не возвышенном. В конкретном случае - простом окопном офицере.  «Дайте мне последнее слово. Умоляю вас!» Боже мой, какая мольба, как ему нужно ещё увидеть, понять, прочувствовать эту, новую, Россию, о которой он мечтал! А его сейчас убьют, и – всё, как говорил Сорин в «Чайке». Здесь получился изумительный дуэт братьев Стриженовых. Глеб Стриженов играет человека контуженного; глухого, беспомощного и доверчивого, как ребёнок. Увидеть в нем врага мог только осатаневший, не верящий ни в людей, ни в Бога, Вожак. (Борис Андреев) Тема человечности звучит мелодией – у Олега Александровича, и аккомпанементом – у Глеба Александровича, так я воспринимаю. Тема человечности – единственная тема творчества Артиста. Все его роли - вариации на эту тему.
- Отнеситесь же к нам человечески доверчиво, чисто… Вы сделаете так. – говорит его офицер. – Приятное заблуждение, - отвечает прихвостень Вожака Сиплый (В. Санаев).
    Все воплощённые Артистом герои взывают к нам этими словами: «отнеситесь к нам человечески доверчиво, чисто… Вы сделаете так».  Чем большим заблуждением со стороны Артиста будет это доверие к нам, тем безнадежнее больны наши души…

                * * *

       Глеба Александровича я один раз увидела в метро. Была зима 1981-го года, я то ли прогуливала школу, то ли уже после уроков куда-то ехала. Помню, что вошла на «Семеновской» и встала над каким-то интересно выглядящим мужчиной. «Профессор, что ли?» - первое, что пришло мне в голову. Мужчина был в длинном пальто, шапке-пирожке, ботинки его непривычно блестели. Лицо он склонил на скрещенные на набалдашнике трости руки. Я не могла оторвать от него взгляда. Он, видимо, почувствовав мой взгляд, поднял лицо, и на меня глянули снизу две бездны. «Глеб Стриженов!» - выдал мой мозг, пока сердце, подпрыгнув, возвращалось на место. «Его брат!» Я не смутилась и прямо посмотрела в эти два омута. Я была очень хороша в ранней юности, и дерзость молодости и красоты бросила вызов взгляду артиста. Он улыбнулся краями губ, горько и ядовито одновременно, и принял прежнюю позу. Я не знаю, почему я пошла за ним. Просто, как крыса на звук дудочки. Он вышел на станции «Площадь Революции» в выход на 25-го Октября (Никольскую). Меня он засек, чуть оглянувшись, чуть скосив глаз, небрежно и незаинтересованно. Я растерялась, когда увидела, что он стоит, делая вид, что разглядывает витрину. Он предоставил мне возможность подойти и заговорить. Но – что я ему скажу? Я могла только выразить свои восторги от игры его брата, но почему-то мне казалось, что это не будет ему так уж приятно... Его самого как артиста я не воспринимала. Брать автограф? Но я никогда этим не занималась, мне было это несвойственно, и я не взяла бы его и у Олега Александровича. И я прошла мимо так, как будто шла вовсе не за ним, а сама по себе, как будто нам было просто по пути.  Он стремительно обогнал меня, пренебрежительно, как мне показалось, взмахнув возле меня своей тростью. Потом над толпой ещё долго плыл его бобровый «пирожок», пока не затерялся где-то посреди Площади Ногина.

        Наверное, фильма «Трактир на Пятницкой» я тогда ещё не видела. Пел он, конечно, незабываемо!  То, как Глеб Стриженов исполняет «Господа офицеры, я прошу вас учесть: кто сберег свои нервы, тот не спас свою честь!» - это вершина. Лучше спеть невозможно! И как я с ним согласна была всегда, и в восторженной юности, и теперь, в трезвой зрелости. И в этом они так родственны – два брата с именами древнерусских князей, хранившие в Советской России русскую честь.
         

«Три сестры».

    Казалось бы – какой странный режиссёрский выбор – красивейшему артисту современности доверить роль человека некрасивого настолько, что от его некрасивости даже плачут! Но ведь – получилось! За счет этих темных очков, благодаря тому, что совсем не видно глаз. При идеальных чертах лица он и вправду кажется некрасивым! Это, наверное, интересная задача для артиста, тем более для артиста, умеющего так играть глазами. Сыграть за счёт других выразительных средств – голоса, интонаций – прежде всего. ( И пластики, которая у Артиста тоже для каждого персонажа – своя).  Не забыть, как он запевает, заводя всех присутствующих: «Ах вы сени, мои сени!» Как по-детски спрашивает: «а где же конфеты?» И какая мольба звучит в его «скажите мне что-нибудь... что-нибудь» - накануне дуэли. А уж этот вскрик: «Ирина!» можно, по-моему, записать в высочайшие мировые достижения актёрской игры. Так кричат, предчувствуя неотвратимую смерть. Я знаю. Так же выкрикнул моё имя мой возлюбленный за полчаса до кончины… И я так же, как Ирина, осталась в собственной замкнутости, чего не могла себе простить очень долго. До тех пор, пока не разрыдалась над стриженовским Тузенбахом. Благодаря этим слезам над вымышленным героем, я получила прощение – от себя, от него, от Бога… Врут всё, что актёрская профессия какая-то нечистая! Если так служить ей, как служит Олег Александрович Стриженов, то это – служение, угодное и Богу, и людям…


    «Третья молодость».

   Этот фильм плох тем, что очень долго приходится ждать, когда появится тот, ради кого этот фильм смотришь.  Потому что, если в титрах, да ещё в главной роли, стоит имя «Олег Стриженов», то ждёшь чуда, а перед твоими глазами всё идут и идут кадры неплохого, добротно сделанного, даже красивого, фильма, но – когда же – чудо? И уже сомневаешься в том, что оно будет, думаешь, что здесь какая-то ошибка, а потом возвращаешь себе надежду трезвой мыслью, что никакой ошибки быть не могло и надо только ещё чу-у-точку потерпеть... И вот, ну да, ну да... Ведь название фильма - «Третья молодость», значит, главное-то – в конце, когда у Петипа уже поседела голова, и его чудесная балерина-жена, с которой он расстался навсегда, умерла, и жизнь уже свернула к старости... Ну, конечно! Третью молодость герою дарит дружба, сотрудничество с Петром Ильичом Чайковским в исполнении Олега Стриженова. И тут я вспомнила, что и этот фильм когда-то в детстве смотрела вместе с родителями, и мама уверяла меня, что Чайковского, как будто сошедшего с портрета, висящего у нас в музыкальной студии, играет Стриженов, а я ей не верила... И ещё я тогда очень хотела оказаться на месте девочки Кати, младшей дочери Петипа, с которой у композитора свои тайны. Так интересно с этим человеком всё – и тема Красной Шапочки, и возможность станцевать Andante  вместо Allegro, и даже блины на Масленицу. Нет, это не отстраненно-холодноватый гений русской музыки с портрета, это живой и очень интересный человек, человек, любящий жизнь, детей, русскую зиму, и в вас переливающий эту любовь своей музыкой. С таким человеком возможна какая угодно молодость и никогда не наступит старость. Хочется напомнить в  связи с этой ролью Артиста стих Александра Блока:
               
И через край перелилась
    Восторга творческого чаша,
И всё – уж не моё, а наше,
       И с миром утвердилась связь...

   Так, вообще-то, у Артиста происходит в каждой роли. Он нас выводит за рамки обыденности, за рамки разобщённости и неверия, и мы видим, что возможности наши гораздо шире, чем мы привыкли считать, жизнь – гораздо интересней, и молодым можно быть в любом возрасте.

   Да, и ещё. Очень показательно то, как Артист существует в образе великого композитора. У Олега Стриженова вообще всегда есть некий зазор между ним и ролью. Он как-то умеет, играя героя, показать своё отношение к нему – как бы со стороны. Это совершенно неуловимо и чудесно происходит. Эта уловка позволяет при всей искренности (мой папа, например, считал, что излишней, и мы когда-то серьёзно рассорились из-за этого) его игры, избежать смешноватости героя, почти неизбежно возникающей при такой обнажённости переживаний. Так смешновата великая Тарасова, которую я боготворила в детстве. У Аллы Константиновны нет зазора между ней и героиней, нет места для отношения, у неё всё слито. «Роль и артистка» слиты – как Борис Леонидович Пастернак отметил по поводу её Марии Стюарт.  Я не говорю, что это плохо. Может быть, это честнее, искреннее и божественней, чем, играя, ещё лукавить и допускать одновременно оценку таким, казалось бы, искренним слезам героя… Но, повторяю, это позволяет стриженовскому герою не выглядеть смешным. То есть, не допустить примеси какого-либо ещё чувства, кроме того, какое Артист хочет вызвать у зрителя. Собственно, я не знаю больше примеров такой игры. По крайней мере, у артиста-героя. Так вот, если вернуться к Чайковскому, то стриженовский Чайковский вовсе и не Чайковский, несмотря на всю тщательность грима. То есть, Артист не мнит себя на полном серьёзе великим композитором, как бывает сплошь и рядом, особенно у современных актёров. Для некоторых, что Чайковский, что Моцарт, что Сальери – берутся и выдают себя за известную личность, на голубом глазу, так сказать. Это всегда смешно и всегда неправда. Мой же любимый артист играет так, как будто говорит своей игрой – помилуйте, да какой же я Пётр Ильич, что вы, братцы, белены объелись? То есть чуточку несерьёзно, что ли. Вот с этим самым зазором между собой и образом. И благодаря этому фильм «Третья молодость» - единственная возможность увидеть живого Чайковского. Потому что и сам композитор к себе, как к Чайковскому, не относился.


«Перекличка».

   В этом фильме я люблю только кадры с Олегом Стриженовым. Он вообще как будто играет в каком-то совсем другом фильме… Он так серьёзен, мужественен, нежен, проникновенен здесь. Каждый кадр – гениален. Каждый – на вес золота. Только немножко прямолинейна эта аналогия с Гагариным. Даже ковровая дорожка! Мне кажется, эта его роль – хороший подарок космонавтам. Настоящий подарок, дар, когда «нам сочувствие даётся, как нам дается благодать…»
   Весь остальной фильм я не люблю. Никакой связи поколений здесь показать не удалось. Скорее, наоборот – всё отдельно – юный Михалков, космонавт Алексей Бородин и бородинский князь Игорь – всё разъединено. Но игра Артиста в этом невразумительном фильме гениальна. Отдельный шедевр. Очень люблю.


«Прощай».

      В этом фильме я, видимо, чего-то не улавливаю, или он неправильный, или я! Одно из двух.

        Я помню, как мучительно мне было смотреть этот фильм в подростковом возрасте. Всё – музыка (М. Таривердиев!), стихи, видеоэффекты призывали меня сочувствовать герою Виктора Авдюшко, а я упорно была солидарна с героем Олега Стриженова, и меня невозможно было склонить к  другому. И так  это и осталось до сих пор. В детстве, смотря фильм первый раз, я была уверена, что Подымахин после разговора со Старыгиным сейчас же пойдёт и застрелится, а он всё ходил, ходил, ходил, и смотрел в экран обиженным детским взглядом, и искал моего сочувствия. Но я не способна сочувствовать такому герою! Тут я, как нелюбимый мной князь Болконский: «да, надо простить, но кто вам сказал, что я могу простить? Я – не могу».  Вот и я – не могу. Да-да, по-христиански, по-человечески, надо понять и простить. Но мне неинтересен такой герой. А герой Олега Стриженова – интересен. И вообще он там – единственный настоящий мужчина. У Артиста в этом фильме один очень яркий номер – «Песенка про страну Тра-ля-ля-ля», спетая под гитару.. Есть ли там какой-то подтекст? Пусть интеллигенты копаются! Для меня важно то, что, как и Тузенбах своим «Ах вы сени, мои сени!..» герой Стриженова всех заводит и всех вовлекает в действо. Песенка начинается словами «Жил да был Сикамбриоз…» Кто это такой? «Тот, кто сказочку принес прямо на борт  корабля», - отшучивается Старыгин на вопрос мальчишки. Тут вспоминается Сатин из пьесы Горького «На дне». Он поминал какого-то сикамбра! Заглянув в энциклопедию, убедилась, что таковой есть: «Сикамбр – древнегерманское племя, а слово означает «тёмный человек». Со всех сторон получается не наш, тёмный человек, враг!
        «Я добр, как червонный валет», - говорит о себе Старыгин. «По-русски, валет не червонный, а червовый», - поправляет его Баталин.
Вот свойства валета червей:
 J; - Валет Червей
карта жертвенной любви
описание личности

     Будучи одной из трех Фиксированных Карт, J; весьма стабильны в своих представлениях о том, что такое любовь. На высоком уровне они воплощают в себе дух жертвенной христианской любви. Несмотря на некоторую незрелость и легкомыслие, свойственные им как Валетам, они все же руководствуются духом мудрости и высшими мотивами. Однако им нужно тщательно следить за тем, чтобы жертвы, которые они приносят, не были бесполезными. J; грозит опасность слишком сильно погрузиться в себя и потерять связь с реальностью, однако это скорее исключение, чем правило.
Сила Червовых Валетов — в могуществе любви. Они пришли в наш мир, чтобы любить других людей и подавать им пример своей любовью. Как только J; осознает, что именно в этом заключается его миссия, он с готовностью примет на себя связанную с ней ответственность и будет превосходно с нею справляться. Валеты Червей часто приносят жертвы и могут отказываться от личных желаний ради высокой цели или духовной философии. Будучи прирожденными лидерами, они способны добиться больших успехов в избранной профессии. Они упрямы и руководствуются сильным чувством долга и справедливости. На них можно положиться. Они исполняют свои обещания, если только не попадутся в сети низменной стороны своей натуры и не пойдут по пути "Валета-мошенника".
Все, с кем общается Червовый Валет, ощущают исходящее от него душевное тепло. Высшая самореализация людей с этой Картой Рождения состоит в движении по пути духовности или в том, чтобы привносить в свою жизнь и работу духовные энергии.
      А червонный валет – совсем другой!  Он - французский, Valet de c;ur. И вот как его определял М.Е. Салтыков-Щедрин: «существо, изнемогающее под бременем праздности и пьяной тоски, живущее со дня на день, лишённое всякой устойчивости для борьбы с жизнью и не признающее никаких жизненных задач, кроме удовлетворения минуты». Во второй половине ХIX века в России действовала банда «Червонные валеты», с которой была связана, в частности, Сонька - Золотая Ручка.
Так кто же здесь – Червовый Валет, кто – Червонный?
      Для меня-то это очевидно. А вот что думали создатели фильма – непонятно! Почему я должна жалеть и прощать этого невыросшего мужчину, виновного в смерти своего друга? Меня потрясает, что сам он совсем не переживает, не сознает вполне своей вины. «Мучаешься?» - сочувственно спрашивает его Старыгин. Но он только мается, а не мучается. Как не вполне человек. И бежит от товарища, зябко передергиваясь от его жестких слов: «я бы застрелился». «Другое» он, видите ли, дерево! А я думала, что в офицерстве незыблемые и единые для всех правила чести. Мой прадед застрелился в начале 20-го века, оставив вдову с 10-ю детьми. Он был офицером в Уссурийском казачьем войске. И вдова, и дети его, и внуки, и правнуки – все уважали его выбор и думали о нем, как о прекрасном человеке. Бабушка моя, выросшая только с оставшейся от него фотографией, говорила: «красивый был человек!»
     И в чем жестокость Баталина?  Правильно он говорит: «надел мундир, изволь соответствовать!» А то ты - недотёпа обаятельный, так тебя надо жалеть и прощать, а на парня убитого из-за тебя, на девушку его – плевать? Вот оттуда, с этого снижения планки с героизма к такой обыденной и пошлой «человечности», и пошло, и развелось то, что мы сейчас имеем. Вот такие никчемные мужчины. Искусство не должно снижать планки. Это очень опасная вещь. Да, конечно, в жизни, может, и простить, и пожалеть, но фильм об этом снимать не надо. Тем более вот так – о погибшем друге как бы между прочим. Перевёрнутая лупа. 60-е годы как-то вообще этим грешат – облегченностью отношения к гибели друга. Меня с детства берет оторопь от слов легкомысленной песенки: «друг всегда уступить готов место в шлюпке и  круг…» То есть, погибнуть вместо меня? Такими задушевными, радостными голосами об этом пели! Да, и это ведь тоже – Григорий Поженян! Наверное, этот человек, фронтовик, поэт, сценарист, режиссер достоин всяческого уважения. Но мне ближе в искусстве и в жизни другие ориентиры и принципы. Я – другое дерево…
       
«Его звали Роберт».

    Этот фильм, несмотря на то, что это, вроде бы, лёгкая комедия, кажется мне какой-то почти неразрешимой загадкой. Может быть, оттого, что в нём двойное присутствие моего любимого артиста. В двух разных ипостасях.  Здесь всё поменялось местами. Человека принимают за робота, робота – за человека. Самый симпатичный персонаж здесь – робот Роберт, который, со своим свежим и наивным взглядом, своим незамутнённым сознанием, заставляет нас, людей, посмотреть на себя со стороны. Это ведь не Роберт несостоятелен, это Сергей Сергеевич, его создатель, несовершенен. Наверное, этот герой – Сергей Сергеевич - самый нелюбимый мной у Артиста. Не то, как он сыгран, а вот такой типаж. Атеист. Сухарь. Мизантроп. Честный служитель науки ради науки. Насколько симпатичен робот, настолько же несимпатичен человек. Как всё это, ведя даже не режиссёрскую, а какую-то свою линию, удаётся передать Олегу Стриженову – загадка! Сколько ни смотри – останется загадкой. Как заводная игрушка – для ребёнка. Его Роберт – ребёнок – может, в этом всё дело? А Сергей Сергеевич – взрослый, и слишком хорошо знает, что не умеет плавать (и летать)...
     К призыву Христа: «будьте, как дети!», обращает зрителя игра артиста. «Будьте, как дети, ибо их есть царствие небесное». Удивительно! Чисто советский фильм, советские типажи – даже совершенно западная по внешности Марианна Вертинская, - и та как-то слишком, по-советски, правильна (и скучна).  И – такая высокая, ведущая к таким обобщениям игра Артиста!
    Фильм был бы средним, может быть, забавным, но вряд ли достойным какого-то особого внимания, если бы не участие в нём Олега Стриженова. Этот артист всегда задаёт такую высоту, до которой ещё многим поколениям расти и расти. ( Как не вспомнить в этой связи подкинутый Робертом гораздо дальше, чем требовалось, мячик!)



«Неподсуден».

                «Кто прав последней правотой,
                за  справедливостью пустой
                тому невместно волочиться».
                В. Ходасевич

      Как я люблю этот фильм! Фильм о человеке, попавшем в беду. Хорошем человеке. Он жил, работал, дружил, любил, был счастлив. И вдруг – всё обернулось к нему изнанкой: друг струсил и подставил, любимая усомнилась, работу пришлось менять на другую, не по душе… Но человек не изменил себе, не поступился чувством собственного достоинства – ни на йоту. Даже тогда, когда узнал, что у него растёт сын, а ему запрещают об этом знать и помнить. И сына растит человек, оклеветавший его. Он познал горе, но не изменил себе. Не стал ни замкнутее, ни злее; ничего неврастенического, ненормального не наложилось на эту ясную и цельную личность. Он остался живым, трепетным, и даже весёлым – как люблю я кадр, когда Егоров, проводив завороженным взглядом большие самолёты, пускает свою «этажерку» вслед за ними – почти вертикально, со всеми бабками и поросятами!
       Этот фильм – как бы «без вины виноватые», но только в мужском варианте – отец и выросший без него сын. Я не понимаю, как можно сделать, чтобы у тебя по заказу задёргался левый глаз, но на нервном, тонком, выразительном лице Артиста всегда проявляется именно то, что необходимо по сцене. Такое задействование всего себя – со всеми лицевыми нервами – это что-то запредельное. И в то же время, это – именно то, что нужно. Необходимость – не более того. У Олега Стриженова практически всегда в роли – попадание в десятку – во всех сценах, поэтому ни одна из них не бывает проходной и неинтересной.


 «Миссия в Кабуле».

   Этот фильм прежде всего очень красив. Впрочем, как и все фильмы Леонида Квинихидзе, сына Александра Файнциммера, режиссёра моего любимого «Овода». И очень музыкален – тоже как всегда. Песня о снегах России проникает в тебя разъедающей и чарующей сердце тоской. Здесь главнее роль у старшего брата Артиста, Глеба Стриженова. Он играет предателя, но довольно странного, неоднозначного предателя. Он вроде бы и болеет душой за Россию. И какие-то добрые движения его душе ещё свойственны – пока он не убивает на дуэли Романа Лужина. Подло, когда тот оглянулся на музыку… После этого он уже воплощение только зла и не удивляешься тому, что он способен убить женщину, которой только что делал предложение (Марина – Ирина Мирошниченко). Для него хочется казни, какой-нибудь жестокой и страшной развязки его судьбы, но этого в фильме не происходит. Помню, в детстве я очень досадовала по этому поводу, да и теперь не могу не желать ему наказания. Глеб Александрович Стриженов в этой роли выглядит как-то мистически и сказочно. Воплощение Чёрного человека… А Олег Александрович в роли эмигранта Романа Лужина – это ещё одна совершенно особенная личность в фильмографии Артиста. Он – человек обречённый. Как срезанный с родной земли цветок, он не приживётся ни на какой чужой почве – ни в Кабуле, ни в Бомбее, ни в Париже. Он чувствует это, и глаза его настороженно печальны – весь фильм. В этом фильме удивительные глаза Артиста не подвижные, как пламя, а, подведенные черными тенями, смотрят печальным взглядом внутрь себя…  Он вообще живёт в своем мире и немножко сошёл с ума. Эта навязчиво звучащая – только для него – мелодия русского вальса («На сопках Маньчжурии») – лейтмотив всей роли. Её обаяние и тайна. Роман Лужин – поэтический персонаж фильма. Выбитый из колеи, чуть не ставший игрушкой в руках предателя Гедеонова… Снова – просто человек. Сбитый с пути, с толку, потерявший точку опоры, связанный неразрывной связью с Родиной… Сколько их было, вероятно, таких поручиков! Я каждый раз любуюсь тем, как он держит пистолет в сцене дуэли. Не могу вспомнить, в каком-то очень известном литературном произведении, говорится о том, что оружие должно быть продолжением кисти руки. (Конечно, об этом говорится в учебнике по военному делу, но я читала явно не его!) Так вот, то, как держит пистолет поручик Роман Лужин – это образец того, как это должно быть. Красиво!
   Артист в этой роли – красивый и хрупкий. И гораздо моложе своих лет. Как он умеет даже физические параметры подчинить роли! Он выглядит то выше, то ниже, то солиднее, то – совсем худеньким мальчишкой… Мистика!
   Этот фильм мне представляется шкатулкой с двойным дном. То, что видно и доступно всем – это история русской дип. миссии  в Афганистане с председателем, сыгранным  Олегом Жаковым,  во главе. История установления и упрочения отношений с этой страной. А секретом этого фильма является, на мой взгляд, противостояние безверия и веры, пошлости и романтики, подлости и благородства, исполненное двумя героями-антиподами – братьями Глебом и Олегом Стриженовыми. И не случайно, видимо, режиссёру понадобились именно братья! Хотя они здесь и не похожи совсем. У Олега Стриженова в этом фильме каштановые коротко остриженные волосы с чёлкой. А Глеб – в своём  естественном виде. Блондин. С открытым лбом. Но – какая разница, если они всё равно – братья. Оба – русские. Оба – дворяне, офицеры. Только один принял эту реальность и подделался под неё. А другой всё слышит мелодию русского вальса и подделаться подо что-то неспособен в принципе. Один – Гедеонов – пошляк и предатель, как Швабрин. Другой – Лужин – джентльмен и патриот, как Гринев. Только у Гринева были Бог, Царица и Отечество, которым он служил, а у Романа Лужина остался один Бог, да вальс из России, другой России, да Марина. Но и Марина – не с ним, по сути, и он это чувствует, хотя и не знает, что она – тайный политический агент. Для Лужина остаётся только смерть. Эта она напевает ему о белых крестах в зарослях гаоляна. Это Россия по-матерински оплакивает своего сына... «Всё японцы мерещились...» Но ведь вроде бы Лужин слишком молод для участия в русско-японской войне? Ему должно быть в 19-м лет тридцать пять по крайней мере, чтобы он успел захватить ту войну.  Или это – родовая память, память о старших братьях, о тех поручиках, о тех офицерах, о тех солдатах, для которых так роково и трагически начался XX  век?
   Это фильм – о русской трагедии.  Да, Гедеонов прав, такие, как Лужин, поэты, мечтатели, романтики не смогли остановить пожар революции и гражданской войны. («Стихотворцы»!.. Так аттестуют двух братьев-декабристов, приходящихся мне трижды прадедами, современные энциклопедии. С каким сарказмом произносит это слово Глеб Стриженов!) Они, «стихотворцы»,  обычно не знают, как противостоять грубой и наглой силе, с которой невозможно договориться. (За сто пятьдесят лет до этого с Емельяном Пугачевым договориться было ещё возможно. У него хотя бы какие-то правила были, он мог казнить, но мог и  миловать!) Поручики 20-х годов ХХ века умели любить, верить, и – умирать, потому что надежды для них не было…
   В этом фильме ощущается редкая для фильмов советского периода тема единства нашего русского, дореволюционного и послереволюционного. «Беда, что русские разделились. Горе разделенной нации», - говорит предатель Гедеонов. И ему искренне жаль, что это так, и что он ни во что не верит, и что он – предатель, Каин.  Ему – жаль, но он ничего уже не может поделать. Каждый выбрал свой путь. Кому-то убивать, кому-то – быть убитым, и лежать под белым крестом, и слышать, как над ним плачет старый шатровский вальс:               
 
                Пусть гаолян
    Вам навевает сны.
                Спите, герои русской земли,
           Отчизны родной сыны!


 
 «Земля, до востребования».

   Я уже думала, что второй раз не войду в эту реку. Снова влюбиться в Олега Стриженова, как школьница! Но Лев Маневич в исполнении Артиста – такой мужчина, в которого нормальная женщина не влюбиться не может. В этом фильме его зрелая мужская красота, сила, обаяние проявлены так щедро! Он блестящий резидент в этой роли. Образованный, культурный, мужественный, красивый. Настоящий. Сколько в нем блеска! Как он показывает этим двум шпионам, как надо пить вино, как рассказывает про Нептуна судовым магнатам… За два эти кадра можно влюбиться!
    «Земля, до востребования» - тот случай, когда и книга и экранизация почти одинаково хороши. Они обе вдохновлены образом обаятельнейшего человека – Льва Ефимовича Маневича. Роман Евгения Воробьёва читается на одном дыхании, и, даже зная конец, в конце всё равно плачешь. Так талантливо, так живо представлен в книге разведчик Этьен. Единственный не расшифрованный разведчик! Наверное, это и стоило ему жизни – такая самодисциплина, такая преданность делу, такая любовь к Родине.
   Олег Стриженов может, как никто другой, восславить своей игрой того, кого играет. Он сам беззаветно влюблен в своего героя, и поэтому влюбляет в него зрителя. Как он красив, высок, блестяще остроумен, аристократичен, тонок в этой роли! Мягок, пластичен... И – человечен. Какими глазами он смотрит на советское посольство, вход в которое ему заказан! Что там штирлицевы посиделки на 23 февраля! Вся ностальгия – в одном взгляде с наплывающими слезами... А после рассказа испанского фашиста о разрубленном и посланном посылкой к своим русском солдате этот глоток вина, ослабление узла галстука и с мягкой улыбкой сказанное приятелю «душно!»!  И ещё я очень люблю, когда он перестукивается с сокамерником и понимает его, и в порыве восторга кричит в окно: «Я понял! Меня поняли!» В этом – такая правда!   
   Смотря фильм, я вовсе не собиралась плакать. Но в конце не заплакать невозможно. Погубили, замучили этого красивого, сильного, блестящего мужчину. Больной и истощённый, неузнаваемый, из последних сил вырывается он на свободу, чтобы через несколько дней умереть… Я уже писала о том, что и болезнь, и смерть, и её предчувствие Артист может передать с пронзительной естественностью – и каждый раз по-новому…
   И я порой думаю, не после ли этих съёмок, или, может, озвучивания, вошёл тогда, в апреле 73-го, Артист в Театр? Как неуместны, наверное, тогда были и робкое мамино приветствие, и моя детская злость! (А, впрочем, я, кажется, теперь понимаю… Моя матушка очень далека, к сожалению, от идеала Женщины. Ей ничего не стоит просто одним видом сбить высокий настрой души. Как хорошо я это знаю! А такому Артисту надо оберегать себя от подобных людей – иначе не сыграть там, на сцене, на столь высоком уровне мастерства и откровенности! Приходится жертвовать правилами вежливости – ради главного.)

    Да, и ещё я недавно только узнала, что в том же апреле не стало Николая Константиновича Симонова – великолепного padre из «Овода»... Они ушли друг за другом – Катерина  и Пётр, любимейшие герои моего раннего детства... Только недавно почувствовала, как они нужны – и купила диск с «Петром I». Тарасова и Симонов были первыми Артистами, в которых я влюбилась. Я любила их со всей безоглядностью детской любви. Стриженов был следующим, следующим за ними, Великими. Теперь я думаю, что он во многом превзошел их. Те были взрослыми. Олег Стриженов, безусловно тоже взрослый – думаю, самый взрослый из артистов своего и последующих поколений. Но при этом, какое-то гаврошество в нём присутствует – даже и в старости. Озорство какое-то и юмор. И мальчишечья способность к самопожертвованию. Именно мальчишечья, на которую взрослые в большинстве своём уже не способны.


«Звезда пленительного счастья».

                «Это были боги, а не люди», - 

                слова старой якутки, помнившей декабристов.

               
    Отчего сейчас пишут, что Стриженов не сыграл князя Болконского у Бондарчука, но зато (?) сыграл Волконского, тоже князя, у Мотыля? Это же совсем разные роли, разные персонажи. Почему современных журналистов так завораживает сам по себе княжеский титул? Конечно, аристократа надо уметь играть. Олег Александрович Стриженов – умеет. Даже в этом старом фильме, где консультировал ещё здравствовавший тогда князь Оболенский, настоящий, не ряженый дворянин-аристократ – один Стриженов. Из всех декабристов один он – всамделишный. 
      Артист играет человека, оказавшегося в трудном положении выбора между долгом перед семьёй, перед молодой, юной, женой, только что родившимся сыном и перед товарищами по организации; и перед самим собой. Он выбирает тот долг, который считает важнее и выше, но даётся ему это очень нелегко. И всё это видно, всё читается – по лицу, по глазам. В этом фильме у Артиста  немного слов. То, как он ведёт себя во время гражданской казни, незабываемо. Как смотрит на зашедшегося в истерическом смехе Анненкова – и как отворачивается от него. Как снимает свой ментик с эполетами и наградами, остановив взглядом, ударив взглядом так, что тот шарахнулся, потянувшегося было за Святым Георгием исполнителя приговора.
       Как небрежно и красиво бросает свой ментик в костёр...

        Главная сцена для Волконского в этом фильме, на мой взгляд,  – сцена разговора с тестем, Николаем Раевским.  Раевский уговаривает зятя умолить дочь отказаться от её затеи ехать в Сибирь.  Волконский вскидывает голову  и меняется в лице: «то есть, забыть меня?» Сергей Григорьевич вспоминает давний разговор. Он признался тогда Раевскому, как другу, как равному, в самом сокровенном для себя: «если же мои убеждения будут противоречить моему семейному счастью, я, хотя и скрепя сердце, скорее откажусь от счастья, чем от убеждений». Но Раевский его совсем не понимает: «да как же ты венчался-то с грехом этаким?» Высочайшую доблесть, верность своим принципам, уважение к себе он назвал грехом. Волконский таким взглядом посмотрел на него! И, ничего не ответив на вопрос, поклонился: «покойной ночи!» Тесть не понял его тогда, не понимает и сейчас – продолжает не понимать. О чём тут говорить? Лицо Волконского становится отчужденным от самой жизни: «я сделаю всё, о чём вы просите». Но, в отличие от Раевского, он-то понимает чувства отца. И говорит ему, прощаясь: «простите!» А потом, привстав на облучке и кинув последний взгляд – на Раевского, на мир? - валится спиной за занавеску повозки, как в яму... Как в могилу. Как – сразу - «во глубину сибирских руд».

       (Да, а перед этим Раевский спросил его, что же, они, выступающие за свободу, не ждут для себя никакого воздаяния? «Доброе слово потомков – вот всё, на что мы надеемся», - со смущенной улыбкой отвечает ему зять. И это, я теперь считаю, вообще главное в декабризме – бескорыстная жертва во имя Родины. Напрасна – не напрасна, был ли смысл, не было? – все эти вопросы – от лукавого. Высота духа, красота поступка достойны уважения, восхищения, благоговения. Истинные романтики. А настоящий романтизм всегда побеждает – пусть посмертно, пусть – через много лет. Может быть, то, что у нас были декабристы, ещё спасёт Россию?)

        В сцене встречи Марии Николаевны Волконской с мужем в руднике не может не возникнуть ассоциации с дантовским адом. Только там Данте идет на переданный через Вергилия зов умершей Беатриче. А здесь женщина, жена спускается к похороненному заживо мужу. И он похож на мертвеца в этой сцене. Только при виде супруги неживое лицо его дрогнуло, но он не может ещё так, сразу, оттаять, ожить...  С каким недоверием он смотрит на приближающуюся женщину! Сколько всего в его глазах… Человек, опустившийся на самое дно… (Как Овод – у Войнич. «Я был уже на самом дне».)  И вдруг -  луч надежды, надежды на то, что и он ещё может считаться человеком…
      И в последней сцене, когда каторжники проезжают мимо своих жен, каким взглядом он смотрит на Марию! Он уже вновь обрел человеческое достоинство – благодаря ей. И – как он на неё смотрит! – нежно, задумчиво, удивленно, признательно…
      Историю своего героя, Сергея Григорьевича Волконского, Артист сыграл  - с начала и до конца – проникновенно, умно, искренне, блестяще!
Надо только иметь глаза и видеть, удивляясь и благоговея перед настоящей личностью, которая своим явлением возвышает и твою душу.
 
             


 «Последняя жертва».

     Этот фильм я не люблю. Зачем что-то придумывать, экранизируя Островского? Текст его пьес совершенен. А так получается размытый, разбавленный Островский. Испорченный. Уж либо следовать оригиналу, либо придумывать свой оригинальный сюжет! А такая половинчатость у маститого режиссёра Петра Тодоровского мне несимпатична.
      Думаю, что Вадим Григорьевич Дульчин – совсем чужая для Артиста роль. Он честно попытался сделать её своей, но это не удалось вполне. Так я думаю.  И так чувствую.
    

«Карл Маркс. Молодые годы».

   Этот фильм Льва Кулиджанова мне было довольно тягомотно смотреть и в тринадцать лет, когда я ещё верила в коммунистические идеалы. Теперь же – и совсем невозможно. Единственное, там замечательная работа оператора Вадима Юсова – движение воздуха чувствуешь! Карл Маркс – даже молодой – в рамках советской идеологии – не живой и не нормальный человек, при всем обаянии Венцеслава Кисёва. А в сцене с Ламеннэ они с Энгельсом смотрятся жалко. Теперь. Тогда странным казался этот католик-философ, который говорил какую-то заумную фразу и отказывался сотрудничать с прогрессивными молодыми людьми. Осторожничал. Чего-то ждал. Теперь только он один и остался для меня в этом фильме настоящим и нормальным человеком. И живым. Этот глубокий, вдумчивый взгляд по-настоящему серьёзного человека…

 

Вот что он говорит: «Истинная и неискажённая политика … учения Христа включает в себя решительно все элементы живого социализма, и, отказываясь от них, вы неизбежно ступаете на путь насильственной эмансипации, что равнозначно отказу от эмансипации вообще». То есть, насильственное освобождение – в данном случае, пролетариата – освобождением не является! Более того, насилие равно отказу от свободы вообще. Разве не так? «Живой социализм» – какой чудесный термин! Мы знали только социализм мёртвый. Антихристианский. Насильственный. Собственно, об этом – роман «Доктор Живаго» Бориса Пастернака. И неудивительно, что это – у Пастернака, с детства проникшегося толстовским восприятием людей и мира. А у Толстого в «Круге чтения» то и знай попадаются цитаты из Ламеннэ. И с каждой согласны и ум, и сердце...



«Юность Петра».
   
   Роман Алексея Николаевича Толстого, конечно, великая книга. И Сергей Апполинариевич Герасимов – великий режиссёр.  Но фильм «Юность Петра» всегда воспринимался мной, как вторичный – и за тридцать лет отношение моё к нему не изменилось. Конечно, не поймешь, чего, нам, зрителям, нужно! Когда фильм не совпадает с книгой, мы ругаемся, а когда совпадает – снова чем-то недовольны! Думаю, что совпасть с текстом совсем фильм не может по той причине, что слово – одно дело, а изображение – другое. Мы давно отвергли – хотя бы условно – ту  откровенную дикость, в которой живут герои романа. Дикость, которая норма жизни. И, если иллюстрировать книгу откровенно, эффект будет отталкивающий. Антихудожественный. А так получились выборочные и отлакированные иллюстрации. Очень качественные. И Петр – Дмитрий Золотухин – хорош, но в пределах рамки. (Пётр Симонова был за рамкой, хоть и идеализированный, романтизированный, но – мощь, магия, широта натуры; всё вырывалось и жило!  И живёт. У Николая Константиновича Пётр – от первого лица). А Софья… У Натальи Бондарчук просто нет такой энергетики! В романе царевна разом снимает с руки все кольца – со всех пальцев. Одним движением. А Наталья Сергеевна снимает их долго, по одному, с усилием.  И Василий Голицын тоже отлакирован. Этот Голицын не смог бы сжечь предсказателя.  И уж во всяком случае, тогда эту роль не предложили бы Олегу Александровичу Стриженову, - я думаю, – если бы режиссер собирался вставить эту линию – с астрологом – в фильм! В общем, конечно, роль трагическая. По всему, Голицын мог бы стать соратником Петра, но давняя связь с Софьей обрекала его на верность косному, проигравшему движению… Здесь, думаю, даже параллель с Говорухой можно провести. Но игра Артиста мне кажется здесь вторичной по отношению к его собственной игре – в том же «Сорок первом», хотя бы. Его герой снова на краю гибели из-за любви к женщине, из-за верности этой любви, которой в конце, может, и нет уже…

     Думаю, что доверие к режиссеру сковало в какой-то степени гениальность Артиста в этой экранизации. Мне здесь нравится только конец, и узнаю я Стриженова только в конце. Когда он садится на телегу и, обращаясь к сыну, говорит: «не дрожи коленкой, княжич!» А потом снимает свою высокую шапку, приглаживает волосы и бросает вознице: «Трогай!» Вот здесь это – он, мой самый любимый артист. И здесь чувствуется в полной мере князь. Лишенный всего, изгнанный из столицы, князь.


«Приступить к ликвидации».

   Сколько в этом фильме всего! Как хорошо показаны то время, те люди… Я родилась через двадцать один год после Победы, но, мне кажется, знаю войну через тех, кто жил тогда и кого люблю. И через книги и вот такие вот фильмы.
    Ах, как играет Олег Стриженов! «Я хочу поговорить с вами», - говорит его полковник Данилов задержанным. Поговорить. Понять. А понять – «значит наполовину оправдать». Желание понять и оправдать, желание поддержать и помочь, и не торопиться записывать в преступники оступившегося – господи, сколько здесь человечности настоящей! И как этому сейчас нам всем надо учиться… И как он смотрит на мальчишек, жгущих костёр!.. Сила и доброта в этом герое, и поэтичность. И понимание людей, и сочувствие им. И непримиримость к нелюдям – таким, как Крук. Но и его, раненого, надо перевязать…
  Люблю здесь отдельно – руки. Бережно освобождающие от разбитого стекла фотографию девушки и кладущие её в левый внутренний карман пиджака… Собирающие автомат. Разбирающие автомат. 

«Господин Великий Новгород».

     Этот фильм напоминает мне фильм «Миссия в Кабуле». Чем? 
   Во-первых, красотой, красочностью, живописностью. Здесь явно заложены образы картин Константина Васильева, самого славянского живописца. Надежда – разве не его «Жница»?

 

    И не только одна Надежда похожа, а вообще подобраны такие типажи и такие краски, как на картинах этого художника. Кто-то в обсуждении статьи о К. Васильеве назвал его военным художником – в этом есть правда, и именно поэтому его образы подходят к этому фильму. 
     Во-вторых, тут так же звучит редкая для советского кинематографа мысль об единстве русских. О нерасторжимости связи с нашими предками. Об ответственности перед ними. О достоинстве русского человека.
Это очень хороший фильм. Жаль, что по телевизору его сейчас не показывают вообще. И очень хорошо, что наконец-то кто-то добрый и умный выложил фильм в Интернет.
     Алексей Бородин – опять Алексей Бородин! И  - да, та же, что и в «Перекличке», - идея преемственности поколений. Этот герой – прежде всего человек действия.  Другие колеблются, рефлектируют, переживают. Бородин ясно понимает, что идет жестокая битва за самое дорогое для русского человека – его культуру. И её – в виде новгородских колоколов, храмов, икон, надо сохранить во что бы то ни стало. Душу русскую сохранить! Этот герой его поэтому суховат и жестковат, и моим любимым не является. Хотя и здесь есть его – как вздох – «красота писаная»! – когда он смотрит на Надю, примерившую древние украшения. Но основное здесь – волевое усилие, которое передается другим – и Надежде, и Михаилу, и прочим. (И мне в том числе). Этим огромным волевым усилием спасен город. Древняя столица Руси, никогда не сдававшаяся врагу…
    Поражает, как Артист – уже не такой и молодой – буквально висит на локте левой руки, в проеме бойницы.  И стояние по подбородок в воде Волхова…


«Мой любимый клоун».

    Дим Димыч – симпатичный персонаж. И фильм в общем симпатичный и добрый. Как всегда у Артиста, его герой получился очень ёмким. Мы ничего не знаем об этом человеке. Почему он хромает, например? Похоже, в его жизни случилась какая-то трагедия. И он её преодолел. И выжил. И, похоже, он умеет справляться с обстоятельствами, а так же, умеет влиять на подчинённых. Из интереса заглянула в Интернет и прочла повесть Василия Ливанова, по которой снят этот фильм. И мои догадки подтвердились: «Даже не все из цирковых знали, что Димдимыч, успешный в прошлом артист, прямо из цирка ушел на фронт с конной группой Туганова и, служа в кавалерии, в лавовой атаке под Сталинградом лишился правой ноги выше колена. Чего стоило этому красивому, невозмутимому человеку возвращение к цирковой работе, знал только он один». Вот, оказывается, что!  Хотя в фильме надо делать поправку на время – фильм-то современный – тому времени, 80-м годам, и поэтому, увы, легковесный! Придает ему вес и настоящесть только присутствие в нём Олега Александровича Стриженова. Война была слишком уже далеко, и поэтому не могла быть так тесно связана с героями, и поэтому у них ничего не получается. Вернее, не получилось бы, если бы не Дим Димыч, который неуклонно выправляет линию. Повесть Ливанова - о мужчинах, о мужской дружбе и взаимовыручке, о невозможности предательства: Синицыным – маленького Ваньки, Ромашкой – Синицына. (Хотя это прозвище - Ромашка – не знаю, для кого как, а для меня с детства связано с мерзким Ромашовым – антигероем романа В. Каверина «Два капитана»). В фильме тема мужской верности как-то размыта, на мой взгляд. И только Дим Димыч всё ставит на свои места. Про него в фильме ничего не объяснено и у него очень мало реплик и физического присутствия на экране. Но Артист в эти несколько эпизодов успевает вместить всё: и личную, так и не узнанную зрителем, трагедию, и очень какую-то весомую, настоящую правду и о цирке, и о жизни; и отеческую опеку над своими клоунами... Каким глубоким и вопрошающим взглядом он смотрит на Ромашку, когда Синицын признает, что поехать на гастроли за рубеж он из-за болезни Вани не сможет!.. Здесь тоже в повести – полстраницы текста, когда Ромашка сам приезжает к Димдимычу, и они едут в управление Госцирка, и Димдимыч стучит там кулаком по столу, отстаивая право одного клоуна не ехать без другого. А здесь – один взгляд!

       Быть положительным и быть при этом интересным – это надо уметь, и это умели и умеют единицы. Большинство ведь за счёт чего положительны – они принимают правила игры, навязанные обществом, и ведут себя согласно этим правилам; а в советское время был даже термин «советский положительный герой». Этот герой ставил общественные интересы выше личных и был добр, трудолюбив и честен настолько, насколько от него требовала партия. Артист Олег Стриженов никогда не имел ничего общего с такого рода положительностью. Его положительность радостная и живая. Это положительность взрослого человека, отдающего отчёт в том, как он поступает, не партии и  министерствам, а самому себе – и Богу.

«Акция».

           Как-то сидела в выходной день и просто щелкала пультом, переключая каналы. Везде однообразная чернуха – только цвета либо мрачные, либо идиотски-радужные. И вдруг – на меня как будто фиалками повеяло. Кареев, этот ничтожный человечек, что-то говорил о дореволюционной России…
   Что заставило Артиста согласиться на эту роль? Сыграть самого пропащего из всех своих «пропащих» героев? Что его заставило влезть в эту мерзкую фашистскую форму? Не знаю, что. Видимо, Артист понимал, что это – его роль. И что никто больше так её не сыграет.  В романе Д. Нагишкина «Сердце Бонивура» есть предатель Караев, действительно карающий, расстреливающий революционера Бонивура. Изменена одна буква в фамилии, и у неё сразу – иной оттенок. Кареев, строго говоря – не предатель, потому что и не был никому предан. Нет, наверное, был когда-то, в иной России – Богу, Царю и Отечеству. Но с тех пор, как всего этого не стало – по крайней мере, Царя и Отечества – точно, он предан только своему презрению как к советским воинам, так и к фашистам, у которых служит. Он слушает Шаляпина и живет воспоминаниями о прошлом. И пьёт. Иногда я думаю, что, останься в живых Говоруха-Отрок, он, возможно, через двадцать лет стал бы Кареевым... По крайней мере, если можно как-то соотнести Кареева с темой человечности, которой служит искусство Артиста, то этот ничтожный герой – бывший человек. Или, может, несостоявшийся человек. Но возможности у него были богатые – и это чувствуется. И это они всё льют аромат майских фиалок... Нет, конечно, так сыграть ничтожество, чтобы о нём сожалеть, может только один Олег Стриженов. Чтобы, наблюдая за тем, как он ведет роль совершенно безнадежного персонажа, проникаться надеждой и верой в себя и в жизнь, для этого надо быть осчастливленным совершенно гениальной игрой.
Александр Блок в стихотворении «На смерть Комиссаржевской» писал:
            
                Не верили, не ждали, точно
                Не таял снег, не веял май...

Поэт говорил о том, как по-весеннему обнадёживала игра великой артистки.  Русский артист Олег Стриженов вобрал в себя лучшие традиции  старой русской школы и приумножил их  своим талантом. От его игры, кого бы он ни играл, тоже всегда веет весной, надеждой.
   А сам фильм – очень средний, на мой взгляд. Ребята как будто собрались поиграть в «Зарницу». Нет ощущения Войны.
   Очень важны в конце слова Маши: «человека до конца просчитать невозможно!», относящиеся, конечно, в Карееву.


«Оглашению не подлежит».

  Этот фильм я не смотрела и, кажется, нет никакой надежды его увидеть!


 



«Вместо меня».

                «Холодный пейзаж обретал красоту,         
                когда в нем был человек, похожий на человека»

                Г.-К. Честертон

       У меня было горько на душе в тот день. Приятельница, много лет считающаяся подругой, причинила мне накануне намеренную боль. Я пыталась подходить к ситуации с юмором и всё давно понимала, но горько на сердце не переставало быть. Весь день. А вечером я решила пересмотреть «Вместо меня». Этот фильм с Артистом в главной роли я смотрела не так много раз, один или два. И при этом не одна, а с сестрой, с которой мы не особенно близки и при которой проявлять искренние чувства мне непривычно и стыдно. И вот я уселась перед экраном и включили фильм. Он вовлекает тебя в процесс с самого начала. Одинокий старик-инвалид, сидящий перед морским простором, слушая  мелодию из «Орфея и Эвридики», вызывает уважение и сочувствие сразу. И то, как он соответствует простору морского залива, бесконечности горизонта, и музыке Глюка, приковывает ваше уважительное внимание.  Беспомощный инвалид сидит, как царь. Потом уже он будет вести себя, как испорченный недолюбленный подросток, но мы всё равно будем смотреть на него с интересом. Не отрываясь. А когда он, признавшись Дмитрию в том, каким образом приобрёл богатство, отплясывает в инвалидной коляске среди молодежи, то это совершенно завораживает и веселит душу. И освобождает её от всех обид. Даже и на другой день, вспоминая этот танец, свободный, энергичный, дерзкий, я улыбалась. Как будто, вступив в старость, Артист (и его герой Гагарин) стали уже совершенно свободны. Или, вернее,  – решили позволить себе вот такую – полнейшую –  свободу.  Артист смеётся, хулиганит, и лихо отплясывает в инвалидной коляске; и ни о чём жалеть не собирается! Когда сквозь сон на Дмитрия плывут в утреннем тумане лодки с теплохода – как это здорово! И видишь надпись «Лев Толстой». Привет несыгранному князю Болконскому!
А ещё как хорошо передан страх ожидаемого чуда и того, что его не будет… Этот туман при приближении к усадьбе…
Мелодия из «Орфея и Эвридики» звучит в фильме трижды. И это так красиво и многозначно…
А стихия воды так, видно, близка режиссеру и оператору – как хорошо это всё!

    Конечно, несколько шокируют кадры, когда Гагарин приказывает Дмитрию смеяться над гибелью Баталова-Бориса в фильме «Летят журавли». С другой стороны, только шок выбивает человека из заштампованности.  Заставляет посмотреть свежим взглядом на себя и свою жизнь. Выйти один на один с Жизнью. Без посредников. И, потом, конечно, этот герой – Гагарин - не положителен. Но и не более отрицателен, чем мы все. Сколько раз за день каждый из нас ведет себя мерзко? Хотя бы мысленно. А масштаба личности при этом нет. А у героя Стриженова – есть. Многоплановость. Неоднозначность. Его ведь по-настоящему жаль. И в конце, когда морской залив, и Глюк, и дом – без него, удержаться от слёз сложно…

   Не могу не восхититься тем, как Артист играет парализованного человека. Неподвижность его ног ощущаешь физически. И когда он, рванувшись в нечеловеческом усилии, встает на них, ахаешь, и твои – здоровые – ноги подкашиваются. Мастерство настоящее, которое – на вес золота…

«Отель «Пять звёзд»».

И этого фильма я, к сожалению, не видела…


«Чайка».

      Купив диск, я крутила его до полного собственного одурения. Я не могла наглядеться на Треплева. Вообще весь этот спектакль очень хорош. Маша – Ирина Мирошниченко – мне очень нравится. Но Треплев, Треплев! Так тратиться на роль, так сжигать себя в роли может только Олег Александрович Стриженов. По крайней мере, ничего подобного я не видела больше у актёров.  Со школьных лет у меня как-то не сложились отношения с Чеховым. Я очень долго не любила его. Хотя «Чайку» всегда выделяла особенно. Но Нину Заречную не могла ни понять, ни полюбить. А ведь именно она, вроде бы, Чайка! По крайней мере, называет себя ею! Мне было странно её провинциальное преклонение перед Писателями и Артистами. Странно и чуждо. Я всегда ощущала своё равенство и с теми и с другими, хотя, возможно, и ничем не оправданное… Только разве что любовью.
       Но в этом спектакле Чайка – Константин Гаврилович Треплев, – и всё сразу становится на свои места! Он один живёт, любит, страдает и творит. Или – пытается творить. Обнажённая человеческая душа. Всем другим удалось спрятаться. Найти себе нишу. Осуществить то или иное предательство. И жить с этим предательством. Одиночество Треплева – одиночество истинного творца, не идущего на компромиссы с самим собой и этим миром тщеславия и пошлости. Одиночество живой души среди душ мёртвых и спящих. Когда Нина в конце признаётся, что всё ещё любит, сильно, отчаянно любит Тригорина, взгляд Стриженова-Треплева становится недоумевающим и каким-то диким от тоски. Художнику, чтобы осуществиться, надо, чтобы хоть один человек на свете любил его по-настоящему. Так я думаю теперь. Если художник «не согрет ничьей привязанностью», он не сможет раскрыться и стать тем, кем задуман Творцом. Так я понимаю сейчас эту пьесу и роль Треплева. Благодаря игре О.А. Стриженова и собственному жизненному опыту.

* * *
    Этот спектакль заставляет возвращаться к обдумыванию его снова и снова. И постепенно понимаешь, что две правды не могут существовать рядом. Правда обывательская, мещанская, и правда романтическая. Либо романтик должен стать «киевским мещанином» и отказаться от поисков себя, либо обыватель должен признать себя неправым и принять сторону романтика. Но этого практически никогда не бывает! Надо быть простодушным Санчо Пансо, чтобы  так поступить. Они же все так держатся за свои «достижения»! За положение в обществе. За признание. А то, о чем говорит Тригорин – что всем, мол, места хватит, и нечего копья ломать – эта примиренческая демагогия для романтика губительна, удушающа. Это вот и есть так называемая демократия, терпимость, плюрализм… Романтику, гению, настоящему таланту в ней нет возможности для жизни.
      

«Егор Булычев и другие».

       На мой взгляд, «Егор Булычев и другие» - гениальная пьеса Максима Горького, и очень современная. И, может, больше нигде так не передана атмосфера России времени Первой мировой, перед самой революцией. А спектакль этот записанный – какой чудесный! Борис Николаевич Ливанов – замечательный Булычев, лучше не бывает. Умирающий Патриарх… Особенно его тихие, затаенные интонации пробирают до мурашек и до неожиданного и откровенного, как в детстве, плача. Большой художник!
       Тятин… Тятин – это ведь от пушкинского «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца!» Интеллигент-пролетарий… Тихий, кажется, что не уверенный в себе. Но, как многие герои Олега Стриженова, при всей своей тихости, опрокидывающий хитроумные построения более «умных» и громких героев. Иванушка-Дурачок. Как он спрашивает Антонину: «разве – Шуберт?»! И, - конечно, - не Шуберт, а Шуман! (”Warum?”) А юмора здесь сколько по отношению к тем, перед которыми он, по его словам, «кверху лапками»! Разговор со Звонцовым весь им пронизан – «рублей? – тысяч!- тысяч? – рублей…»
     Тятин – сыновство – Булычов – отцовство олицетворяют в этой пьесе.  Тятин – эхо, отголосок затронутой Булычовым струны… Они стоят друг против друга в этой пьесе, связанные антитезой. Главный герой, конечно, Булычов, но, думаю, спектакль не мог бы получиться без гениального Тятина.
   

«На всякого мудреца довольно простоты».

    Очень странно! Я уверена, что есть записанный спектакль, и мне кажется, я его видела по телевизору в школьные годы, но нигде не могу найти: диски продаются только с Игорем Васильевым! Тоже хороший артист - был, но мне интересен только один, лучший.

     Но аудиодиск-то у меня есть, и я пользуюсь возможностью слушать его и наслаждаться. Наслаждаться  стриженовским Глумовым, не сыгранным, а как будто пропетым, чисто, с точнейшими интонациями. Когда мне надо поднять себе настроение, я ставлю сцену знакомства с Мамаевым. Ах, какая чудная, веселая, озорная игра получается у Стриженова с Михаилом Михайловичем Яншиным, исполнителем роли Нила Федосеевича Мамаева!

 

У Яншина ведь голос очень характерный, и ещё неизвестно, хорошо это или плохо для артиста.  Конечно, обаяние этих дребезжащих интонаций – особенное, но и не изменить его вроде бы уже никак... Но в этом дуэте со Стриженовым он выдает такие звуки: трели, «мяуканье» и придыхания, - которых, может, сам за собой не знал! А заводит его Глумов-Стриженов, втягивая в эту игру явного и наглого притворства с глупым апломбом и зудом поучительства. Глумов закидывает удочку, Мамаев - клюет. Гениальная сцена! Да и весь этот длинный спектакль слушается на одном дыхании – благодаря Глумову-Стриженову. Он всё время разный. И всё время жестко-целеустремленный, заставляющий всех играть по своим правилам.  Очень хороша и неожиданна для меня здесь Софья Станиславовна Пилявская – в роли Глумовой. У неё оказался такой тонкий юмор тоже! (Каюсь, я с детства её не взлюбила – она казалась мне очень сухой и занудной. Оказалось, что это совсем не так!). Отрада для души – подлец Егор Дмитрич Глумов в исполнении Стриженова. Герой насквозь отрицательный – и отрада! Так подан, так сыгран. Сам Островский с небес аплодировал, я думаю!                .
      

«Без вины виноватые».

   Нет, хорошо, что в детстве я не увидела этот спектакль! Для детства как раз подходил фильм 1945-го года с Владимиром Дружниковым в роли Незнамова. Я любила этот фильм больше всего на свете - с 4-х лет до 8-ми с 10-тью месяцами – до того мартовского дня, когда я увидела Артура-Овода.
    Меня привели во МХАТ то ли в конце декабря 1971-го, то ли в январе 1972-го года. Мне тогда было пять с половиной лет. И я уже успела два или три раза посмотреть по телевизору фильм «Без вины виноватые» и влюбиться всей душой в Тарасову-Кручинину. Я была горда и счастлива тем, что мне предстояло выходить в том же спектакле, где должна была играть она, самая моя любимая, боготворимая мной Актриса. В спектакле «Валентин и Валентина» по пьесе Михаила Рощина – одной из первых постановок недавно возглавившего МХАТ Олега Николаевича Ефремова. Она была самой пожилой исполнительницей в этом спектакле, я – самой юной. Я выходила за руку со своей «мамой» - Анастасией Павловной Георгиевской – на затемненную сцену. Георгиевская сажала меня  к себе на колени и поила водой. Потом мы уходили. Такой дивертисмент. Мы никак не пересекались с Тарасовой в этом спектакле – я смотрела на неё из кулис. Её выход в спектакле был под конец первого акта, а Георгиевская и я выходили в начале второго. Когда я увидела Тарасову в первый раз, у меня был шок. Я не знала, что великие артистки тоже стареют! Я-то ожидала увидеть ту сорока семилетнюю красавицу, гордую, величавую… А вышла – туда, на самый центр возле задника сцены, по головоломно высокой лестнице, - бабушка в платочке. Но зал вздохнул и устроил этой бабушке долгую овацию. А она стояла растроганная, смущенная, искренняя, растерянная. Она – каждый раз! – не ожидала этой овации, не была готова к ней! И вот в этой её трепетности девичьей какой-то я узнала и Кручинину и Катерину. (Ах, как её Катрин отвечает на вопрос Тарханова-Шереметева– «девица?» - «Нет уже!» - это шедевр, и в этом – вся Алла Константиновна Тарасова.) Тогда образ экранной Кручининой и образ современной женщины, матери Валентины, соединились для меня, и я влюблена была уже в неё единую, в неё живую, в неё – всю! И когда после тарасовской сцены наступал антракт, я бежала к той лестнице, по которой она только что ступала, и, как будто надеясь застать там ещё что-то её, медленно поднималась, благоговея перед каждой ступенькой, и стараясь попасть своей маленькой лакированной сандаленкой в её незримые следы. Если бы я была уверена, что меня никто не увидит, я бы склонилась и поцеловала каждую ступеньку…
        Вот такое отношение к Алле Константиновне было у меня в то далекое время. Теперь – давно, со школы, - я другой человек. Хуже. И трудно вообразить уже всю меру любви и великодушия, которые царили в детском сердце…
         Мне только недавно удалось, наконец, познакомиться со спектаклем  «Без вины виноватые», который  шёл во МХАТе до февраля 1973-го года. 
    С тем спектаклем, которым восхищались мои родители. Но только они восхищались не Тарасовой, а Стриженовым в роли Незнамова…
Конечно, я теперь могу прослушать только аудиозапись, но, с другой стороны, - какое счастье, что она есть, и я могу её прослушать! И, повторю, - это хорошо, что я не попала случайно на этот спектакль маленьким ребёнком. И дожила со своими младенческими мелодраматическими «Без вины виноватыми» до седых волос. (Я упрямо не хотела смотреть никакие другие постановки этой пьесы). От прослушанного спектакля у меня был шок. Во-первых, -  от Тарасовой-Кручининой. Она не была той Кручининой, которая в фильме. Она была слишком стара для неё! Нет, высокий уровень игры сохранялся, и если бы я знала только эту запись, то сказала бы, что это замечательно хорошо. Но во мне уже впечатались навсегда интонации того, молодого ещё, голоса. В них – другая энергетика и большая точность. Во-вторых, - от стриженовского Незнамова. Хотя, казалось бы, я должна была быть к этому готова! Он сыгран с такой серьёзностью, с такой глубиной, что к этому, пожалуй, ещё надо привыкать… Я-то привыкла к мелодраматическому Незнамову Дружникова! Хотя, конечно, он меня давно уже не вполне устраивал; я знаю эту пьесу, я люблю Островского,  - и, конечно, Незнамов Стриженова сыгран идеально, со стопроцентным попаданием. Понимаете, у Владимира Дружникова он – хороший, а Коринкина с Миловзоровым – плохие. С такими глазами, с таким обликом нельзя было быть плохим. А Незнамов Стриженова действительно тот ещё «сахар», и понимаешь, в общем-то, людей, не желающих признавать его своим товарищем. Но и такую глубину горя и одиночества не каждому дано испытать – и выразить! Это – как затронутая в глубине рояля где-то в  контр- октаве струна… И звук этой струны доходит до твоего сердца, и сотрясает его… «Как будто ветер тронул струны, там, в незнакомой вышине…» Только в этом случае – в глубине. Незнакомой. Утробной. Материнской. Его «мама!» - как оно сказано! И как фальшиво, к сожалению, звучат – особенно в конце – привычные интонации Тарасовой…
      В фильме главной была Тарасова-Кручинина. В спектакле главный – Незнамов-Стриженов. Он напомнил мне – мощностью, глубиной переживаний – лирического героя Маяковского. Та же защитная грубость, та же сила чувства, то же одинокое страдание. И больше сравнить даже не с кем.  Мне надо дозреть до его Незнамова. Я ещё не вполне готова к нему. Этот давно сыгранный Артистом герой, только теперь мной узнанный, зовет куда-то на новый вираж моей судьбы…

Заключение.
   
      Меня  несказанно удивляет, когда люди говорят. что им не хватает того, что уже сыграно Артистом. Что они хотели  бы видеть Олега Стриженова ещё Болконским, Гамлетом, Алёшей Скворцовым, Сильвио, королём Лиром... Конечно, богатство его таланта раскрыто кинематографом не в полной мере. Но, мне кажется, что сожалеть об этом может только сам Артист. (А он-то ведь всякий раз говорит в интервью, что не сожалеет.) А мне, зрителю, что сожалеть, если и с тем, что есть, разбираться до конца жизни, и всё равно всех тайн не разгадаешь, всего не усвоишь, душу, как следовало бы, не воспитаешь... Ведь это большой труд – ума и души, и сердца – смотреть и воспринимать фильмы с Олегом Стриженовым. И жить после них. По-старому – нельзя, по-новому – трудно! Непривычно. Он открывает такие глубины в тебе самом, с которыми ты не обвыкся и которые в повседневной жизни вроде бы и не нужны. Вернее, не востребованы. Если любишь артиста, то идешь за ним, учишься у него, меняешься, благодаря ему. А иначе – какой смысл? «Надо быть заодно с гением», - так говорила Анна Ахматова, повторяя слова Пушкина о Байроне. Я полностью согласна с ней.

     В чём загадка этого артиста? Есть артисты великие, замечательные, но их игра не действует на тебя так непосредственно, не достает до твоих глубин, не выкликает из души слёзы очищения. Ты просто – ну, любуешься, что ли, сознавая, как хорошо это сделано. Такое эстетическое наслаждение.  Есть артисты - хорошие, самобытные люди, интересные личности.  Находиться под воздействием их игры, это всё равно, что сидеть в компании добрых и интересных людей. Эти артисты поддерживают, вселяют оптимизм, уверенность в себе, возвышают.  Но артистов, вызывающих на дружескую беседу твою душу, практически нет. С ходу я могу назвать только двоих – Олега Стриженова и Одри Хепберн. Может, конечно, это такое моё личное восприятие, может, да наверняка, для кого-то ближе другие артисты. Я могу говорить и говорю – о своём восприятии.  Для меня это так. И я счастлива этим.
    Артист в каком-то интервью бросил горькую фразу о том, что его зритель умер. Это не совсем так. Просто его внешние данные и откровенная героичность натуры пришлись ко двору кино 50-х годов. И те зрители приняли его «на ура». И в этом – тоже везение Артиста. Он ведь гораздо шире, проникновеннее и глубже пресловутого героя 50-х. Тоньше. Аристократичнее. Я считаю, что его экранные образы – не позади, в «советском кинематографе», а ещё впереди. В том времени, когда души всё большего количества людей встоскуют по настоящей человечности. Только массового обожания уже никогда не будет. Но – что это, как ни пена, довольно грязная? Теперь с его экранными героями будут беседовать поодиночке. Это – ценнее. И игра Артиста будет поддерживать пошатнувшиеся души, как поддерживала – и поддержала  –  мою…


                сентябрь 2009
                - май 2012.

     P.S. Благодаря энтузиазму Анжелы Ольшанской, мне удалось увидеть ещё два фильма с О.А. Стриженовым: "Трус" и "Оглашению не подлежит". К сожалению, я их посмотрела тогда, когда меня уже перестало держать на своих крыльях Вдохновение, нацеленное именно на образ и работы О.А. Стриженова. Я уже была увлечена другим - более великим - гением. Поэтому об этих фильмах могу сказать уже только сухо и вяло, из чувства долга... Может, и не стоит говорить?.. Но - раз начала, то - надо.

Фильм "Оглашению не подлежит" мне совсем не понравился. Я даже не поняла - да и не старалась понять! - что именно не подлежит этому оглашению? Образ князя Ухтомского, - как я восприняла, - стоит этаким "перпендикуляром" к другим образам, и - к главному "герою", сыгранному Анатолием Васильевым. Герой Васильева весь фильм озабочен спасением собственной шкуры, - и это так противно, что хочется плюнуть и выкинуть из памяти этот образ. (Хотя, конечно, нельзя не признать его реализма!)Князь Ухтомский, напротив, легко готов исключить себя из этой жизни, раз его личная жизнь уже не может служить России, - настоящей России, - как он её понимает.  Ещё один "последний русский рыцарь", так сказать. Фильм предперестроечный, когда идеалы, бывшие при социализме, уже совсем расплылись. И только Стриженов оставался верен себе, только его - личные - идеалы оставались ясными и чёткими. Они и выражены образом князя Ухтомского - ещё одного Настоящего Русского Князя. Все они - от реального Дмитрия Донского - до выдуманного Ухтомского провозглашали одно: «Брат, ..., пойдем туда, удивим весь мир, чтобы старые рассказывали, а молодые поминали, храбрецов своих испытаем и реку Дон кровью зальем за землю за Русскую и за веру христианскую!» А если не судьба победить, - то остаётся одно, - умереть...

Фильм "Трус" слишком хорош для того, чтобы о нём писать в таком безвдохновенном состоянии. Может быть, здесь Артист наиболее откровенен, - то есть, играет героя, больше всего схожего с ним самим... Недаром и зовут его так же - "Олег". Как по-доброму он представляется Франтишке: "Олег, Франтишка!" И снова - на пределе - и за пределом человеческих возможностей, - действует этот стриженовский герой. Как - наверное - действовал мальчик-подросток, который ещё не был великим русским артистом, а был просто мальчиком из русской семьи, в которой главное было: "Служение Родине", а всё остальное - не столь важно. Кто-то говорил, что мальчики (да и девочки - Одри Хепберн - та же), чьё детство опалено пожаром Великой и Справедливой Войны, - растут и формируются быстрее и "правильнее", чем их же сверстники в мирное время - так, видно, и произошло с Олегом Александровичем Стриженовым, которому не было ещё двенадцати лет, когда началась Война. Лучше всех это выразил Пушкин: "И растёт ребёнок там Ни по дням, а по часам". И - не будь Грозы Двенадцатого года, - мы не имели бы Национального Гения, а имели бы только второго Василия Львовича, только более талантливого, - и всё!