Змеиный остров

 Часть 1
- Не знаю, что из него получится. Каждый раз, когда приезжаю домой, слушаю рассказы матери, про то, что и как. И из всего получается, что он какой-то больно нежный у нас. Все книжки какие-то читает. С мальчишками играть не ходит. В бассейн – я настоял – сходил два раза, заболел воспалением легких и так болел, что чуть было не остался на второй год. Просто барышня кисейная, а не пацан.
- Может чаще приезжать надо домой?  - Сергей хмыкнул в бороду, и между друзьями установилась неловкая пауза. Упреков в долгих командировках полярники не принимали, и было обычным делом деликатно умалчивать, о том, как живут и чем занимаются в их отсутствие дети и особенно жены. Сергей первый нарушил тишину.  - Знаешь, я тоже без отца рос, но нас таких много было после войны, а сейчас мирное время. Ты здесь сам по себе, он там сам… Ты повнимательнее понаблюдал бы за сыном. Я один вечер у вас гостил, и то много чего заметил. Например, что у Димы на стене пиратский корабль нарисован. Между прочим, хорошо. Стивенсон на полке.  И вообще твой нежный мальчик планирует стать капитаном, ты у него спроси. 
На этом месте Николай так резко сел на койке, что ударился макушкой о вторую полку. На полке заворчали.
- Я, честно говоря, считал, что как максимум учителем литературы. Что он много читает, это я заметил. Но про капитана в первый раз слышу.
Ему вдруг показалось, что спутанный и колючий комок у него в сердце вдруг стал раскучиваться в  тонкую шерстяную ниточку, и ему хотелось, ухватившись за край, вытянуть ее, сколько можно было  наружу. Накинув ватник, Николай вышел покурить. Метель выла и плясала бешеный танец за стенами содрогающегося вагончика, ветер захлебывался свободой и, разгоняясь по бескрайним просторам неосвоенной и низенькой местности, яростно трепал неожиданное препятствие на своём пути в виде научно-исследовательской базы крайнего севера.
Николай любил север.  На первую свою вахту собирался как на войну, тщательно готовился и в душе робел. А потом привык, втянулся и ощутил какой-то особенный вкус и душевный комфорт в этом.  Когда в первый раз его перебрасывали вертолетом на базу из ветхого аэропорта города Воркуты, не слишком надежный вид полой жужжащей букашки, в которой сидишь на лавке среди горы сваленного в кучу оборудования и личных вещей работяг, его удивил и расстроил. Внизу простиралась коричневая бескрайняя степь, с редкими островками юрт и оленей, и сложно было предположить, какая она на ощупь - тундра?
Оказалась живая, мягкая и прогибающаяся под ногами, а сверху казалась глиной. Обвыкнувшись, он рассмотрел ее и почувствовал совершенно особенную северную атмосферу. Ее невозможно было спутать ни с чем. Он понял, за что любят север. Объяснить оказалось очень сложно даже самому себе. Там он почувствовал, как время - медленное и тягучее, как полярные мелководные речки - неслышно и неспешно течет сквозь, не качая, не отвлекая. Бесконечная медленная песенка. Там все было настоящее - ничего лишнего, никакого налета пошлости, бутафорского украшения действительности. Все строго обоснованное, натуральное, теплое, устойчивое, надежное – и люди, и вещи. Перед безжалостной суровостью природы ничто не имеет возможности обрастать фальшивками. Север для него - это были покой, гармония, красота и его важная и ответственная работа. Николай чувствовал себя на своем месте здесь, и некоторые из его заездов на вахту доходили до полугода.
***
Дима рос слабым и мнительным мальчиком. Нередко происходящие у него события вызывали в отце удивление и досаду, и, в глубине души, неловкость и даже стыд за отпрыска. Его мальчик должен был быть крепышом, отличником, лучшим футболистом во дворе, расти спокойным и уверенным в себе мужчиной, каким был он сам когда-то, но Дима был совсем другим.
Со школой у него не ладилось. Накануне поступления в первый класс, сын полез на высокую березу во дворе их дома, и упал с нее, сломав руку в трех местах, что само по себе было оценено Николаем как возмутительная глупость и безответственность. Первый класс был отложен на год. Рука срослась не совсем удачно. Мать с больным чадом возилась как с грудным ребенком, еще больше раздражая отца.
Потом он приволок домой раненную лису. Лиса, копающаяся в мусорке во дворе, была застигнута рано утром дворником врасплох, запуталась в мусоре, поэтому бежать уже не могла. От испуга она переломала лапы и об битое стекло все изрезала. Дворник несколько раз хорошенько ее приложил лопатой и оставил подыхать на куче. Дима пошел выносить мусор и обнаружил грязное побитое животное. Несмотря на протест матери, лиса поселилась в их маленькой двушке на полных правах. Дима, уже просвещённый в вопросах переломов, поставил шины из веток, перебинтовывал и лечил, выкармливал и отхаживал спасенную лисицу. Мать возмущалась, что животное – не игрушка, и сама побаивалась, и вечером старалась реже заходить в димину комнату, где, фосфоресцируя зелеными злыми глазами, беспокойными кругами как по клетке ходила лесная красавица, уже вполне окрепшая. Потом Дима решил надеть на лису ошейник и вывести ее гулять во двор. Испуганная хищница вцепилась в руки спасителя, в результате чего Дима оказался в травмпункте, всего через несколько недель, после того, как сняли гипс. Лисица была изгнана из диминого плена, а мать разразилась истерикой со слезами, из которой выходило, что нельзя никому доверять, что он полный глупыш, и что у мамы нет уже никаких сил. Дима, стоял, нитками свесив с плеч перебинтованные руки, с потерянным взглядом, оцепеневший, и не мог ничего чувствовать и ни о чем думать. Когда мама, в апофеозе своей речи со стоном схватила его и прижала к себе, камень у него в желудке покатился, покатился, покатился вверх, и его вырвало на маму, на диван, и на новый ковер, купленный у спекулянтов на прошлую папину выручку с вахты.
Потом началась школа. В школе на любое критическое замечание строгой учительницы Дима впадал в меланхолическую апатию, и больше ничего не мог и не хотел учить. Утром мама отводила его на занятия сначала зареванного и несчастного, потом притихшего и подавленного. Недолгое просветление наступило, когда со второго класса к ним пришла красавица-хохотушка Кристина Ивановна, в первый год после института.  Кристина Ивановна никого не критиковала, ни за что не ругала и вообще детьми не особо интересовалась. Кристине Ивановне ухажер таскал красные розы с длинными ножками прямо на уроки, она сияла и любила весь мир. Дима влюбленными глазами с нежностью смотрел на нее с третьей парты, и, хотя учиться лучше не стал, в школу ходил без скандалов. После летних каникул, Кристина Ивановна ушла в отпуск по уходу за ребенком и исчезла из диминой жизни навсегда.
Неразговорчивый и замкнутый Дима не вызывал интереса и симпатии одноклассников, которых сам он побаивался и чурался.
Особенно сложно складывались отношения с учительницей математики, коренастой, язвительной и деспотичной женщиной, назначенной их классной руководительницей в пятом классе. Раиса Афанасьевна считала учеников кем-то вроде преступников на зоне, которых можно и должно давить для их же собственного блага, чтобы ни мысли дурные в голову не лезли, ни дисциплину не нарушали, ни резких движений не совершали.
Рассеянный Дима умудрялся забывать тетради с выполненным домашним заданием дома, учебник, или решить пару задачек, записанных строчкой ниже в дневнике, а иногда мог замечтаться на уроке и совершенно не слышать окрика; и тогда Раиса Афанасьевна приближалась к нему вплотную, опиралась жесткими руками на парту, и замерший Дима ощущал ее несвежее дыхание, и ядовитый голос,  выходивший из скривленных в презрении губ. Сильно упирая на «Вы», она шипела: «Такие, как ВЫ, безалаберные, ничтожные, безответственные личности, недостойны проживать в Советской стране и носить пионерский галстук. Пока ВЫ прожигаете свое время в баловстве, вся страна должна на ВАС работать, чтобы ВЫ могли бездельничать. Таких, как ВЫ, следовало бы сгонять на необитаемые острова, чтобы ВЫ не подавали дурного примера ответственным и трудолюбивым ученикам. Я ВАМ ставлю двойку». Дима вжимался в парту, не смотрел в отвратительное перекошенное злобой лицо и молчал. В одном он был с ней согласен – он очень хотел на необитаемый остров.
***
Единственным пространством, где он чувствовал себя свободно, как только он освоил чтение, стали книги. Он читал толстые тома книг о приключениях, которые только мог найти в детской библиотеке; запоминал целыми страницами содержимое этих книг, с подробным описанием кораблей, морей,  людей и стран. Он любил книги, удивляясь, восхищаясь, и испытывая нежное волнение, каждый раз открывая новую; переворачивал очередную страницу, не забегая вперед, и вчитывался, вдумывался, представлял себе все описанное в действии. И перед ним вставали картины знаменитых литературных путешествий, сражений и побед, экзотических стран, непроходимых лесов и бескрайних морей, героев без страха и упрека и их прекрасных дам, времена мужества, чести и любви.
Мать жалела его, не нагружала ни своими проблемами, коих у нее хватало в отсутствие Николая, ни домашними делами, не бранила за плохую учебу, и одного только желала, чтобы худой и сутуловатый ее трудный ребенок болел реже. Отец вечно отсутствовал, так что погруженный в  мир романтики приключений зачарованный Дима был предоставлен самому себе настолько, насколько хотел.
Освоив отцовский гараж, куда так и не была куплена машина, Дима натащил туда кучи всякого барахла, из которого мастерил то кривенькие макеты бригантин, то картонные доспехи ирландских рыцарей, то индейскую узкую лодку из всего, что можно было найти на улице, склеить клеем или прибить гвоздем. Ничего из этого не получалось доводить до конца. Как только план рушился, Дима терялся, замирал, с досадой бросал начатое, и несколько дней еще в его голове крутились колючими осколками рассыпанные идеи несостоявшихся проектов.
Иногда ему снились сказочные острова, где он сражался с пиратами или сам был пиратом,  ловко взбирался на мачту в сапогах с раструбами и кричал матросам короткие и звучные команды. А то он бывал усатым капитаном с трубкой в зубах, и в его воображении разыгрывались морские сражения, где он всегда побеждал, а потом милостиво отпускал врагов и они дружно спускались в камбуз пить чай с маминым яблочным пирогом.
Потом он пробовал рисовать свои сны, но ничего не получалось до тех пор, пока он не брал карандаш в левую, криво сросшуюся руку. Тогда внутри как будто разжималась стальная пружина, и неуверенная и тонкая линия начинала идти сама, и картина выходила, как он чувствовал, хоть и не мог хорошенько изобразить. Особенно хорошо рисовалось ночью, когда сон еще стоял в его глазах. Однажды он нарисовал пиратский корабль на стене над своей кроватью прямо во сне, и он был в этом сне главный пират, и на картине он летел над кораблем, широко раскинув руки и ласточкой прогнув спину.
Когда приезжал отец, атмосфера всетерпимости в их доме заканчивалась. Уже накануне ожидаемого события, мать собиралась, подтягивалась, сгруппировывалась как младший лейтенант перед смотром войск. Зная, что Николай будет в отведенные две недели отпуска стараться изо всех сил перекроить их жизнь по своим правилам, она старалась минимизировать беспорядок в квартире и в их с сыном обычных делах, строже относилась к вопросам учебы. Поэтому уже за несколько дней в их доме повисала напряженная нервозность, когда невозможно было читать допоздна или не пойти в школу, если не хочется, необходимо было съедать, как положено, суп, вместо бутерброда с докторской, а в комнатах ликвидировался уютный и пыльный хаос. И все-таки ожидание отца, которым Дима гордился, восхищался и которого со всей своей юной горячностью обожал, радостным и напряженным колокольчиком, нарастая, колыхалось у него в груди, чтобы сорваться, выплеснуться и залить все собой в момент, когда раздавался  долгожданный звонок в дверь. И тогда он несся к двери и повисал на отце, сомкнув на его шее длинные тонкие руки, и тогда все, все в этом сером и пошлом мире казалось ему светло и весело; и все трое говорили, говорили одновременно, ахали, восклицали, осматривали друг друга и были как будто одна настоящая и счастливая семья.
***
Николай простоял насколько минут в глубоком забытьи, и снег уже успел хорошенько его присыпать, а пальцы, державшие сигарету, которой он так и не затянулся, совершенно одеревенели. Метель принесла с собой потепление, было всего двадцать пять градусов мороза, а где-то там, за непроглядной, белой от снега ночью, уже вовсю была весна. Деревья уже расцвели, отцы вытаскивали с балконов и гаражей пыльные детские велосипеды, неугомонные хозяйки мыли после зимы окна, и солнышко гладило своих уцелевших после зимы деток по головкам.
В его памяти стали всплывать  разные подзабытые эпизоды, которые теперь он спешил пересмотреть под другим углом. Вот он после приезда с очередной вахты, допрашивает сына о делах в школе, с нарастающим раздражением глядя, как сын мнется, темнит, в глаза не смотрит и отвечает отрывочно на его вопросы. Как потом его берет за плечи и трясет как грушу, и он поднимает глаза на отца, и в них не страх, не обида, но такая тоска и какая-то даже жалость к нему. В тот раз, не выдержав этого взгляда и от неожиданности еще больше рассердившись, Николай отвесил сыну оплеуху и почти выбежал из комнаты.
Вот он отворяет железную дверь гаража, и в хлынувшем свете обнаруживает свалку мусора, который Дима успел натащить за пару последних месяцев и,  как нору паука в углу - шалаш из веток, в котором на полу лежал импровизированный коврик из тряпок, книжка и фонарик.  Брезгливо приподняв пару вещиц с пола, он с досадой плюнул, выматерился, и пошел домой, чтобы получить объяснение у домашних, что значит этот бедлам в ровном четырехугольном помещении, предназначенном для серьезного дела – автомобиля, и оставленным им в девственной чистоте два месяца назад. Сын как обычно в случаях, если разговор был серьезным, уходил в себя, в ответ мычал нечленораздельное и в глаза старался не смотреть. Ничего не добившись, Николай отвернулся и вздохнул. Через минуту молчания, Дима, как будто чужим, сдавленным голосом  сказал: «Пап… не расстраивайся… я уберу… я просто хотел… не важно…».
Сейчас вдруг ему стало тошно от этих воспоминаний, ведь тогда ребенок не оправдывался, не протестовал, а жалел его, взрослого взъерошенного мужика,  а он даже не спросил, почему у Димы так мало интереса к школе, что собственно происходит там для него неприятного,  и что хотел тогда Дима соорудить в  гараже, и зачем ему понадобилась эта нора, и что он в ней читал, и почему. Сигарета тлела. Потом обожгла ему пальцы, он очнулся, бросил ее, достал следующую, несколько раз торопливо затянулся, потом бросил в снег и зашел в вагончик.
 Часть 2
Воздушные потоки разметали снег на много метров в радиусе от площадки. Вертолет беспокойно тарахтел, вокруг суетились рабочие, затаскивающие оборудование на борт. Наконец все было погружено, вещи внесены, люди рассаживались по лавкам. Радостное волнение нарастало, пассажиры более приветливые, чем обычно, переговаривались, обменивались планами, шутили и все разговоры были уже о доме. Николай сидел молча и пытался отвлечься от предстоящего путешествия. Потом дверь закрыли, и вертолет начал набирать обороты. Пассажиры замолчали, разговаривать стало невозможно.
Последний вертолет прилетал на базу больше шести недель назад, и вот вчера метель, наконец, улеглась, и сумрачная полярная ночь стояла тиха и торжественна, как невеста после шумной свадьбы. За такой срок у местных охотников накопилось достаточно добычи, чтобы перегрузить вертолет, итак битком набитый людьми. 
Николай вздохнул и отвернулся. Тошнота от рыбного запаха и ужас перед предстоящей воздушной прогулкой начинали нарастать внутри, по мере того, как быстрее и быстрее вертелись лопасти вертолета. Потом букашка поднатужилась, зависла в полуметре от земли и рухнула. Вещи подпрыгнули, полярники  слетели с  лавок. Кряхтя и трясясь, вертолет вновь приподнялся, на этот раз успешно оторвался от земли и потарахтел над бескрайней снежной пустыней. Николай ощущал себя так, как будто это его собственное сердце колотилось, перевозя шаткое перегруженное устройство; дышал прерывисто и старался не думать, что под ногами сантиметр металла и звенящая ледяная пропасть.
За все свои вахты он так и не привык к одному – к такой осязаемой и смертоносной высоте, над которой нужно было проходить дважды за каждую вахту.
Он не мог принять в своей голове этот беспорядок, который понемногу охватывал все страну, и искал причины в отдельных людях, выхваченных из контекста персонажах. И сейчас – он не мог понять, как пилот мог допустить перегруз, подвергнуть людей опасности, действовать на грани надежности конструкции.
Несмотря на прорывающийся сквозь обшивку ледяной ветер  с каждой следующей секундой он все больше и больше покрывался испариной, с трудом дышал, и мечтал об одном – только бы долететь – домой, домой, домой.
За жену, к которой он летел на две недели раньше срока, он не волновался. Он знал, что дома его всегда ждут. Все, что он мог выбирать самостоятельно, было надежным.
Он выбрал ее из всех сокурсниц за прямой взгляд чудесных смеющихся глаз, и отсутствие двойного дна, потому что фальши и тумана, который любили нагонять на себя покорительницы мужских сердец, он не выносил. Через полгода они поженились, и Татьяна, коренная петербурженка,  безо всякого сопротивления переехала за мужем по распределению в маленький провинциальный городок.
Потом каруселью закрутилась его разъездная жизнь. Каждый раз, приезжая, он попадал в комфорт и  уют и наслаждался мирной семейной жизнью; чинил то, что успевало сломаться в его отсутствие, подклеивал, подлатывал и обустраивал свое гнездо, чтобы быть уверенным, что до следующего приезда оно надежно простоит.
Скоро появился на свет маленький Димочка, которого Николай впервые увидел, когда ему был уже три месяца от роду. Николай с каждым приездом находил сына все большим и большим: сначала беззубым крошкой, потом шустрым малышом, потом первоклашкой, и теперь худым и долговязым школьником, которому вот-вот скоро надо было превращаться в  подростка.
Татьяна не обижалась, только со временем ее смеющиеся глаза все больше грустнели, и стальной стерженек внутри нее под неимоверной нагрузкой гнулся, скручивался и звенел, и, в конце концов, принял удобную для всех форму. Все было пущено на самотек, и все неровности и шероховатости она старалась компенсировать своей безграничной любовью к мужу и сыну и покорностью судьбе. Когда Николай начинал проводить в их жизни очередные революционные реформы, стремясь систематизировать полезное, избавиться от лишнего и культивировать недостающее, Татьяна не спорила, соглашалась со всем, но когда он уезжал, то, словно освободившись от корсета, она вздыхала, расслаблялась, и все в их жизни шло по-старому. 
Теперь Николаю ясно представлялась, что под этим обволакивающим попустительством Татьяны он совершенно не имел никакого мостика к душе сына, как будто они были в жизни друг у друга только напряженным эпизодом, как стремительное, полное разных переживаний и тут же пропадающее видение.
Принимая сына за маленького ребенка, Николай все откладывал и откладывал  момент, чтобы хорошенько его изучить. К тому же, как ему до недавнего времени казалось, изучать и нечего было особенно. Череда нелепостей, ни одного серьезного достижения. Теперь он понял, что момент, когда можно было переломить ситуацию, если еще не упущен, то, по крайней мере, давно наступил. И теперь он стремился домой, чтобы с единственным неустойчивым звеном его собственной, частной, устойчивой жизни – с Димкой – наконец поехать на море, отдыхать, поправлять здоровье и заново учиться общаться, вдвоем, как просила мать, и, как он теперь чувствовал, было необходимо.

Часть 3.
Вот уже неделю они снимали комнату в небольшом курортном городе на берегу Черного моря. Димка, округлив худую спину с выпуклой линией хребта и облупленными плечами, сидел на корточках в тени беседки и рисовал мелком на плитке рожицы. Николай вел неспешный разговор с другим постояльцем, который аккуратно разделывал креветок, складывая панцири горочкой на столе и время от времени прихлебывая из стакана пиво.
- … Вот и я говорю, ученые советуют ходить в отпуск как минимум на четыре недели, а то и полтора месяца. За более короткий срок психика просто не успевает угнаться за вашим расписанием! Поездки, новый климат, новая пища!  Берете неподготовленный организм, в воду его макаете, это все стресс, стресс, да и только! Лично я тут уже шесть недель...
Димке было смертельно скучно. Он уже начал было клевать носом и хотел попроситься у отца пойти поспать, как вдруг рассказ соседа начал привлекать его внимание.
- … шесть недель и так и не смог найти ту пещеру. Все облазил уже на этом крошечном острове. Уже на моторную лодку целое состояние потратил. То-то веселятся рыбаки! Ну, в любом случае. Мой интерес – любительский. Главное, что йодом я уже надышался, по горам налазился, а есть там талисман, или это только сказка про пиратские сокровища, кому это в самом деле известно кроме самих пиратов, а? Так что чувствую я себя вполне отдохнувшим, к тому же, знаете, и лишний адреналин тоже оказывается вреден в больших количествах. Хотите, отдам вам карту? Поищите, развейтесь. Может чего и найдете! Островочек-то в общем богат историей, только пейзаж там скучноват, да и подхода к берегу никакого толком нет, скалы да мели! Да что тут говорить – Змеиный остров и есть. За что только бились с лохматых времен! Скукота, да и только! Кстати, бывали в шашлычной на углу с бульваром? Какой там чудный делают шашлык на ребрышках, пальчики оближешь!...
Димка уже минуту стоял, не дыша, и в упор смотрел круглыми от потрясения глазами на соседа.
- Здесь … пиратское сокровище?... какой талисман? Отдайте карту.. отдайте.. вам она все равно не нужна.. что это за талисман? Что это за остров?
Сосед рассмеялся.
-А ты, значит, хочешь попытать счастья, а? Николай, сын у тебя, смотри, какой быстрый! Ну что, хочешь карту острова сокровищ, а? Только ж там не золото, не бриллианты искать надо, там кое- что более ценное, для настоящих пиратов, разумеется. Там, брат, талисман искать надо, такой который придает мужества - робким, силы - слабым, удачи и победы в бою, защищает от врагов и избавляет от болезней. Ну, это если найдешь пещеру нужную, конечно. А как ты хотел – смерть в яйце, а яйцо в ларце! 
Сосед опять засмеялся. У Димки в висках стучало, а перед глазами от волнения прыгали назойливые черные точки. Николай сидел в оцепенении, потом тоже деланно рассмеялся и сказал:
- Давайте вашу карту, поглядим что там.
Сосед достал из кармана вчетверо сложенный листок бумаги и отдал его Николаю и Димке.
Димка жадно впился в карту. На ней был изображен странной формы остров и красным крестом обозначено место на нем. Здесь же было изображение круглого медальона с двумя пересекающимися линиями и ниже надпись на каком-то неизвестном ему языке.
-  А что… что здесь написано?,  - дрожащим голосом спросил Димка.
- Это латынь. Раньше так писали. Я купил эту карту у одного потомственного пирата, пояснил сосед. -  А что там написано, я тебе уже рассказал. Но найти талисман может только тот, кого он сам выберет. Такова легенда! Пока еще никому не удалось найти его. Ну что, берешь карту, пират, а?
Димка умоляюще взглянул на отца.
- Возьмем, конечно! Спасибо. Поищем талисман. В крайнем случае, морская прогулка получится.
Мужчины пристально посмотрели друг на друга и снова деланно рассмеялись. Димка схватил карту и побежал с ней в комнату.
-Переигрываешь, Вась. – помолчав минуту, сказал Николай.  – Остается только надеяться, что все получится натурально. Теперь подробно мне расскажи, где там его искать.
Они звякнули стаканами с пивом и коротко провозгласили – Ну, в добрый час.
***
На поиски подходящей лодки и подготовительные мероприятия ушла еще неделя. Диму лихорадило от волнения. Николай переживал, как бы он в самом деле не заболел.
Совместное дело очень их объединило. Дима был воодушевлен и поминутно дополнял список необходимых для путешествия вещей. Николай корректировал, и они вновь отправлялись за покупками. К концу недели собрался приличный скарб.
Дима мечтал. Сначала осторожно, а потом все с нарастающим доверием, стал выспрашивать у отца, как потенциально может измениться его жизнь, найди они в самом деле пиратский медальон.
- Пап, а если у тебя есть такой медальон, то можно даже летать? А охотиться на китов?
- Пап, а я смогу бегать быстрее всех, если у меня будет такой медальон? А можно будет не учить математику, чтобы она сразу вся появилась в голове? А в школу можно будет не ходить?
Николай старался как никогда. Он чувствовал, что сыном ему выделен небывалый кредит доверия, и боялся что-нибудь сделать или сказать не так.
В эту неделю он рассказывал ему много разных вещей. Он сказал, что мышцы натренировать не так уж сложно, и прогресс будет на глазах, стоит только заниматься этим регулярно. В доказательство он предложил пробежки по побережью по утрам, и обещал что к пятому разу дышать станет гораздо легче, а мышцы на ногах нальются. Они бегали, а потом с хохотом бросались в пенную соленую воду.
С математикой  он сказал, что поможет управиться, и честно признался, что сам ее в школе недолюбливал. А летать – увы – нельзя никак.
В назначенный день погода нахмурилась, и свинцовая туча нависла как гигантская гроздь винограда над морем.
Дима стоял с рюкзаком у катера и, пока отец возился с мотором, смотрел в неулыбчивое низкое небо.
-Пап, сейчас дождь пойдет. Давай не поедем. Мы все равно его там не найдем.
Николай повернулся. Дима стоял с отрешенным взглядом, и первые капли дождя капали на его ничего не выражающее лицо.
Первой реакцией Николая было желание возмутиться, что начатое дело не должно быть оставлено в самом начале, что мужчины так не поступают, но он выдохнул, помолчал, вздохнул и сказал спокойным голосом.
-Сынок, сейчас дождь закончится. Вон там впереди, куда мы поплывем, смотри, просвет. Ты в лодке укроешься, и все будет хорошо, ты мне поверь.
Блуждающий взгляд Димки остановился на лице отца. Он несколько секунд смотрел на него, потом сделал шаг вперед и сел в лодку.
***
Мотор ревел, и за лодкой оставался белый след вспоротой поверхности моря. До острова они шли целый час, за это время вымокли все до нитки. Дима сидел с компасом и, не отрываясь, следил за направлением.
Накануне Николай получил подробные инструкции от своего приятеля и однокашника Василия. Так что, несмотря на старательно изображаемую импровизацию, он был хорошо осведомлен, как добираться до острова и где там искать пещеру, а еще - куда ходить не надо, чтобы не натолкнуться на научно-исследовательскую базу острова Змеиный, где работал Василий и еще три десятка человек – геологи и всякий персонал. Подходящий по виду медальон, прикупленный на блошином рынке, был старательно припрятан в одной из пещер с северной, скалистой стороны острова.
Волны мешали лодке подойти к берегу, отбрасывали ее назад. Дождь все продолжался. Лодка черпала воду, и мотор уже надрывно выл. Наконец, они причалили. Оглушенные и окоченевшие, выбрались на берег. У Димки зуб на зуб не попадал. Отяжелевшие от мокрой одежды, они едва тащились. Карта намокла и пришла в негодность. На душе у Николая было паршиво. Он уже пожалел, что затеял эту пиратскую авантюру, но отступать было поздно. Он подбадривал сына, говорил, что хорошо запомнил карту, что еще немножко осталось. У Димки в голове был туман.
Они дошли до нужного места, и пришлось снова спуститься к воде и лезть дальше по каменным валунам. Он помогал Димке, но тот все равно несколько раз упал в воду, разбив о камни колени и ободрав ладони. Наконец Николай увидел нишу в скале, в нескольких метрах от земли, похожую по описанию Василия на ту, что они искали. Они пробирались к ней по узкому выступу, Николай сжимал руку сына, и прижимался плотнее к скале. Его мутило от высоты. Внизу злилось и пенилось море, налетая на камни.
Он сделал еще один шаг, подтащил ребенка, и ступил на ровную поверхность входа в пещеру.
***
-Уууу…Вот это да…  - только и смог промолвить Николай, когда они вошли во внутрь.  «Ну и Васька, ай да антураж! Надо будет обязательно поблагодарить перед отъездом» - пронеслось у него в голове.
Внутри пещеры висел влажный воздух и шум льющего дождя сразу стал еле-еле различим. Стены и пол были покрыты вековой пылью, а в глубине пещеры из гигантского булыжника сооружен гладко отполированный стол. За каменной скамьей у стола сидел скелет и смотрел на гостей  пустыми глазницами. На шее скелета, в лохмотьях выцветшей одежды, на золотой цепи висел медальон с двумя пересекающимися линиями.
Пару минут они стояли в гробовой тишине. Потом Николай подошел к скелету, и  дотронулся до медальона. Раздался сухой треск, и скелет осыпался, как будто был сделан из песка. Медальон остался в руках у Николая. Он подошел к оцепеневшему Димке и повесил медальон ему на шею.
Это стало последней каплей. Дима только почувствовал, как в ушах у него зашумело, перед глазами поплыла чернота, ноги стали мягкими, и он потерял сознание и рухнул на пол пещеры.
Что было потом, он помнил очень плохо. Он открывал глаза и видел то небо, просветлевшее и лучистое. То каких-то незнакомых людей, суетящихся вокруг него. То тревожное лицо отца склоняющегося над его лицом. То странного соседа, который подарил им карту. То как будто рев мотора и колыхание катера. Но это были только мгновения, и он снова тонул в нахлынувшей черноте.
Неделю Николай выхаживал его. В температурном бреду Дима выкрикивал капитанские приказы -чалиться или свистать всех наверх, а потом просил маму сказать, когда приедет папа, и звал его. Николай итак не отходил от него ни на шаг, и не сводил глаз с его худого и бледного личика.  Он ругал и ненавидел себя все эти дни, и молился, чтобы Дима поправился. Столько зароков, сколько он дал в эти дни, он не давал никогда.
На пятый день Дима пришел в себя.
Он очень быстро поправлялся. Хорошо ел, они подолгу гуляли, разговаривали. Николай учился слушать и слышать,  и сам много говорил, и в последнюю их неделю в этом курортном городке они не расставались ни на минуту.
Домой вернулись загоревшие и счастливые, у каждого появился новый, самый лучший и надежный друг.
Часть 4.
- Уважаемые пассажиры!
Вас приветствует капитан воздушного судна Дмитрий Николаевич. Наш полет проходит на высоте десять тысяч метров. Температура за бортом минус сорок градусов. Расчетное время прилета одиннадцать  часов тридцать минут. Погода в городе хорошая, солнечно, тепло, и … нас всех ждут домой. Капитан корабля и экипаж желают вам приятного полета. Спасибо, что пользуетесь нашей авиакомпанией!
Дима отключился. Впереди разливался голубой океан неба, и облака как глубоководные рыбы плыли далеко внизу. Подъем самолета в воздух неизменно вызывал душевный подъем в нем, как будто его собственные крылья расправлялись, становились тверды как металл, и ложились на ветер; его собственное сердце отбивало четкий ритм, неся машину вперед.
Самолет глотал мили, срезал, скашивал брюхом воздух. Внизу мелькали лоскуты полей, лесов и городов, извивающиеся ленты рек и стрелы дорог.
Он летел домой.  Энергия жизни переливалась в нем, бурлила как кислород в крови, перекатывалась по твердой спине, по налитым силой рукам, крепко сжимающим штурвал, по крепкой шее, по груди, где под фирменной одеждой прятался потертый пиратский медальон.
***
То, что в этой истории есть некоторые несостыковки, Димка начал понимать, как только все в его голове успокоилось и улеглось. Но на самом деле это было не так уж важно. Важным было то, что отец подарил ему это приключение. И оно вошло в его жизнь, изменив его внутренне и внешне. Он вдруг как будто проснулся, сразу вырос и стал твердо ступать по земле. Его спина окрепла, и голову он научился держать выше и не вжимать в плечи, как только что-то не ладится. Не сразу, но со временем, перемену, произошедшую в нем, ощутили все окружающие. Его жизнь по-прежнему была полна всяких сложностей, как жизнь любого человека, но он мужественно преодолевал их. Его поддерживала любовь отца, его признание, их общая тайна, которую они не стали рассказывать никому, и маленький талисман олицетворял для него события тех дней.  Он так и носил его на груди, как когда-то повесил на него отец.
P.S.
Когда Диме стало лучше, Николай, наконец, нашел в себе силы сказать спасибо Василию. Он так много страдал в эти дни, что воспоминания о морской прогулке не вызывали в нем никаких приятных ощущений, только горловой спазм и горькое раскаяние, что он затеял все это.
Он позвонил на станцию из телефонной будки на углу и сказал, что он восхищен маскарадом в пещере, и он, конечно, меньше всего ожидал увидеть скелет, но это было чрезвычайно эффектно. Василий сказал, что не понимает, о чем речь, и что, судя по бреду, если Николай не отдохнет,  врачебная помощь скоро понадобится ему самому. Никаких скелетов он не оставлял, пусть примет валерьянки и ложится спать.
Конец