***

                А. БУДЫЛЬСКИЙ








                Д О Р О Г А   
                Б Е З   
                К О Н Ц А...



 








РОССИЯ     ИЖЕВСК












                ЧАСТЬ

                Пролог


                ОТКУДА   М Ы...







               


























               

                “... мы все из народа... “               
                (Слова из песни)
               







 






















ВСТРЕЧИ

     “...Что течёт? Течёт всё. В чём течёт? Во времени и пространстве. Что есть время и пространство? Время и пространство – это производные категории материи. Что есть  материя?  Материя есть окружающая нас действительность. Ощущаемая? Да. А чувства? Чувства тоже. А сон, предчувствие, наитие? Суть результат работы мозга: сон, предчувствие – отражение деятельности подсознания; наитие – тоже,  но как неосознанная форма его  проявления. Сон – продолжение дневной работы мозга, разрядка его. Ну, а Любовь как же?  Любё-ёвь... Эк, куда вас понесло! Самая что ни на есть рядовая потребность  биомассы  в продолжении своего существования, окрашенная сексуальным опьяняющим дурманом  и  пропущенная ещё через некоторые эмоциональные призмы.  Какие призмы?  В основном сугубо инстинктивные.  Ты – пошляк...  Не пошляк, а циник. Какая разница?  Нашёл чем гордиться!  Большая: цинизм – философия, проповедующая чистый от всяческой  идеалистической  шелухи материализм; пошлость – вульгарное, помойное обращение со всем, причём бравирующее. Что же хорошего в цинизме – ничего святого в Жизни, никаких удовольствий! Вы глубоко заблуждаетесь, сударь: действительно, я ничего не освящаю, ничего не боготворю и ничему слепо не поклоняюсь;  но тем не менее мне гораздо лучше живётся, нежели кому-то из вашей братии-идеалистов... Чтобы сравнивать, надо знать;  а как ты, циник, можешь судить о тех, чьи души подобны раскрытому цветку, готовому сладостным нектаром встретить порхающую бабочку;  о тех,  в чьих сердцах вечно полыхает пламя Любви! Молодой человек, вам папа с мамой не говорили, что нельзя перебивать  собеседника? Не дослушав ответа на один вопрос, вы забрасываете новыми... А что же ты, не разбираясь, сравниваешь? Ещё раз прошу не перебивать... Итак. Не создавая себе святых, я чувствую себя рядовым сыном природы, то есть её производным, её составной частью, а не Человеком с большой буквы, ставящим себя надо всем остальным животным и прочим миром, этаким пришельцем Оттуда. В результате и на мир смотрю реально и трезво, не наполняя его эфирными образами и не окружая себя призраками в виде несуществующих идей и неких гениальных личностей. Мир хорош и без ваших мутно-розовых очков, иллюзирующих всё и превращающих действительность – прекрасную для сильных и жестокую для нытиков  нервнострадающих – в какую-то приторно-слащавую пухленькую патоку-кашицу, которая преподнесена вам, Человекам, для поглощения и приятного переварения. В нём всё отлично устроено: и Вселенная, и законы её развития, и природа, и её производное – жизнь, со всеми её законами развития. Ничем, впрочем, не отличающихся от законов “мёртвой” материи. И если я беру что-то от жизни, то беру целиком, как оно есть: и с “плохими” и с “хорошими” сторонами. Когда приходится драться, в том числе и за любовь,  грызусь яко зверь, следуя принципу  единственно разумному и действительному, то есть действующему: живёт сильный. Кстати, любовь циничного человека гораздо  глубже  и сильнее, чем у вашего брата,  потому что Вы,  сударь, и Вам подобные любят только идеал; а заметив в нём наличие элемента земного, животного, разочаровываетесь, пишите  прочувственные сонеты о разбитом сердце и влюбляетесь в другую...  И  если  уж “вдаряться в  поэзию”, то “раскрытый цветок моей души” больше приемлет работягу-шмеля или пчелу, нежели бабочку-капустницу. Почему именно капустницу? Ах, Вас не устраивает это обыденное насекомое?! Вам подавай нечто экзотичное?! Какая  разборчивость! Слушай, тебе не кажется, что ты занимаешься злопыхательством? Нет, не кажется – в своё время я был подобным тебе  идеалистом. И что же? Вовремя разобрался в сути вещей. Попросту говоря, изменил себе, своей душе, так?! Ну вот, опять двадцать пять...”
     С этими, суесловными, несуразными и другими, подобными им и разными, мыслями ехал номенклатурный чиновник областного уровня, управляя автомобилем ГАЗ-69, любовно прозванным в народе «козлом». Молодой ещё – двадцатипятилетний – человек, наслаждаясь управлением машины, скучал за рулём, и оттого мысли его, возникая в его голове безо всякого, казалось бы, к тому повода, были как бы скуки ради: чтобы паузу заполнить и чтобы не уснуть, поскольку спал молодой чиновник предыдущей ночью мало и встал рано. Ему хотелось размяться, хотя бы мысленно и без последствий – так он полагал. И конфликтный диалог, родившийся в нём только что, был всего лишь, как он также полагал, разминкой мозга, попыткой вырваться из дремотного состояния – но в действительности диалог был одним из многих проявлений его протеста монотонности  жизненного пути. Протеста, возникавшего в те моменты обострения его внутренних разладов, когда обострялась неудовлетворённость собой, своей личной жизнью и своей социальной ролью с её невозможностью что-либо изменить в существующей общественной системе хотя бы по отношению только к самому себе, к своей деятельности.
К своей четверти века он ещё не только не был женат, но даже в не имел подруги, которая скрашивала бы его существование внесением в его устоявшийся мужской быт очаровательного женского беспорядка и разнообразия.
Причиной тому была завышенная требовательность к себе и к той девушке-женщине, которая станет его женой и которая должна быть одновременно прекрасной женщиной, нежной преданной женой и любящей заботливой матерью. Любопытство и назойливые вопросы друзей и знакомых о том, почему он не женится, удовлетворял чьей-то шуткой: “Я искал идеал. Однажды нашёл, но оказалось, что и она тоже ищет идеал”.
Потому, не желая обманываться или обманывать, до сего времени он оставался одиноким, большую часть времени отдающим работе и в большую часть свободного времени между дружескими встречами-попойками, изучающим историю, экономику и политэкономию в сочинениях Маркса, Ленина, в статьях современных политических журналах. Что, в конечном итоге, привело его к неожиданному и грустному выводу о совершенном несоответствии лозунгов Революции 1917 года тому, что на самом деле являет собой социально-исторический процесс великой Страны.  И это тоже влияло на его решение жениться, то есть обремениться семьёй…
     Въезжая во Фрунзе – а путь инженера пролегал через столицу республики в сердце тянь-шаньских гор, в областной город Нарын, – он остановил поток своего суемыслия, направив деятельность ума на более актуальные проблемы: на светофоры и на манёвры других автомобилей – попутных и пересекающих его маршрут. А потом, когда вписался в городское движение, снова попытался вернуться к анализу невесть чего, восстановив в памяти содержание “диалога”, но продолжать его не стал, а лишь усмехнулся и произнёс вслух:
     – Интересно,  что сказал бы об этом моём философизме Арсений? И  где же ты сейчас,  мой высокоинтеллектуальный братишечка?..
     На эти  два  вопроса  ответа ему получить было не от кого, поскольку как спорил сам с собой, так и беседовал. Просто ему последнее время очень стало недоставать его родственника и друга Арсения...

     Виталий, номенклатурный работник областного масштаба, и Арсений, его  “высокоинтеллектуальный братишка”, были друзьями со студенческой поры, с тех пор, когда оба учились во Фрунзенском политехническом техникуме на гидромелиоративном отделении. Познакомились они на вступительных экзаменах, сдружились на первых сельхозработах – на сборе помидоров и арбузов в пригородном совхозе, – и связали друг с другом свои судьбы на  всю жизнь. Называли себя братьями, потому что оба оказались Тимофеевичами. Потом, однако, оказалось, что они и в самом деле родственники: совместными усилиями их родителей выяснилось, что “братья” имеют общие родовые корни где-то в третьем поколении. Фамильное родство закрепило дружбу.
     Жили на одной квартире, вместе делали курсовые и дипломные, делились припасами и много философствовали о природе человека, об обществе, о политике и вообще обо всём с позиций своего житейского опыта и  уровня теоретических познаний. В то время они не замечали, что все их очень глубокомысленные разговоры, в сущности, основывались на пресловутом “вообще”, поскольку идеология государства и образовательная система давали знания и определяли мировоззрение населения страны на том весьма общем уровне, который свойствен любому обществу, не имеющему реальной теоретической базы собственного существования и, при этом, не допускающему никакого инакомыслия.
Государственная идеология периода их молодости и становления обосновывалась общественно-политическими теориями без исследования нарождающейся и меняющейся реальности, вживую – априори1. Теории, в свою очередь, порождались той самой идеологией и указывали народу путь в светлое будущее не просто за горизонтом общественных отношений, но даже – за их реальными пределами. Практика советского государства не наработала – не смогла наработать – ни правовые, ни экономические категории и законы, она лишь вырабатывала и издавала указы-распоряжения в виде государственного законодательства.
Только поездив, послужив, побывав в различных жизненных ситуациях, что дало братьям реальное социально-экономическое видение, они сменили свои теоретические базисы. Но в результате этого у Виталия и стал импульсивно прорываться образовавшийся внутренний конфликт. Арсений же стал белее задумчивым. 
Разница между молодыми людьми – Виталием и Арсением – семидесятых годов заключалась в том, что Виталий всегда был энергично-деятельным, предпочитавшим  пассивному созерцанию жизни позицию активного участия в ней. Начитавшийся художественных произведений о казаках и их вождях – Северине Наливайко,  Максиме Железняке, Степане Разине, – он идеализировал  легендарные личности и их деяния. Равно как личности и деяния большевиков. И желал по их примеру ликвидировать проявления  кошмарных пережитков тёмного прошлого: несправедливость,  бесчестность,  спекуляцию. Он очень страдал от несоответствия своей личности идеальности образов героев и “вообще”. В частности оттого, что в своём возрасте – в семнадцать лет! – он ничего ещё не открыл и ничего ещё не создал... И нашёл место общественно-полезного приложения их сил и талантов, узнав в комитете комсомола о существовании оперативного комсомольского отряда. На последнем курсе по зову своих душ или принципов, а больше – по неугомонности характера Виталия – братья вступили в городской ОКО дабы “земля горела под ногами хулиганов”.
     Арсений, более задумчивый и, с виду, даже мечтательно-инфантильный, никого не идеализировал, а принимал мир во всей его простоте, каков тот и есть на самом деле. И, не считая спекуляцию, воровство, проституцию “пережитками буржуазного прошлого”, не вёл с ними “последний и праведный бой”, а исследовал их, попутно объясняя задержанным молодым правонарушителям всю пагубность их поведения. Не для страны, а для них персонально.
     Виталий порой  обвинял  его в пассивности,  на что Арсений отвечал ему: “Ты делаешь своё дело, я – своё, и друг другу мы не мешаем”. Но в уличных схватках с пьяными драчунами или когда надо было лезть в камеры теплотрасс, где могли находиться и наркоманы, и подпольные абортные пункты, трупы или просто бездомные ночлежники (хотя такие “подвиги” Арсений не любил, предпочитая им кропотливую возню с человеческими душами), они всегда были рядом. Потому, когда, отслужив положенное в армии, вернулись к увлечению юности – в оперативный отряд, – и Виталий, как решительный человек, получил под начало своё отдел идеологической работы, Арсений стал его первым помощником по профилактике правонарушений.
     Осчастливить человечество изменением несовершенного сознания людей и их идейных позиций ни в масштабах Земли, ни в масштабах страны, ни даже в масштабах родного города они не смогли (а может, просто не успели – кто знает, на что горазда молодёжь да в таком-то дуэте?!)  – потому что неожиданно расстались по новому зову их же душ.  Жизнь
______________
1 Априо;ри  – знание, полученное до опыта и независимо от него, основывается на представлениях, домыслах.
человеческая – процесс быстротекущий и недолгий (в сравнении с бесконечностью её проявлений), и манит молодых романтиков и многое изведать, и себя проявить в нестандартных ситуациях. Потому, пока Арсений находился в длительной командировке в горах, Виталий внезапно и импульсивно, что всегда его красило, уехал на топографические и геодезические работы в таёжные дали. А чуть позже и Арсений улетел в не менее далёкий город Донецк, о чём Виталий узнал, лишь год спустя, вернувшись в солнечный Фрунзе на краткосрочный отдых.
     Друг другу они не писали. Сначала потому, что не знали адресов: Виталий поместил себя в края, где дорогами чаще всего оказывались тропы и просеки, остававшиеся за бредущей изыскательской группой. Потом, когда кое-какая информация друг о друге окольными путями дошла до них, не писали уже просто потому, что у Виталия в условиях напряжённой работы, борьбы за существование и жестокого быта, выжимавших из души весь потенциал, на эпистолярную лирику не оставалось сил. А у Арсения, в по-городскому комфортных условиях существования, не было времени на описание своей богатой событиями жизни.
     Встретились братья так же неожиданно, как расстались, и при обстоятельствах, для них весьма примечательных...

* * *

     Проехав почти весь город,  Виталий попал в автомобильную пробку вблизи территории автовокзала: троллейбус, делавший разворот на проспекте,  сорвал с троллеи свою штангу и телом своим закрыл половину проезжей части. Именно ту половину, по которой беспечный инженер вел свой “ГАЗ”. Ожидая освобождения трассы, Виталий флегматично стал озирать пространство вокруг и заставленную легковыми автомобилями и автобусами площадь вокзала, разглядывая спешащих за  билетами и к междугородним автобусам горожан. Вдруг в их пёстрой от разнообразия ярких одежд  среде он увидел  очень  знакомую  фигуру, одетую в тёмный костюм: “Пётр?! Похоже... Точно – Пётр! Он ведь сейчас на Иссык-Куле комсомолит... Здорово! Давно почти ни с кем из друзей не вижусь, а тут как судьба...”
     В нетерпении дождавшись возобновления прерванного движения, Виталий проехал на привокзальную площадь, остановил машину на стоянке и бросился искать товарища на посадочных платформах. Не увидев его там, вошёл в душный кассовый зал вокзала. Пётро Прохоренко оказался в длинной очереди унылых фрунзенцев и приезжих, толпящихся у  касс без особой надежды обрести счастливые билетики, чтобы уехать на Иссык-Куль, в Ташкент, в Алма-Ату. Он стоял спиной к входу и оживлённо беседовал с мужчиной и двумя женщинами.
     – Петро, – негромко окликнул его Виталий.
     Прохоренко обернулся,  осветил зал златозубой улыбкой  и поспешил навстречу:
     – Ну, ты молодец! – вместо приветствия воскликнул он, протягивая для пожатия левую руку. Правая, повреждённая в отрочестве  автомобилем,  у него высохла и не действовала. Под неё по-деловому (как всегда, сколько знал Виталий Петра), была подоткнута кожаная папка. – Каким ветром?  Ты же, кажется, в Нарын уехал?
     – Туда и еду, – не менее радостно улыбнулся другу Виталий. – Я здесь, так сказать, в командировке. Позавчера приехал, а сейчас – обратно, хотя по случаю завтрашней субботы можно было бы и задержаться, отдохнуть в родном доме. Но дела!.. А ты – в Пржевальск1?
     – Да. Тебе что, Олег рассказал?
     – Он. И ещё один корреспондент.
     – Какой корреспондент?
_________________
1 Пржевальск – город на восточном берегу Иссык-Куля, областной центр. Ныне – город Кара-Кол.
     – Потом расскажу. Ты что здесь делаешь – уезжаешь или провожаешь?
     – И то и другое. Вот товарищи из Москвы тоже в Нарын едут, а билеты только на ночной продают – и то, если достанутся.
     – Это ещё хорошо, если хоть на ночной будут. Летом билеты приходится приобретать за неделю, – сам знаешь.
     – А ты когда едешь? Сейчас?
     – Да, но я на служебной машине еду. Месяц назад притащил её из Нарына в свой родной совхоз двигатель отремонтировать – в Нарыне, знаешь ли, как-то некому это делать по причине полного отсутствия специалистов-механиков. Там  много инженеров,   а работать некому, понимаешь?..  Теперь вместе  с  собою  возвращаю.  А сюда, на  вокзал,
зашёл потому, что тебя увидел. Поедешь со мною до Рыбачья1? – Мне билет забронирован; ты лучше моих знакомых возьми, если есть место в твоей машине.
     Москвичи, оставленные Прохоренкой у касс и в духоте помещения прислушивавшиеся к разговору друзей, были стандартным семейным трио: муж, жена и дитя. Дочь, лет двадцати двух. Восприняв, что речь идёт и о них и переглянувшись, все трое в некоем ожидании обернулись к собеседникам.
     – Поместятся, если захотят поехать со мною. Твой рейс когда?
     – Через час.
     – Давай, Петро, так, – предложил Виталий: – бери себе билет и пойдём договариваться с водителем о том,  что ты сядешь в автобус в Рыбачьем.
     – Годится, – охотно согласился Пётр. – Я сейчас скажу товарищам.
     Выслушав Прохоренко, старшие москвичи с оценивающим интересом осмотрели водителя, взявшегося довезти их до неблизкого горного города, и, согласно кивнув посреднику, вместе с ним направились к Виталию для переговоров. Дочь осталась в очереди.
“Москвичи они и есть москвичи”, – с иронией отметил Виталий приезжих, в свою очередь оценивая их взором опытного человековеда. И по мере их приближения расстояние, отделявшее его, провинциала, от столичных залётных гостей, для него всё быстрее увеличивалось. Мужчина шёл делово, с намерением жёстко и конкретно обговорить условия поездки. В противоположность супругу женщина подошла, осветив лицо полуулыбкой, на которую не хотелось отвечать.
Глава семьи – по виду, сорока пяти лет, – одетый в американский джинсовый костюм, хорошо облегавший его стройную сильную фигуру и подчёркивавший стать, шёл уверенной походкой строевого офицера с большим командным стажем. Лицо его, простоватое внешне, не выражало особых черт тщеславия и самоуверенности, но открыто демонстрировало командирскую властность и впитавшуюся номенклатурность. Ещё во время беседы с  Петром Виталий заметил, что хотя все проходившие мимо этой семьи мужчины и женщины оглядывали его, он никак не реагировал на их  внимание: его  заботил отъезд. Мир вокруг был для него лишь привычной вокзальной сутолокой, а не объектом познания, достойным затрат времени и усилий хотя бы на поверхностное любопытство.
     Женщина, ровесница своего супруга, так же непровинциально одетая в светло-бежевый тонкий брючный костюм, притягивающий к себе внимание киргизстанских женщин, обделённых правительством при распределении материальных благ, напротив, чутко и  ревниво относилась ко всем взглядам. Особенно к тем, что проносились мимо неё. Её лицо, одухотворённое и надменное, красивое и неприятное, покрытое сеткой ранних мелких морщинок – следствием постоянных поисков услады и способов удовлетворения неутолимой жажды желаний. Оно было лицом светской дамы из достаточной степени _________________
1 Рыбачье – город на западном берегу озера Иссык-Куль, районный центр. В настоящее время – город       Балыкчи (новое название, по существу, является прямым переводом  прежнего наименования: балык по кирг. – рыба).
высшего советского общества, стремившегося хотя бы внешне – нарядами, пренебрежительностью к низшим социальным слоям, к отдельным людям – походить на потомственное дворянство, изведённое в революционной борьбе за пресловутое равноправие. В определённых кругах общества с присущей им неискренностью это воспринимается адекватно и ценится, но  оно же неизбежно разрушает тот идеал женского начала и материнства, порождающего любовь, хранящего бессмертие и силу человеческого рода, который, по существу, и возносит женщину на её пьедестал.
     Дочери, одетой, как и отец, в американскую джинсовую пару, по мнению Виталия – самопризнанного ценителя красоты, – не доставало изящности, чтобы соответствовать строгим канонам древних эллинов: лицо её, подобное отцовскому, было упрощённым, и пропорции фигуры, не выдержаны. Общим в ней с её матерью и ещё более неуместным на её неярком лице было выраженное московское мировосприятие – выражение сытого превосходства обеспеченных жителей Центра над кормившими их в Москве полуголодными провинциалами, одетыми великим “Ширпотребом” в обноски Моды.  (Бывая в Столице, Виталий не раз наблюдал, как в магазинных очередях гостеприимные москвички выговаривают селянам и иногорожанам, прибывшим в столицу за своим же продовольствием и посмевшим стоять в той же очереди: “Ехали бы в театры,  в музеи.  Нет, они всё по магазинам!”. А те молчат в страхе, что москвичи по говору распознают их, непутёвых голодранцев, и изгонят)...
     Виталий тоже был одет в джинсовый костюм. Но в костюм отнюдь не американского,  а рядового болгарского производства. То есть почти родного, почти ширпотребсоветского типа ткани, кроя, и шитья – Болгария, ведь, как и Монголия, лишь из политических соображений не включалась в Союз ССР, но её экономика сливалась с экономикой СССР.  Потому и были одежда и обувь их производства нам доступны, недороги и низкого качества. Ведь у нас всё, что для народа – ну абсолютно всё! – должно быть усреднённым, одинаковым,  типичным. Такая уж у нас сущность, что тут поделаешь, – не терпит монолитное государство, взращённое нами, выделяющихся чем бы то ни было: одеждой ли, мыслями или делами...
Потому джинсовка возможного попутчика – водителя автомобиля – москвичками была оценена еще, когда они вместе стояли в очереди, и результат оценки выразился у обеих женщин одновременно и одинаково: уголки губ их чрезмерно сдвинулись вниз, ещё более попортив женственность обеих москвичек.
     Витальевы исследования иноземных лиц, сопровождаемые глубоким социальным анализом, усугубившим терзавшие его опасные и печальные  размышления о том, что Октябрьская революция совершалась отнюдь не для всеобщего равноправного благополучия, прекратил Пётр. Подведя москвичей к своему другу, он произнёс:    
– Вот товарищ, который предлагает вам ехать с ним на его машине. – При этом не только содержанием, но и тоном фразы, а затем и жестом руки Пётр возложил на друга ответственность за свою идею.
     Виталий, не понял смысла его дружеской услуги, которая должна была знаменовать то, что он, Виталий, явился спасителем для этих безнадёжно страдающих в тесной очереди людей. Удивлённо посмотрел на Прохоренко и неожиданно свалившуюся на него ответственность не принял, даже поднял руку в знак протеста:
     – Осторожнее, друже, я не предлагаю. Я тебе ответил только, что могу взять с собою: у меня ведь не “Волга”, не “Форд”, а “ГАЗ-69” – машина жёсткая.
     Сочувствие, которое Виталий постарался вложить в своё объяснение, вызвало неприязненную реакцию советско-светской дамы:
     – Что у вас даже не “Жигули”, хотя бы?! – довольно громко, как не принято в Азии, удивилась она. И полупрозрачная маска приветливой улыбчивости на её лице сразу,  как-то вдруг, без переходов сменилась очень родной ей и плотной маской откровенного небрежения. Как будто ветром смело лёгкую блистающую паутинку.
     – Да, не “Жигули”. И ехать до Нарына восемь часов, – ещё раз оглядывая нарядную женщину и её дочь в очереди, ответил Виталий.
     – Восемь часов! – изумилась москвичка, испугавшись за своё изнеженное тело, и с негодованием посмотрела на всех мужчин, не исключив и супруга, с отвратительным спокойствием воспринимавшего информацию. – Целый день трястись на жёстких сидениях!..
     – Ну, трястись не придётся, потому что вся автострада асфальтирована, и можно для отдыха останавливаться, – убедительно сказал Пётр.
     – Да, конечно, можно останавливаться, – согласился с ним Виталий. – Впрочем... попытайтесь найти частника на ‘Жигулях” или… на “Москвиче”, хотя бы, –  здесь есть  такие дельцы – зарабатывают на хлеб перевозками. Вам это обойдётся в сорок пять рублей, – предложил он  главе  семейства, в упор глядевшему на него.
     – Хороший хлеб – в сорок пять рублей! – саркастически констатировал глава.
     – В шестьдесят, – улыбкой извиняясь за неточность,  поправился  Виталий. – Они берут по четыре человека, а ставка их до Нарына – пятнадцать рублей с пассажира. И ещё шестьдесят рублей возьмут за  обратный рейс – возвращаться водителю придётся пустым, без пассажиров.
     – Сто двадцать рублей за одну поездку?! Да тут у вас миллионером можно стать, –сосчитала дама.
     – Может быть и можно.  Но не богаче,  чем в Москве...  Тем более,  что они рискуют:  тех, кто часто ездит по одной дороге, гаишники замечают. Калымят-то, в основном, летом, а в это время по всей дороге милицейские посты: государству конкуренты не нужны, с частниками оно борется жестоко – отбирает автомобили и судимостью обеспечивает.
     –  А вы сколько берёте?
     – Я – не барышник. К тому же русских попутчиков почти не бывает.
     –  Почему не бывает? – спросила женщина.
     –  Почему обязательно – русские? – одновременно с ней спросил супруг.
     – Русских не бывает потому, что в Нарыне из тридцати пяти тысяч населения  европейцев  всего пять процентов, да и то больше военные: офицеры и их семьи, – терпеливо объяснял Виталий москвичам ситуацию, всё более теряя интерес к этим людям, хотя по общению с русскими интеллигентами он сильно скучал: – Если везти киргизов или дунган – на всех постах придётся останавливаться и объясняться. Калымщики выдают пассажиров за своих  родственников, поэтому национальное соответствие необходимо.
     – Так значит, нас никто не возьмёт, раз русские частники туда не едут? – вопросом констатировал положение всё уяснивший супруг.
     “Он явно военный”, – решил Виталий и ответил:
     – Попытайтесь, может, найдётся кто-нибудь. Я подожду вас полчаса.
     – Не стоит ждать, мы, конечно же, найдём более удобную машину, – уверенно заявила дама, промокая маленьким платочком вспотевшее лицо.
Стоявшие в очереди жаждущие купить билет уже прислушивались к громкому разговору пассажиров с водителем автомобиля. Последние слова капризной женщины подвигли к действию троих молодых людей, похожих на студентов. Они оторвались от очереди и подошли к Виталию.
– Уважаемый, до Нарына двоих возьмёшь? А меня одного – до Кочкорки? И меня – до Нарына.
– Извините, машина служебная, не могу.
– Какая тебе разница – помоги. Видишь как с билетами трудно, а домой надо ехать.
– Этих же берёшь, а нас – почему не хочешь?
– А что я гаишникам буду говорить, когда меня остановят? Что вы – работники облисполкома? Извините, не могу, – решительно отказал Виталий просителям и повернулся к выходу из здания, прекращая тем и общение с москвичами.– А вы, Пётр Александрович, тоже будете мягкого частника искать или на автобусе поедете? – усмехаясь, с подковыркой спросил он у друга.
Пётр не обиделся и тоже усмехнулся:
– Я с тобой поеду. А билет в Рыбачьем возьму и заодно уж там в райком зайду.
      – Ну и прекрасно, – отреагировал Виталий. – Тогда так: ты помоги гостям Киргизии машину найти или билеты купить, а я к Арсеньевой сестре в гости съезжу. Тут недалеко. На стоянке буду в девять ноль-ноль. И ты будь. Хоп?
– Хоп, – махнув рукой, согласился  Пётр.
Виталий хлопнул Петра по плечу, кивком простился с москвичами и покинул здание вокзала. А Прохоренко, ощущая неловкость из-за провала устроенных им переговоров, продолжил диалог со своими знакомцами. Он изначально не допускал своё поражение, даже если оно было очевидным. В этом случае Пётр обычно приводил аргументацию, свидетельствующую о несомненной некорректности оппонентов. И сейчас он нашёл убедительный, по его мнению, довод, наставительно сказав своим подопечным:
     – Я бы не стал выбрасывать сотню, даже если предположить, что найдётся желающий гнать машину шестнадцать часов. Поедемте с Виталием Тимофеевичем. 
     – Ах, о чём вы говорите! – возмущённо прервала его москвичка. – При чём тут какие-то деньги?!  После этой поездки мы неделю ходить не сможем.
     Виталий, которого их речи догнали на выходе из здания, подумал, что попутчики Петра – люди ему неблизкие: с чего же тогда он возится с ними?
    
***

     Семья Ирины, двоюродной сестры Арсения, – муж, она и двое детей их – жили в доме свёкра в селе Лебединовка – или Лебединка, как называют своё село его жители.
Село  расположилась весьма удобно – на древнем Жибек жолу, то есть на Шёлковом пути из  Китая  в азиатские ханства. Со временем город и село сблизились, а потом Лебединовка вообще слилась с городом, став его продолжением, сохранив при том свой статус села. Сельчанам это оказалось очень выгодно: до столицы они пешком добираются за пять-десять минут пешком, а кому надо в центр и дальше – пожалуйста, любой городской транспорт по той же цене: троллейбус, автобус, маршрутное такси.  И в то же время, они – сельские жители, пользующиеся всеми благами села. А именно тем, что: дома у них собственные – кирпичные с  капитальными пристроями; приусадебные участки им отмеряны по сельским, а не по городским нормам; скот держат, какой кому нравится. Имеют даже своеобразный рынок на дому: в летнюю пору вдоль дороги выставляют вёдра с ягодами, яблоками, абрикосами,  персиками, а сами сидят во дворах, в тени деревьев, и ждут, когда их приманка остановит машину с покупателями.
     Иринины свёкры,  люди жадные,  любящие деньги и комфорт, и притом хозяйственные и работящие, каких непросто бывает найти даже в Средней Азии, не довольствовались домашним рынком. Они большей частью торговали на городском базаре. Торговали зимой и летом всей продукцией собственного производства: мёдом, мясом, зеленью.
     Свёкор Ирины, Левченко Иван Михайлович, – седой, худощавый, высокого роста, с тонким хитроватым лицом, с бегающим и постоянно ищущим взглядом, с медовым голосом являл собой само воплощение жадности, завистливости, бесчестности. Как воплощение тёмного прошлого. (Хотя большинство  представителей  того  “бесчестного прошлого” имеют внешность, конечно же, воистину благообразную, патриотическую, идейную). Он занимался пасекой и садом.
Черты типичных кулачек из кинофильмов об эпохе коллективизации и классовой борьбы в  деревне имела и свекровь, Мария Ивановна. А также незамужняя, похожая больше на мать, Иринина золовка Татьяна. Обе – будучи, при среднем росте, несколько избыточного веса. На свекрови было домашнее хозяйство, свиноводство и огород, а золовка Татьяна работала вместе с Ириной на почте. После службы обе впрягались в огородно-свиное тягло. 
     Муж Ирины, Алексей, почти всем – строением тела, чертами лица, повадками и отношением к жизни – походил на отца, то есть имел внешность отрицательного героя для периода развитого социализма. Разве что был  современнее отца. Алексей  большую часть  жизни проводил на подрядных работах в колхозах и совхозах, зарабатывая тыщи.
     В результате семья без дела и без денег не сидела. Ну и проблем у неё не было ни с меблировкой дома (современными местного производства шифоньерами, кроватями и  креслами),  ни  с одеждой,  ни с продуктами, ни с самогонкой – всё имелось в достаточном количестве. Духовность Левченков, проявлявшаяся в разговорах, в отношении к деньгам и вещам,  в воспитании детей, в оценке общественного производства, в выборе знакомств и друзей, была пронизана единым стремлением к богатству, к стабильности хорошего благосостояния. И спокойно-уверенным одобрением в согражданах только подобного образа  жизни. Люди с иными взглядами на жизнь, на участие в общественном производстве ими просто игнорировались.
Ирине,  вошедшей в их мир из немецкой семьи, в которой она была старшей из шести детей, привычны были и трудности, и работа, и экономичность. Но, несмотря на это, и, несмотря на то, что, хотя переселённые в азиатские пустыни советские немцы мало чем отличаются от своих европейских собратьев, шедших завоёвывать эти пустыни, она столь нахрапистого – левченского – отношения к собственности, к своему и к чужому труду в родной семье не видела. Здесь ей пришлось привыкать к иному мировоззрению. Арсений вместе с Виталием часто навещал её и приносил ей дух прежней, уже недоступной для неё – и оттого более желанной, – жизни, высушивал её слёзы... Вернувшись из таёжных мест в Киргизстан, Виталий не забыл сестру друга и в приезды свои из Нарына во Фрунзе заходил к ней. И Ирина в Виталии видела хоть и не кровного, как в Арсении, но духовного родственника и с радостью встречала, когда тому доводилось бывать у неё.
     Виталий далеко не сразу понял Левченков, хотя и сам он происходил из рода семиреченских кулаков (или хозяев – оценка зависит от точки зрения).
Отец его,  Тимофей Андреевич, потомственного казачьего рода, в трёхлетнем возрасте на быках из благодатной  Кубани прибыл в Среднюю Азию ещё в столыпинские времена.  О Кубани он почти никогда не рассказывал, – что он мог знать о ней? – а о том, как жилось им и всем другим хохлам и русским, переселённым тем же столыпинским ветром или ещё раньше на киргизскую и казахскую земли, вспоминал. Он хорошо помнил, сколько скота было у них, какие были быки – рога не достать! – какие кони, сколько пахали и накашивали сена. Иногда о прошлых временах ему вспоминалось в кругу соседей – бывших работников его отца, Андрея Евдокимовича. Их было несколько человек,  теперь уж старых людей. Больше – казахов... Поскольку Тимофей Андреевич вырос среди казахов, то их язык и обычаи знал хорошо. Он любил охотиться в горах, на степных просторах и в заросших камышом поймах рек, богатых дичью: зайцами, лисами,  птицей, волками, козлами... Любил и умел скакать на хороших конях, джигитовал и часто участвовал в национальных состязаниях на конях.
     А в тридцатых годах активно организовывал ТОЗы – товарищества по совместной обработке земли, прообразы колхозов, – чем иной раз подвергал свою жизнь чрезвычайной опасности. Служа в будёновской кавалерии, бился с басмачами. Вероятно потому Виталий и стал бескомпромиссным и активным борцом с “пережитками”, что получил в наследство от отца общественно активную позицию в жизни. И потому же, вероятно, бывая у Арсеньевой сестры, всякий раз содрогался, когда его честная комсомольская – а позже и партийная – душа сталкивалась с духовным устроением дома Левченков. Вернее – как полагал сам  борец, – с бездуховностью и безыдейностью семейства. Он стремился скрасить тяжкую долю попавшей в “кабалу тёмного царства” Ирины, за что она и была ему очень благодарна.
     Такое холодное отношение к новым родственникам своего друга культивировалось Виталием в себе до тех пор,  пока из него – в процессе трудовой деятельности в реальных производственных  условиях, а также вследствие изучения работ Маркса, –  не испарились идеалистически  нафантазированные  госидеологами  “законы” общественной экономики, на которых он взращивался государственной машиной пропаганды все свои детские и юношеские годы. Пока он не понял, что на деле правит миром. То есть пока вдруг не осознал действительную основу мировой экономики и народного хозяйства в разных странах с различными государственными устройствами.
     И тогда он понял ценность и необходимость для страны, для общества всех этих левченков, шевченков, майеров, морозовых, крашенинниковых и прочих инициативных и добросовестных тружеников, очень нелюбимых чиновно-бюрократическим аппаратом за то только, что сам аппарат не умеет живо и рационально управлять интересами и способностями народа...
     А поняв, но, при том, не лишившись своего генетического стремления к общественным формам производства, к сотрудничеству людей во всех областях, Виталий однажды, возмечтал об утверждении новых производственных отношений в Стране. Сильно возмечтал...
     Сейчас Виталий поехал к Ирине для того, чтобы передать её мужу, Алексею, очередное  предложение на подрядный договор в колхозах Тянь-Шаньского района, входящего в Нарынскую область. Там некому  было оснащать современным оборудованием фермы – начальников из местных кадров было много, а работу выполнять было некому. Он собирался пообщаться с Левченками часа два, но встреча с Петром внесла  коррективы. В  полчаса уложив изложение старшему Левченке, Ивану Михайловичу, для передачи младшему, Алексею, сути подрядного предложения, а также чай и игру с ириниными девочками,  вернулся на вокзал.

      Пётр со всеми тремя приезжими находился на стоянке легкового автотранспорта в тени дерева. Жара к этому времени усилилась, так что стоящие на площади люди вынуждены были искать для себя прикрытие от палящих солнечных лучей. Москвички обмахивались платочками, мужчина стоически выдерживал зной.
Увидев Петра, Виталий выбрал свободное место для своего автомобиля и, устроив его, выбрался из машины. Пётр подошёл к нему. Следом подтянулись москвичи.
     – Ну  что, – спросил Петра Виталий, – нашли частника или купили билеты?
     – Ни то, ни другое, – коротко ответил Пётр и обернулся к москвичам, предоставляя им самим объясняться с Виталием после их пошлого, как он оценил, отказа от поездки на витальевом “газике”.
     – Вы были правы – берут только до Иссык-Куля,  а  в  Нарын ехать боятся, – объяснил  глава  семьи. – И билетов нет уже и на ночной.
Виталий чуть было не отреагировал доброжелательно, собравшись произнести: “Что ж, мой “ГАЗ-шестьдесятдевятый” в вашем распоряжении”, – но старшая москвичка  опередила его:
     – Нам придётся принять ваше предложение и ехать на этом вашем... – дама замолчала и, подыскивая определение транспортному средству, покрутила рукой.
     “Бывают же такие откровенные стервы”,– поразился  Виталий. Немало повидав людей и событий, он, тем не менее, не смог привыкнуть к сколь-нибудь высокомерному отношению материально обеспеченных или властью облечённых не только к людям, им неблизким, но часто и к совершенно незнакомым. Или к условиям существования, к культуре других сообществ и народов. И, как некогда в юности, хотя уже отнюдь не импульсивно, продолжал соответственно реагировать на проявления того, что считал хамством. Себя же он в таких случаях мгновенно возносил, выражая это поднятием головы, суживанием глаз и сжатием губ.
И сейчас его удивление и возмущение манерами приезжей дамы выразилось в сузившихся глазах его и в саркастической интонации голоса, когда он произносил:
     – Вы уж простите нам нашу бедность: для нас и это – роскошь. И я вам, как уже говорил, ничего не предлагал. Вы-то можете ехать до Иссык-Куля, и там, в городе Рыбачье, возможно,  будут  места в автобусе. Или ещё что-нибудь найдёте. А ты,  Пётр, как – едешь со мной сейчас? У меня уже нет времени здесь выстаивать – люди ждут.
     – Конечно, еду, – ответил Пётр, скривив губы в адрес москвички.
     Дама дёрнулась, побледнела; дочь её покраснела, а супруг её, коротко взглянул на жену и сказал:
     – Извините нас,  пожалуйста... Если вы не возражаете, мы с вами поедем.
     Прохоренко засиял улыбкой и вздохнул облегчённо и радостно – оттого, что благополучно разрешилась проблема, и, следовательно, его интересное для него общение с этим семейством продлится. Виталий сделал рукой короткий приглашающий жест:
     – Не возражаю. И буду рад, если дорога вас всё-таки не очень утомит. Размещайтесь, пожалуйста.
     – Ещё раз извините, – снова обратился к нему москвич, – мы не представились, навязываясь вам. – Глянув на Петра, который по этикету должен был произвести церемонию представления, отрекомендовался сам: – Баранов Николай Фёдорович, полковник.
     Виталий назвал себя и свою областную должность, и полковник, после взаимных рукопожатий, представил семью:
     – Моя супруга, Наталья Николаевна. Дочь Вера.
     Дочь выразила своё согласие лёгким наклоном головы, супруга всё время церемонии смотрела в сторону. Молча приняв их имена к сведению, Виталий открыл дверцы автомобиля. Он не стал выяснять, в каких отношениях с полковничьей семьёй Пётр, крестьянский сын из казахстанского села Георгиевка: друг его всегда устраивал знакомства в высокочиновной  среде. Обычно это были дети номенклатурных работников или молодые работники госаппаратов. Иногда и сами высокие чины выказывали ему своё расположение.
     Виталий помог москвичам устроить их груз позади пассажирских мест, усадил Прохоренко рядом с собою, и запустил двигатель сразу, как только полковник, после всех сев на определившееся ему место, захлопнул дверцу. Выводя машину на проспект, спросил:
     – Вы не голодны? Можно заехать в кафе.
     – Спасибо, мы не голодны, – ответил за семью Николай Фёдорович.
     – А ты, Петро, как? Потерпишь два часа до источника?
     – Потерплю. Мы тут, пока ты ездил на свидание, манты ели.
     – Прекрасно. Значит, едем, не останавливаясь.
     – Ну,  давай,  рассказывай, – потребовал Пётр. – Колись, чем занимаешься в Нарыне?
     Виталий бросил косой взгляд на него, ухмыльнулся и ответил не сразу, уделяя всё  внимание дорожному движению, вблизи вокзала очень насыщенному городским и транзитным транспортом. Пётр нетерпеливо дополнил вопрос:
     – Я думал, что ты там в обкоме или в горкоме работаешь, а ты, оказывается, отошёл от комсомольских дел?
     – Да, я при облисполкоме. В областном управлении сельского хозяйства занимаюсь  хозяйственными делами, – заотвечал Виталий односложными фразами. И, пока товарищ усваивал информацию, с усмешкой добавил: – Очень не похожими на комсомольские.
     – Да ты что?! – искренне удивился Пётр. – Помнится, ты в ЦК за направлением ходил. Неужели не дали?
     – Почему не дали? Дали. На “Кенафную фабрику” направили.
     – И что?
     – Петро,  там всего сто двадцать комсомольцев, из них сто двадцать девушек.
     – И ты отказался?! – снова искренне, но уже по другому поводу изумился Прохоров.
     – Нет, я не отказался, – признался Виталий. – Отказалась администрация по причине “половой несовместимости”– это их формулировка.
     Все, кроме Натальи Николаевны, рассмеялись. Наталья Николаевна, оскорблённая репликой Виталия на вокзале, недовольная мужем и некомфортабельностью машины,  демонстрировала невозмутимость и смотрела вперёд, на дорогу и на уплывающие назад белёные, отделанные камнем или крашеные дома, прячущиеся за палисадниками с цветами и за густой зеленью деревьев.
     –  А ты что? – допытывался до сути Пётр.
     – А ничего. Пошёл в министерство сельского хозяйства и через три дня принял нарынские дела по учёту земель и агролесомелиорации. А чуть позже меня назначили на эту вот должность.
     –  И как?
     – Честно? Изображаю значительность, когда появляются командировочные или  начальство спрашивает, а в действительности бездельничаю.
     – Устроился, в общем, – то ли одобрил, то ли упрекнул Пётр. И, не приняв легкомысленного отношения Виталия к комсомольским делам, укорил серьёзно: – Ну, попросил бы что-нибудь ещё... Виктор мог бы помочь, если б ты захотел. Ты же любишь комсомол!..

     …Когда после службы в армии Виталий с Арсением вновь приобщились к деятельности в оперативном отряде при горкоме комсомола, там  сменился почти весь прежний его состав – из двадцати его оперативников восемнадцать было новых. Только Лариса Уйбо, с  которой у Арсения были дружеские отношения, и общий их друг Олег Книжник не покинули его. Лариса, прекрасный музыкант, похожая при этом на фанатичных комсомолок эпохи Гражданской войны, оставалась в нём ещё несколько лет и после того, как Виталий, побродив по тайге, перебрался в Центральный Тянь-Шань. Пережив впоследствии ещё несколько смен состава. Она и ввела братьев в новый для них отряд и так расписала их молодым борцам с преступностью, по большей части студентам, что те стали на них смотреть как на нечто легендарное...
     Прохоренко тоже был новым оперативником и тоже – студентом. Он, сразу и по-своему оценив потенциал двух друзей, очень быстро примкнул к ним, и вскоре тандем перерос в прочный квартет из Арсения,  Виталия, Олега и Петра. Увлечённые, отдающие всё свободное  время  комсомолу  и городу, они весьма разнились своим восприятием мира, внося в духовный фонд своей компании то необходимое, чего недоставало бы в ней, без чего она просто не могла бы существовать как некая функциональная микроструктура.
     Арсений всегда был глубокомысленным исследователем природы, общества, личности и его мнение было определяющим при спорах о каком-нибудь явлении или человеке. Виталий глубоко, широко и энергично перелопачивал почвы общества и истории,  стремясь уложить их слои в надлежащем им порядке. Олег легко и свободно воспринимал все события, происходившие в городе и в стране, а те неприятности, что иногда доставались и ему,  уносил в горы,  часто  устраивая коллективные или одиночные скалолазания. Пётр выделялся…
Пётр был трибуном, организовывал эффектные мероприятия, отстаивал деятельность отряда, демонстрируя и рекламируя активность и способности оперативников, своих друзей и свою собственную, создавая эффект значимости как работе всего отряда, так и делам своих друзей.  Где только мог:  в ГК и ЦК комсомола, в газете “Вечерний Фрунзе”, в кругу известных республике людей... Порой для достижения этих рекламных целей он привлекал Арсения и Виталия, прихватывая их с собой на какие-нибудь совещания, где могла решаться судьба ОКО, или устраивая приглашения на совещания в силовых структурах. Арсений служил ему аналитическим аппаратом, а Виталий использовался в виде тяжёлой артиллерии.
     В начале своего студенчества Пётр, ощущая в себе литературный критико-публицистический талант, честно обучался филологическим наукам. Но к третьему курсу молодёжно-общественная деятельность настолько увлекла его, что он запросто из лингвиста преобразовался в комсомольского функционера...

     …Виталий недовольно посмотрел на друга –  вот любитель на высокие темы говорить: “Каким ты был, таким ты и остался”! Да к тому же его, Виталия, выворачивает перед своими знакомыми – для чего-то это ему надо? Ответил неохотно и недлинно:
     – Любил. – И снова стал следить за дорогой. Спустя некоторое время, заметив, что Пётр ждёт пояснения, дополнил ответ иронией: – Любил, пока не понял, что за все годы комсомольской деятельности ничего полезного не сделал.
     – Ну,  это-то  ты  брось, – категорично отверг такую оценку Пётр. – Один оперативный чего стоит: сколько мы там сделали! Звание “Почётный член ОКО” не за красивые слова нам давали.
     – Чего ты хочешь от меня? Чтобы я устыдился своего дезертирства из комсомола? – насмешливо спросил Виталий товарища.
     Пётр не отвечал, а, улыбаясь, молча ожидающе смотрел на него – это он мог: молча воздействуя на психику, вымогать ответ или признание. Виталий широко улыбнулся на его явное вымогательство и, покачав головой, сказал:
     – Ты же слышишь, что и в народном хозяйстве я не вижу своего реального участия... Ну, хорошо, – вдруг согласился он, видя, что Пётр ждёт от него большего, и стал нахваливать их комсомольскую деятельность: – Пра-авильно, Пётр Александрович, пра-авильно вы говорите. Вертелись,  работали мы много,  дела-а  делали  разные, гра-амоты получали за что-то. Только вот что,.. – резко, неожиданно сменив тон,  спросил Виталий: – Скажи мне, пожалуйста, скольким несовершеннолетним хулиганам мы помогли? Нет – не сколько задержали и сообщили о них администрациям школ, училищ, институтов – это мы хорошо делали, успешно... А что с ними стало потом, какая у них жизнь – знаешь?
     – Этим твой идеологический отдел занимался, а моё дело было – штабная работа, – смеясь, отбрехнулся от напора друга и от своей ответственности Пётр.
     – Хитришь!  Как начальник штаба,  ты как  раз  должен  был иметь такую информацию,  чтобы планировать всю нашу работу. А информации у тебя не было. И потому не было,  что не вели мы этой работы. Один Арсений только копался в их душах и пытался настроить на путь истинный и светлый. А остальные способствовали милиции в рейдах по рынкам, да ловили шпану – и всё... Всё, Пётр. Настоящей-то работы, комсомольской, не было – не вели, не воспитывали, не помогали, не поддерживали.
     – А ты посчитай, сколько нас было, и сколько мы задерживали. Три раза в неделю дежурили, патрулировали, проводили рейды по общежитиям и злачным местам. Когда и кому было ещё с каждым нарушителем работать?
     – А прок от патрулирования и рейдов?
     – Кому?
     – Городу, нарушителям, комсомольцам-оперативникам.
     – В городе – порядок, нарушители – наказаны, комсомольцы – награждены, – расписал Пётр и первый же засмеялся  своим сильно прокуренным голосом.
     – Ну,  вот  ты  и ответил сам себе, – спустя некоторое время бросил ему Виталий.
     – Что ответил? – не понял его Пётр.
     – Видишь ли, друг, ты, как я погляжу, не отходил от комсомола в сторону?..
     – А зачем мне отходить в сторону? Я с комсомолом не собираюсь расставаться, – всё ещё не понимая, о чём говорит Виталий, Пётр перебил его, и свою фразу он произнёс резко.
     – Ну да, – подхватил Петрову реплику Виталий, не реагируя на её резкость: – не расстанешься и будешь вечно молодым. Будь, я ж  не против...  Я говорю только о том,  что ты не видел свою комсомольскую деятельность со стороны. А ты бы поостыл немного, занялся бы чем-то другим, а потом бы снова занялся комсомольскими делами...
     – И что?
     – Не знаю.  Может быть, как и я, увидел бы суету и... пустоту?
     – Ну, ты выдал! – Пётр даже перестал улыбаться.
     – Вы позволите мне сказать, товарищи комсомольцы? – неожиданно обратился к спорящим полковник Баранов, внимавший, как оказалось, их разговор и суть беседы откровенно, участливо и с настоящим интересом.
Тема задела его, напомнив ему  предвоенное и военное детство послевоенную юность... Совсем другое время, другая жизнь  и иная суть  споров комсомольцев той поры, имевших и характер иной – агрессивный...
     … Экономически тяжёлые для всего государства те тридцатые, а затем сороковые и пятидесятые годы создали в стране обстановку жестокого напряжения. Продолжалась  классовая борьба, велась борьба с промышленным и идеологическим терроризмом,  выискивались “враги народа” и настоящие предатели Родины. Уголовный мир то оживлялся, то затаивался...
     Преступники, расплодившиеся  за  годы  войны  и после неё, по сути, объявили  кровавый вызов законности и стабильности советского общества. Уцелевшие  в войне националисты Прибалтики и Западной Украины, скрывшиеся от возмездия бывшие полицаи и бурмистры, смешались с уголовным миром и повели настоящую войну с государством, проливая кровь и сея горе в народе. Вооружённые боевым огнестрельным и холодным оружием, бандиты совершали грабежи,  насилия, убийства, разрушали с трудом устанавливавшийся после Отечественной войны и покой...  Милиционеры и пограничники погибали в схватках с преступниками; служители Закона, люди в форме отдавали свои жизни за цельность и безопасность существования общества. За жизнь и спокойствие жителей городов и сёл.
     А стране ещё должно было залечивать свои раны, развиваться и утверждать свои позиции в Европе,  в Африке, в Антарктике, в космосе, на материках и в океанах – во всём мире, ведя “ограниченные” боевые действия и участвуя в локальных войнах различных “братских” государств...
     …Это было время, в котором Баранов не считал себя ни приспосабливающимся, ни лишним. Он формировался в нём как гражданин своей страны, как комсомолец, как офицер. Потомственный военный, сын красного командира, воспитанный отцом в духе вечного служения стране и людям, Николай Фёдорович стремился находиться в первой волне наступления. Он побывал во многих “горячих точках” планеты, одновременно занимаясь теорией военного искусства. Нарабатывая военный опыт и покрываясь шрамами, писал статьи и наставления. И периоды учёбы в академиях были для него одновременно и отдыхом...
     Потому, поддавшись увлекающему потоку нестандартной беседы, полковник Баранов вдруг вспомнил себя молодым и, сопоставив ту и эту эпохи жизни страны, решил включиться в энергичный разговор молодых...
Не только он слушал, разговор привлёк к себе внимание всей семьи Барановых. Когда Наталья Николаевна уловила смысл и содержание беседы, она на некоторое время даже перестала дуться на всех и развлекаться однообразно сменяющимися картинами южных селений, расположенных близко друг к другу. Тема разговора поразила ее, и она  силилась  понять, о чём же говорят эти молодые азиатские аборигены. Если бы речь шла о мезотронах, квантах, кибернетике, Наталья Николаевна также ничего бы не поняла, но “мезотроны”, “компьютеры” – это были модные слова, Наталья Николаевна не раз слышала их в обществе. А “комсомол” – что это? Правда, звучало и знакомое, желанное: “Обком”, “ЦК”, “Облисполком”, но в таком контексте... Непонятно...
     Вера тоже внимательно слушала диалог. И с удивлением и любопытством оглядывала Петра и Виталия. Она, конечно, была комсомолкой – в ВЛКСМ записывали всех, – но речи о комсомоле, звучавшие в школе и университете, для неё неинтересные, ею сразу же забывались. И друзья таких высокоморальных, высокоидейных слов даже и не произносили – это было бы “не от мира сего”. Поэтому её удивила не только беседа. Возможность такой беседы казалась девушке до того невероятной, что она несколько раз успела задаться вопросом: “Чем же здесь живут люди?..”
     Пётр сиял – “работать на публику” было его ещё одним любимым занятием, его вознаграждением за активные, но не оплачиваемые  обществом  труды  на комсомольско-молодёжном поприще. Часто,  возвращаясь поздно вечером или глубокой ночью из  штаба
отряда домой в полупустом троллейбусе или в такси, они вели подобные разговоры.  Спорили, подводили итоги работы и составляли очередной план “ремонта общества”.  Другого времени для анализа у них просто не бывало, потому что утром расходились: Пётр – в университет,  Виталий  с Арсением – на работу. А потом снова в штаб, в отряд. И из значительности разговоров и из того, что на собеседников оглядывались и к их разговору прислушивались, составлялась одна из радостей бытия, удовлетворяющих Петра  Александровича Прохоренко.
     Сейчас, отмечая всеобщее внимание нужных ему спутников, он блаженствовал.
     – Что,  комсомолец, позволишь? – обратился к нему Виталий, выставляя руку в проём дверцы:  впереди он увидел Ирину, шедшую с детьми в сторону Фрунзе.
     – А ты что?
     Виталий увидел впереди шедшую по направлению к городу Ирину с дочерьми. Замедляя ход машины, и без того двигавшейся с небольшой скоростью на  загруженном участке выезда из города, посигналил и махнул им рукой. Ирина ответила рукой, девочки запрыгали, взмахивая ручонками.
     – Сестра? – спросил Пётр.
     – Сестра, – подтвердил Виталий. И уточнил: – Арсеньева.
     – Здесь недалеко дом Катерины. Где она? – спросил  Пётр, отвлекаясь от сути беседы.
     – Если бы я тебя не встретил, не знал бы и о тебе. Ты не болтай, а предоставь слово.
     – А ты что в сторону отваливаешь? – опять спросил Пётр.
     – А я не комсомолец. У меня уже двухлетний партийный стаж.
     – Ну, ты даёшь! Когда успел?
     – Успел, брат, в тайге успел. Говорите, Николай Фёдорович, а то товарищ Прохоренко,  пока меня наизнанку не вывернет, не отпустит – мастер он у нас души выворачивать.
     Баранов легко улыбнулся:
     – Честно признаюсь, слушаю вас, ребята, с интересом и удовольствием: редко приходится быть свидетелем или участником таких бесед, – заговорил он, и Пётр счастливо осклабил свои, частью золотые, а в основном прокуренные, зубы. – И я думаю, Пётр, что Виталий Тимофеевич в данном случае прав. То время, когда надо было только хватать и отдавать под суд нарушителей и преступников, давно прошло. Не хватать сейчас требуется, а идти к ним,  работать с ними. Кого вы задерживали? Не разбойников ведь, не воров-рецидивистов, а мальчишек, хулиганящих оттого, что им некуда себя приложить,  оттого, что не знают, как выразиться. Им действительно помочь надо, поддержать и организовать их, тогда и ловить и хватать не придётся – некого будет.
     – Слышал, что старшие говорят? – толкнув друга локтем в бок, подначил его Виталий.
     Друг в долгу не остался:
     – Так в чём же дело – у тебя же была группа для  идеологической работы.
     Виталий вздохнул.
     – Но и вы, Виталий Тимофеевич, не правы. Как же можно считать комсомольскую деятельность бесполезной?
     – Я не говорил, что вся комсомольская деятельность бесполезна, – помолчав в раздумии, ответил Виталий. – Я сказал только, что моя деятельность в комсомоле оказалась бесполезной. Но... Выдай-ка, Пётр, сколько процентов молодёжи у нас в комсомоле?
     – Большая часть.
     – Лучше сказать, что почти все проходят через комсомол.
     – Так это же здорово!
     – Что “здорово”? То, как это “здорово” делается?
     – Почему “делается”? – в свою очередь воспротивился Пётр. – Комсомол – это общественное явление и возможность проявить каждым молодым гражданином свою общественную сознательность.
     – А схема “проявления сознательности” очень проста, – с неопределённой усмешкой подхватил Виталий:  – и начинается в школах. Там в торжественной обстановке, но под фильтрующим контролем райкомов, сознательные восьмиклассники вступают в ряды ВЛКСМ.  За девятиклассников-бездельников, за тех, кого школьная организация не  хочет  принимать в свои чистые ряды, принимается военкомат: даёт им два месяца на самоперевоспитание и приобщение к комсомолу. Ну а тех, кто, неочищенный комсомолом, прорывается в светлое завтра и через такие заслоны, комсомол охватывает в армии. Знаешь,  как?..
– Не служил – не знаю. Скажи ты – как.
– Просто. Спустя полгода от начала службы их строем ведут в Ленкомнату1 зубрить устав, а через два часа оформляют приём. Так, Николай Фёдорович? Во всяком случае такое мне пришлось наблюдать в своём полку...
     – Может и не совсем так,  но, в общем, верно, – помедлив, ответил полковник.
     – На то и армия,  чтобы исправлять, – хмыкнув,  резюмировал Пётр.
     – К сожалению,  Пётр,  очень многих и армия изменить не  в состоянии, – невесело  констатировал Николай Фёдорович. – Некоторых приходится отправлять в дисциплинарные батальоны, а это – уголовное наказание.
     – Тем более, что армия, – подкинул Виталий, – сама по себе кавардак. Хотел я остаться в армии: привлекают меня, понимаешь ли, порядок, военная служба и форма. Но однажды довелось побывать в штабе бригады и увидеть, что лень, развал, разгильдяйство – норма для наших офицеров. Причём, всё происходит на глазах рядовых солдат. Впрочем, солдат там приравнивается к тумбочке, у которой он стоит дневальным... Я не оскорбил вас, Николай Фёдорович?
     – Признаюсь, мне неприятно это слышать, потому что... Потому что это действительно так, в армии беспорядка всегда много. Из-за него я оставил строевую службу, – решившись на откровенность, ответил Баранов Виталию.
     Супруга его издала какую-то реплику, но тихо, чтобы было понятно лишь её семье.
     – Извините, Николай Фёдорович... – полуобернувшись к нему, произнёс Виталий. И снова обратился к Петру: – Ну, вот и всё: для большинства “проявляющих сознательных”  это самое проявление вступлением в ряды ВЛКСМ и кончается. Так для чего же принимать всех в комсомол. В коммунистический союз молодёжи? Слышишь – в коммунистический?
     – Ну, слушай, Виталий, пропуская молодёжь через комсомол, мы воспитываем в ней соответствующие идеалы, привлекаем к большим делам.
     – Ты чем в обкоме занимаешься? Стройотрядами?
     Вернувшись с таёжных изыскательских троп во Фрунзе и обратившись за направлением на комсомольскую работу к Виктору Федько, бывшему тогда завотделом в ЦК ЛКСМ,  Виталий спросил у него о Петре, на что Виктор как-то странно ответил: “Он в стройотрядах подвизается. Ты понимаешь меня?..”
     – Нет, пропагандой и агитацией.
     – То-то упираешься – должность  оправдываешь, – язвительно проговорил Виталий,  чем снова вызвал смех Прохорова. – А скажи, друг, сколько рядовых комсомольцев области ты знаешь лично,  и сколько из них знают тебя?
______________
1Ленкомната (Ленинская комната) – помещение в казарме для пропагандистской работы; оформлялась плакатами, лозунгами.
     – Спроси, что полегче.
     – Умница. О том, кто ты такой, знают лишь работники горкомов и райкомов, а рядовые ВЛКСМовцы не то, что тебя, и райкомовских-то деятелей не знают. Они разве что секретарей местных комитетов видят, потому что те рядом работают.
     – К чему ты это?
     – А к тому, что никого вы ни к чему не привлекаете, а занимаетесь бумажками с  отчётами  и списками.  Мёртвые души вы привлекаете, а не живых людей.
     – Ну, ты даёшь.
     – Хочешь эксперимент?    
     – Какой? От хорошего не откажусь.
     – Хороший, хороший. Остановимся в Канте на площади и опросим пять-шесть  человек в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти.
     –  И что?
     – Выясним, какими большими делами занята пропущенная вами через комсомол молодёжь.
     Пётр улыбнулся и посмотрел на Виталия, раздумывая, что выбрать или как ответить: В другое время он давно бы прекратил полемику с ним, и даже ещё жёстче  высказался бы со своих позиций, потому что сам не раз заявлял о недостатках работы комсомольских органов и о бездеятельности первичных организаций. Но сейчас “на карту” была поставлена его репутация – сам затеял этот публичный разговор, так надо было теперь выходить из ситуации без особого ущерба. К тому же, определив для своего творческого поприща  место в комсомоле, где он мог значимо проявлять себя, поскольку работать в школе учителем русского языка и литературы не собирался, а с журналистикой у него не складывалось, он всё равно должен был отстаивать свою позицию перед другом-ренегатом. Оттого Пётр улыбался и молча смотрел на Виталия.
     – Не  думай, я скажу тебе, что из эксперимента выйдет, – опередил его Виталий: – Мы останавливаем человека, представляемся, спрашиваем: “Вы член ВЛКСМ?”. – Ответ: “Да”. Наш вопрос: “В чём выражается ваше участие в комсомоле?” – Ответ: “Плачу  взносы”.  – “А ещё?” – Комсомолец  чешет лоб или затылок – в зависимости от интеллекта – и выдаёт:  “На собраниях бываю”. – “А ещё как?” – “А что ещё? Всё”. И мы расходимся... Проверяем?
     – Не стоит.
     – А что ж ты так-то? Продемонстрируй мне, как плохо я знаю комсомольскую жизнь.
     – Ладно,  сдаюсь, – хлопнув Виталия по ноге, сказал Пётр и съехидничал: – Что это ты разговорился нынче? С чего бы?
     – Не  обращай  внимания, – отмахнулся  Виталий. – Это ради встречи с тобою. Зато ты явно не в форме. С чего бы?..  А ты ведь мастер полемик. Помнишь твой спор с Виктором Федько, когда на собрании отряда присутствовали ребятки из союзного ЦК?
     –  Не помню. Когда это было?
     – Поднатужься. Тогда нас демонстрировали инструкторам ЦК ВЛКСМ – тоже для отчёта, наверное. Ты бился за интересы отряда и нападал на горком и на наш ЦК, а Виктор защищал их честь и обвинял в чём-то штаб отряда.
     – Да, мы тогда требовали от них внимания и помощи.
     – Вот именно. Вы пикировались друг с другом минут десять-пятнадцать, а весь отряд всё это время поражённо молчал. Даже командир наш, Виктор Бебко, способный, как хохол, столбу доказать, что он пьян, – и тот не вмешивался. Правда, и ты с Федько – из той же национальной среды, но…
     – Почему? – удивился Пётр.
     – Что – почему? – переспросил Виталий, не поняв вопроса друга.
     – Почему командир не вмешивался и почему отряд молчал?
     Возможно, тогда, в пылу спора он не замечал, что все только слушают их, а может – и скорее всего, – заметил и наслаждался своею ролью публичного трибуна. Сейчас в машине ему хотелось приятных воспоминаний. Тем более, что только что проиграл на своём поле, а тут Виталий сам возносит его. И возносит над всеми товарищами по оперативной работе.
     – Ну, я думаю, что Бебко столбу-то способен доказать, но тот разговор был для него слишком уж интеллектуальным... Потому же и мы, все остальные, не совались – не наш уровень. Арсений потом с восторгом говорил, что это была полемика высшего класса: текст, аргументация, дикция, рассудительность, убеждённость в своей правоте и нежелание признать хотя бы один довод противника. И я до сих пор с удовольствием  вспоминаю  это  великое  событие,  а  речи  ваши считаю эталоном софизма1: такое можно было бы выдавать только экспромтом или будучи совершенным знатоком риторики2. – Искоса  взглянув на Петра, Виталий начал вспоминать: – Сперва разговор был простой:  вопрос – ответ, в нём все поучаствовали. Но потом, когда страсти начали разгораться, а вы с Виктором разогрелись, тогда вы с ним встали друг против друга, как дуэлянты, на расстоянии пяти шагов и повели свою битву гигантов. Гигантов мысли и речи... – Пережидая смех Петра, Виталий замолчал, а потом, всё убыстряя, как футбольный комментатор, темп повествования, продолжил: – Вот Виктор что-то доказывает, обвиняя и штаб,  и весь отряд,  и ответить вроде нечем. Это нам нечем было бы отвечать, но слово берёшь ты,  Пётр Прохоренко, и приводишь такие доводы, что от Виктора остаются рожки да ножки. “Всё, – думаю, – конец спору”. Однако оказывается, что Федько даже не замечает, что ты его испарил, а аргументов у него закрома немереные, и всем становится грустно оттого,  что он прав. Только ты, к радости своих болельщиков – извини, мы с Арсением болели за обоих, – почему-то с ним не согласен и  контраргументами убеждаешь нас в непоколебимости своих основ. Но тут снова оказывается, что твои факты только видимость реального положения, потому что истина у Виктора, – и это он просто и ясно доказывает всем присутствующим и тебе...  пока ты молчишь. А взяв слово, так же ясно и просто ты, в свою очередь... Продолжалось всё очень долго...
     Теперь все пассажиры весело рассмеялись. Пётр смеялся долго, весело и самодовольно. Вере стало весело, и смеялась она игриво. Николай Фёдорович смеялся просто, весело, раскатисто и похлопывал Петра по плечу. Наталья Николаевна смеялась недолго, но удивлённо.
     – Кто  же  всё-таки  оказался прав, – спросила Вера, устав быть пассивной участницей и прятать свой голос.
Виталий пожал плечами, посмотрел на Петра, улыбнулся. Пётр не отвечал Вере, ждал, что скажет Виталий. А тому вдруг, с позиций его нового опыта и новых знаний общественно-политической жизни, подумалось о том, что если окинуть сторонним взглядом и слухом всю совокупность выдвинутых тогда аргументов, то взгляду – или, лучше, слуху – предстанет весьма печальное зрелище: все они были выдвинуты с единственной целью добиться нужного себе и своей стороне, не заботясь об интересах другой.
Когда он пересказал своим попутчикам риторическую полемику его друзей, всё происшедшее несколько лет назад в штабе ОКО при горкоме комсомола спроецировалось на всю страну, на попытку диалогов специалистов-исполнителей с руководством парткомов и предприятий, ведущих экономистов – с правительством. И ему стало грустно. 
Недавно Виталий прочёл разоблачительную статью профессора-экономиста Валового, которую тот, будучи заместителем главного редактора газеты “Правда” – иначе ему это не удалось бы – поместил в трёх номерах этой центральной партийной газеты. Статью о парадоксах и пороках валового производства, на котором базировалась экономика СССР.
_____________
1 Софизм (софистика) – часто применяемый с древнейших времен и доныне один из способов рассуждения, основанный на подмене понятий, на нарушении логики взаимосвязи обстоятельств, причин и следствий.
2 Риторика – филологическая дисциплина, изучающая искусство речи, правила построения художественной речи, ораторское искусство, красноречие.
Если посмевших высказаться и не увольняют, не репрессируют, то их либо попросту не слышат, либо заводится такой же вот риторический диалог, в котором оба участника высказываются  лишь  с позиций  собственных  ролей  и  потребностей,  не  вникая  в  суть обоснований противоположной стороны. В результате – ни диалога, ни плодотворности. Результатом для Дмитрия Васильевича стали полное молчание Правительства СССР и ЦК партии и тихая опала профессора.
В споре Петра и Виктора было больше уловок, чем истинных аргументов, потому что каждый исходил из собственных интересов. Тогда Пётр и Виктор выступая друг против друга, также представляли определённые уровни общества: один – “низы”, то есть массу; другой – “верхи”, то есть власть. Пётр Прохоренко говорил от имени, пусть и ведущего в городе и в республике, но всё же низового исполнительного аппарата комсомола – от группы рядовых ВЛКСМовцев, чьей обязанностью было только исполнять указы руководящих органов. И ему тоже не хотелось сдаваться – на него смотрела, на него уповала та самая низовая группа активных комсомольцев. А Виктор Федько представлял ЦК комсомола Киргизии. А поскольку с ним прибыли работники центрального аппарата ВЛКСМ – то он представлял законодательную и исполнительную власть в масштабах страны.
Поэтому оба стремились достичь своего результата любыми способами, не заботясь об этичности и допустимости применяемых средств и способов. Все эти уловки аргументации рядового комсомольца и аппаратного функционера можно было назвать тонко завуалированными упражнениями в софистике, в результате которых отряд не получил ничего существенного ни в материально-техническом, ни в методическом плане. Возможно – это слишком категоричный вывод – подумалось Виталию, – но какова же цель таких диалогов? Вспоминая сейчас полемику – по сути, товарищей и даже друзей – тогда и, Виталий вновь задавался всё тем же вопросом: какова ее цель?
Как правило, основной целью выступающих является собственная публичность. Если, при этом, вышестоящий орган в оппозиционере видит опасного для себя противника, то лучшее, что он делает из соображений безопасности собственных устоев, – это привлечение оппозиционера к работе в своём аппарате. Тем удовлетворяются интересы обеих сторон: для органа власти оппозиционер перестаёт быть противником, и, более того, он уже выступает перед выдвинувшими его массами в качестве представителя аппарата; а оппозиционер добивается возможности находиться у кормила власти и питаться из его кормушки.
– Никто, по-моему. Нет? – сказал Виталий, вопросом обязывая Прохоренко прокомментировать смысл и результаты его спора с завотделом ЦК комсомола Киргизии.
     – Почему – никто? – недовольно не согласился с таким выводом Пётр.
     – Потому что оба были правы, утверждая противоположное. А впрочем, я не помню,  чем окончилась встреча высшего уровня с низами.
     – Мы всё-таки добились помощи от горкома.
     – Да? Что-то не припомню. Но спорить не буду, а значит, ты оказался правее, – признал Виталий. – Прости и прими мои поздравления.
     Снова все засмеялись, и смех внёс элемент дружелюбия в коллектив гостей и хозяев: и те и другие почувствовали себя свободнее от  сковывавшей  их  неловкости,  родившейся в момент знакомства вследствие столкновения очень прочных нравственных структур Виталия и Натальи Николаевны.
     Пётр оглядел друга, покачал про себя головой, и с грустью констатировал:
     – Ты, Виталик, всегда бывал недовольным успехами и нас всех задёргал. Таким и остался. А в комсомоле работают простые люди с простыми интересами: не только работать, но и жить хочется хорошо, и отдохнуть повеселее. Ты вот сколько раз выезжал с ребятами на пикники?
      – А что, бывали и таковые? – улыбнулся Виталий, сознавая своё чрезмерно критичное отношение к себе, к людям и к их поступкам и свершениям. И существенную  правоту Петра. Многие комсомолки и комсомольцы-оперативники довольно быстро влюблялись друг в друга, создавали молодые семьи и...  больше в штабе не появлялись. Разве что когда рождались дети, и молодым родителям хотелось ими похвастать перед бывшими товарищами по опасной комсомольской жизни.
     – У  меня с собой фотографии тех лет – захватил сегодня из домашнего архива показать в обкоме, – раскрывая  папку, ответил Пётр. – Пару-тройку подарю тебе, чтобы смотрел, как твои товарищи по ОКО отдыхали, радуясь жизни. И сам учился бы у них. Держи.
     – Потом посмотрю, сунь в бардачок. Вообще-то, ты прав – я был слишком сильно закручен и хотел...  Впрочем, всё это пустяки. Главное, нам хоть изредка, а выпадает удача встретиться, – предлагая закрыть тему, сказал Виталий.
     – И вспомнить былое, – засмеялся Пётр, прощая ему старые грехи и соглашаясь на мировую.

     После фрунзенских пригородов, в которые, всасываясь, покидали трассу грузовики и автомобили частников, дорога основательно разгрузилась, и “ГАЗ-69” по освободившейся полосе двигался свободно и быстро. Въехали в районный центр Кант.
     – Что такое "пгт. Кант"? - спросила Вера.
     – Посёлок  городского типа, – ответил Пётр. – Ещё не город, но уже не село.
     – Это я знаю. Слово "Кант" что означает?
     – Наверное, название от слова “кант”, “окантовка”,- высказала своё знание жена офицера.
     Пётр переглянулся с Виталием и, обернувшись к Барановой, сказал:
     – Кант в переводе с киргизского означает сахар.
     – А причём здесь сахар? – спросила Наталья Николаевна, недовольная поправкой.
     – При том же, вероятно, – с насмешкой отреагировал её муж,– что и зелень в Зеленограде, и звон в Звенигороде.
     Пётр, чутко реагируя на настроения спутников, поспешил пояснить:
     – У нас по всему северу республики выращивают сахарную свёклу, а в Канте находится один из перерабатывающих заводов.
     – А что такое “БЧК”? – продолжила Вера экскурс в этнографию и географию.
     – БЧК? –  переспросил Пётр. – А, это вывеска была на окраине Фрунзе?
     – Да, я там ещё увидела, но не стала перебивать ваш разговор.
     – БЧК – Большой Чуйский канал. О каналах лучше специалиста по ним спрашивать, – кивнул на Виталия Прохоренко.
     Виталий не отреагировал, и в салоне повисло неопределённое молчание.
     – Что молчишь? – толкнул его локтем Пётр.
     – А что, надо говорить? – спросил Виталий,  глянув на него с лёгкой усмешкой.
Ему вдруг стало скучно. Бессмысленный спор о смысле работы в комсомоле, в который он позволил себе быть втянутым Петром, и даже разгорячиться по ходу этого спорного диалога в обществе отнюдь не комсомольской полковничьей семьи, в которой Наталья Николаевна занимала большую половину, как-то унизил его в собственной самооценке. Он хотел уж было совсем отгородиться от пассажиров глухой стеной невосприятия, предоставив Петру возможность общаться с его знакомцами, или самому повести с Петром беседу сугубо личного характера, в которой бы не было  места  другим – благо таких тем у обоих предостаточно, но его намерения не состоялись. Николай Фёдорович почувствовал его напряжённое состояние и по-простому обратился к нему с  вопросом, вопросом своим сдвинув ситуацию:
     – Он, в самом деле, большой?
     “А ведь полковник – умный мужик”, –  подумал о Баранове Виталий и решил, что с ним одним из семьи стоит общаться. Кивнув ему через зеркальце в знак согласия и немного помолчав, выбирая из памяти информацию, заговорил:
     – Протяжённость канала порядка двухсот километров, и забирает он из реки Чу много воды. Скоро вы её – эту реку – увидите: мы будем ехать вдоль неё. Для меня канал интересен как событие в истории Киргизии. Построен он был по проекту инженера  Васильева.
     –  Твоего знакомого? – с любопытством спросил Пётр.
     – Петрусь, ты же читал “Семиречье”,– там упоминаются его имя и дела, а на Чумышской плотине ему памятник поставлен. Васильев – инженер начала века. Ещё до революции разработал ирригационный проект по орошению земель Чуйской долины. И руководил строительством канала. Тогда, ещё в 1916 году, на строительстве оросительной системы находилось больше двух тысяч человек. Из них около двухсот человек – квалифицированные рабочие и специалисты из России, а остальные, на простых земляных работах, – мобилизованные киргизы и казахи. Потом, в связи с гражданской войной и разрухой, был длительный перерыв в строительстве канала. Продолжили строить его в тридцатых годах. Тем же методом – авральной мобилизацией населения. Закончили основное строительство в конце сороковых. Возле Фрунзе на канале создали каскад ГЭС – одна за другой пять гидроэлектростанций. А недавно в верховьях Чу по проекту того же инженера  Васильева  построили Орто-Токойское водохранилище. И ещё строят южную сеть каналов для расширения этой же системы... Вот всё, что я знаю. По профессии я не гидротехник и не ирригатор, это просто смежные специальности.
     – Но знаете вы немало, – отметил Николай Фёдорович.
     – Это моя земля, мой дом. Должен же я хотя бы немного их знать.
     – А вы, Пётр, тоже знаете? – спросила Вера.
     – Конечно, он знает. Тем более,  что он изучал филологию, – ответил за друга Виталий. – Давай,  веди экскурсию, а я, как шофёр, буду вести машину.
     Пётр с удовольствием взялся рассказывать. Петра хлебом не корми – Петру давай лишь возможность проявлять эрудицию и поддерживай силы его шашлыком, мантами и вином. Основными объектами своего экскурсионного обзора он выбрал тайны жизни и деяний различных знаменитостей культурных литературных, политических и этнических кругов, с которыми его сводила судьба или о которых он многое знал из уст своих друзей из тех же самых кругов. Будучи по натуре своей человеком политичным, с уклоном на умеренную критику руководящих позиций  правительства и на яркую публицистику, а также хорошим и увлекающимся рассказчиком, Пётр насыщал повествование свежими,  интригующими фактами, и спутники благодарно слушали, смеялись и удивлённо ахали. Москвичи то ли пресытились московскими событиями и слухами, то ли не ожидали, что в окраинах тоже происходят значительные события, возгласами и вопросами выдавали свой интерес и тем подогревали Петра.
     Виталий начало повествований Петра тоже слушал внимательно. Однако, уяснив, что для него самого повести друга – вещи хорошо известные, перестал слушать их. Зато с сарказмом  в  душе стал отмечать  моменты проявления повышенного интереса москвичей к провинциальным событиям. Наталья Николаевна особенно восторженно слушала рассказчика – ей импонировало то, что она сможет в своём кругу передать удивительные вещи из жизни далёкой провинции. Вместе с тем она однажды, недоверчиво воскликнула: “Не может быть! Как мог Чингиз Айтматов, писатель, которого знает весь мир, стать заговорщиком? Пётр, вы наговариваете, признайтесь. Вы просто хотите, чтобы мы не скучали!”... Это была её реакция на “гвоздь” Петра, несколько, правда, устарелый, о заговоре министров и ведущих чиновников, во главе с Айтматовым собиравшихся снять с  должности первого секретаря ЦК компартии Киргизии Усубалиева, чтобы занять его место и должности первых руководителей.
Реплики полковника, лаконичностью и конкретностью контрастно выделявшиеся из серии вопросов и реплик его семьи, в какой-то момент зацепили Виталия. Он даже заинтересовался особенностью принятия Барановым поступающей информации и, погасив свою усмешку, занялся её анализом, углубляясь в полковничье восприятие как в процесс передачи и приёма информации вообще.
Стремление к размышлениям развилось у Виталия со времени работы в тайге, где в глуши лесов и в силу их суровых условий у него не было достаточно эрудированных собеседников. Осмысливать приходилось в одиночку большую часть информационных блоков, поступавших из окружающей среды, из взаимоотношения в коллективе, из руководящих распоряжений и радиопередач. А чтобы мысль была не тупиковой, не приводила к желанию напиться и забыться, он стал пытаться понять суть информации и содержание всех процессов. Из этого выросло и стало привычным  раскладывание блоков и процессов на составные части – словно конструкции машин, – для познания того, из чего они устроены, и нельзя ли, если не перестроить их, то хотя бы основательно уяснить их законы и “механизмы”. Чтобы позже, в других, но аналогичных, ситуациях разумно, без  особых  потерь перемещать себя и тех, кто с ним связан, кто зависит от его решений. Коль в шахматах это возможно, то почему нельзя в жизни?.. Тайга сделала его аналитиком. Или, как он сам себя называл, философистом. Работа в Нарынском областном СХУ, в штате которого он был единственным русским специалистом, не увеличила число собеседников, с которыми он мог бы вести выходящие за пределы обыденности разговоры. Но, предоставив ему большую информационную базу, отточила мышление, сделала его более масштабным и направила его на социально-экономические процессы. 
     Оттого, уловив некую закономерность в происходящем в его автомобиле обмене и восприятии информации, Виталий стал разделять беседу на части и ставить перед собой вопросы, чтобы вывести систему и алгоритмы. Ему вдруг захотелось исследовать самоё познание и понять, почему мы к нему, к познанию, стремимся: “Из любопытства?.. Но что такое любопытство? Чем оно само порождено? Почему мы стремимся к познанию бесконечности, будущего и прошлого? Мы задавливаем познанием наш мозг, наши сознание и подсознание. И всегда во всём и везде присутствует один необходимый элемент – мысль.  Какая-то общая мысль. Некая абстрактная мысль, сущая вне субъектов. Всё объединено в ней, будто мы живём в ней. Она является узлом, объединяющим сознания и сознательные мысли всех живых; она является копилкой всех прошлых, настоящих и будущих мыслей, вырабатываемых каждым индивидуальным сознанием. Мы не замечаем её. Почему? Только потому ли, что занимаем своё сознание примитивными делами в борьбе за существование, забиваем его, отключаем его от мысли? Это та мысль, которая поглощается разумами всех существ и, преломляясь, разлагаясь в них, проявляется в их сознании? Подобно тому,  как свет поглощается всеми предметами, разлагается в них на цвета и одним каким-либо из семи цветов в различных оттенках отражается ими – в зависимости от составляющих предмет веществ? И разница мнений зависит от того, на каком уровне развития находится сознание – тот самый разум, который воспринимает высшую абстрактную мысль? На что в свою очередь влияют различные обстоятельства, в которых формировалось сознание?.. Но почему для связи с  великим  необходимы покой, тишина?..”
Последним вопросом своим к себе Виталий отреагировал на обращение к нему Петра, который некоторое время упорно доказывал Наталье Николаевне возможность и действительность факта попытки политического переворота в союзной республике, и на короткий миг он даже прекратил исследование таинственного явления Мироздания – Мысли.
     – Ты помнишь это?
     – Что помню? – переспросил Петра Виталий, за размышлениями упустивший нить и канву его экскурсов в жизнь Киргизстана.
     – Как Айтматов пытался свергнуть Усубалиева... – Пётр окончательно прервал аналитическую работу друга (существования которой, естественно, даже не подозревал, иначе крайне удивился бы ей и сам бы включился в неё, сказав предварительно, что Виталий уподобился Арсению).
     О неудачной попытке передела власти в Киргизии местными сановными лицами с очень тихим, лишь в близких кругах посвящённых, разглашения его тайны и имён его участников Виталий узнал от самого же Петра и от его друзей, молодых родственников неудачливых заговорщиков, когда демобилизовался из армии вскоре после завершения этих странных событий. Одним из участников административно-племенной авантюры был, кстати, начальник областного управления, в котором Виталий сейчас работал, – Сабралы Буйлашев. Попавший в опалу, но легко отделавшийся, Буйлашев с должности руководителя республиканского главка по животноводству был переведён в неуютный  малонаселённый нарынский край. О его участии и последовавшем его смещении “по секрету всему свету”, как принято в Азии, Виталию рассказали коллеги-киргизы.
     – Я, как ты знаешь, в заговоре не участвовал – не пригласили, понимаешь ли, меня. Но об этом деле слышал, – ответил он рассказчику, не проявляя желания включаться в общий разговор и лепя фразы, не задумываясь над их содержанием. – Всё происходило именно так, как ты сообщил.
     Ободрённый публицист кивнул ему в благодарность и продолжил увлекательное раскрытие жизни  республики – в лице отдельных её представителей. А  Виталий снова  сосредоточился на дороге и на своём достоянии – на собственных сокровенных мыслях.

     Через два часа езды, минуя города и сёла, утопающие в зелени, проезжая свекловичные поля и пустынные участки, покрытые лишь негустой полынью и мелкими камнями древних геологических эпох, подъехали к артезианскому источнику Ак-Моор, для всех путешествующих по этой трассе означавшего отдых, обед и впечатления. Не спрашивая пассажиров, Виталий въехал на площадь-стоянку и остановил машину.
     Десятки раз проезжая Ак-Моор, Виталий всегда, тем не менее, вспоминал, как тринадцатилетним подростком – полжизни назад, – добираясь в сопровождении отца в далёкий санаторий Ак-Су на Иссык-Куле, впервые пил здесь артезианскую воду. Детские впечатления – сильная вещь! Тогда источник был оформлен лишь импровизированной скалой со статуями двух оленей да несколькими молодыми карагачами. И никто, кроме пассажиров их автобуса,  не нарушал предвечерний покой уединённого места, а дорога в те годы не гудела от транспорта... Сейчас вода всё так же, под естественным напором, бесконечной струёй била из камней с их вечными животными, но вокруг всё переменилось.
Поблизости, чуть в стороне, раскинулась небольшая роща; в её тени стояло каменное здание кафе; небольшая площадка стоянки раздвинулась и превратилась в оживлённый торговый центр,  а дорога стала многорядной, загруженной, машины сновали по ней  в обе стороны, и многие из них, выпадая из железного потока, останавливались, чтобы их водители и пассажиры отдохнули, выпили воды, поели, купили фруктов. А потом снова срывались и вписывались в движение и гул общего потока и голоса Большой Дороги...
     – Можем здесь пообедать, – обратился Виталий к полковнику. – Если хотите, конечно. В кафе хороший выбор.
     Николай Фёдорович переглянулся с семьёй, и женщины, которым больше хотелось размяться, чем  испортить  фигуры сытными азиатскими блюдами, согласились. Вздыхая от утомившей их стеснённости, москвички покинули машину, и поспешили к источнику освежиться и вымыть руки. Потом, взявшись за руки, стали прогуливаться и осматриваться, как обычно  поступают все люди в незнакомом им месте, чтобы вписаться в чужую для них общность. Баранов с Петром сопровождали их. Лишь обозрев достопримечательности, компания направилась в кафе. Виталий подошёл к источнику после того, как его пассажиры отошли.
     Москвичам, с  их  отточенными  вкусами, кафе не понравилось с первого взгляда. Не понравилось – это еще мало сказано. Всё, что ещё при входе сразу бросалось в глаза: толчея посетителей, движущихся вереницей к выдаче блюд; толчея посетителей, пробирающихся с заполненными подносами меж столами; нересторанная скученность пластмассово-железных столов, заставленных едой и окружённых жующими посетителями;  массовое  поглощение  пищи; шум, запахи и духота, – всё, что обычно происходит в дорожных общепитовских заведениях, у них отнюдь не вызвало прилива чревоугодия. Они остановились у входа и с удивлением обозрели перспективу.
В зале кафе густая масса народа символизировала живую суетливую мозаику многонациональной и многоукладной республики. Мозаику образовывали посетители всех национальностей с их светлыми и тёмными расцветками волос и кожи, в пёстрых национальных или в стандартных европейских костюмах, представляющие собрание многих сословий – от невзрачных исполнителей до ярких представителей торговли и республиканского управления. Разноязыкая речь дополняла и усиливала колорит.
      И создавала шумовой фон. Притом, что каждый посетитель говорил негромко, лишь бы соседи слышали, звонкие, глухие, цокающие и джокающие говоры в сочетании с  шумом перемещения голодных и насытившихся людей, со звоном посуды, с треском кассового аппарата создавали впечатление хаотичной неуправляемой сутолоки.
А поток солнечных лучей сквозь стекло стен, дополненный теплом и ароматами кухни кафе, теплом человеческих тел, совокупно с потом и смешением различных по национальному и по половому признакам запахов, нарушали оптимальный уровень энтропии в этой точке пространства.
На москвичей кафе подействовало угнетающе, но, тем не менее, но всё же первой вошла в зал Наталья Николаевна, подчинившись древнейшему из инстинктов, но, более, намереваясь отплатить за дорожную зависимость от мужа, за оскорблённость, нанесённую ей при выборе транспортного средства, за стеснённость в машине. И, уверенная в своём праве определять блюда, которые могли бы есть её  муж и дочь (диктовать  вкусы всем близким она считала своим правом, и ими это давно было усвоено), она не только не уменьшила хаотичности, а напротив добавила свою порцию энергии в суету зала тем, что, издав возмущённый возглас: “Кошмар!”, устремилась к колонне, на котором было вывешено меню. Это выглядело странно со стороны,  но это было в порядке вещей для семьи.
     В ожидании, когда Наталья Николаевна сделает выбор, все остальные стояли за её спиной. Ждать им пришлось долго: у Натальи Николаевны возникли затруднения с прочтением и с осмыслением названий местных деликатесов. Она несколько раз просмотрела  список, но,  кроме салатов,  ничего знакомого не нашла и как  быть теперь, не знала. Унижаться же обращением к Петру или Виталию с просьбой о разъяснении предлагаемых кушаний не собиралась – это значило бы признать свою, пусть и невольную, слабость и, в то же время, возвысить их до своего уровня. Жена советского полковника и коренная москвичка, Наталья Николаевна решила свою проблему соответственно своему уважению к себе: не обращаясь ни к кому конкретно, даже не повернув головы, она заговорила, тоном и позой, тем не менее, требуя ответа от обоих своих спутников:
     – Манты я уже знаю. Не поняла только, из чего они сделаны, но во рту до сих пор горит...  А что такое лагман? И это вот... аш-лам-фу какое-то?
     Виталий промолчал, а Пётр принял её форму общения: обернувшись к полковнику, он объяснил, что оба блюда – это дунганская лапша с обильной  подливой, только  ашлам-фу  делается  из крахмала, а не из муки.
     – Они что, такие же острые, как манты? – заранее возмутилась Наталья Николаевна.
     – У нас все блюда одинаково острые, – заверил её Пётр с благожелательным видом и ослепительно улыбнулся.
     – Как это можно есть?! А что-нибудь без перца бывает?
     – Бывает, – так же благожелательно сказал Пётр: – Яйца варёные и фрукты...
     – А что такое шорпо? – уже требовательно спросила мадам Баранова у Петра.
     – Бульон с картофелем и бараниной, – выдержав паузу, но не переставая улыбаться, ответил Прохоренко.
     – Я баранину не ем, – убедительно заверила Наталья  Николаевна.
     Она вела себя в кафе по своему обыкновению в общественных местах и говорила громко; на них уже стали обращать внимание; своей группой они закрывали доступ другим посетителям к меню. Виталий, молча слушавший и усмехавшийся про себя, не выдержал:
     – Берите лагман,  потому что плов жирный и тоже из баранины. Лагман – любимое блюдо всех путешествующих.
     Наталье Николаевне это вторжение постороннего в сферу её влияния не пришлось по душе. Она повернулась к мужу и распорядилась:
     – Николай, возьми мне только салат, что себе – сам выберешь, а Вере... Уж и не знаю, что можно нам есть в этом кафе с его “хорошим выбором”...
     – Мне лагман, – заявила Вера. – Пётр говорит,  что это вкусно.
     Виталий, обращаясь уже только к полковнику, сказал:
     – В дороге больше не будет возможности поесть.
     – А что в Рыбачьем? – спросил Пётр.
     – Ты же знаешь,  что в Рыбачьем такие же блюда, только, может быть, хуже качеством, – ответил ему Виталий. – Впрочем, дело ваше, только дальше остановок не будет долго.
     И взяв со столика поднос, стал в очередь, предоставляя заносчивому семейству самому – или при помощи Петра – решать проблему насыщения. Николай Фёдорович с Петром, как будто им только это и нужно было, чтобы, наконец, начать обед, тут же последовали за ним. Женщины пошли занимать стол.
     Топчась в очереди, их группа дошла, наконец, до витрин с выпечкой и холодными закусками. Виталий, выбирая себя салат, усмехнулся, окликнул Петра и указал ему на витрину: там все салаты были посыпаны красным перцем. Пётр понял и весело рассмеялся. Николай Фёдорович удивлённо посмотрел на него, на Виталия:
     – В чём дело?
     Пётр объяснил ему,  и полковник тоже улыбнулся. Однако тут же озаботился:
     – Что же мне взять для Натальи Николаевны?
     – Возьмите салат, как она просила, и лагман, – опять предложил Виталий, – а жена  ваша пусть сама решает, есть или не есть.
     – “Быть или не быть”, – перефразировал Николай Фёдорович. – Так и поступим. Не станет есть – съем сам.
     – Правильно, – одобрил Пётр,  позволивший себе вольность в общении с полковником. Очевидно, имел на то право.
     Виталий взял себе морковь по-корейски, шорпо, манты и, расплатившись и отойдя от кассы в сторону, стал озирать помещение – поскольку их было пятеро, он решил, было, поискать себе место за другими столами. Однако перспектива оказалась весьма грустной: не только мест свободных не было, но многие столы окружали голодные с наполненными подносами в печальном ожидании, когда наконец насыщающиеся уступят им места. Проезжий и торгующий народ заполнил кафе так, что и нарядным москвичкам, которых местная публика выделила и к которым несущие свою пищу старались не приближаться,  чтобы не задеть их ненароком посудой, тоже пришлось ждать, пока полностью освободится выбранный ими для своего обеда стол. Обеим, но в особенности Наталье Николаевне было настолько унизительным стоять у стола, за которым простолюдье поглощает пищу, да ещё уворачиваться от проходивших мимо с подносами, чтобы уберечь свои костюмы, что лицо Натальи Николаевны покрылось белыми и красными пятнами, а Вера стояла румяная и кусала губы.
     Безуспешно повертевшись,  Виталий присоединился  к  ним  и молча стал расставлять свои тарелки на столе. Потом вернулся к раздаче помочь Петру донести его поднос. Когда он снова подошёл к столику, Наталья Николаевна уже высказывала мужу своё мнение о том, как организовывать поездки. Пётр тем временем где-то добыл стул – он и это умел, – устроился рядом с Виталием, потеснив его, и сиятельно пожелал всем приятного аппетита. Все принялись за еду. Все – это кроме Натальи Николаевны, продолжавшей негодовать. Наталья Николаевна, никогда не преодолевавшая своё раздражение, позволяя ему изливаться полностью, и испытывая отвращение к пище, вызванное в ней непривычными для неё картинами рядового советского общепита, долго не бралась ни за вилку, ни за ложку и то фыркала презрительно, то высказывалась по поводу обслуживания. “Как сложно бывает просто пообедать, даже когда всё имеется, и только бери да ешь, – размышлял Виталий, поглощая острый морковный салат. – Всегда найдётся
кто-нибудь или что-нибудь, что разрушит идиллию”.
     Приступая к шорпо, он увидел, что Наталья Николаевна всё же решилась попробовать азиатской кухни и мучается над салатом, отбрасывая в сторону полоски капусты с пятнышками перца. Усмехнувшись,  взял перечницу и демонстративно  подкрасил  бульон  и манты. Чего хотел, то получил: у Натальи Николаевны открылся рот. И у Веры тоже вырвалось изумление:
     – Разве вам мало, что и без того остро и обжигает?!
     – Конечно, мало, – ответил ей Виталий. – Смотрите: все вокруг добавляют перец.
     И это была правда: солонки почти не сдвигались с места, разве что теми, кто брал салат из помидоров, зато перечницы переходили из  рук  в руки, и уже не во всех них оставался сухой огонь. Наталья Николаевна  так и не справилась с острой капустой, несмотря даже на наглядную агитацию со стороны Виталия и иных аборигенов. Она съела только помидоры.  Придвинула к себе лагман, зацепила  ложкой  лапшу  и  вернула  его в тарелку – у неё опять возникла проблема:
     – Как это есть?
     Николай Фёдорович, последовавший примеру Виталия и взявший себе шорпо и манты, рассмеялся над беспомощностью жены и указал на Петра: тот без особых церемоний управлялся с длинной лапшой местным способом. То есть захватывал ложкой её побольше, наклонялся низко над тарелкой и поглощал за раз столько, сколько мог откусить от подвижной массы теста, свисавшей с обеих сторон ложки и при неловком повороте её тут же сваливающейся обратно в тарелку. Вера сориентировалась и последовала его примеру. Но то, что годилось для молодых и для азиатов, не соответствовало представлению Натальи Николаевны о себе. Виталий, успокаивая её гнев, сказал негромко:
     – Здесь все так едят...  Только дунгане умеют пользоваться палочками...
     – Как палочками?! – воскликнула Наталья Николаевна. – Это и ложкой невозможно взять – всё свисает и падает обратно.
     – Лагман – китайское блюдо, они привыкли и умеют. А вы можете его есть по-итальянски.
     – Итальянцы не едят ваш лагман, – оскорбилась Наталья Николаевна за тонкий вкус создателей оперы.
     – Да, наш лагман они не едят, – согласился с  утверждением Виталий, – они употребляют спагетти: тот же лагман, но итализированный. Рецепт его из Китая привёз им Марко Поло. Они используют одновременно вилку и ложку.
     Этнография не помогла, и Наталья Николаевна отодвинула тарелку с коварной лапшой. Потянулась за чаем:
     – Надо было взять мне то,  что выбрал себе, – объяснила она мужу.
     – Ты же отказалась от шорпо...
     – Я и от лагмана отказывалась, – утвердила себя Наталья Николаевна.
     – Прекрати, – негромко, но повелительно произнёс Николай Фёдорович.
     За столом повисло молчание. Оно было заметно. Как, очевидно, многими посетителями заметилось и то, что шум зала служил лишь фоном для голоса странной женщины в дорогом костюме. Николай Фёдорович вслед за мантами съел опальный лагман и был доволен обедом и киргизстанской кухней. Жене – и дочери – он с помощью Петра у дунган на придорожном базарчике купил ведро ярких абрикосов.

     Пока Пётр, умело торгуясь с продавцами и заставляя их снижать цены, помогал опекаемым им спутникам выбирать зрелые фрукты, Виталий раскрыл все дверцы машины, сел на своё место и в ожидании попутчиков стал разглядывать мозаику Ак-Моора и панораму  Чуйской долины, в этом месте уже значительно сузившуюся.
    Синеватые горы широко, на сотни километров разбросанными крыльями в западной и центральной частях долины громадными валами и мощными грядами прикрывающие её с севера и с юга, здесь, в восточной части, всё более сближались, и от источника уже видно было место, где каменистые склоны, покрытые зеленью кустарниково-травянистой растительности и редких деревьев, разделяло лишь ущелье в десятки метров шириной.
     Над горами и надо всем видимым пространством долины голубело небо, напояя землю незамутнённым морем своего света. Лишь яркое солнце нестерпимо глазам блистало в вышине, да чуть ли не вровень с ним планировало несколько черных размазанных точек хищных птиц.
К автомобилю подошла Вера, но в салон не села. Она достала фотоаппарат и стала снимать близкие горы, оформление источника, людей...  Виталий посмотрел, как быстро и много щёлкает девушка аппаратом, усмехнулся и предупредил, без особой, впрочем, уверенности, что его совет будет воспринят положительно:
     – Поберегите плёнку: сейчас мы будем ехать только по горам, красивых видов встретится много, а плёнки в нарынских магазинах может не быть.
     – Но здесь так красиво, – возразила  ему Вера, оправдывая его предположение, что полковничья дочь немногим отличается от своей матери.
     – У нас всё красиво, – с некоторой уверенной и снисходительной горделивостью сказал Виталий девушке, не зная сам, почему он это делает: потому ли, что говорит с молодой россиянкой, потому ли, что хотелось всё же убедить её экономить плёнку, или потому, что любит свой край и любит показывать его приезжим. Тут же он остановил себя, подумав, что незачем ему тратить на неё слова и силы, что она не в его вкусе, что общение с нею может дорого ему обойтись...
     – Как называется это место? – спросил его подошедший Николай Фёдорович.
     – Ак-Моор, – коротко ответил Виталий. Но, переключаясь на любознательность полковника и уважая её, продолжил пояснение: – А вон там,  впереди, где сходятся горы, – Боомское ущелье с речкой Чу. Перед ним вправо уходит ещё одно ущелье – отсюда его не видно, –  там в 1916 году произошла битва между восставшими киргизами и русскими. Киргизы потерпели поражение, и тела их остались лежать непохороненными...
     – Почему?
     – Потому что некому было их хоронить – тогда всё киргизское население этой зоны  бежало от русских войск и казаков в Китай. А вернулись через много лет и не все.
     – Откуда ты это знаешь? – удивился Пётр информированностью товарища.
     – В этих местах у моего деда летнее пастбище было, и отец мой ещё в двадцатых годах видел кости  погибших – ему тогда лет двенадцать было.
     – Кошмар!.. – сказала, обернувшись к  ним, Вера. Потом спросила: – А почему киргизы восстали?
     Ответил ей Пётр, стараясь объяснить и коротко и популярно:
     – В том году против Белого царя восставали не только киргизы, но и казахи и туркмены... Где-то далеко шла Первая мировая война, а им здесь из-за неё жилось плохо. Да ещё на всякие тыловые работы стали забирать их мужчин; причём брали в основном из бедных семей – богатые откупались. Смысла этой войны они не понимали, им она была не нужна. К тому же русские и украинские переселенцы царскими указами получили в пользование их долинные земли, вот они и поднялись.
     – Азиаты и в Отечественной войне предавали, – заявила эрудированная Наталья Николаевна.
     – Вы имеете в виду тех “азиатов”, которых потом называли власовцами? И тех, что были полицаями и старостами на оккупированных территориях? Или тех азиатов-панфиловцев, которые гибли под Москвой, останавливая танки? – спросил её Виталий.
– Кстати сказать, полком, защищавшим Москву у легендарной станции Крюково, командовал казах, Бауыржан Момышулы, – поддерживая молодых киргизстанцев, включился в разговор полковник. – Именно там, у деревни Крюково, натиск фашистских захватчиков был остановлен и произошел перелом: оборона обернулась наступлением.
Виталий глянул на Баранова, но ничего не сказал, лишь кивком приняв его поддержку. Пётр же проявил эрудицию:
– Там погиб среди других наших земляков киргиз Шопоков Дуйшенкул. А киргиз-комсомолец Чолпонбай Тулебердиев, как и Александр Матросов, закрыл своим телом амбразуру дзота. Оба они посмертно стали Героями Советского Союза
Виталий понял, что разговор затянулся, и при этом Наталья Николаевна отнюдь не изменила своего отношения к киргизам и иным азиатам, несмотря на приводимые ей всеми тремя мужчинами доводы – а, может, именно потому, что доводы приводились мужчинами. Не дав ей ни возможности отплатить ему самому за реплику о предателях-русских, ни возможности что-либо вообще сказать, он завёл двигатель и коротко, ни к кому конкретно не обращаясь, заявил:
– Садитесь, поедем дальше, – и включил скорость сразу, как только закрылись дверцы автомобиля.
     – А почему российские солдаты их не похоронили? – не успокоилась дочь полковника.
     Виталий молчал,  Пётр  о  событиях знал лишь из учебников. Ответил ей отец:
     – Вера, многие наши воины, что погибли в Великой Отечественной войне, тоже до сих пор лежат в степях, в болотах, в лесах незахороненными...
     – Кошмар! – ещё раз отреагировала девушка.
     Тема не была воодушевляющей, все замолчали и долгое время ехали в молчаливом оглядывании гор, всё теснее сжимающих долину.
     – Расскажите о той войне,  – попросила Вера, на которую приближающиеся горы, на глазах вырастающие, охватывающие и будто сжимающие не только долину, но и их машину, после информации Виталия действовали угнетающе, и ей хотелось освободиться от тяжести впечатления.
     Виталий посмотрел на Петра, предлагая ему держать ответ, тот, пожав плечами,  кивком перебросил эту возможность обратно. Но Виталий, которому трудно было бы одновременно и вести серьёзное повествование и управлять  машиной  и к тому же,  после
вздорной реплики Натальи Николаевны, отнюдь не хотелось быть просветителем Барановых, отрицательно покачал головой и устремил свой взгляд на дорогу.
     Пётр, которому хотелось больше пообщаться с Виталием, спросил друга:
     – Дед твой бил киргизов? Признавайся, он же – казак.
     – Нет, мой дед ни с киргизами, ни с казахами не воевал…

     Дед Виталия, Андрей Евдокимович, казаком был с незапамятных родов, начавших вольную жизнь охотников, воинов и разбойников ещё до образования Запорожской сечи. В пору Иоанна Васильевича Третьего, убийцы братьев, родственников, своих бояр и вотчинных князей. Когда сначала опальный предок был переселен Великим князем московским в Вятские земли подчинять Москве черемисов, а потом ему из-за коварства того же Иоанна пришлось, пробиваясь с боями,  уходить из северных лесов юг.
В результате таких исторических событий начало вынужденному казачеству предки положили в Приднепровье, затем была Сечь… В 1775 Указом Екатерины Великой запорожцы переселены на Кубань из-за их нескончаемых бунтов и войн на Украине. В Семиречье дед с частью рода уже сам переселился перед первой мировой войной, решив вместе с другими казаками попытать счастья в дальних краях. И ведь обрёл его...
На родной Кубани земли у него было мало, а в Семиречье, где богатство лежало на виду, и надо было лишь, толком потрудившись, взять его, Андрей Евдокимович стал справным и уважаемым хозяином, как и большинство колонистов. Трудолюбивым, самостоятельным, не выделяющимся особенной жадностью и хитростью. Он быстро разбогател на казахских и  киргизских  землях. Работники из местных и из переселенцев пахали и кормились у него наравне с сыновьями, которых он держал в строгости. Во время резни шестнадцатого года, Андрей Евдокимович не пострадал, потому что повстанцы не дошли до тех мест, где он жил; и сам он на них рук не поднял. Жил с киргизами и казахами в дружбе – в своё время сам бедовавший даже в благословенном Ставрополье, он понимал беды новых земляков и за работу рассчитывался сполна: баранами, деньгами, зерном.
     Вспоминая о нём спустя полвека, когда самого Андрея Евдокимовича уже не было в живых, бывшие его работники, старики-соседи Булантай и Байдавлет рассказывали его внуку Виталию, как дед управлялся с хозяйством. Невысокого роста человек, с брюшком, он по утрам выходил на крыльцо дома и, подбоченившись и выставив вперёд живот, смотрел, как работники с его домашними справляются при дворе.  И покрикивал.  А потом


 
Переселение Запорожских казаков на Кубань
Геннадий Квашура. Фрагмент.

садился на коня и ехал в степь, где другие работники с его сыновьями заготавливали сено и пасли скот.    
Приход большевиков к власти встретил без восторга. Но когда в декабре 1918 года вожди дунган – ходжа Люлюза Метанью и  торговец Мумуза  Молода – подняли своих собратьев в союзе с русско-украинскими эсерами из Садового и Беловодска свергать  новую власть в Пишпекском уезде, в доме Андрея Евдокимовича собрались местные казаки и порешили защищать город и установившийся Советский порядок. Оружие казачье имелось и в бой вышли все. Беловодчан, поскольку среди них было много родственников, сватьёв да кумовьев, они не трогали, предоставив их другим защитникам Советской власти. Рубились с дунганами. Потом отец Виталия, повествуя ему о событиях тех дней, которые воочию наблюдал в девятилетнем возрасте, называл имена участников сражения –позже Виталий встретил их на страницах книги Николая Чекменева “Семиречье”.  В том числе и имя Мумузы Молоды, зарубленного на глазах отца казаком Опанасенко. Однако о казаках в романе ничего не упоминается – волей коммунистической партии казаки надолго оказались врагами рода человеческого. Так же, как, в угоду современной идеологии, автором были извращены многие иные события эпохи царского правления и гражданского противостояния.
     Но, как бы то ни было, что бы ни утверждалось, семиреченские казаки вложили свой вклад в новую жизнь. В тех боях погиб лишь один выходец с Кубани – казак Белошапко,– погребённый потом самими казаками на общественном кладбище. Остальным – сорока павшим красноармейцам – новая власть оказала особую честь, похоронив их в братской могиле в центре города, в Дубовом парке. По углам могилы установили четыре чугунные пушки, из которых в нападавших было сделано несколько выстрелов – другой артиллерии у защитников не было (а беловодчане вообще из деревянных стреляли). И эти-то пушки для защиты города были сняты с могилы Терентьева, первого главы Пишпека. А некогда они стояли на его стенах, бывших, в своё время, стенами кокандской крепости Пишпек. У оружия, как и у городов, свои перипетии...
     После гражданской войны и по окончании нэповского периода возникла было серьёзная угроза для благополучия семиреченских казаков. И не только для них: в Ташкенте некоторые представители новой власти – по большей части из узбеков,– подняли вопрос о выселении  “русских  кулаков” из Семиречья. Однако с их “глубокими стратегическими замыслами” не согласилась Москва: к кулакам, в этом случае, следовало бы причислить всех российских переселенцев, и выселение их привело бы внешнюю политику России к краху, а экономику края – к катастрофе. Потому что киргизы, узбеки, таджики, туркмены – народы, любящие деньги, овец и товар, – совершенно не привычны к трудовой дисциплине, к общественному производству, к техническим нововведениям.
Понятно, что с  возвратом россиян – в Россию, хохлов – на Украину, а прочих – в прочие места их прежнего проживания из Средней Азии исчезли бы основные производительные силы. И новые производственные отношения, взращённые трудами России в капиталистические, благополучно скончались бы, трансформировавшись снова в феодально-патриархально-родовые формы. А как много феодалов, “цивилизовавшихся” за время российского правления, почувствовавших вкус буржуазного капитала и основательно разбогатевших, мечтало о превращении себя в единовластных ханов над покорными киргизами! Чтоб своих и чужих давить и только перед собою преклоняться. Как и сейчас, пристроившись к кормилу власти, мечтают (все мечтают, чего уж там на кумушек пенять)…
     И разгорелась бы снова войнушка в киргизских горах между племенами и между киргизами, узбеками и таджиками. А тут и Англия с Турцией, не оставлявшие надежд на  восстановление своего влияния в средне-азиатском регионе.
Таким образом, перед новым правительством возникали те же проблемы, что и перед царями: размещения массы населения в нищей и голодающей России и нарушение её  международного положения великой страны. Ведь изгнание азиатскими феодалами русских буржуа уничтожило бы опору, на которую рассчитывал Центр.
     Так что ссылали  в Сибирь и места иные только богатеев из коренных: баев,  манапов,  волостных управителей... Да и то далеко не всех. Многие нынешние руководители партии и правительства, деятели науки и культуры республики – дети и внуки манапов и баев, поспешивших признать власть российских Советов…

     – Был он казаком,  это точно. Но ни с казахами, ни с киргизами он не воевал. И они его не трогали, – недовольный, что Пётр снова вынуждает его раскрываться перед чужими,  Виталий ответил резко и тем сбил тему разговора.
Пётр это заметил и принял, тут же невозмутимо спросив:
     – Ты,  Виталий,  видел, где начинается Чу? В твоей области или в Иссык-Кульской?
     – А тебе Вячеслав, твой брат, не рассказывал? Он ведь географ...
     – Нет, не говорил. Да я давно не встречал его. А было время – не спрашивал.
     – Знаешь,  Петрусь,  я тоже не могу сказать, в каком месте начинается Чу. Во всяком случае – в Кочкорском  районе  “моей” области.  Там сливаются  Джоон-Арык, Восточный Каракол, ещё несколько мелких речек...  Из всего этого добра и образуется наш родной Чу. А ты, кстати, знаешь, что такое река Нарын? Вопрос на засыпку, – предупреждая отказ,  спросил в свою очередь Виталий.
     Петр, тем не менее, сразу отказался, подняв руку:
     – Я пас. Этот вопрос тоже к моему брату отошли.
     – Нарын, мой друг, – это Сыр-Дарья. Он только с западной части Ферганы начинает зваться Сыр-Дарьёй,  а до того – всё Нарын. Нарын-суу, по-киргизски.
     – Иди ты! – не поверил друг.
     – Сам иди... и проверь, – огрызнулся товарищ.
     – Как проверить – пешком или по реке?
     – А что – слабо?
     – На пару – согласен. Идёшь?
     – Нет,  меня  государственные дела не пустят, – отбрехнулся Виталий.
     – А меня – комсомольские, – обрадовался возможности  не испытывать судьбу на водах бурного Нарына Пётр: – Сам понимаешь, агитация и пропаганда в основном языком и бумагами делаются, так что я лучше по карте пройдусь.
     – Молодые  люди,  разрешите  спросить  у вас? – спросил Баранов: – Вы несколько раз упоминали дунган. Кто они?..
     – Дунгане – это китайцы-мусульмане. Лет сто назад жители северных областей Китая – уйгуры и дунгане – подняли восстание против цинской, маньчжурской, династии, – тоном лектора из общества “Знание” стал рассказывать филолог, пропагандист и агитатор Пётр Прохоренко. – А когда восстание было  подавлено, его участники с семьями бежали сюда. Русские пограничники получили приказ пропустить бегущих и закрыть границу перед  преследователями; так и поселились дунгане вокруг Иссык-Куля, в Чуйской долине и в других местах. А восстание шестнадцатого года – это скорее продолжение войны семидесятых лет девятнадцатого века, когда Россия завоёвывала Среднюю Азию.
     – Но азиаты же добровольно присоединились к России, о какой войне вы говорите, Пётр? – недовольно возразила Наталья Николаевна.
     – Да,  конечно, добровольно,– согласился Пётр с норовистой дамой, сопровождая свои слова  смешком. – Вынужденно добровольно...
Кыргызы давно обращались за военной помощью к России, предлагая её союз: не соединённые в единое цельное государство, их сорок племён всё время находились либо в состоянии войны, либо в состоянии угнетённых, постоянно притесняемых Китаем, Кашгаром,  Кокандом... Потому, подвергнувшись во второй половине девятнадцатого века ещё и угрозе самоуничтожения во внутриусобных войнах, они помогли войскам Колпаковского и Скобелева завоевать крепости Токмак,  Пишпек,  Джумгал, Куртка (Нарын),  Аулие-Ата (Джамбул) и сам Коканд. Вот так кокандское ханство, прочное, закрытое для кяфиров-европейцев и прежде неприступное для российских войск, благодаря межплеменной вражде, внутридворцовым интригам и внешним воздействиям с разных сторон, расшаталось и, наконец, пало под серией новых российских ударов, освободив от своей тирании тянь-шаньских и других киргизов.
     А для России в результате этого завершилось к семьдесят шестому году того же века полное завоевание Казахстана и Средней Азии. Русские посты и военные поселения  разместились вдоль китайской и афганской границ,  и теперь для закрепления и упрочения положения России в Азии понадобились колонисты. Собственно одной из важнейших причин войны с Кокандом была именно колониальная политика: так царское правительство одновременно решало проблему снижения общественного напряжения из-за малоземелья в центральной России и проблему утверждения международного положения страны в Азии.
     Переселение крестьян в Среднюю Азию из густонаселённых европейских губерний правительством Империи начало проводиться сразу, лишь только погибло кокандское  ханство. Двинулись  уныло-счастливые  поезда  переселенческих возов: с родных мест их погнали нужда и жажда наживы, а звали вперёд смутная надежда и обещания государства. Шли долго, трудно, оставляя в пути холмики почивших стариков, заболевших и умерших детей. А когда прибыли в места обетованные – в Чуйскую долину, в Прибалхашье, на Иссык-Куль, в Фергану – слёзы и скорбь их исчезли:  перед ними была  земля, которую многие столетия не раздирала соха; росли густые, скрывающие всадника травы, которых не трогала коса  и были в большом количестве работники из непритязательных казахских и киргизских бедняков.
     Вечные кочевники,  киргизы  не  пахали землю и не готовили запасы кормов: летом они жили высоко в горах, зимой – в долинах и предгорьях. И полностью полагались на милость Кудая1. В благополучные годы скотоводы множили свои стада и отары,  благословляя небеса, а в периоды джута2, лишившись из-за гололёда, обилия снега или вследствие инфекционной болезней поголовья, проливали слёзы и, не ропща на Бога,  нанимались в  работники. Или продавались в рабы тем родичам, что оказались побогаче и посчастливее их и уберегли скот. Обедневшие скотоводы, стремившиеся, несмотря на беду, сохранить самостоятельность, становились охотниками. И лишь немногие из них решались подвергнуться  насмешливым оскорблениям со стороны сородичей, переходя из скотоводов в земледельцы. Но распахивалась земля лишь на ферганской, ошской и иссык-кульской территориях, а остальная земля киргизов оставалась в естественном непаханом состоянии. Поэтому от природы плодородные земли и были нетронутыми, травы некошеными, а обедневшие  кыргызы – готовыми наняться к любому хозяину-орусу за небольшую плату (тем более, что родные богачи: манапы, беки, болуши, бии, баи3 эксплуатировали их, пожалуй, похлеще, чем новосёлы – свой ведь, должен терпеть).      
В пище большей части киргизов по их бедности преобладали крупяные и мучные похлебки и каши, заправлявшиеся кислым молоком, маслом, а также разнообразные виды творога и сыра. Летом питались кисломолочными продуктами, среди которых наиболее распространенным был айран – заквашенное кипяченое молоко, разведенное водой. Излюбленным напитком киргизов был и остаётся освящённый историей и традициями кумыс. Лепешки, испеченные на сковороде или в котле, не входили в основной рацион. Мясные блюда были редкостью, обильная мясная еда готовилась только по случаю семейных или общественных празднеств. Только с вхождением Киргизии в состав Российской империи, но ещё более – после революции – существенно обогатился и изменился рацион киргизов, независимо от их достояния. Впрочем, как и у русского и у иных народов Российской империи.
_____________
1 Кудай (кырг.) – Бог. 
2 Джут – падёж скота из-за бескормицы.
3 Манап – выборный руководитель нескольких родов, племени или даже союза  племён в пределах одной волости дореволюционного периода; жил за счёт управляемого им населения и распоряжался его собственностью. Бек – феодальный властитель  по  уровню, следующий за ханом. Бий – судья, разбиравший
тяжбы между киргизами по обычному праву.  Бай – богач: наследственный или ставший им в результате выгодной торговли. Болуш (изменённое русское: волостной) – волостной управитель (он же – волостной манап).
Чиновники, назначаемые из коренного населения, пользуясь правом сбора налогов –всяческих   зякетов, салыков,  чыгымов,  –   в  действительности  только   часть  поборов отдавали в казну, а основная масса их шла на личные потребности феодальной знати пропорционально её сословности. Чыгымы собирались для покрытия расходов на угощение, на дальние манапские поездки, на строительство собственного дома болуша: “Боздодун жатат карыбын болуш бийдин чыгымы...”  (“Доводят бедняка до плача поборы биев и болушей...”).
Богатея за счёт своего народа, обрастая поддержкой русских властей и влиянием на соплеменников, они, к тому же, препятствовали процессу оседания  киргизов  на землю: безземельный мог стать только чайрикером – издольщиком у богатого собрата.  Впрочем, в том, чтобы киргизский народ не оседал, занимая пахотные массивы, царское  правительство было заинтересовано не меньше, чем местные феодалы. Поэтому, подрывая самостоятельность манапов, правительство, тем не менее, оделяло их различными льготами, наградами и привлекало на службу в низовые звенья аппарата управления. А  манапы и бии, становясь уже не просто местными властителями, а царскими  чиновниками, укреплённые силой и властью большой империи, превращались в буржуазию и отбирали у своих подопечных соплеменников земли, чтобы сдавать и  продавать их русским и дунганским земледельцам. Так же поступали они и с общинными землями.
     Не удивительно, что, получив от переселенческого ведомства помощь деньгами и налоговыми льготами (поскольку развитие земледелия решало вопрос обеспечения  новых  имперских территорий хлебом  и  прочим продовольствием),  обретя во владение большие площади из земель, отобранных у местного населения и объявленных правительством государственными, да пользуясь пашнями того же населения, даже ленивые переселенцы стали быстро осваиваться и богатеть. Правда, самые ленивые  россияне,  испугавшись  труда – в Азии, оказалось, не дождичком  небесным земля  орошается, а крестьянским потом и ирригационной системой, – убежали обратно в пращуровы степи и леса и так сумели перепугать земляков, что передвижение русичей в азиатские степи и горы  затихло  на  несколько лет. Но голод – плохой  родственник – прошедший по Центральной России в. 1891, 1898, 1901 годах, оказался убедительнее страхов. Он стимулировал новые волны миграции, и снова двинулись дети России и её окраин – русские, украинцы, казаки, молдаване – в Азию. И снова земли киргизской хватило на всех.
Стали нарождаться сёла. Сначала, ещё в 1868 году, появились села Беловодское, Лебединское, Теплоключенское, Преображенское, Уйтал; позже  – Чалдовар,  Покровское,
Николаевское, Александровское. А потом посыпались: Романовка, Успеновка, Георгиевское, Камышановка, Молдавановка, Благовещенское.  И даже Свинячий выселок.
Покрылась земля киргизская хатами-мазанками с камышовыми крышами или вовсе без крыш – из-за сильных ветров. Белеющие хатки селений вытеснили юрты кочевников, а со временем киргизы тоже освоили глинобитно-саманную1 технологию и тоже стали владельцами бескрышных домов. Дорогой жженый кирпич долгие годы не в состоянии был конкурировать с простым и тёплым саманом. Кирпичные дома с черепичными и железными  крышами  появились уже при советской власти,  спустя десятилетия,  но это совсем другое время и совершенно другая история...
Одновременно с россиянами на киргизские земли переместились из Китая дунгане и уйгуры, восставшие было против маньчжуров, но разбитые ими. И те и другие – хорошие земледельцы и более трудолюбивые, более оборотистые, чем русские. Они занимались не большими посевами зерновых и содержанием стад скота, а выращивали овощи,  зелень, лук, производили насвай2  и  опий. Активно  торговали  своими и многими
 ________________
 1 Саман – большой кирпич из глины, соломы и помёта, просушиваемый в течение одних-двух суток на  солнце.
2 Насвай (нас) – сложная полунаркотическая смесь из растительных и минеральных компонентов, закладываемая под язык
другими товарами. Жили дунгане своими колониями, что было на руку правительству, проводившему  недальновидное  разделение  территорий – уездов,  волостей, селений – по национальному признаку (и российские, и киргизские властители разделяли даже племена и роды).   
Но не всегда государственным чиновникам,  даже в содействии с шовинистами от ислама   и  православия, это удавалось:  порой,  из-за  скученности представителей разных национальностей  в одном регионе – на Иссык-Куле  или в Чуйской долине, – невозможно было развести народы на значительное административно-территориальное удаление. В этих случаях управители и пропагандисты-зазывалы стремились поселить вновь  прибывающих колонистов в границах землячеств или давали в пользование земли на  удалённых участках. Однако труд и рынок неуклонно разрушали их усилия и объединяли людей различных расцветок и антагонистических вероисповеданий.
К тому же здесь, после присоединения Киргизии к России, произошли важные общественные изменения, наметился прогресс и в образовании. С приходом русского населения для обучения детей русских и украинских переселенцев стали создаваться начальные школы различных типов. И стали открываться русско-местные школы для обучения детей местного населения в качестве переводчиков русского языка, секретарей идругих мелких чиновников. Позже к некоторым школам пристраивались общежития, появились школы-интернаты. Потому многие киргизы, освоив у расселявшихся россиян новые общественные отношения и технологию земледелия, стали дехканами. То есть натуральными хлеборобами. Правда, до сих пор  киргизы настоящим товаром считают только скот, не унижаясь до торговли фруктами-овощами или птицей, поэтому их огороды в большей части занимались и занимаются кормовыми культурами – кукурузой и люцерной. И совсем немного – садами или не требующими специального или усиленного ухода овощами.
     И всё же в 1916  году  произошла большая межнациональная резня с элементами классовой борьбы. Как и другие азиатские народы, обираемые родными баями, манапами и  волостными, задавленные новой земельной политикой, обнищавшие из-за неизвестной им и ненужной войны, киргизы всерьёз возмутились притеснениями со стороны правительства и колонистов. Окраинные колонии, не получая из России ничего, кроме всё
новых волн переселенцев и обязанности работать на строительных объектах, вроде никчемно-ненужной скотоводам – казахам и киргизам – грандиозной оросительной системы, с началом войны стали эксплуатироваться ещё больше. Из Туркестана в  огромном  количестве вывозили хлопок, мясо, живой скот – за три года войны только из Киргизии было угнано 70 тысяч голов. Резко увеличились различного рода налоги и  поборы. Стали практиковаться “добровольные пожертвования”. А местная, “туземная”, администрация больше богатела, занимаясь взяточничеством и грабежом соплеменников под предлогом сбора на войну –.угонялся скот не богачей, а бедняков, а собирали его местные чиновники, приворовывая для себя часть собранного…
     Толчком к бунту киргизов послужила мобилизация “мужского инородного населения империи”, то есть коренного азиатского населения на военно-тыловые работы. Она проводилась в  разгар полевой страды.
При этом правительственной инструкцией от 11 июля 1916 года предписывалось – очевидно, с целью сохранения национальной интеллигенции – освобождать от призыва некоторые категории населения: “В отношении отдельных категорий туземцев – освобождаются должностные лица общественных управлений, нижние полицейские чины из  туземцев; имамы, муллы, их мударисы1; счетоводы или бухгалтера мелкого кредита; обучающиеся в высших и средних учебных заведениях; туземцы, занимающие должности
____________
1 Имамы, муллы, мударисы (учителя), а также муфтии, казы (араб.) – духовные лица у мусульман, получившие образование в исламских школах-медресе. Муфтий облечён правом выносить решения (фетвы) по религиозно юридическим вопросам; казы –третейский судья (Примечание: созвучное слово казы – традиционная колбаса из конины у киргизов и ряда других тюркских народов, считающаяся деликатесом).
в правительственных учреждениях; туземцы, пользующиеся правами дворян и почетных граждан”. Кроме того, было разрешено “любому туземцу” нанять другого человека и послать вместо себя.
Однако неблагодарный “туземный” народ вместо того, чтобы всячески проявлять радость по поводу спасения от тягот  военно-тыловой службы его лучших представителей или срочно нанимать вместо себя “другого человека” (а тому бы догадаться и  следующего нанять за полученные уже деньги или баранов), взял и вознегодовал. Один из крупных манапов Пишпекского уезда потом  жаловался: “Когда  я убеждал своих киргизов прекратить глупые затеи, они отвечали мне, что мы не пойдём воевать, пока не попробуем крови почётных киргизов и твоей в частности”.
Во как! Чего захотели! И пошёл ведь народ войной и на русских, и на своих богатеев. Однако потом поверил призывам манапов к священной войне и принял их: вера людей в своих вождей всегда превышает необходимый уровень разумности. И жертвой резни стали в основном русские поселения и малочисленные гарнизоны. Оружия у восставших оказалось мало: бились  хозяйственными  топорами,  старинными  дедовскими  саблями  и охотничьими мылтыками1.  Где  позволяла местность – закидывали проходящие  воинские части камнями, как, к примеру, в Кемине. Вскоре они ощутили свою слабость. Тогда кто-то очень умный из них предложил спустить воды Иссык-Куля в русло реки Чу, чтобы затопить неверных,  расселившихся по всей благословенной долине. Закипела работа киргизской черноты, прорывающей канал... Но они не успели – слишком великий объём земли надо было перекидать кетменями. Почти как на строительстве ирригационной системы каналов инженера Васильева. Однако копали всерьёз – за полвека ни люди, ни природа не смогли затереть следы великого рытья, они сохранились до восьмидесятых годов как напоминание о былом.
     Когда же власти, наконец, собрали силы в виде регулярных войск и казаков,  способные противостоять неудержимой ярости киргизов, российские солдаты, казаки, мирные селяне в свою очередь принялись гнать киргизов. И вешать тех русских переселенцев, что посмели стать на сторону азиатов. А после завершения ратных дел по  уничтожению и изгнанию непокорных, царское правительство в Туркестане, под управлением генерал-губернатора Куропаткина, решило переселить киргизов, не участвовавших в восстании и потому уцелевших, в нарынские земли. В резервации.
Население Тянь-Шаня и Ала-Тоо от резерваций – горькой участи североамериканских индейцев – спасли революция и духовность россиян: варварство и бессмысленная жестокость, присущие  американцам, в русских людях составляет значительно меньшую долю...

     Пока Пётр вёл внимательно слушавших спутников по тропам истории российско-азиатских взаимоотношений, все они на современном, но морально и материально устаревшем автомобиле “ГАЗ-69” въехали в Боомское ущелье. По правой стороне его – то по склону, метров на десять выше автотрассы, то вровень с нею, по дну ущелья,– бежала линия железной дороги от столицы к Озеру. Слева, привлекая внимание проезжающих, прыгая через громадные валуны и через россыпь более мелких камней, нёсся бесконечный бурлящий поток чистой, до зеленоватой прозрачности, воды реки Чу. Одной из рек судьбоносного для Азии и Европы Семиречья, из которого выходили и мчались на конях валы степняков-завоевателей. А над ней, на склонах высоко над стремниной то и дело появлялись изваяния животных: горных козлов, снежного барса, беркута. И охотника, стреляющего из лука.
Вера, утомлённая чужой историей, стала отвлекаться сама и отвлекать других от повествования,  обращая  их  внимание   к  живым  и  искусственным  картинам гор.  То  и
________________
1 Мылтык – старинное фитильное ружьё, заряжавшееся со ствола

дело вскрикивая, она просила притормозить, чтобы успеть сфотографировать неожиданно возникающие фигуры.
     Виталий, как бы подытоживая историю заселения Тянь-Шаня в изложении Петра, отметил, ни к кому конкретно не обращаясь:
     – Территория Киргизстана – место, куда бегут и куда ссылают.
     – Почему так? – заинтересовался услышанным Николай Фёдорович.
     – Кто знает? Может, земля такая соблазнительная...  Ещё до переселения сюда киргизов с Алтая и Енисея здесь уже была высокая культура. И потом – тоже: здесь было около шестнадцати городов. До тех пор, пока не пришёл Чингисхан и не разрушил почти все города. А с прошлого века стали переселяться русские, украинцы, дунгане, уйгуры. Потом,  до войны,  во  время  неё  и  после,  сюда и в Казахстан сослали корейцев, немцев, кавказцев. И вообще, здесь собраны все нации СССР, и до сих пор люди  из  разных краёв едут к нам.
     –  Смешение  языков  и нравов, – охарактеризовала Вера. – Как вы здесь живёте?
     –  Как здесь вообще можно жить? – уточнила вопрос её мать, имея в виду не то, что отметила Вера, а своё впечатление от увиденного ею за короткое время в Киргизии.
     – Хорошо живём, – не сдержав своей прямолинейной правдивости, похвастал Виталий  и для убедительности заявил: – Вообще-то, уровень культуры сейчас здесь выше, чем в России и даже выше, чем в Москве. Так что уживаемся.

 

Река Чу в Боомском ущелье

     Пётр хмыкнул и значительно ощерился в улыбке. Наталья Николаевна, которой не  понравилась превосходная оценка местной культуры, будучи так же не в силах  сдерживать свою прямолинейность, проговорила:
     – Как это выше?! У вас много театров и музеев? Искусство здесь лучше? Что у вас можно назвать культурой – это ваше кафе с дурацкими лагманами и воняющими?..
     – Остановись! – прозвучал резкий голос полковника, прерывающий высказывание  возмущённой женщиной своего мнения о людях и нравах Средней Азии.
     Наталья Николаевна ошеломлённо замолчала, и в салоне, как недавно в кафе, повисла гнетущая тишина, которой очень контрастировали добродушное урчание двигателя,  спокойное шуршание шин по асфальту дороги и неугомонный гул древней реки. Восстанавливать вновь разрушенный и не  устанавливающийся мир в компании в очередной раз взялся Пётр, поскольку остальные, конечно же, за  исключением  Натальи  Николаевны, чувствовали себя неловко.
Виталий был недоволен собой за своё неуместное высказывание, пусть и справедливое и не раз уже спровоцированное оскорбляющими репликами пассажирки; полковнику было неловко из-за того, что жена его в  чужой машине, в чуждой для неё среде позволяла себе осуждение людей и нравов в своей привычной высокомерной манере; Вера, жалея мать, не была склонна терять расположение Петра и его друга, тем более, что тот вёз их в далёкий и непонятный город. Наталья Николаевна была попросту оскорблена. Её оскорбляла поездка, её оскорбил водитель нелепой машины, навязавший свою услугу; её оскорбил муж, не только не отказавшийся от услуги, но и посмевший унижать её одёргиваниями... Ничего, время придёт, она всё поставит на положенные ему места... Чтобы определиться со своим отношением к водителю, который заявил, будто он занимает какой-то важный пост в области, в городе, куда она едет, Наталья Николаевна свела его роль только к роли водителя служебной машины: кучера, денщика. Ну, а муж – муж своё получит, когда они останутся одни, без этих молодых плебеев. 
Пётр не стал поправлять Виталия и успокаивать Наталью Николаевну. Напротив, он, и защищая край свой, и утверждая позицию друга, заявил:
     – Виталий прав: уровень культуры определяет культура народа, а не количество театров и музеев для избранных... Кстати, нашего художника-декоратора Арефьева  пригласил Большой театр оформлять спектакли. И большинство известных московских артистов родом из окраин и глубинки российской. Разве не так? – Подождав и не дождавшись ответа на риторический свой вопрос, он продолжил: – Культура народа выражается в отношении людей  друг к другу,  в отношении людей к своему городу или селу, в отношении к природе. Наша азиатская культура отличается от российской тем, что здесь, при наших многонациональности и столпотворении, меньше хамства, меньше грязи в обществе и на улицах. В Азии живёт русский, но совсем другой народ, не тот, что в центральной России. И украинцы азиатские не такие, как на Украине. Здесь русские больше работают и меньше пьют, чем соплеменники в подмосковных и рязанских областях. У нас только молодёжь, да и то в определённом состоянии, позволяет себе грубость и неуважение к другим.
     Пётр говорил без обычной своей улыбки, тембром голоса и тоном заставляя слушателей, как возможных оппонентов, уважительно воспринимать сказанное им. Но Наталью Николаевну трудно было смутить любой аргументацией – никогда и ни от кого Наталья Николаевна не воспринимала аргументов. И само понятие “аргумент” для неё не существовало в принципе, а имело смысл лишь, когда она, Наталья Николаевна, употребляла это слово в качестве своих доводов. Потому, ничуть не восприняв убедительную, наполненную патриотическим пафосом речь Петра, она как-то покойно, кивая в так словам головой, съехидничала:
     – То-то у источника возле автобуса старый киргиз с русским водителем ругался...
     Виталий вздохнул и медленно выдохнул. Он подумал о том, что остановить Наталью Николаевну может только скала  (а  впрочем, кто её, эту особу, знает?!).
     – Я видел, – совершенно копируя Наталью Николаевну и так же покойно улыбаясь,  ответил ей Пётр: для него Наталья Николаевна не представляла трудности в полемике, а  переговорить или переубедить его без его добровольного желания никому практически ещё не удавалось. – И вы видели и слышали, что старик просил подвезти его, а водитель, который, кстати, из России – на автобусе номера свердловские, – послал его по знаменитому русскому адресу.
     Виталий улыбнулся, восхищаясь способностями Петра; полковник тоже  улыбнулся, довольный воздействием на его жену спокойной убедительности Петровой речи. А Прохоренко, вкладывая последний камень в основу своего утверждения, сказал:
     – Киргизы скорее друг с другом будут ссориться, чем с русскими. Это – не узбеки. В Оше, правда, могут встретиться киргизы, не любящие пришлых иноземцев, но таких мало. Вообще киргизы и казахи очень лояльно относятся к русским.
     – Только к русским? – спросил Баранов.
     – Знаете, Николай Фёдорович, паспорт ведь никто не спрашивает, так что всех,  кто не имеет выраженных национальных черт, здесь считают русскими. Так, Виталий?
     – Так, Петро, так: не спрашивают и всё тут, – изобразил “огорчение” Виталий. – И все мы здесь – русские, хоть кто мы ни будь. Ты не отвлекай меня, а продолжай выдавать свои занимательные истории.
     – Да я все уже выдал. А вот ты,  помнится, обещал рассказать о корреспонденте. Кто он такой?
     – Какой корреспондент? А, тот, что о тебе сообщил? Да Бог с ним, дался он тебе, этот зануда и...
     – Ты что, поссорился с ним?
     – Я? Нет, с чего ты взял? – Виталий посмотрел в боковое окно, припоминая. – Он получил место в моём номере – я в гостинице, в двухместном живу. Сначала обычные разговоры – вот тогда я и узнал о тебе и о Викторе, – а потом его повело на мораль. В это время я книгу о войне читал, ну и произнёс на его реплику что-то вроде того, что я под танк не полезу. Корреспондента мой отказ так возмутил, что он стал критиковать меня и выворачивать наизнанку всю мою суть. Ярлык повесил. Я говорю ему, что согласен с его критикой, только попросил, чтобы он в газету об этом не писал. А он объяснил мне, что никому это не интересно. Потом я его спросил, по указаниям он пишет или свои идеи выдаёт; он мне отвечает: “Кто же  мне разрешит своё писать? Конечно, что укажут”. Я спрашиваю его: “Что же ты под танк не лезешь?” Замолчал, знаешь, ваш комсомольский трибун, обиделся. А я так, между прочим, добавил: “Я под трактором уже побывал, так что знаю, что такое гусеницы”. Ну, тут его понесло... Он весь извёлся, чуть на пупе не вертелся, просил, чтобы я поведал ему эту историю... Таким вот образом я и пообщался с ним. Доволен?
     Пётр так весело смеялся, улавливая в коротких небрежных фразах происшедшие события,  что даже Баранов с дочерью засмеялись.
     – И ты так и не раскололся?
     – Конечно, нет. Чтобы этот моралист ещё один ярлык на меня навесил? Увольте, пусть в других местах сюжеты ищут твои комсомольцы-скрипопёры.
     Пётр снова засмеялся, потом спросил, соблазнительно улыбаясь:
     – А мне тоже не расскажешь?
     – Да нечего, Петрусь, рассказывать. Просто сонный тракторист наехал на меня сзади, а когда увидел, что сделал, остановился...
     – Как остановился?! – воскликнула Вера. – Прямо на вас?
     – И он тебя не размазал? – со скепсисом и иронией спросил Пётр.
     – На моей ноге остановился, – ответил Виталий Вере. Посмотрев на Петра, пояснил: – Не на грудь же я брал этот трактор с его трактористом. Как только почувствовал, что нога потяжелела, оглянулся и сразу в сторону свалился, оставив пострадавшую свою часть под  гусеницей. До тракториста с минуту, наверное, доходило моё объяснение, кто он такой и что ему надо с меня съехать. Когда дошло – он так и сделал. Ну и всё.
     – И что потом? – спросил Пётр, когда после тишины ошеломления в салоне отзвучал хохот.
     – Да ничего. Тракторист со страху бросил пить, а я немного похромал. Дело в тундре было, там мох, знаешь, а он мягкий. И на ногах – кирзовые сапоги, они не дали гусеницам разорвать мышцы на клочки и ниточки.
     – Ну, ты даёшь! Представляю себе лицо этого тракториста... Ты что, таким образом с пьянством в тайге боролся?.. – полюбопытствовал Пётр. – Расскажу Виктору, пусть посмеётся над твоим подвигом.
     – Валяй, если больше нечего делать. Чего только обо мне не говорят – привык уже… Но тому корреспонденту не рассказывай.
     – Ты что, герой многих романов?
  – Да какой там герой – так себе, не пришей собаке хвост…
  – Ну, вижу, скромности у тебя не убавилось…
  – Могу с тобой поделиться – сколько отвесить?
  – И что о тебе ещё рассказывают
  – А кому что сочинится, то и рассказывают. Живу тихо, никого не трогаю, порой даже помощь оказываю по силёнкам своим, а глядишь – и в дерьме, миль пардон, искупали ни за что, ни про что. Так что забудь – ты меня знаешь, что тебе ещё надо?
     – Слушай, Виталь, а фамилия корреспондента не Борисенко ли? Не он был?
     – Не знаю я  его фамилии вообще. Молодой и зелёный он – это я помню. А что?
     – Помнится он о тебе рассказывал, только фамилию твою как-то иначе называл, так что я и не думал, что это он о тебе плетёт.
     – Что же он поведал миру обо мне?
     – Он рассказывал такое, что хоть дело заводи...
     Виталий с удивлением посмотрел на Петра. Покачал головой:
     – Ну, вот видишь? А спрашиваешь, что обо мне рассказывают. И откуда вы таких писателей добываете? Он же меня  только вечер в гостинице видел, а утром уехал домой...
     – Значит, было такое, что он, как корреспондент, сумел узнать, – раздался сзади голос Натальи Николаевны, улучившей момент отомстить водителю за культуру и за все свои страдания.
     Виталий резко надавил на тормоз, но тут же снял ногу. Однако машина дёрнулась, и всех качнуло вперёд.
     – Осторожнее!!  Водить научитесь! – взвизгнула Наталья Николаевна.
     – Ты чего? – спросил не видящий никакого препятствия Пётр.
     Он не мог держаться одной своею рукой за что-либо и вообще сидел расслабленно и потому едва успел упереться ногами, чтобы не удариться о стекло.
     – Ничего, рефлекс, – сквозь зубы ответил Виталий и, сжав рукой колено Петра, сказал: – Извини, пожалуйста.
     – Это вы нас извините, пожалуйста, – протянув к Виталию руку, произнёс Николай Фёдорович: – Наталья  Николаевна  немного забылась.
     – Мама, ты оскорбила Виталия. За что? – довольно отчётливо спросила Вера.
     Наталья Николаевна не отвечала. Она сидела, глядя вперёд, и на лице её была улыбка удовлетворения.
     Полуобернувшись к полковнику, Виталий сказал:
     – Ладно. И вы извините меня. Прошу только впредь оставить в покое мою честь и достоинство народа, среди которого я живу. Русского, киргизского – всякого. Мы здесь действительно другие, вы нас не знаете и потому постарайтесь не судить о нас. Никак.
     – А вы,  пожалуй, броситесь под танк, – заметил Николай Фёдорович спустя время, в течение которого он с любопытством анализировал ситуацию и сопоставлял Петра и Виталия с уже привычным ему кругом знакомых.
     – Никто этого не знает, пока не попадёт туда, – не сразу и неохотно отозвался Виталий и снова надолго замолчал, предоставив пассажиров самим себе.
     Впрочем, и те почти ничего не говорили – информации, выданной Петром, москвичам хватило с избытком, а конфликтная напряжённость утомляла. Лишь изредка пассажиры указывали друг другу на новые виды гор, на буйство реки, на заросли облепихи в её пойме. А вскоре впереди появилось великое киргизское Озеро – Иссык-Куль, своей удивительной белесой синевой и бескрайностью утонувшее в мареве солнечного сияния.

     Въехали в открытый всем ветрам и продуваемый ими город Рыбачье. Виталий довёз Петра до самого городского комитета комсомола. Не выходя из машины, стали прощаться:
     – Ну что ж, Петрусь, бывай. Приезжай с дружественным, официальным или неофициальным визитом в Нарын.
     – Ладно, приеду, если Виктор отпустит. И ты появись у нас. Или хоть позвони, как вспомнишь. Скажи свой телефон и запиши мой.
     Друзья достали записные книжки, продиктовали адреса и номера телефонов. Выбираясь из машины, Пётр спросил:
     – Вы сразу в Нарын или покупаться в Иссык-Куле проедете?
     – Не получится поехать к Иссык-Кулю. Меня, наверное, уже ждут в “Мехлесхозе”. Он на выезде, так что сейчас же едем обратно, – отказался Виталий от удовольствия окунуться в воды горного озера. Обернувшись к полковнику, он уточнил: – Это минут на десять, Николай Фёдорович.
     – А что тебе до этого “Мехлесхоза”? – удивился Пётр. – Это же не твоя область.
     – Рыбачинский лесхоз обслуживает и Нарынскую область. А заехать надо потому,  что у этих чудаков ЧП  случилось: к ним как-то в конце недели к вечеру привезли саженцы. В это время  в конторе никого уже не было, так что их принял сторож. Сложил он саженцы в складе и запер для надёжности. Директору сказал только в понедельник...
     – Так они же наверняка погибли, – выразил своё  непонимание Николай Фёдорович.
     – Да, погибли. Сторож – киргиз, он по своей природе никогда посадкой деревьев не занимался и не знал, как обращаться с саженцами. И его никто не предупредил. Вот теперь мне, как заказчику, приходится решать с лесниками эту проблему.
     – Дела,.. – протянул Пётр. – Ну, бывай. Сиди, не вылезай. Давай лапу, бродяга.
     Прощаясь с москвичами, Пётр уточнил с ними день их приезда в Пржевальск и сиятельно всем улыбнулся.

     С подрядчиками Виталий все вопросы решил, подписав акты списания саженцев, как и предполагал, за десять минут. Скоро его машина мчалась с возможной для неё скоростью по довольно пустынной дороге в  Нарын.
     Как и чем Барановы заполнили ожидание водителя у  леспромхоза, Виталий не знал,  однако атмосфера в салоне ощущалась звеняще-натянутой. В пути никто из семьи не обращался к другим и не комментировал открывающиеся картины. Даже Наталья Николаевна не стонала удручённо, как делала она до сих пор в течение всего предыдущего времени, хотя здесь пейзаж был и для неизысканного вкуса совершенно неприглядным: ни рек, ни зелени, ни сколько-нибудь интересных скал. Лишь солонцы и пески с чахлой растительностью да однообразно серые склоны. А жара и неопределённая дальность дороги на этом участке особенно утомляли всех, кто впервые ехал из Фрунзе в Нарын.
     Николай Фёдорович, пока стояли у лесхоза, перебрался на первое сидение, чем облегчил положение супруги. А обосновавшись впереди, преобразился: с его облика исчезла тень зависимости, стеснённости обстоятельствами путешественника и пассажира чужого транспорта. Теперь он – совершенно непроизвольно, рефлекторно – вернул себе своё лицо командира, сидящего в боевой или в служебно-штабной  машине... Он тоже не разговаривал. Только увидев Орто-Токойское водохранилище, по-деловому спросил, что за озеро они проезжают. Виталий взглянул на него обновлённого и односложно объяснил, что это за водоём и для чего он был создан, напомнил о гидротехнической системе инженера Васильева.
     Предоставив пассажирам самостоятельно наслаждаться горным ландшафтом, он молча вёл автомобиль. И размышлял над нелепостями соцэкономики государства, позволяющей губить многолетний труд сотен людей, тратить деньги, срывать облесение нуждающейся в восстановлении плодородия горной области... Списали погибшие саженцы – и вся недолга: виноватых-то нет! И в то же время никому не позволительно распорядиться своим личным трудом – прокуратура с ОБХСС составят уголовное дело по хищению  и спекуляции сразу, как только уличат в частнособственническом интересе любого честного труженика.

     До Кочкорки,  первого на пути в Нарын райцентра области, доехали быстро. Глянув на указатель топлива в баке, Виталий свернул с главной, прямой трассы, идущей через районное село, на объездную дорогу, на которой расположилась автозаправочная станция: перед  перевалом надо было долить бензина в полупустой уже бак. Неизвестно, как поведёт себя капитально отремонтированный автомобиль на перевале Долон. Виталия этот невзрачный с виду перевал удивлял всякий раз, когда приходилось проезжать его – вроде как некрутой северный подъём у него до отметки 3030 метров, а на его склонах или у их подножия то и дело можно было увидеть перевернувшуюся машину.
На АЗС оказалась типичная летняя ситуация – очередь из грузовиков, жаждущих бензина. Чтобы заправить свой “газик”, Виталию потребовалось в хвосте “ЗИЛа-130” пятнадцать минут добираться до бензоколонки, передвигаясь рывками по нескольку метров, то включая, то выключая двигатель. Разумеется, что манёвры автомобиля тут  же испортили настроение Натальи Николаевны, издёрганной уже физически и душевно, и её раздражение вновь обрело прочную основу. В отличие от своего полковника, она не приняла предложение Виталия прогуляться в стороне от толкотни машин и бензиновых испарений, пока он будет заправлять автомобиль. Потому что принять его предложение значило бы для Натальи Николаевны подвергнуть себя неудобствам вставания и усаживания, а главное – в какой-то мере подчиниться грубому водителю и впасть в зависимость от его распоряжений.  К тому же надо было бы  общаться с мужем,  которому час назад она уже высказалась. Оставшись в машине с дочерью, Наталья Николаевна пыталась общаться с нею, но её речи то и дело перебивались очередным включением зажигания, несколькими метрами отнюдь не плавного перемещения  и остановками, отчего её стало поташнивать. В душе её стало быстро нарастать напряжение,  грозя великолепной бурей, и её барометр уже зашкалило. Недоставало лишь чего-то достойного для праведного взрыва. Но ведь если что-то нужно, оно всегда появляется – и достойное  образовалось вскоре...
     Заполнив бак,  Виталий  вывел машину на трассу и притормозил, чтобы полковник мог сесть, и пока тот подходил, внимание его привлекла отразившаяся в наружном зеркальце  небольшая  группа людей, только что вышедших из служебного автобуса, среди которых он рассмотрел бывшего своего однокурсника, а ныне районного землеустроителя Амана  Айткулова. Причём общавшегося с Олегом Книжником, которого знать вроде как не должен был бы: их пути, насколько  знал  Виталий,  нигде и никогда не пересекались и не
совмещались. Оба же они разговаривали с кем-то третьим, стоявшим к Виталию спиной.
     Удивлённый Виталий открыл дверцу и окликнул:
     – Олег!  Аман!
     Третий собеседник обернулся на голос, и Виталий бросился из машины вон, громко и радостно крича: “Арсе-ений!!!” Третьим собеседником оказался его родственник и друг  Арсений,  по которому он соскучился и о котором с нежностью вспоминал утром этого дня. Арсений круто повернулся, засмеялся, поспешил навстречу; братья столкнулись и закружились, сжимая друг друга в объятиях. И день, для Виталий ставший уже длинным из-за состоявшихся уже встреч, впечатлений и несуразных склок в пути, намного удлинился этой неожиданной, долгожданной, радостной и многообещающей встречей...
     Разрывая свои объятья, братья смотрели друг на друга, смеялись, перебрасывались репликами, которые сразу же забывали, и снова обнимались. Аман и Олег подошли, но не стали прерывать их тискания. Веселясь и подначивая, они терпеливо ждали своей очереди на получения доли радости от встречи – им это было не к спеху: с Виталием оба встречались по нескольку раз в год. И когда очередь настала, они были вознаграждены наслаждением от его изумления неожиданной встречей в горной глуши, честно и полно им выраженным: Виталий, проявив Арсению первую вспышку чувств, ещё раз удивлённо оглядел всех троих и, счастливо их  приветствуя, спросил у Арсения и у Олега:
     – Как вы встретились с Аманом?  И вообще,  что вы  делаете здесь, в этом краю, куда даже не всякая птица залетает? Поехали ко мне, в чудный город Нарынград!
     – О, Виталий, – насмешливо воскликнул Арсений, – да ты никак поэтом стал!.. Что мы здесь делаем... Аман, объясни Виталию, что мы здесь делаем. Впрочем, подожди – сначала я скажу. Я, Виталик,  прилетел на днях из Донецка; встретил в аэропорту Олега на его рабочем месте,  а он – ты ведь знаешь его страсть к горным тропам? – вот он уговорил меня съездить на Сонг-Кёль. Даже приодел меня, видишь? – показал Арсений на своё альпинистское облачение, которым перед выездом в горы его обеспечил Олег, подобрав подходящие по размеру и изношенности брюки и куртку. Олег его даже ледорубом вооружил, чтобы было с кем полазать по скалам на стоянках. – Мне это было кстати – потом объясню почему, – и мы в компании его друзей-чиновников поехали. Здесь зашли к Аману за картой, а он вместо Сонг-Кёля предложил другое озеро на джайлоо, где сейчас проводится большой той. Мы, естественно, согласились. А к тебе я собирался заехать после экскурсии... Так может, ты с нами поедешь? Аман, теперь ты объясни своему начальнику, куда нас везёшь.
     Аман объяснил распорядительно, без этических сносок, сходу заявляя:
     – Вот хорошо, что ты здесь – поедешь с нами.
     Айткулов, как работник районного управления сельского хозяйства иерархически  находился в определённом подчинении у Виталия, однако не стеснялся пренебрегать святым для киргизов законом о рангах и запросто диктовать свои интересы в отношениях со “своим  начальником”. И вообще относиться к нему покровительственно. Это повелось ещё со студенчества по существенным  причинам: у Амана в ту безмятежную для молодых сокурсников пору уже был значительный жизненный опыт и его личные проблемы  отягощались семейными – отслужив в армии,  он женился и к третьему курсу стал отцом.  И он был старше возрастом. Всё это и  позволяло ему взирать на “молодёжь” покровительственно, начальствовать над нею и упрощать с областным начальником  взаимоотношения. Потому Айткулов так простецки сейчас и обошёлся с  Виталием.
     – И куда это? – иронически полюбопытствовал Виталий
     – Помнишь Совета Байтемирова из колхоза,  в котором ты был на сакмане1?   
     – Помню.  И что с ним?
     – Ему дали звание Героя Соцтруда, и сегодня в горах той по этому поводу. Я скажу своему начальству, что приехал с тобой.
     – А я должен ехать? – с той же иронией спросил его  Виталий.
     – Конечно. Ты когда-нибудь видел настоящий той? Там всё будет: скачки, борьба, песни, угощение.
     – Интересно. Надо подумать. А вы знаете, – снова обратился к Олегу и Арсению Виталий, – со мной недавно был Пётр:  я его из Фрунзе до Рыбачья вёз, час-полтора назад расстались.
     – Как жаль,  что мы не встретились, –  огорчился  Арсений. – Его в нашей компании сейчас не достаёт.
     – Да. Как в те годы, когда мы по ночам после дежурства пили вино, – согласился с ним Олег.
     – Вы у источника останавливались? – спросил Арсений.
     – Да, обедали там. И вы?..
     – Я же видел твою машину!.. Не судьба, видно. Ладно, время у меня есть, потому что отпуск только начался,  так что повидаемся. Ну, ты что? Едешь с нами?
___________________
 1 Сакман – расплод овец. На сакман – авральные сезонные работы – посылались в помощь чабанам     инженеры, медработники и иное городское население.
     – Мне нужно решить этот вопрос с моими  попутчиками. Полковник с семьёй. Они – знакомые Петра, москвичи. Едут в Нарын.
     – Настоящий полковник? – полюбопытствовал Олег.
     – Не спрашивал, насколько он настоящий. Для чего ему Нарын – тоже не знаю.
     – Пусть едет с нами, – гостеприимно распорядился Аман.
     – Ладно. Вы постойте здесь, а я поговорю с ними.
     Виталий пошёл к машине,  сел в салон и обратился к Баранову:
     – Николай Фёдорович, здесь мои друзья. Мы с ними давно не виделись, а они едут на одно мероприятие в горы и хотят, чтобы я присоединился к ним. И вас приглашают. Там на летнем пастбище праздник намечается. Нет ли у вас желания поехать с нами? Вам в Нарын срочно надо?
     – Мы едем в гости к моему младшему брату. Он офицер-пограничник... Не встречались?
     –  Нет, я не общаюсь с военными, – они как-то закрыто живут. Брат вас сегодня ждёт?
     – Молодой человек, – решительный тон и напор Натальи Николаевны разрушили наметившееся было душевное сближение, – вы взялись  довезти нас до места, так будьте добры, везите. Что это такое: то леспромхоз, то дурацкая автозаправка, то какие-то друзья. А теперь ещё в горы ехать надо – итак сплошные горы кругом. Это у вас культурой считается?!
     Говорила не светская дама, не женщина, говорила разъярённая кошка. И то, как она говорила, наращивая мощь выплёскиваемой ярости, показывало,  что Наталья Николаевна
уже не владеет собой, что буря, долгое время собиравшаяся в пути от Фрунзе досюда – или ещё раньше – и время от времени прорывавшаяся, наконец, всерьёз и полно разразилась.  И как и что она будет разносить – это в скором времени предстояло узнать всем присутствующим...
     Виталий перевёл дыхание и негромко спросил у Баранова:
     – Скажите, пожалуйста, Николай Фёдорович, у вас была или есть персональная машина?
     – Да, была, – ответил полковник. – А что?
     – Ваша жена пользовалась ею?
     Полковничью жену Баранову, никогда не терпевшую расспросов о себе, а тем более  в её теперешнем состоянии, даже качнуло вперёд, к водителю силой её гнева, когда она очень громко – так громко, что это стало слышно далеко за пределами автомобиля, – выкрикнула:
     – Вам что за дело? Вы что суётесь не в свои дела?
     Муж её, помедлив, коротко кивнул и ответил резко, поняв суть вопроса:
     – Да.
     Обернувшись к Барановой, Виталий сказал ей:
     – Сейчас, Наталья Николаевна, вам придётся забыть об этом. Если бы вы просто отказались ехать, я довёз бы вас до центра, откуда ходят автобусы. Теперь придётся  дойти пешком, – он говорил презрительно, но со всех сил скрывая своё презрение к этой женщине: – Здесь недалеко – всего пара километров. – Отвернувшись от задохнувшейся возмущением и побледневшей женщины, он снова обратился к полковнику: – Вы можете и здесь, на заправке, договориться с водителями и на  двух грузовиках  доехать. Через три часа будете на месте.
     Полковник задумался ненадолго, потом спросил:
     – Этот праздник, он что, действительно интересен?
     Виталий, всё время совместного путешествия слушая, как говорит полковник, давно уже проникся уважением к нему. Отношение Виталия к Баранову перерастало из первой оценки полковника как номенклатурного, хорошо устроившегося  в жизни москвича, в осознание им своего непонимания  душевной глубины полковника и в почтение к нему.  Или в – своего рода – азиатскую почтительность. Эта трансформация происходила под воздействием самого Баранова: тем, как он принял предложение Петра ехать далеко в горы на неудобной машине; его интересом к местным географии и истории; способностью легко вписываться в обычаи и нравы новых для себя условий обитания; и, наконец, его долготерпением к склочности и стервозности жены.
     – О чём ты с ним говоришь,  Николай?! – нашло выход истеричное состояние Натальи Николаевны. – Он мне нагрубил, обманул нас, а ты говоришь с ним о каком-то празднике!
     Виталий уже готов был открыть дверь со стороны Барановой, чтобы выпроводить её, но не успел:
     – Прекрати истерику, – негромко, равнодушно и устало, но отчётливо произнёс  Николай Фёдорович и в ожидании ответа посмотрел на Виталия.
     – Сколько живу здесь, Николай Фёдорович, ни разу не пришлось видеть той во всей программе. Только от отца слышал да немного читал об этом. Его стоит видеть – я сам хочу побывать на этом празднике.
     – А что такое той?
     – Той – самое радостное и демократичное, может быть, событие в жизни киргизов.  Хотя и в нём соблюдается чинопочитание. Но участвуют все, независимо от социального положения. По своей сути той – это прошлое народа с элементами мистицизма,  оккультности. Он – радость души киргизов... Вы знаете, Николай Фёдорович, рассказать,  что такое той – невозможно. Его надо испытать, почувствовать. Сегодняшний той посвящён присвоению звания Героя Социалистического Труда одному чабану. Конечно, были поздравления и пирушки с руководителями и чиновниками, но киргизы – народ родовых традиций, и все односельчане считают себя причастными к событию. Да и все руководители ресторанам предпочитают народный вариант. Поэтому и организован той, и он должен быть хорошим, настоящим.
     – Вы меня убедили, Виталий Тимофеевич. Мы приехали в Киргизию, значит надо в ней увидеть всё, что можно и что будет дано. Мы едем с вами. Только скажите... Это долго продолжается?
     – Не знаю, Николай Фёдорович. Всё будет зависеть от программы и от того, как нас примут. Ну и от собственного восприятия.
     – Ну  что  ж,  я смотрю – ваши друзья ждут нашего решения. Скажите им, что можно ехать.
     Наталья Николаевна, прикусив губу, выдержала общение мужа с Виталием и терпеливо дождалась, пока водитель вышел из машины. Но едва Виталий прикрыл дверь, она отпустила себя. В словах, прозвучавших зло и громко – без намерения сделать их  достоянием тех, кто мог бы их услышать, а по природной сути высказывать мужу и о нём в любой момент всё, чего тот достоин, – было обещание никогда не забыть этой поездки. И были соответствующие её состоянию и мировосприятию эпитеты...
     Автобус, привёзший туристов, заправился и уже выкатывал на дорогу. Его пассажиры устремились к нему, только троица друзей осталась на месте, дожидаясь Виталия.
     – Договорился? – спросил Олег.
     – Да. Полковник решил, что ему надо посмотреть на киргизский праздник, так что едем.
     – Вот хорошо, – одобрил решение Баранова Аман. – Теперь я  скажу  начальству, что это из-за московского полковника мы приехали.
     – Ну и ладно, так и говори. А то ишь чего надумал – на мне решил в рай въехать.  Арсений, садись в мою машину – с Олегом  и Аманом ты уже наговорился, теперь моя очередь. А ты,  райзем, давай поезжай на автобусе впереди, показывай дорогу.

     Виталий вёл “газик” на удалении от автобуса, поднимавшего пыль с  гравийного полотна шоссе, и засыпал Арсения вопросами, тут же перебивая его ответы шутливой репликой или останавливал его попытку начать исповедь, чтобы показать ему места Кочкорской долины, которые успел отметить своим пребыванием. Между своим суесловием вклинил – с типичной для себя насмешливостью – повесть о том, как колхоз делал Совета Байтемирова, в гости к которому они сейчас ехали, рядового, но расторопного чабана, Героем Социалистического труда, обеспечивая его отару лучшими овцематками и хорошими кормами – за счёт других отар и чабанов.
     – Обычная ситуация, – отреагировал Арсений на  распространённый в стране метод возвеличивания Его Сиятельства Труженика.
Не оставаясь в долгу перед Виталием, он сам то и дело подбрасывал тому вопросы-намёки, оценивал его внешность, любопытствовал, как ему удалось урвать областной чин, – они очень соскучились  друг по другу и оттого долго не могли обуздать свои эмоции, чтобы вести речь последовательно или, хотя бы, понятно для других слушателей. Наконец, выдав очередную серию подначек в адрес друг друга, они одновременно сделали паузу в излиянии чувств, и Виталий повелел: “Ну всё – валяй, рассказывай”. И Арсений начал повествовать о себе.  Но он едва произнёс фразу: “Когда  ты скрылся в тайге...”, как тут же, перебивая себя, опять свернул тему к Виталию
– Кстати, ты так внезапно это сделал, что я подумал, будто ты, в самом деле, от кого-то сбежал. От кого? Признавайся...
– Ты, милый мой, на меня больше не отвлекайся, хватит. О себе рассказывай, – нежно улыбаясь, огрызнулся Виталий. – Я потом исповедаюсь. Давай с начала и по порядку.
     – Ну ладно, слушай, – усмехнулся Арсений. – Итак, в горе от разлуки с тобой и по иным ещё резонам собрал я кое-какие вещи, взял брата – он только что школу окончил, – простился со всеми и поехал на батькiвщiну батькiв...
     – Куда?!
     – На родину предков,  если тебе по-русски проще. В Донецк. Из-за отсутствия наличия прописки с трудом устроился на работу. А пошёл я в строительные рабочие плотником-бетонщиком третьего разряда. Это так удивило ребят из  комсомольской  организации, что  они сразу же избрали меня в бюро комитета комсомола управления “Заводстрой” и в комитет комсомола треста “Донецкметаллургстрой” одновременно. А поскольку я проговорился о своей бывшей деятельности в комсомольском оперативном отряде,  назначили меня организовывать и курировать деятельность трестовского отряда. Что меня и сгубило. Не сразу, конечно, через пару лет...
     – Что сгубило? Отряд?
     – Нет, – Арсений грустно и тепло улыбнулся. – В отряде  были хорошие ребята, и  вообще  всё там было хорошо. Но как-то так случилось, что совпало несколько событий  и  от их  совмещения возникла искра, а там и пламя разгорелось.
      –  Я знаю, что ты лирик и философ, так что можешь это не подтверждать. Ты суть мне поведай.
– Это и есть суть. Через два года от начала моей рабочей карьеры приняли меня кандидатом в КПСС.
     – И ты, брат?
     – Что? В партию? Ты тоже вступил?
     – Тоже. И также через два года. А ещё через год стал полноправным членом партии.  Так что поздравляю тебя и принимаю твои поздравления.
     – Тебя, Виталик, я поздравляю... – положив руку на плечо счастливого товарища,  сказал  Арсений. – А меня – не надо. Ты послушай и всё сам поймёшь...  В тот же период в Ленинском райотделе милиции, при котором действовал наш отряд, появился новый замполит – Петров,  а на “Опорном пункте” – новый участковый,  некий Цвелодуб. И вот однажды мы встретились...  Я после тяжёлой  работы  на  ударном сооружении очередного бомбоубежища ранней холодной весной пришёл на “Опорный пункт” проверить  работу оперативников. Нам молодым было весело, мы смеялись... Тут в комнату заходит незнакомый старший лейтенант. Чем ему мой вид не понравился – не знаю: может, в детстве ему мама запрещала смеяться, а может хотел сразу утвердить свой порядок... Приказал он Цвелодубу разобраться со мною. Других инспекторов, моих друзей, в тот момент на месте не было. А молодой и на  многое способный Цвелодуб тоже впервые меня увидел. Он с целой свитой из очень юных пацанов зашёл в комнату, пригласил в свой кабинет и составил там протокол о моём задержании  на  улице  Кирова  в нетрезвом состоянии.
     – Идиотизм, – резко отреагировал Виталий, сворачивая с магистрального районного шоссе на внутрихозяйственную дорогу. Совершенно непрофилированную и даже не сглаженную скрепером или бульдозерами, а так, пробитую сначала гужевым транспортом, а позже укатанную автомобильным, от  которой  пассажиркам  скоро стало грустно из-за непрерывных трясок и укачиваний. – И ты подписал?
     – Я подписал другое, а эти строки он позже приписал. Меня он вообще ни о чём не спрашивал. Он исполнял приказ начальника. А я о своём аморальном поведении узнал уже в управлении. Начальница отдела кадров, она же парторг, выдала мне эту информацию с такой предварительной выволочкой, что до меня не сразу дошло, в чём дело. Тютюнник, эта самая начальница-парторг, очень гневно рассказала мне, что я, только что принятый кандидатом в партию, опозорил их славную организацию.  Ну и  ещё  кое-что  добавила. Когда мне удалось объяснить суть, она посмеялась,  дала неделю сроку,  чтобы я очистился сам и снял пятно с управления. И всё. Родной  коллектив и партийная организация, “воспитавшие” меня, из страха всё же обмараться об меня, не стали вмешиваться и помогать.
     Я отправился к начальнику РОВД, тот приказал этому самому заместителю разобраться и решить вопрос.  Правда,  он выговорил своему заму, но с того, что с гуся вода: наедине со мною замполит сказал,  что я могу хоть в суд подавать, извиняться и изменять что-либо он не станет.  Вот такой он пирожок,  этот замполит. А я ведь хотел работать  участковым инспектором и именно в том, Ленинском, райотделе. Сейчас  думаю, что к счастью тот конфликт с милицией у меня произошёл...  А тогда...  Написал  я генералу – начальнику  областного УВД, – однако об этом узнал райком партии.  Пригласили меня и предложили решить вопрос на партийной комиссии. Я согласился. И зря. Потому что началась волокита на несколько месяцев: Цвелодуб с Петровым не появляются, меня дёргают, заводят душещипательные разговоры... А кончилось дело очень легко и просто. В комиссии  была одна старая большевичка со сталинской закалкой; однажды она сказала: “Чтобы была дисциплина, людей надо бить...”.
– Именно так, – категорично резюмировала Наталья  Николаевна, внимательно  слушавшая рассказ нового для неё человека.
     Наталья Николаевна сразу прониклась симпатией к нему, обратив внимание на деликатные манеры, интеллигентность и мягкое звучание его сильного голоса. Как к нему относиться, она пока не знала, но мнение своё высказать сочла необходимым. Это было необходимо ей и потому, что она всё ещё горела огнём неотмстившей ярости; и ещё ей хотелось разрушить радость встречи ненавистного  водителя с его другом и даже – по возможности – образовать между ними стену из своего монолита.
    Остановившись на миг, воспринимая тон и суть произнесённого, Арсений продолжил жизнеописание:
     – Я её спросил: “А бить будут цвелодубы по указанию замполитов петровых, которые и сейчас не стесняются?” – Этот  вопрос настолько испортил настроение идейной старушки и других членов комиссии, что вывод был сделан незамедлительно: мне не место в партии Ленина.  И очень скоро я был исключён из кандидатов.
     – Что же ты не покаялся, не сослался на молодость и глупость? – со смехом и с удивлением от услышанного спросил  Виталий.
     – Да у меня ещё грехи оказались. Дело в том, что, будучи в то же время ещё и председателем Совета общежития, свою постель я застилал не по принятому стандарту – конвертиком, чтоб простыни белели, – а прикрывал их белизну одеялом. Чтобы не пылилась постель,  и можно было поваляться после работы – как дома на диване.
     – Правильно сделали товарищи, что исключили тебя из наших рядов. Видно плохо тебя  армия научила: у всех всё должно быть одинаково, – патетически  и  гневно воскликнул Виталий. И, указав пальцем  вверх, добавил: – Тем более,  что ты был председателем  Совета  общежития! Ты обязан был вставать раньше всех в своём гуртожитке1, проверять порядок и одинаковость во всём у всех проживающих, а слабосознательных дисциплинарными методами приводить к единому стандарту. А что ты себе позволил?!.
     Полковник Баранов, ощущавший дискомфорт в себе и в салоне автомобиля после  скандала на АЗС –потому что, в сущности, из-за него ни в чём не повинный и совсем незнакомый ни ему, ни его семье Виталий, помогающий им добраться до высокогорного города, оказался вот уже несколько часов оскорбляемым его женой (другой на его месте давно бы уже выгнал таких “попутчиков”), – сочувственно слушал рассказ Арсения о странных злоключениях. И когда Виталий обрушил на друга свой “праведный гнев”, широко и добродушно улыбнулся – Виталий нравился ему всё больше.
     Арсений выслушал убедительную сентенцию  Виталия,  ухмыльнулся и сообщил:
     – Вот так же, примерно, мне сказали и старшие мои товарищи – начальник управления и парторг. Причём они, в отличие от тебя, гневались очень искренне... – И снова ухмыльнувшись, Арсений добавил: – Хорошо  ещё,  что они о более серьёзном не знали – о том, что  я организовал у себя в комнате карточный клуб и в течение года раз по десять в месяц у меня собиралась постоянная компания железобетонщиков и смоловаров проигрывать свою зарплату.
     Виталий от этого сообщения сначала опешил, потом расхохотался, припадая к рулевому колесу, а отсмеявшись, отметил:
– Ты  действительно нахал...  Ну, я играл в карты в тайге – это понятно:  делать там больше нечего, а рабочие – в основном бывшие зеки. А ты-то, аналитик, чего полез в это болото?
     – А вот чтобы узнать,  что же это за болото, что так много людей стремится попасть в него... Год играл и наблюдал, пока не понял всего, что есть в азартных играх, что составляет их основу. А на стройке, кстати, работают те же зеки. И вообще, там можно  встретить  и дегенерата,  и кандидата наук...  Со мною в комнате жил врач, спившийся и отсидевший, но очень интеллигентный. Еще жил жизнью загубленный интеллигентный же юрист.  И мастер производственного обучения по строительству, работавший некогда в колонии.  Врач и юрист в карты не играли, другие кандидаты в пропащие приходили.
     – И что? Чем всё кончилось в твоей эпопее?
     – Тем, что, как я уже сказал, – исключили из “ваших” рядов. И ещё... – из кандидатов в депутаты райсовета.  Да, брат! Оказалось, что меня выдвинули кандидатом в депутаты, а я и не знал... Потом уже мне рассказали,  а  позже из дому написали,  что по московскому радио обо мне говорили.
     – А ты знаешь, – глядя на Арсения,  сказал Виталий, – я тоже слышал в новостях о тебе, как о выдающейся личности из рабочих. Но там столько дифирамбов наговорили, что я подумал, что ослышался или что, наконец, нашёлся какой-нибудь однофамилец.
     – Да, мне пересказывали те речи и слухи... Ну, вот так я и перестал быть кандидатами,  то есть, таким вот образом не состоялся ни как коммунист, ни как руководитель государства в масштабах городского района. Хорошо ещё, что из университета не изгнали как вредную личность: то ли забыли о том, что я учусь, то ли решили, что и без того достаточно наказан. За что только?.. Не скажешь, старший товарищ?
     – Так ты учишься? – не отвечая на каверзный вопрос, спросил Виталий.
     – Да,  учусь. На историческом. Поступил сразу по приезде. Сначала учился на заочном отделении, потом перевёлся на вечернее. После принятия партийной организацией опального для  меня решения я  принял своё: из стройуправления перешёл на работу в лабораторию  университета,  потом, через два года, стал работать в школе.  А сейчас вот  в 
________________
1 Гуртожиток (укр.) –  общежитие
двухмесячном отпуске и собираю материал по истории и культуре Киргизии. Поэтому поехал с Олегом и потому же  принял предложение Амана. Вот такая моя повесть. Теперь ты рассказывай о своих похождениях.
     – Ты женился? – снова спросил Виталий, игнорируя требование Арсения.
     Арсений не стал отвечать, только усмехнулся, и Виталий, знавший его мимику во всех её оттенках, понял, что здесь нечто серьёзное и неприятное, о чём Арсений, способный шутя говорить о любых своих неприятностях, предпочитает не распространяться.
     – Я...  тоже живу сам по себе, – помедлив, произнёс Виталий, и Арсений, приняв его понимание, снова потребовал:
     – Ну, давай, не скромничай, рассказывай, что в тайге делал.
     – Да что тебе тайга? Гнус, комары, болота, буреломы, сырость, холод, голод, пьянки, драки. И каторжная работа. Тайга она и есть тайга. Это тебе не политика и не борьба строительного рабочего с исполнительными и партийными органами  района  в славном городе Донецке.
     Арсений засмеялся и любовно похлопал Виталия по плечу:
     – Акыном ты так и не стал – не научился воспевать увиденное, и репертуар твой ограничивается односложными предложениями.
     – Обижаешь, начальник! – воспротивился Виталий. – Видишь впереди, справа,  кошару?  Там я был на сакмане... Сакман – это расплод овец  и  тяжёлая занудная работа вперемешку с голодом. Киргизы – из учреждений – не  выдерживают, а я два сезона пас здесь овец.
     – Заметно, – негромко, как бы про себя, но чётко выговаривая, произнесла Наталья Николаевна.
     Арсений на её реплику отреагировал удивленным взглядом на Виталия, но тот, не отвечая ни на реплику вздорной женщины, ни на вопрошающий взгляд друга, безмятежно продолжал:
     – Вот об овцах я могу долго рассказывать – они меня многому научили... – Виталий помолчал, ожидая очередной реплики Барановой, и не ошибся – та откровенно хмыкнула. – Бараны очень похожи на людей. В сущности, их поведение – это человеческие поведение и реакции. Всё – то же самое, идентично: разумность некоторых, страх, стадность и боязнь выделиться – большинства. И ещё... – Виталий снова сделал паузу,  улыбнулся и закончил: – капризная вздорность. Особенно, некоторых заносчивых овечек...
     На заднем сидении на миг наступила полнейшая тишина. Потом одновременно расхохотались Арсений и Николай Фёдорович, за ними, не совсем понимая почему, засмеялась Вера. Наталью Николаевну затрясло. Она вскричала:
     – Да как вы смеете!..  Вы...  Как вас там, я к вам обращаюсь, как вы смеете?!.
     – Ко мне? – удивился Виталий, мило улыбнувшись ей в зеркало.. – Что смею? Овечек характеризовать? Кстати, моё имя Виталий Тимофеевич. А ваше?
     – Вы...  Вы откровенный наглец! Как вы смеете!.. Как ты смеешь?! – завосклицала Наталья Николаевна, совсем сорвавшись и уже не в силах ни понять комичность ситуации, ни объяснить причину своего возмущения. – А ты?! Ты-то чего смеёшься и позволяешь ему унижать меня? – набросилась несчастная женщина на мужа.
     Смеявшиеся стихли. Виталий между тем невозмутимо продолжал спрашивать у Натальи Николаевны:
     – Так что я смею и чего я не должен сметь? Сравнивать овец с людьми? Что поделаешь: я – азиат, а у нас баран считается самым умным животным.
     Тут до Натальи Николаевны дошло, что своей реакцией она сама себя поставила в нелепое положение. Дама побледнела от злости, сильно прикусила губу и стиснула пальцы в кулаки.
     А Николай  Фёдорович  довольно улыбнулся и переспросил утверждающим тоном:
     – Значит, моя фамилия от самого умного животного?
     – Вполне для тебя подходит, – процедила Наталья Николаевна, и вся ненависть и презрение к мужу проявились в одной этой фразе.
Она устала от навалившейся на неё чуждости обстановки,  в которой оказалась по воле мужа, от чуждой страны, от чуждых людей, от чуждой атмосферы... И, будучи уже не в силах сдерживать свои эмоции, не смогла более и быть вполне светской дамой.
     – А ты смени. Верни себе свою – Кобылкина, – раскрепощённо, с осознанием возникшей вдруг и неведомой доселе освобождённости, рассмеялся Николай Фёдорович.
     – Остановите машину, – резко потребовала Наталья Николаевна.
     Виталий сбросил скорость, нажал на тормоз.
     – Отвезите меня обратно, – последовало другое требование.
     Виталий, глядя на женщину в зеркальце, сказал:
     – Я вам уже говорил, что я – не денщик-шофёр для вас. И никуда я вас не повезу. Здесь недалеко – километров десять. Дойдёте пешком.
     – Да как вы смеете! – вжимаясь в спинку сидения, взвизгнула уже вовсе истерично и безнадёжно Наталья Николаевна.
     Потерявшая весь свой разметающий напор, израсходованный ею на освобождение от оков, охвативших её сначала предчувствием чего-то дурного ещё в Москве, когда муж объявил о поездке семьи в какой-то Нарын, затем – уже реальным, грубым и жестоким с нею обращением, когда она оказалась беззащитной в чужом мире вдали от родного, от привычного, обустроенного её усилиями, защищающего её семью дома, Наталья Николаевна ощутила свою полную беспомощность, сиротливую зависимость и весь ужас ещё предстоящих мук.
     Виталий посмотрел на полковника, спрашивая взглядом его намерения, и тот, поняв его, кивнул в направлении прерванного движения. Виталий снова погнал автомобиль за автобусом. Наталья Николаевна выпрямилась, затем снова откинулась на спинку, и из глаз её полились откровенные слёзы. Она не стирала их и не прятала. Она предавалась страданию оскорблённого женского достоинства и тайному наслаждению от страдания:  вознесение своей боли на уровень голгофы успешно компенсировало ей те радости жизни,  которых она порой лишалась. Николай Фёдорович, искоса глянув на горе жены,  усмехнулся и стал разглядывать пейзажи. Вера отреагировала на слёзы матери так, как той и хотелось – упрёками и утешениями. Арсений всмотрелся в Виталия, встретил его взгляд и молодые люди, улыбнувшись друг другу, как-то одновременно пожали плечами, и на некоторое время перестали говорить. А потом Виталий продолжил рассказы о местных  жителях, о чабанах, с  которыми встречался во времена сакманства.
     – Да, чуть не забыл! – воскликнул он. – Арсений, хочешь увидеть Калмак-таш не в музее, а в горах?
     – А что это такое?
     – След истории и религиозности. Сейчас мы остановимся, и ты сможешь рассмотреть его на многовековом историческом камне.  Калмак-таш – это каменная баба, оставленная, по преданию, калмаками. Так киргизы называют калмыков – или джунгар, ойротов, – которые когда-то хозяйничали на их территориях.
     – От Волги калмыки ходили сюда? – спросил Николай Фёдорович.
     – Нет, – сказал Виталий и с удовольствием отметил, что Вера, прислушиваясь к его рассказам, перестала успокаивать мать. – Те калмыки – часть когда-то большого, но разделившегося народа Джунгарии. Сюда они приходили со стороны Китая до того, как их самих разгромили маньчжуры в восемнадцатом веке.
     – Очень  интересно, – действительно заинтересованно отметил Николай Фёдорович.
     Арсений удивился словам брата:
     – Не знал, что ты так увлекаешься историей. Тем более рад этой нашей случайной встрече: поможешь мне в сборе материала.
     – Эгоисты, – негромко произнесла покинутая даже дочерью Наталья Николаевна.
     Виталий усмехнулся на слова Арсения:
     – Я всегда интересуюсь историей и культурой народов, среди которых поселяюсь. И,  между прочим, я, пока пас овец, изучал труды классиков марксизма-ленинизма и даже кое-что сам насочинял, если это тебя тоже интересует... Ну вот, мы сейчас напротив камня, он на вершине. Автобус догоним – дорогу я знаю. На отдых и экскурсию – пять минут.
     В машине осталась лишь неприступная и безутешная  Наталья Николаевна, остальные  следом  за Виталием направились вверх по невысокому склону.
Идол исчезнувшей из Тянь-Шаня джунгарской – или ойротской – цивилизации, Калмак-таш, сейчас не стоял, как видел его последний раз Виталий три месяца назад, а лежал на гребне горы лицом вниз. Вероятно, совсем недавно пьяные джигиты померялись с ним силой. Свалить им, даже пьяным, было легче, чем поднять, и трое мужчин напряглись, восставляя кумира во вдавленное им в почве углубление. Отступили, взирая на чужого плосколицего бога, а божество спокойно, откуда-то из неведомых пределов, смотрело на них. Через сохранившиеся за прошедшие столетия присущие всем азиатским кумирам черты лица и рук оно несло какую-то информацию, недоступную всматривавшимся в него современным европейцам. Что-то важное крылось и в самом обработанном камне, и в образе – но что? Веру удивило то, как аккуратно он был вырезан из камня, какие округлые линии его контура. Раскрыв фотоаппарат, она поставила отца за идолом, а Виталия с Арсением – по бокам его и стала их фотографировать, заходя с разных сторон.
– От калмыков что-нибудь ещё, кроме этого идола, осталось здесь в горах или все они ушли и унесли свою культуру? – спросил Арсений у брата.
– Вот это и я хотел спросить, – усмехнувшись совпадению мыслей, сказал Баранов.
– Я не занимался этой темой, ответил им Виталий. – Но, насколько мне известно, ни один народ не исчезает полностью из тех мест, где вёл хозяйственную деятельность и утверждал свою культуру, – либо его части образуют свои очаги в среде других народов, либо ассимилируют с ними, внося элементы своей духовности в новый этнос. Среди киргизских племён есть племя кытай, к которому, кстати, относится Айтматов. А из следов калмаков мне известны только два – вот этот идол и… – тут он приостановился, усмехнувшись: – и начальник управления, в котором я работаю. Он – калмак. Об этом мне его родственник поведал.
– И как, отличается он внешне от киргизов?
– Внешне – мало отличается, но у него более утончённое мировосприятие, он более интеллигентен. Может быть, это его индивидуальная особенность – не знаю. 

     Кативший без остановок  автобус они догнали на извилистом каменистой участке дороги, круто поднимавшемся к перевалу.
     Натужно гудя, машины вместе одолели последние – до седловины – двести метров и там, на самом верху, водитель автобуса остановил движение колонны: фрунзенские путешественники увидели панораму разделённых перевалом долин, и им  захотелось  запечатлеть  её в памяти и на плёнке. А заодно отдышаться от духоты и пыли.
     Туристы шумной волной выплеснулись из автобуса. Кроме Олега их было ещё восемь человек: две семейные пары, два независимых молодых человека и две девушки Олега. Он отличался повышенной любовью ко всем девушкам, и они любили его – не понятно только за что. Или почему. Последним покинул салон автобуса Аман – он, как всегда, важно медленно спустился и подошёл к Арсению с Виталием, стоявшим у  своей машины.  Друзья намеренно остановились в стороне ото всех, предоставив и Барановым самим любоваться картинами и красками природы и выражать чувства  друг другу по поводу увиденного ими здесь или по поводу своих отношений. .
     Олег и девушки – Оля и Света, – первыми покинувшие салон автобуса, быстро направились к склону горы, и за ними устремились их спутники. Все они вели себя непосредственно, раскованно и радостно: природа освобождает от городской зависимости и позволяет на своём лоне предаваться естественным потребностям без социальных условностей и этикетов. Впрочем,  не всех освобождает и не всем позволяет…

     И величественный Тянь-Шань с избытком заполнял глаза и души людей, привыкших больше к суете и к восприятию человеческих страстей в городах, чем к созерцанию природы, и потому с болезненным восторгом раскрывающим себя здесь. Панорама джайлоо со скалистыми ущельями, с рекой, впадающей в большое горное озеро, с зеленью пастбищ,  с  юртами,  с  тёмными табунками коней и светлыми кучками овец на них, со всадниками, картинно скачущими далеко в низине, у каждого пробудила свои ассоциации,  каждого сделала художником,  режиссёром или историком.  А для более  наблюдательных  и различающих  в царстве Флоры отдельных её подданных на близких и дальних склонах демонстрировались,  цвели и благоухали кузиния мягкая, полыни тянь-шаньская, поздняя, иссык-кульская и Ашурбаева, эдельвейсы, соссюреи, мятлики, ковыли, душистые стебли чабреца, фиолетовые цветы шалфея, аконит, зверобой, чий и ещё много, много, много. И раздавались крики кекликов1, перелетавших со склона на склон.

 

_______________
1 Кеклик, каменная куропатка (Alectoris kakelik) – птица семейства фазановых отряда куриных. Размером с рябчика, весит 350—700 г. Спина оливковая или голубовато-серая, на боках тёмные полоски, клюв и ноги красные. Во всех местах обитания она является оседлой птицей. Название происходит от издаваемых ею голосовых звуков.


Пробуждённое красотой горной природы сожаление об утраченных моментах для искренности и  полноты  в своей  жизни на некоторое время заставили всех одновременно замолчать. Возникло мгновенное осознание того, как много времени уходит на ненужный бег по привычному кругу и как мало времени уделяется настоящему,  вечно живому и неизменно прекрасному. Но молчали недолго – снова раздались возгласы: тихие и громкие, восторженные и благодарные. Они просто вырывались из душ: горожане ведь не умеют воспринимать и общаться безмолвно – им надо делиться своими переживаниями.
Барановы, несмотря на размолвку, разглядывали окрестности своим семейным кружком и от остальных туристов стояли обособленно. Наталья Николаевна глядела на дикую природу с враждебным  любопытством,  молчала; Николай Фёдорович с дочерью, поддавшись очарованию живописных склонов, указывали друг другу на наиболее яркие места в панораме, не отмеченной разрушениями пагубной  цивилизации.   
     Арсений, тем временем, представлял Виталию с Аманом компанию,  в  которую он сам странным образом попал; вскоре и Олег, продемонстрировав подружкам и подопечным снисходительную бывалость искушённого горноходца, присоединился к друзьям и краткими замечаниями дополнил Арсеньево описание.


     Туристы были не из простых тружеников всенародного хозяйства, а из номенклатурно-элитных чиновников: предпенсионного возраста начальник отдела Министерства торговли с  женой – Владимир Андреевич; его тридцатипятилетний заместитель с женой –      
Михаил Иванович; их исполнительная опора в лице перспективных инженеров последнего поколения – Игоря и Анатолия.
     Жёны руководителей,  узнав  от Олега, кто присоединился к ним, в свою очередь с неприкрытым любопытством оглядывали москвичей. Они были не прочь познакомиться с приезжими, чутьём угадывая в них не менее важных персон, чем они сами, но не знали, как это сделать: мужья предавались восприятию природы, не интересуясь ни их желанием, ни случайными попутчиками, а из молодых людей, общающихся  меж собой,  никто, похоже, не догадывается представить компании друг другу. К тому же киргизстанские дамы вдруг почувствовали  себя  стеснёнными  в своих ярких одеждах. Оценивая семью Барановых,  они прежде всего – и это естественно – сравнили костюм гостьи со своими гардеробами и, обеспеченные прекрасными возможностями Министерства, ощутили вдруг их ущербность. Они  только что узнали, что отстали в моде.  Заметно отстали. Это мгновенно отразилось на их самочувствии и самооценке. Их ущербность и недостаточная к ним любовь мужей подчёркивались отчуждённостью горюющей Натальи Николаевны, полностью игнорировавшей внимание случайных спутниц.  Непонятая ими отрешённость москвички показалась им демонстрацией высокомерности – в сущности, они не ошибались и, если бы узнали всю подноготную состояния Натальи Николаевны, очень позлорадствовали бы.  А может напротив, вполне искренне посочувствовали бы…
     Игорь, из инженеров младший по возрасту, но более резвый и с откровенными задатками на многое способного – это он  организовал пикник в горах, – вертелся возле Михаила Ивановича и его жены, что должно было означать его тесную дружбу с четой заместителя. Одновременно он успевал “опекать” своего товарища, Анатолия, молчаливого парня, постоянно державшегося с краю группы. Арсений,  наблюдая  их взаимоотношения в автобусе и на остановках,  охарактеризовал его для себя как тень Игоря – при наличии которой всегда ярче видны достоинства её носителя...  Являясь – по совместительству – и другом  Олега, отец которого руководил республиканским туризмом и котировался в правительственных кругах, то есть был необходимым во многих бартерных сделках человеком, Игорь попросил Олега стать их гидом по Тянь-Шаню, позволив ему взять с собой в их компанию пару-тройку своих друзей.
     – Слушай,  гид, – обратился  к Олегу Виталий,  указывая на восторженные прыжки земляков. – Я понимаю москвичей, которым горы в самом деле в диковинку. А твои друзья чего так бесятся, будто гор никогда не видели. Они ведь из Фрунзе?
     – Из Фрунзе, – подтвердил Олег. – Вообще-то они бывают в горах... В районе Воронцовки1 – там у них дачи. И на Иссык-Куле...    
     – Ну, понятно – дефектные, значит.
     – Вот это ты зря, – осуждающе сказал Олег. – Они очень образованные люди и все с хорошим положением в своём Министерстве.
     Его оценку отметили смехом.
     – А  ведь  в самом деле красиво, – как-то радостно дыша и с блаженным сиянием лица произнёс Арсений. – Ты, Виталий, живёшь в горах, привык к ним, потому и не понимаешь тех, кто редко выбирается из городов.
     – Нет,  Арсений,  к горам нельзя привыкнуть, если способен ценить красоту, – возразил Виталий. – Спроси Амана и Олега, они подтвердят мои слова.  Горы всякий раз другие:  то снег на них, то травы и цветы, то облака лежат или тень от облаков; утром они одни, днём солнце меняет все их краски, вечером у них – свой, вечерний вид, а ночью...
     – А  ночью  они стоят,  как грозные повелители – это я помню, – подхватил Арсений.
     – Вот видишь,  и ты ещё не забыл. А я не прыгаю и не кричу потому, что иначе мне целыми днями пришлось бы заниматься прыжками. Олег, ты скачешь?
     – Когда один ухожу в горы, тогда и кричу и прыгаю.
     – А ты, Аман?
     – Я каждый день их вижу,  что мне прыгать? – степенно произнёс Айткулов. – Но здесь мне нравится больше, чем в городе, потому приехал на место своего брата, Бегаима, а он в город уехал.
– Я видел его недавно в “КИРГИЗГИПРОЗЕМе” – привет тебе передал, – вспомнил Виталий.
     – А ко мне тут Сашка Крячун заходил – привет тебе передавал.
     – А что он у тебя делал? – спросил Арсений у Амана.
     – Трассу согласовывать заходил. Под строительство дороги с автозаправкой, на которой мы встретились, тоже он съёмку делал.
     – Олег, что это вы о прыжках говорите? – спросила подошедшая к Олегу, соскучившаяся по нему одна из подруг.
     – Мы спорим о том, кто из нас допрыгнет с этой горы до той юрты, – очень серьёзно ответил Олег и огляделся, будто уже готовясь к прыжку.
     – Вы вправду собрались прыгать? – удивилось влюблённое создание. – Вы же разобьётесь!
     – В принципе, можно и не разбиться, – подражая Олегу, сказал Виталий. – Но я прыгать не буду – мне надо  вести  машину с пассажирами.
     – А мне нельзя – там внизу моё начальство, – так же бессовестно подхватил  враньё Аман. – Будет ругать за детские игры. Пусть Арсений с Олегом соревнуются, их здесь никто не знает.
     – Нет, я не хочу. Я, пожалуй, и в самом деле разобьюсь, – решительно отказался Арсений.
     Олег, оставшись в одиночестве,  горестно вздохнул и развёл руками.
     – И ты не прыгай, Олежек, – просяще потребовала подруга, глядя ему в глаза с восхищением.
     – Придётся спускаться на автобусе. Хоть и долго, но, в самом деле, безопаснее – вдруг в том месте, где приземлюсь, окажется кто-нибудь,
     Друзья переглянулись, покусывая губы, чтобы не рассмеяться, и Аман скомандовал:
     – Поехали, и так уже опоздали.
     Только в машине Виталий с Арсением дружно расхохотались.
     – Ну вот, – произнёс сквозь смех Виталий, – ещё одну легенду о себе сочинил Олег.
____________
 1 Село Воронцовка находится примерно в 20 километрах от города Фрунзе у подножия Киргизского Ала-Тоо (часть Тянь-Шаня). Вблизи Воронцовки находится дачная территория.
     – Он всё такой же фантаст-романтик. И подруг себе подбирает соответствующих, – согласился Арсений.
     Подошло семейство Барановых, и Вера, закрывая фотоаппарат, сказала Виталию:
     – Вы правы,  у вас в горах действительно много прекрасного, даже не знаю уже, что фотографировать.
     – Вот именно, вы плёнку берегите – снимать вам теперь придётся много: и горы,  и вся наша жизнь здесь очень интересны и  живописны.

     Автобус покатил вниз, следом и Виталий двинул свой “ГАЗ”. В сравнении с подъёмом,  спуск, протяжённостью в три километра, оказался пологим и более ровным. Ехали гораздо спокойней и довольно быстро, хотя водителям то и дело надо было нажимать на педали тормозов.
– Кстати, о легендах, – лукаво прищурившись и искоса глядя на Арсения, сказал Виталий, когда освоился с началом спуска: – О тебе в “КИРГИЗГИПРОЗЕМе” тоже легенда ходит.
     – Обо мне?! Какая легенда? – удивился Арсений.
     – Говорят, что ты совратил одну девушку, обещал на ней жениться, а сам сбежал. И бедной покинутой девушке пришлось от позора уехать в Сибирь на очередную комсомольскую стройку на Зее.
     – Кошмар! –  вздрогнул “совратитель”.– Кто это придумал и чего ради?
     – Никакого кошмара, – серьёзно возразил Виталий. – И никто не придумывал. Ты что уже забыл историю своего бракосочетания с Надей Донцовой?
     Арсений облегчённо вздохнул, тихо засмеялся и, покачивая головой, произнёс:
     – Однако ты напугал меня. То же шутка была.
     – Да, – согласился Виталий, – для тех, кто затеял и участвовал, это действительно была шутка. Только видно, не для всех: кто-то передал историю вашего брака в другие отделы,  а  там – дальше...  Теперь шутка превратилась в трагедию. Тем более, что факты налицо:  заявление подавали, ты исчез,  Надя тоже Зейскую ГЭС строить уехала... Я её там встречал. Она вышла замуж, и у неё уже двое детей. Но о тебе расспрашивала с больши-им интересом...
     – Исто-ория, – задумчиво протянул Арсений. – А я уж забывать стал об этом эпизодике и никак не полагал, что шутку  можно так извернуть. Слушай, милый мой, а ты меня не разыгрываешь, как Олег свою подругу? Я заходил в институт и ни от кого эту сказку не слышал.
     – Арсений, из тех, кто устроил ваш, так сказать, брак, в “ГИПРОЗЕМе” почти никого не осталось: иных уж нет, другие же далече. Харитонов и Забабурин, сам знаешь, – в Царстве Божьем; Мисюрин – где-то на Урале; ГИП Карелин автобусы водит. Да и другие разлетелись...  А те, кто рассказывает, – они не знают ни имён, ни сути. Просто передают молодым девушкам и практикантам удобную байку в назидание. Так что не вздрагивай: к тебе претензий там не предъявят. Скорее  уж  на мой счёт её зачислят, – успокоил друга Виталий. И пояснил: – Каких только собак на меня не навешали: я драчун, пьяница, развратник...
     – Ты?!
     – Да, я. И всё из-за нашего любимого Стаса Михайлова, первого наставника на практике. И ничего. Когда приезжаю в институт, во всех  отделах  встречают, как самого дорогого гостя.
     – Ещё бы! Областной земли начальник.
     – И хороший человек, заметь.
     – Заметил. А Стас действительно – личность легендарная: вся биография в ярких пятнах приключений, как грудь старого моряка в татуировках.
     – Это  ты точно заметил. Вот за дружбу мою с нашим первым наставником и цепляют на меня ярлыки.

     – Ребята, – обратилась  к друзьям Вера, – вы так интригуете своими воспоминаниями. Может, расскажете легенду о браке?
     Те переглянулись и засмеялись. Виталий предложил:
     – Если хочешь, Арсений, поведай – это, ведь, твоя жизнь. Только коротко – мы уже подъезжаем.
     Арсений, отрицательно качнув головой, отказался:
     – Нет, не буду. Странная история – частная, мелкая. И мне непонятно, почему она живёт. Но ты расскажи, а я тоже послушаю, что же я там натворил.
     Арсений не чувствовал в себе ни желания, ни способности исповедоваться в таком странном событии своей юности, которое он считал шуткой, но которое, как оказалось,  задело многих  знакомых и незнакомых ему людей: коль история живёт, значит она имеет силу и смысл, значит она кому-то нужна...
     – Ладно, попробую, – согласился Виталий. Начал с предисловия: – Суть в том, что Фрунзе – не Москва, и купить что-то ценное для тела и для дома можно только в специализированных магазинах...
     – Мы тоже  только в “Берёзке” можем приобрести что-нибудь интересное, – возразила Вера. – В универмагах только барахло продаётся.
     Друзья снова переглянулись и снова рассмеялись. Потом Виталий уточнил:
     – О “Берёзке” мы не мечтаем, нам хотя бы то барахло, что в ваших универмагах... У нас один из немногих специализированных магазинов, в котором продаются костюмы, обувь, гарнитуры – салон Дворца бракосочетания. Иногда там можно купить даже ковры и ещё какое-нибудь “барахло”. Ну, так вот, кому-то из сотрудников отдела, где мы с Арсением были на преддипломной практике, пришла в голову светлая мысль урвать кусочек счастья из того магазина. А для этого надо было только подать заявление и получить желанные талоны. “Невестой” выбрали Надежду, а “женихом” предложили стать одному из нас, студентов. Так получилось, что другие наши однокурсники не смогли: Юра – как ты знаешь, – напомнил Виталий Арсению – был уже женат, Эдик оказался чересчур стеснительным, а я в тот момент находился в командировке. И потому почётная роль досталась тебе, брат. Заявления подали, талоны получили и тут же по рукам разобрали...  Ты что себе купил?
     – Я? Ничего я не покупал. Сделал людям приятное и всё.
     – Нет, мой милый, не всё: главное впереди было. Про свадьбу забыл?
     – Не вспоминай. Вот от этого я до сих пор вздрагиваю. Тогда действительно чуть не случилась трагедия: меня начальник отдела с главным инженером так обрабатывать стали, что я подумал: конец мне пришёл. Еле отбился. А может, они и Надю так же убеждали, и из-за этого и придумано было новое содержание?
     – Может. Кто их сейчас разберёт, – согласился с версией Виталий. – Хотя, сомневаюсь… Но факт, что и свадьбу вам устроили с криками “Горько”, и в совместную командировку в качестве свадебного путешествия отправили, и очень откровенно ждали потом последствий...
     – Да, шутки землемеры иногда такие закрученные устраивают, что и сами потом не могут разобраться. Но эта,  к счастью, всё же благополучно закончилась, – отмежёвываясь от прошлого, решил Арсений.
     – А Надя? – не согласилась с ним Вера. – Она,  может быть, любила вас и для неё всё было серьёзно?
     – Любила? – переспросил Арсений. – Вряд ли. Мы редко общались: рабочие  комнаты у нас были разные,  а после работы сразу расходились по своим делам. К тому же она сейчас замужем, так что, вероятно, вполне счастлива.
     –  Вы мало знаете женщин,  Арсений, – произнесла Наталья Николаевна.
Она, успокоив себя на перевале, вновь обрела силу воли. А новый спутник Арсений ей

импонировал и  Наталья Николаевна уже хотела, чтобы Арсений был рядом с нею, стал её визави1.
Полковник посмотрел на жену, но ничего не сказав, отвернулся. Арсений, не считая нужным объясняться, признал:
     – Возможно, что я ещё очень многого не знаю, Наталья Николаевна. Надеюсь, однако, что к концу жизни чему-нибудь научусь.
     –  Приехали, – прекращая разговор, сказал Виталий.



ДЖАЙЛОО

     У стойбища,  к которому Аман привёз группу, уже находились “Волга”, легковые “УАЗы”, “Жигули”. Они приткнулись позади трёх юрт2, две из которых, – небольшие, кочевого размера, тёмного цвета, испытавшие не одну летовку, промоченные и пропалённо-прокопчённые, являли собой обычное украшение летних и зимних  пастбищ  и привычное жилище стойких непрезентабельных чабанов. Третья юрта выделяясь размером – на двенадцать крыльев3, – чистым белым  цветом и орнаментом отделки по всему фону. Рядом с теми двумя и на фоне других, столь же побитых временем м непогодой, хоть и стоявших в отдалении, она смотрелась аристократкой – некогда так же выделялись юрты богатых баев и манапов, окружённые тёмными войлочными жилищами подвластных сородичей. Это была гостевая юрта хозяина тоя – предмет его гордости и показатель его богатства, – срочно и  специально  для тоя привезённая им из села.
     Подле старых юрт на треногах стояли большие казаны,  в которых варилось  мясо:  до горожан донеслись пронзительный запах  кизячного дыма и аромат бульона.  От очагов к юртам и обратно и из юрты в юрту сновали пожилые и молодые женщины, юные девушки
и мальчишки-подростки. На прибывшие машины озабоченные повара посмотрели, но особого интереса к ним не проявили, полагая, что о новых гостях позаботятся другие,  кому положено их встречать. Однако, когда  Аман  вышел из автобуса,  сказав всем спутникам, чтобы оставались на местах, а он узнает, где хозяин, к нему навстречу подбежал подросток, посланный байбиче4.
      – Какие интересные жилища! – воскликнула Вера, осматриваясь. – Как в далёкой древности.  Если бы не машины рядом,  можно было бы подумать, что мы переместились во времени. Как эти вигвамы здесь называются? Чумами?
     – Вера, это юрты, – ответил ей отец. – Чумы в Сибири, у якутов и чукчей, и делают их в основном из шкур. У них другая форма.    
– Виталий, это, наверное, старое родовое становище, как думаешь? – спросил Арсений. – Смотри, какие кизячные кучи. А вон качели стоят – их же,  наверное,  не возят с собой всякий  раз?
_______________
1 Импонировать – внушать уважение, доверие, располагать к себе; производить положительное впечатление, нравиться импонирует своей наружностью, голосом, манерами. Визави – постоянный собеседник, внимательный слушатель.
2  Юрта – жилище из войлока (кошмы). В досоветский период юрта была основным жилищем тюркоязычных скотоводческих народов. С 30-х годов 20-го века стала наравне с палатками являться временным жилищем у чабанов и табунщиков при переселениях их на летние пастбища. Она идеальным образом отвечалет требованиям жизни в кочевых и полукочевых условиях.
3 Вертикальные стены юрты раздвижные, состоят из отдельных звеньев-решеток вытянутой формы (звено – это по тюркски “канат” – “крыло”), которые как бы крыльями укрывают ее остов. От количества звеньев-решеток зависела величина юрты. Средние юрты были чаще всего из 5-6 решеток. Для торжественных случаев, свадеб и т. д. делали просторные, высокие юрты из 10-12 звеньев (крыльев). Материалом для решеток чаще всего служили ива и тальник.
4 Байбиче – 1) старшая жена;  2) хозяйка в доме.  Здесь: старшая  (пожилая) женщина, мать хозяина дома.

     – Конечно,  Арсений,  каждый  род  ежегодно поселяется на одном и том же месте, если
не происходит  чего-нибудь  чрезвычайного,  типа  передела  земельных  угодий.  И  семьи
ставят свои юрты или палатки на одних и тех же местах. Помнишь палатку Дудука-немого на Эмеле в Джумгальском районе?
     – Помню, как мы у него что-то пили...
     – Да,  было дело – лучше не вспоминать. А я на той нашей стоянке славно с коня сверзился...
     – Когда? Почему я не видел?
     – Чего захотел...  Вы все тогда ещё спали, а я за лошадьми пошёл. Уздечку не взял, а просто пута одному коню на шею надел и на нём погнал табун в лагерь. А  когда  с  холма,
Спускались, мне вздумалось заехать к старому чабану попить утреннего кумыса. У него юрта с краю стояла,  помнишь?..  И поехал я прямо к  нему.
– И что?
      – Да что… Это я поехал, а конь не побежал...  Видишь ли, короткая веревка на шее – коню не указ, когда его собратья бегут в лагерь есть ячмень. Он утренний кумыс не пьёт,  понимаешь ли, он вслед за остальными поскакал. Так что пути наши разошлись: конь – влево к ячменю, а я прямо продолжил двигаться...  Землю  встретил  спиной и затылком, а она меня – камнями... Смеёшься!.. Сам-то в лужу в той же джумгальской экспедиции свалился!
     – Не в лужу, а в ручей...
     – Всё равно подмочился. Вот и мне не столько больно было, сколько грустно,  что кто-то увидит.  Но вы,  к счастью, ещё не выбрались из палаток.
     – И что ты?
     – А что?  Пошёл пешком.  Кумыс-то у него вкусный, не то, что у Дудука – как было лишить себя удовольствия. Да и горе залечить надо было...
     Смех в салоне прекратило возвращение Амана от юрт. В том, как он шёл, сопровождаемый двумя подростками – один с чаначом1 другой с пиалами, – была такая же древность, как и всё  вокруг, начиная от седых, но вечно зелёных гор, до костра и бытового уклада кочевников. Впечатление смазывалось только их современными европейского типа одеждами.
     – О, кажется нам несут кумыс. Причастимся же к истории дарами земли киргизской,  брат, – воспел момент гостеприимства Арсений, ощущая эйфорию от возвращения в пенаты и  погружения  в хорошо знакомую и даже близкую ему культуру.
     – Пойдёмте,  Николай Фёдорович. Выпьем кумыс, а что дальше делать будем, Аман скажет,- пригласил Виталий. – Только, Николай Фёдорович... У нас очень развиты чинопочитание и служба  информации. Я Айткулову сказал, что вы полковник, теперь об этом будет знать вся республика: здесь, что знает один – знают все. Секретов не держим. Вы не говорите, пожалуйста, хозяевам о том, что вышли в отставку. Незачем им обсуждать ещё и  ваши  личные дела...
     – Ну что ж,  пусть так, – подумав, согласился Баранов. – Тем более, что с армией я всё же не расстался: как кандидат наук и доцент, преподаю в академии.
     Пассажиры обеих машин вышли на простор; стали  группами. Юноши – один лет двенадцати, другой – постарше, поприветствовали гостей:
     – Ассалам алейкyм. Здрастуй.
     Туристы на  приветствие  ответили каждый,  как мог или как хотел: одни  сказали – “Алейкум ассалам”;  другие – “Здравствуйте”; третьи передразнили – ”Здрастуй, здрастуй”.
Неправильная русская речь,  звучащая в  горах, –  следствие вообще  плохого знания русского языка населением этой зоны Киргизстана и многих других районов,  прилегающих к китайской границе. Осваивают его только юноши, отслужившие в армии,
_______________
1 Чанач – кожаный мешок для жидкости и изготовления кумыса.
и девушки, пожившие в городах и сёлах северных районов республики. И ещё те несчастные чабанские дети,  кого многодетные,  вечно  кочующие  родители отправляют в городские интернаты (даже зимой чабаны редко возвращаются в свои сельские дома, всё больше обитая с овцами в отдалённых кошарах;  с ними же обитают и дети дошкольного  возраста  или окончившие восьмилетнюю школу). При редком общении с европейцами и малой практике в русскоязычных беседах, даже инженеры этой зоны говорят по-русски с сильным акцентом, чем отличаются от коллег-соплеменников из Чуйской долины и  Иссык-Кульской котловины.
Но и другие жители окраин областей СССР – потомки  переселенцев – не хотят знать ни киргизский, ни прочие языки. Хотя, в Нарынской области дети давно поселившихся в её горных южных районах  россиян  хорошо  знают кыргыз тили1 и очень слабы в родной грамматике...    
Аман сказал юным хозяевам джайлоо:
     – Кел кымыз2   
     Младший джигит держал пиалу, старший наливал. Аман принял первую, чуть отхлебнул из неё,  распорядился дополнить и подал полковнику, полагая его, москвича, здесь старшим по положению. Пока Николай Фёдорович пил,  наполнилась вторая пиала –   она была  подана Владимиру Андреевичу. Пиалы были довольно большие, тем не менее Николай Фёдорович выпил быстро, хотя и отрывался несколько раз, чтобы ощутить вкус хмельного молока и перевести дыхание. Владимир Андреевич, более привычный к кумысу,  вернул свою чашу одновременно с Барановым.
     Пиал, по обычаю, принесли только две, поэтому следующий розлив достался дальним гостям: первая – Арсению, вторая – Наталье Николаевне. Однако дама, заявив: “Я кумыс не пью”, не приняла пиалы. Её покоробило то, что пить надо из общей со всеми посуды и то, что подали ей после мужа и вообще после мужчин; а вид ёмкости – какой-то кожаный мешок сомнительной чистоты, – в которой находился легендарный напиток, вызвал неприкрытое отвращение.
Чашу подали Нине Васильевне, жене начальника отдела. Но и она отказалась от кумыса. Нине Васильевне очень не понравилось, что первым угощали не её мужа, но более покоробило её то, что ей самой чаша перешла от какой-то заносчивой москвички.  Создалась неловкая ситуация: кому же  пить из опальной пиалы. Конфуз счастливо разрешил  Игорь, выхватив посудину из рук Амана и без задержки выпив содержимое.
     Лариса Викторовна злорадно посмотрела на униженную Нину Васильевну, изрядно утомившую всех в этой поездке указаниями, где и насколько останавливаться,  кому и что делать, какие темы автобусно-салонных разговоров уместны... В сущности, подобные притеснения со стороны Нины Васильевны Лариса Викторовна испытывала во всех развлекательных предприятиях,  совместно устраиваемых их мужьями, она давно устала исполнять вторые и последние роли и со временем, накопив раздражение, начинала нервничать, ещё только собираясь на “развлечение”. Но она знала,  что это необходимый атрибут внутриведомственно-межличностных отношений и знала, что, когда её муж станет начальником отдела, она отыграется на его заместителе, и на жене заместителя – особенно на ней, – и на всех подчинённых мужу работниках... Оттого Лариса Викторовна не только никогда никому не показывала своё раздражения, но даже ни с кем не сплетничала о Нине Васильевне:  как  можно! От Владимира Андреевича,  а значит от старухи Нины Васильевны зависит,  сколько ещё ходить ей в  “заместительшах”. Вот и сейчас, насладившись своим злорадством в самой глубине души и только там, Лариса Викторовна  изобразила губками пренебрежение и прошептала на ушко Нины Васильевны оскорбительное в адрес Натальи Николаевны. Из пиалы, ей поднесённой, она только чуть отпила, чем продемонстрировала и солидарность со своей старшей наперсницей, и – вроде
_______________
1 Кыргыз тили – киргизский язык
2 Кел кымыз (кель кымыз) – давай (наливай) кумыс.
как – соблюдение местного обычая, обязывающего выпить хотя бы глоток или съесть хотя бы кусочек из предложенного хозяевами, если не хочешь пить или есть. Допивать предоставила мужу.
     Вера, когда пришла её очередь, хоть и хотела попробовать прославленный экзотический напиток, всё же сморщилась – еле заметно, но брезгливо, – и глотнула совсем немного. И тут же чуть не выплеснула напиток на землю – отец успел удержать её руку:
     – Никогда не проливай кумыс на землю – оскорбишь хозяев, – забирая пиалу, наставительно сказал он дочери.
     – Правильно, – одобрил  Айткулов, – кумыс нельзя выливать. Грех. Кобылы потом не будут давать молоко.
     Николай Фёдорович сам выпил недопитое дочерью и похвалил:
     – Очень хороший кумыс, давно не пил.
     – Да,  хороший,- согласился  с ним Аман: – Его только что взболтали.
     – Я в Калмыкии служил, там много пришлось его попить, – поясняя свою компетентность в этом вопросе, открылся Николай Фёдорович.
     – Чей вкуснее? – полюбопытствовал с долей ревности Айткулов, продолжая подавать пиалы.
     – Каждый по-своему делает, так что вкусный он везде. И этот ваш, и калмыцкий.
     – Хороший кумыс тот, который сейчас пьёшь. Он лучше выпитого когда-то или того,  что когда-нибудь будешь пить, – высказался водитель автобуса, обрусевший узбек.
     Он давно работал шофёром, изъездил Киргизию и другие окраинные регионы, был уравновешенным в свои сорок пять и принимал жизнь такой, какой она была.
     –  Мудрый ты у нас человек, Усман, –  отметил Владимир Андреевич его сентенцию,  тем самым как бы вступая в беседу и создавая основу для сближения и знакомства.  Обернувшись к полковнику, он представился сам, представил коллег.
     Случайно съехавшиеся  на горной дороге и сделавшиеся спутниками чужие друг другу люди в знак принятия в свои круги особ других кругов стали пожимать руки друг друга или просто кланяться и называть свои имена, по-разному открываясь друг другу и себе и по-разному воспринимая других и себя.  Но, перезнакомившись, беседу никто продолжать не стал – слияния двух групп в одну не произошло, они лишь соединились. И то лишь благодаря тому, что все они были случайными и посторонними лицами на джайлоо, на  которое они приехали без приглашения хозяина. И что между отдыхающими работниками Министерства торговли и вояжирующими москвичами находились Виталий,  Арсений, Олег и Аман, странным образом объединяющие их. Только Усман, министерский водитель, почувствовавший в них нечто родственное  с  собой,  как-то легко притянулся к ним и не стал отходить в сторону от новых для себя людей, как это сделали его чинные  спутники,  а  заговорил  с  ними о происходящем здесь празднике и поинтересовался у Виталия его водительским  стажем. Да Владимир Андреевич, начальник отдела, стал присматриваться к московскому полковнику, Баранову, к более молодому, нежели он сам, но и более высокому рангом – это-то он хорошо ощутил своей номенклатурной интуицией и опытом общения с различными сословиями советского общества,.
     –  Аман,  говори, что дальше делать будем? Ты здесь нас водишь, так действуй, – поторопил  райзема  его  административный шеф, видя,  что никто больше пить не хочет и говорить совместно не о чём.
     –  Пойдём  смотреть  скачки. Там и с хозяином встретимся.
Вернув юношам посуду, Айткулов повёл туристов к небольшому хребту, из-за которого доносились крики, топот. Виталий с Арсением и с семейством Барановых,  которое он  должен  был  теперь опекать, шёл позади фрунзенцев.


     Зрителей и участников собралось человек сто. Разместившись вдоль хребта, они сидели, стояли,  разъезжали на конях по его склону. В середине собрания на тёре1, на разостланных  праздничных шырдаках2, положенных  поверх  кошм3, восседали  виновник торжества, несколько уважаемых аксакалов и почётные руководящие чиновники из области,  района и колхоза.    
Почётными гостями оказались  чиновники  второго  уровня – второй секретарь райкома партии, зампредседателя райисполкома, замначальника райсельхозуправления,  несколько  руководителей  районных служб. И среди них – заместитель начальника областного управления сельского хозяйства,  Залимтороев.  Главным руководителям области и района быть гостями на высокогорном балу помешали то ли престиж первых лиц, слишком высокий для уровня простого чабана, хоть и Героя, государственные  ли дела, или что-то иное, не менее серьёзное.
     Рядовые колхозники и невысокопоставленные служащие устроились позади и по сторонам почётного места. Это были соседи по кочевью: те из чабанов с жёнами и детьми,  кто смог оставить под чьим-либо временным присмотром подведомственных им и собственных их овец, коров, коней; односельчане, одолевшие в сёдлах ради тоя тридцать километров подъёма из долины в горы;  водители. В небольшом удалении, в тени камней, стояли фляги с кумысом, подле которых находились проворные молодые джигиты,  обслуживающие гостей. Левое крыло амфитеатра упиралось в дорогу в ту же, внутрихозяйственную, по которой приехали из Кочкорки и некогда бывшую кочевой караванной тропой, связывающей кочкорские аулы с дальними краями. Здесь же, всего в нескольких метрах от зрителей вертелись на конях молодые джигиты в белых колпаках и нарядно одетые девушки – участники первого  на тое состязания, – уже показавшие или ожидавшие своей очереди показать себя в игре “Кыз куумай”4.
     Сюда Аман и привёл группу. Следовавшие за ним туристы стали выбирать для себя удобные места, не расходясь широко, а устраиваясь  тесной  кучкой. Их появление за возбуждением и шумом сначала никто не заметил,  потому что все люди смотрели на двух
удаляющихся  от амфитеатра всадников и по-детски увлечённо кричали, сострадали и смеялись.
 Коварная и весёлая игра “Кыз куумай” – традиционное и неизбежно-обязательное испытание  молодых на зрелость, в котором участвуют лишь неженатые джигиты и девицы.  Раз-два  в  год  во время праздников юноше выпадает счастье догнать скачущую на хорошем коне девушку и публично её поцеловать. Это если он успеет догнать её до определённой меты. А если не успеет, то... девушка на глазах той же почтенной публики под дружеские и издевательские насмешки сородичей плетью отхлещет незадачливого джигита. Успех джигита зависит от способностей коня и от симпатий красавицы. Но красавицам коней дают, как правило, лучших, чем гонящимся за ними молодцам, и в седле девушки держатся хорошо, а симпатии их зависят от их норова, ничем не отличающегося от капризов всех женщин мира, так что лучше бы уж обойтись без принародного поцелуя,  чем быть опозоренным своей избранницей и потом целый год слушать попрёки родичей. Не всякий отваживается на участие в игре, но надо... Иначе осмеют за трусость. Что хуже?
Джигиту только что ускакавшей пары посчастливилось. И довольно быстро: кони поравнялись за двести метров до спасительной – или позорной – черты. Девушка всячески
уворачивала  своего  скакуна,  стремясь  избежать  пленения,  но  преследователь  оказался
________________
1 Тёр – почётное (возвышенное) место в собрании, за праздничным  дастарханом. В юрте тёр находится  у  стены,  противоположной входу.
2 Шырдак – орнаментированная (праздничная) кошма-ковёр.
3 Кошма – войлочный ковёр из овечьей или верблюжьей шерсти. Кошмы вырабатываются и широко применяются в быту у народов, занимающихся скотоводством: у казахов, киргизов, туркмен, каракалпаков, афганцев для покрытия юрт и для напольного покрытия.
4 ”Кыз куумай” – игра на конях “Догони девушку”.

ловким потомком Манаса1 – он скоро, ухватив узду коня  возлюбленной  соперницы,  остановил скачку. И тут же, не откладывая удовольствия и несмотря на продолжавшееся –

 
Кыз-куумай

_______________
1 Манас – герой древнего одноимённого эпоса (самого объёмного эпоса  мировой литературе). С Алтайских времён истории кыргызов Манас почитался и продолжает почитаться как реально живший святой защитник и освободитель киргизов. Его кумбез (могила с мавзолеем) находится в селе Таш-Арык Таласского района.

скорее  кокетливое, чем искреннее – сопротивление беглянки, обнял её за пояс и поцеловал в губы.  В толпе раздались крики восторга и  ободрения. крики поздравлений вернулся к зрителям. У девушки было покрасневшее, но счастливое лицо. Участвующие  в игре и восседающие на вертящихся перед народом конях джигиты засмеялись, заговорили, кивая на девушек; те тоже смеялись и некоторые грозили плётками своим предстоящим преследователям.
 Тем временем старый чабан – глава импровизированного жюри – подал сигнал, и следующая пара выехала на старт. А победитель со своей покорённой соперницей под Пока шли приготовления к старту, несколько зрителей оглянулись на подошедших и,  увидев, что это незнакомые люди, стали приветствовать их, расспрашивать, откуда они прибыли и как доехали. Аман коротко поведал землякам, что люди эти из Министерства торговли  и  что  они  приехали  посмотреть  на  той.  Информация  произвела надлежащее
впечатление, к гостям потянулись руки. Один из молодых всадников,  хорошо говоря по-русски, предложил со смехом:
– Пусть и наши гости попытают счастья. Я своего коня дам – он всех обгонит.
Сородичи, упрекая и шутя, пристыдили его:
– Прекрати. Грех смеяться над гостями.
– Ты в своём уме,  Бейшембек? Они, может быть, в первый раз видят коней и не знают, как садиться.
– И не знают, где у коня хвост, а где грива...
Народ шутил и смеялся. Смеялись и Аман с Виталием и Арсением. И Усман  со своим начальником, немного знавшим тюркскую речь. Остальные туристы смотрели на них, не зная, присоединиться ли им к смеху или воздержаться. Олег спросил Виталия:
–  В чём дело? Чего вы смеётесь?
Объяснить Виталий не успел: снова началась погоня. Вновь раздались крики насмешек и ободрения, и улюлюканье и гул восторга заглушили его слова. Этим шумом воспользовался другой всадник. Обращаясь к двум своим товарищам, он по-киргизски произнёс:
– Русские боятся коней, им только на свиньях и на кобылах ездить. Алтын, Дюйшен, приведите брюхатых кобыл, пусть русские на них покатаются. Ха-ха-ха!
Молодые джигиты, –  оба похожие на наперсников байбачи1, – поддержали реплику и издевательский смех таким же нагловатым фальшивящимся смехом. Возможно, дурные слова  никто другой больше за общими выкриками не услышал бы, но сказавший их всадник был в хмельном состоянии, и оттого речь прозвучала громко,  а презрительный тон, контрастировавший с праздничным настроем народа, совсем выделил её из гущи звуков.
        Кроме Виталия охальников услышали Аман и Бейшембек. Виталий услышал потому, что этот полупьяный джигит привлёк его внимание ещё тогда, когда народ приветствовал гостей и шутил с ними.  Джигит, небрежно оглядывая русских, пренебрежительно кривя при этом  губы,  то и дело останавливал свой притуманенный водкой взор на нём, на Виталии и смотрел так, как будто где-то встречал или хорошо знал его. В эти моменты глаза горца засвечивались злом, но что скрывалось в них,  Виталию понять не удавалось – оскорбляющий взгляд чабана всё время  ускользал,  одновременно  привлекая  внимание к
себе и провоцируя. И лицо джигита тоже не понравилось Виталию: узкое, с тонкими подвижными лживыми губами, с хитрым выражением, изображавшим простоту, с неискоренимо неприятными глазами. Такие типы настораживают: они всегда ищут возможности под прикрытием какой-нибудь силы унизить тех,  кто кажется им более слабым.  Посматривая на Виталия – не в глаза,  а ниже, – джигит что-то беззвучно произносил.
________________
1 Байбача – сын  богача.
    

Аман, буркнув: “Пьяный сопляк”, махнул рукой и отвернулся. Бейшембек же,  постучав рукояткой плети по плечу наглеца,  негромко укорил его. Тихий укор однако на того подействовал раздражающе, а одобрительный смех подручных, вызванный склочной задирающей репликой, самого оскорбителя теперь побуждал к новому хамству. И  джигит, оправдывая упования младших по возрасту дружков и утверждаясь в них – а через этих и в других, – бросил фразу уже прямо в Виталия. Фраза, судя по презрительно скривившимся губам, по насмешливым взглядам на него всей троицы, несла в себе что-то более уничижительное, чем предыдущее высказывание и подразумевала непосредственно
Виталия. Что было сказано, Виталий из-за взрыва  зрительских  эмоций от происходящего на майдане в этот миг не расслышал, но сказанное и сопровождающее речь выражение трёх лиц воспринял соответствующе. Он не понимал, что происходит, почему их, только что приехавших, никому, в общем-то, неизвестных здесь людей оскорбляет один из чабанов и двое юнцов его поддерживают, нарушая не только элементарные правила приличия,  но  сами  законы гостеприимства,  святые для каждого горца. Уже заведённый в долгой дороге из Фрунзе сюда не менее  вздорными  репликами Натальи Николаевны – о, если б она это знала! – он не сдержался и, неспособный сейчас заниматься выяснением причин, крикнул:
     – Эй, сен, акмак! Унчукпа! Атын бер1.
     Троица молодцов вздрогнула. Унижая гостей, трое горцев всё же рассчитывали, что поносимые русские хулу их не поймут и что нарушение закона гостеприимства сойдёт им с рук – ну поругают старшие,  так не в первый же раз, зато сверстники будут завидовать. Но оказалось,  что  речи  и их смысл гостями поняты и их грязно произнесённый вызов ими принят,  и что ответ русского, того самого, над  которым они безбоязненно смеялись,  услышан многими зрителями, несмотря на их собственные крики. Двое младших испуганно отвернулись, заводила, опустил глаза. Однако тут же, с ещё большей наглостью в лице и со злостью в голосе  сказал:
     – Ха, орус, сен тайдан да кулап кетесин2.
     И оба его наперсника снова рассмеялись – громко, снова высокими фальшивыми голосами, проявляя свою дерзость, доказывая себе свою смелость, а орусу мстя за свою слабость. Визгливый смех привлёк к инциденту уже больше внимания со стороны жизнерадостных зрителей, и люди повернулись к его участникам, пытаясь выяснить друг у друга, что происходит. Но объяснить никто ничего не мог. Крики вблизи невесть из чего возникшего и разгорающегося конфликта стихли, и в наступившей тишине Бейшембек прикрикнул на всех троих и уже по-русски, громко выговорил зачинщику:
     – Ты в самом деле оскорбляешь наших гостей, Бекеш. Когда ты успел так сильно напиться? – Потом обратился к Виталию: – Извините нас,  байке3, мой брат пьян. Но больше он не оскорбит вас.
     Однако слова Бейшембека вновь подействовали на  его  родича  с обратным эффектом:  возмущённый тем, что ему уже публично выговаривают да ещё и извиняются за него перед какими-то приезжими, он не стал больше опасаться, что своим поступком может вызвать  гнев  аксакалов.  Он  отчётливо  выругался  русским   матом,   упоминая   русских  свиней. Джигит уже не мог остановиться и в раздражённости своей не осознавал, что восстанавливает против себя всех родичей: хотя для киргизов русские матерные выражения непонятны и так же малозначимы, как для русских – иноязычные, отчего большинство зрителей восприняли словесный оборот как простую грубость, однако  очередное  и уже открытое оскорбление гостей покоробило всех непричастных и напугало
_____________
1 – Эй ты, глупец! Замолчи! Давай своего коня.      
2 – Ха, русский, ты и с жеребёнка свалишься
3 Байке – уважительное обращение к старшему.
сторонников джигита. А те, кто понял смысл и значение оскорбления, зашумели на Бекеша угрожающе.    
      Туристы – и фрунзенские и московские – заволновались, погрустнели и пожалели, что приехали на чужой праздник незваными гостями; Олеговы подруги даже отшатнулись в страхе. И Виталий кончился. Он размеренным напряжённым голосом, обращаясь ко всем стоящим рядом киргизам, сказал:
– Атыны бергиле1, – тем давая понять всем горцам, что Бекешевы оскорбления – это не его, а их, общие оскорбления гостей, что этот их вызов, брошенный ему их пьяным сородичем, которого они не избили палками, не связали, не прогнали, а слушают, хоть и возмущаются. И этот их вызов гостям он, Виталий, принимает. 
     – Коня? Сейчас будет тебе конь, – по-русски и с прежней откровенной злостью ответил ему Бекеш,  а потом то же сказал по-киргизски, чтобы его поняли свои: – Азыр сага атыны боло2
     Обернувшись к своему сопровождению, он что-то негромко приказал Алтыну. Виталий, настороженный и готовый ко всяким коварствам, услышал невнятно произнесённое слово “кес3”. Посланец засмеялся, поскакал к юртам, а Бекеш, насмешливо глядя на Виталия и презрительно кривясь, пообещал:
     – Подожди немного, сейчас Алтын приведёт свободного коня, и ты покажешь нам, как русские сидят в седле.
     Гости и хозяева стойбища, возле которых происходили эти малодипломатичные переговоры, поняли, что имел в виду Виталий, требуя коня не у оскорбителя, а у них. Все – и хозяева, и гости, и близкие родичи Бекеша – отвлеклись от скачки. И все загалдели, перебивая друг друга, размахивая руками: одни – ругали Бекеша, другие – поддерживая и смеялись. И тот уже без особого опасения отбивался и отшучивался: “Бекеш, ты нарушаешь обычаи предков!” – “Правильно, Бекеш, пусть и он поцелует кого-нибудь, если догонит”. – “Как тебе, Бекеш, не стыдно! Извинись, он старше тебя”. – “А кто его заставляет,  пусть стоит и смотрит. Может, научится”. – “Бессовестный, тьфу!..”
 Аман, понявший, что “пьяного сопляка” понесло всерьёз, что он не собирается ни извиняться, ни прекращать свою бузу, пожалел, что не остановил бузотёра сразу, при первых его словах. Он подошёл к Бекешу и, придавая своей речи вес районной власти, попопытался внушить ему уважение к гостю, сообщив, где и  кем тот работает. Новая информация произвела впечатление на всех: областной чиновник – персона, такого нельзя безнаказанно обидеть. И на Бекеша она тоже произвела впечатление: он, обрадовавшись возможности унизить “зарвавшегося русского баш-инженера4”, весело засмеялся и стал громко вещать, как тот через пять минут опозорится.   
Горожане молча переглядывались. Они не понимали ни слова и, не зная, почему разгорелись страсти, всё больше переживали, чем для них кончится конфликт. Когда же Усман объяснил им суть дела, они быстро успокоились за себя и принялись оценивать Виталия, засыпая его вопросами. В их голосах, когда они спрашивали, для чего ему надо принимать вызов пьяного чабана и сумеет ли он, справится ли, удивление сочеталось со скепсисом, недовольство – с любопытством... Виталий ответил только Олегу. Резкими фразами.
      – И ты всерьёз собрался участвовать?
      – Естественно.
      – Слушай,  Виталий,  может не стоит?  Опозоримся. Лучше не участвовать вообще, чем...
     – Мы уже опозорены. Так что вас никто здесь не держит, уезжайте подальше от дополнительного “позора”,– рассердился Виталий уже и на друга и отвернулся.
_____________
1 – Давайте коня.
2 – Сейчас тебе конь будет.
3  Кес – режь.
4  Баш – голова, главный; баш-инженер – главный инженер.

     Арсений ничего не говорил, только с доброй улыбкой смотрел на Виталия, и тому стало покойно и светло на душе. Он знал, что Арсений его не осуждает и при необходимости будет рядом.  Как всегда. Молчаливая Арсеньева поддержка была нужна ему – Виталий злился на  себя за то,  что он,  главный инженер-инспектор областного управления, член партии поддался оскорбительной провокации пьяного чабана. И это непременно будет обсуждаться в коллективе и руководством. На официальное обсуждения ему было наплевать, но то, что кто-то будет копаться в нём!.. Ему бы предоставить разбор с нарушением этики гор самим соплеменникам пошляка... Разве мало
было случаев в тайге,  когда его воля успокаивала расходившихся  геодезических рабочих,  в  раздражении от усталости или от выпитого спирта нападавших на младших техников и на него самого...
     Но здесь было нечто большее, чем нарушение этики и гостеприимства одним или несколькими молодыми джигитами. Действительно, по существу все горцы,  находящиеся в этом месте, особенно те из них, кто не общался или мало общался с русскими, с их культурой, делали вызов орусам, осуждая лишь форму его и грубость, проявленные неразумной троицей. А он, Виталий – русский по крови и по духу, хоть и говорит на местном языке и принимает обычаи горцев. И, кроме того, номенклатурный работник областного управления, он являлся для приехавших с ним туристов и москвичей своего рода хозяином на территории области, принимающим их, гостей. Ведь это он поддержал идею своего  подчинённого, это он привёз их сюда и теперь он должен быть для них защитой и опорой – а оказалось, что он подверг их унижениям...
Резкость же его по отношению к другу была вызвана не Олегом – тот лишь растревожил её. А тем, что, кроме того, и  помимо того, что  его отвратительное – из-за Натальи Николаевны – душевное состояние было усугублено неожиданным и наглым оскорблением, что кроме и помимо того, что разрушилось идиллическое настроение, родившееся встречей с друзьями и что кроме и помимо того, что он и сам осознавал, что в случае своей неудачи он в некотором роде подставит всех своих случайных попутчиков под насмешки и ещё под какие-то неприятности, он, Виталий, никак не помышляя ни о каком участии в состязании, когда ехал на джайлоо.  Тем более, что, вынужденно приняв вызов, он, Виталий,  включался в состязание, которое должно было стать сейчас его первым в жизни настоящим состязанием на конях.    
Но видимо гены отцовские должны были когда-то в полной мере утвердить себя. Теперь они получали такую возможность...

     Алтын вернулся  быстро,  ведя  за собою коня для Виталия – молодого сильного жеребца.
     – Ой-бой! – увидев, какого коня привели для испытания русских гостей, вскричала пожилая чабанша. – Это же Боорон1, он же разнесёт русского! Убьёт!
     Бекеш счастливо засмеялся, оглядывая сверстников:
     – Он сам захотел, чтобы я дал ему своего коня.
     Снова поднялся гвалт: “Эй, Бекеш, прекрати”; “Пошутил – и хватит”; “Дай другого, на котором сидишь”, – командовали чабаны, а Бекеш с друзьями отмахивался от назойливых родичей словами и руками.
     – Виталий Тимофеевич, откажитесь, – предложил Владимир Андреевич. – Он же убьёт вас.
     Высокий, с очень красивым экстерьером, с блестящей шерстью гнедой масти скакун,  возбуждённый человеческим шумом и топотом копыт других коней, стриг ушами, прыгал и дёргал поводья, пытаясь вырваться.  Он ясно демонстрировал свой норов – не стадного животного,  а  повелителя  в  табуне.  Такие кони не терпят  ни насилия, ни соперников.  А
_______________
1 Боорон – здесь: имя коня;  в переводе означает сильный ветер, буран.
если они ещё и обучены для скачек и боёв, то владельцу остаётся лишь постоянно поддерживать в них форму и следить, чтобы его не украли.
– Вы тоже полагаете, что срам – не дым, глаза не выест? Вы, вероятно, не знаете киргизской речи, и потому не поняли, что над нами просто издеваются. И всем чабанам сейчас хочется посмотреть, как русские сидят в седле.
     Виталий направился  к коню – отступить было уже нельзя. Он в таких случаях не умел этого делать. Теперь, чтобы прекратить его начавшееся движение, нужна была достаточная сила – физическая, волевая административная или логическая. Однако ни одна из этих сил не проявила себя,  и слегка побледневший, но ничем не сдерживаемый и свободный в своих порывах  и  действиях  Виталий подошёл к Алтыну и, выхватывая из его рук повод, через сжатые челюсти по-русски сказал всем горцам:
– Прекратите болтать. Давай коня.
 Голос от волнения и от всё более закипавшей злости прозвучал гортанно, глубоко и сильно, и сразу наступила тишина. Здесь, где происходил вызов самолюбию, чести, достоинству, стало очень тихо. А вблизи центра и на правом крыле всё ещё шумели реплики в адрес скакавшей пары. Там ещё ничего не знали об уже происходящем на левом фланге и о ещё предстоящем...
     Олег приблизился к Виталию. Он собирался высказать ободрение, но, давно и хорошо зная своего друга, лишь пожал ему руку выше локтя. А Виталий, уже не реагируя на постороннее, крепко взял коня под уздцы и,  приговаривая, погладил ему шею, голову, нос;  затем подошёл к седлу. Оно оказалось неподтянутым. Дёрнул было подпругу, но жеребец рванулся так сильно, что Виталий чуть не выпустил узду из рук. Он провёл ладонью под попоной и ощутил укол. Выдернув руку, увидел на пальце каплю крови.
     – Что это в седле? – снова по-русски спросил Виталий, резко обернувшись к Бекешу.
     – Откуда я знаю,  чем ты укололся,  орус, – усмехнулся тот, но глаза его забегали,  как у всякого уличённого. – Боишься, так и скажи.
     – Нет, жаман1 киргиз, давай-ка сюда своё седло.
     – Ничего  я тебе не дам. Уйди от коня.
     Бекеш понял, что вот-вот обнаружится его коварная уловка, о которой он распорядился Алтыну, и уже не хотел испытывать оруса, ему теперь надо было лишь достойно для себя выйти из ситуации, притом подвергнув баш инженера унижению.
     Бейшембек, сердитый на брата, бесцеремонно обращавшегося со всеми, соскочил со своего коня, подошёл к Боорону, всё ещё обеспокоенному  и резко  двигающемуся, снял  с него седло и показал собравшимся колючку тикена-татарника.  Из-за неё конь и прыгал, пока Алтын вёл его за собой.
     – Омей! Какие вы бессовестные! – набросились на сообщников сородичи.
     – Что вы кричите? – возмутился Бекеш. – Что, я своего коня портить буду? Кто-то положил ему, чтобы я сам с него свалился, а вы на меня набросились.
     Арсений, подойдя к снятому седлу, провёл рукой по подпруге и обнаружил надрез. Он поднял ремень и молча показал его всем. Очередное коварство было так наглядно, что  Бекеша  с  Алтыном чуть не избили. Даже его сторонники возмутились. Бекеш, вобрав голову в плечи, закричал:
     – Вы что, с ума сошли?! Я же на нём в к;к-б;рy2 участвовать буду, а потом ещё и байга3. Что, я из-за русского своё седло портить стану? Алтын, это ты разрезал? – набросился он на дружка.
     Тот, поняв игру своего вожака, возмутился:
     – Ты что, Бекеш, ты же мой друг. Как я могу тебе вредить?
________________
1 Жаман (джаман) – плохой.
2 “Кёк-бёру” (“Серый волк”): – одно из названий игры на конях – скачек с тушей козла или телёнка. Другие её названия: кокпар, улак тартуу, улак тартыш, улак чабыш  (Улак – козлёнок,  козочка, тартуу – тащить). Русское название игры – козлодрание.
3 Байга – скачка на дальние дистанции.

     – Ты, акмак1, я слышал, как ты приказал своему помощничку разрезать ремень, – бросил презрительно  Виталий,  продолжая  говорить  по-русски.  Он  теперь  игнорировал киргизский язык, чем демонстрировал нанесение оскорбления ему и его спутникам всеми собравшимися здесь киргизами. Но если на кого его реплика и тон и подействовали, то не на Бекеша – этот и уличённый не собирался сознаваться; он снова стал выкрикивать оскорбления. Впрочем,  и Виталий уже не слушал его и ничем не отвечал на его поток ругательств. Негромким голосом он сказал:
     – Слезай с коня, давай седло.
Окружавшие их пожилые чабаны и молодые всадники поддержали гостя, и Аман с Бейшембеком, не дожидаясь, пока Бекеш сойдёт с коня, стали расстёгивать ремни седла, и герою затеянной им самим комедии – или драмы – ничего не оставалось, как, матерясь, поскорее соскочить с коня.
Собственно, эта мелкая пакость Бекеша и Алтына была на руку Виталию и она его удовлетворяла. По двум причинам. Во-первых, под Бекешем,  на его пегом коне, седло было русское – обыденное. На пегом он приехал на той, на нём же участвовал в игре “Кыз куумай”, а гнедой был осёдлан для показа завистливым и недостойным соседям и для серьёзных, мужских игр киргизским седлом – дамбаш  ээр. Это седло с овальными передней и задней лукой, новое, праздничное, покрытое чеканкой и украшенное сплетёнными из кожи кисточками, больше, чем горячий жеребец под ним огорчило Виталия,  потому что он не умел достаточно свободно сидеть в азиатских сёдлах.
     У киргизов  и  казахов не принято приподниматься в седле в такт хода коня, поэтому и сёдла их значительно отличаются конструкцией от русских кавалерийских:  они высоки и глубоки одновременно, с малым охватом крупа коня крыльями. Непривычный к таким сёдлам наездник теряет в них ощущение равновесия и обычную  уверенность  в своём мастерстве наездничества,  потому что,  хоть и прочно они крепятся на спинах коней, но из-за их высоты всадник раскачивается в  такт движения животного,  как будто плывёт. И стремена азиатские – с высокой дугой и лишённые насечки, – также опасны для неопытного наездника: в случае его выпадения из седла нога его остаётся в стремени, и конь, пугаясь, мчится и волочит выпавшего наездника по земле.
     Так и не освоив дамбаш ээр сам, Виталий тем более уважал местных  наездников,  неколебимо сидевших на коне, как бы тот ни мчался. И способных с этой самой высоты на скаку достать мелкие предметы с земли. Даже пьяный джигит лучше свесится вниз головой и поднимет упавший колпак, чем будет слезать с коня и потом вновь громоздиться.
     Вторая причина удовлетворённости Виталия мелкими мерзостными пакостями зачинщиков конфликта и вызова на состязание русских заключалась в том, что Бекеш уже был осуждён почти всеми свидетелями инцидента. А у него, у Виталия, прибавилось доброжелателей: этот русский не испугался и даже не воспользовался удобным предлогом, чтобы отказаться. Он только меняет седло. То, что седло под ним будет русское – нормально: он ведь сам русский. Таким образом,  смена сёдел сделала своё дело для Виталия – несколько успокоила его и дала ему время освоиться.
     Однако пока  шли  эти  приготовления для участия русских в играх тянь-шаньцев, в самой игре возникла пауза: новый победитель с очередной побеждённой красавицей вернулись к группе игроков, а следующая пара, в виду интересных событий, разворачивающихся на их глазах, задержала свой выезд. Их заминка была неудивительна для присутствующих при конфликте, так как всё внимание зрителей и участников ристалища, окружавших группу русских гостей, было теперь направлено на этих гостей. Всё здесь выходило за привычные рамки традиционного тоя: и появление высокопоставленных  орусов  на  их  стойбище;  и вызов, брошенный русским; и скверный
______________
1 Акмак – глупец.

характер вызова; и то, что коня орус-джигиту подсунули самого горячего – по-настоящему боевого коня, о чём знал каждый чабан в округе; и процесс приготовления  русского к скачкам. Ни один зритель теперь не хотел пропустить ничего из происходящего здесь сейчас, чтобы потом он мог первым рассказать об удивительных событиях на празднике, чтобы стать первым рассказчиком и за это получить знаки внимания и уважения от соседей в долине – в сёлах и в райцентре…
Но заминка в игре привлекла внимание ничего не ведающих почётных гостей и старейшин: от центра и с правого фланга амфитеатра донеслись призывы и насмешки зрителей, не понимающих, почему происходит задержка. Аман и ещё несколько человек, обрётшими возможность уже здесь первыми поделиться с соседями удивительной новостью,  пошли объяснять её причину.

     Виталий сам седлал коня,  удерживаемого  и  успокаиваемого Бейшембеком. Он  выверил длину стременных ремней по своему росту, туго затянул и застегнул обе подпруги.  Его уверенные действия вызвали одобрительные выкрики горцев, как-то отчётливо контрастирующие с угрюмым молчанием  русских  туристов. Однако все ждали, как орус-джигит справится с самим конём. Это звучало в новом настрое зрителей, переключивших свой интерес с “Кыз-куумай” на демонстрацию русской джигитовки, это улавливал и понимал Виталий, слыша чабанские реплики и звучание их голосов, в которых смешивались любопытство, поддержка и опасения.
     Закончив с седлом, Виталий не стал ни оглядываться и ни на миг не откладывать ни демонстрации своей наезднической лихости, ни своего подвига по защите чести и достоинства русичей, только что приговорённых киргизами к езде на свиньях и на кобылах1. Уздой заставляя жеребца вертеться в правую сторону, он подправил стремя,  сунул в него ногу и, взявшись обеими руками за переднюю луку седла, оттолкнулся от земли,  чтобы молодецки вскочить на коня... 
Он не успел даже выпрямиться в толчке, как могучий Боорон, почуяв на себе чужака, вдруг встряхнулся всем телом, потом резко рванулся, сделал огромный прыжок, свергая наглеца с себя. Но и Виталий, отнюдь не ожидавший от своенравного чужого коня покорства и милости, и готовый к разным его выпадам, инстинктивно очень крепко вцепился в луку, как схватился бы в спасительную руку любой альпинист, падающий со скалы. Жеребец поскакал во весь мах, неся вдаль своего оскорбителя, чтобы позже резким поворотом или поднявшись на дыбы сбросить его. Раздалось испуганные вопли: “Бой-бой!”,”Ой, Кудай!”. И послышался злорадный смех. А ещё вслед понеслось и догнало громкое,  чисто русское: “Дур-р-рак”. Несколько всадников устремились вдогон спасать оруса.
     Для Виталия наступил миг крайнего отвращения от себя и от людей с их явными и скрытыми желаниями, мыслями, чувствами. Поддайся он их воздействию или растерянности и страху позора, кольнувшим его, или слабости неопытного человека, – и тут же он упал бы на землю и в унижение. Нет, он не боялся, что кто-то его осудит: киргизы не стали бы этого делать из уважения, тем более,  что знали коня и знали, как тот издёрган колючками, пересёдлываниями, азартным шумом. А спутники-туристы... Ну, что ж, такова природа человеческая: упади он – и его оплюют, как кто-то уже поторопился сделать; победи – восхвалят,  завидуя и лицемеря. Он не упасть боялся, он боялся пасть в себе – такова природа этого типа молодых людей, которые ненавидят собственные падения, не доставляющие им спортивного интереса. Им легче разбиться, чем пасть.
     “Ах вы,  мерзавцы, порадоваться вздумали?! Ну погодите!” – прожгла возмущённая ярая мысль всё тело Виталия, и в тот же миг он отрёкся ото всех – и от своих, и от чужих,  кто бы к ним ни относился. И он уже не отстаивал достоинство и честь соплеменников, 
_______________
*Тянь-Шаньские киргизы и другие тюркские народы на кобылах не ездят, а содержат их для расплода и из-за кумыса и мяса.

поспешивших от него отречься, а бился за свою честь перед всем миром. Он сейчас один на один бился с конём, его честолюбие билось с честолюбием скакуна. Это отречение, которое позже испарилось из души и которому он потом долго удивлялся, сняло с него и все его чувственные зависимости:  и его собственные условности во взаимоотношениях с другими людьми и даже с самим собой, и осознание тяжести мешающей ему сейчас ответственности за чью-то честь – это ушло в подсознание, стало глубинным. Он сделался в своих движениях свободным и сумел хорошо напрячь усилие.  И тогда, сжав всего себя в комок, он взмыл над конём, возвысив себя над ним, потом перебросил ногу через седло,  нашёл его правое стремя и, вставив  в него ступню, резко и яростно натянул поводья, не щадя губ и самолюбия слишком гордого жеребца, которого он в этот миг тоже презирал.
     Конь должен ощущать силу и власть. Любой конь ценит их. Жеребец взвился на дыбы, подчиняясь жёсткой до боли безмолвной команде. А всадник  тут же резко  дернул  левый
повод, и конь, не опускаясь на передние ноги, повернул влево, прыгнул, помчался обратно. Он был побеждён и принял незнакомого ему всадника...


 

     В разноликой, разновозрастной и разночинной массе народа, потерявшей управление, ежесекундно ожидавшей падения неудачливого наездника всё время, пока он, опасно вися сбоку коня, скакал, в этой толпе, разноголосо гомонящей и вопящей до последнего момента, до того мгновения, когда Виталий вдруг поднялся и сел в седло, в очередной раз наступила тишина. Тишина ожидания новой борьбы человека с животным или его поражения и уже зарождающегося тихого восторга. А через мгновение, когда русский джигит поднял коня на дыбы и заставил его развернуться, раздались крики и свист радости за наездника, победившего ярого коня. Такова человеческая природа...
Но эта толпа радовалась искренне. Кричали, приветствовали хозяева-чабаны и их гости.  Начальство в возбуждении вскочило на ноги и вместе со всеми аплодировало – дисциплинированно, по-партийному выражая свои симпатии к смелому человеку (к тому же, оказывается, областному работнику). И даже некоторые труженики министерские  были счастливы. А с ними вкупе даже и Наталья Николаевна прыгала и визжала от восторга, крича: “Знай наших!”. За кого она радовалась: за себя или за народ великий, русский?  Всадники, погнавшиеся за конём, чтобы поймать его и помочь гостю сесть в седло, остановились, пропустили, образуя эскорт, и,  по-азиатски  визжа,  поскакали вслед.  Восторгались почти все, но не все.
     Виталий видел и слышал радость, овладевшую народом и в чистой простоте  открыто проявляемой киргизами ловкому орус-джигиту, но его самолюбие ещё не было удовлетворено, и он находился в жёстком озлоблении на всех и вся, хотя и не показывал это  и  даже улыбался. В нём сомневались!  Его оскорбляли! Он обгажен пьяным сопляком и каким-то чванливым туристом-чиновничишкой!.. Арсений, разглядев лицо брата,  насторожился, потому что он хорошо знал его и знал, что улыбка, освещавшая его лицо, отнюдь не несла в себе благодарности возносившим его зрителям. Напротив, с такой улыбкой Виталий лез в уличные потасовки...
    Лихач приближался к народу, не замедляя бега коня, и мчал на массу людей объединённую массу коня и своей ярости. Горцы и горожане, видя направленную на них неуёмную силу, отшатнулись, только полковник с Арсением не двинулись с места и  улыбались, своими улыбками гася пыл всадника. И побледневшая Наталья Николаевна, перестав кричать и прыгать, стояла рядом. Держась за мужа и прячась за его плечом.
     В десяти метрах от зрителей Виталий опять поднял жеребца на дыбы и немного подержал его в таком  положении, чем  вызвал новый поток  похвал  и смех испугавшихся было чабанов. А когда Боорон опустился и, разгорячившийся, стал в нетерпении крутиться и бить землю копытами, Виталий, вертясь в седле из-за верчения коня, крикнул участницам игры:
     – Ну что девушки, кто из вас будет меня хлестать?
     Молодые зрители засмеялись, а старшие, те, на ком в силу их возраста повис груз ответственности за сохранность древних традиций, обеспечивающих само существование родов и племён, задумались. Они вдруг увидели, что некоторые шутки имеют свойство превращаться в трудную проблему, и решение проблемы возлагается на них. Не кому-то, а им необходимо её решать. Сначала аксакалы,  а за ними и другие – зрители и участники, – по мере осознания каверзности положения,  в котором оказались по своей простоте или по самоуверенности, стали обсуждать, как им быть. Пары давно определены, участия ещё кого-то не предусматривалось, а в то же время вроде как сами вызвали: желая того или не желая, шутя или всерьёз. Причём пьяные сородичи, которых никто достойно не одёрнул, не удержал, и оскорбили гостей,  и устроили разные подлости, чтобы ещё и унизить их, – а на деле унизились сами и опорочили соплеменников, – так что отказываться теперь никак нельзя, не вызвав на свою голову дополнительного позора. Один из аксакалов подошёл к всадницам. Сомневаясь и переговариваясь, народ ждал, кто из девушек решится принять ответный вызов и тем спасёт соплеменников. Виталий продолжал улыбаться, рассматривая группу кочкорских амазонок, жеребец под ним продолжал бить и топтать землю. Молодые участники собрались в круг,  устроили совещание. Голоса их звучали то громко, то совсем тихо, и зрители напрягали слух, чтобы разобрать, что они там решают. Кончилось тем, что одна из девушек, и до того говорившая свободно, не скрывая ни своих мыслей ни чувств, вполне категорично заявила, что никто, кроме неё это
сделать не может и,  развернув своего коня,  выехала из  круга, насмешливо глядя орус-джигиту прямо в глаза.
     Уверенная посадка её в седле, вырабатываемая кочевниками с самого рождения ребёнка, выдавала в ней горянку по происхождению. Но красивая богатая  национальная одежда; лицо, хоть по типу и тянь-шаньское, не обветренное и не иссушенное солнцем, как лица селянок; открытый взгляд, смелость в разговорах со сверстниками и с Виталием; – всё ярко выделяло девушку из окружавших её сверстниц. И, как внешностью так и повадками, говорило о её городском образе жизни.
     - О,  кандай  айслу1 – встречая её взгляд и ещё шире –  уже  и  добродушнее – улыбаясь, 
 _______________
1 О, кандай айслу  - О, какая красавица (айслу букв. – лунная красавица)

 
   
 сказал Виталий. – Так значит это ты поцелуешь меня?
– Вот этой камчой, – много насмешливее, чем смотрела, пообещала девушка и показала ему плётку, сделанную из ножки косули  и из туго сплетённых кожаных ремешков – опасную штуку в умелых руках. Смех и шутки подхвативших эти реплики чабанов и других хозяев здешних гор, успокоенных найденным выходом за свою честь и благодарных  решительной соплеменнице,  звучали с большой долей доброжелательства к Виталию, к её сопернику. И самому орус-джигиту зрители не бросали чересчур колких насмешек, традиционно предназначаемых преследователю. В народе, сопровождая проезд необычной пары к стартовой площадке перекатывающимся по амфитеатру говором, просто шутили, рекомендуя девушке: “Отхлещи его, Тумар!”. В среде шутивших и рассматривающих его зрителей, пока он проезжал линию зрительских мест следом за своей опасной и прелестной соперницей, Виталий  разглядел несколько знакомых лиц: Салыбая и Керимкан – старшего сына и дочь чабана Жёргёлёкова, у которого был на сакмане; Джаныбека Турсунбаева – главного зоотехника колхоза; заместителя начальника облсельхозуправления Залимтороева,  приехавшего на той из Нарына. Жёрглёковы и зоотехник приветствовали проезжавшего друга радостно, Залимтороев кивнул, благосклонно улыбаясь.

     Услышав команду судьи, Тумар – красивая партнёрша и соперница Виталия – на миг задержалась, посмотрела на своего преследователя, задорно произнесла: “Догоняй,  джигит!” – и резко хлестнула коня. Она даже не колыхнулась в седле, – будто на стуле сидела, – когда вздрогнувший от резкой боли конь с  места  во весь опор помчал её,  унося к черте победителей. Гнедой ринулся следом, и Виталию пришлось приложить усилие,  чтобы,  закружив, удержать его на месте до положенного времени.
     – Тумар! Тумар! Скачи, Тумар! Отхлещи его, Тумар! – неслось по рядам возбуждённых неожиданным событием  чабанов  вслед беглянке, красиво скачущей и очаровательно вписывающейся в своих белых шёлковых и красных с зелёным бархатных одеждах в очертания родных ей изумрудно близких и белоснежно дальних гор.
     – Виталий! Догони её! Догони Тумар! Поцелуй её! – поддерживали Виталия его сторонники и друзья.
     Лицо Виталия дёрнулось. Он и любовался всадницей, и прилагал усилия на  сдерживание бушующего скакуна,  сам страдая от того,  что медленно идёт его время, и крики и комментариями болельщиков его раздражали, Ожидание мига старта всё больше заполняло его азартом, постепенно вытесняющим пылавшую в нём холодную злость. А Боорон, каждую секунду готовый сорваться во весь опор, уже прижал уши, и нетерпение всадника, сливаясь с его нетерпением, вводило  его в излишнее в такое возбуждение,  что земля под его копытами покрылась рытвинами.
      Их выдержали больше, чем обычно выдерживали других джигитов. Из опасения, что эта гонка, так странно сымпровизированная и привлёкшая внимание всех людей, кончится слишком быстро. И из желания рассмотреть орус-джигита. В конце концов аксакал произнёс: “Алга, жигит!”1 и махнул рукой. Коню не понадобилось понукание:  Виталий лишь чуть отпустил поводья, и Боорон тут же понёс его  в упоении собственной скачки, в радости движения,  в стремлении догнать, обогнать, победить!!!
     Крики всколыхнули окрестные склоны, отозвались эхом, и пасшиеся на них овцы взметнулись и сбились в кучи. Ободрение, насмешки, надежда, страх, азарт, детский восторг взрослых людей – всё смешалось. Свист и визги перекрещивались,  перемежались.  Вопили все: и молодёжь и старики, и  мужчины и женщины;  и кто за кого – уже было не разобрать. Сами кричавшие не могли бы сейчас сказать, кого они поддерживают: уж очень необычной оказалась пара. Тумар же с Виталием вообще не смогли бы выделить своих, если б и пытались разобрать голоса – от скорости рассекаемый воздух свистел в ушах и размазывал крики народа, разнося и смешивая звуки...
     Первую сотню метров Виталий не гнал гнедого,  а,  положившись на его волю к победе, просто впитывал ощущение скачки, погони,  приобщения к глубинной первобытности. И приспосабливался к несущему его коню. Но вскоре отметил, что разрыв между ним и Тумар сокращается не так уж быстро, –  а догнать-то хотелось мгновенно, лихо; что не всё своё умение он сейчас показывает, – а ведь именно умение русскую езду хотели видеть бросившие вызов киргизы; что не все свои силы выкладывает и скакун. И, поощряя темп коня, он дал тому шенкеля2. Жеребец принял его намёк. Не знавший условий игры и оттого не слишком торопившийся, он  почувствовал  нетерпение своего седока и понял,  что не ему одному нужна победа, что его седоком движет такое же стремление к выигрышу,  что  им  необходимо поскорее догнать беглецов, и оттого, ощутив лёгкий удар, помчался быстрее.
     А Тумар вела себя довольно странно. Достигнув камня, означавшего для неё, что сейчас начнётся погоня,  она  оглянулась, чуть придержав коня, а потом, видя, что преследователь ещё крутится на месте, не стала погонять его. Спустя некоторое время, снова оглянувшись, она опять сбавила темп. Но Виталий уже гнался за нею, и девушка
_______________
1 ”Алга, жигит” – “Вперёд, джигит”.
2 Ше;нкель,-(я, мн. шенкеля;, е;й, м). [< нем. Schenkel бедро] – обращенная к лошади часть ноги всадника от колена до щиколотки, используемая для управления лошадью.

хлестнула своего мерина... Однако вскоре снова  оглянулась, и снова придержала коня –будто ненароком. Потом она хлестала коня,  несколько мгновений заставляя его сохранять  дистанцию... До следующего взгляда назад. Всякий раз гнедой мигом урывал десяток метров, а преследователю непонятно было, в самом деле ли она проверяет дистанцию,  дразнит ли его или... Когда Тумар оглядывалась, на её лице белели зубы всё в той же насмешливой улыбке.
     Беглянка прошла уже половину необходимого ей пути, а разрыв между конями  сократился только на четверть. Виталий взмахнул длинным концом повода над головой,  при этом  нечаянно задев  кончик конского уха.  Оскорблённый айгыр1 пулей понёсся. Виталию показалось,  что конь не скачет, а летит, превратившись в  тулпара2, – так стлался он над землёй в своём стремительном беге. И что не достанет сил остановить его – конь-тулпар будет летать столько, сколько сам того пожелает.
     Всё слилось перед глазами в одну пёструю ленту; свист ветра и удаляющиеся крики образовали один протяжный вой, а Тумар ярким пятном стала быстро приближаться к Виталию,  хотя конь её стремительно двигал ногами и всё пытался унести свою ношу. Тщетно. Девушка оглянулась ещё раз, – и улыбка её стала растерянной: русский парень приближался слишком быстро. Чересчур бысто. И мощно. Отвернувшись, беглянка стала нахлёстывать коня. Она уже не дразнила и не веселилась. Вдруг испугавшись, Тумар уже хотела сохранить хотя бы кратчайший разрыв, чтобы доскакать до заветного финиша. А тот, оказалось, совсем уже и не приближается: могучий топот позади быстро накатывал,  задавливая и заглушая все восприятия, все чувства – все, кроме страха, кроме ожидания неизбежного мига проигрыша. И, следовательно,  подчинения этому парню, обретающему право на поцелуй... На её, гордой красавицы этих гор, поцелуй... Вот он, уже совсем недалеко... Всё ближе, всё мощнее, всё ужаснее...
     Ещё несколько секунд, и неизбежное случилось – кони сравнялись, скачут голова к голове. А через миг Боорон, который всех противников терпел только далеко за своим хвостом, стал выходить вперёд. Победитель потянулся к узде вороного мерина, намереваясь ухватить его, чтобы остановить скачку и взять беглянку в плен, но та вдруг ловко увернула своего несильного и послушного коня в сторону.  Рука не ухватила ремни,  добыча ускользнула. И к счастью – зацепись Виталий за сбрую тихоходного коня, и  большая мощь неудержимого жеребца вырвала бы его из седла или – по крайней мере – повредила бы руку. Судьба его  сохранила, айгыр промчался дальше, а сзади раздался весёлый смех.
     Виталий, не стал останавливать своего скакуна – на это надо было много времени,  которого у него не было. И не было терпения. Чуть сдержав бег коня, он по крутой дуге развернул его в обратную сторону  и  увидел,  что беглянка мчится во весь опор обратно, к людям вопреки правилам, обязывающим скакать к финишу – значит всё же испугалась и решила уже действительным бегством спастись. Но и умный гнедой воспринял своего напарника-седока и понял, что не та игра сейчас происходит, когда следует просто обогнать соперников, что сейчас от него требуется участие в захвате. Боорон вновь быстро догнал беглецов, немного вышел вперёд и сам стал теснить своего противника в сторону,  мешая ему свободно бежать. А Виталий, скача теперь вплотную к Тумар, сумел захватить повод. Он, улыбнулся девушке и стал заворачивать своего помощника ещё круче,  понуждая и коня соперницы сворачивать следом; потом, натягивая узду, остановил обоих. Гонка кончилась  на том месте,  где в первый раз преследователи догнали беглецов. Гнедой, вздымая голову, горделиво заржал, Виталий довольно засмеялся:
     – Я тебя догнал,  Айслу, теперь мне нужен твой сладкий поцелуй.
     – Нет, не надо, – отстраняясь, просительно, но при этом сохраняя улыбку, в которой растерянность смешивалась со смущением и с насмешкой, произнесла Тумар.
 _______________
 1 Айгыр – жеребец.
 2 Тулпар – 1) мифол.: крылатый конь; 2) боевой конь, выдающийся скакун.

     – Что значит – не надо?! – саркастически возмутился отвергаемый победитель: – Мы так не договаривались. Твои соплеменники продали мне твой поцелуй и право на тебя.  Теперь я тебя украду, и ты станешь моей женой.
     – Ты серьёзно? – удивилась девушка, и улыбка её дополнилась недоумением.
     – Конечно.
     – Ты сильный. И вообще... Хороший джигит. Но всё равно не целуй меня.
     – Почему я не должен целовать тебя, Айслу?
     – Меня зовут не Айслу, а Тумар.
     – Ты такая  красивая,  что я всё равно буду называть тебя Айслу. Тумар-айслу.
     Девушка посмотрела на Виталия, спросила:
     – Ты правда считаешь, что я красивая? Вы, русские, только своих девушек считаете  красавицами.  И даже наши ребята часто женятся на ваших.
     – Мне какое дело, кто как считает. Что вижу, то и говорю. Но ты что, хочешь, чтобы я поцеловал тебя возле народа?
     – Ой, нет,  не надо! – испугалась Тумар. – Я прошу тебя, не целуй меня, я ведь помогла тебе.
     – Помогла? – Виталий вспомнил, как она, то и дело оглядываясь, сдерживала коня. – Мне не надо было помогать, я и без того догнал бы  тебя, – недовольно возразил он.
     – Да, теперь я это знаю, – согласилась Тумар. – Но... Другие девушки не стали бы играть с тобой.
     – Почему? Предложили гостям участвовать в игре, а сами отказались бы?
     – Мы,  девушки, не предлагали. А они отказались бы потому, что их уже поцеловали другие джигиты. Оставались только две пары, но они бы не стали... меняться.
     – А ты почему выехала?
     От зрителей донеслись свист и крики, тональность которых изменилась: там требовали,  чтобы победа завершилась достойной оплатой. И поскорее. Виталий отреагировал:
     – Вот видишь, Тумар-айслу, народ требует зрелищ, а мы с тобой разговариваем. Так почему ты выехала и почему мне не надо тебя целовать?
     – А я отхлестала... своего джигита, – похвасталась девушка, запнувшись на имени. – А выехала потому, что Бекеш – мой старший брат. Агай1 плохо говорил; он часто бывает таким грубым, когда выпьет. Ты не обижайся на него, хоть он и оскорбил тебя.
     У красавицы-горянки оказались и дикция красивой, и русский язык с правильным, даже литературным произношением.
     – Ты не только красивая, но и умная и добрая. И смелая, – оценил Виталий свою пленницу. – А... Сен кимдин тумары2?
Виталий подумал,  что, вероятно, её жених стоит где-нибудь тут же, и что именно ему вместо поцелуя досталась плётка. Потому Тумар не хочет, чтобы он, Виталий, её целовал, чем ещё более ущемилось бы достоинство возлюбленного.
–  О, сен биздин тилди жакшы билесин3,–  опять уходя от ответа, оценила Тумар его игру словами. Потом всё же ответила: – Его зовут Анарбек. Это он поцеловался с моей камчой,  которую сам же и сделал для меня.
     –  Он сделал плохой подарок, я заберу его у тебя как добычу. А кроме того ты мне что-нибудь подаришь. И всё равно я поцелую тебя... Как сестрёнку, раз у тебя уже есть жених, –  пояснил Виталий, увидев укор и новый испуг в глазах Тумар.
     –  Хорошо. Я буду называть тебя агай. А как твоё имя, агай?
     Виталий назвал себя. Тумар сняла с руки камчу, отдала её “брату”; потом, сняв шапочку,  выдернула  несколько  перьев  и  подала  и  их.  Виталий вложил перья в карман
________________
1  Старший брат.
 2  – Ты чей талисман?  (имя Тумар в переводе означает талисман).
3 – О, ты хорошо знаешь наш язык.
куртки так, чтобы они не выпали и были хорошо видны. Склонив голову к девушке, он поцеловал её в щёку. Тумар смущённо улыбнулась.
     –  Ну что ж, едем обратно, карындашым1.
     Развернув коней, они весело поскакали  к ожидавшим их друзьям.
     “Интересно, кто он такой – этот тип, позволивший себе назвать меня дураком? И чем же они теперь встретят, землячки-попутнички. Что теперь будут говорить?” – всплыла в  сознании  Виталия неприязненно-грустная мысль. То, как плохо, по сути предательски восприняли фрунзенцы его реакцию на оскорбление –  их же! – достоинства пьяными молодчиками, глубоко задело Виталия и надолго в нём поселилось. Его отречение от них, возникшее в нём в трудный момент битвы с конём, когда он услышал словесный плевок себе в спину,  было тогда отражением в нём их отречения от него. Но и сейчас, одержав две победы, он уже не хотел с ними общаться и предпочёл бы не видеть их вообще.

     Встретил их Бекеш.
     Бекеша, уже  оскорблённого тем, что на его коне, на его сильнейшем в районе айгыре,  сейчас сидит приблудившийся орус-чочко2 – дебошир уже “забыл”, что он сам отдал своего коня чужаку,  –  вдобавок очень покоробило вступление в игру его родной  сестры. Как она посмела играть с орусом! Восстала против своего старшего брата, опозорила род...  От свалившихся как снег на голову огорчений Бекеш был в ярости всё время погони орус-чочко за его сестрой. Чтобы успокоиться, он выпил залпом стакан водки, привезённой Дюйшеном по его требованию. А выпив, тут же нашёл простое решение,  как
легко, но особенно, по-своему реабилитироваться. И тем хорошо отомстить неожиданному  врагу и – заодно – предавшим его сородичам, оговаривающим его. Он даже засмеялся от радости за свою находку. Друзьям он не стал ничего объяснять, когда те, удивившись его смеху, спросили, чему он смеётся один, без них. Только многозначительно кивнув на приближающегося врага, он сказал им: “Подождите, скоро увидите”. Его радовало, что не надо оказывается ничего изобретать, потому что решение с самого начала было очевидным. Он восторгался тем, что своими руками всё совершит. Он воспевал  свою победу и предстоящее торжество друзей. И посрамление забывших свою честь сородичей. То, что вызовом он оскорбил гостей и то, что он унижает сородичей пренебрежением к обычаям предков – вздор:  всякий его враг – это враг его рода. В этом-то Бекеш был абсолютно уверен. Он бросит новый вызов – вызов мужчин – орусу, и тот пожалеет, что приехал сюда, да ещё и важных работников с собой привёз.
Когда между  зрителями  и возвращавшимися Виталием и Тумар расстояние сократилось до сотни метров, Бекеш выехал из группы всадников  и остановился метрах в пятнадцати от рядов зрителей. Он сделал это расчётливо: возмущение, которое он намерен  был сейчас выразить  этой паре – наглому чужаку, посмеявшемуся над киргизами, и сестре, опорочившей своё племя, – должно быть услышано его врагами, а праведный гнев на оскорбителей его народа должен быть воспринят каждым соплеменником. Сейчас Бекеш ощущал себя в сиянии знамени Манаса, он был продолжателем его славы. Бекеш-батыр громко закричал Виталию – закричал по-русски, чтобы его великое огорчение восприняли и работники Министерства:
     – Эй ты, что ты сделал с моим конём?! Ты, оказывается, вообще не умеешь ездить на хорошем коне! Смотри как загнал его! – речь, не слишком наполненная патриотическим содержанием,  достойным потомка соратников великого батыра,  прозвучала тем не менее патетически, с богатырским пафосом. И должна была ввергнуть в смущение любого противника.
      Радостно приветствовавшие победителя зрители затихли и стали осматривать жеребца.  Виталий  не отвечал  и продолжал приближаться  тем  же темпом.  Он и Тумар видели, как
________________
1 Карындашым – моя сестрёнка (карындаш – племянница или младшая сестра в отношениях с родственниками-мужчинами).
2  Русская свинья.

   
выезжал Бекеш из рядов и как он остановился. Виталий, во всех его действиях заметив  нарочитость и очередное коварство, ничем не показал, что ждёт неприятностей, что готов к любой пакости. Лишь внутренне насторожился и сменил улыбку недоброй усмешкой.  Тумар же напротив, перестав улыбаться, огорчённо посмотрела на спутника и, едва Бекеш прокричал свой упрёк, погнала своего коня быстрее. Её саму погнали её чувства – стыд перед Виталием, которого она только что просила не обижаться на её агая, и возмущение очередным выпадом брата в адрес Виталия, в адрес русского джигита, который с достоинством прошёл коварства и трудное испытание, покорив лучшего из коней в округе и – а  это главное – покорил её саму. Сначала тем, как достойно принял вызов и красиво победил всех, а потом тем, что не оскорбился её отказом от поцелуя и назвал сестрой.  Она подъехала к Бекешу и также громко, но на родном языке, стала ругать его:
     – Ты уже совсем пьян. Наш гость хорошо относится к твоему Боорону, он его даже не бил, как ты бьёшь других наших коней. И ты врёшь, что он загнал Борона. Это все видят – не слепые.
     Народ, действительно не увидев никаких признаков того, что конь хоть как-то пострадал – он даже не вспотел, – подтвердил её обличительный упрёк своими выкриками Бекешу. Несколько человек вышли из рядов и направились к нему,  чтобы увести с поля.  Но джигит хлестнул своего пегого и поскакал навстречу Виталию. Следом за ним рванулись всадники во главе с Бейшембеком.
     Однако в драку Бекеш не кинулся, остановился – его сдержал насмешливый взгляд врага. Он снова крикнул, презрительно кривя губы:
     – Давай сюда коня, орус.
     – Это ещё зачем? – с деланным удивлением спросил Виталий, направляя айгыра в объезд наглеца.
     Виталий уже победил его. И не раз: он услышал его оскорбительную реплику, чего Бекеш не хотел; он принял его вызов; он оседлал его коня; он показал класс верховой езды, а не свалился, как рассчитывали Бекеш с друзьями; на его коне он победил его же сестру, и теперь та, вступаясь за него, нападает на родного брата; горцы – народ Бекеша – его, Виталия, приветствует, а на Бекеша сыплются только упрёки и насмешки... И не только Бекеша победил, но одержал победу над всеми присутствующими здесь тянь-шаньцами. Виталий был удовлетворён и собирался, победно подъехав к  народу,  вернуть  коня  хозяину, чтобы снова стать только зрителем. Однако ему снова брошено  оскорбление.  Его опять намерены  унизить. У  Виталия  сжались челюсти и улыбка его стала зловещей. Он ещё мог шутить над  противником, мог объехать его, не отвечая. Но возвращать ему коня уже не желал. А Бекеш не заметил – или не смог заметить – перемены  в настроении врага,  будучи  уже  неспособным  различать оттенков состояния и настроения других людей.
     Подскакавшие джигиты полукругом охватили противников и одни из них пытались речами урезонить Бекеша, другие выжидательно молчали, а трое из группы ухмылками и репликами подталкивали Бекеша к более решительным действиям, чем вводили его в совсем уже  бездумное состояние и в зависимость от данного им обещания, что они скоро увидят нечто радостное. Поворотив своего пегого коня, он преградил Виталию путь и ещё раз потребовал:
     – Дай сюда коня. Это мой конь.
     – Ты сам мне его дал, а подарки назад не отбираются, – остановив жеребца, открытой улыбкой и заметным презрением отреагировал Виталий.
И сразу стал подёргиванием узды вводить Борона в возбуждение. Пренебрежительно-уверенный тон подействовал – Бекеш смешался и фраза его прозвучала убеждающе-просительно:
     – Я Боорона для себя четыре года готовил.
     – А теперь ты его предал, отдав мне.
     Бекеш зло скрипнул зубами, столкнувшись с уверенной волей противника, но стерпел и в этот раз. Ему мешали и дёргавшие его за руки родственники. Сдерживаемый возникшей в себе  неуверенностью и  осуждением  окружавших джигитов и большинства народа, недобро для него шумевшего в отдалении, Бекеш вдруг предложил:
     – Бозала тоже хороший конь, возьми его взамен Боорона.
     Виталий рассмеялся:
     – Эй,  милый  мой,  кто же на состязаниях меняется конём с противником? Сам сиди на том коне, а я – на Боороне. А то может этот твой Бозала хуже “пузатой кобылы”.
     Джигиты поддержали Виталия:
     – Правильно говорит гость. Он прав, Бекеш, отстань от человека.
     – Не лезьте,  это не ваше дело, – огрызнулся Бекеш. И сорвался, полностью раскрыв себя: – А тебе, саламкеч1, не сидеть на моём Боороне!
     Глаза страдающего Бекеша покраснели, с губ брызгала слюна. Он был  готов к бою с этим хилым орусом, который и в седло-то сесть не сумел, которого чуть не сбросил его конь – жаль, что не получилось у Боорона разнести наглого баш-инженера, орус-шайтан,  наверное, помешал ему это сделать. Бекеш направил коня к противнику, намереваясь уже своими руками уничтожить возникшую в его славной жизни мразь.
     Виталия как хлыстом обожгли – прихлебателем его ещё никто не называл и не мог этого сделать. Он вздрогнул, побледнел, скрипнул зубами и со злобой проговорил:
     – Сен – кишиэмесин, сен – мешок менен бок2. А я, Бекеш-каркеш3, уже сижу на Боороне. И буду сидеть, – ты его от меня не получишь.
     “Ну что за день сегодня, что это со мною?..” – подумал злосчастный Виталий. Его участие в событиях  этого дня, сияющего солнцем и голубизной неба, за  несколько часов уже вызвало несколько негативных склок – и вот снова очередное столкновение: и радостные встречи, и невесть откуда берущиеся склочники, и вызванные ими конфликты – всё навалилось, смешалось. То и дело сверкают вспышки фейерверков и молний, гремят фанфары и громы. Что же будет впереди, если события разворачиваются по масштабам и усугубляются по мощи: теперь стервозные узконаправленные склоки, произведённые мадам Барановой в салоне небольшого автомобиля, потерялись на фоне конфликта, разрастающегося в масштабах джайлоо. А ведь потом это пройдёт по району, по области...
Вся масса зрителей, словно подтверждая опасения Виталия заголосила на разные голоса. Услышав, как злобно ругается Бекеш,  как  обозвал  гостя  “прихлебателем”,  люди
обернулись в сторону импровизированного президиума, ожидая от него действенного вмешательства. Пожилой колхозный почтальон, знакомец Виталия по сакману, стоявший возле Барановых, громко воскликнул:
     – Ой, Кудай! Как он оскорбляет наших гостей! Кто же после этого захочет к нам приехать?!
     Начальство ответило на воззвание народа и приняло на себя ответственность за события: с кошмы поднялся аксакал и с камчой в руках направился к кучке всадников на майдане.
     Джигиты, урезонивавшие Бекеша, тоже решили, что пора применить силу  и  ринулись, было, к нему, чтобы увести подальше от майдана. Их остановил Бейшембек: Бекеш оскорбил Виталия, и тот имеет право сначала сам отплатить за себя.
А злобно ощерившийся Бекеш уже ничего не видел. И ничего не слышал: для него существовал только этот упрямый орус, которого он, Бекеш-батыр, должен уничтожить.    
– Отдай сам или хуже будет, – крикнул он с осознанием неизбежного поражения оруса, двигая своего коня и выбирая позицию для того, чтобы уже не словами, а силой свергнуть орус-инженера с захваченного им коня на землю и так его опозорить.
________________
1 Саламкеч – прихлебатель на чужом пиру.
2 (Русифицир.) “Ты – не человек, ты – мешок с дерьмом”.
3 Каркеш – злобный, мстительный.
     – А  ты  возьми, – подзадорил его Виталий. – Отбери у меня своего Боорона. Не отберёшь, я и того, на котором ты сейчас сидишь, заберу. Ты понял меня, Каркеш?
     – Растопчу! – зарычал Бекеш.
     И, выразив свою ярость отборными русскими и киргизскими оборотами, он прикусил зубами камчу, чтобы не мешала в борьбе, и ринулся в бой на вторгнувшееся в его жизнь ничтожество. Он решил, а не просто стянуть врага с Борона, а сбросить его под ноги обоих своих коней. Свалить оруса с коня он сумеет легко – тот просто мешок в седле, а не боец. Растоптать – вот что надо с ним сделать. Раздавить. И сейчас он это сделает...
     Возможно, несколькими месяцами раньше это у него и получилось бы, но не сейчас…      Бекеш ошибся.  Забылся. Хмель и необъяснимая ненависть затуманили его мозг. Он забыл что, хотя оба жеребца из одного двора, Боорон не подпустит пегого к себе близко.  Так  он  был обучен самим Бекешем, и таков у него нрав. Бозала, трезвый, в отличие от хозяина, участник столкновения, знавший собрата и знавший,  что Боорон станет его бить и кусать, не подошёл к противнику. И расстояние,  необходимое для хорошего захвата соперника в национальной борьбе оодарыш1, им не выдержалось. В результате Бекешу, чтобы достать своего противника, пришлось потянуться больше, чем то предписывалось приёмами борьбы – он совершил элементарную ошибку. К тому же, зная кое-что о Виталии,  он знал о нём слишком мало, чтобы так неуважительно к нему относиться.
     Виталий всунул обретённую плётку под ремень седла, с лёгкостью отбил одну его руку, схватил и прижал к своему седлу другую, а Боорон, этот обученный Бекешем для своих побед жеребец, сейчас отплатил хозяину за измену.  Уловив  необходимый момент, он резво двинулся вперёд и в сторону, увлекая за собой добычу своего нового хозяина и  своего нового напарника  в боях,  в то время,  как пегий конь даже не двинулся...

     Примерно так – даже хуже! – во время сакмана Виталий был побеждён пьяным колхозным учётчиком Усенбаем. Впрочем тогда и сам Виталий был в сильно подвешенном состоянии из-за того, что, по случаю первомайских праздников, его, как человека из области, водкой угощали много, но всё больше без закуски. В тот раз Виталий был вытащен из седла через голову коня с уздой в руках, спавшей с головы коня. Всё из-за того, что его конь даже на шаг не сдвинулся с места, несмотря на энергичные понукания своего всадника. И он сразу же умчался, обрадовавшись падению с него надоевшего ему за два месяца всадника – Виталий ежедневно скакал на нём по склонам. Позже Виталий поймал предавшего его жеребца и долго гонял его по крутым склонам с риском разбить и неразумное животное и свою такую же глупую голову.  А потом приёмам борьбы на конях его усердно обучали дети Жёргёлёкова – Салыбай и Шамшидин. И вот, спустя всего три месяца, это вдруг вспомнилось и пригодилось...
     Учётчик Усенбай, совершивший подвиг, тогда тоже благоразумно ускакал подальше от разъярённого,  замахнувшегося на него уздой соперника,  и через ложбину прокричал своё  торжество. О победе он долго рассказывал всем желающим,  и Бекеш всякий раз, как слышал его пересказы, завидовал удаче друга – до тех  пор, пока орус вдруг не объявился на джайлоо. В этом и крылась причина того, что он стал задирать русских, вызывая на самом деле на ристалище Виталия; в этом крылась причина его самоуверенности и несомненности в лёгкой победе над ним...

     Не обращая внимания на мат и угрозы поверженного Бекеша, Виталий не сразу выпустил его руку,  а протащил несколько шагов мешком за собой. Отпустив, проговорил:
     – Тебе, бок мурун2, лучше сидеть на земле – с неё ты точно не свалишься.
     Бекеш припал к земле и замер, сжавшись в комок, закрыв голову руками. А победитель подъехал к одиноко стоящему  пегому, поймал его повод и поскакал с добычей к друзьям, снова подвергнувшись потоку приветствий и поздравлений,  выражаемых криками,
_______________
1 Оодарыш – боевая и спортивная борьба всадников.
2 Бок мурун – сопляк.

аплодисментами, свистом – всеми теми универсальными способами, которые имеет человек для проявления радости или недовольства.
     Почти все киргизы – за исключением  Бекешевых друзей и нескольких его сородичей,  огорчённых победой чужака, – радовались успехам смелого гостя, за короткий срок трижды показавшего, что мужчины – не только те, кто носит калпак1. Своей неподдельной радостью горцы ввели в недоумение троих фрунзенцев – Михаила Ивановича, его супругу и друга семьи Игоря, – с молчаливым  недоброжелательством смотревших на своего удачливого “соплеменника”. Почему этим работникам торгового ведомства не  понравился Виталий – знаниием ли киргизского языка и культуры; тем ли, что принял вызов, то есть не то, что без их разрешения и ведома, но даже вопреки их  воле  рискнул  их достоинством, поставив их честь на карту случая; своими ли победами и  восторженной  его встречей горцами – этого они и себе бы не сразу объясняли. Но несомненно, что в свой круг они его не взяли бы. Недовольство огорчённых усилилось,  когда к Виталию стали подходить колхозники, с которыми он успел перезнакомиться и даже сдружиться во время трудов сакманных. Обращаясь к нему по имени, называя его досом2, пожимая руки, похлопывая, они всячески старались выразить ему свои расположение и радость: их друг приехал к ним в гости и он всё такой же...   
И Вера восхищённо смотрела на водителя автомобиля, необычайно для неё и экзотично смотревшегося верхом на красивом коне, и демонстрировала восторг московской молодости, очень сходный с восторгом киргизской молодёжи – то есть просто визжала. Открыто и искренне радовался и Николай Фёдорович. Поздравляя, полковник благодарил Виталию за то, что он привёз их сюда. Виталий весело пообещал ему ещё больше ярких  впечатлений  от  продолжавшегося тоя.
     Олег с Арсением переговаривались и смеялись; а когда Виталий подъехал, Арсений спросил у него:
     – Ты что, решил для калыма добыть себе табун коней?
     – Приехал пустой, а уедет баем,- поддержал его Олег    
Их замечания вызвали смех окружающих, умеющих радоваться жизни просто, без задних мыслей.
– Это как повезёт, – пообещал друзьям Виталий и протянул повод добытого коня Арсению: – Не забыл ещё,  где у коня хвост, а где грива?
     Дружеская насмешка Виталия тоже порадовала народ. Особенно тех весельчаков, кто хоть и беззлобно, но насмехался над русскими. Теперь, когда Виталий использовал их  реплику в адрес своего друга, они поняли, что гости на них не обижены и можно продолжать шутить с ними.  Хозяева стали окружать фрунзенцев и москвичей, вбирая и растворяя их в своём кругу.
     – Ты что, мне даёшь этого коня? – удивился Арсений.
     – Ну  не  буду же я сразу на двух ездить, – резонно ответил ему Виталий.
     – А почему ты не вернёшь его Бекешу?
     – Потому что ему снова вздумалось опозорить меня: он решил стянуть меня с этого айгыра,  да сам и второго лишился. Видно, судьба ему пешком передвигаться, да и падать невысоко. Держи, а то я Олега посажу на него.
     – Ладно уж,- что с тобой поделаешь?  Давай мне. У Олега, наверное, опыта мало. Так, Олег?
     – Нет, не мало – совсем нет, – сознался тот. – Я лучше с земли, без риска свалиться понаблюдаю за вами.
________________
1 Калпак – колпак; остроконечная войлочная шапка. Белый колпак (порой с орнаментом) с разрезами на полях – наиболее распространённый киргизский головной убор. Переносн: киргиз.
2 Дос – друг.

.
    
     Пока в  среде  зрителей шумели поздравления и слияние двух народов, на майдане, где остался лежать посрамлённый Бекеш, разыгрался новый акт драмы – комедия так и не состоялась. Там вышедший на арену аксакал,  подошёл к лежащему Бекешу и, ни слова не говоря, сильно хлестнул его плетью. И ещё, и ещё. Громкий крик боли, возмущения и  огорчения разнёсся далеко по горам, прервав все дела и разговоры. Кто вздрогнув и опешив,  кто засмеявшись, люди смотрели на истязание.
     А Бекеш,  возопив от внезапной и нестерпимой боли, вскочил было, чтобы ответить обидчику своей плетью – особенной плетью, с куском проволоки в конце заплётки: он подумал, что это старший брат, Бейшембек его избивает. Но вдруг увидел, что хлещет его откуда-то появившийся родной дед, и, покорно принимая возмездие за оскорбление своего рода и зло и огорчённо причитая, сначала согнулся, потом, прикрывая руками голову от ударов, присел. А дед безо всякой жалости к родной крови сёк внука и выговаривал.  Бейшембек и Тумар сошли с коней, стали просить старика не позорить Бекеша перед народом, но аксакал,  не останавливаясь, кричал, что тот весь его род, всех предков опозорил. Публичная казнь была тягостна для  впечатлительных;  да  и весь  народ,  одобряя  действия  и речи старейшины,  при каждом взлёте камчи всё же затаивал дыхание и вздрагивал. Скоро утомившись махать рукой, аксакал перестал сечь грешника, но милости к нему не проявил. Он взял Бекеша за плечо, поднял с земли и, толкая  впереди  себя, повёл его извиняться перед высокими гостями. Брат с сестрой пошли с ними, а остальные всадники вернулись на своё место.
     – Всё имеет своё продолжение.  Но мы о нём узнаём, обычно, не тогда, когда что-либо совершаем, а когда дело уже совершено, и из него неудержимо лезут последствия, – негромко произнёс  Арсений, поглаживая коня и ни к кому конкретно не обращаясь.
     Однако его услышали многие. Почтальон, прокричавший протест об оскорблении гостей,  глубокомысленно покивал и похвалил Арсеньеву сентенцию:
     – Мудрые слова.
     Олег переглянулся с Виталием и, посмеиваясь, молвил:
     – Ты стал очень мудр, друг Арсений. Как философ речешь.
     Николай Фёдорович,  учитывая драматичность ситуации и глубину слов Арсения, не принял Олеговой шутки:
     – Мысль действительно мудрая, – не случайно вы, Арсений Тимофеевич, выбрали  для  себя профессию историка.  В самом деле, если бы этот молодой человек не оскорблял гостей,  он никому не испортил бы праздник и для себя его не превратил бы в позор.
     Арсений посмотрел на полковника, согласно кивая, и так же негромко и замедленно проговорил:
     – Может быть,  не испортил бы. –  Сделав  небольшую  паузу, продолжил: –  Но  скорее  всего он всё же сделал бы что-нибудь, что другим людям испортило бы настроение. Даже если бы и нас здесь не было. Может быть, он уже давно совершил нечто, из чего вытекают все эти и другие его поступки и их последствия...  Виталий,- вдруг насмешливо, хотя и с явной  нежностью, постоянной в их общении друг с другом, обратился он к брату: – а ты не задумался, к чему приведёт то, что ты принял вызов, победил и, в довершение, отобрал у Бекеша коня?
     Виталий удивлённо посмотрел на Арсения:
     – Ты знаешь, ведь, что я сделал то, что должен был сделать. Хотя...  ты прав:  если бы я думал о том,  как трудно это будет и к чему может привести, то не стал бы реагировать и принимать вызов... Но если бы снова всё повторилось,  я снова поступил бы так же.
     – Да, в этом ты прав. Но я о другом. О том,  что  будет после в результате твоего поступка?  И вообще,  в результате того, что мы сюда приехали?
     Уразумевших, что говорит молодой философ – а таковых  было несколько человек, – тема задела. Она заинтересовала их своей своевременностью – если относить её к происходящим событиям, – и, одновременно, несвоевременностью, поскольку от неё в момент веселья повеяло обречённостью и намёком на нежелательные последствия. Намёк задел многих, в результате  кто-то встревожился,  кто-то  с  любопытством присмотрелся к человеку, позволяющему себе высказывать подобное.
     Каждый из правильно понявших собирался пройтись по Арсеньевой гиперболе умозаключения: ведь все мы философы и учить жить нас не надо. Но никто этого сделать не успел. Виталий не успел ответить на предложенный всем, – но прежде всего ему – вопрос; те, кто хотел скептически отвергнуть саму возможность подобного анализа, и те, кто намерен был позитивно развить идею, тоже не успели порадовать свои уста и  огорчить слух оппонентов. И всерьёз испугаться предрекаемых последствий тоже не успели.
     А что  вообще можно успеть,  когда жизнь в своём богатстве проявляет себя не только очень полно, но и весьма бурно. Порой довольно оригинально – успевай лишь ухватывать мгновения искрящегося потока. Многим ли это дано – улавливать брызги жизни?.. А уразуметь весь поток?.. Оттого никто ничего и не успел: ни высказать упрёка, ни предсказать вероятности событий,  ни покинуть собрание. Последствия  посеянных  зёрен  проросли быстро и стали обильно и в столь нарастающем темпе развиваться, что скоро всем стало ясно, как прав был Арсений. Сразу, как только к ним подошёл Аман, до сих пор находившийся вблизи руководства (а он подошёл  в момент осмысления только что прозвучавшего пророчества), и сказал Виталию,  что он молодец и что его  приглашают  к
себе почётные гости и аксакалы, стоявшие здесь поняли, что все они оказались участниками событий необычных и чреватых ещё многими последствиями...
     – Награду сейчас получишь, – объяснил Олег Виталию его приглашение к руководству, шуткой снимая напряжение ожидания.
     Айткулов не стал пояснять и комментировать, а кивнул головой, коротко произнёс:  “Жур1”,– и пошёл обратно. Виталий молча спрыгнул с коня, взял его под уздцы и направился следом, в свою очередь коротко пригласив Арсения: “Пойдём со мною”.
     С ними пошли его кочкорские друзья.

     Увидев протянутые руки своего начальника и второго секретаря, Виталий отдал повод коня Салыбаю и обошёл, уважительно пожимая обеими руками2 руки сидящих на тёре, хотя его  чуть-чуть  удивила  приветливая  и  приветственная  встреча:  он   никак  не  мог простить себе своего  постыдного участия в конфликте и даже огорчал себя  обвинениями
в том, что по какой-то неведомой ему самому его вине весь день происходят психические срывы в людях, оказывающихся рядом  с ним. Сейчас Виталий видел всё в мрачных тонах и не замечал, что искренне радующихся ему было совершенное большинство собравшихся здесь людей. В том числе и его начальник, полновесным своим авторитетом не просто  оправдавшим,  но и вознёсшим своего подчинённого.
     Даярбек Залимтороевич, зоотехник по образованию и специальности, непосредственно курируя животноводство, к областному землеустройству, в котором Виталий занимал чин главного инженера по учёту земель,  непосредственного отношения не имел. Но он был заместителем начальника управления, и, следовательно, его власть распространялась не только  на  чабанов  и зоотехников, но  и  на  всех  служащих управления. Потому тень конфликта падала и на него.
     Конфликт был бы нелепым и грозил бы Виталию негативными  административными  мерами – вступив в него, главный инженер-инспектор управления подрывал авторитет номенклатурной  управляющей системы. А за соблюдением уважительного отношения всех низших к системе зорко следили различные государственные органы. Однако в корне свары – в буквальном смысле слова – было не мелко-личное и не бытовое столкновение, а незаслуженное унижение Бекешем неожиданно появившихся на празднике русских  гостей.  И  тем  же  самым  было  нанесено  оскорбление  не  только  ата салты – обычаю и
_______________
1 Жур – приглашение: пойдём, пошли.
2 У киргизов, казахов и иных азиатских народов для приветствия пожимаются две руки вместе.
традициям предков, в частности, древнему  киргизскому  закону  гостеприимства: кем  бы  ни был гость, он – гость. Здесь ещё был затронут и вопрос межнациональных отношений. Даярбек Залимтороевич быстро это уразумел и популярно разъяснил аксакалам. Его, особенно по второй составляющей конфликта, поддержал Мугалимов, второй секретарь райкома партии. Их руководящую мудрость поняли и приняли и все аксакалы, и все иные руководители...
     Этими неизвестными Виталию рассуждениями и объяснялось очень уважительное отношение президиума к подошедшему герою.

     Разбор события начал секретарь райкома. Как старший из местного начальствующего состава и как партийный хозяин на этой территории, он нёс ответственность не только за идеологичность мероприятия и за его благополучное проведение. Но и за радость и отдых, которыми рассчитывали насладиться чабаны, уставшие от непрерывной многомесячной тяжёлой работы, от неустроенности быта из-за постоянных кочёвок, от капризов погоды с её палящим зноем, проливными дождями и метелями. Он взял на себя роль третейского  судьи в возникшем конфликте между чиновником областного масштаба и рядовым колхозным разнорабочим.
     – Говорят, этот парень оскорбил тебя? – обратился он к Виталию, кивнув на Бекеша. И, не дожидаясь от него ответа, не имеющего сейчас значения, и даже без паузы в своей речи, произнёс решение суда: – Он сейчас попросит у тебя прощения.
     Негромкая речь прозвучала приказом. Виталий обернулся к Бекешу, стоявшему сбоку от почтенного собрания. Тот зло глянул на ненавистного русского и отвернулся. Но тут же, понуждаемый страхом, невнятно произнёс несколько фраз,  устремляя взор мимо врага. Залимтороеву не понравилось столь небрежное извинение Бекеша перед его подчинённым, в этом он усмотрел и собственное унижение. Он недовольно поморщился, но, чтобы не омрачать праздник судилищем,  наставительно  произнёс:
     – Ит yр;т, эр кечирет1.
     Даярбек Залимтороевич, владея русским, говорил на нём редко, потому что  из  области почти не выбирался, в повседневной жизни общался в основном с тянь-шаньцами, и русские слова давались ему тяжеловато. Виталию понял его. Он понял, что поговоркой,  в которой собакой назван его враг,  а героем он сам, начальник намекает поскорее, не задерживая праздник, кончить дело миром. Однако не согласился с ним. Уважительно оглядев почтенных, он отрицательно покачал головой и высказал своё резюме:    
– Этот  джигит мог бы не трудиться,  произнося эти слова, – всё равно он не извинялся,  а просто говорил, выполняя ваш приказ. Он и не понял, что сделал, и не осознал, что оскорбил не только меня. Он унижал гостей, обзывая русских свиньями. И оскорбил хозяев, и вообще всех киргизов, потому что говорил не от своего имени, а ссылался на народ. Пусть просит прощения у всех, кого оскорбил.
     Пока прокурорская речь Виталия воспринималась и осмысливалась – многим чабанам и чабаншам её переводили молодые талмачи2, – из группы малозначительных работников  и  служащих, сидевших позади высокоуважаемых, прозвучало возмущение:
     – Какое тебе дело до киргизов? Мы сами разберёмся.
    Это колхозный учётчик Усенбай отказывал инородцу в праве на защиту чести киргизов. Он, как позже и Бекеш, почему-то с первой же майской встречи возле села невзлюбил Виталия – что, собственно, и побудило его на памятную для Виталия борьбу на конях. Потому ли невзлюбил, что Виталий, которого все всегда видели в грязных одеждах, неожиданно для него оказался баш-инженером, или по иному поводу – непонятно. Это его глубинная, инстинктивная зависть к успеху любого человека возмущала в нём спокойствие духа. И заставляла прилагать все силы хотя бы для небольшого унижения тех, кого можно унизить, используя момент безнаказанности. Он сам был её жертвой.
______________
1 – Собака лает (брешет), молодец прощает
2  Талмач – переводчик
А это исходило из его оригинальной самоутверждаемости: будучи уверенным в своих прирождённых достоинствах, Усенбай не захотел даже учиться в институте, хотя возможности почти безэкзаменационного поступления в сельхозинститут ему были обеспечены баранами отца. Но к его несчастью, никто, кроме него самого, не знал о том,  какой он выдающийся человек и специалист, отчего выше должности учётчика его не поднимали, чем очень раздражали и травмировали его. И он мстил. Чем мог и когда мог.
     Вероятно, именно злая инстинктивность,  определявшая отношения со всеми людьми,  сближала его с обойдённым почестями Бекешем, потому что оба джигита были в одинаково натянутых отношениях со многими сородичами...
     – Кыргыз жери – менин жерим, кыргыз эли – менин элим1, – коротко ответил на отповедь Усенбая Виталий, узнав учётчика, но не подавая виду, что помнит его, и снова перевёл взгляд на принимавших здесь решения.
     Патриотическая реплика, произнесённая на хорошем киргизском языке, произвела впечатление:
     – Туура, туура. Жакшы  айтат. Коногубуздо салабаттуу сyйл;; 2. Пусть Бекеш у всех нас просит прощения: и у родичей, и у гостей, – раздалось отовсюду.
     Номенклатурные работники переглянулись между собой и с аксакалами. Секретарь райкома посмотрел на Бекеша:
     – Слышал, что он говорит? И что народ говорит, слышишь? Проси прощения у всех.
     Бекешу стало дурно от нового приговора и он молча поклялся себе никогда не забывать оруса. Выйдя на майдан бледный и расстроенный, он и говорить стал, заикаясь и  останавливаясь от растерянности и злости. Мучился долго. Наконец, сославшись на то, что много выпил, он призвал отцов собратьев к милости:
     – Ата-бабалар! Туугандар! Кечиресиздер!.. Кечиргиле! 3
     Его самооправдания не понравились народу, народ желал от виновника других слов и его реального изменения в своём отношении к людям, к самому себе: многие хорошо знали, что такое Бекеш – кто-то сам от него страдал, у кого-то дети плакали после встреч с ним. Люди смеялись над оправдывающимся, перебивали его обращения, осуждали:    
      – Арамдыкка к;к. Айткан с;з эм болбогон адам. Ал кылыгын койбосо, арты жакшылык кёрбёс. Жороосу бузук. Бозодогу с;з.
     – Ээнбаштык кылбастан, салабаттуу сёздён  айт, – приказал ему дед. – Туурасын айткан жооп бер4.
     Бекеш замолчал, потупился.
     Аксакалы и почётные гости молча слушали объяснения виновника и высказывания  оскорблённого народа, и оказалось, что частный конфликт на празднике не только оказался не частным, а глубоко публичным. И он  высветил давние проступки Бекеша, обиды на него сельчан и даже проявил ущерб, причинённый им колхозу его  недисциплинированностью и пьяными дебошами. И оказалось, что народ доволен тем,  как русский наказал его сородича. Судьи поняли, что простым извинением виновник уже не откупится.
     Это дошло и до Бекеша. Он вдруг, выпрямившись и утвердив голос, заявил, что честно признаёт себя таким, каким его сейчас называет народ, что он действительно виноват перед каждым селянином и уважаемыми руководителями, но он больше никогда не возьмёт спиртное  в  рот и будет хорошим колхозником.  Покаяние завершил клятвой:
     – Калп айта турган болсом, куран урсун! 5
_______________
1 – Киргизская земля – моя земля, киргизский народ – мой народ.
2 – Правильно,  правильно. Хорошо говорит. У нашего гостя серьёзная речь, почтенная речь.
3 – Отцы и деды! Родичи! Простите!.. Виноват!..
4 – В гнусности он не знает предела.  На него слова не действу   4ют. Если он не бросит дурные выходки, для него это плохо кончится. Безнравственный, скверного поведения. Пьяная болтовня, пустые речи.
– Ты не дури,  говори серьёзно.  Дай прямой (без увиливаний) ответ.
5 – Если я совру, пусть меня покарает коран.

     – Ой-бой! – воскликнула пришедшая по случаю скандала байбиче: – Куран кармап бербей!1
     Друзья героя заговорили:
     – Кечирим! Кечирим! Кечирyy! Курандашкан жери бар!2
     Судьи устроили совещание. Хотя преданность Магомету и корану официально не поощряется, но в традициях народа она живёт и является существенным элементом общественных взаимоотношений. Залимтороев, самый старший здесь по возрасту из представителей власти и до некоторой степени пострадавший, сообщил решение:
     – Эл айтып: “Айыбы чон. ;зyн кыйын к;рс;тyп, конокторубузду кемсинтмекчи болуп,  ал элди да ата салтыны кордуктап душманы болдун”,– сени азырынча кечирет. Сен ушуну тyшyндyмбy, жигит? 3
     Бекеш кивнул головой:
     – Ыракмат, аксакалдар да туугандарым4, – поблагодарил он и снова уверил, что больше никогда не оскорбит ата салты.
     – Убаданы унутпа, – важно сказал ему Залимтороев. –  Эстеп кой5.
     – Мен унутпаймын6.
     – Сен унутуп калсан, эстетип койобуз7, – пообещал ему кто-то из стоявших.
     – Бар8, – сказал Бекешу Мугалимов.
     Бекеш, опустив взор, покинул место своего позора. Он шёл угрюмо, направляясь к своим сторонникам, на душе его было очень тоскливо: в короткий срок он, Бекеш, лишился двух коней!.. Ему нужен  Боорон,  потому что сейчас уже начнётся улак тартуу, а он, Бекеш, остался не просто без коня, – без Боорона! Так долго готовился и уже давно наслаждался предстоящей своей победой! Друзья то и дело, нахваливая Боорона, напевали ему – и всех заранее уверяли, – что  приз достанется только их другу Бекешу... Как теперь быть?  Не подойдёшь же к “орус чочко”: и путь к мирному соглашению сам отрезал,  напав на него в поле, – шайтан бы его забрал; и злость умножилась – опять этот орус в почёте. За его счёт! Как же! Использовал своё знание языка и дурными речами сумел настроить народ против родича. Унизил, превратил в душмана9! Встретить бы его одного в горах...
     Его горе с пары слов понял Усенбай, настоящий друг Бекеша – они с детства были курандашкан тамырлары10. Усен также участвовал в уверениях односельчан, что все победы достанутся Бекешу с Боороном. А теперь, оказывается, Бекеш самой возможности участвовать в состязаниях лишился и с помощью своего же коня был побеждён в национальной борьбе слабым жаман орусом, этим жаракы11... И, сам заинтересованный в том,  чтобы снова низложить оруса – на этот раз с пьедестала славы, – он задумался, как помочь другу, как “законным” путём, “не оскорбляя”, отобрать у врага и у его брата коней. И  пока  этим унизить его. Достойная месть будет потом, ночью.
Верные друзья  за спинами сородичей предавались огорчениям и планировали новые способы мести, а начальство и аксакалы тем временем проявили свой интерес к          неожиданным гостям. Айткулов уже рассказал о них, но он был только проводником их, а привёз-то важных людей его начальник. Залимтороев спросил у Виталия:
________________
1 – Ой! Не клянись кораном!
2 – Прощение! Прощение! Простить! За ним клятва на коране!
3 – Народ говоря: “Вина велика. Пожелав себя показать сильным, а наших гостей унизить, он стал врагом, оскорбляющим и народ, и дедовский  обычай”, – пока что прощает тебя. Ты это понял, джигит?
4 – Спасибо, аксакалы и родичи.
 5 – Не забудь о своём обещании.
 6 – Я не забуду.
 7 – Если ты забудешь, мы напомним.
 8 – Иди
 9 Во врага.
10 Друзьями, поклявшимися в верности.
11 Скверным (дурным) русским; вносящим раздвоение, смутьяном.
     – Ты как здесь оказался? И кто они, те гости, которых ты привёз?
Виталий на несколько мгновений задумался, чем усилил внимание к информации и, заодно, свой социальный вес. Вопрос о человеке: “Кто он?” – в горах подразумевает его статус:  должность,  чин. Всё остальное о нём – потом. Наиболее важно узнать – с кем имеешь дело. От уровня общественного положения человека зависит качество его приёма. Как и везде, впрочем...
     Поэтому Виталий, выбирая форму ответа, выдержал паузу:
     – Я  ехал на отремонтированном автомобиле из Фрунзе в Нарын.  В Кочкорке услышал,  что в горах,  на джайлоо, колхозный праздник. – Виталий не стал ссылаться на Айткулова, и тот благодарно кивнул ему: – А в этом колхозе я на сакмане работал. Взял Айткулова с собой и поехал:  завтра ведь суббота. К тому же на автозаправке встретил брата. Вот его, – показал он на Арсения. – Он живёт на Украине, сюда приехал собирать материал для научной работы по истории и культуре киргизского народа... Мы с ним уже были в Таласе возле кумбеза Манаса, а этот праздник – хороший случай увидеть жизнь народа своими глазами, чтобы правильно потом описать её... Брат ехал в горы с работниками Министерства торговли... Там стоит начальник экономического отдела с женой, с заместителем и сотрудниками. И с ними сын директора республиканского бюро экскурсий и путешествий... Все они тоже ещё ни разу по-настоящему не видели ни джайлоо, ни киргизских игр. А со мной из Фрунзе в Нарын едет полковник Баранов из Москвы. С семьёй...  Ему тоже интересно посмотреть на нашу жизнь...  Так случайно мы все здесь и оказались. Хотели посмотреть, да ехать по своим делам дальше, но, – разведя руками, закончил объяснение Виталий.
Информация, по мере того,  как она выдавалась Виталием, то и дело, в необходимых местах выдерживавшим паузы, всё больше нравилась начальству и рядовым колхозникам.
       Услышав о сакмане, чиновники и многие чабаны сказали: “О-о!”, “Азамат!”1 – так сразу же они оценили участие Виталия в их тяжёлом труде. Узнав, что с ним приехал человек, который пишет научную книгу об их жизни и культуре, да к тому же учёный  из  совсем  другой республики, на Арсения все благодарно посмотрели, и уважаемые гости благосклонно покивали. В народе негромко и радостно прокатилось известие о писателе. Каждому хочется, чтобы о нём писали, а тут – человек из науки и из другого народа! Это очень приятно;  к тому же – кто знает, – может будет на писано об этом тое и о каждом из присутствующих здесь...  Известие о посещении этими двумя русскими могилы самого Манаса была встречена гулом восторга. Весть о работниках Министерства торговли была выслушана в молчании  и тут же прокомментирована: достойные гости. Когда же услышали о полковнике из самой Москвы, пожелавшем приехать к ним на джайлоо, почти все обернулись в ту сторону,  где он стоял, и подростки побежали, чтобы увидеть его первыми.
     – Видишь, каких уважаемых людей ты оскорблял? – оглянувшись, строгим голосом спросил у Бекеша второй секретарь Мугалимов.
     – У, шайтан! – подхватил возмущённый дед, чей внук оказался невежей, надолго опорочившим его, старика, и всех его почивших предков. От дедовой вспышки гнева бедный Бекеш снова испуганно сжался, и на некоторое время их с Усеном разговор прекратился.
     Аксакалы, быстро посовещавшись, решили пригласить русскую группу в центр,  потеснив сельчан, что и было сделано: то есть, Айткулова отправили послом к гостям, а двух джигитов к юртам – за дополнительным шырдаком.
     Для встречи гостей руководство и аксакалы поднялись со своих мест и ступили за линию “зрительских трибун”. Арсению, к которому они в результате приблизились, пришлось передать повод “своего” коня подскочившему молодцу, чтобы обменяться рукопожатиями и с ними и ещё со многими  другими  радушными  хозяевами. После традиционных  расспросов:  “Как  доехали,  как  здоровье?”,  ему  стали  задавать   другие,   
__________________. 
1 Молодец.
интересующие всех вопросы: “Давно ли живёте на Украине? Почему пишете именно о киргизском народе? Что знаете о нас?” По знаку аксакала ему и Виталию были принесены две пиалы с кумысом.
     Арсений стал рассказывать, что он, уроженец Казахстана, больше прожил в  Киргизстане, что писать о киргизской истории хочет потому, что знает и любит киргизский народ, читал трилогию великого эпоса1.
     – Хорошо! – похвалили его Залимтороев и Мугалимов. – Будешь, уважаемый Арсений Тимофеевич, писать, ещё больше полюбишь.
     Их похвалу подхватили чином поменьшие и вовсе бесчинные, пообещав рассказать и показать много интересного.
     Усенбай, воспользовавшись передвижениями людей и расспросами нечестивых,  отозвал башкарму2 Джапаркулова в сторону от народа и убедительно зашептал ему в ухо страстную просьбу помочь родственнику вернуть коней. Джапаркулов согласился и негромко передал просьбу колхозных джигитов Залимтороеву, чтобы он воздействовал на подчинённого. Даярбек Залимтороевич спросил у Виталия:
     – Ты что,  отобрал коней у Бекеша? Не собираешься возвращать их ему?
     – А для чего ему кони? – усмехнувшись, ответил  вопросом Виталий. И пояснил: – Посудите сами: сильного Боорона он мне сам отдал, а со слабого Бозалы свалился. Ходить пешком – ему же безопаснее.
     Вокруг раздался весёлый и задорный смех, смутивший Усенбая и огорчивший Бекеша, в котором дипломатическая миссия учётчика зародила надежду вернуть коня и, прославившись в сражении, реабилитироваться в глазах сельчан и начальства.
     – Бекеш – кёкбёрyчyл3, – негромко напомнил Усенбай.
     – Но как же теперь ему быть, он ведь участник улак тартуу? Дай ему его коня, – услышав реплику, сказал Залимтороев.
     – Нет, Даярбек  Залимтороевич, – твёрдо отказал Виталий. – Я хотел вернуть ему коня после того, как догнал Тумар. Я бы это сделал, хотя он оскорбил меня и устроил пакости с колючкой и с седлом. Но вы видели и слышали, как он снова оскорбил меня и напал,  чтобы, унизив, отобрать Боорона. Я его предупредил, что  если он нападёт и не отберёт у меня Боорона, то я заберу и другого его коня. Так и получилось. Верно говорю,  Бейшембек? Ты ведь всё слышал.
     – Туура, байке, – сказал Бейшембек Залимтороеву. – ушул жигит Виталий калп айтпайт4.
     – Виталий туурасын айткан адам, байке5, – добавил Салыбай, удерживавший неспокойного Боорона.
     Их поддержали другие джигиты,
     – Он  говорит,  что ты испортил коня, – продолжил расспросы Залимтороев.
     Даярбек Залимтороевич не собирался отдавать своего сотрудника на унижение, что унижало бы и его. Тем более, что ситуация его забавляла, и он даже гордился Виталием.  Пристрастно расспрашивая его, на деле он предоставлял ему возможность публично  очиститься  от всяких оскорбительных подозрений.
     – Кто говорит? – спросил Виталий. – Этот учётчик или Бекеш, который обещал больше не обманывать? Смотрите сами на коня, Даярбек Залимтороевич, – он загнан?
     Боорон, и без  того вертевшийся, будто демонстрировавший свою мощь, почувствовал,  что речь идёт о нём и встал на дыбы. Виталий схватил повод, помогая Салыбаю удержать жеребца.
________________
1 Трилогия киргизского эпоса включает в себя три части: “Манас”, “Семетей”, “Сейтек”. Семетей – сын Манаса, Сейтек – его внук.
2 Башкарма – председатель колхоза
3 Участник кёк бёру (улак тартуу) - скачек с козлом.
4 – Правильно, байке. Этот джигит Виталий не лжёт. Байке – уважительное обращение к старшему по возрасту или по положению.
5 – Виталий – прямой (правдивый) человек, байке.

 –  Усенбай с;зy туура эмес1, – заявил Залимтороев, прекращая тем все упрёки в адрес Виталия.
     Учётчик хотел было возразить, но председатель Джапаркулов, недовольный тем, что его подставляют, одёрнул защитника:
     – Туурадан чыкпай, ж;н турчу!2
     А Залимтороев, завершая решение проблемы временной принадлежности Боорона и утвердительным тоном своим подчёркивая несомненность в положительном ответе подчинённого,  спросил у Виталия:
     – Сен к;к б;рy тартасынбы?3
     – Албетте, Даярбек Залимтороевич4.
     В принципе, Виталий, уже показав, что русские не “только на свиньях и пузатых кобылах умеют ездить”, но и прекрасных чужих скакунов объезжают, мог бы не участвовать в жёсткой коллективной битве за обладание тушкой бедного козлика. Сказать “нет” ему не дала постоянно завышенная требовательность к себе, не позволяющая не только отставать от других в любом деле, но даже принуждающая искать трудности,  чтобы было что преодолевать. Критерии юности, списанные с героев, продолжали довлеть в нём, осложняя жизнь ему самому, и его друзьям, и сотрудникам, и подведомственным ему службам. Удовлетворительное для другого, он посчитал мелким  для себя, то есть догнать девушку, да ещё на Боороне, для его честолюбия – не весть какая доблесть. Так же, как и одолеть пьяного джигита с помощью обученного коня. Распорядившись же чужой собственностью как боевой добычей, он и себя утвердил в глазах народа в роли решительного и отважного джигита, и брата вовлёк в авантюру. Так что у него просто никакого выбора уже не было.
– Башкадан бир жерим кем эмес. Бизге эрегишке чакырды, мен озyмё кабыл алдым. Эми биртууганым тартабыз5, – пообещал новоявленный джигит начальнику, чем оправдал его лукавые надежды показать “низам”, что в областном управлении не хилые инженеры работают, а достойные мужчины.
     – Молодец. Победишь – хороший приз получишь.
     Друзья Виталия издали одобрительные выкрики. Залимтороев, шутя, спросил:
     – У тебя оказывается здесь много друзей? Только приехал и уже успел завести товарищей?
     – Конечно, – в тон согласился Виталий. – Правда,  я до этого два сакмана провёл здесь.
     – У  кого ты был? – спросил секретарь райкома.
     – У нас он был, у моего отца, – вставил Салыбай.
     От необходимости отвечать на вопросы о количестве выращенных ягнят и об условиях работы Виталия спас подход  туристов и Барановых.
     Хозяева встретили гостей торжественно, полностью переключив своё внимание на столичных гостей. С обеих сторон зазвучали личные имена и должностные наименования,  при этом каждый руководитель  ведомства  представлялся в полном своём чине. Мугалимов сам извинился перед полковником Барановым и перед Владимиром Андреевичем за выходку Бекеша,  сказав,  что в любой отаре есть плохая овца,  и что тот уже покаялся перед народом, – уважаемые гости видели и слышали его покаяние. Потом прошла церемония усаживания и угощения кумысом. Здесь сценарий кумысопоения, в  основном содержании повторивший сцену испития его у юрт, был подправлен тем, что Наталья Николаевна и Нина Васильевна не отказались, а, кривясь в душе, выпили предложенное: статус угощавших их руководителей не позволял устраивать капризы. 
________________
1 – Усенбай неправильно сказал.
2 – Ты помолчи, не вмешивайся (в чужое дело)!
3 – Ты будешь участвовать в скачках с козлом?
4 – Конечно, Даярбек Залимтороевич.
5  –Я ничем не хуже других. Нам был брошен вызов, я принял его на свой счёт. С братом будем участвовать.
Дамы чувствовали это  нутром  душ  своих  и опытом высоковознесённых жён. Секретарь райкома обратился к виновнику торжества, Совету Байтемирову:    
     – У тебя хватит угощения?
     – Сейчас пойду распоряжусь, – легко поднимаясь с места, ответил Байтемиров.  Обратившись к Виталию, предложил ему – гостю на тое, и,  в отличие от прочих приезжих – и по отношению к ним, – в некотором роде территориальному хозяину: – Пойдём, выберем барашка.
     Виталий в свою очередь сказал Баранову:
     – Николай Фёдорович,  вам это будет интересно... И хозяина уважите, если пойдёте с нами.
     Полковник послушно, не расспрашивая, поднялся; с ним встали Залимтороев и Мугалимов. Теперь дипломатический протокол требовал, чтобы пошёл также и Владимир Андреевич. Наталья Николаевна, не ведавшая куда и зачем идут (но коль идёт муж и с ним представительные люди, – как остаться!) присоединилась сама. А с нею пошла дочь. В результате  выбирать  жертвенного агнца отправились достойной комиссией.
     Шли в ряд: уважение к гостям проявлялось сейчас в том, что никто не должен был идти впереди них. Отставать тоже ни к чему. Бережно общаясь с полковником и его супругой, хозяева деликатно задавали вопросы о московской жизни. Виталий с Арсением шли сбоку, ведя своих коней. Их догнал Олег и спросил:
     – Куда вы пошли?
     – А ты не знаешь? - не отвечая, спросил его Арсений.
     – Нет. Вы же не сказали.
     – Ну,  пошли,  сам  увидишь,- пообещал Виталий.  И добавил, указывая на овчарню: – Вон туда идём, так что скоро увидишь.

     Отдав повод Боорона Олегу – раз пришёл,  пусть трудится, – Виталий вместе с Советом
Байтемировым вошёл в загон, где стояло с десяток чёрных и белых валухов1.  Хозяин сам выбирал предназначенного. Он помял бока нескольких животных, выделил одного  чёрного  и предложил гостю оценить выбор. Тот осмотрел животное сбоку, подавил спину,  определяя жировой запас, сказал: “Макул. Ушул семиз кой. Кара койдун эти – жакшы эти”2. Совет кивнул стоявшим неподалеку джигитам, те быстро вывели валуха, связали и положили перед гостями, приготовив к прочтению над ним благословения и благодарственной молитвы.
     Любой обряд – не игра, не “пережиток тёмного прошлого”, лишённый смысла в настоящем. Он прежде всего – психический настрой, подготовка к свершению любого события. Чем значительнее происходящие события, тем насыщеннее и колоритнее обрядовые действия. И наоборот: чем проникновеннее сцены обрядов, чем полнее они, тем лучше и совершеннее происходит выполнение последующих – боевых, бытовых, спортивных – действий. Если люди настраивают себя на созидательность, они должны исполниться радостью соучастия в творении. Когда же предстоят разрушительные процессы, убийства, участники должны найти момент примирения с жертвой их действий,
должны настроить свою, в общем-то миролюбивую душу на неприятные эмоции. По своей сути, по своему назначению участие в обрядах, приобщение к их действиям – особенно, к древним, окутанным дымкой мистической таинственности, – создаёт для  приобщаемых возможность эмоционального  удовлетворения и душевного равновесия. И конечно же обогащает познание сущности своего (или чужого) народа, его души, морали, быта. Взращивает духовный патриотизм.
  Большинство людей слишком рациональны или, вернее, инертно-ленивы, чтобы, отдаваться процессу жизни и, проникаясь им, получать максимум информации, максимум
________________
 1 Валух – кастрированный баран.
 2 “Ладно. Это жирный баран. Мясо чёрного барана – хорошее мясо” (киргизами, знатоками и гурманами,  мясо чёрных овец  ценится выше мяса светлошерстных пород).

       
познания о жизни (хотя для того именно мы и рождаемся: участвовать, проникаться и познавать). Даже выходя из дому, за пределы привычного мира, они оказываются не способными увидеть суть событий, в которые их окунает родившая их жизнь, а, захлёбываясь происходящим, оговаривают свою судьбу. В страхе перед потоком информации они реальным  процессам  предпочитают созерцание фильмов и чтение книги лёгкого содержания – без отрыва от комфортных кресел и с возможностью в любой момент  прервать восприятие. Они восхваляют путешествующих писателей, они даже благодарны им, обеспечивающим их информацией и безопасным возбуждением эмоций.  Они знают их имена и имеют их автографы. О способных видеть и слышать они  говорят, что те много поездили, многое в своей жизни повидали и... удивляются, узнав,  что на самом-то деле они с писателями оказывались в одних и тех же местах и видели вроде бы то же самое.
 Разница между такими  людьми заключается не в том, что кто-то поездил или повидал больше,  а кто-то меньше. Просто некоторые в отличие от их соседей, хотели и любили замечать жизнь во всех её формах и красках,  хотели и  старались  воспринимать все ощущения... Именно таковыми, каковыми и выдаёт их жизнь.
Конечно, впечатления нередко бывают отрицательного для нас качества, ибо  полностью зависят от нашего отношения к событиям со всеми их атрибутами,  условиями,  героями. В этом очередной раз убедилась Наталья Николаевна, скоро уяснившая, что за трагедия разворачивается перед нею. И ещё Наталья Николаевна поняла, что снова по вине мужа она попала в неловкое положение. Баранов не только мог предупредить её, не  просто мог сказать, чтобы она не ходила. Он обязан был сделать это...
     Наталья Николаевна побледнела и отвернулась, прикрывая глаза рукой, тяжким вздохом обратив на себя внимание всей группы. Вера с любопытством смотрела на действо. Секретарь райкома, ещё недавно учившийся в Москве в Высшей партшколе ЦК КПСС1 и там узнавший московскую интеллигенцию, переглянулся с полковником и сказал молодой женщине, стоявшей рядом в ожидании распоряжений, чтобы она показала гостье парадную юрту. Не в силах говорить от подступивших к горлу неприятных ощущений и только что выпитого кумыса Наталья Николаевна молча, кивком поблагодарила его и поспешила с дочерью за “аборигенкой” знакомиться с “прикладным искусством примитивных народов”. Вскоре из юрты до загона донеслись её вполне здоровые и громкие восклицания.
     Мужчины, став шеренгой лицом к востоку, образовали полумесяц, в средней части которого находилось закалаемое  животное; Совет прочитал над ним молитву о даровании колхозным и его отарам благополучия;  прозвучало: “Бысмыллаи-ррахманы ррахым”, “Алло акпар”2; все – и колхозники и партийно-хозяйственные руководители – со словами: “Омийин”3 провели ладонями по лицам...
     Олег с любопытством озирал сцену заклания и, не участвуя в обряде, следил за процессом превращения животного в мясо, шкуру и отходы. Анализ увиденного не являлся его основной личностной особенностью, он всегда и везде получал удовлетворения от созерцания форм и красок, а глубинная суть предметов и явлений составляла лишь незримый им самим фон познаваемого им мира.  Но при желании или  по

________________
1 Высшая партийная школа КПСС (ВПШ) — высшие учебные заведения в СССР в 1946–1991 годах для подготовки руководящих партийных и советских кадров, а также подготовки руководителей средств массовой информации. Школы создавались и находились под руководством соответствующих Центральных Комитетов Коммунистической партии союзных республик, обкомов и крайкомов КПСС. Учебно-методическое руководство системой ВПШ осуществлялось Высшей партийной школой при ЦК КПСС и Заочной высшей партийной школой (ЗВПШ) при ЦК КПСС.
 2 ”Во имя аллаха милостивого милосердного”, “Аллах  велик”.
 3 “Аминь! (Да сбудется!)”
служебной надобности Олег без усилий  вытаскивал её из запасников памяти и эффектно демонстрировал нуждающимся.Полковник сориентировался быстро и последовал в действиях за остальными.  Привыкший в бесконечных разъездах не удивляться и не  слишком брезговать условиями быта и его духовным оформлением, Николай Фёдорович научился принимать и понимать целостный мир в разнообразности проявлений его сущности. А коль от жизни всё время приходится что-то получать, то желательно, чтоб давалось побольше и погуще.
     Владимир Андреевич был уже по-зрелому мудр, достаточно обеспечившим себя и  предстоящую свою старость материальными благами и теперь насыщавшимся эстетическими дарами судьбы. Ему не раз приходилось быть почётным гостем в поездках по Киргизии и по соседним республикам. И хотя он предпочитал командировки по Ошской области, обильно населённой узбеками, где поклонение и подарки “начальникам” выражались более изысканно, сегодняшние картины тоже были и приемлемы и хорошо знакомы. Он вёл себя сообразно ситуации.
     И для Виталия с Арсением в происходящем не было ничего необычного: они наблюдали такое не раз. Оба, вживаясь в сообщества, чтобы жить и быть в них не пришлыми чужаками, а своими среди своих, принимали жизнь, традиции и обряды тех народов и племён, среди которых им доводилось обитать. Хотя бы и короткое время. Арсений к тому же, по необходимости писать об азиатской культуре, весьма далёкой для обречённой читать его сочинение донецкой профессуры, сейчас впитывал каждый миг действа, каждое услышанное слово. Зная кое-что из обычаев земляков, он теперь пользовался возможностью через происходящую мистерию вспомнить, познать и ощутить их мировосприятие. Это осознание события позволяло идейно и психологически  насытить работу по истории и культуре киргизов...

     Так, по-разному отнесясь к культовому обряду, благословившие жертву гости ещё некоторое время стояли и смотрели, как ловко и быстро, словно на соревнованиях, два шестнадцатилетних джигита разделывали валуха. Их действия контролировал старший,  двадцатипятилетний джигит. Один юноша, срезав с грудной кости тёштyн кечири1, – бросил его с ножа на столб, у которого происходил процесс, сопроводив бросок пожеланием благополучия и словами: “Тайым кyлyк болсун!”2. На столбе уже висело несколько таких кусочков – высохших, давних, и свежих, сегодняшних, так что за дом Совета Байтемирова можно было не опасаться – ему грозило долголетнее благополучие.
     Юношу похвалили и все пошли обратно на майдан, где уже закончилась игра джигитов с девушками и начинались серьёзные  дела: оодарыш, кyрёш, аркан тартыш3.
     Виталий,  Арсений и Олег  шли позади  старших и говорили о том, что надо бы чем-то  отблагодарить хозяев за предстоящее обильное угощение. Олег предложил:
     – Мы привезли с собой по коробке  коньяка и шампанского. Как думаете, это подойдёт?
– Вполне подойдёт, – согласился Виталий. – Только шампанское можно не  доставать – выпьете завтра в другом месте. Оно здесь не котируется. Вот коньяк – это хорошо: хозяин обрадуется, что гостей не простой водкой он будет поить, и начальство осчатливится и похвалит Байтемирова. Так что он будет очень доволен, что Кудай таких хороших гостей ему послал.
     – Тем более, что коньяк импортный,.. – похвастал было Олег.
     Виталий засмеялся:
     – То,  что коньяк импортный, поймут только два-три человека. Остальные стаканами его выпьют, не оценив вкуса и аромата. Может и похвалят, что крепкий.
________________
1 Мечевидный отросток. Удачное бросание тёштyн кечири с лезвия ножа на стену дома, к верху юрты или к столбу – так, чтобы вырезка прилипла – считается хорошей приметой и гарантией благополучия дома.
2 “Пусть мой жеребёнок станет скакуном!”
3 Борьба всадников, борьба пеших, перетягивание каната.

 
     – Ну, вы пьёте! – возмутился Олег.
     – А кто бы нас в горах учил французским  манерам?  Переселяйся – научишь. Или сам научишься поглощать водку, не закусывая.
     – А ты уже научился?
     – Уже разучился.  Мне водка уже в горло не лезет – всю пожизненную норму в тайге да здесь, в Нарыне, выпил.
     – Молодец! – со смехом  в один голос похвалили трезвенника оба его друга. Олег ещё и погрустил: – Нам бы так.
     – Эй, друг, подожди! – раздался сзади призыв.
     Все трое остановились, обернулись: к ним спешил тот джигит, что руководил резчиками.
     – Поговорить надо, – сказал он Виталию.
     – Что случилось? О чём разговор? – вступили Олег с Арсением. Они уже стали бояться за Виталия.
     – Ничего не случилось, уважаемые. У меня один вопрос. Личный вопрос, прошу простить меня. Вы идите, пожалуйста, мы тоже скоро придём.
     Парень был симпатичный, располагающий к себе. И говорил, аккуратно подбирая слова, хотя предложения русской речи у него строились несколько по-нарынски. То есть как бы дословно переводились с киргизского. Виталий кивнул друзьям, и те, оглядываясь, пошли дальше.
– Меня зовут Анарбек, – протянул руку подошедший.
      Виталий, называя своё имя, улыбнулся – перед ним стоял несчастный жених Тумар,  не догнавший её в игре “Кыз куумай” и из-за этого пострадавший: девушке пришлось  публично  хлестать своего возлюбленного.
     – Скажи, друг, почему ты не поцеловал Тумар? Побрезговал?
     – Я поцеловал её, – засмеялся Виталий. – Как сестру.
     – Почему как сестру, – удивился Анарбек.
     – А что, ты хочешь, чтобы я её по-другому поцеловал? Пойдём – и сейчас ещё не поздно. Я теперь хорошо поцелую, в губы.
     – Нет, не надо, – торопливо отказался Анарбек и несколько смешался. Потом снова спросил: – Почему ты сказал, что поцеловал, как сестру? Когда она стала твоей сестрой?
     – Сегодня. Как только догнал её, так сразу же и стал ей старшим братом, – весело отвечал Виталий.
     – Ты хороший человек, – похвалил его собеседник. Помолчав, признался: – Я её украду.
     – Прекрасно, – согласился с уголовным замыслом агай похищаемой красавицы. – Меня на свадьбу не забудь  пригласить. Когда ты украдёшь карындашымы1?
     Вживаясь в национальные и социальные сообщества, встречавшиеся в разных местностях и регионах, Виталий невольно проникался их внешними манерами, их говором, перенимая способы выражения мысли и даже – интонации, оттенки строения предложений, сленги. Как пересмешник. Это помогало ему понимать попутчиков по жизни, сближало его с ними.
     – Когда она “Женпед” 2 закончит. Через полгода.
     – А калым готов?
     – Готов. С меня её родители много не возьмут: я ветеринаром работаю, помогаю им.
     – Ну что ж, ты молодец, Анарбек. Родичами будем. Смотри, только, чтобы раньше, в городе не украли твою Тумар.
     – Не украдут. Она сама и родители не  согласятся. Дорого откупаться придётся тому джигиту за воровство, – успокоил будущего родича Анарбек. Указывая на плётку в руках Виталия,  сказал: – Эту камчы я делал. И курана3 сам подстрелил.
     – Хорошая камча, ты – мастер, – похвалил его Виталий. – А вот подарок плохой, – укорил он тут же: – Девушке, женщине  надо казан дарить,  ийик или ийин жыгач4,  а не камчы. Так что правильно, что Тумар тебя отхлестала – будешь знать.
     – Правильно, правильно, – весело подтвердил Анарбек. – Моя спина мне так же сказала.
     Собеседники рассмеялись; смех сблизил.
     – Вот потому я просто забрал её у Тумар. Моя теперь будет.
     – Пусть будет твоя.
     – А ты почему не догнал Тумар?
     – Ай! – досадливо махнул рукой Анарбек. – Тут посмеялись надо мной. У меня Аккула – хороший конь, сильный. Не такой, как Боорон, но тоже быстро бегает. Его у меня забрали, а вместо него Усенбай дал коня своего дяди,  сказал – скакун. А он на ходу спал и спотыкался. Я ещё полпути не проехал, а Тумар уже вернулась и стала бить меня...
     – Ну не огорчайся. Ей самой это было неприятно – она жалела, что так получилось.
     – Правда? – обрадовался Анарбек.
     – Правда.  Так что можешь спокойно красть её – бить тебя она больше не будет.
     – Я тебя обязательно приглашу на свадьбу.
     – Пригласи, пригласи. Если найдёшь. Пошли?
     – Пошли. Ты будешь в улак тартуу участвовать? Давай в нашу команду.
     – А что, игра будет командная? Не каждый – за себя?
  – Да, командами играть будем, чтобы безопаснее  было  и  быстрее.  И  так  интереснее:
________________
1 Карындашымы –  притяжат. –. мою сестрёнку.
2 Женский педагогический институт в г. Фрунзе.
3 Камчы – камча;  куран –  (здесь) мужская особь косули (женская особь – элик).
4 Ийик – веретено; ийин жыгач – коромысло.

наш род против кунгейского рода.
– А кто в вашей команде?
      – Кенжебай, Жумабай, Шамшидин, Салыбай – это всё твои друзья. Ещё Бейшембек будет. Должен был быть Бекеш, но ты у него обоих коней забрал, ха-ха-ха. И ещё несколько человек.
     – Ладно, я буду с вами. И ещё Арсений, мой брат, будет.      
     – Отлично. Пойдём договариваться со всеми, как действовать будем.

     На ристалище уже вовсю происходила борьба.
     Зажав в зубах плётки, кочкорские батыры под смех и аплодисменты, под  презрительные насмешки и торжествующие крики народа, стаскивали с коней своих сородичей в порядке живой очереди. И одновременно со всадниками, но в безопасном удалении от рычащих  в азарте конных джигитов, валили на родную землю друг друга пешие молодцы.  Это были,  в основном, подростки, которым ещё рано стаскивать своих друзей и недругов с коней. Но могучую силищу свою во всей красе они и здесь сумели показать – боролись отчаянно и серьёзно. Ещё бы: на них смотрит полковник из Москвы, а непожалевшего своих усилий ждёт стоящий приз.
     Борьбой заполнялась пауза, необходимая для подготовки распорядителей и участников к главному состязанию – кулак тартуу.
     Анарбек, оставив Виталия позади зрителей,  пошёл собирать свою команду на совет.  Съехались быстро. С Виталием и Арсением набралось пятнадцать участников.
     Шамшидин оглядел всадников и по-русски – из-за Арсения, затруднявшегося в восприятии беглой киргизской речи, – спросил:
     – А где Усенбай?
     – Он  не  будет, – ответил ему и всем Бейшембек. – Он своего коня Бекешу отдал, и Бекеш с Алтынбеком теперь против нас играть будут.
     Оказалось, Усенбай, не оставив попытки помочь Бекешу, ещё раз, встретив  возвращающееся начальство, попытался уговорить Залимтороева, чтобы тот забрал Боорона у Виталия. Однако он не учёл, что начальство – где бы оно ни было – не любит, чтобы его решения подвергали сомнениям и вынуждали снова обдумывать ситуации. Тем более – публично. Тем более при важных гостях. Даярбек Залимтороевич ответил Усену резко,  пренебрежительно и по-русски:
     – Эй, ким? 1 Ты упрямый человек, оказывается! Бекеш сказал, что русские  катаются  на свиньях – вот пусть сам теперь найдёт до;уза или туут бээ2 – пузатую кобылу, – садится на них и участвует в улак тартуу. Или ты своего коня отдай ему.
     Довольный собственным  юмором,  Даярбек Залимтороевич посмотрел на русских спутников и весело рассмеялся. Спутники поддержали его решение своим смехом и улыбками, а пострадавший за друга, униженный Усенбай так и поступил: отдал Бекешу коня. Всё равно сам он, уважаемый Усенбай, не стал бы участвовать в козлодрании в одной компании с русскими, а противники этой команды – люди из другого рода, с которыми у него нет дружбы.
     Переход Бекеша с Алтынбеком в другую команду, решал вопрос состава: у соперников не хватало джигитов, а двое гостей ещё увеличивали количественное неравенство. Теперь – всё в порядке.
     Анарбек предложил решить вопрос стратегии и тактики битвы. Если в "Кыз куумай" успех зависит от коня,  в оодарыш – от коня и от ловкости и силы борца, то в улак тартуу кроме силы и скорости коня требуются сила, ловкость, выносливость и сообразительность джигита. А главное – взаимодействие и понимание друг друга всех участников в  команде.
________________
1 Выражение “Эй, ким?” (Эй, кто?”) – термин вместо имени собеседника, принижающий его. Так обычно обращается начальство к подчинённым (аналог русского:  “Как тебя там?”).
2 До(нг)уз – дикая свинья; туут бээ – жеребая (брюхатая) кобыла.

Здесь, в условиях, когда мчишься в группе всадников, а рядом к той же цели несётся вражеская лавина,  надо на скаку поднять с земли улак1 и пробиться с ним из вертящегося круга союзников и врагов, рвущих козла из рук. Потом с помощью партнёров, – перекидывая тушу от одного к другому и не позволяя противнику её перехватить, – доставить добычу в условленное место. Задача ещё та.
     Поэтому Бекешу нужен был Боорон. Поэтому джигиты, радуясь, что Боорон остался в их команде, с некоторым сомнением смотрели на Виталия. Но они видели, как хорошо он сумел вскочить на резко помчавшегося коня и как правильно стащил Бекеша, а недостаток опыта в улак тартуу можно компенсировать приёмами игры.
     Разработали два варианта. По одному – Виталий должен был, вырываясь вперёд,  сделать вид, что поднял улак и увести за собой противников, а в это время друзья смогут спокойнее поднять тушу и, прикрывая несущего, прорваться к цели. По другому варианту – Виталий придерживает Боорона,  чтобы Анарбек и Джумабай успели поднять улак, а потом догоняет, берёт и уносит добычу. В этом случае он должен будет растянуть погоню,  а на обратном пути  друзья помогут ему промчаться мимо соперников. Впрочем, как ни решай, игра внесёт свои изменения. Главное, чтобы Виталий  готов был взять тушу, если понадобится скорость Боорона. Арсений с Кенжебаем и Сатылганом его прикрывают и помогают поймать её.

     Козлодрание началось с приготовления. Едва борьба пеших батыров конных джигитов закончилась и определились их герои, один из аксакалов-распорядителей выехал на майдан. В седле перед собой он держал  тушку  козлёнка. Команды – в белых и красных головных платках для различия – стали выстраиваться перед почтенной публикой,  развлекавшейся насмешками над игроками. Один из чабанов крикнул в адрес Джумабая:
     – Кара жанын жаш Жумаке-баатыр карыштап кетип баратыр2.
     Джумабай был самым старым среди бойцов-козлодёров – ему исполнилось уже сорок лет. Он работал в колхозе гидротехником, отвечая за орошение полей. Но на сцене колхозной жизни ему приходилось появляться в разных роляхх, в том числе и в роли рядового, угнетаемого голодом, трудом и вшами сакмалчи3. Виталий познакомился и подружился с Джумабаем во втором своём сакманном сезоне, оказавшись в одной с ним  упряжке в кошаре Жёргёлёкова. Джумабай даже “лечил” его...
     В марте, когда в округе лежал снег, – в самом начале расплода, – искупавшись в ручье,  Виталий каким-то образом ухитрился заболеть воспалением лёгких и мерзким фурункулёзом. О том, что его недомогание – не мещанское ОРЗ, а благородная пневмония,  он тогда не знал, и потому не паниковал. Лишь летом, случайно, по оставшимся навеки в лёгких кальцинатам4 проведал от врача-пенсионера, что опасно болел воспалением лёгких. Но к тому времени, задавленная грубым с нею обращением, пневмония уже тихо скончалась: больной, выкармливая и воспитывая агнцев, сгонял приступы недомогания поеданием пятисоттысячных доз пенициллина, привозимого для инъекций овцам. Правда, порой температура всё равно валила его с ног, и тогда он дисциплинированно и блаженно отдыхал на провшивленной постели. В результате лечения  самолекарь Виталий съел все запасы антибиотиков на полмесяца вперёд, оставив шестьсот овечьих  голов с соответствующим  приплодом  без средств скорой помощи, а себя обеспечив надёжной аллергией на пенициллин.
Лечение же его местным гидротехником  заключалось в том, что Джумабай  в  течение
________________
1 Козлёнок,  козочка.  В данном случае (в улак тартуу) – туша козлёнка или телёнка без головы и без нижних частей ног.
2 ”– Молодой Джумаке-богатырь отважно едет” (Жумаке – уважительная форма имени).
3 Сакмалчи – сакманщик.
4 Кальцинаты в легких – это участки легких, в которых легочная ткань заменяется известковыми отложениями (солями кальция)
    
недели ежедневно спичкой выковыривал и удалял из носа землеустроителя-сакманщика зараз по два-три мелких нарыва – союзников всяких ОРЗ, добавлявших экзотики к романтике Витальевого овцеводства...

     Так смежные коллеги и сработались. Теперь они снова оказались в одной упряжке.  Только уже не с ягнятами и не с чирьями им предстояло иметь дело, а с серьёзными, по-боевому настроенными кочкорцами-сарыбагышами1 старинной закалки. Чьи предки страстно  воевали с калмаками и кокандцами,  захватывавшими все киргизские земли. И с родственными племенами: с бугу – за Иссык-Кульские  земли; с саяками – за Джумгал и Нарын; с иными родственниками, не менее жаждавшими плодородных земель, власти и независимости одновременно (а кто не жаждет? И кому удаётся это обрести?..)
     Джумабай, человек незлобливый и весёлый, на насмешку соплеменника ответил белыми зубами и поговоркой:
     – Б;рy карыса да, бир койлук алы бар.
     – Анда кой эмес, анда улак жатат.
     – Кой, улак – баары бир тамак, – не сдавался Джумаке.
     – Эй, улак кичиникей, кардын ач болосунор. Жакшы жигитке кырк ушунчалык улак аз.      
     – Эчкыса жок. Улагыбыз эки тогуз кой бизге тууит. 2
     Байтемиров щедро  выделил  из своей личной отары восемнадцать овец на приз за победу в улак тартуу. Их и подразумевал Джумабай, обещая получить “приплод” от улака,  которого он с командой непременно унесёт.
     – Дымак – ёрдё, ооз – баатыр, тил – текебер3, – посмеялись противники над Джумаке, взявшим на себя роль говоруна команды.
     – Макул. Текебердик болбосун, баары биздин кардыбыз ток болот4, – согласился на мировую Джумабай, потому  что главный судья уже готовился подать команду.
     Виталий с Арсением переглянулись. Улыбнулись. Оба понимали состояние друг друга и видели, что биться им придётся всерьёз и что биться они и будут всерьёз. До конца.
     Аксакал, отвозивший улак, уже вернулся и сел на место. В наступившей  благоговейной тишине старейшина на распев произнёс: “Алло акпар!” Джигиты приняли благословение. И тут же резко прозвучала команда: “Алга!”. И тут же сотня голосовых аппаратов издала сотни разнообразных воплей, озвучив сотни оттенков эмоций сотен желаний и вожделений: “А-ал-га-а-а! И-и-я-а-а!..”
     Игра началась...

     Две группы людей – чабанов, строителей, инженеров, специалистов, работающих в одном колхозе,  живущих в соседних сёлах, недавно пивших и евших из одной посуды, – сейчас, в одно мгновение  превратившись в две враждебные,  хищные,  волчьи,  стаи, крича свои ураны5, сорвались с места в галоп и,  набирая  скорость, помчались к одной точке вдали. К маленькой тушке убитого животного,  которую скоро, очень скоро начнут рвать  друг  у  друга.  И начнут рвать  друг друга.  Эти люди,  минуту назад очаровательно
________________
1 Сарыбагыш, бугу, саяк – наименования киргизских племён, населявших северные и центральные района Кыргызстана.
2 – У волка и состарившегося на одну овцу силы хватит.
     – Там не овца, там козлёнок лежит.
     – Овца, козлёнок – всё равно пища.
     – Эй, козлёнок маленький, голодными останетесь. Хорошему джигиту сорока таких козлят мало.
     – Пустяки. Наш козлёнок две девятки овец нам родит.
3 – Вожделение – высокое, рот – богатырь, язык – кичлив.
 4 – Ладно. Не хвалясь, скажу: все сыты будем.
 5 Уран – боевой, спортивный или славящий клич. Обычно это название рода или имя предка, прославленного главы рода.

подтрунивавшие друг над другом, весело смеявшиеся одной шутке, скоро начнут издавать рык, похожий на смех, и смех, злорадно торжествующий, похожий на рычания. Все силы их направились на то, чтобы дойти первыми, не дав врагу сделать то же. Всё святое, всё нежное, чистое, милое исчезло для них. Сейчас их ничто не может остановить. Более того,  их родные, близкие, любимые криками и болезненными воплями душ своих поощряют их,  торопят, позволяют им любые действия, обеспечивающие успех.
     Кричали  кочкорцы – от мелкоты до беззубых стариков и старух. Кричали  фрунзенцы с москвичами – они тоже поддались ажиотажу: представители и их народа,  их собственные представители на этом джайлоо скачут сейчас в битву, и их надо поддержать, подбодрить.  Крик, выражаемый разными словами, разными языками, был один: “Давай! Дави! Рви! Бери!..” И вдруг... 
     Единый крик рассыпался, разделился. Раздались недоумения, оскорбления, смех – один из русских, тот орус-джигит, который принял вызов и лихо скакал за  девушкой, – ушёл  в сторону. Тот, который красиво говорил о чести и достоинстве – спасовал. Он уже выдавался вперёд, он на прекрасном коне мог первым дойти и поднять тушку без помех, – и он не стал этого делать... Испугался!!!
     Его оскорбляла  половина человечества: и киргизы, уже не боявшиеся нарушить закон гостеприимства, и русские, убитые горем позора. Джигитам всё позволяется, даже умеренная подлость. Но нельзя джигиту уходить в сторону, нельзя убегать из боя. Позор на его голову до третьего колена... Народ негодовал...
     А воины, сыны и последователи Манаса, кровожадные храбрецы и герои, мужественно делавшие своё дело, сказали Виталию: “Давай!”. Они знали. Им это было нужно...

     Лавины рванулись вперёд по знаку аксакала. И каждый всадник из этих лавин подчинялся закону движения общей  массы. Но каждый всадник был и сам какой-то массой со своим направленным движением, чего не знают непосвящённые. Они, несведущие, думают, что все должны пасть на козлика. А сведущие знают, что врага надо задержать. Его надо сбить. Для этого Арсений, Кенжебай и  Сатылган сразу же поскакали сбоку своей лавы и, постепенно забирая всё левее, поставили своих коней один за другим, чтобы создать стену из мчащихся вперёд всадников. Их дело – перекрыть путь лаве соперника.
     Но враг – он тоже из народа Манаса, из того же племени сарыбагыш. Враг тоже создал свою защиту. Встретившись, они блокируют друг друга, а остриё каждого отряда промчится дальше. И другие джигиты, которые должны так же  прикрывать  своё  остриё, – они так же вот-вот столкнутся со  своими антиподами: мчатся, всё более сближаясь друг с другом.
     Виталий скакал, сначала придерживая Боорона. Но как ни сдерживал ход айгыра, он  вскоре был уже рядом с Анарбеком и Джумабаем. Эти двое вырывались вперёд и все  должны  помогать только  им. Виталий не мог, скача на Боороне, поднять улак. И ещё Анарбек... Он уже был опорочен, ему надо показать себя. Потому Виталий крикнул Джумабаю и Анарбеку, что он выедет навстречу противнику. Крикнул в тот момент, когда цель приблизилась настолько, что вожаки обеих стай уже думали не о том, как первыми добраться, а о том, как подцепить улак и не выронить его, как не дать врагу воспользоваться тем, что туша уже над землёй, а поднимающий её в этот миг беспомощен. Друзья поняли его, благодарно и весело крикнули: “Давай!” и больше не отвлекались ни на что – улак в сотне метров.
     Лёгкое движение руки, лёгкое натяжение узды – и вот Боорон меняет направление:  сначала круто влево, выходя в промежуток между группами, потом – вправо, скача в одном со всеми направлении, но левее цели.
     Те из врагов, что скакали впереди, заметили манёвр оруса с Боороном. И они, в отличие от зрителей, прекрасно поняли коварный замысел ненормального русского,  собирающегося сшибиться с ними конём. Они поняли, что тот готов на всё, лишь бы победить. Противники стали нахлёстывать своих скакунов, торопясь успеть пройти линию пересечения, а некоторые  поскакали  навстречу  Боорону. Напрасно: защитники не успели, и три передовых всадника тоже не успели – Виталий с Боороном промчались так близко, что их кони подчинились не всадникам своим, а Камбарата1-Боорону и свернули влево. Кони – как люди. Воля и энергия сильного жеребца – закон для  них. Кони унесли своих хозяев от улака, который был близок...
     В тот  же  момент его подняли Джумабай и Анарбек. Успели. Теперь можно на них нападать: улак вверху и свои рядом.
     Народ взвыл. От счастья, от гордости, от отчаяния. Проклятия понеслись в адрес бешенного русского, который и сам добычу не поднял, и их родичам, их возлюбленным помешал.

     На майдане завертелась схватка. Если бы позволялись мечи, летели бы головы. А пока что без крыльев летала туша козлёнка. В круговороте,  в толчее, в криках, в требованиях, в угрозах, в волнах пота людского и конского, в поднятой пыли шло выяснение права  собственности  на  маленький  сгусток мяса и костей – на знамя этой битвы. На пропуск в разряд доблестных.
В центре битвы, в плотном кольце, озираясь по сторонам и уворачиваясь от тянущихся к  ним  рук, находились Джумабай и Анарбек. Противники, нахлёстывая своих айгыров – и чужих заодно, чтоб не мешались, – всячески пытались прорваться к ним, дотянуться до вожделенного козла. Но ничего не получалось: часть защитников сгрудилась вокруг героев и не давала врагу возможности приблизиться. А ещё несколько джигитов суетясь среди кунгейцев, мешали им соединить усилия, чтобы прорвать главный заслон.
Возбуждённые кони храпели, коротко ржали и злобно взвизгивали, отбивая ногами,  крупами, головами приближающихся к ним других коней.


 
    
________________
1 Камбарата – (миф.) прародитель и покровитель лошадей.    
     От всех  этих  помех, от бесполезной толкотни раздражение атакующей стаи быстро нарастало: мясо рядом, а взять – не получается. Даже прикоснуться к нему ещё не удалось. Если бы им не помешали вовремя приблизиться к туше, то теперь они могли  бы,
по крайней мере, вырывать её из рук опередивших и поднявших. По крайней мере, это было бы достойно. Не то, что пустое щёлканье зубами...
     А в стороне от толчеи на эти буйства страстей и сил смотрели безучастные всадники:  Виталий – на рвущемся в бой Боороне и Арсений – на спокойно стоявшем Бозале.  Кенжебай с Сатылганом разъезжали вдоль границы битвы. Своим положением пассивная четвёрка не добавляла радости соплеменникам из Кунгея, уже понявшим, что орус просто так ничего не делает, что он лишь притворяется не умеющим... Кунгейцы, зло ворча, то и дело посматривали на них. Посматривали, но отвлечься от сражения не могли: улак всё время находился в руках джигитов  вражеского  рода, сбившихся в кучу и передававших его друг другу. Их рассматривали и зрители: кто угрюмо, кто насмешливо, кто настороженно.
     Свара затягивалась. Так вертеться можно долго: мясо в котле дважды успеет свариться,  пока кто-нибудь, устав, не сделает ошибку. Но все полны азарта, страсти, жажды успеха. Даже кони.
     Виталий ловил отчаянные взгляды друзей. Они не могли прорваться с козлёнком и не могли перекинуть его Виталию – далеко, чужие волки перехватят. Они требовали помощи. Виталий, подозвав своих помощников, изложил им идею атаки. Его поняли, засмеялись и все четверо поскакали вокруг свалки. Их аргамаки, задёрганные общим возбуждением, сами, без понукания, стали набирать ход, вводя в новое смятение кунгейцев. От зрителей,  что-то почуявших в очередном манёвре приезжих,  в их странном  стремительном кружении, донеслись свист и усилившийся крик: сторонники оруса выражали ему поддержку, соперники и соперницы послали возгласы предупреждения братьям.
     Но предупреждать бойцов не надо. Злыми глазами следившие за четвёркой, они  сами всё быстро поняли и стали перестраиваться, чтобы встретить нападение врагов. Потом  выделили из своих рядов троих, и те, скача вровень с врагами, но по меньшей окружности, отрезали злоумышленников от круга.
     Виталий перекинулся взглядом и кивками со своим  эскортом: “Готовы?” Четвёрка заметила, что её круговая скачка с психическим давлением сделали, что должны были –противник занервничал и, несмотря на ободряющие крики вожаков, каждый из его джигитов стал отвлекаться и ослаблять атаку на центр. А зажатые кунгейцами друзья усилили свой напор и  создали небольшое пространство, куда можно втиснуться конём. По взмаху руки Виталия все четверо вдруг придержали своих скакунов, сразу оказавшись чуть позади тройки из Кунгея, и тут же, пронзительно визжа, кинулись в кучу. Боорон хищно наклонил голову,  нацелившись на жеребца, стоящего на пути. Он бы вырвал у того кусок кожи,  если бы Виталий резко не одёрнул его раскрытую пасть уже от самого крупа. Не война,  всё-таки, да и конь-то из своих: на нём сидел Салыбай. Но, тем не менее, Боорон шуганул и своих и чужих так, что образовался широкий проём, тут же укреплённый тремя конями поддержки. Из центра снова нажали, Виталий повернул Боорона в обратную сторону, и за ним прорвались Анарбек,  Шамшидин, Джумаке. Их прикрыли Бейшембек с Салыбаем и троица подстраховки. На скаку улак был передан  главным курьерам – Боорону с Виталием.
     Началась потеха. Как лиса от своры борзых убегали храбрецы от жаждавшей их крови стаи желтоголовых1 волков. Беглецы оторвались от своих и от чужих очень быстро. Даже Анарбек недолго был рядом; он только успел повторить, чтобы Виталий растянул погоню, а там всё будет хорошо.

________________
 1 Сарыбагыш – наименование племени в переводе означает “желтоголовый”.

     Однако “хорошо” – это для того, кто знает местность, а как быть оказавшемуся здесь случайно? Справа течёт речка,  слева – крутой высокий склон. Далековато, правда, но что проку – погоня истинно волчья: раскинулась широко, не объехать.
     Пять километров пролетели как на крыльях, и вскоре два поворота и взгорья скрыли беглеца от погони: позади даже топота копыт не слышно. Сейчас его видят лишь маленькие дети со старушками у юрт и палаток,  разбросанных вдоль речки, да пастухи, стерегущие стада и табуны на склонах. Они тоже кричат, свистят и машут руками. Кому машут? На что указывают?
     Сколько же ещё скакать? Можно бы и вокруг Земли: радость свободного движения,  счастье победы, задор коня, собственное веселье. И никаких преград!.. Только надо  возвращаться, потому что улак тартуу – не байга1, а битва смелых и неистовых.
     Чтобы сбить погоню и чтобы не вдали от зрителей встретиться с кунгейцами, Виталий решил подняться  на  склон, к которому здесь прижалась дорога. Кунгейцы не знают,  куда он в этот момент направляется, а  увидят – тогда и им тоже придётся взбираться.
     Склон исчерчен  овечьими  тропами – коню можно быстро бежать, а ближе к зрителям и вовсе хорошая терраса2. Плохо только, что камни по ней набросаны: могут помешать. Но выбора всё равно нет – кто знает,  с кем он в первую очередь встретится, когда повернёт обратно: со своими или с чужими? Добравшись до очередного взгорья, Виталий развернулся на нём и поскакал в обратную сторону, одновременно всё более поднимаясь над долиной. Через полкилометра, за складкой склона он увидел красные и белые головы джигитов, упорно мчавшихся за ним,  не зная ещё о его манёвре, по низине. Но горный луг – не лес: когда беглец приблизился, он был замечен, опознан и осеян словами и воплями. Догадливые  тоо б;рул;р3 из Кочкора – свои и враги, – оценив разделявшее их серьёзное препятствие высотой в полсотни метров, сразу повернули своих тулпаров. По ровной долине, по дороге они будут скакать вровень с беглецом, а там, поближе к возлюбленным своим  встретят его: никуда он не денется,  всё равно придётся спуститься.
Часть кунгейцев, отстававших от первых  джигитов стала взбираться наверх, стремясь перехватить его на склоне или хотя бы не позволить орусу ещё раз их обмануть. С ними же, мешая им и опережая их, поднялись Бейшембек, Кенжебай, Салыбай.
     Боорон успел проскакать мимо тех и других, и теперь они, так же потеряв темп и соперничая друг с другом, гнались за парой, дразнившей запахом улака, по тем же тропам. Эти враги были неопасны – их хорошо держали друзья. Кто встретит впереди – вот вопрос?.. Но это ещё не скоро и всё может измениться. Не исключено, что битва за тушу произойдёт не в низине, а на склоне, на крутизне. Впрочем – нет: терраса уже под ногами, Боорон снова набрал хорошую скорость, обгоняя друзей и врагов, скачущих в низине. Приближается участок с валунами на пути, но их можно объехать без замедления хода. Виталий не управлял конём, полностью доверив ему выбор тропы, что позволяло оглядываться и ориентироваться в ситуации впереди и сзади, внизу и вверху.
     А впереди  из-за камней появился всадник в красном платке. Свой! Он поможет пройти опасную зону, задержит преследователей. Виталий крикнул уран, встречавший ответил тем же. Радуясь предоставленным удобствам и той  лёгкости, которая сопутствовала ему во  всех  состязаниях,  Виталий  поднял вверх улак, выдал вопль восторга и приблизился к
джигиту. По рубашке на нём и по масти коня Виталий узнал во всаднике Анарбека: тот стоял спиной к нему, протягивая руку, чтобы принять эстафету. Он имел право – он поднял тушу, ему и доставлять её до финиша.
     Вдруг снизу раздался предостерегающий вопль:
________________
1 Байга – состязание в скорости коня. Дистанция в байге различна: “тай чабым” – дистанция для жеребят-годовичков – составляяет от 2 до 10 километров;  “ат чабым” – дистанция для взрослых лошадей – определяется в десятки километров.
2 Терраса – (здесь) горизонтальная площадка на склоне гор.
3 Тоо бёрулёр – горные волки.

     – Это Бекеш! Он не с нами!
     Виталий глянул на крикнувшего: там был Анарбек. Он сопровождал Виталия понизу, не обгоняя его, всё время скача как можно ближе к склону, потому Виталий не замечал его. Он даже вздрогнул, поняв, как чуть не попал впросак1, чуть не отдал победу не только спортивным соперникам, но собственному врагу.
     А Бекеш, поняв, что пролетел со своим  маскарадом, выругался длинным матом и поставил Усенбаева жеребца поперёк тропы, закрывая им широкий проход между валунами.
     – Орус,  давай сюда улак. Всё равно заберу, лучше сам отдай, добровольно.
     Бекеш всё мечтал об унижении Виталия;  ему хотелось, чтобы тот пал  перед ним на колени. Когда-то он так вот поставил одноклассника, не умеющего драться, и сладостная минута злого торжества с тех пор поселилась в нём навсегда. Как ужас запоминается на всю жизнь, так и радость от унижения кого-либо своей силой, своей властью всю жизнь щекочет нервы. Чем мельче и пакостнее души, тем больше они торжествуют от своего временного, от – чаще всего – случайного успеха. Потому Бекеш и посмел пренебречь законами предков,  что уже не мог остановить родившейся однажды и теперь сосущей его самого постоянной потребности унижать, обирать, растаптывать, Он подчинялся ей, он стал её рабом.
     – Сойди с дороги, червяк, – крикнул возмущённый наглостью и враньём противника Виталий.
     Бекеш не только не сдвинулся, но напротив, стал раздражать своего коня, чтобы хоть сколько-нибудь возбудить его для битвы. А когда Виталий ещё в тридцати метрах от него подправил движение Боорону, чтобы объехать мерзкое “препятствие” ниже по склону, Бекеш снова пересёк его путь – он не стал жалеть чужого коня, даже зная, что Боорон или грудью ударит того, или зубами разорвёт ему круп..
     Любая задержка Виталия была наруку Бекешу с кунгейцами: скачка наконец остановилась бы и во вновь закрутившейся  свалке успех наконец-то мог улыбнуться им.  Пока защитников мало, можно отобрать у русского тушу и самим нести знамя победы. И Бекеш злорадствовал,  рассчитывая, что сумеет урвать победу даже на коне Усенбая. И тем больше опозорит оруса.
     Виталий понимал, что хорошо подготовленный и близкий уже успех его команды сейчас подвергается опасности быть потерянным, обрекаясь новому испытанию случаем и удалью молодцов. Это же снизу и сзади ему кричали друзья, и от зрителей нёсся возбуждённый крик. Увидев, что без задержки проехать мимо Бекеша не удастся, Виталий ещё больше поворотил Боорона и стал спускаться по склону, поближе к лучшим бойцам своей команды, одновременно надеясь всё-таки объехать врага и камни. А Бекеш, упорно пересекая ему путь, тоже стал спускаться. Подъехав совсем близко, он наклонился и взмахнул плёткой, с хищным злорадством метя хлестнуть по лицу нечестивца (если тот окосеет, ему же хуже, пусть доказывает, что удар не был случайным. А он, Бекеш-батыр, всю жизнь потом будем гордиться собой, своей доблестью и род свой прославит до седьмого колена).
      Однако что-то помешало клятвопреступнику выполнить жестокое намерение: то ли взгляд  Виталия,  обещавший  самое  худшее  в жизни, заставил его дрогнуть, то ли то, что
Боорон заметил поднятую плеть и рванулся...  Когда  Бекеш  с рыком: “Чочко, карма!”2 – махнул камчой, вплетённый в неё кусок толстой проволоки пронёсся за спиной Виталия и рассёк кожу на Боороне позади седла. Жеребец, в этот миг спускавшийся круто вниз восприняв ожог боли, рванулся прямо во весь мах,  не выбирая пути, и его всадник чуть не
вылетел из седла. Виталий не упал потому только, что, прижимая тушу к седлу, одной рукой держался за его луку. Ненавистно заорав Бекешу: “Козёл вонючий!”,  он  попытался
________________
1 Впросак – попасть или попасться, попасть в беду от оплошности.
2 “Держи, свинья!”

придержать Боорона и направить его в другую сторону, сильно натягивая узду, потому что впереди был очень крутой склон. Тут и Бекеш, увидев, куда мчится его любимец, отчаянно закричал сзади:”Стой! Туда нельзя! Конь убьётся! Останови коня, орус!!!”
     Усилия Виталия были безуспешны: Боорон закусил удила и не слушал всадника; он взял полный разгон. Мир для бессильного теперь Виталия свёлся только к порыву коня, а всё остальное движение прекратилось: где-то вблизи и вдалеке в развороте своих коней замерли всадники; где-то вдалеке оборвался тишиной ужаса гомон толпы; замерли  высоко  в  небе птицы и солнце нахмурилось... Несмотря на то, что склон был ровный, уклон горы оказался столь крутым, что, оступись конь, оба – и Боорон, и его седок – разобьются насмерть.
     “Страшно? Ты же мечтал когда-то погибнуть в борьбе, – вот тебе удобный случай,  радуйся. Сейчас, на виду у народа станешь героем”,– съехидничал над собой Виталий. Он успел это сделать до того, как душа его ахнула, и по коже его прошёл озноб: невидимый сверху, прямо на их пути у самого основания склона лежал огромный камень. А чуть дальше – ещё несколько валунов, меньшего размера, но вполне готовых оказать смертную услугу.
     Боорон не сворачивал. Камбар был в гневе. Айгыр разъярился. Он не смотрел на то, что под ногами, он собрался взлететь над миром. “Ну, что ж, взлетим! А как разбиваться будем – это пусть другие смотрят…” – мелькнула у Виталия меланхоличная мысль.
     Все всадники, увидевшие, что сейчас произойдёт, остановили своих горячих скакунов.  Арсений, на Бозале находившийся у последних камней рядом с Анарбеком, побледнел, сжал зубы до хруста.
     – И-и-я-а!!! – возопил Виталий, давая понять Боорону, что до конца готов идти с ним вместе, а больше крича себе, криком изгоняя из груди сомнение в неизбежном. Его жизнь и жизнь Боорона  слились. То, что сделает конь – сделает за двоих и для двоих. У них одна судьба. Этот порыв Виталия слил его дух и душу с духом и душой Борона, и Боорон это  принял. Он  изменил намерение, он взял  на себя ответственность за жизнь существа, по какому-то праву оседлавшего его и радующегося вместе с ним его битве с соперниками-конями и с другими на них людьми. Боорон не стал завершать гибельный бег – он увидел свой путь, увидел препятствие и взял его. Не в силах уже сам себя остановить, он в рассчитанном прыжке достиг камня и взмыл над ним в бесконечном полёте. А мягко приземлившись, с такой же точностью перескочил через другие услужливые камни-убийцы.
     Как перелетал, так и дальше помчался, ни на миг не снижая мощи своего движения.  Он снова жил в битвах и в славе, он продолжил борьбу, готовый к любой стычке. Как и слившийся с ним его всадник... Но битвы не произошло. Джигиты – и свои, и враги, – одинаково выразив криками и вздетыми вверх кулаками восхищение увиденным, не встали у них на пути: у таких не становятся препятствием без риска самим погибнуть.  Один молодец-кунгеец, впервые допущенный до кёк-бёру, попытался было направить своего трёхлетку наперерез, чтобы доказать, что он не сопляк какой-то, что не зря его взяли, но был гневно остановлен своим вожаком, Осмоном, и Джумабаем.
     Однако едва неистовая пара одолела препятствия,  все снова начали гонку. Кунгейцы набирали скорость, чтобы подстроиться к Виталию и обобрать его, на ходу овладев добычей. Они все – смелые, лихие бойцы, и скоростью их не смутишь. Они ценят чужую доблесть, но собственную победу ценят больше. Красные и белые платки, пересекая пути друг другу, мчались  двумя колоннами, сходящимися перед Боороном и Виталием, счастливыми и опьянёнными жизнью, только что вырванной ими у смерти. Джигиты в белых платках стремились зажать их в тиски, но им мешали красноплатные. А напор слившихся воединно и оскалившихся в лютом весельи коня и человека не позволял вплотную прижаться к ним.
Осмон, главарь из Кунгея, слева издали броском потянулся к  мясу, но лёгкий  поворот Боорона вправо,  напугавший тех,  что скакали с правой стороны, – и он повис, цепляясь за своё седло, чтобы не упасть. Виталий злорадно захохотал и стал направлять Боорона, к его радости, на коней кунгейцев, осмелившихся слишком близко подойти к повелителю гор и табунов. При этом Виталий то и дело перекладывал тушу с одной стороны на другую,  дразня голодных и не давая им вцепиться.
     Впрочем, веселье длилось недолго,  потому что ни один  из десяти кунгейских коней, находившихся в низине, не смог достаточно долго выдержать равную с Боороном скорость. Едва последние преследователи потеряли возможность помешать победе, ни ра-
зу за всё время не прикоснувшись к улаку, Виталий оглянулся на своих вожаков, Анарбека и Джумабая, и призывно закричал им:
     – Анаш, Жумаке, бери келгиле!1 – и чуть придержал Боорона.
Друзьям, в отличие от  кунгейцев  не  терявшим времени  на борьбу за козлёнка,  удалось на своих быстроходных скакунах обогнать всех преследователей. Арсений, Шамшидин и еще несколько других джигитов продолжали разделять силы противника  в  десятке  метров  от  передовых всадников.  До зрителей осталось с полкилометра.
     Не поняв, чего требует от них Виталий, уже обеспечивший триумф их роду,  почему он останавливает своего коня,  Джумабай закричал:
     – Не останавливайся, скачи скорее! Тебе никто не помешает!
     – Давайте скорее ко мне, – не вдаваясь в объяснения на ходу, резко потребовал Виталий.
     Джигиты хлестнули своих выкладывающихся жеребцов и постепенно стали  приближаться к нему. Как только они оказались на коротком расстоянии, Виталий протянул тушу козлёнка  Анарбеку, скакавшему сейчас между ним и Джумабаем.
     – Зачем отдаёшь? – удивился Анарбек.
     – Вы с Джумаке подняли, вам и класть на место, – усмехаясь, ответил Виталий.
     – Ты нам помог, – сказал Джумабай.
     – А потом так здорово унёс его! – прибавил Анарбек, восхищённо упирая на слово “здорово”.
     – Берите. Или я брошу его назад, – крикнул обоим  Виталий, взмахнув улаком.
     Анарбек засмеялся:
     – Ладно, давай. Ты и в самом деле можешь бросить...
     – То-то, – одобрил  Виталий его согласие. – Джумаке, держи его коня, будем его тянуть и прикрывать Анарбека.
     Потом обернулся, нашёл своих, крикнул:
     – Арсений, Шамши! Прикройте нашу задницу!
     Пока длились эти перемещения и перепалки, замедлившие бегство основного противника, умирающая надежда  ребятишек из Кунгея издала последний всхлип: у них вдруг появился крохотный шанс схватить д;;лёт кушу2 – сладостную птичку счастья. Отчаянное безумие овладело ими – они используют эту возможность, или их родичи надолго оплюют их. Заорав уран, бешено вертя плётками, вытесняя запутавшихся среди  них красноголовых, кунгейцы стали сзади наваливаться на тройку счастливцев,  охватывая их с боков.
     Но Джумабай, погоняя своего жеребца, уже схватил узду Акулы у его морды;  с другой стороны то же сделал Виталий. И хоть тянул в основном Боорон – он, пожалуй, тянул обоих скакунов, – но помощь Джумабаева коня тоже пригодилась. Теперь Аккула, чувствуя поддержку собратьев, помчался легче. И надежда Кунгея, не получив своевременной инъекции, скончалась под горестные крики страдающих сородичей в массе торжествующих соплеменников.
     Джигиты  рыдали  оскорблениями, обливались злыми слезами и потом.  Когда до метки
________________
1 – Анаш, Джумаке, давайте сюда!
2 Дёёлёт кушу – миф.  птица материального и духовного богатства (достояния); аналог европейской синей птицы счастья.

красноголовых волков, до их логова, осталось два-три десятка метров, кунгейцы прекратили погоню, стали заворачивать своих дулдулов1 – чего уж там, осрамились на весь район, поражение надо признавать вовремя, достойно мужчин... И вдруг увидели, что козлёнок не лёг на назначенное для него место, а уносится к зрителям. Завыв от ярости –  опять над ними посмеялись! – они кинулись наперерез.
     Им не следовало останавливать скачку: резко набрать необходимую скорость не удалось, в результате жестокая погоня белоголовых превратилась в почётную кавалькаду,  в свиту победивших врагов-красноголовых. Что может быть хуже?..
     Идея отвезти тушу судьям пришла в голову “старику” Джумабаю, всегда находившему повод для шуток. Он увидел, что кунгейцы больше не преследуют их, и сказал Анарбеку:
     – Ты  не бросай здесь улак, только прикоснись им к метке. Отвезём его аксакалам.
     Так и сделали. От метки они неразрывной тройкой с сопровождавшими их братьями и присоединившимися кунгейцами проскакали дугой вдоль амфмтеатра, вдоль рядов восторженных болельщиков. Точный бросок Анарбека уложил улак к самым ногам Мугалимова и Залимтороева, вызвав всплеск радости и смеха. А герои наконец разделились и лихо пролетели до другого конца толпы сородичей и гостей, собирая урожай похвал – любимое занятие победителей. Потом,  развернувшись по большой дуге и замедляя бег своих четвероногих друзей, собрались в кучу и стали поздравлять друг друга с замечательной победой. Хлопали по спинам и плечам и тыкали в бока; выражали благодарность Джумабаю и Анарбеку, поднявшим тушу  с земли и не отдавшим её кунгейцам; восторгались Виталием, новичком, так хорошо сумевшим отстаивать честь команды; радовались каждому своему поступку, так или иначе внёсшему существенный вклад в общую победу.
     Когда в радостной круговерти Боорон и Бозала сошлись и Виталий с Арсением смогли встретиться, они некоторое время смотрели друг другу в глаза, а потом стиснулись в объятии. Окружавшие их друзья поняли их состояние и его причину, вспомнив минуту  общего ужаса. Выразив нежность,  Арсений сердито оттолкнул Виталия и сказал:
     – Отныне  будешь ездить только на деревянном коне. На палочке.
   Все захохотали. Виталий покорно склонил повинную голову:
     – Как скажешь. Ты старший брат, тебе виднее.
     – Ишь ты! Смотрите, какой послушный! – возмутился Арсений и снова привлёк к себе сорванца.
     К толчее приблизились кунгейцы, из  кровожадных недругов вновь превратившиеся в миролюбивых добрых друзей-соседей. Осмон раздвинул теперь не сопротивляющихся красных, подъехал к Виталию; положив руку ему на плечо, сказал:
     – Если приедешь ещё раз, будешь в нашей команде.
     Анарбек отверг преступное предложение:
     – Виталий не будет за вас играть, он наш брат – он  Тумар назвал своей карындаш.
     – Пустяки, ваш брат станет нашим зятем – мы за него лучшую красавицу отдадим. Возьмёшь, баатыр?
     – Хорошо, байке, – согласился Виталий. – Только вот мой агай сказал, что я теперь на палочке буду ездить. Это ничего?   
     – Ничего. Мы тебе хорошую палочку приготовим.
     Веселье игроков прервал удивлённый вопрос Бейшембека:
     – Виталий, почему у Боорона кожа разрезана?
     Виталий оглянулся и, сам впервые увидев кровь на скакуне, чертыхнулся. Потом, глядя Бейшембеку в глаза, ответил:
______________
1 Дулдул – неутомимый скакун (от клички лошака халифа Алия). Лоша;к – гибрид жеребца и ослицы. Противопоставлен мулу, у которого пол родителей распределён наоборот. В другом значении лошак (древнерусское название) аналогичен слову жеребенок.
 
     – Это ваш Бекеш ударил. Он хотел меня хлестнуть, да побоялся. Или промахнулся. От этого Боорон и понёс, закусив удила.
     – Шайтан,.– сквозь зубы проговорил Бейшембек и замолчал, грустно опустив голову.
     – Бейше, не огорчайся, – сказал Анарбек. – Я Боорона сейчас полечу.
     – Я из-за Бекеша огорчаюсь, – ответил Бейшембек. – Какой он злой у нас. Даже коня своего не пожалел.
     – Рану креолином бы смазать, – предложил Арсений.
     – Почему креолином? – спросил Анарбек.
     Арсений пояснил:
     – Креолин хорошо заживляет такие раны. В экспедиции мы одного коня, у которого такой же айгыр, как Боорон, разорвал ногу, неделю всякими лекарствами лечили, не помогало. А смазали креолином – рана очистилась и через день заросла.
     – Вот хорошо. Я не знал, что креолин так лечит. Мы им в основном овец после стрижки обрабатываем.
     – Ладно, поехали к аксакалам, – распорядился Джумабай. – Они ждут, а нам надо приз получить.
     – Соогат!1 – вдруг воскликнул Осмон.
      Соогат? – переспросил Джумабай. – Хорошо, дадим одну овцу. Если вы её на бешбармак не пустите, она отару вам родит.
     Предстоящие поздравления  вытеснили огорчение, и джигиты, гомоня, направились к судьям. Впереди красовались победившие красноголовые, своим цветом озаряя момент славы; за ними, чуть в отдалении – покрытые белыми платками и чёрным позором побеждённые.
     Пока всадники на гарцующих конях ехали к народу, их всё сильнее освещали любовью восторженно-благодарные родичи храбрецов. Бросая в неудачников камни насмешек, которые те, вяло огрызаясь, понуро-покорно воспринимали, – население джайлоо поздравляло победителей всех вместе и каждого в отдельности, подбирая им особые слова. Очень много их досталось троим, определившим ход событий и саму победу:  ловким сельчанам, на полном скаку сходу  поднявшим  улак  и хитроумному  смелому русскому. И Арсению, боровшемуся на средних качеств коне, но старавшемуся внести свой максимальный вклад, тоже не  пожалели чувств и красок. Киргизы – как и все, пожалуй, народы – благодарны тем, кто не гнушается их жизнью, их интересами, их радостями. Они умеют ценить не боящихся трудностей и принимают их в свою семью.
     Подъезжая к  старейшинам,  джигиты  покинули сёдла и часть пути прошли пешком, ведя коней на поводу: не годится общаться с аксакалами и уважаемыми людьми, сидя в седле. Скромность победителей была одобрена,  и вся знать поднялась со своих седалищ, чтобы приветствовать отважных джигитов. Масса народу окружила достойных. Всем хотелось притронуться к ним. К Арсению и Виталию старушки прикасались по-особенному – будто исследуя, из чего сделаны и можно ли их потрогать. Юноши разносили пиалы с кумысом. Залимтороев сказал Виталию, что он – настоящий нарынский джигит.  Что управление будет радо его успеху. Что он не ожидал увидеть такое.
– Эй, Совет! Ты приз приготовил? Виталию самую большую долю дашь. Ты понял?   
– Дам,  дам.  Достойному джигиту – достойный приз. Я  ему лучших валухов выберу.
– А сколько валухов вы мне дадите? – смеясь, спросил Виталий.
   Его смех  поддержали сельчане. Совет тоже засмеялся и заявил:
– Пять дам.
– Вот  и  хорошо. Ушул сизге кошумчам болот2. А то гостей привёз, а к юбиляру приехал с пустыми руками.
_____________
1 Подарок или доля из добычи.
2 – Это вам мой вклад будет –-  Устроителю тоя или иного общественного мероприятия родственниками и гостями оказывается  материальная помощь – кошумча.

    
     – Ой, молодец! – похвалил подчинённого Даярбек Залимтороевич. – Ты знаешь ата салты киргизов.
     – Ыракмат, жигит1,– поблагодарил Совет. – Всегда  приезжай ко мне: и с подарком, и без подарка.
     – Но лучше с подарком, так,  Советбек? – сострил секретарь райкома Мугалимов.
     – Он сам – подарок, – отшутился Байтемиров.
     – Правильно говоришь, – раздался знакомый Виталию голос.
     К нему,  проталкиваясь из толпы,  приближался  подвыпивший чабан; Виталий узнал в нём Жёргёлёкова, протянул ему руку, приветствуя и помогая прорвать окружение.
     – Нет. Неправильно! – громко и гневно возразил другой чабан, таким же голосом подвипившего, как у старины Жёргёлёкова.
     Почти прижавшись к Виталию, он спросил:
     – Ты знаешь сколько стоит этот конь?.. За него мне восемь тысяч дают, а ты!..
     – Теперь тебе за него десять дадут, – сказал секретарь Мугалимов, прерывая  оскорбительные нападки чабана в торжественную минуту, в адрес того, кого все поздравляют. – Радуйся, Сарсымбай, что гость показал способности твоего Боорона.
     – У вас очень хороший конь. Умный и смелый, – похвалил коня Виталий, не вдаваясь в детали.
     Сарсымбай наделил Бекеша своими личными чертами – и физическими и духовными. В то время, как отпрыск, срамя род, выступал перед народом, отца на майдане не было.  Он отсутствовал по уважительным причинам – делил с другом Жёргёлёковым бутылку любимого животноводами зелья. Вернулся, когда джигиты уже гонялись по долинам и по взгорьям за ускакавшим безголовым козлёнком. О том, что сын лишился своего Боорона и что опасные гастроли на нём совершает не сынок, а чужак, он с изумлением и гневом узнал от самого Бекеша,  который после событий у камней не стал больше участвовать в гонке, а, в то время, как его родственники вовсю уже наслаждались возносившими их речами,  спустился со склона в стороне, у юрт. Там привязал коня и незаметным, уже без обоих платков – и белого, и красного, – а в колпаке, устроился позади всех зрителей.  Среди народа увидел своего атаке2, подошёл к нему. Отец не сразу понял, что делает здесь сын, который должен был на Боороне уже давно привезти улак. А поняв, что перед ним в самом деле стоит его любимец, стал ругать неразумное чадо, отдавшее своего лучшего коня каким-то орусам. Но сын сориентировался, отвёл его подальше от всевидящего и всезнающего народа и объяснил, что не он сам отдал, а начальники забрали у него коня, чтобы угодить приехавшим русским. Что сейчас вот их Боорона мучает орус баш-инженер из Нарына.
Чабана до предела возмутила такая угодливость начальников. И, ничего не зная о родовом позоре,  раздражённый Сарсымбай  не принял слова партийного руководителя, а с прежним упорством давил на бессовестного оруса:
     – Я сам знаю, что он хороший. Если бы он разбился, кто бы мне заплатил? У тебя даже паршивой овцы нет, “баш инженер”! – чабан презрительно выговорил чиновничью должность Виталия.
     Даярбеку Залимтороевичу  очень  не  понравилось уличение  его  сотрудника в нищете. Он засмеялся и объяснил чабану:
     – Если бы конь разбился, мы бы съели его мясо, устроив богатые поминки по Виталию Тимофеевичу.
     Когда до слушавших горцев дошёл смысл сказанного, раздался дружный хохот, и по толпе  из  уст  в уста  заходила  реплика  Залимтороева.  Бейшембек, стоя рядом, стыдливо
______________
 **Спасибо, джигит.
*** Атаке (ласкательное от ата - отец) – батюшка, папочка.

краснел, вынужденный слушать, как неугомонно отец ругает симпатичного ему Виталия.  И горестно смотрел в землю. Когда смех стих, он поднял голову и сказал отцу:
     – Наш гость не виноват, что так получилось. Я сам видел.
     – Если видел, почему не остановил. Там же камни...
     – Кокуй!1  – раздался удивлённый голос.
     Это дед, чей голос тембром и интонациями походил на голос Бейшембека,  осматривая жеребца, обнаружил рану. Сарсымбай кинулся туда и сразу разразился потоком матерной брани.
     – Ата, атаке, – пытался урезонить его Бейшембек, – не надо. Потом поговорим. Виталий не виноват.
     – Не виноват! Испортил коня... У, шайтан!!! – в ярости чабан поднял кулак над Виталием.
     – Молчи, Сарсымбай, – схватив его за плечо, одёрнул и строго указал ему отец. – Смотри! Видишь, как разрезано? Как джигит, сидя на коне, мог бы это сделать?.. Кто ударил коня? – спросил он Виталия.
     – Ваш внук, Бекеш, – нехотя, но резко ответил тот.
     – Ты врёшь! – возмутился Сарсымбай. – Бекеш не был там.
     – Нет, он правду говорит, – вступился Анарбек. – Вам отсюда не видно, что было за теми большими камнями, а мы рядом были, внизу. Всё видели.
     – Рассказывай, – потребовал секретарь Мугалимов.
     Анарбек, а с ним Осмон, Джумабай и Арсений под аккомпанемент реплик Салыбая стали воссоздавать увиденное ими: как Бекеш хотел обмануть Виталия, как тот пытался  объехать, как после удара Бекешем Боорон неуправляемо помчался прямо на камни.
     – Только у Бекеша камчы с проволокой. Он, оказывается, хотел Виталия ударить, – заключил повесть Анарбек.
     – Какой своличь! – по-русски возмутился старина Жёргёлёков.
     – От удара Боорон закусил удила, помчался, не разбирая  дороги, – сказал Виталий, когда взгляды судей вновь обратились к нему. – Он хотел разбиться... Только когда я крикнул ему, он почувствовал меня и отпустил удила. А потом уже хорошо перепрыгнул через все камни. Остановиться он всё равно уже не мог, поэтому я не стал  его сдерживать – было бы хуже.
     – Выходит, Сарсымбай, твой сын чуть не убил человека и твоего коня?  Оказывается,  “баш инженер”, работник областного управления Виталий Тимофеевич спас твоего Боорона? Твои восемь тысяч? – жёстко укорил чабана Залимтороев, передразнивая его “баш инженер”.– Сколько же ты ему теперь должен?
     Сарсымбай, однако,  никому не поверил. Такой выверт событий ему не понравился. Обернувшись к сыну, он крикнул:
     – Бекеш?!
     – Пусть он сюда придёт, – снова распорядился секретарь.
     – Бекеш, иди сюда, – крикнул председатель колхоза поверх голов толпы.
     Бекешу не хотелось снова появляться перед людьми в положении обвиняемого. Он  надеялся, что отец сумеет обвинить его врага и тогда легче будет многое объяснить. Зов отца огорчил его. Не двигаясь с места и нагловато усмехаясь, он заявил:
     – Они неправду говорят, ата. Когда орус подъехал, у Боорона уже была кровь...
     Но народ, расступаясь, стал проталкивать Бекеша к центру осыпая со всех сторон упрёками:
     – Курандашкан жерин бар! Сени куран урсун! Ойбой, ;зу атына  темир менен  камчы басты! Каркеш киши! Арты жакшылык к;рб;с! Кыныр иш кырк жылдан кийин да билинет...2
________________
1  Возглас восхищения, удивления.
2 – За тобой клятва на коране! Коран тебя покарает! Ойбой, сам своего коня стегнул плетью с железом!  Злобный  человек! Он плохо кончит! Дурное  дело и через сорок лет станет известно...
     Предстать пред грозные очи начальства виновник не успел – Виталий и Боорон,  услышав голос вынужденного обнаружить себя в чреватой для себя ситуации Бекеша, одновременно кинулись к нему в едином желании избить и растоптать это воплощение откровенного коварства. Виталий не умел оставлять свои долги неоплаченными, а гордый конь никогда не забывает ни добра, ни зла, полученные им от людей. Слившись в смертный миг, они сейчас усиливали ярость друг друга.
     Народ испуганно закричал, Бекеш попятился, потом побежал. Бейшембек и Джумабай,  оставив своих коней, повисли на Боороне; за Виталия с двух сторон уцепились Анарбек с Арсением. Камбар Боорон, стиснутый со всех сторон другими конями и людьми,  злобно ржал, топтал землю; Виталий, тоже предавшись инстинкту мести, дёргался и кричал угрозы вслед Бекешу, понявшему, каких он врагов себе обрёл.
     Анарбек говорил:
     – Не надо, байке, успокойся. Мы сами с ним хорошо разберёмся...
     Бейшембек тоже обратился к нему:
     – Байке, Боорон убьёт брата. Помогите удержать его – он сейчас только вас послушается.
     Виталий, дрожа от вспышки убийственной ненависти, стал наглаживать жеребца,  успокаивать словами. Когда Бекеш скрылся из виду за холмом и суета стихла, он сказал:
     – Анарбек,  обработай рану Боорону, а то мухи налетят. Арсений, поехали домой.
     – Куда домой? Зачем домой? – удивился Мугалимов.
     – Чтобы из-за меня больше ничего плохого здесь не происходило.
     – Это не  из-за тебя. Бекеш и без тебя устроил бы драку: давно я слышу о его скандалах. Сейчас мы его в село отправим. А ты не обижай хозяина, оставайся.
     – Не уезжай, Виталий, не огорчай мой праздник, – подхватил Байтемиров. – Ты ведь не виноват, что среди нас такие бывают.
     – Эй, Сарсымбай, – окликнул друга Жёргёлёков, – ты ругал нашего Виталия, ты его обидел, значит и нас обидел, меня обидел. Проси прощения за себя и за сына. Твой сын его чуть не убил – слышал?
     Сарсымбай взял руку Виталия и, брызжа слюной от перепития, попытался произнести извинения. Старик-отец отодвинул его, положил руки на плечи Виталия, сказал:
     – Прости нас за Бекеша. Он у нас выродок. Ты назвал Тумар “карындашым” – будь мне сыном.
     Проникновенно произнесённые слова огорчённого старика подействовали на всех вокруг. Жёргёлёков, одобряя его просьбу, сообщил: 
     – Виталий и нам как сын. Пусть и твоим, аксакал Эсенбай, сыном станет.
     – Смотри,  как тебя здесь любят! – воскликнул Даярбек Залимтороевич. – Ни об одном сакманщике из Нарына столько хорошего не слышал, как о тебе сегодня здесь наговорили.
     Виталий наконец расслабился, улыбнулся ему и аксакалу:
     – Спасибо, атаке. Буду вашим сыном.
     – Ну вот,  у нас ещё родич появился! – объявил народу Джумабай. – Эй, хозяин, а когда мы своих овец получим? Мы старались, честно победили, а награду так и не получили. Пошли,  джигиты,  сами  будем  выбирать. Я знаю,  где  Советбек  призовых  овец прячет.
Пойдём, Виталий. Пошли, Арсений.
     – Мне Советбек уже отдал мою долю, – отказался Виталий.
     – А моя пусть соогатом станет, – предложил Арсений.
     – Ой, молодец! – воскликнул  Осмон. – Спасибо,  друг. Будешь за нашим дасторконом1, лучший устукан2 тебе дам.   
     – За барана – устукан! Хорошая цена! – съехидничал Джумабай.
_________________
1  Дасторкон – дастархан, скатерть, стол с яствами.
2 Устукан – большая кость с мясом и жиром. В начале трапезы устуканами оделяют всех за дастарханом. И чем почётнее гость, тем лучший кусок ему предлагают.
     – Эй, Джумаке, ты что говоришь? Знаешь, ведь, что устукан – для уважения. А отплатить добром сумеем, не беспокойся за нашу честь.
     – Э-э, ваша честь там осталась, на майдане.
     – Если бы не наши гости, Джумаке-батыр, которые вас, слабаков, пожалели и стали играть за вас, вы бы и не увидели улак. Так что не хвастай, а сам их сперва как следует отблагодари...
     Препираясь и веселя народ, джигиты отдали коней подросткам и пошли к загонам: поскорее обзавестись овцой – дело святое.
     А подростки, получив в свои руки скакунов, из пацанов сразу же превратились в наездников, знающих своё дело. Они уверенно развели коней и, покрикивая на младших, ещё не удостаиваемых такой чести, а только “путающихся под ногами”, расседлали аргамаков и принялись их растирать, подготавливая к байге. Некоторые из них сами и поскачут на своих любимцах. Боорона и Бозалу тоже взяли два юноши – братья Бейшембека, Тумар и Бекеша. Этих жеребцов повели к юртам: Боорона надо было подлечить и сменить на нём седло, вернув ему празднично-выездное, под него изготовленное. А пегий жеребец, в этих скачках не участвующий, получит своё привычное, рабочее седло и будет теперь отдыхать.
     Виталий, под воздействием дружеских речей и улыбок в свой адрес сбросив с себя напряжение, сразу ощутил вдруг навалившуюся глубокую усталость. Он сказал неожиданно обретённому названому отцу, что хочет отдохнуть и, получив от него благословение, предложил Арсению пойти искупаться в реке.
     – Вот это хорошо, – отреагировал Арсений. – Пойдём, поплещемся.
     – Поплещемся? Ты, видно, забыл, что такое наши реки, братишка, если вздумал “поплескаться”. Они, пожалуй, посильнее Боорона в некоторых местах бывают...
     – Ладно, я на мелкоте поваляюсь, – успокоил брата Арсений.
     Виталий хмыкнул, огляделся, выискивая Олега, но в суете и перемещениях народа не нашёл его. Кивком простился с Барановым, занятым  беседой с Владимиром Андреевичем и секретарём райкома, и направился к потоку.
     Насидевшиеся начальники тоже стали прохаживаться, ведя светские беседы с гостями из обеих столиц. Мугалимов, несколько раз заметив, как азартно загораются у полковника глаза при виде скакунов, предложил ему совершить конную прогулку, пока идут приготовления к следующему состязанию. Вера услышала предложение, загорелась желанием прокатиться на лошади в экзотичных условиях девственной природы и  напросилась к отцу в компанию, оставляя мать в неожиданном одиночестве и в растерянности. Прогуляться с гостем и с секретарём райкома решили Залимтороев,  начальники райотдела милиции и военкомата, райзем Айткулов, и башкарма. Руководители ведомств и служб в  горных областях выезжают на джайлоо в полувоенного образца костюмах и в хромовых сапогах – так они выглядят представительнее, правительственнее, – так что сменить  сидение автомобиля на верховое седло для них не только не трудно, но и приятно.
Наталья Николаевна не была готова ни к верховым поездкам, ни даже просто к горным прогулкам, и уж тем более к тому, то родная семья бросит её одну среди дикой толпы. На Вере и на её отце, были джинсы, а Наталья Николаевна,  никак не полагавшая, что ей  доведётся опуститься до посещения пастбища, в дорогу взяла лишь тонкие летние костюмы.  Она ехала в город – пусть и в горный, –  в  общество  офицерских  жён.  Рангом
ниже неё... Теперь ей поневоле пришлось сделать “хорошее лицо” и общаться с  фрунзенскими путешественниками: жёны министерских руководителей тоже оделись не для верховых прогулок. Впрочем, как и Наталья Николаевна, они ни разу не садились на четырёхногих вьючных и здесь, на джайлоо отодвигались подальше, когда в их сторону направлялись всадники. Наталья Николаевна заметила это и, присоединяясь к Нине Васильевне и Ларисе Викторовне, сразу поведала собеседницам, что в Калмыкии, отмеченной ею кратким в ней пребыванием, она опасалась приближаться ко всем животным.
     Мугалимов предлагал и Владимиру Андреевичу присоединиться к кавалькаде и проехаться на лошади, но тот отказался, ссылаясь на отсутствие подходящей для верховой езды одежды, а больше по причине нежелания обрекать жену на одиночество. Мугалимов извинился перед ним за то, что ненадолго оставляет его и его супругу, подозвал двух  джигитов и велел им заботиться о гостях. Председатель колхоза распорядился привести свободных коней, и вскоре колоритная группа, оживлённо беседуя, покинула разбредающихся по лугу и горячо обсуждающих  удивительные события дня рядовых  зрителей и следом за председателем колхоза поехала по берегу озера исследовать его достопримечательностями...

* * *

     Арсений шёл к реке как на встречу с приятельницей, которую давно не видел и уже стал забывать её чары: он молчал и улыбался. А когда подошли, глубоко вздохнул.  Виталий тоже молчал и улыбался впечатлениям друга-горожанина из далёкой советской Европы.
     Бурный поток чистой горной речки нёс не растворившийся ещё аромат таявших  неподалеку льда и снега. Освободившись от скованности, потеряв свою слепящую белизну, свежая вода прозрачным голубовато-зеленоватым потоком шумно и радостно  перекатывалась через отшлифованные за сотни лет валуны и мелкие камни. В грохоте и журчаниях её потока  слышались  все звуки окружающего  мира: мелодии и песни людей, порывы ветра, стон деревьев, шум камнепадов, ржание коней, рёв верблюдов, крики кекликов и свист уларов1.
     – Как поёт! Слышишь? Как Табылгысу в Джумгале. Помнишь? – выливалась радость из Арсения.
     – Это тебе кажется, что как Табылгысу, – не согласился Виталий. – У каждой реки свой фон, поэтому песни у них разные. Ты просто давно не бывал у таких рек, вот и вспоминаешь первую.
     – А Нарын как поёт?
     – Что ему петь? Шумит старик, он мужик серьёзный.
     – Купался в нём?
     – Ага... Залезешь, бывало, в него в городе Нарыне, а выберешься где-нибудь в Токтогуле или даже в Кайраккумском водохранилище…2  Голеньким скелетиком...
     – Юморист.
     – Приедешь в Нарын – сам попробуешь. А пока поплещись в этой тихой речушке.  Раздевайся. Только смотри, долго не сиди в воде – через две минуты вылезай. Я тоже  только минут по пять буду “плескаться”.
     – Ну да,  ты же в нарынской воде  купаешься целыми днями – привык.
     – Ну да, – не стал спорить Виталий и быстро сбросил с себя костюм.
     Арсений раздевался неспешно, впитывая каждый миг возвращения и прикосновения. Оставшись голенькими – ещё не скелетиками, – герои дня выбрали в русле, в двух метрах от берега, большой валун – выше своего роста – и, преодолевая сногсшибающее сопротивление струй потока, втиснули свои тела в водопад.

________________
1 Улар – горная индейка (мясо улара считается киргизами  целебным,  а  его голос – благозвучным, хотя он издаёт только свист).
 2 Токтогульское  водохранилище  (Токтогульская ГЭС) – находится вблизи Ошской области (от г. Нарына около 300 км) Таджикское Кайраккумское водохранилище создано на Нарыне (Сыр-Дарье) на границе Таджикистана и Кыргызстана.
    
Девственница речка, возмущённая неожиданным вторжением в неё двух мужчин, гневно обрушила на них многотонный поток своей чистоты. Она – ай-я-яй – срывала с них остатки одежды, толкала в спины, била по головам, пыталась протащить их по дну. Она не хотела их, она – сама себе хозяйка. Но мужчины оказались упорными, крепкими и деликатными. Они упёрлись ногами в другие её валуны и, распластав руки, хохоча, захватывали её в свои объятия. Они, оря и притом почти не слыша друг друга и самих себя, нахваливали воду и всю реку. Они радовались ей, и не грубили; не разрушали порядок в уложенных ею по дну русла камнях. Гладили, а не били её. И  речка смирилась. Перестала ругаться, тоже перестала бить людей струями и пытаться закрутить их в водовороты. Речка сдалась и даже стала ласковой.
     Одолев гордость реки, Виталий с Арсением предались воздействию её бурлящего потока, омывающего не только кожу тела, но и душу в нём, и напор воды сбросил с них  напряжение человеческих отношений. Потом река своими струистыми руками стала их наглаживать, успокаивать и, играя на своих органах, петь песни, возвращая им первородную радость душевного состояния. Молодые люди выбрались на берег и долго ещё смеялись, заполняясь свободой и весельем и смехом и восторгом от оживляющего купания изгоняя остатки психического возбуждения.
     – Устал? – спросил друга Арсений, подставляя лицо Солнцу.
     – Здорово устал, – благодарно ответил тот. – Хорошо, что это горная речка, а не ванна с тёплой водой: из той не поднялся бы.
     – Да, никакой бассейн не сравнится с такой вот обычной речушкой в киргизских горах:  и удовольствия сундук, и любую болячку изгонит, и усталость смоет. Я ведь тоже устал там, на поле, а сейчас могу снова скакать.
     – Хочешь ещё? – усмехнулся Виталий.
     – Нет,  хватит, – уверенно отказался Арсений и, посмотрев в умиротворённое лицо Виталия, в свою очередь снасмешничал: – Однако ж ты, казак, победил киргизов. Обиделись, наверное, земляки?
     – Не знаю. Если их не оскорблять, так не больно они обижаются. Впрочем, если обиделись, так бог с ними – сами вызвали. Да и не победил бы я, если бы не Боорон. Это его победа, не моя. Он победил их коней.
     – Не скромничай. А конь – да! Красавец! – с искренним пафосом воскликнул Арсений. – Пожалуй, редкая в Киргизии чабанская лошадь сравнится с ним статью и прочим.
     – Я не из “скромничков”, как тебе то ведомо, друг Арсений. Но что не моё – то не моё.  А насчёт коня ты прав. О Боороне по всей Кочкорке говорят, а ему всего четыре года. Он действительно стоит тех тысяч, о которых Сарсымбай говорил.
     – Теперь, как сказал секретарь райкома, больше будут давать...
     – Возможно.
     – А ты что, с ним знаком?.. Откуда он у чабана?
     – Знаком... А как он появился – никто этого не знает. Говорят, его родила молодая кобыла, которую аксакал – мой атаке – получил в счёт калыма за младшую дочь. Но как обыкновенная кобылица смогла произвести такое необыкновенное дитя, не похожее ни на неё, ни на какого-нибудь старого жеребца в округе – неизвестно. Может от заезжего молодца какого с конезавода, когда она ещё в девицах бегала, а может ещё как-то по дальнему  наследству перешло. Во всяком случае, теперь-то все здесь знают, к кому вести своих кобыл...  Здесь ещё один жеребец  есть, очень похожий на Боорона – Огонёк чабана Жёргёлёкова.
      – А ты как с ним... познакомился?
– Обычно хозяин держит его отдельно, в небольшом загоне. Но периодически Боорон вырывается. Весной, чаще всего. Тогда у него начинается буйство,  веселье,  праздник, а у остальных жеребцов – бедствие... Он всех кобылиц – и хозяйских, и чужих, какие попадутся ему на глаза, – сгоняет в свой гарем. А жеребцы, что встречаются ему на дороге, спасаются бегством с клочьями сорванной кожи и с глубокими ранами. Только жёргёлёковский Огонёк может с ним сравниться, но друг друга они не трогают.
– Это его Бекеш, наверное, сделал боевым. Хм, готовил для себя, а достался он “орус чочко”, которого вздумал опозорить. Кстати, Боорон похож на того гнедого, которого ты объезжал в Ляйлякском районе, во второй экспедиции. Помнишь, как Гнедой ранил старого и сильного жеребца?..
     – Да, похож. Только Боорон агрессивнее. Я однажды его гарем сгонял с территории овечьих пастбищ Жёргёлёкова.
     – Ты лягался с ним? Или зубами?
     – Нет, миленький, я на чабанском обычном жеребце сидел. Там такое дело получилось: я сгоняю одно крыло гарема, другое он возвращает на  место; перекидываюсь я на то – он первое гонит обратно;  возились мы с ним долго. Потом он оставил своих жён и бросился к нам. Я уж подумал, что он меня собирается укусить, но, слава богу, только коня атаковал. Не позволил я ему такое зло сотворить: ногой в нос толкнул потихоньку, он опомнился и увёл табун.
     – И что, он запомнил тебя?
     – Может быть. Не знаю. Возможно, узнал, потому сначала и не дал сесть, а потом помчался, чтобы сбросить меня. Но, проиграв раз тогда и ещё раз здесь, он уже принял меня. Наверное, это и помогло привести его в чувство на склоне.
     – А с чего этот Бекеш устроил провокацию? При этом всё на тебя смотрел? Ты что, и с ним, как с его Боороном, встречался.
     – Нет, я его впервые увидел. Но он меня, возможно, видел…  А с чего устроил – так секретарь райкома это уже объяснил: склочный человечек, этот Бекеш. К тому же, видишь ли, колхозный учётчик, который здесь выступал в его защиту, однажды стащил меня с того жеребца, на котором я гонял гарем Боорона. На нём сегодня Салыбай ездил...  Бекеш знал, наверное, о том случае,  вот и взыграло ретивое. Решил дешёвое удовольствие получить. Получил в полной мере.
     – Интересно, что он делает?
     – Бузу и водку пьёт, что ещё.
     – М-да, долго будет тот склон помниться, на котором Бекеш тебя испытал.
     – Долго. Ладно, пошли в воду.
     Ухватившись за небольшие камни, друзья зависли в стремнине, предоставляя реке раскачивать и ласкать их. И река вновь приняла их нежные сильные тела. Пузырьки воздуха, песчинки, бурунчики, водовороты, аромат и прохладу – всё богатство применила она, чтобы доставить удовольствие своим поклонникам. Прокатывалась по ним от кончиков пальцев рук до кончиков пальцев ног, танцевала на выпуклостях мышц, опять пела им свои песни. А молодые мужчины испытывали экстаз и вновь разряжались смехом и криком.
     Но всякое блаженство кончается: либо его прерывают, либо оно превращается в  обыденность. Блаженство этого купания померкло по первому поводу – было прервано. В один момент задохнувшийся Виталий поднял счастливое лицо из воды и увидел, что к реке идут Олег с подругами и с водителем, а в значительном удалении от них – и остальные туристы. Он толкнул Арсения, заставив того выглянуть из воды:
     – К нам гости.
     – Где? А-а. Давай выбираться. Гостей надо встречать достойно: хорошими речами и угощением.
     – Речами встретишь ты, а в качестве лучшего угощения предложим свеженькую водичку.
     – Это называется “отбрехнулся”, – укорил брата Арсений и вышел на берег.
     – Сам такой, – бросил ему вслед Виталий и ещё раз сунулся в воду, прежде чем, скривившись от предчувствия ненужных ему бесед, расстаться с потоком.

     Причиной появления на берегу реки всей компании туристов явилось то, что Олег, оттеснённый от Виталия с Арсением жизнерадостной толпой болельщиков, в заботе о безопасности девушек не сразу увидел, как друзья отправились к речке. А когда понял это, сперва сходил к автобусу за пивом, а потом предложил туристам пойти поздравить джигитов.
     Усман отреагировал сразу:
     – Какой разговор, Олег? Конечно, пойдём и поздравим.
     Краткий миг подождав решения министерских, Олег пошёл к реке, предоставив им  самим решать: считают ли они примкнувших к ним молодых людей достойными их внимания, или нет. Усман пошёл рядом, а девушки никогда от него не отставали.
     Вояжествующие чиновники почувствовали себя всеми покинутыми. Как-то странно, нелепо покинутыми – до ощущения явной беззащитности, неприкаянности и осознанной оскорблённости. Всегда уверенные в своём праве на выбор, на принятие решений, на управление ситуациями и людьми, они собрались на собственный, сугубо интимный пикник в горах и отнюдь не предусматривали, что им придётся оказаться в живой массе веселящегося народа и как-то с ним, с этим народом общаться. Более того: быть объектом изучения, насмешек и церемонного отношения; в существенной степени зависеть от принявших их в своё общество горцев и при этом не знать, что же следует делать и как с хозяевами общаться. И как-то вдруг не стало рядом никого из знающих, что делать им в этой обстановке и как им вести себя – никого, из способных о них позаботиться.  Брошенные, они все в  первый миг, как и примкнувшая к ним и тем навесившая на них за себя ответственность Наталья  Николаевна, растерялись. Гомонящие люди раздражали и пугали репликами, смысла которых понять они не могли; вопрошающие взгляды прикреплённых к ним и ожидающих выражения их желаний юношей не только не помогали, но и будто к чему-то обязывали. Им нужно было себя как-то куда-то пристроить…
     Единство группы поколебалось – пока ещё не внешне, невидимо, но чувствами уже воспринимаемо: одни хотели покинуть стойбище и как можно скорее, другим здесь было всё интересно, третьи боялись обидеть хозяев поспешным отъездом. Кому-то надо было проявить инициативу, кто-то должен был предложить нечто оптимальное, устраивающее всех, но никто ничего конкретного предложить не мог. Даже Нина Васильевна. Потому идея Олега отправиться к реке, идея, ничего не меняющая в сути положения, но  трансформирующая ситуацию, вполне  подходила: там они – даже если они и там будут так же бездельно стоять, – уже не будут являться пассивной кучкой чужеземцев, которых с опасливым любопытством рассматривают малыши, вращающиеся поодаль, и обсуждают старики. В их движениях, в каких-никаких действиях будет хотя бы видимо разумный смысл.
     Первым оценил и высказался в пользу Олегова предложения Владимир Андреевич. Лишившийся к старости многих эмоций и амбиций, он счёл некорректным, что чабаны-киргизы приветствовали и поздравляли Виталия и Арсения, а они, их спутники, за честь которых эти молодые люди вступились, ничем не выразили своей благодарности.
     Тут же обрадовалась предложению Олега, одобренному руководителем серьёзного  ведомства, Наталья Николаевна. У неё не складывался разговор с местными дамами, отчего все три пребывали в неловкости вынужденного общения. Но главное, Наталья Николаевна ощутила на себе определённые – и довольно приятные – обязанности хозяйки положения: Виталий был её шофёром, а Арсений стал уже её спутником. Следовательно, только благодаря её личным кавалерам здесь был прославлен русский народ, и лишь благодаря присутствию здесь её семейства туземное руководство так торжественно встретило этих провинциальных туристов, изображающих из себя важных персон.  Положение хозяйки возвращало Наталью Николаевну в привычное состояние протекторши, что в свою очередь давало ей обретение под ногами твёрдой почвы вместо той зыбкости – ещё большей зыбкости, чем у фрунзенцев, – что до сего момента окружала её: она ведь и в среде этих своих соплеменников была всем чужой.
      Не выразив восторга, молча согласился с доводами шефа отдела союз молодых его подчинённых – Михаил Иванович, Игорь и Лариса Викторовна. Они не нуждались в киргизском национальном гостеприимстве, а в происходящем на джайлоо они увидели только картинку чужого быта, приобщаться к которому бессмысленно и... недостойно. Посмотрели и довольно, на всю жизнь хватит, поехали дальше. Они пренебрегли бы доводами руководителя службы и этикетом – так же не нужным им здесь. Этикетом, обязывающим выражать признательность ненужным им людям. Они оставили бы и чабанов с их обидами, и примазавшегося к ним Арсения, и высокомерную москвичку. Но группа разобщена, так не оставаться же совсем одним!..
    Двинулись шеренгами. Впереди неторопливым шагом шли Наталья Николаевна и Нина Васильевна с Владимиром Андреевичем посередине; далее – Михаил Иванович, Лариса Викторовна, Игорь. Замыкал шествие молчаливый пассивный Анатолий. Так же и потом, когда подошли к реке, разместились группами: старшее поколение – подле Олега с его подругами, стоявшего напротив уже одевшихся по поводу светского визита Арсения и Виталия; справа и в стороне от старших – оппозиционный союз. Анатолий вынужден был нарушить свою обособленность и присоединиться к Игорю.
     Союз на героев не смотрел. Покидывая в русло камешки, его члены полностью  отдались созерцанию движения воды и своей непосредственной, чистой радости от того,  что река принимает их жертвоприношение и легко его уносит.

     Олег ещё на подходе вместо приветствия – или в качестве него – набросился на друзей:
     – Вы опять меня не позвали? Так весело купаетесь, что по всей долине слышно, и всё одни.
     – Ты там где-то потерялся, мы не нашли. Но ещё не поздно, вода не остыла – лезь, давай,– выбираясь из реки, гостеприимно ответил ему Виталий и рукой указал на пенящиеся и брызжущие буруны. – Мы с Арсением славно напарились. Жаль только, что пиво здесь не продают.
     – Купи у меня, – предложил Олег, доставая из сумки товар.
     – Ты гений, друг! Не зря тебя девушки любят.
     – Ну, тебя, положим, тоже некоторые любят.
     – Это о ком ты говоришь?
     – О чабанской красавице, с которой ты целовался. Как она, сладкая?
     – Хватит, мальчики, пошлить, – возмутилась подруга Света. – Виталий, лучше расскажите, где вы научились так скакать.
     – Может и расскажу. Если пиво получу, – пообещал Виталий и спросил у Олега: – На кумыс поменяешь?
     – Не-е. Его бесплатно – запейся.
     – Тогда на речку? Смотри, какое хорошее здесь место.
     – Я и в другом месте могу искупаться.
     – Почём же ты продаёшь? За что?
     – Недорого продам. Обменяю на рассказ о том, как и где ты научился ловко скакать.
     – Всего-то? Ладно, поскольку рассказать уже обещал, то пиво мне обойдётся дёшево.  Но, Олег, давай так: мы с Арсением попьём пиво, а вы тем временем попытаетесь сами об этом  догадаться. Не  догадаетесь, вторую бутылку бесплатно мне отдашь. Идёт?
     – Тебе нельзя много пить, – встрял в торговый диалог Арсений. – Во-первых, ты бросил, а во-вторых, ты – за рулём.
     – Я говорил о водке. А до руля ещё много часов и полбарана.
     – Ты что, съешь полбарана?
     – Сейчас я съем тебя или Олега. Дадите мне пиво или разговоры будем разговаривать?
     – Какой сердитый! – удивилась подруга Оля.
     – Я тоже его боюсь, – подтвердила её опасения Света.
     Усман смеялся.
     – На, на, выпей скорее. Успокойся только, не травмируй нас, – Олег испуганно засуетился, открыл бутылки и подал одну Виталию, другую Арсению.
     – Другое дело, – одобрил его оперативность Виталий и, глотнув фрунзенского “Жигулёвского”, разрешил: – Ладно, живите.
     После чего стал натягивать на себя штаны, чтобы не соблазнять Наталью Николаевну своими формами. Арсений уже застёгивал рубашку.
     – Арсений, не езжай с ним в Нарын, оставайся с нами, – продемонстрировал Олег  тревогу за одного из близких своих друзей в ущерб другому. – В Нарыне он тебя точно съест.
     –  Подавится.
     – Да кто позарится на такого дохляка, прокопчённого донецкими терриконами? –  проворчал Виталий. – Сначала откормлю бешбармаками, потом решу, что делать...
     Хруст камней под ногами подошедших туристов  прервал беспечный трёп.
     – Что же вы нас покинули? – Наталья Николаевна произнесла упрёк столь салонным голосом, что наповал сразила представительниц фрунзенского общества. Обращалась она к Арсению и полностью игнорировала неприкрытый ещё торс Виталия. – Вы лишили нас  возможности при всех поздравить вас с победой и поблагодарить за то, что вы показали этим киргизам, что значит русские. – Медленный обворожительный кивок и улыбка показали глубину её признательности.
     – Нас и киргизы неплохо поздравили. Так, Усман-аке? – насмешливо бросив фразу  через плечо и продолжая перемежать процессы одевания и пития пива, Виталий легкомысленно нарушил заготовленный хозяйкой порядок.
     Реплика прозвучала недвусмысленно и возмутительно. Михаила Ивановича она задела особенно. Его тонкое чувство собственного достоинства пострадало тем глубже, что он больше других ощущал нелепую зависимость от кочевников. Он – луч света в серости фрунзенского прозябания, выехавший в горы развеяться; он – общающийся лишь с равными или с более высокопоставленными, а вместо того вынужденный подчиняться чуждым ему ритуально-праздничным правилам; он – пришедший поздравить чуждого ему соплеменника с его нелепыми победами!... Это он слышит откровенное хамство от того, каких и на порог не пускают!..  Не успев бросить очередной камешек  в воду,  Михаил  Иванович  опустил руку и так гневно-презрительно осмотрел Виталия, что тому следовало бы синим пламенем сгореть, сквозь землю провалиться. Но хам есть хам – он даже не смотрит на людей, которых оскорбляет. Михаил Иванович отошёл поближе к воде; жена и друг последовали за ним.
     Наталья Николаевна, для которой реплика водителя была равноценна тому, как если бы он ступил ногой на  хрупкий  цветок, выпавший из её руки, не выразила возмущения. Она просто дала всем понять, что от шофёра – даже от её шофёра – нечего ждать деликатности и любезности. Покачав укоризненно головой, Наталья Николаевна продолжила разговор с Арсением:
     – Вы прекрасно сидите в седле. Как настоящий кавалергард...
     Усман-аке, не по светской, а по азиатской воспитанности, по своей природе уважительный и деликатный, не стал ждать, когда Наталья Николаевна закончит свою речь. Его покоробило откровенное уничижение киргизов приезжей дамой. Тем более, что все они незваными гостями приехали к этому народу.
– Ты прав, уважаемый Виталий. Вас – и тебя, и твоего брата – народ принял и от чистого сердца поздравил. Тех, кто вас оскорбил, люди накажут, а о вас сегодня песни споют, – ответил он Виталию, весело улыбаясь и в свою очередь бесцеремонно прерывая речь Натальи Николаевны. 
Сценарий погиб окончательно. Наталья Николаевна побледнела и, отвернувшись от всех, замолчала. Ей стало до боли одиноко, она вдруг сильно загрустила по своей семье, по мужу – этой её надёжной опоре. И её спасение пришло:
     – Эй, – раздался, привлекая внимание всех, звонкий счастливый возглас Веры, в группе всадников ехавших рысью вдоль речки.
     Лицо Натальи Николаевны осветилось: теперь она не одна среди чужих, а со своими близкими, понимающими её, принимающими её со всеми её... желаниями и слабостями.  Мигом забыв – оставив на потом – недоумения и обиды, занимавшие её до сих пор, она стала радостно махать дочери и мужу.
Всадники приблизились и Барановы – отец с дочерью спрыгнули со своих коней. Полковник, поблагодарив Мугалимова и Залимтороева за конную прогулку, отдал поводы обоих коней председателю колхоза и подошёл к жене. Вера уже обнималась с матерью.
Тем временем Владимир Андреевич, недовольный своими коллегами и удивлённый странным выражением благодарности женой полковника, взял на себя режиссёрское управление. Он улыбнулся и спросил у Усмана:
     –  Ты о песнях серьёзно говоришь?
     – Серьёзно, Владимир Андреевич. Вечером будут и акыны петь, и все желающие. Обязательно обо всех победах и поражениях споют.
     – Ребята, – обратился к Виталию и Арсению Владимир Андреевич. – я вас уже поздравлял, когда вы вместе с другими джигитами подошли к судьям...
     Виталий к тому времени уже был одет и смотрел  говорившему в лицо. Владимир Андреевич понял, что его тон и его слова приняты. Демонстрируя искренность, он продолжил:
     – Тогда я поздравлял вас, сам находясь в спортивном запале, и выражал восхищение и восторг. А теперь позвольте мне, старику, выразить своё уважение к вашему мастерству.  И – пусть это никому не будет в обиду, я говорю так, как это есть, – поблагодарить вас за то, что вы отстояли нашу честь. Честь тех людей, которых вы увидели впервые, которых не знаете, но за которых тем не менее вступились. Вы показали, что есть молодцы, способные отозваться  на оскорбительный вызов и, показав класс джигитовки, достойно ответить оскорбителю...
Владимир Андреевич, поздравляя обоих, отдавал предпочтение Виталию, принявшему вызов, устоявшему в трудных условиях и в полной мере обеспечившему успех общего состязания. Он, в отличие от Натальи Николаевны и завидующих своих спутников, понимал, чего стоил чиновнику областного аппарата тот вызов.
     Арсения это не огорчало. Наталью Николаевну он слушал с удивлением, всё оглядываясь на небрежно приложившегося к бутылке Виталия, и его удручало, что Наталья Николаевна, совершенно игнорируя Виталия, всю речь свою посвятила ему, Арсению – второстепенному участнику событий. А справедливость и искренне-уважительное отношение пожилого человека к молодому защитнику человеческого достоинства чужих ему людей, к истинному победителю над их оскорбителями в спровоцированных ими же обстоятельствах и в серьёзной коллективной борьбе  понравились  Арсению.  Наблюдая  же,  как Виталий слушал и воспринимал Владимира Андреевича – не выказывая ни радости, ни гордости, ни небрежения, а просто благодушествуя, – Арсений подумал, что его друг и брат, оставаясь прежним в своих реакциях, стал более благожелательным и углублённым. Нелегко далась ему его тайга.
     Сделавшись серьёзным, Виталий ответил:
     – Я должен был принять вызов,  потому что... Как русский – вместе со всеми вами и я был оскорблён. Но, кроме того, я  здесь живу и работаю, так что вы находитесь в некотором роде на моей территории. Вы понимаете меня?
     – Да,  Виталий  Тимофеевич, – протягивая ему руку для пожатия, сказал Владимир Андреевич. – У вас действительно в сравнении с нами сейчас особое положение: вы русский и вы здесь хозяин, а мы – ваши оскорблённые гости...  Мы могли бы обидеться  и
уехать, вы же защитили нашу честь и – весьма тонко! – честь хозяев.
     Виталий принял руку мудрого руководителя и благодарным пожатием ответил на благодарность фрунзенца.
     – Вы очень красиво оформили окончание состязание. Виталий Тимофеевич, – продолжил после обмена рукопожатиями Владимир Андреевич. – Это была ваша идея?
     – И моя, и моего коллеги Джумабая. Того, старшего, который скакал справа. – Ответ снова прозвучал добродушно-весело: – Джумабай – колхозный гидротехник, а Анарбек, тот, что был в середине, – ветеринар.
     – Где же вы научились так владеть лошадью?
     Вопрос Владимира Андреевича вызвал смех и улыбки у участников торга за пиво, а это, в свою очередь, удивило Владимира Андреевича. Арсений,  поняв, что невинный смех  может  обидеть почтенного спутника, пояснил:
     – Мы, Владимир Андреевич, смеёмся потому, что Олег уже спросил Виталия о том же,  а этот наш друг вместо того, чтобы просто ответить, устроил торговлю: если Олег угадает,  то Виталий расскажет, если нет – Олег даёт ему пиво безо всяких рассказов.
     – Так значит, – понял суть Владимир Андреевич. И стал уточнять для себя: - А что Олег должен угадать?
     – Вот это самое: где Виталий научился такой верховой езде.
     – Мы принимаемся?
     – Пожалуйста, Владимир Андреевич, – согласился Виталий. – Даю три шанса.
     – Ипподром,- высказали одновременно Нина Васильевна и Оля.
     – Два голоса засчитываю за один и всё же неправильно: на ипподроме я никогда не был. Свидетели – Олег и Арсений. Один ноль в мою пользу, – резюмировал Виталий.
     – Ты  бывал в экспедициях – там ты и научился, – приговорил Олег, не сомневаясь в своей правоте.
     – Олег, – осуждающе потянул ответ Виталий, чем обрадовал Олега, принявшего тон осуждения за признание поражения. – Олег, ты мне друг, но ведь истина дороже. Спроси у Арсения, он подтвердит: там у нас не было таких коней – самый сильный конь, из тез, что там были, тянул только на уровень Анарбекова коня. И там я многочисленно падал с самых тихоходных коняшек, когда те вдруг останавливались или спотыкались. Два ноль.
     – На сак...  На этом вашем...  Ну там, где вы были овечьим пастухом... – использовала последнюю возможность Наталья Николаевна. Её ничто уже не смущало – муж рядом, а оставить себя в стороне от событий она никому не позволяла.
     – На сакмане я тоже не садился на таких, как Боорон. А падать с коня из-за их ошибок и коварств и там мне пришлось.
     – Вы так откровенно рассказываете о своих неудачах? – удивилась Нина Васильевна.
     – Здесь нет ничего неприличного – все всадники падают в той или иной ситуации.  Недавно, месяца три назад я скакал ночью в паре с одним киргизом по гравийной дороге и легко обгонял его, хотя под ним был хороший скакун, почти такой же, как Боорон. Когда я спросил его, почему он отстаёт, мой товарищ ответил откровенно, что ему жить хочется.
     – Так где же? Или вы хотите сохранить это в тайне? – спросил Владимир Андреевич.
     – Сначала Олег пусть выдаст положенное, а я, так и быть, сознаюсь.
     Вокруг всё звучало и пело: река, птицы, кони, наездники... А в среде стоявших у реки людей, здесь, на джайлоо, среди веселья и кочевой обыденности горцев посторонних, пока Олег вынимал и открывал бутылку с пивом, царила тишина ожидания. По разным  причинам друзья и недоброжелатели в молчании ожидали признания: кто улыбаясь, кто поджав губы. Даже лагерь Михаила Ивановича перестал развлекаться и раздражённо смотрел на Виталия. Им не нужно было узнавать, где этот полукиргиз учился наездничать,  просто он их раздражал своею нестандартностью и непредсказуемым поведением. Им хотелось раскусить его, уличить в присвоении себе чужих прав и – перед собою, хотя бы, – тем самым обосновать свою к нему неприязнь.
     Виталий положил первую опустошённую бутылку на землю и, принимая от Олега призовую, поблагодарил его:
     – Спасибо, Олег. Ты хороший организатор экскурсий: всегда всё предусмотришь и пропасть от жажды не дашь.
     – Ты пей скорее или рассказывай, – потребовал Олег.
     – Здесь.
     – Что “здесь”? – Олег, как и все остальные, не воспринял прозвучавшее слово ответом на вопрос о наездничестве: слишком быстро и слишком коротко он прозвучал.
     – Ты спрашивал, где я научился ловко скакать, вот я и объяснил: здесь и только что я научился ездить на сильных скакунах и перескакивать на них через камни на пути.
     – Враньё, – откровенно высказал Михаил Иванович, повернулся к реке и бросил в неё камень, давно ею ожидаемый.
     – Как это? – одновременно с ним спросила Наталья Николаевна, тем  выразив общее недоумение и поделившись со всеми чувством оскорблённости: к нему пришли, им интересуются, а он выдаёт небылицы и не смущается. Обыкновенный вульгарный тип.
     Олег с Арсением улыбались, но тоже не понимали, почему Виталий мистифицирует этих людей. И их тоже.
     – Я говорил вам, что до сих пор мне  приходилось ездить только на  слабых конях... – довольно неприятным голосом пояснил Виталий своё признание, увидев реакцию публики.
     – А гнедой в экспедиции? – спросил Арсений, перебив его. – Ты же объезжал его...
     – Арсений, – так же резко, как начал, ответил другу Виталий, – гнедой, как ни силён, всё же слабее Боорона. К тому же на нём я в скачках не участвовал и препятствия не одолевал. А здесь, сейчас я одолел самого сильного в районе коня и, как все вы видели, ни разу не свалился, хотя ситуации были критические; и здесь я впервые участвовал в состязаниях на конях. – Рассказывая, Виталий обвёл всех взглядом, и глаза его наполнились морозной синью. Недобро усмехнувшись, герой добавил: – Вы помогли мне,  за что я  вам очень признателен...
     – Чем же мы вам помогли? – спросил Владимир Андреевич, чувствуя, что за тоном Виталия, за льдом его взора  скрывается его особая оскорблённость и что именно она, а не чья-то из них, имеет основание на проявление.
     – Тем, что кто-то из вас очень громко и очень убедительно назвал меня дураком, когда Боорон понёс меня.
     Возникло замешательство. Кто в суете не услышал оскорбление, брошенное вслед уносимому Боороном Виталию, сейчас переглядывались; а кто слышал – опустили взоры. Однако пауза затянулась.
     – Кто же это сделал? – спросил Владимир Андреевич.
     Ответа не последовало.
     – Вот так, друзья мои. А вы о наградах говорите... – сменив злость усмешки на  насмешливость, упрекнул  Виталий Арсения и Олега.
     Те рассмеялись. Олег успокоил Виталия:
     – Каждый по-своему награждает: кто дураком втихую обзывает, кто в лицо песни поёт...
     – Ну я это сказал, ну и что? – вдруг заявил Игорь, разозлившись на Олега, друга “по совместительству”, за его намёк.
     – Почему? – удивлённо спросил Владимир Андреевич.
     Виталий не дал Игорю ответить:
     – Я слышал другой голос, не ваш. – Увидев, что Михаил Иванович, вспыхнув,  отвернулся, он обратился к чиновнику: – Вы и сейчас так считаете? И продолжаете называть меня дураком?
     Прямые вопросы и ответы обществом, состоящим из номенклатурных служащих,  почему-то называемых интеллигентами, не одобряются, в результате замешательство,  скрывающее огорчение причастных раскрытием их тайны, усилилось. Почувствовав, что он не одинок в своём отношении к Виталию, Михаил Иванович повернулся к нему и утвердил:
     – Это моё дело, что и о ком я думаю. Вы для меня – никто. И вас никто не уполномочил рисковать нашей честью.  Нечего было высовываться. Тем более, не умея ездить...
     Спич, наполненный злым презрением оскорблённого высокомерия, своей страстью превзошёл простое горячее желание Натальи Николаевны указать плебею его место. Она испуганно и с благодарной восторженностью обернулась к Михаилу  Ивановичу, одарив  его светлой улыбкой, выражавшей уже истинную и искреннюю её признательность мужественному человеку. А Владимиру Андреевичу высказывание его заместителя, которым тот уничижал ни в чём не повинного человека и стирал достоинство и чистоту благодарной речи своего руководителя, очень не понравилось. Он ничего не сказал,  только сжал губы. Однако это, вероятно, означало многое, потому что Лариса Викторовна, бывшая до того безмятежно-счастливой, вдруг встрепенулась, встревожилась и ухватила мужа, собиравшегося уйти ещё подальше в сторону, за руку.
– Вашей честью? – сощурив глаза, зло спросил Виталий. – А она у вас есть? Где была ваша честь, когда её поносил пьяный чабан? Говорите, я высунулся?.. А почему вы не высунулись хотя бы словом в его адрес, как в мой, когда я “высунулся” – как вы сейчас говорите – за честь русского народа, в том числе и за вашу так называемую “честь”? Вы трус и хамло. И вы – действительное ничто.
Михаил Иванович вздрогнул, обледенел и направился к Виталию, на ходу поднимая руку. Опережая его намерение, Виталий сам сделал шаг в его сторону и угрожающе произнёс:
– Ты что, драться со мною сейчас будешь? Оскорблённым себя почувствовал, хам? Ну, давай! Только учти, что я могу и тебя оседлать и верхом на тебе прокатиться!..
Эта дикая угроза на миг ошеломила Михаила Ивановича, и он приостановился.
– Прекратите! – повелительно проговорил Владимир Андреевич, воспользовавшись краткой паузой в действиях нежданно образовавшихся врагов. – Как вы себя ведёте? Как вы можете на глазах у местного народа так ссориться?
– Вы это мне говорите? – спросил его Виталий.
– И вам тоже, – строго ответил ему Владимир Андреевич. – То, что вы сделали там не даёт вам права устраивать склоки здесь, среди своих.
– Это кто – “свои”? Для меня все – свои: и русские, и киргизы. Тем более, что не вы, а нарынцы, тянь-шаньцы для меня, как вы говорите – “свои”: я с ними и среди них работаю. А если вы вводите меня в своё общество, то почему никто из вас, своих, в том числе и вы тоже там ничего не сказали и не сделали? Почему вы позволили этому своему заместителю безнаказанно обзывать меня и даже сейчас позволяете поносить? 
Ситуация нагнеталась напряжением страстей. Трение нравов в кругу случайно и  неслучайно встретившихся путешественников быстро усиливалось и ежесекундно  грозило взрывом взаимоотношений и между случайно встретившимися, и между давними коллегами. Владимир Андреевич из благодарного представителя республиканского Минторга тоже вот-вот готов был осердиться на номенклатурного же работника области, и неизвестно, чем бы всё это впоследствии обернулось для последнего. Арсений подошёл к Виталию так близко, что плечом своим прикрыл плечо брата. Олег присоединился к нему. Странно возникшее противостояние разрушил полковник Баранов. Он вдруг порывисто подошёл к  Виталию и, став вполуоборот к Владимиру Андреевичу и положив руки на плечи своего спутника, заговорил:
– Я был бы счастлив служить с вами вместе, Виталий Тимофеевич, вам я мог бы спокойно доверить исполнение самых трудных задач, зная, что не испугаетесь трудностей и выполните их достойно. – Отступя на шаг, Николай Фёдорович протянул Виталию руку для пожатия, на что тот ответил, и, не выпуская Витальевой руки, продолжил: – Простите, пожалуйста, Виталий Тимофеевич, меня за то, что не смог поддержать вас в трудную для вас минуту – всё произошло очень быстро, тем более для меня, не знающего ни языка, ни обычаев принявших нас киргизов. Ну, а с Михаилом Ивановичем, как я полагал тогда и как полагаю сейчас, уместнее поговорить и разобраться Владимиру Андреевичу, его руководителю. Я верно понял вас, Владимир Андреевич? – Этот ход военного командира и академического преподавателя не только разрядил обстановку, но и поставил Владимира Андреевича в вынужденное положение, обязывая его разрешить вопрос со своим подчинённым.
Владимиру Андреевичу ничего другого и не осталось, как пообещать:
– Поговорим и разберёмся.
Жест Баранова, в котором проявились дружелюбие к Виталию и, одновременно, влитая в полковника за годы его службы командирская ответственность за подчинённого, хотя таковым Виталий не являлся, подвигнул его на ответ:
– Николай Фёдорович, я тоже был бы рад служить под вашим началом. И чем дальше, тем больше мне этого хочется. Жаль, только, что ни у вас, ни у меня уже не получится вместе выполнять задания.
Владимиру Андреевичу захотелось подправить ситуацию и тоже установить контакт с генштабовским полковником:
– Вы, Николай Фёдорович, правы: таким, как Виталий Тимофеевич, можно доверить любые серьёзные дела. Побольше бы среди нас таких, как он.
– А вот этого не надо, уважаемый Владимир Андреевич, – холодно отреагировал Виталий.
– Не понял?! – удивился Владимир Андреевич. – Чего не надо?
Владимир Андреевич не понял Виталия – ведь он сказал то же самое, что и полковник. Что же в таком случае молодой человек не принимает его похвалу, если полковничьи слова принял и пылко отозвался. Он не заметил, что унижает человека, которого вроде как восхваляет: говорить не присутствующему в лицо, а о присутствующем в третьем лице как об отсутствующем – это тоже один из отличительных признаков заматерелого номенклатурщика, для которого все подчинённые – в некотором роде служебные предметы, инструменты.
– Не надо нахваливать и не надо превозносить. Тем более в третьем лице.
– Так чего же вам надо, странный вы человек?
– Стоять рядом и поддерживать. А ещё лучше – вместе делать, когда это надо.
– Простите, вы правы... Однако, вы серьёзный человек. И чувство этики у вас, оказывается, очень обострённое, потому вы и вступили в конфликт с негостеприимными хозяевами джайлоо. Но я честно могу сказать, что если нам доведётся где-либо ещё встретиться, я буду знать на кого положиться.
– В таком случае – и я на вас, – открыто улыбнулся Виталий.
Вся сцена с её конфликтами, оценками и восхвалениями, необходимая одним в силу этических норм и логики событий, была неприятна другим в силу их отстранённости от этих событий, в которые они были втянуты непонятным им круговоротом своих и чужих желаний и движений.
Наталья Николаевна отвернулась от мужа и покусывала губы в вынужденности слышать “комплименты” мужа и представительного Владимира Андреевича грубому водителю гадкой машины, сорвавшему её вступление в местное общество. Она стояла вновь одинокая, потому что даже дочь не смогла её понять, после своей короткой поездки на коне ещё более восторженно смотревшая на водителя.
В отличие от неё, Михаил Иванович не был одинок. Услышав требование полковника его шефу поговорить и разобраться со своим заместителем, с которым шеф согласился, он вспыхнул и круто обернулся к общавшимся Баранову и Владимиру Андреевичу, с намерением самому со всеми разобраться. И с ним поражённо смотрели его верная жена и столь же верный Игорь.
 Но его шеф стоял к нему спиной и общался с полковником. Потом он, повернув голову к русскому нарынцу, стал говорить с ним, нахваливая того – не подходить же к ним. И кричать не годилось. А потом и Олег Книжник вдруг спохватился и вмешался в разговор с какой-то своей темой:
     – Арсений, Виталий, чуть  не забыл, вам Эрмек Бейшеналиев привет передавал.
     – Ну, спасибо, Олег! Где ты его встретил? В аэропорту? – обрадовался привету Виталий, переключаясь на дружеские отношения.
Он в радости своей не понял, что Олег намеренно заговорил сейчас об их товарище, чтобы разрядить или хотя бы ослабить конфликт спутников – и ему удалось: Михаил Иванович снова отвернулся к реке, но камни уже не бросал. Позже Олег сознался Виталию с Арсением в “грехе”, на что Виталий ехидно заметил: “Уме-ешь”. Олег же, скромно признавая оценку своих способностей, ответил: ”Учили”,– имея в виду то, что знал и Виталий: экскурсоводов органы безопасности государства хорошо обрабатывали и обучали приёмам общения... А сейчас они с удовольствием забыли об огорчениях, предаваясь минувшему, но приятному.
     – Нет, на бульваре Дзержинского.
     – А-а, это возле его дома – он там, на Киевской1 живёт. Где он служит?
     Олег, прежде чем ответить другу, многозначительно сказал Владимиру Андреевичу:
     – Эрмек – сын Бюбюсары Бейшеналиевой2.
     Столь же значительными мимикой лица и кивком Владимир Андреевич показал, что понял, о ком идёт речь. Обернувшись к Наталье Николаевне, он пояснил ей:
     – Бюбюсара Бейшеналиева была выдающейся киргизской балериной. Её именем названа одна из центральных улиц Фрунзе.
Информация удивила Наталью Николаевну: оказывается её шофёр, грубый мужлан,  вхож в дом знаменитых людей! И имеет среди них друзей?! Не поспешила ли она с отторжением его от себя?.. Подобным образом отреагировали и Игорь с Ларисой  Викторовной. Они даже приблизились на полтора шага, оторвавшись от Михаила Ивановича, стоящего вне общего круга с то сжимающимися, то разжимающимися кулаками. Лишь Анатолий не стал участвовать в светской беседе; напротив, он ушёл к воде, присел и стал омывать лицо. Когда Виталий, опровергая представления о своём  наездническом профессионализме, заявил, что, не умеет в совершенстве скакать на лошадях,  что он только сейчас,  впервые сел на столь неудержимого коня и впервые  принял участие в безумных скачках, Анатолий порывисто качнулся к нему, чтобы выразить восторг... Но смутился и отвернулся. А теперь и вовсе отстранился от группы.
     Арсений, включаясь в разговор, тоже спросил у Олега:
     – Он что, уже капитан?
     – Подполковник. Из милиции он перевёлся в УИН МВД3.
     – Ого! Молодец!
     – Мать его была хорошим человеком, и он такой же, весёлый и дружелюбный, – заметил Виталий.
     Владимир Андреевич с Ниной Васильевной, встречавшие Бейшеналиеву и других известных деятелей искусств на правительственных мероприятиях, тоже подключились к теме. К теме, более интересной, чем разрешение накопившихся склок – этой типичной обыденности всех “дружеских” пикников, в обязательности устраиваемых сотрудниками учреждений. Заговорили о Болоте  Бейшеналиеве – актёре, о  Шукурбеке  Бейшеналиеве –
________________
1 Бульвар имени Дзержинского в городе Фрунзе (ныне Бишкеке), считается самым широким бульваром в мире. Улица Киевская, пересекает бульвар имени Дзержинского.
2 Бюбюсара Бейшенали;ева (кирг. Б;б;сара Бейшеналиева; 15 сентября 1926, Таш-Тюбе, Киргизская АССР –11 мая 1973, Фрунзе, Киргизская ССР) – киргизская советская артистка балета, педагог. Народная артистка СССР (1958), основательница киргизской национальной балетной школы. В честь неё улица Заводская г. Фрунзе переименована в улицу Б. Бейшеналиевой.
3 УИН МВД – Управление исполнения наказаний Министерства внутренних дел.


писателе; с известной фамилии перешли на другие – тоже известные и знаменитые. Интересная тема, казалось, объединила всех, потому что и Наталья Николаевна,  произнесла несколько фраз об Айтматове, и Лариса Викторовна назвала несколько имён, а Игорь выдал смешные слухи из академических кругов. Оставалось лишь пролить закрепляющий нектар небожителей на души смертных. Но вместо того, чтобы усилить эффект собственного творения, Олег, опуская всех на землю, вдруг спросил у Виталия:
     – Там, возле юрт, киргизы сильно шумели, и вон толпа стоит, никак не успокоится. Что происходит?
Пояснил, улыбаясь, Усман-аке:
     – Эти ругают своих джигитов за проигрыш, а там – семейные дела... Те, что Бекеш устроил...
     – Да, разозлили вы их, – незлобно упрекнула Виталия Нина Васильевна. – Как бы и нам не досталось.
     – А что, может, уедем потихоньку, пока они шумят? – предложил идейку Игорь, подыскивавший способ разделиться с группой, привезённой Виталием, чтобы тот не маячил перед глазами, продолжая ставить всех в зависимое положение – даже в разговоре о Бейшеналиевых и то оказался в центре внимания.
     Нина Васильевна приняла предложение:
     – Конечно, поедем. Зачем нам ждать неприятностей?
     – Верно, нам  всё  равно  уже пора, – поддержала её Лариса Викторовна, после промаха мужа усиливая внимание к желаниям шефской четы. – Давайте здесь, вдоль реки пройдём.
     Виталий переглянулся с водителем. Обращаясь к начальнику, Усман-аке сказал:
     – Здесь нам никто ничего плохого не сделает. – Дождавшись согласного кивка  Владимира Андреевича, он обернулся к Игорю и пригрозил: – А вот если уедем – догонят,  и тогда только один аллах знает, что с нами будет.
     – Почему? – спросил Игорь.
     – Нельзя гостю от угощения отказываться. Грех...
     – Какой ещё грех! Не неси ерунду, поехали, – резко и почти не разжимая челюстей, приказал Михаил Иванович, отошедший во время мирного разговора в сторону, но всё же внимательно его слушавший.
     – Так что нам лучше сделать? – спросил у Усмана-аке Владимир Андреевич, выбирая между народными традициями киргизов и желанием жены и сотрудников уехать.
     – Есть бешбармак, –  весело  предложил водитель. –  Зачем ехать? Кто не видел той, не ел бешбармак, тот не узнает киргизов. Той – половина киргиза1.
     – А вторая половина? – удивлённо спросила Света.
     – Всё остальное, – ёмко объяснил Усман, охватывая рукой горы, отары, лошадей и небо, а голосом и улыбкой демонстрируя то, на что рукой не укажешь.
      – Скажи просто, что хочешь поесть мяса. А то распелся соловьём, – скверно  отреагировал Михаил Иванович на речь Усмана-аке, не пытаясь даже скрыть презрение ко всему, что тот предлагал.
     Виталий тут же одёрнул Михаила Ивановича.
     – Прекратите извращать и оскорблять людей! Вы здесь действительно чужой – ничего не понимающий и ничего не  способный  понять  приезжий. Вы, собственно, и не русский,  а так – нечто, потому что русский народ – это самый толерантный народ, принимающий культуры других наций. 
    
 ________________
1 Бешбармак,  существенно составная часть тоя, – это и блюдо из мяса и теста, и, по существу, демонстрация уважения к человеку, древнее общественное мероприятие, в процессе которого, помимо поедания блюда, большое внимание уделяется традиционному церемониалу, серьёзным беседам, оказанию знаков уважения гостям, значительным тостам патриотического, лирического и иного содержания; здесь акыны могут петь песни, иногда устраиваются  соревнования  едоков – “кто больше мяса съест”.

Сделал он это резко и откровенно уничижительно для недруга, к тому же копируя его интонации. Он не простил и, что было очевидно для всех, не собирался прощать Михаилу Ивановичу оскорбления и презрительного отношения к себе, когда тот давал отповедь ему, “высунувшемуся защитнику чести русских”. Чтобы отплатить ему непрощённое оскорбление, Виталий готов был применить какой угодно способ, лишь бы сделать оскорбителю больно; но при этом тот сам должен попасть в собственные ямы. Сейчас он воспользовался тем, что раздражённый Михаил Иванович, вымещая болезненность состояния своего самолюбия, стал оскорблять уже и своего сотрудника, и обычаи киргизов.  И он стал возвращать ему услышанное от него. Он запросто унижал и задирал. И тут же, не давал Михаилу Ивановичу возможности ответить ему, сменив тон, он стал пояснять его старшему спутнику:
     – Вы, Владимир Андреевич, понимаете ведь, что не будь мероприятия, вас угостили бы айраном или кумысом, и вы могли бы ехать дальше. А теперь люди просто не выпустят вас отсюда... Тем более, что я выиграл. Уехав, вы оскорбите хозяев и тех, кто вас пригласил... – И снова,  наполнив фразу содержательными оттенками, бросил камень в Михаила Ивановича:  – Надо хотя бы знать народ, с которым живёшь.    
     – Вас никто не зовёт, киргизский родственник, – также непримиримо зло, хоть и с опаской отреагировал Михаил Иванович. – Вы заварили кашу, вот и хлебайте её от брюха, сколько влезет. – И так же перевёл разговор, не позволяя Виталию отвечать – чего тот, усмехаясь и отвернувшись к Олегу, уже и не собирался делать, поскольку увидел поверженность оскорбителя и этого ему оказалось достаточно: – Олег, что молчишь? Ты руководитель сейчас. Взялся показать нам красивые места, а привёз на какое-то пастбище. На это мы деньги потратили? За этим приехали?
     – Это джайлоо, – сказал Усман.
     – Какая разница?
     Шофёр промолчал, покачав головой. Олег удивился:
     – А разве здесь не красивое место?
     – Посмотрели и хватит. Поехали дальше.
     – А скачки не понравились? Ещё байга будет...
     – Что ты уговариваешь?! Такие скачки на ипподроме можно посмотреть, не стоило из-за них по горам трястись. Усман, чего стоишь? Иди, заводи свой автобус.
     – У меня рабочий день закончился, – заявил Усман, насмешливо показывая Михаилу Ивановичу на часы. – Осталось полчаса, а за это время я вас даже до Кочкорки не успею довезти.
     Эта шофёрская отповедь переполнила Михаила Ивановича с младенчества шедшего по жизни, оберегаемо судьбою, всегда и вовремя  поддержанного нужными людьми, и не терпевшего прекословия. Взвинченный проигранным конфликтом с нарынцем, он теперь ещё с бунтом водителя столкнулся. Михаил Иванович сорвался:
     – Ты нас повезёшь туда, куда нам это понадобится, и тогда, когда нам это понадобится, – твёрдо и раздельно произнося слова, объяснил он водителю его правовой статус. Но его голос уже выдавал его нервную взвинченность.
     Усман-аке, который по-азиатски почитал руководство, но для которого по-азиатски же достоинство человека было мерилом нравственности, разъяснил Михаилу Ивановичу его возможности, показывая направления рукой:
      – Автобус открыт. Забирай своё барахло и иди куда хочешь: хоть туда, хоть туда, хоть туда. – Презрительно добавив:  – “Начальник”, – отошёл к Анатолию, снял рубашку и стал мыться, поливая ладонями воду на спину и на голову.
     Лучше всех Михаила Ивановича поняла Наталья Николаевна,  в которой  не  затухала  боль страданий из-за грубого отношения к ней другого водителя, её шофёра – Виталия. И хотя она сама не могла бы сейчас уехать, то есть ей пришлось бы остаться с глазу на глаз с


пошлым водителем, Наталья Николаевна вознегодовала. Оборачиваясь то к Михаилу Ивановичу, то к Владимиру Андреевичу, она спрашивала:
     – Да как же он смеет? Да кто он такой? Почему вы не поставите его на место?
     Владимир Андреевич вперил в заместителя взгляд, сопровождаемый многообещающим выражением сжатых губ, и, игнорируя реплики Натальи Николаевны, как жужжание мухи, негромко заговорил:
     – Что это вы увлеклись, Михаил Иванович? Что это вы всех оскорблять вздумали?  Остались бы дома и телевизор смотрели. А я, сколько бывал в горах, впервые увидел такую живую красоту. Все эти состязания, байга мне нравятся здесь, в горах, а не на ипподроме. К тому же мы приглашены руководством района и области, так, Виталий Тимофеевич?..
     Михаил Иванович удивлённо-недоумённо смотрел на руководителя отдела, публично выговаривающего ему, своему заместителю: никогда Владимир Андреевич никому не высказывал замечаний в присутствии других, а Михаилу Ивановичу и вовсе не приходилось слышать подобное. Ни от кого! Однако, видя реакцию Михаила Ивановича, Владимир Андреевич не остановился: он уже не щадил самолюбие заместителя, он воздавал.
     – Я ещё не всё сказал, Михаил Иванович...  Усман пришёл в отдел двадцать лет назад и,  сколько я с ним работаю, ни разу никому не отказал и ни разу никому не ответил так, как ответил вам. Сделайте вывод и извинитесь перед ним... Так же, как и перед Виталием Тимофеевичем, которого здесь, как вы видели, все любят и уважают и которого вы позволяете себе унижать из зависти...
     Михаил Иванович стал бледным, тут же вспыхнул негодованием, но отвечать руководителю не стал. Он вообще никому ничего не сказал. Не глядя на спутников, но, тем не менее, разрезав всех жгучим взглядом, он гневно-резко повернулся и пошёл к автобусу. Жена кинулась к нему. Сначала она на ходу попыталась уговорить его не горячиться и вернуться ко всем, потом остановилась перед мужем, не пуская дальше. Михаил Иванович презрительно осмотрел её, отодвинул в сторону и удалился. Расстроенная Лариса Викторовна вернулась и сразу поспешила объясниться и заверить:
     – Простите его, пожалуйста, он в последнее время много работает, нервничает –  поэтому сорвался.  Он скоро успокоится, отойдёт, тогда я поговорю с ним.  Он  извинится
перед Усманом и перед вами,  Владимир Андреевич. Обязательно извинится... И... перед Виталием Тимофеевичем тоже...
     – Я надеюсь, – довольно сухо ответил Ларисе Викторовне Владимир Андреевич, чем ещё больше огорчил её и чем ввёл в большое недоумение Наталью Николаевну.
     Лариса Викторовна уловила взгляд Нины Васильевны, не менее сухой, чем голос Владимира Андреевича, и в её собственных глазах появились слезы. Слёзы огорчения,  досады, злости. Но чтобы они не пролились, выдавая – к радости старухи – её слабость, она подняла лицо к Солнцу.

     Возвращение местного руководства произвело изменения в стане: его жители и гости снова стали собираться к амфитеатру, занимая свои места. Оно же принесло облегчение и туристам, так как отвлекало от утомляющего всех интрижного противостояния. Теперь снова можно было пойти на майдан и там найти успокоение, не обретённое у красивой жизнерадостной реки. Все двинулись обратно. Снова раздельно, изображая единство. Социальный симбиоз – вещь хрупкая, и попытка Владимира Андреевича соединить  своих  спутников-соплеменников в нечто цельное не увенчалась радующим единомыслием.  Наоборот, к его глубокому огорчению, разделение даже усилилось и создало в его служебном, подчинённом ему коллективе потенциал накала страстей. Его ощущали все, хотя внешне этого никто не проявлял.
     Люди не могут обойтись без интриг, без демонстрации своего превосходства, самодовольства или оскорблённого самолюбия. Даже выбираясь из духоты кабинетов на лоно матери-Природы...
     Владимир Андреевич шёл обратно под руку с супругой – они всегда были вместе. Полковник, предоставляя Виталию, с которым он здесь ощущал себя наиболее комфортно, возможность общаться с братом и друзьями, пошёл рядом с Владимиром Андреевичем. Наталья Николаевна шла, прижимаясь к нему, но не под руку, и общалась только с дочерью. Лариса Викторовна, естественно, не могла удалиться от Нины Васильевны. Взяв её под руку и напрягаясь в подборе любимых ею тем, Лариса Викторовна символизировала взаимопонимание, взаимоуважение и единство душ. Игорь шёл с нею рядом, поддерживал её под руку и помогал ей вести “непринуждённый” разговор.
     Анатолий вдруг выпал из их схемы. Он не пошёл рядом с Игорем или следом за ним,  как обычно. Бросив на Виталия короткий пристальный взгляд, он присоединился к Олегу,  заговорил с ним и его подругами, а потом и пошёл рядом с ними – после того, как Усман оделся, и вся вторая часть туристов двинулась к народу. Игорь обернулся к нему, удивлённо спросил: “Анатолий, ты чего?”, кивнул  головой, призывая друга к себе, однако тот не отреагировал и не прервал своё занимательное повествование девушкам о сельхозоработах министерских служащих в Кеминском районе.
     Последними, чуть позади Олеговой кучки, чтобы не растягиваться в шеренгу и чтобы можно было общаться, шли Арсений с Виталием и Усманом. Арсений, вслушиваясь в  разговор и привычно вглядываясь во взаимоотношения между людьми и в самих людях, заметил это новое в поступках Анатолия и его проникновенные взгляды на Виталия. Он вспомнил свой вопрос Виталию о вероятных последствиях их приезда сюда и сам не менее содержательно посмотрел на брата, беспечно, попеременно с Усманом кидавшего весёлые реплики в адрес рассказчика и его повести о картофельной страде. Многообразие и глубина событий, происшедших и происходящих с ними всеми сейчас, здесь, за довольно короткий период общения, на ограниченном  пространстве, отвлекли Арсения ото всего. Припоминая все моменты и ещё не делая никаких выводов, он фиксировал их по порядку, по значимости, по взаимосвязи, пытаясь увидеть систему.
     – Ты  чего закуклился? – прервал его размышления бесцеремонный Виталий. – Смотри, какой красавец!
     – Какой красавец? – не понял Арсений.
     – Вон перед нами.
     – Это же Боорон?
     – Нет, это Огонёк. Жёргёлёковский жеребец, на котором скакал тот мой товарищ, который боялся свалиться с него. Хорошо, что и он участвует в байге – скачка будет интересной.
     На Огоньке сидел четырнадцатилетний сын Жёргёлёкова,  Таштан. В стороне от Огонька вертелся Боорон с таким же юным седоком. Увидев Виталия, Таштан радостно закричал: “Ой, байке! Ассалам алейким, байке!” – и поехал к нему навстречу. Виталий в ответ на приветствие подростка махнул рукой, а “своему” жеребцу крикнул: ЭБоорон!”  Тот заржал и, направляемый своим всадником, тоже побежал к Виталию.
     – Какие красивые кони! Как красиво бегут! – восторгались Света с Олей.
     Удовольствие увидеть статных коней на воле в горах, а не на конезаводе, не на ипподроме. Тем более, если кони эти являются собственностью рядовых чабанов.
     Экстерьер обоих жеребцов составлялся из отдельных, с любовью обработанных и  тщательно подогнанных друг к другу частей. В них не было лишнего жира: норов обоих жеребцов такой, что если бы хозяевам вздумалось закормить их, обилие корма превратилось бы в избыток энергии, и кони, разломав стойла, умчались бы резвиться и буйствовать. Боорон и Огонёк, чабанские кони, заметно выделились из массы рабочих коней полной пропорциональностью, плавностью линий и гармоничным сочетанием крупа,  ног, шеи, головы. Аристократы лошадиного племени, они не только в линиях тел, но в себе концентрировали благородство высокой степени, и все их действия были не принуждёнными, а свободными и потому прекрасными, неукротимыми, страшными. С людьми эти двое полагают себя равными, и людям, даже управляя ими, следует полностью доверяться им. Они не коварны и не мстят втихую своим наездникам, но садиться на себя позволяют потому лишь, что седло со всадником обещает им особую игру, скачки, сражение – в общем, веселье, без которых они не могут существовать. Как и без гаремов. А когда за непослушание или за провинность хозяева кричат на них или замахиваются рукой, они не шарахаются в сторону, подобно рядовым, забитым плебейским конягам. Свысока и презрительно смотрят на человека, и тот сам стыдится своей несдержанности. И с опаской отходит.
     Развитое до высокомерия их чувство собственного достоинства не подпускает к ним других жеребцов, на которых они смотрят свысока, оскорбляясь их присутствием. И страдающие, обделённые самками чернорабочие айгыры предпочитают не приближаться к  ним без человеческого сопровождения.
     Очень похожие друг на друга мастью и статью, они часто вводят в заблуждение неопытных ценителей,  как сейчас Арсения и других фрунзенцев, принявших Огонька за Боорона. Разница в них обнаруживалась, когда кони находились рядом. Но Усман различил издали:
     – Боорон – боевой конь,  а Огонёк – скакун, – сказал он Виталию.
     – Да, это так, – согласился Виталий.
     – Почему вы так считаете? – обернулась к Усману Света, удивлённая его прозорливостью.
     – Смотрите, как они бегут: этот сильно упирается ногами в землю, как будто толкает её, а тот – бежит легко, только себя несёт. И голова у Боорона немного больше, чем у Огонька.
     При том, что эти айгыры не демонстрировали особенную мощь в ногах и груди, как былинные кони, бег их был не простым перемещением ног под крупами, а от природы искусством танца. Не они несли свои ноги,  как это делают унылые кони – и унылые люди! – а ноги несли их, вздымаясь высоко и шагая широко. Кони стоили того любования, которым их одаривали все зрители. И сами жеребцы, сблизившись, почувствовали друг в друге достойных  соперников. Фыркая, стали косится друг на друга и издавать беззлобное,  но достаточно горделивое ржание. Братья!

     На вершинах склонов вдоль трассы и на дальнем конце её разместились наблюдатели... Байга в горах, лишь с виду открытая и простая борьба, на самом деле не менее, чем на городских ипподромах, обострена и не менее чревата желанием слабых  джигитов и их родичей хитростью ли, наглым обманом ли урвать славу победителя. Тщеславная суета занимает в быту горцев не меньше места, чем суетливая возня в кабинетах и коридорах среди чиновных служащих Москвы, Фрунзе, Нарына. И хотя соперниками здесь были лошади с подростками-наездниками, что должно было бы вызывать только веселье и радость, тревоги в сердца  вселилось больше, чем радости. Ведь кони и дети всегда кому-то принадлежат, и их владельцы намерены получать от имущества доход. Так что страсть первенства и страдающие самолюбия, опалённые горячкой и – у некоторых – поражением в улак тартуу, вновь овладели каждым из присутствующих здесь чабанов. И каждым из их родичей, не приехавших сюда, но издали наверняка болевших за “своё”. Жители гор не могут обойтись без интриг, без демонстрации своего превосходства, самодовольства или оскорблённого самолюбия…
     Шум пожеланий, назиданий, советов стих, как только перед линией всадников появился один из судей. Главный аксакал вновь, в который уже раз произнёс благословение, юные джигиты, полуобернувшись, приняли его,  прозвучало  разрешение  на старт и судья-распорядитель махнул рукой.
     Тяжёлый топот скакунов и взрыв эмоций и поддержки, раздавшийся  одновременно  с сигналом, звучали недолго – минуты три, – пока всадники не скрылись за первым взгорьем. Постепенно затихая, крик превратился в шумное обсуждение, в споры, в насмешки. Больше всего спорили о том, кто через полчаса – в такой срок определилась дистанция – придёт первым: Боорон или Огонёк. Эти двое сразу, без напряжения сил, легко вышли вперёд и всё время, пока их было видно, шли рядом. За ними спешил Аккула; следом, кто опережая, кто – намеренно или вынужденно – отставая, скакали остальные участники байги.
     Вдруг споры прервались мелодичными звуками комуза. Пожилой комузчу1, сидевший среди почётных гостей и до сих пор выделявшийся среди них национальной нарядной одеждой из чёрного вельвета и инструментом в руках, без объявления заиграл мелодию скачек. Ну, какой же киргиз откажется от удовольствия слушать родные мелодии?  И едва только раздались первые аккорды,  спорщики оставили своих оппонентов  и  поспешили к центру середину, образовывая круг. Мелодию старшего музыканта подхватили две девушки, одетые небесно голубые платья.
Акына2 с комузистками областного драмтеатра привёз с собой Залимтороев по просьбе организаторов тоя, чтобы украсить праздник хорошей музыкой. Артисты иногда выезжают на джайлоо порадовать кочующих скотоводов, но это происходит в виде прифронтового концерта на более менее удобной площадке, когда после вечерней работы  уставшие люди могут собраться часа на два; потом ансамбль уезжает, чабаны возвращаются к своим овцам и табунам, и быт продолжается. А сегодня особый случай, и музыканты будут петь и играть всю ночь, периодически уступая свою роль сельским талантам.
     Пожилой акын с выдающимися усами наигрышем собственного сочинения призвал взволнованных людей воспринять дары искусства. Затем ансамбль в наступившей тишине сыграл несколько кюев Токтогула3, а потом акын запел. Народ в молчании воспринимал песни Насыра Дёёлёсёва и Калыя Молдобасанова4. А лишь только заканчивалось очередное произведение, взрывался радостью и благодарностью. Сладостные звуки родной музыки и живой песни в человеческих душах скотоводов пробуждают и воспитывают высокие чувства и ум. Горцы воспринимали в них дожившие до наших дней отзвуки далёкой музыкальной старины, связанной с обожествлением природы, когда небо, солнце, горы, луга, леса представлялись – и до сих пор представляются – живыми существами.
     Виталий подвёл друзей ближе к комузистам и смотрел, как его брат воспринимает концерт и всё происходящее. А для Арсения состоялся миг откровения, и он не знал, на что ему больше обращать своё внимание: на акына и его песни или на людей гор, непосредственно воспринимающих напевы и живших в них и с ними. И то и другое было реальным и единым выражением сущности этой земли. Он осознал вдруг, что избитая словоблудными употреблениями фраза: “Люди – богатство края” – в избитости своей не потеряла истину. Коренные жители различных земель, принимающие и отражающие родной им мир, для других людей являются, прежде всего, средством и способом познания нового в безграничном мире форм и видов. Действительно, если бы не восприятие “аборигенов”, каковыми для всех иностранцев являются коренные жители земель, не их стремление выразиться, не их музыкальные способности и талантливые  исполнители, если  бы  не любовь народа к родным для него мелодиям, что могли бы здесь увидеть и услышать приехавшие отдыхать “цивилизованные” чиновники?..
________________
1Комузчу – музыкант-импровизатор; играющий на комузе. Комуз – трёхструнный музыкальный инструмент.
2 Акын (ырчи) - певец
3 Кюй – мелодия. Токтогул Сатылганов (1864-1933) – великий киргизский музыкант и певец,  родоначальник новой, высокоидейной устной литературы, воспитавший несколько поколений акынов.
4 Насыр Дёёлёсёв (25.03.1929 г. – 13.06.2011 г.) и Калый Молдобасанов (28.09.1929 г. – 21 22 30.05.2006 г.) – выдающиеся киргизские музыканты.
Арсений наблюдал и не замечал, что его тоже изучают. Об этом ему позже сказал Виталий, видевший взоры земляков: тёплые – на его друга; любопытные – на горожан;  огорчённые – на Наталью Николаевну,  бесцеремонно громко беседовавшую с дочерью и с жёнами других начальников.
А Наталье Николаевне в очередной раз стало плохо. Она очень страдала от воплей киргизов – “плебеев гор”, как она охарактеризовала собеседницам хозяев стойбища. К тому же ещё её разговору мешал явно – по её убеждению – немузыкальный голос певца...
     Короткий концерт прервался так же внезапно, как и начался: со склонов, на которых стояли наблюдатели, донеслись крики восторга и поддержки, и чабаны, выкрикивая благодарность акыну, разбежались по своим местам. Мощь топота не видимой ещё скачки заполнила души болельщиков азартом, надеждами и страхами. Все снова стали участниками. Короткие и пронзительные вскрики подростков постепенно всё чаще подхватывались взрослыми, и к моменту появления байги в виду публики отдельные вскрики переросли в общий крик, втянувший в себя  всех, без  разделения на высших и рядовых. У финишной линии разместились судьи и их непрошенные помощники –родственники   участников  и   друзья родственников,   опасавшиеся,  что  аксакалы  могут ошибиться или нарочно, сговорясь, присудить первенство противнику. Но и от амфитеатра было хорошо видно, как далеко ушли ото всех остальных  Боорон  и Огонёк.  Они были попросту вне конкурса. Они с их наездниками тоже спорили между собой. И видно было, что выигрывает Огонёк. Он шёл впереди на полкорпуса.
     – Наш Огонёк опять победит на скачках! – толкнув Виталия в бок, воскликнул Салыбай.
     – Хорошо, пусть победит, – согласился тот.
     – А ты за Боорона не болеешь? – спросил Арсений.
     – Боорон уже получил награду, а этому красавцу тоже надо себя показать, – со снисходительным миролюбием ответил Виталий. И тут же подначил друга Салыбая: – Если бы не Бекеш, в этот раз Боорон бы победил, туура бы?1
     – Бекеш – жаман жигит!.. 2  – воскликнул Салыбай.
     – Нет, Огонёк всегда побеждает, – ревниво и запальчиво возразил Шамшидин, прерывая ответ брата.
     – А при чём тут Бекеш? – спросил Олег. – Ты  думаешь, что из-за раны Боорон медленнее бежит?
     – Боорон пережил стресс, – пояснил ему Арсений. – Да и предательство хозяина плохо на нём отразилось...
     Содержательную беседу знатоков конских душ прекратило движение болельщиков, кинувшихся к своим джигитам: финиш пересекли первые скакуны – Огонёк с Боороном. Как и шли – с минимальным разрывом. Спустя полминуты прискакали Аккула Анарбека и
Джумабаев трёхлеток. За ними, растянувшейся чередой, – остальные герои скачки. Проигравшие. Теперь их, всех задних, ждали: кого позор, кого бесчестье, а кого и плётка отца. Выбор ограниченный. 
А первые обрели поцелуи родителей и сестёр – поцелуи возлюбленных им, за малым их возрастом, ещё не полагались. А жаль. Сколько героизма и усилий вложил каждый из подростков! Сколько собственных страстей и надежд этих детей на призрачное счастье победы горело в общем пламени байги! Но “невнимание” девушек компенсировалось бурными объятиями родственников и доброжелателей. И наградами: седлом, овцами, калпаками. И целым годом почестей – до новых скачек.


     Однако всё хорошее кончается. Чтобы началось другое хорошее. Нечто новое и так же желанное. Затянувшиеся из-за обширности программы и скандального вторжения в них ________________
1 Верно ли?
2 Бекеш - плохой джигит!
незапланированных гостей состязания на майдане, заполнив впечатлительные души киргизов,  удовлетворив их спортивные страсти и азарт, тоже наконец завершились. Завершилось приглашением: “Аксакалдар, чай ичкелениздер”1 – к великому удовольствию
изрядно проголодавшейся публики. И весь народ большой гурьбой, следуя, однако, строго в кильватере начальствующего флагмана и пропуская вперёд старших, двинулся к юртам поглощать кумыс и водку, массу давно сварившегося мяса, ароматное жирное шорпо, боорсоки2. Эта вторая часть пира славится в горах ну никак не меньше, чем первая.


* * *

Гостей разделили по возрасту и сословиям: стариков, руководителей и старших из русских гостей – к почётным гостям в парадную юрту; всех остальных устроили на вольном воздухе. Гостевая юрта, как ни велика она была, всех вместить не могла. И чин следовало соблюдать. 
Деликатную миссию разделения компании туристов поручили Аману Айткулову – учли  его дипломатичность и районный масштаб чиновности; к тому же гостей привёз он, так ему и  размещать. Старейшины оговорили лишь присутствие в почтенном собрании Арсения – человеку надо изучать народные обычаи,  а среди молодых ничего толкового не
услышишь; да Виталия – работника областного аппарата, подопечного самого Залимтороева,  к тому  же  оскорблённого сопливыми мальчишками, к тому же героя...
  Анатолий с Олегом ничего против молодёжного бешбармака не имели, однако,  услышав, что друзьям-ровесникам оказана иная честь, Олег съехидничал:
– Вам там мягкое мясо подадут, а нам – что от вас останется. Так вы уж не только голые кости нам отсылайте... 3    
Игорю не хотелось отставать от старших – от Владимира Андреевича и Михаила Ивановича. Он обернулся к Ларисе Викторовне за содействием, но той рядом вдруг не оказалось – она ушла искать мужа. Впрочем, расстроенная, с красными пятнами на щёках,
она вернулась быстро. И тут все узнали, что Михаил Иванович сидит в автобусе и от бешбармака отказывается.    
У чиновных киргизов известие вызвало недоумение, у остальных – огорчение и возмущение: только невежа или недруг может позволить себе отвергнуть приглашение разделить пищу. Но тут же нашлось объяснение, при том очень простое и оправдывающее гостя: “Чакыргандан калба, ;зун басып барба”4  Его ведь не сами хозяева тоя приглашали, а это, как всем понятно, невежливо. Совет Байтемиров, решивший, что ошибку совершил он, взял с собой Амана для лучшего изложения просьбы “конокко чакыруу”5 и пошёл к автобусу. К ним присоединились Олег с Анатолием, посланные Владимиром Андреевичем за коньяком.

     Михаил Иванович находился в состоянии злого одиночества. Откушавши полбутылки изысканного европейского напитка, пьян он не был. Двести-триста граммов – не тот объём, который мог бы сделать его опьяневшим. Но ему доставало и рюмки, чтобы отключить тормозную систему его личной этики и тогда он проявлял себя достаточно колоритно: смеялся, шутил, задирал, оскорблял, “ставил на место” каждого сотрудника или участника пирушки, несоответствующего его принципам.
     Сейчас произошло подобное, усиленное серией предшествующих событий, которые странным  образом  не  подчинились  его  влиянию,  а,  напротив,  втянули  его  в  нелепые
________________
1 “Аксакалы, пойдёмте пить чай” (приглашение “пить чай” – обычная форма приглашения к обеду, ужину).
2 Шорпо – здесь: бульон. Боорсоки – жаренные в жире лепёшки теста (печенье).
3  Кости с остатками мяса не выбрасываются, а отсылаются детям и подросткам.
4 Поговорка: “Куда позовут - не отказывайся, а сам без зова не ходи”.
5 Конокко чакыруу – приглашение в гости.

объяснения. Оттого,  выпив два стакана, Михаил Иванович уже не мог сдерживать  своё  раздражение. И не хотел. Тем более, что увещевания жены и её требования извиниться усилили осознаваемые им собственную униженность и своё бессилие в этой дикой обстановке сделать что-либо срочное, чтобы повергнуть всех в прах. Чтобы придавить и  наслаждаться.  Особенно  своего  шефа,  Владимира Андреевича, больше всех виновного в его  оскорблении. В  публичном  оскорблении  ради  неизвестных  никому примазавшихся попутчиков.
     Потому, когда Аман с Советом изложили ему приглашение, он тихо и убедительно отправил их подальше...  туда...  А увидев, что Анатолий с Олегом выносят коробку с коньяком и ящик с пивом, сорвался на полный русский диалект:
– А ну оставьте, вашу мать! Я что?.. Я для этих ... грязных чабанов узкоглазых покупал коньяк?! – Байтемиров с Айткуловым уже отошли от автобуса и Михаил Иванович  считал, что они его уже не слышат. Что, впрочем, его не смущало. Как и то, что его слышат или могут услышать все – он редко удерживался в выражениях по поводу “низших”.– Идите, пейте их вонючий кумыс... Поставь на место, тебе сказал, хрен ты мамин! - вскричал он уже очень громко, видя, что Анатолий не реагирует на его приказ.
– Вы оскорбляете людей, Михаил Иванович. Почему? – полуобернувшись к начальнику, негромко спросил Анатолий. Ответа ждать не стал, добавив: – Вашу долю мы не забираем, вы её уже выпили. – С тем и вышел из салона автобуса.
     Его отповедь ошеломила не только Михаила Ивановича, но и Олега, никогда не слышавшего и никак не ожидавшего от вечного молчуна и тихони Анатолия подобной речи в отношениях с людьми вообще, со своим же руководителем – тем более.
     – Да я тебя сейчас раздавлю, слюнтяй! – Михаил Иванович вскочил и рывком двинулся к нему, но наткнулся на стоявшего в проходе с деревянным ящиком в руках Олега. Пытаясь отодвинуть его в сторону, почувствовал насмешливое сопротивление и уставился на него:
– Ты-то чего путаешься под ногами?.. А ты,  сопляк, запомни: ты в отделе... Нет, не в отделе, в Министерстве ты больше не работаешь. Будешь уволен в этот же понедельник, понял?! А теперь верни коробку и дуй отсюда.
     Анатолий, выслушал обещания начальника, не останавливаясь и не оборачиваясь на крик. И пошёл рядом с Байтемировым, удрученным неожиданным оскорблением. Аман, более искушённый в городских и административных, в общественных и межличностных отношениях людей, успокаивал его, высоко награждённого Правительством  СССР и дико и нелепо униженного республиканским чиновником. Обещая чабану возмещение его достоинства, Айткулов сказал ему: “Ошентип сенин дасторконунду аттап ушул киши бизи кордуктуу душманыбызы болду. Ал акыды алат”1. Потом спросил у Анатолия:
     – Этот твой начальник, он всегда такой?
     – Бывает, – лаконично ответил Анатолий и, не вдаваясь в глубины характера Михаила Ивановича, пояснил: – Он очень не любит, когда с ним не соглашаются или публично делают ему замечания.
     – Правильно, – одобрил Аман Айткулов Михаила Ивановича. – Зачем любить такое. Самому кричать на людей и оскорблять чужие  законы гостеприимства – это хорошо...
     Олег нёс пиво, несколько отстав, и в обсуждении не участвовал. Усмехаясь в усики увиденному, он обдумывал, как бы поэффектнее представить его публике. В особенности Игорю.
Коньяк Аману Анатолий передал у входа в юрту, возле которой никого из гостей уже  не было, лишь суетились те, кому должно страдать  в час  общей  радости.  Отдав коробку,

________________
1 “Таким образом пренебрегши твоим хлебом-солью,  этот  человек стал нашим  оскорбляющим  врагом. Он  получит причитающееся ему”.
он тут же протянул руку помощи Олегу, и Олег поделился с ним ношей с явным удовольствием. Вдвоём они отнесли ящик в собрание гостей, по социальному статусу и возрастному цензу даже не претендующих на высокое к ним уважение со стороны хозяина.
Их вклад в виде столичного пива джигиты встретили радостным гулом. В Кочкорке был построен пивзавод, но его продукция больше походила на уксус в мочевом настое, чем хотя бы напоминала пиво. Кто-то его, возможно, даже пил, но только по великой необходимости. Это стало происходить после того, как технолог-чех бежал в свою Чехословакию от предстоящего ареста из-за того, что кочкорцы в большом количестве воровали ячмень, необходимый им их лошадям и для приготовления жармы1. А больше специалистов не было. Так и стали производить нечто, даже отдалённо не похожее на пиво – завод-то ни причём, он должен работать, окупать деньги, истраченные на его строительство.
     Народу на той собралось столько, что и для тех, кто не под тюндюком2,  а под ясным небом размещался, пришлось делать два больших круга. Делились по сёлам и по родам. Суетившаяся, рассаживающаяся и устраивающая больше радостного шума, чем рациональных действий, масса джигитов, молодух, девушек оттеснила в сторону Олеговых  подружек  и  Игоря  с  Верой.  Их, растерянно стоявших,  опять оставшихся без
покровительства, без руководства, заметила Тумар и велела Анарбеку с Салыбаем  пригласить друзей Виталия в свой круг. Появившихся с пивом Анатолия и Олега увлекли туда же, попутно и быстро освобождая их от груза и от ответственности за массово любимый напиток.

     Вера с Игорем оказались здесь потому, что так решили аксакалы. Молодым нечего делать среди стариков умудрённых и людей, властью облечённых: пусть они учатся жизни и усваивают традиции, глядя на уважаемых со стороны. Поблажек в этом отношении нет ни для кого. Потому, пообещав, что с ровесниками ей будет интереснее, девушку  оторвали от родителей и горестную поручили Игорю, чем очень утешили и очень обрадовали перспективного чиновника.
      Игоря сначала  просто удручало отсутствие Михаила Ивановича здесь, среди гостей. Не потому только, что нарушалась его привычная устроенность. Главным образом из-за того, что ему очень даже хотелось попасть за один дастархан с руководством, что ещё выше оценило бы его в собственных глазах и – кто знает? – могло стать очередной ступенькой на бесконечной олимпийской лестнице. И в этом ему должны были помочь его заботливые руководители. Должны были. Но Владимир Андреевич вводить его в круг старейшин, составляя для того ему свою протекцию, весьма очевидно не собирался – он его, стоящего вблизи, даже демонстративно не видел, притом, что жизнерадостно беседовал с секретарём райкома, с Барановым, с Виталием, с Арсением. А Михаил Иванович всё не появлялся. Лезть в юрту без приглашения, на рожон, было неразумно, а записываться в друзья к счастливым его спутникам, ставшим героями дня – слишком поздно: очень уж откровенно час назад он, Игорь, выражал своё к ним презрение. Знать бы, что будет, так, по крайней мере, хоть бы промолчал...
     Всё происходило быстро: распределялись гости, отдавались распоряжения, звучали  приглашения знатным гостям первыми войти в юрту. И Игорю, остановившемуся подле
______________
1 Жарма – это жидкий напиток, получается он путем кипячения толокна (талкана) полученного как помол из обжаренных зерен ячменя, кукурузы, пшеницы и проса. Жарма является самым главным после мяса пищевым продуктом всех древних кочевых народов. Употребляется и в горячем виде (в холодное время  года), и в охлажденном (в жаркое время), разбавляя его с айраном или сузьмой (кисломолочным продуктом, катыком, отжатым от сыворотки). Этот национальный напиток способен утолять и жажду, и голод. Он является продуктом ежедневного употребления.
2 Тюндюк – здесь: верхний деревянный круг остова юрты, закрываемый кошмой (войлоком).
    
шефа и ожидающему от него слова или знака, чтобы вовремя присоединиться, по мере того, как старшие, несуетливо, выражая почтение к более старшим или знатным и демонстрируя свою значимость, склоняли головы на входе и исчезали в юрте, Игорю становилось всё более не по себе. Тревога и волнение его нарастали и усиливались, он уже не только огорчался, но и раздражался из-за непонятной задержки покровителя. И всё требовательнее посматривал на Ларису Викторовну, к тому времени почему-то заметно побледневшую, в волнении кусавшую губы и, то быстро взглядывавшую на него – ожидая содействия, на шефскую чету – испуганно, растерянным взглядом прося снисхождения и милости,  то  тут же прячущую  взор.  Если  бы в этот момент он знал, как его покровитель выразил жене отказ от общения не только с хозяевами-киргизами, но и со всеми своими спутниками, в особенности с шефом, он огорчился бы совсем и встревожился бы и стал бы срочно искать контакты с другими...
Однако Игорь ещё не знал этого. Его пока что просто беспокоило невнимание к нему,  которое он обозначил для себя как нелепое неуважение к нему и, если откровенно, явное небрежение. Будучи неспособным в такой обстановке игнорирования сыграть сколь-нибудь благовидную роль, он стоял потерянно-оглушённый. Ему не на что было опереться: и покровителя нет, и вышестоящие с ним не общаются, и Анатолий – эта его спасающая в трудные моменты личной беспомощности фигура, – вдруг почувствовал себя независимым и тоже демонстративно отстранился от него, от давнего друга и товарища.
     Подойти бы к Ларисе Викторовне... Но как и с чем – он не мог придумать: Лариса Викторовна сейчас нуждалась не в нём, а в, пусть и уничижительном, покровительстве Нины Васильевны – Игорь это ясно видел, и это его тоже смущало. Однако старая жена старого шефа была достойной половиной своего Владимира Андреевича и вовсе не собиралась принимать её горе и протягивать ей руку помощи. В молчаливых призывах   Ларисы Викторовны она легко угадывала показное покаяние интриганки, торопящейся занять выстраданное ею, Ниной Васильевной место. И это Игорь тоже видел и осознавал.  Тем более, что, сам строя свои планы вкупе с намерениями Михаила Ивановича, с чаяниями Ларисы Викторовны, он ощутил в этот миг их зыбкость. Всё стало шатким,  нереальным, тяжёлым. Неопределённым. Неопределённость угнетала, усиливала  чувство потерянности, одинокости.
     Но всё неопределённое,  всё плохое, всё тягостное, как и всё хорошее, кончается в свой срок и своим исходом. Невнимание общества обернулось каскадом поручений, просьб,  благодарностей... К Игорю подошёл незнакомый джигит – впрочем, все они были ему незнакомы и все на одно лицо, – и сказал, чтобы он шёл к молодёжи, давая ему понять, что не здесь, не среди уважаемых и почётных гостей его место. Растерявшись от такого прямого указания, по-детски обиженно и “по-министерски” высокомерно выслушав объяснение куда идти, Игорь не успел ответить на распоряжение ни вопросительной  репликой, ни отказом  в знак протеста. Тот же джигит его спас. Указывая на Веру, он сообщил:
     – Эту девушку возьми с собой, аксакалы сказали, что среди ровесников ей будет веселей.
     Теперь пришёл черёд занервничать Наталье Николаевне: как это кто-то за неё решает где будет находиться её дочь. Выразить возмущение она так же не успела – полковник,  взяв дочь за  локоть, утвердил решение старейшин местного рода:
     – Тебе, Вера, и в самом деле там будет веселее и интереснее. А Игорь, думаю, позаботится о том, чтобы ты не скучала. Не так ли, молодой человек?
     Поручение аксакалов и полковника Баранова позаботиться о Вере так обрадовало “молодого  человека”, что вспыхнувшей радостью он  мигом высушил свои слёзы детской обиды. Игорь готов был целовать руки матери девушки в знак клятвы верности ей и её дочери, когда  Наталья Николаевна передавала своё чадо ему и настоятельно просила его,  не договорив при этом фразы, но многозначительно кивнув головой, позаботиться о её безопасности.
     Так Игорь вновь обрёл уверенность в  своём  положении: он стал нужен,  ему доверяют и на него полагаются, к нему проявила благосклонность гордая московская барыня. Более того, ему выпала возможность связать свою жизнь с Москвой. Сама Вера Игорю не очень-то и нравилась – слишком упрощёнными были её  черты, – но её манеры, а главное, положение её семьи вполне его устраивали. В том же, что он сумеет увлечь эту москвичку, Игорь не сомневался...
     Правда, радость его была подпорчена злым взглядом, взглядом Ларисы Викторовны,  усмотревшей в его неприкрытом  восторге измену их союзу и интимной дружбе с нею.  Взглядом, обещавшим отплату, навеявшим холодок в груди, притушившим радость. Ну что за зависть людская! Могла бы и порадоваться подаренному ему шансу.. И почти совсем радость Игоря потухла, едва родившись, от вновь возникшего момента неопределённости уже возле дастарханов, где их, его с Верой и Олю со Светой, толкали, отодвигали, задевали расстилавшие кошмы и скатерти, разносившие посуду и боорсоки,  усаживающиеся и устраивающие друг друга джигиты и девушки. Игорь обратился было к Усману, способному в любой ситуации всё хорошо обустроить, но его увели куда-то  другие водители. Пообещав скоро вернуться, шофёр всё не шёл, совершенно забыв о сослуживцах, которых сам уговорил остаться на бешбармак, в то время, когда он, Игорь, предлагал ехать дальше. Ведь могли же сами и шашлык нажарить, и коньяк сами выпить, и пообщаться было бы с кем,  даже и без этой Веры... А теперь он, чужой в среде горцев,  стоит с нею и не знает, что делать и как и где ему её, высокородную подопечную, устроить. И не знает, о чём говорить в такой толчее с девушкой, которую обещал развлекать и защищать.
     К его счастью здесь замешательство длилось недолго, здесь его положение спасла заметившая русскую  группу та  киргизская девушка, за которой гонялся странный парень Виталий (жаль, что не в торговле он, Виталий, работает, труднее будет его достать...  Однако через связи наказать его всё же можно будет – уж об этом-то Михаил Иванович позаботится, это он умеет...)  Ценя уровень гостей, представлявших обе столицы, Анарбек им и Усману – вдруг возникшему! – выделил места вблизи молодёжного тёра.
     Той разгорелся.

     В гостевой юрте, когда в ней появились Совет Байтемиров и Аман Айткулов, нёсший коробку коньяка, все приглашённые уже сидели на соответствующих им местах: в середине тёра, по обе стороны от пустовавшего пока места хозяина тоя разместились по ранжиру местные руководители и аксакалы – ближайшие родственники Героя. Там же находился и названный отец Виталия.
     Баранова с  Натальей  Николаевной секретарь райкома усадил возле себя, а Владимира Андреевича с супругой пригласил к себе Залимтороев. Лариса Викторовна сидела подле Нины Васильевны, и рядом оставалось свободным пространство для Михаила Ивановича. Арсений и Виталий устроились возле Барановых: Наталья Николаевна, предчувствуя, что её муж будет занят беседами не с нею, а с киргизами, попросила Арсения быть её визави, согласившись – что тут поделаешь! – с присутствием водителя.
     Остальные гости – не самые близкие сородичи и не самые важные старики и старухи – размещались вдоль стены дальше к входу, кто как мог и, опять же, кому где, в зависимости от достигнутого им уровня почтения, можно было сидеть.
Оглядев внутреннее убранство юрты, Владимир Николаевич сказал Николаю Фёдоровичу и Залимтороеву, оборачиваясь то к одному, то к другому, что юрта очень большая и красива. То же отметил и Арсений в общении с Виталием. Наталья Николаевна похвасталась Нине Васильевне и Ларисе Викторовне, что жена хозяина уже показывала ей юрту и даже рассказала о том, как она устроена. Лариса Викторовна, убитая горем из-за понятного только ей отсутствия в юрте её мужа, не отреагировала, а Нина Васильевна, снисходительно выслушав полковничью жену, ответила ей, что юрта такая, какая и должна быть у Героя труда. Чем заслужила одобрение Залимтороева.
Праздничная юрта, выделяющаяся из других внешним видом, внутри вообще не шла ни в какое сравнение с задымленным, изношенным убранством обычных кочевых юрт чабанов. Сразу было видно, что это юрта богача, советского бая. Всё в ней было новым, всё – изукрашено и покрыто орнаментами. Совет имел право показать своё достояние народу – он, Герой, принимал именитых гостей.

Вход в его юрту закрывается войлочным пологом, который украшен аппликацией из тонкого войлока синего и красного цветов и обшит цветным шнуром. Сакральные символы, яркие мажорные цвета служат своеобразным приглашением всегда желанному гостю.
Ковровые стены, ленты, стягивающие изнутри остов каркаса юрты, разнообразные войлочные ковры – шырдаки, кийизы, килемы – были разостланы так, чтобы было видно и богатство хозяина, и красоту их аппликаций-орнаментов.
Поскольку ислам запретил своим правоверным изображать не только человека и животных, но и растения в их натуральном виде, мусульманские народы создали новый вид искусства, который выражает то, что нельзя изобразить. То есть он в символике передаёт жизнь народа, природу и взаимоотношения. Ведь, по существу, орнамент – это мудрость народов, отражение их мировоззрений, символы воздействия человека на таинственные силы природы. В орнаменте – душа народа, его наблюдательность и выразительность. Это путеводная нить от прошлого к современности. Если смотреть на узоры орнаментов разных народов, то очевидно, что они неисчерпаемы, как сама жизнь, как вся история. Символическое искусство различных народов красочно своеобразно.
Поэтому когда русские гости стойбища вошли в юрту, колорит и сцены жизни кочевников, наряды красавиц и музыкантов, кони, скачки, что они увидели своими глазами на майдане, слились для них воедино с увиденным ими в юрте. Живописные творения сельских киргизских мастеров и – особенно – мастериц совершенно передали колорит и фрагменты жизни и быта народа, отразив их в отделке ковров и других деталей помещения.   
Дастархан уже был заполнен холодными мясными закусками: чучук, казы, казы-карта, жёргём, кыйра жал1 соблазнительно возлежали на эмалированных и деревянных блюдах. Между рассеянными вокруг блюд боорсоками и лепёшками стояли ещё не открытые, но также соблазнительно выделяясь своей ледянисто-прозрачной искристостью бутылки с водкой. Круг оформляли гранёные стаканы, привезённые ради тоя из села, ожидавшие благостного момента наполнения водкой. И уважаемые, оглядывая выставку угощения, уже сглатывали слюни и нахваливали дасторкону кенен кишини2 – Совета Байтемирова.
– А где твой гость? – спросил секретарь райкома у Совета, вошедшего без Михаила Ивановича.
– Он не может прийти, он немного заболел, – ответил ему Байтемиров и  коротко взглянул в сторону Владимира Андреевича и Ларисы Викторовны.
Лариса Викторовна вздрогнула, опустила глаза, встала:
     – Я пойду к нему, – произнесла она при  этом, ни к кому конкретно не обращаясь.
     – Подожди, – остановил её Залимтороев. – Ему надо мясо и шорпо отнести.
     – Байке, я уже распорядился, чтобы всё сделали как надо и чтобы его не беспокоили, – сказал Байтемиров, проходя на своё место и уже не глядя на жену нечестивого, по-свински пренебрегшего его хлебом-солью.
     Он и в самом деле распорядился – сказал обслуживающим гостей женщинам и подросткам, чтобы к автобусу никого не подпускали и сами не подходили.
     – Молодец, – похвалил его Залимтороев и кивком отпустил Ларису Викторовну к мужу.
     Той продолжился.

     Усман был прав,  говоря: “Кто не видел той, не ел бешбармак, тот не узнает киргизов”. Народный праздник всегда настолько ярко выражает сущность народа в его целостности  и в сословной и племенной раздельности, этическую основу его и идейный колорит, что порой только в массовом гулянии и можно увидеть в достаточной полноте душу нации. Киргизский “бешбармак” – это не часть праздничного мероприятия. Сам по себе являясь культурным мероприятием, в котором масса пищи – лишь материальная основа, он сущностно  отличается  от  узбекского “плова”  и  от   российских  “пирогов”.  В  нём  весь
процесс “поедания мяса” от начала до конца заполнен церемониями.
     Бешбармак – живой памятник исторического процесса многих поколений алтае-иртышских и иных племён тюрков и скифов, составивших единый тянь-шаньско-памирский кыргыз эли3. Причём каждое из сорока племён кыргызов отражает в этом общем памятнике свою индивидуальность, своё выражение, отличающие их от других собратьев. В бешбармаке много места уделено духовному содержанию и воспитательному моменту, религиозной и бытовой этике.
Бешбармак – всегда жертвоприношение, а к пище у киргизского народа всегда искреннее благословенное отношение. Это – в этике киргизов, в их крови с молоком. Любому гостю, любому проходящему мимо юрты, кем бы он ни был, нельзя отказываться
________________
1 Конская колбаса, брюшной, подрёберный и подгривный жир, сплетённые в косички ливерные и иные лакомые части туши.
2 Дасторкону кенен кишини – хлебосольного человека.
3 Кыргыз эли – киргизский народ, этнос.
от предлагаемой еды, от чаши с напитком, чем бы они ни были. При этом, в отличие от некоторых гостеприимных народов, нравственные устои которых запрещают не подать гостю хлеб или обидеть его в принимающем доме, но позволяющим чуть позже, на тропе встретить его уже кинжалом или пулей, чтобы обобрать, киргизы не имеют за пазухой камня.
     Гостеприимство тянь-шаньцев религиозно. И сами киргизы религиозны. Не фанатично,  но глубинно. Вечные кочевники, они пронизаны исламом не до такой степени, как столетия их осёдлые собратья по исламу, земледельцы узбеки и таджики. Здесь можно, пожалуй, говорить о том, что не ислам выражается через киргизский народ, а религиозность киргизов выражается через ислам. Это коротко и ясно показывает их поговорка: “Можно стать на Коран, чтобы дотянуться до хлеба, но нельзя становиться на хлеб, чтобы достать Коран”.
Кодекс принятия гостей записан в анатомическом строении животных – каждому гостю согласно его возрасту, чина и пола спокон  веков назначены особенные куски мяса.  Для мужчин выделено одно место туши,  для женщин – другое; старикам – одно, молодым   – другое. И нельзя их перепутать, и нельзя подавать гостю то, что должно быть мелко изрезано. А тёш эт – мясо грудинки – нельзя подавать мужчине, его едят только женщины.
     Виталий однажды попал впросак с этим делом. Устроив как-то для коллег  из Фрунзе бешбармак в доме колхозного агронома, он начал было крошить мясо в чашу для кесме и вскоре отложил нож – ему указали, что он не “тот” кусок режет. Указал и посмеялся над ним его подчинённый  –  пожилой  уже  районный землеустроитель. Виталий не знал того, 
что знает каждый молодой киргиз – анатомию животных. Настоящим горцам известно всё,  и все части туши,  даже  мелкие,  у  них имеют название.  Например,   толорсук  –  это косточка, соединяющая чyкё (альчик – косточку в коленном суставе) и берцовую кость; тарамыш – сухожилие, а толорсуктун каргышы – сухожилие, идущее вдоль берцовой кости. Кто из европейцев – не из докторов наук, а из простых смертных – может похвастать такой эрудицией?
     Киргизам известна даже пересадка органов – в великом древнем эпосе поётся:  “Кyлчоронун далыга ит кечирин эп кыйып” (“К лопатке Кюльчоро он плотно пригнал хрящ собаки” – вместо вырезанного врагом).

     Бешбармак у Совета, как и повсюду в киргизских домах и на всех стойбищах, начался с мытья рук. В юрту, едва перемещения в ней прекратились и все устроились на своих местах, вошли два юноши. Оба держали в руках по тазу и по кумгану1, с плеч их свешивались полотенца. Начав с сидящих на тёре, юноши стали обихаживать гостей: подставляя тазы под их руки, они поливали тёплую воду, а потом подавали им полотенца. Так, в полунаклоне пробираясь между ногами уважаемых и обильным дастарханом и стараясь не наступить ни на то, ни на другое, они дошли до выхода.
Внесли самовар, чайники и жена Совета, сев подле них, стала разливать чай в пиалы, подавая сидящим рядом с нею, а те передавали уже дальше. Гости стали пить чай, ведя беседы с соседями и прислушиваясь к речам руководителей. Это была прелюдия к главному процессу. Главное началось с разлития коньяка. Красочные бутылки распределились по достархану, уставшие от ожидания чабаны с удовольствием и быстро раскрыли их и наполнили стаканы темноватой жидкостью, необычной для местных жителей, привыкших больше верить прозрачности воды и водки.
     Первый тост произнёс Залимтороев. Он минут пять говорил о животноводстве области и о значении труда Героя Социалистического труда Совета Байтемирова для развития отрасли животноводства и для области в целом. Благодарил партийное и хозяйственное руководство области в лице первого секретаря обкома партии Савитахунова    Алымбека   Савитахуновича   и   председателя   облисполкома   Садыкова.
______________
1 Кумган – кувшин с носиком для умывания.
Упомянул и руководителя облсельхозуправления Буйлашева Сабралы Буйлашевича, активно поддерживающего развитие отрасли и труд передовиков производства. Скромно указал на себя.
Заздравная речь одобрилась похвальными  выкриками, звоном стаканов и быстрым их опустошением всей мужской частью собравшихся и частью женского собрания. Руки потянулись к мясу, к колбаскам, к боорсокам. Рты замолчали, перерабатывая первые его порции и наполняя желудки. А когда горечь во рту и обожжённость желудка стихли,  стаканы вновь довольно забулькали. Не только коньяком – странный заграничный аромат не пришёлся по душе непритязательным селянам. Многие из них уже первые порции допивали, кривясь. Теперь недопившие обменивали свои коньячные стаканы на пустые более непритязательных соседей, чтобы самим пить родную киргизстанскую водку.   
Здравицу Залимтороева продолжил второй секретарь райкома партии. Как идейный воспитатель народных  масс и  патриот  Страны,  Мугалимов  прежде  всего  провозгласил благодарность славу, и пожелание долгих лет мудрому руководству Партии и Правительства СССР. Он объяснил народу  – и народ его понял,  –  что  успехи Кыргызстана – это успехи  всего Советского Союза, что только Советская власть и правильная политика Генерального секретаря КПСС товарища Брежнева Леонида Ильича, реализуемая в республике под руководством достойного коммуниста Усубалиева Турдакуна Усубалиевича, сына своего народа, их земляка и родственника-кочкорца, сделали возможным такой расцвет республики, сделали возможным возвышение престижа простых животноводов  до уровня Героев.  Учитывая  присутствие полковника,  секретарь напомнил о трудностях в международном положении, об агрессивности Китая и о том, как надёжно границы защищены доблестными советскими вооружёнными силами.
     Такая речь была достойна большего, чем устное одобрение, ей зааплодировали: сначала чиновники, затем все остальные уважаемые  аксакалы,  хотя  смысл  её  дошёл до них не полностью – здравицу секретарь произнёс по-русски. И снова переливание огня из стаканов в рот, и снова закусывание, и новое разлитие.
     Ответная речь Байтемирова, выразившая его бесконечную благодарность всем руководителям республики, области и района и многим односельчанам,  речь, в которой он попутно рассказал о почёте,  с каким встречали его в Столице, о церемониале награждения Героев Труда и ещё нескольких Героев Советского Союза и о том,  что сам товарищ Брежнев прикалывал ему  Звезду и пожимал его руку, вызвала простодушную радость старых чабанов, почтительное рассматривание загорелой обветренной ладони  счастливого коллеги и воодушевлённое испитие водки и коньяка.
     А вдохновлённый акын, сидевший вблизи тёра – его спутницы находились на молодёжном мероприятии, –  осознав вдруг, на какое важное политическое мероприятие он приглашён, выхватил из-за спины комуз и сыграл славный кюй, а потом спел о партии.  И больше певец уже не убирал свой инструмент за спину, а ел с ним в обнимку, чтобы, свовременно подхватив мотив  момента, музыкально-красочно его оформить. И всё потекло бурным ручьём: говорились тосты и простые речи, выкрикивались поздравления и пожелания большого приплода, здоровья, новых успехов. Наливалось, пилось и елось.
     – Тойго той улансын! Коллективдин атынан мамлекеттик сыйлык алгандыгын менен куттуктайм! Советбек азамат экен! Жакшы! Сонун! Керемет!1 
Акын воспевал хозяина:
     – Жая ордуна жал берген,
        май ордуна бал берген!..
        Сайга улак тарттырып,
        той шаанисин арттырып!.. 2
________________
1Пусть за тоем следует той! От мени коллектива поздравляю тебя с получением правительственной  награды! Советбек молодец! Хорошо! Прекрасно! Чудесно!)
2 Вместо огузка подгривный жир подавали, вместо жира мёд подавали!..  Устроив козлодрание в ложбине, он придал большую пышность пиру!

     – Баары бар болгон сиздике болот!1 – отвечал возбуждённый оказанными почестями и воспеваниями Совет.
     Досталось и  молодым гостям – Виталию с Арсением. Аксакал Эсенбай, любовно глядя на своего названного сына, тихонько сказал Герою, чтобы он не забыл поблагодарить  русских  гостей и особенно его сына, Виталия, привёзшего важных гостей и так оригинально украсившего той своим вступлением в состязания с опытными бойцами. И когда Совет, подняв свой стакан, заговорил о гостях и стал их благодарить за сюйюнчю2, которым явился их приезд, за участие в киргизских национальных играх, за прекрасную джигитовку областного баш-инженера Виталия, акын тут же спел:
    – Кылчайып артын караса,
       кырк жигитке дайны жок…3
     Речи все говорили поочерёдно, и произносящему тост никто не мешал – все выслушивали  всех.  В промежутках  же  общались  друг  с  другом без особых церемоний, перебивая речи соседей. Но, желая угодить старшему или уважить соседа, тянулись для него за каким-нибудь особенным куском мяса и просили принять его.     То же делали Даярбек Залимтороевич и Мугалимов по отношению к Владимиру Андреевичу и Николаю Фёдоровичу и к их жёнам. И Нина Васильевна, и даже Наталья  Николаевна, забывшая, поголодав  на свежем горном воздухе и глотнув коньяку,  что она не ест баранины, с удовольствием тянулись то к одному, то к другому блюду, поедая плетённые колбаски, казы и прочие части конско-бараньих туш.    
     Административно-хозяйственная группа тоя не расслаблялась. Едва освобождалось какое-либо блюдо, его уносили и возвращали наполненным новой порцией. Казы сменялось куурдаком4, пустые бутылки менялись полными, подсыпались боорсоки...
     А тем  временем  готовилось к подаче главное – сам бешбармак. Его уже ждали, утолив первый голод и настроившись на освящённое историей принятие баба ашыны5.
     Его подали в тот момент, когда Нина Васильевна с Натальей Николаевной, основательно насытившись, уже начинали тяготиться затянувшейся трапезой. Его подали в больших эмалированных тазах – большую массу варёного мяса. И отдельно, на небольшом круглом деревянном подносе, – голову  барана. А перед тем  в пиалах подали горячий жирный ароматный бульон – шорпо. Нина Васильевна с Натальей Николаевной, решившие, что всё, что нужно, уже было подано и съедено, что теперь можно ещё попить чай с конфетами – и на том расходиться, охнули. Их никто не предупредил о том, как и сколько надо есть на тое. Арсений, в общем-то, не бывавший на подобных мероприятиях и не знавший, что за чем и как подаётся, тоже было налёг на холодные закуски, но его попридержал брат – надо ждать главное блюдо, не пресыщая себя предварительно.
Голову барана поднесли  Залимтороеву. Он принял её и обратился к полковнику:
     – Уважаемый Николай Фёдорович, вы среди нас самый дальний и самый почётный гость. Примите эту голову как знак нашего к вам уважения.
     – Аксакал болсон сый к;рyп, алдында койдун башын же. Конокко баш тартпаса, ага мал сойбогондой болот6, – аккомпанируя обращение Залимтороева, сыпал фольклором акын под одобрительные возгласы аксакалов. И сам же переводил русским гостям.
      Польщённый и смущённый полковник принял дар, не зная, что с ним делать. С блюдом в руках он поблагодарил Залимтороева, хозяина тоя и его гостей за честь, ему оказанную и откровенно спросил, как ему быть. Понявшие его затруднение участники тоя стали  наперебой  говорить  ему,  как поступать с головой. Всё решил тот же Залимтороев,
________________
1  – Всё,  что имеется – для вас!
2 Сюйюнчю – радостное известие и подарок первому вестнику за сообщение радостной вести.
3  – Оглянулся он, посмотрел назад – сорока джигитов и признака нет.
4  Куурдак – жаркое.
5 Баба ашыны – пищи предков (ашыны – вин. падеж слова аш – пища).
6 Так как ты старейшина, будь в почёте, кушай голову, что перед тобой... Если не подать гостю голову, то это равносильно тому, что для него животное не резали.
вовлёкший Баранова в неловкое положение:
– Вы, уважаемый, отрежьте кусочек мяса с головы и съешьте, а остальное верните мне – я от вашего имени буду резать и раздавать гостям.– Очень вам признателен, Даярбек Залимтороевич, за честь и за этот совет. В Москве расскажу о том, как вы меня здесь встретили, – полковник, отрезав кусочек от той части головы, на которую указал Залимтороев, вернул ему блюдо. 
Опытный в процедуре тоя, главный животновод области стал отделять кусочки мяса, кожи и прочего от головы, что-то съедая сам, что-то отдавая Николаю Фёдоровичу, а остальное складывая в свою пиалу с шорпо. Когда эта пиала наполнилась, её пустили по кругу, и каждый едок доставал лакомства и отправлял его в рот, а Даярбек Залимтороевич
стал наполнять следующую пиалу. Для Нины Васильевны – а особенно для Натальи Николаевны – наступил момент ступора: оказывается, все берут кусочки не вилками и ложками, а пальцами! Кошмар! Женщины пропустили мимо себя пиалу, ссылаясь на то, что они чрезмерно сыты, что не было, к их счастью, обманом. Потому что и горячее мясо из ёмких посудин все брали руками и тут же отправляли в рот. Некоторые ножами срезали мясо с костей, а иные откусывали жир и мясо просто зубами.
Потом цивилизованные дамы увидели, что несколько мужчин выбирают из тазов определённые куски и мелко-мелко крошат их в свои пиалушки, а затем всё накрошенное ссыпают в освобождённые тазы. Наталья Николаевна склонилась к Арсению и спросила, для чего они так поступают. Арсений обернулся к Виталию и попросил его дать разъяснение.
– Сейчас накрошат мясо, потом смешают  его с кесме – это лапша, – польют бульоном,
и получится то, что называется бешбармак, – негромко пояснил Виталий.
– На севере Киргизии и в Казахстане так не делают, – заметил Арсений.
– Да, это особенность в основном южных регионов. И здесь в бешбармаке больше мяса, чем лапши. А на севере – наоборот.
– И что, это тоже едят руками из общей посуды, – шепотом, прикрывая рот, спросила Наталья Николаевна.
– Если хотите, вам подадут ложки, – ответил ей Виталий. – Но суть в том, что бешбармак он так и называется – “пять пальцев”. То есть его, как и узбеки – плов, едят только с помощью пальцев.
Наталья Николаевна переглянулась с Ниной Васильевной и обе, поняв друг друга, решили покинуть юрту. Нина Васильевна пошепталась с мужем, и Владимир Андреевич попросил Мугалимова и Залимтороева разрешить им уйти, сославшись на то, что женщины впервые столько поели мяса и им теперь необходимо отдохнуть. Этим очень удивились аксакалы и другие гости – покинуть дастархан в тот момент, когда подаётся бешбармак! Но Мугалимов, понимая, как трудно русским женщинам впервые воспринять местные традиции, да к тому же видя, что они действительно пресыщены, сказал хозяину тоя, Советбеку, чтобы он отпустил жён уважаемых гостей.
Пригибаясь к дастархану, гости юрты пропустили за своими спинами Нину Васильевну и Наталью Николаевну к выходу. На воле женщины вздохнули облегчённо, отошли подальше от юрты и стали обмениваться впечатлениями от пережитого на майдане и на тое. И знакомиться…
А гости Советбека продолжили восприятие главной радости кочевников: сами ели и для других выбирали. А когда мясо смешалось с кесме и полилось шорпо, все радостно запустили руки в ближайшие к ним блюда с бешбармаком…
Едва ёмкости опустели и было выпито шорпо, к гостям опять подошли юные джигиты и помогли им вымыть руки. А на смену мысу вновь принесли чай с конфетами, сладкими боорсоками, печеньем, сахаром.
– Ну, как вам наш бешбармак – удался ли? Всё ли вас удовлетворяет? – спросил Баранова Мугалимов, подавая ему пиалу с чаем.
Николай Фёдорович посмотрел на него, обвёл взглядом всех гостей, задержал взор на Виталии и ответил секретарю райкома:
– Что я могу вам сказать? Как могу ответить? То, что мне довелось здесь увидеть, воспринять, почувствовать – это целое событие. Такой богатый и тонкий церемониал, столько новых для меня нюансов в культуре вашего народа, что только спустя какое-то время я смогу как-то существенно ответить на ваш вопрос. Лучше пусть скажет мой спутник и проводник, Виталий Тимофеевич – он уже знаток всего того, что для меня открылось, вот пусть он от моего имени и ответит вам, удался ли бешбармак. А я только скажу, что от всего сердца благодарен вам за ваше гостеприимство, за бешбармак, за праздник
– Вы, Николай Федорович, своими словами сказали то, насколько удался бешбармак, – возразил ему Виталий. – Знатоки оценивают его по-своему, так что я отмечу, что всё у хозяина удалось. Ыракмат, Советбек, тебе за твой той. Но любое дело лучше всего оценивают новички – если у вас нет сейчас слов, значит, вы получили удовольствие сполна. И тем вы порадовали хозяев.
(Глава не завершена, продолжение следует)




































ПЕНИЕ ЭПОСА



 


     Толпа взвилась криками восторга и быстро стихла – акын запел “Манаса”. Ничто теперь не может мешать слушанию святого творения киргизских племён. Манасчи1, сделав вступление прозаическим языком, чтобы ввести себя в необходимое состояние и  пояснить слушателям, о чём будет идти речь во фрагменте, предназначенном для этого момента, перешёл на особый стиль, присущий лишь величайшему эпосу, и спектакль одного актёра начался.
     – А теперь со вниманием слушайте о том самом бае Джакыпе рассказ. О рождении батыра Манаса спою и о том, как старик Акбалта получил сюйюнчю. И  тое, что устроил в честь рождения сына Джакып, и о том, как имя герою дал дувана2...
     С той поры,  как был зачат Манас-храбрец, девять месяцев прошло.
Минуло  девять месяцев и девять дней.
К ночи в четверг начались схватки у байбиче. 
______________
1  Манасчи – акын, поющий о Манасе.
2 Дувана (дубана) – юродивый, бесноватый; нищий. В эпосе “Манас” дувана близок к Хызру (кирг.– Кызыру) – пророку (или вещему старцу), персонажу домусульманских легенд, преданий тюркских и иранских народов.

С той поры, как был ребёнок зачат, воспрянул духом старик Джакып. 
Желая, чтоб благополучно разродилась жена, предназначил в жертву много скота.
С той поры, как был ребёнок зачат, почувствовал прилив сил старик Джакып.
Чтобы благополучно родилось дитя, надежда его,
Предназначил в жертву много скота!
Светло-серая кобылица жертвой стала1.
И поставили в юрте шест золотой, чтобы байбиче держаться.
И тужилась, громко крича, байбиче – все соседи собрались.
В юрте женщин-соседок полным-полно.
      Лишь дитя пошевелится – байбиче громким криком кричит.
.Только вытянется дитя в животе, обольётся потом Шакан-байбиче.
С силой дёрнется дитя – хватается за шест байбиче с криком “Ой, ой!”.
Сильно толкнётся оно, повитухи-соседки валятся ничком, 
Как толкнётся дитя, напрягается Чыйырды, зажмурив глаза.
Завязки её бельдемчи2 разорвались в пяти местах.
Внутри байбиче – дракон или тигр? Может, тот, с кем не справится и человек?
“Когда же  родится  дитя?” – волновался бай Джакып
Он и желтоголовую белую овцу в жертву принёс.
Кобылицу с луноподобными копытами в жертву принёс.
Корову с луноподобными рогами в жертву принёс.
Двугорбого верблюда в жертву принёс...3
Всех бакши, и бюбю4, что были, велел привести Джакып. 
А байбиче пуще прежнего, не переставая, кричит:
Хватаясь за шест золотой: “Не загубит ли дитя меня?
Не остаться бы баю Джакыпу вдовцом!
Не джабыр-баян5 ли во мне, не лев ли? Не лягу ли в землю сырую я?
Что за дитя послал на погибель мою Создатель, всемогущий мой Бог?”.
Дёрнулась резко к тюндюку Шакан – страшно видевшим стало… 
А схватки шесть дней продолжались – устали уж все сородичи её. 
А схватки семь дней продолжались – устали все в аиле её. 
“Пришёл срок ей родить, завтра – четверг6” – подумала жена Бердике
И готовиться стала. А жена Дамулды и жена Акбалты подготовились уже.
Кутубая жена, подправив живот байбиче, беднягу Джакыпа о том известила. 
Как сказала она: “Байбиче твоя скоро родит”,
Бай Джакып зарыдал, застенал и вскричал:
“О, извёлся я от того, что ребёнка всё нет. Прибегут ко мне с криком:
“Сын у тебя!” – разорвётся сердце моё.
Долго я горевал оттого, что верблюжонка нет у меня. 
Согнувшись, кричал, как надрывно ревущий верблюд.
“Сюйюнчю!” – кто-то крикнет, от счастья лишусь чувств,
Так позабочусь-ка о себе, чтоб не стала вдовой моя байбиче,
И сын бы не стал сиротой.
Не буду в аиле сидеть – на взгорье уеду. Для чего оставаться мне здесь? 
Лучше в горы уеду я: свалюсь там без жизни или выдержу всё.
_________________
1Светло-серая кобылица считается у киргизов священным животным, особо ценным для жертвоприношения
2 Бельдемчи – юбка с разрезами от пояса, надеваемая в качестве передника.
3 Все четыре вида домашнего скота вместе приносились в жертву только в особо важных, редких случаях.
4 Бакши – шаман; бюбю – шаманка, знахарка. Изгоняют  злых духов из тела больного, роженицы.
5 Джабыр-баян – сказочное животное, самое сильное среди всех хищников.
6 Четверг – по поверьям – лучший день недели. В данном случае этот день обусловливает благополучные роды и появление на свет необычного, богатырского младенца.

Чтоб посмешищем для малаев1  не стать, уйду я в другие места. 
А чтоб за аилом мне наблюдать2,
Полсотни темно-серых трёхлеток в аиле оставлю,
И вестника там буду ждать”.
     Сказал так бай Джакып, коновязь велев натянуть,
Темно-серых трёхлеток привязать рядом друг с другом велел. 
И сказал: “Если этих не хватит, пусть седлают и тех”. –
И ещё семь коней повелел привязать.
“Будет мальчик – будет храбрец, лишь бы девочка не родилась!
Если девочка будет, пусть не кричат “Сюйюнчю!” – никому ничего я не дам.
Если мальчик родится, скачите вовсю, на взгорье ищите меня:
Коль порадует бог мой, возьмите всё у меня, что понравится вам;
Коль возрадует бог мой, отдам самых жирных коней.
Но узнайте сначала, кто будет, а потом уж скачите, ищите меня” – 
Сказав так, уехал Джакып. И радовались все, кто в аиле остался:
“Коней бай уже привязал!” 

     Отправился в путь бай Джакып, и табун иноходца своего увидал. 
А в табуне саврасая кобылица мечется – неспокойна она,
По горным вершинам, не останавливаясь, ходит, словно улар
Подумал Джакып-бай: “Откуда идут и куда?
Черногривая ожеребится сегодня, должно быть, как раз”.
Подумал Джакып: “Ожеребится саврасая кобылица моя:
Если будет жеребчик, для сына своего предназначу –
Всемогущий мой бог исполнит ли желание моё?
Если мальчик родится, этого жеребца не буду звать серым иноходцем –
Камбарбозом3 называть его стану. 
Всех кобылок его косяка в жертву принесу во испрошение добра;
Всех жеребчиков для войны предназначу ”.
Бай Джакып слез с коня своего, стал смотреть на косяк.
Лошади одна за другой в ложбинку сошли, сплошь покрытую щавелем конским,
Остановились те, что шли впереди, стали щипать траву тут и там.
Не щиплет траву саврасая – то ляжет, то встанет она, ожеребится вот-вот.
     Бай Джакып стал за нею следить-приговаривать: “Спокойно стой… ”

     Оставим их пока, о байбиче Шакан продолжим рассказ. 
Восемь дней уже длятся схватки – такие бывают ли у кого? 
Те, кто помогал ей рожать, устали, руки им свело.
Периште мать Умай4 явилась и стала ударять, выталкивать дитя. 
Не вынеся ударов её, двинулось из утробы оно, чтоб явиться на свет.
__________________
1 Малай (малаи) – неимущие работники, батраки.
2 Отъезд отца накануне рождения ребёнка – обязательный компонент эпического мотива бездетности престарелых родителей во многих эпосах и сказках тюркоязычных и иных народов.
3 Камбарбоз (букв. “светло-серый, сивый Камбарбоз”) –  жеребец-производитель, вожак табуна, лучший среди коней. Кличка дана Джакыпом по имени духа-покровителя Камбара (Камбар-ата), который у многих кочевых народов Средней Азии и Казахстана считается покровителем лошадей, охранителем табунов от болезней, приумножающим приплод.
*** Периште – мифическое ангелоподобное существо. Мать Умай – женское божество тюркоязычных народов. Покровительница домашнего очага, рода, потомства. По поверьям, мать Умай является при родах, гонит ребёнка из чрева и сразу предопределяет его судьбу и его долю мирских благ.
****В словах “Понапрасну меня не бей – где же доля моя?” заключена народная мысль о том, что ещё до рождения Бог определяет судьбу человека, меру его благополучия.
Сказала Умай: “Предначертание бога – выходи!” Сказала: “Слушайся меня!” 
 Тогда младенец сказал: “Понапрасну меня не бей – где же доля моя?”5
Умай ударами выталкивать его стала: гнать младенца на свет – Божья воля. 
И сказала Умай: “В бренном мире – доля твоя, побыстрей выбирайся на свет,
В тесном мире останешься – пользы от этого нет.
И в  степи не уместится доля твоя, когда придёшь в бренный мир”. 
Выйти на свет решилось дитя, словно ивовый прут, изогнулось оно.
Не вынесла боли своей Чыйырды, громко вскричала она.
Молодухе сказала: “Быстрей надави, тяни книзу живот”.
Двенадцать женщин сдавили живот, со словами: “Пошли, Бог, удачу!” давили
     С шумом вытекла вода, раздался младенческий крик –
С силой боднув живот, с полными горстями крови в руках,
Выпал на землю из матери он, затрепыхался, оглушительно заорав.
Думая: “Мальчик или дочь? Когда же скажут мне?”,
 Байбиче не могла сдержать слёз.

(Глава не завершена, продолжение следует)

НАРЫН

     Горничная Турсун вошла в номер с ведром – будет делать уборку. Чтобы не мешать ей, братья вышли в коридор, стали у окна. И тут же услышали знакомые голоса – семья Барановых обсуждала кого-то. Ветром, дувшим по утрам с северо-востока узкой долины и залетавшим во все гостиничные окна с этой стороны, чуть распахнуло незапертую дверь номера, но семейство, увлечённое страстным разговором, не замечало сквозняка.
     – Обойдёмся без них, – говорила Вера. – Не нравятся мне они. И маме не нравятся.
     – Ну это не их вина. И не их проблема, – насмешливо отвечал ей отец. – Твоей маме трудно понравиться. Она только что вот  с женой командира части повздорила.
     – Да как она посмела назвать меня “милочкой”?! – взвился голос Натальи Николаевны. – Это ты виноват!  Если бы ты не вышел в отставку, ты сейчас бы уже был генералом. Тогда бы она не посмела бы так ко мне обращаться. “Ми-илочка”, – передразнила Наталья Николаевна оскорбившую её столь вольным обращением местную командиршу. – Я ей ещё покажу “милочку”, до конца дней своих она отсюда не выберется. Я её научу манерам...
     – Вот так мы и общаемся с людьми, – опять же насмешливо констатировал Николай Фёдорович. – Ну а тебе, Вера, почему эти ребята не нравятся? Чем они тебе не угодили?
     – Ничем. Пошлые какие-то. Разговоры в машине вели дурацкие – это при девушке заниматься нелепыми воспоминаниями и говорить о политике!..
     Арсений с Виталием поняли, что речь идёт о них. Они сначала недоумённо переглянулись, потом тихо засмеялись и стали слушать внимательно высказывания о себе, чтобы понять, как же им теперь общаться со столь строгим в оценке людей семейством. Вернее, с мадам и с её дочерью, откровенно уничижавших недавних своих спутников. По мере развития разговора они то улыбались, то переглядывались и смущались, не зная, что делать: Турсун ещё не закончила уборку, а для улицы, чтобы пойти прогуляться, они были не одеты, и теперь вынуждены стоять в коридоре и слышать чужие самооткровения.
     – Ты же спала, – удивлённо возразил отец. – А они давно не виделись, почему же им не общаться друг с другом?
     – Я не спала.  Не могла уснуть – живот чуть не лопался от киргизского угощения. А на пастбище я их попросила уехать уже сразу после этого дурацкого обжорства – и куда этим киргизам  столько мяса лезет?! – а они: “Мы не можем сейчас, когда про Манаса поют”. Чепуха какая-то пошлая: и песни их киргизские, и Манас их, и сами они.
     – Они не пошлые. Те, кто интересуется историей и культурой своего народа, Вера, не может быть пошлым, – мягко возразил Николай Фёдорович.
     – Они же не своего народа культурой интересуются, а киргизской, – настаивала на  своём Вера.
     – А  киргизы – разве не наш народ? И если они так хорошо знают киргизов, то им наверняка хорошо известна история России. Не думаешь?
     – Не думаю. О российской культуре они почему-то молчали.
     – А что же ты молчала? Надо было заговорить, вот и увидела бы, что они могут сказать.
     – Что ты пристал к девочке? – возмутилась Наталья Николаевна. – Тебе нравятся мужланы и провинциальные  плебеи, так мы тут при чём?
     – Они не мужланы и не плебеи. И мне нравятся не мужланы, а мужчины. Такие, как эти двое. Они – не предадут, из таких получаются настоящие защитники Родины.
     – Надоел ты со своими “защитниками Родины”, – презрительно заявила Вера. – Ты же не с курсантами академии говоришь, а с дочерью. Или тебе всё равно? Мне не защитники Родины нужны, а мой, собственный защитник.
     Полковник Баранов вдруг увидел и осознал то, что не допускал, не мог допустить. Пренебрежительность, ненависть к отцу, некогда, в младенческие её годы посеянные и со всей тщательностью взращиваемые её матерью, как оказалось, хорошо проросли и заполнили душу девушки. Она уже давно презирала его, отталкивала, демонстрировала чуждость его мировоззрения. И использовала его, когда нуждалась в деньгах, когда  устраивалась учиться, когда хотела что-нибудь обрести.
     Среда и родственники – по большей части, родственницы: бабушка и тёти – вырастили в ней типичную паучиху, для которой мужчина является лишь пауком-носителем потенции и белка. Когда надобность в нём как в мужчине исчезает, его можно съесть. А потом, “скорбно” попереживав утрату, заняться поисками нового, более энергичного,  более...  съедобного...  Роль мужчин к роли поставщиков удовольствий под наблюдением нянечек и опекунш свелась у Веры давно, ещё к четырнадцати-пятнадцати годам, так что менять своё отношение Женщины к мужикам она не собиралась. И уже не смогла бы, даже если бы влюбилась всерьёз и надолго...
     А сейчас, после событий на джайлоо, где её “унизили” мужчины, она  объединяла ненависть к отцу с неприязнью ко всем мужчинам. Об участии же в специально для неё устроенном унизительном спектакле женщины, Ларисы Викторовны, и о её коварстве Вера “не вспоминала”. Или, если уж не скрывать от себя, помнила как о полезном приёме, которым можно будет при случае воспользоваться: женщина должна уметь постоять за себя.
     – Тот, кто не способен защитить Родину, не сможет защитить и тебя, – дрогнувшим голосом, но сохраняя в нём мягкость, проговорил полковник. – К тому же, трудно защищать девушку, не способную саму за себя постоять.
     Вера ответила не сразу, когда же заговорила, голос её прозвучал несколько растерянно и она сказала первое, что пришло на ум:
     – Пусть в “Зои  Космодемьянские” фанатички записываются, это не для нормальных девушек...
     – О  чём  ты? – удивился Николай Фёдорович. – Кстати, на фронтах в войну служило больше восьмисот тысяч женщин,  девушек. И десятки миллионов работали для фронта в тылу. Но я имел в виду другое...
     – Ты заговариваешься, – по-прежнему, не скрывая раздражения, вступилась за дочь Наталья Николаевна. – И Вера права: мужчина обязан прежде всего о своей жене и о  семье  позаботиться. Ты без отца рос, вот и не знаешь, чем должен заниматься настоящий мужчина. И мать свою, как и отец твой, покинул пораньше – всё о себе думаешь.
     – Да, ты права, отец покинул нас: и сыновей своих – меня и братца маленького, – и мать нашу... Когда раненным, под Сталинградом, в танке горел, тогда он и покинул нас.
     – А кто его заставлял идти на фронт? На “броне” же был! Мой отец тоже защищал страну, грудь в орденах, а о семье не забывал, сумел обеспечить нам нормальную жизнь.
     – Твой отец на тыловых работах расстреливал беременных женщин, там он и заботился о своей семье, о её “нормальной жизни”.
     – Что-о?! – вскричала Наталья Николаевна сначала наполненным ужасом, затем вдруг осипшим голосом. – Откуда ты?..  Да как ты смеешь?!. Как ты смеешь такое говорить об отце?!.
Женщина и мать, она не могла поверить в возможность такой чудовищности вообще, а тем более, что расстрелами занимался её родной отец. Что он сам стрелял в беременных женщин, убивая тем самым и зародившееся чадо.
     – Я знаю это от него самого: в минуту пьяного озлобления на правительство он рассказывал мне.
     – Он не мог такое сказать... Не смей!.. Почему ты не остановил его,  почему ты слушал его?.. Это неправда! Слышишь?! Вера, не верь ему, он лжёт! Такого!.. Быть такого не могло!..
     – Это правда, –  жёстко прервал полковник жёнин поток, очищающий отца. – Такого о себе лгать никто не будет, а я после проверил...
     – Как ты посмел проверять моего отца?!  Ты мерзкий  шпион, ты ничтожество...
     – Я проверял не службу Николая Ивановича, твоего отца, а вообще возможность таких событий.
     – И что?..
     – В самом деле, Наташа, в войну расстреливали тех женщин, что становились беременными  на  мобилизационных  работах.  Так сказать, “за симуляцию”... И твоему отцу приходилось делать это – он служил в тех самых частях...
     – Замолчи, мне не нужны твои оправдания, – вдруг, без переходов становясь той самой собой, какой была всю жизнь, какой сделали её отец и мать. – А тем сучкам надо было не о себе заботиться, когда весь народ страдал, а о стране.
     – Ну да, ведь ваша семья страдала так же, как и “весь народ страдал”! Или, может, больше? А о стране надо заботиться так, как ты подготовила нашу дочь? Так, как заботился твой отец, таща в дом всё ценное, что отбирал у жертв?
     – Я тебя ненавижу. И не смей называть Веру своей дочерью: она не твоя, она моя дочь!
     – Ты меня ненавидишь уже двадцать лет.
     – Да, я тебя ненавижу. Ты обманул меня. Я уйду от тебя... Мы уйдём от тебя...
     Турсун вышла из номера, кивнула Виталию: “Байке, можно заходить”. Молодые люди поспешили к себе, чтобы не слышать более самообличения семьи Барановых.быстро надели на себя одежду для выхода в свет нарынского общества и так же быстро, чуть не бегом покинули гостиницу.

     – Да-а, мадам – хуже ядерной войны, – саркастически проговорил Виталий, как только они с Арсением вышли на улицу. – Это жена офицера?..  Странно. Здесь таких стервозных пока не довелось встретить, хотя  в Нарыне немало офицерских семей, а здешние русские женщины в основном-то и есть жёны офицеров. Впрочем, может, это мне просто “не повезло” встретить таких или от того, что мы все здесь провинциалы?
     – Мадам Баранова, как ты её называешь, никогда не была женой офицера, – возразил ему Арсений.
     – А кем же она была всё это время?
     – Офицершей. Что смотришь? Суть не улавливаешь? Она была лейтенантшей, старлейкой,  капитаншей... Пожалуй, лейтенантшей она тоже не была, а сразу стала...
     – Капитаншей, – подсказал сзади полковник Баранов Арсению, призадумавшемуся было над “званием” Натальи  Николаевны, и пояснил: – Мне пришлось побывать в разных точках Земли, где много стреляют, а там офицеры в званиях растут быстрее, чем в мирных условиях службы.
     Он увидел братьев ещё выходящими из  гостиницы, поспешил за ними, а когда догнал,  оказался в их положении – невольно подслушивающего. Увидев, как братья вздрогнули и,  растерянно обернулись к нему, он понял, что смутил их своим внезапным появлением и с горькой усмешкой произнёс:
     – Вольно  ж вам было подслушивать чужие разговоры и обсуждать чьи-то проблемы.
     – Извините нас, Николай Фёдорович, – сделав головной поклон, стал извиняться Арсений, в то время как Виталий с неопределённой миной чему-то ухмылялся, – мы там оказались вынужденными слушателями вашей семейной беседы...
     – Не извиняйтесь, пожалуйста, – перебил его Баранов. – Похоже, вся гостиница  была вынужденной слушательницей – слишком бурно мы вели себя. А вы тем более имеете право сейчас говорить о  нас, что, очевидно, слышали и нашу семейную оценку, данную вам. Верно?..
     Собеседники не ответили, только улыбнулись. Баранов, сжав их руки у локтей, сказал:
     – За свою семью и за себя прошу у вас прощения. И прошу вас позволить мне  пригласить  вас  в ресторан – говорят здесь есть такое заведение.  К тому же теперь моя очередь вас угощать, чтобы отблагодарить вас за горный праздник.
     – Спасибо, Николай Фёдорович, мы как раз туда и шли пообедать, – ответил ему Виталий. – Ресторан наш, конечно, только называется рестораном... Он даже не похож на настоящий ресторан – ни музыки, ни интима. Но вкусно поесть и выпить там можно. И официантки обслуживают... В меру своих способностей...
     – Но поговорить там можно?
     – Вполне. Он, как правило, полупустой, да ещё в это время. А нарынцы – народ хоть и любопытный, вроде детей, – но подслушивать себе не позволяют.
     – Ну что ж, тогда ведите нас и, попутно, покажите нам красоты своего города.
     – А вот с этим проблем: ресторан недалеко, а все красоты города размещены на пространстве в семисот метров по ширине и в одиннадцать километров в длину. На трёх продольных улицах, из которых одна лишь центральная тянется через весь город. Сейчас,  впереди перед нами, вы можете видеть панораму гор, что встают прямо из-за последних домов крайней улицы. А за домами третьей улицы, что за нашей спиной, шумит река Нарын над которой возвышаются чапы - так здесь называются голые, без растительности и камней горы. Если будет желание, после обеда мы можем пройтись и вверх и вниз. Или проехаться на маршрутном такси: оно ходит от одного конца города до другого – до аэродрома.
     – У вас и аэродром есть? – съехидничал Арсений.
     – А как же?! – откровенно удивился Виталий вопросу друга. – Чабаны с отарами на чём, думаешь, в горы отправляются? Думаешь на лошадях и на машинах? Не-ет, только на самолётах...
     – Брехун, – констатировал Арсений, чем заставил Баранова отвлечься от горьких мыслей и улыбнуться.
     – Вы всегда так общаетесь? – спросил  Николай  Фёдорович обоих.
     – А с ним иначе нельзя, он над всем подсмеивается, – выдал Арсений справку на Виталия.
     – Человеку со стороны ты, конечно, кажешься шибко мудрым, серьёзным, так что вали всё на меня... пока тебя не раскусили, – отплатил ему Виталий.
     Баранов засмеялся. Арсений, указывая на появившееся перед ними одноэтажное  здание с вывеской “Ресторан “Нарын””, остановился и спросил:
     – Это и есть искомое нами чревоугодное заведение? М-да, не “Троянда”...
     – Кто такая твоя Троянда? Твоя любимая нимфа? Или, может быть, что такое она?  Например, кабак в Трое? – полюбопытствовал Виталий.
     – В Трое не был, и что там имелось из общепита – не знаю; с нимфами не знаком... А “Троянда” – ресторан в Донецке. Я в нём отмечаю день заработной платы и юбилеи страны.
     – А фрунзенские ты уже забыл, что сразу о “Троянде” заговорил? Кстати, что оно такое означает – это шикарное  словечко “троянда”?
     – Нет, фрунзенские не забыл, просто рефлекс сравнения с более близким душе. А троянда – это роза, цветок такой, если ты понимаешь о чём я говорю.  Донецк – город роз:  все его площади ими украшены, даже территории некоторых заводов.
     – Ну, у нас в Нарыне тоже роза имеется – роза ветров1. Причём она только двух направлениях благоухает: ночью – на север, а днём – в южную сторону.
     –  Это всё, что ты знаешь о розах?
     –  Других роз в Нарыне я не видел. Разве что старую татарку с таким именем...
     – А официанток в вашем “Нарыне” как зовут? Тоже какими-нибудь цветочными именами?
     – Ага, почти угадал: одну зовут Айгуль, другую – Айсалкын.
     Баранов, отдыхая душой в легковозникающем  трёпе братьев, поинтересовался:
     – А что значат их имена?
     – Айгуль – лунный цветок, Айсалкын – лунная прохлада. Или ветерок, – каждый по своему может воспринять это сочетание.
     – Красиво. И кто же нас будет обслуживать?
     – Сядем за столик Айсалкын: я ей как-то вернул лишнюю сдачу – бывают же и у них обратные “ошибки”,– с тех пор она меня уважает и всегда хорошо обслуживает.
     – В дни твоей зарплаты, – понимающе кивнул головой Арсений.
     – В дни вспышек моей гурманной изысканности, – важно уточнил Виталий. – Ладно, коль уж вы решились на кухню нарынского ресторана, так нечего стоять, пошли.

     Зал ресторана встретил их тишиной и пустотой. Лишь один столик был накрыт – в том же ряду, который Виталий избрал для своей компании. Остальные столы, сервированные общепитовски узаконенным набором минеральных вод, светили нетронутой белизной скатертей с салфетками. Накрытый стол кормил и поил четвёрку русских. Один из них, сидевший лицом к входу, увидел Виталия, широко улыбнулся и приветственно поднял обе руки сразу. Виталий ответил тем же жестом, своей улыбкой и репликой: “Приветствую, Владимир. Ты ещё не уехал?”
     То был майор из республиканского Министерства внутренних дел. Некоторое время – до последней поездки Виталия во Фрунзе – они делили номер и выясняли, кого из милицейской среды имеют в общих друзьях и приятелях. Майор, вселившись, сходу попросил временного сожителя быть с ним в общении попроще и обходиться без лишних атрибутов. И сразу, узнав лишь, кто его сосед и какое у того отношение к милиции, стал рассказывать о себе. До недавнего времени он был на оперативной работе - о чём говорил с удовольствием. И с огорчением: однажды на задержании получил преступный удар по затылку, из-за которого его после долгого лечения списали с оперативной службы на бумажную. Будучи сам здоровяком, в каждом человеке он ценил прежде всего физическое тело, остальное – потом. И в Виталии он оценил шею. “У тебя шея как у быка…” – несколько раз за пару часов их знакомства повторил Владимир, на что Виталий,  не считавший себя могучей силой, всякий раз добавлял: “...хвост”...
     Сидевшие рядом с майором его сотрапезники обернулись и кивнули головами: в них Виталий узнал местных правоохранителей – следователя из прокуратуры и двух  следователей из областной милиции. Майор приглашающе махнул рукой, но Виталий отказался:    
– Спасибо, мы тут, своей компанией.
     Заказ делал полковник. Выбрав блюда из меню, на треть откорректированного  рекомендациями Айсалкын, он некоторое время молча оглядывал оформление зала,  решая, что сказать начинающим жизнь людям. Взял бутылку с минеральной водой нарынских источников, повертел, изучил содержимое их – не из потребности пить, а чтобы не сидеть  без  дела  за  пустым  столом  –  налил  воду  в  стаканы.  Молодые  люди,
________________
1  Роза  ветров – графическое изображение направлений ветра (суточных, месячных, годовых).

приняв  полковничье  застольное  старшинство  и  уважая  гостя, также молчали.  Арсений осматривался и осваивался, Виталий приценивался к обоим, исследуя прежнего и нового  для него Арсения и неожиданно вошедшего в его судьбу московского полковника, который, оказывается, тоже может страдать.
     – Несколько лет я провёл в локальных войнах, – заговорил Николай Фёдорович, без вступления продолжая их уличный разговор. Внезапностью речи и темы он заставил спутников, непроизвольно вздрогнув, включиться всем своим вниманием в повествование и в содержание того, что намеревался им поведать. – Воевал. Из одного региона перемещался в другой, из одной войны – в другой конфликт. И всё это время – почти без отпусков...  Когда после серьёзного ранения наконец остановился и вышел в длительный отпуск – по здоровью и по... служебному положению, – а затем продолжил службу уже в Союзе, поступив в академию имени Фрунзе, жизнь в мирной стране показалась мне и прекрасной и такой простой, лёгкой, что думалось, будто всё подвластно мне, всё смогу. Мимоходом решал чьи-то проблемы, помогал деньгами – накопил за годы, – легко вписывался в компании... Тут и появилась на моём пути Наталья Николаевна, яркая женщина с неуёмными желаниями. Она была необходима мне, потому что доставляла  удовольствие и радость бесконечными “хочу!”. А у меня была потребность и возможность удовлетворять их. И чем больше она хотела, тем веселее мне становилось. Свадьба скоро состоялась. Молодая жена моя не стеснялась – и сейчас не стесняется – в проявлении и  в усовершенствовании своих желаний, а я стремился их предугадать и сделать лучше и больше, чем она хотела. Только немного удивляло и огорчало – сначала, потом причина стала понятной, – то, что все потребности Натальи Николаевны сводились к обретению вещей, к увеселениям, к цветам, к блеску жизни и волн морских... К обладанию мужем – военным, на парадном кителе которого сверкает золото наград, и впереди у которого лишь ослепительная карьера в Московском округе...
Откровения полковника прервали каблучки официантки, подходившей к ним с тяжёлым подносом, заполненным блюдами, графином с коньяком и бокалами. Николай Фёдорович поблагодарил её за быстроту и уважительность обслуживания, разлил коньяк по бокалам, поднял свой, задумчиво повертел и сказал, переводя взгляд с одного своего слушателя на другого:
     – Я очень вам, ребята, признателен и благодарен за то, что вы сейчас со мною. – Полковник посмотрел в пронзительные глаза Арсения, кивнул ему: уловив огоньки в прищуренных очах Виталия, усмехнулся: – Мы прибыли сюда немного неудачно, если можно так выразиться: брату позавчера пришлось уехать на заставу, вернётся через три дня; а вчера утром из Алма-Аты пришла телеграмма его жене о смерти её отца, и она уехала вместе с детьми. Так что, учитывая ещё и семейный разрыв, я бы попросту  прозябал здесь, если бы не вы. Вот за это, за то, что вы в некотором роде, сами пострадав от моей жены, – Баранов улыбнулся Виталию, притушившему блеск очей своих, – позволили мне поделиться с вами, и за те ваши  виртуозные номера на горной арене я благодарю вас, Виталий Тимофеевич, и вас, Арсений Тимофеевич. И, обещая быть не слишком назойливым, хочу напроситься к вам в компанию, если моя персона не испортит ваши планы.
     – У нас, Николай Фёдорович, очень много планов, – медленно и так намекающе заговорил Виталий, что Арсений собрался уже было локтем в бок упрекнуть его в невежливости. – Но все они в силу своей малозначимости могут подвинуться и вообще уступить место одному, а именно: продолжению ознакомления гостей Нарынграда с его  достопримечательностями. Просто обожаю показывать свои киргизские города москвичам и донбассцам. Если вы не против такого гида и...
     – Понятно, многоуважаемый киргиз и гид. – Подняв руку, Арсений остановил поток краснобайства. – Мы принимаем вас и постараемся не очень огорчать вашу персону проявлениями невнимания и варварства. Николай Фёдорович, спасибо вам за ваше доверие к нам. Пусть наш Тянь-Шань поможет вам в ваших делах.
     – Будьте всё же счастливы, Николай Фёдорович, – предложил Виталий.
     – Будьте и вы счастливы, – ответил Баранов под звон соприкоснувшихся бокалов.
     Одним глотком вбросив в себя первую порцию жидкости, Виталий поморщился и поторопился заесть напиток салатом.
     – Вам не нравится коньяк? – спросил его Баранов, неспешно отпивая из бокала и оценивая вкус нового для себя киргизского коньяка.
     – Мне не нравится всё спиртное, – ответствовал Виталий – Но в хорошей компании немного выпить могу. Остальное за меня употребит мой братец – он, смотрю, так привык по “Трояндам” бродить, что без вина и есть не станет.
     Арсений молча улыбнулся и, как и полковник, не спеша, маленькими глотками выпил свой коньяк, а потом так же медленно стал ковырять в тарелке капусту с помидорами.  После обильного угощения в горах он ещё не успел проголодаться до такой степени, чтобы всерьёз заниматься кулинарией ресторана.
     Разговор, прерванный обслуживанием, несколько притушился первыми тостами  и легкомысленным трепом Виталия. Но возврат к нему был неизбежен – тема, сугубо личная, однако втянувшая в себя и пробудившая чувства не только самого полковника, но и Арсения с Виталием, едва только стала раскрываться и оставленной в недосказанности быть не могла. Баранову разговор был необходим: не только из приличия – хотя в других условиях это было бы вполне достаточным основанием – пригласил он своих спутников в ресторан. Николаю Фёдоровичу нужен был выход чувств и эмоций, бурной волной поднявшихся в нём. Это Николай Фёдорович выразил откровенно:
     – Я  хочу ещё раз поблагодарить вас – и вместе с тем попросить у вас прощения – за то, что вы позволяете мне излить себя перед вами. Брату своему я, пожалуй, не смогу всё это рассказать, а вам рассказывается легко.
     – Как  случайным  попутчикам  в поезде, – без насмешливости улыбнулся Виталий.
     Полковник оценил это и уточнил:
     – Вероятно вы, Виталий Тимофеевич, правы – мы случайно встретились и вскоре пути наши разойдутся. Это с одной стороны. А с другой... Я, вообще-то, никогда никому не исповедуюсь, но вам другое дело. Вам самим пришлось стать участниками моей драмы. А то, как вы защитили честь россиян в горах, в среде своих киргизских земляков, даёт уверенность, что и моя честь для вас не будет ничтожной. К тому же, думаю, вам в какой-то мере пригодится мой опыт. Хотя бы для  того, чтобы суметь избежать конфликта со своими детьми.
     Полковник помолчал и обратился к Арсению:
     – Если я правильно понял,  Арсений Тимофеевич, вы были женаты. Можно ли узнать, что послужило причиной разрыва?
     Арсений тоже не любил исповедоваться, но на откровенность доверившегося собеседника надо было отвечать своей откровенностью. Да и вопрос не обязывал  раскрывать всё – просто Баранов решил показать параллельность в их судьбах. Потому ответил Арсений коротко:
     – Не знаю, чем моя личность привлекла бывшую мою супругу и что надеялась она от меня получить, но вскоре после брака оказалось, что я не в состоянии стать величиной мирового уровня – в смысле работы в дипломатическом корпусе; не интересуюсь брызгами морских волн и в среде актёров не имею знакомств. Детей иметь ей не хотелось, а я, со своей стороны, без детей тоже не поторопился создать быт, достойный донецкой интеллигенции. Всё… Спустя несколько месяцев мой кораблик семейной идиллии безвозвратно затонул.
     Баранов улыбнулся.
     – А что вас привлекло в вашей бывшей  супруге? – спросил он, не давая собеседнику остыть.
     Арсений задумался, нахмурился. Он не любил расставаться ни с кем. С женщиной же,  посланной ему судьбой, тем более. Перечисляя причины развода, сам он не очень-то был  уверен  в  том, что именно они явились основой размолвок: нечто большее должно было существовать, чего он не знал, но что и прервало его семейную жизнь. Его жена ему была всё ещё нужна, в ней он видел идеал – не женщины, не человека, – идеал жизни, её целесообразность.
     – Наверное, она нужна мне была, чтобы я мог совершенствоваться, что-то творить, к чему-то стремиться...
     – “И муравей создал себе богиню по образу и духу своему”1,– процитировал Виталий стих из песни Булата Окуджавы.
     – Молодец, – похвалил его Арсений.
     Баранов подхватил:
     – Совершенно верно, Виталий Тимофеевич. Каждый мужчина, подобно “Московскому муравью” создаёт себе богиню. И вам предстоит пройти тот же путь. Ваш брат уже испытал его, но я надеюсь, что когда-нибудь он не просто встретит на своём пути ту женщину, для которой станет источником удовольствий, но именно создаст её себе такой,  что пойдёт с ним по всей его жизни. И вам желаю того же.
     – У  вас с Натальей Николаевной так же было, то есть она шла с вами по вашей жизни? – спросил Виталий.
     – Нет, Виталий Тимофеевич, не так. Она шла. Но не со мной, а за моими возможностями... Я уже говорил вам, что радовался всем её желаниям иметь, не замечая,  что ничего другого у  неё просто  не существует.  А когда заметил...  – Николай Фёдорович остановился, вспоминая, и Виталий снова спросил:
     – Почему же вы не разошлись?
     – Потому же, Виталий Тимофеевич, что и брата вашего до сих пор волнует. Мужчина, создав себе богиню, становится её рабом. Мы нуждаемся в женщине, чтобы, как вы, Арсений Тимофеевич, верно отметили, самосовершенствоваться в служении женщине. Без неё мы ничего бы не стали делать, а для неё готовы на любой риск. Это если женщина умеет принимать то, что мы ей  даём и умеет благодарить за полученное. А если не умеет, как в моём случае, мы всё равно не можем её бросить – такова наша генетика. К тому же дети...  Которых мы любим и для которых отдаём свои жизни, но которые – как оказывается, – являются у наших жён средством нашего порабощения. Но позвольте, я  как-то по порядку поведаю... Моя идиллия продолжалась два года – до окончания  академии, до получения назначения. Мне было предложено на выбор несколько мест, в том числе и Московский округ… Я выбрал приграничный. Кавказ. Наталья Николаевна сначала наотрез отказалась ехать в глушь из столицы. Два года прожила у своих родителей. Даже писем не писала. Потом ей пришлось приехать.

Наталья Николаевна зашла в комнату, когда в ней находился только Арсений.
     – Добрый  вечер,  Арсений Тимофеевич, – сказала она, очень любезно улыбаясь. И не ожидая ответа, продолжила: – Я пришла поблагодарить вас за ваш  рыцарский поступок и пригласить на прогулку по городу со мной и с моей дочерью.
     Она выделила слова “моей” и “дочерью”. Арсений заметил это и обратил внимание на то, что Наталья Николаевна следит за его реакцией на это намеренное выделение.
     – Спасибо вам, Наталья Николаевна, за ваше внимание к моим поступкам, – поклонился  Арсений  визитёрше, –  но  я  о  них  не  думаю  как  о  рыцарских.  Во всяком случае в том, о котором вы говорите и по отношению... – Не завершив предложения с ясно ожидаемым окончанием, он остановился. Но тут же, чтобы не создавать паузу и не позволить  даме  излить  своё  красноречие,  он перешёл к  другому  пункту  цели  Натальи Николаевниного визита: – И извините меня, пожалуйста, за отказ от чести сопровождать вас с вашей дочерью на прогулке: я устал и ложусь спать.
     – Но ведь ещё только восемь часов! – недовольно удивилась Наталья Николаевна.
_______________
1  Песня Б. Окуджавы “Песня о московском муравье”.


     – Мы с Виталием прошлой ночью не спали, а потом весь день общались и двигались по этому самому городу.
     Объяснение Арсения  убедило Наталью Николаевну в правильности своего намерения:
     – Вот видите, вы уже знаете город. Вы показали его моему мужу, а теперь покажите нам. В номере очень скучно, по радио какая-то дребедень, в коридоре снуют, разговаривают...
     Арсений начал понимать, как Наталья Николаевна мыслит, как она выбирает себе нужного человека и как она “убеждает”. Он ещё раз попытался достучаться до содержимого светской дамы:
     – Наталья Николаевна,  вы не слышите, что я говорю? Я устал, я хочу спать. Если вам хочется погулять, попросите Николая Фёдоровича провожать вас. По-моему, мне даже неуместно быть вашим спутником, когда рядом находится ваш муж.
     – Вы  же слышали весь наш с ним утренний разговор и теперь знаете,  что я намерена с ним расстаться. Мне очень даже хочется, чтобы именно вы были нашим спутником.
     Коротко обдумав слова женщины, Арсений спросил её:
     – Вам будет вполне удобно, если я стану раздеваться ко сну при вас?
     – А вы это сделаете? – кокетливо удивилась Наталья Николаевна.
     Не отвечая, Арсений снял с себя рубашку и подошёл к умывальнику. Наталья Николаевна не была сконфужена, она откровенно изучала торс бывшего строительного рабочего. Зато был удивлён Виталий, вернувшийся в комнату в этот живописный  момент.  Настолько удивлён, что не нашёл ничего лучшего, как спросить:
     – Наталья Николаевна будет спать с нами? Арсений, ты что, берёшь её к себе в постель? Ну и вкус у тебя. По мне, так ни она, ни её доченька...
     Не договорив, он, нагло глядя в глаза женщины, стал расстёгивать брючный ремень.  Лицо Натальи  Николаевны, выражавшее сначала резкий переход от кокетливого удивления к досаде в миг его появления, стало быстро бледнеть, зеленеть и вытягиваться. Вконец натянутая тетива оскорблённого достоинства Натальи Николаевны с визгом сорвалась:
      – Хам! – крикнула издёрганная женщина фальцетом Виталию. – А вы...  А вы...  Вы ещё пожалеете... – надрывом пообещала она Арсению и скрылась за дверью.

– Ну, ты брякнул! – воскликнул Арсений, когда Баранова выскочила из номера, и громкий звук её шагов отдалился. – Что это ты?
– Если хочешь, поди, попроси прощения у неё. А я, наконец, отдохну от этих попутчиц.
– Но…
– Никаких “но”. Это ты мне объясни, что за картину я увидел!
– Да просто иначе не мог никак заставить её уйти – она хотела, чтобы я сопровождал её с дочерью на прогулке по городу.
–Что же ты отказался?
– А ты думаешь, что это было бы порядочно по отношению к Николаю Фёдоровичу? Но даже если бы и не это – я просто чертовски устал: поездка в горы, скачки, ночное пиршество, наша экскурсия по Нарыну… Мне этого – уже с избытком. Так что, если бы добавить сюда и Наталью Николаевну с её амбициями…
– Если бы ты знал, как меня она за дорогу достала! Да и доченька её – сам слышал, каково её мнение о нас с тобой.
– Но тебе, всё равно, не следовало пошлить. Для чего ты так ляпнул?
– Просто хотел усилить твою аргументацию, когда понял, что она тебя достаёт. А потом, она уже не под моей опекой, и я могу высказывать ей всё, что думаю о ней в ответ на её стервозное хамство. Ты знаешь, это иногда даже приятно!
– Докатился до мелкой мести?

– Точно. До мелкой, малюсенькой мести. На большее я не способен.
– Уверен? А Бекеш – небось, убил бы его.
– Убил бы, если бы успел. Боорон, пожалуй, быстрее меня забил бы мерзавца.
– Вы друг друга стоите…
– Не буду спорить. Даже, если ты скажешь, что мы с ним одной крови и одного уровня.
Арсений подошёл к другу, положил руки ему на плечи и, всматриваясь в его глаза, сказал:
– Ты сильно изменился, брат. За твоей задиристостью большая глубина. Пожалуй, даже, мудрость.
– Тебе, Арсен, сверху виднее. Давай спать – я тоже вымотался.
– Да уж, если я устал, то ты, действительно, вымотался. И ещё держишься.
 Постучав в дверь, в номер вошел полковник Баранов. Братья переглянулись – не иначе, как Наталья Николаевна потребовала от мужа возмездия для своих оскорбителей, и полковник – так некстати! – станет разбираться.
– Извините, ребята, что зашёл к вам сейчас – вы, я вижу, укладываетесь спать? А мне, после высказывания вами вашей оценки состояния нашей страны, необходимо поговорить с вами – другой возможности может не представиться, – заговорил Николай Фёдорович.
– Всё в порядке, Николай Фёдорович. Мы рады вам и готовы к разговору, – поспешно застёгиваясь, приветливо ответил ему Виталий.
Арсений также быстро надел рубашку и, пригласив полковника к столу, подсел рядом. Виталий устроился по другую сторону от полковника. Оба выжидающе смотрели на старшего человека, с которым их свела дорога и который уже даже вошёл в их судьбы своим соучастием в поездке, в праздничных мероприятиях на джайлоо, своими исповеданием.
– Просто скажу вам, друзья мои,… – позвольте мне вас так называть?
– Вполне, – доброжелательно согласился Виталий.
Арсений с улыбкой кивнул головой. Баранов меж тем оставался серьёзным.
– Благодарю вас за доверие. Так вот, вы меня ошеломили тем, что утверждаете о предстоящей революции, и у меня возникла потребность пообщаться с вами на эту тему основательнее. И ещё. Очень не хотелось бы, чтобы вы оказались диссидентами – вы мне…
Полковник Баранов, по собственному призванию честно исполняя свой воинский долг в своей стране и далеко за её рубежами, был, в общем-то, далёк от участия в политических событиях, хотя с его воинским участием и происходили эти самые события. И оттого реплики Арсения и Виталия о сроках революционных преобразованиях в СССР, предназначенные друг другу и случайно услышанные им, а потом вынужденно раскрытые ему Арсением, показались полковнику настолько несоответствующими реальности, что походили – как ему казалось – на искусственный заговор, не имеющий под собою основы
В стране, в которой в программах партии и на практике утверждалась незыблемость социалистического устройства, в которой всё более централизовались и экономика, и всё управление народным хозяйством, которая распространила своё влияние на половину стран западной Европы, на часть Азии, Африки и даже Америки, абсолютно не было ни условий, ни сил для революционного изменения общественного устройства. Коммунизм – вот что должно было мирным эволюционным образом заменить социалистическую формацию.
Утверждать иное могли только враги. Но службы безопасности социалистического лагеря, административные и идеологические структуры – партийные, комсомольские, пионерские – пресекали всяческое инакомыслие на корню даже в малом. И все боялись не только что-либо негативное говорить о политике партии и правительства, но даже не позволяли себе критиковать действия начальствующего состава предприятий, районов, республик, страны.  А здесь он вдруг услышал речи о революции!..
Как-то опереточно-абсурдно должно было бы это звучать из уст молодых людей, увлёкшихся политикой, если бы… Если бы он, полковник Баранов не имел возможности удостовериться в том, что оба его спутника – люди слова и дела. Надо было разобраться в существе вопроса и разговора, чтобы не составить о них ложного представления – а после всего пережитого вместе, после его собственной исповеди им же Николаю Фёдоровичу совершенно не хотелось. Потому он сразу и заговорил о диссидентстве, как о недостойном этих молодых уже его друзей.
Арсений понял полковника с полуслова. Приподняв над столом руку, он остановил  его наполненную грустью речь.
– Извините, что перебиваю вас, Николай Фёдорович, но за это вы можете быть спокойными – никогда мы с Виталием не станем диссидентами и никогда не предадим ни страну, ни народ.
– Не говоря уж о воинской присяге, – вступил Виталий с поддержкой Арсения, – и о других важных моментах, определяющих наш патриотизм, вы меня и Арсения за дорогу уже узнали, так что можете понять, что стать предателями своих родов, своего народа мы никогда не сможем.
– Что же, в таком случае, определило такое ваше отношение к политическому и экономическому состоянию страны?
– Виталь, я отвечу за нас обоих, хорошо? – спросил брата Арсений.
– Отвечай, у тебя лучше получится, – согласился тот.
– Николай Фёдорович, вы же не думаете, что диссиденты или диссидентство меняют общественное устройство целой страны. По нашему с Виталием мнению, диссиденты – это люди, не нашедшие себе удобного места в своей стране, и оттого они занимаются злопыхательством. Каково бы ни было политическое или экономическое состояние страны, каким бы ни было государство – всё это мы. Это наша Родина. В любой стране есть свои проблемы, и их надо решать изнутри, а не бежать за границу и оттуда оплёвывать за чьи-то деньги свой народ. Так что никакое диссидентство на нас не влияло, когда мы делали анализ и прогноз нашего общественного устройства. Это объективная вещь, которая существует и развивается сама по себе.
– И вы открыли законы развития? Помимо тех, которые открыли Маркс и Ленин?
– Николай Фёдорович, вы говорите об их законах неизбежной последовательной смены исторических формаций – рабовладельчество-феодализм-капитализм-коммунизм?
– А что, вы с ними не согласны? – несколько удивился Баранов.
– Во-первых, мы не согласны с тем, что у нас в стране…
– Подожди, Арсений, – остановил брата Виталий. – Простите, Николай Фёдорович, мы хотим вам сказать откровенно и всё. Не для того, чтобы вовлечь вас в какие-то авантюры – мы сами их избегаем – а потому, что вы пришли к нам для этого. Но хотите ли вы, в самом деле, знать всё? – Увидев, как недоумённо двинул брови Баранов, Виталий пояснил: – Я не оскорбляю вашу ученость своим вопросом, уважаемый Николай Федорович, однако некоторые вещи при всей их значительной очевидности не замечаются большинством людей в силу привычки или воспитания. А когда вещи и процессы  для них высвечиваются, то на душе становится так грустно, что лучше было бы и вовсе ни о чём не знать… И, кроме того, мы должны вам полностью довериться.
Виталий остановился, глянул на Арсения, взглядом спрашивая его о том, что сейчас сказал полковнику. Арсений в согласии кивнул, и братья вместе стали ждать, что скажет их гость и – главное – как он отреагирует.
Николай Фёдорович поочерёдно оглядел своих молодых собеседников, усмехнулся своим мыслям, в которых были и необычайная поездка с неожиданно глубокими беседами, и этот разговор с молодёжью, которая сейчас, здесь в горах, выступает в роли его просветителя, и вполне серьёзно ответил:
– Поскольку терроризм и диверсионная деятельность не входят в список ваших дел, то, несомненно, довериться мне вы можете полностью. Ну, а с тем, что мне станет грустно, я как-нибудь постараюсь справиться.
– В таком случае продолжай, Арсений, – резюмировал Виталий тройственную договорённость.
Однако Арсений не стал сразу продолжать высказывание того, на чём его остановил Виталий, а прежде открыто посмотрел в лицо полковника и тихо произнёс:
– Не совсем так, Николай Фёдорович. Взрывать и разрушать экономику и политическое устройство мы не собираемся – всё произойдёт само собой. Но диверсия… Диверсия предполагается в наших действиях, поскольку мы разрушаем представления и внедрённую идеологию в тех людях, кто приобщается к нам. Вы ведь пришли сюда не как сотрудник КГБ, выявляющий инакомыслие, вы пришли к нам за тем, чтобы понять причины, побудившие нас с Виталием заговорить о сроках революции в СССР. Поэтому я вынужден от себя и от имени своего брата спросить вас ещё раз: готовы ли вы к тому, чтобы до конца понять, а, следовательно, и принять эти причины?
Развитие разговора выходило за пределы того, что ожидал Баранов, когда шёл к молодым людям. Он предполагал простую, почти бытовую форму разговора, в которой получил бы простые разъяснения того, что они имели в виду, говоря о революции, невозможной в СССР. И того, что заставило их, разумных людей, вести опасные разговоры о ней. Но теперь слова и каждая фраза, произнесённые братьями вынуждали его в своих ответах и вопросах также углубляться в небытовой уровень диалога.
– Если причины имеют реальную основу, если они истинные, то я приму их во всей полноте. Но, возможно, мне в силу моего положения известно больше, нежели доступно вам. А потому мы либо придём к тому, о чём вы говорите, либо мне удастся изменить ваше обоснование.
– К сожалению, знание фактов и событий далеко не всегда, и уж вовсе не всем позволяет верно их оценивать. Особенно, когда основополагающие теории либо хромают на обе ноги, либо ещё не выработаны.
– Вы о чём сейчас говорите, Арсений Тимофеевич?
– Попробую объяснить наглядно. Я тут с утра мимоходом покопался в библиотечке уважаемого Виталия и – будто к этому разговору – отметил в некоторых книгах интересные высказывания.
Арсений встал из-за стола и подошёл к гостиничному шкафу. На его двух полках в два ряда стиснуто стояли книги Витальевой библиотечки.– от забавной, полной британского комизма книжки Джерома Клапки Джерома “Трое в одной лодке, не считая собаки” и фантастик Александра Беляева до “Войны и мира” Льва Толстого и “Братьев Карамазовых” Фёдора Достоевского; от классиков марксизма-ленинизма до представителей эллинистической философии, Аристотеля и Секста Эмпирика.
– Братец, пока я копаюсь в твоём собрании книг, ты организуй нам чай, пожалуйста. А то сухая беседа быстро утомляет. Только прежде объясни, будь добр, откуда у тебя такие книги? Я и в просвещённом Донецке не могу найти их в свободной продаже, а ты здесь, смотрю, приобрёл с полдюжины.
Виталий, поднимаясь со своего места, чтобы наполнить чайник водою, усмехнулся:
– Так то ж в “просвещённом” Донецке. В этом, кстати, и дело.
– Не понял! – искренне отреагировал Арсений.
– А что тут не понятного. Вся причина – в плановой экономике государства. Эта тема, Николай Фёдорович, – вдруг, будто бы сменяя тему разговора, обратился Виталий к Баранову, – имеет прямое отношение к нашей беседе. Планово-экономические службы интересуются численностью населения и соответственно распределяют блага в равной мере всем территориям. И не учитывают то, что в горах население не читает русскую литературу. В результате, всё, что быстро раскупается во Фрунзе, в российских и иных, как ты, брат, говоришь, “просвещённых” городах, я могу здесь купить запросто. Тем более, что книги – вещь модная, их там урывают имеющие доступ к товарам, а здесь книги не в почёте.
– Планирование – не моя тема, так что глубоко её исследовать не приходится. Но кое-что мне знакомо из практики по моей прежней службе,– ответил Николай Фёдорович на обращение к нему Виталия. – Согласен, что далеко не всё, что требуется по реальным условиям, включается в планы снабжения. И мне для части далеко не всё доводилось получать. Моим тыловикам приходилось “выбивать” и выторговывать необходимое.
– Вот об этом мы тоже поговорим, – пообещал ему Виталий, наливая в чайник воду из графина. – Вы тут без меня поговорите, я в буфет спущусь. А то к чаю у нас ничего нет.
Когда Виталий спустился на первый этаж и подошёл к буфету, тот уже закрывался. Уставшие продавцы подсчитывали выручку за смену и на нового посетителя покосились недовольно. Однако покупатель попросил бутылку коньяка, стоившую шесть рублей, и буфетчицы перестали на него обижаться. К коньяку Виталий взял кусок холодного варёного мяса, хлеба, печенья, конфет. Поскольку очереди не было, вернулся он в номер быстро.
– И какую политическую платформу вы разобрали за время моего отсутствия? Какие мысли произвели? – с порога весело спросил он собеседников.
– Ты ходишь быстрее, чем рождаются мысли, – в тон ему ответил Арсений.  – Что это ты принёс? Киргизский коньяк? Ты же не пьёшь.
– Моё непитиё не может ограничить моё гостеприимство. К тому же мы ведь не на пастбище, так что коньяк пить будем, как положено его пить. А “Кыргыз коньягы” стоит того, чтобы усугубить его немножко. Нарежь-ка мясо, а я посуду приготовлю. – Углядев, складывая покупки на стол,  в руках Баранова раскрытую книгу Стаднюка “Война” из своего собрания, спросил: – Что это вы у Стаднюка изыскали?


(Глава не завершена, продолжение следует)