Колёса без подрессовки или артиллерийский маразм п

 АРТИЛЛЕРИЙСКИЙ МАРАЗМ ПО ТУХАЧЕВСКОМУ или колёса без подрессовки.


"...Но люди забывшие Бога,
Храняще в сердце тьму,
Вместо вина отраву
В чашу налили ему.

Сказали ему: "Будь проклят!
Чашу испей до дна!..
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!"

И.В.Сталин.


Оружием «молниеносной войны»  принято считать массы «панцеров» с белыми крестами и пикирующие с небесной синевы «штуки» с хищно расставленными крыльями. Они няли на ошалевших бойцов и командиров РККА бомбы, а те в силу страха перед репрессиями ничего не могли поделать… Но блицкриг прежде всего это – верно выбранное направление главных ударов по сходящимся «кривым». А, во-вторых, грамотно (метко) проведённая артподготовка, которая зависит от количества и качества артсистем на 1 км. Именно они должны уничтожить большую часть огневых точек врага, как-то: вкопанные в землю танки и пушки, доты и дзоты, засевшую в траншеях и блиндажах пехоту. А оружием последней, несомненно, являются, пулемёты, способные выкосить не одну сотню наступающих за танками пехотинцев. Если вести, конечно, перекрёстный огонь с флангов. Кроме того, качественное отличие артсистем ХХ века это – полуавтоматика затвора. Об этом, давайте, и поговорим.

Вот неплохая зарисовка – как стратегия сокрушения сокрушается «косой смерти», каковой выступила в 1914-м знаменитая русская полевая трёхдюймовка:

«Как известно, в начале войны русские войска вторглись в Германию и захватили часть Восточной Пруссии. 20 августа 1914 года сильные части 17-го германского корпуса генерала Макензена атаковали две русские дивизии. Разыгралось так называемое Гумбинненское сражение. У Макензена было значительно больше пехоты и вдвое больше артиллерии, причем он имел и тяжелые орудия, каких у русских на этом участке фронта не было вовсе.

Сперва германские батареи открыли ураганный огонь. Они выпустили множество снарядов разных калибров (шрапнели и осколочно-фугасные гранаты – АВТОР). После артподготовки германская пехота клином врезалась между русскими дивизиями. Этим немедленно воспользовались наши артиллеристы; они открыли огонь двумя батареями с севера и двумя — с юга. Шрапнель 76-миллиметровых пушек осыпала наступающие немецкие цепи, нанося им огромные потери. Через три часа остатки этих цепей бросились в беспорядке назад.

Затем немцы попытались обойти с фланга одну из наших дивизий. Их пехота шла, соблюдая равнение, как на параде. Офицеры ехали верхом. Русские артиллеристы подпустили этот «парад» на довольно близкую дистанцию и обрушили на него ураганный шрапнельный огонь. Немецкие цепи вновь стали быстро редеть, разбились на отдельные группы и, наконец, залегли, продолжая нести огромные потери.

Тщетно неприятельская артиллерия пыталась подавить огонь русских трехдюймовок: батареи стояли на хорошо укрепленных позициях и были неуязвимы»( Грабин В.Г. Оружие победы. — М.: Политиздат, 1989, С 1-2).

Убийственный огонь русской артиллерии при Гумбинненском сражении подтверждаются воспоминаниями очевидцев. Так, офицер 106-го Уфимского полка пишет:

«…Тогда, чтобы поддержать передовую линию начальник 27-ой дивизии, генерал-лейтенант Адариди двигает вперед дивизионный резерв – 107-й пехотный Троицкий полк и сам, со своим штабом, переходит близко в район боя, в рощу около Матишкемен, где рвалась и шрапнель и «чемодан», а иногда жужжали и пули.

Начальника штаба дивизии генерального штаба полковник Радус-Зенкович здесь организовал связь, при помощи 10-ти полевых телефонов, со всеми полками, с соседними дивизиями и со штабом корпуса, что имело громадное значение на управление и исход боя.

Приблизительно в это время, как потом показывали пленные офицеры, явился сюда к немцам сам командир XVII-гo корпуса, – знаменитый впоследствии генерал-фельдмаршал Макензен и «искусству вопреки, наперекор стихиям», вместо атаки цепями, двинул свои войска сомкнутым строем, непрерывными колоннами, причем развивались знамена и играла музыка!! Их артиллерия в это время развила ураганный огонь.

Не могу забыть этого неожиданного и опасного момента! Генерал Макензен хотел подействовать на психику противника: несмотря на огромные потери, – сразу запугать – ошеломить его воображение и могучим ударом опрокинуть врага!

Но наша дивизия не растерялась: открыт был такой точный и планомерный огонь по всей линии, – а цель была такая большая! – что немцы, понеся огромные потери, остановились и залегли. Хорошо поработали здесь и наши пулеметы и наша артиллерия! Бой продолжался.

В 12 ч. и в 2 ч. немцы пытались опять таким же открытым штурмом опрокинуть наши полки, но и на этот раз это им не удалось, несмотря на полное презрение к смерти храбрых сынов Германии. Много полегло их здесь во время этих открытых (в сомкнутом строю колоннами!) атак!

Как совместить, что эти же мужественные воины в бою под Гумбинненом опозорили себя нечеловеческим зверским преступлением; во время одной из атак, они поставили в первые ряды своих атакующих горсть несчастных русских пленных, безоружных… пока они не были все расстреляны!…»  (А.А.Успенский, «На войне, Рига, 1932, С. 46-47)

Другая интересная подробность: русской 8-й армией в этом сражении командовал ославленный ныне генерал от кавалерии Ренненкампф, на которого впоследствии возложат основную вину за поражение русской армии Самсонова на Мазурских озёрах. В этом сражении, имея сил в 67 000 против германских 74 000 он сумел нанести противоборствующей стороне столь сокрушительное поражение, что не замедлило сказаться на стремительном продвижении Самсонова в Восточной Пруссии. Причём накануне сражения была грамотно проведена войсковая разведка: границу сперва перешла 1-я кавдивизия генерала Гурко, а затем уже основные силы 8-й армии. Несмотря на это авангарду германцев – 1-му корпусу генерала Француа удалось нанести серьёзные потери 28-й русской пехотной дивизии, которая шла колоннами без охранения. Действовал Француа почти по-русски, презрев приказы начальства отступить, на что ответил: «когда русские будут разбиты». Дивизия вынуждена была беспорядочно отступить, погиб её командир. После чего Француа радировал (тогда уже были полевые радиостанции на повозках и автомобилях) о победе, но как оказалось рано. Подоспевшая на помощь русская 25-я дивизия нанесла немцам сокрушительное поражение, отбив всех своих пленных, захватив интендантские запасы и 7 орудий.

Однако о самом Гумбинненском сражении. Итак, соотношение сил накануне выглядело таковым: в русской 1-й армии  – 6,5 пехотных и 1,5 кавалерийских дивизии (63,8 тыс. бойцов, 380 орудий, 252 пулемета), а   германская 8-й армия  располагала 8,5 пехотными и 1 кавалерийской дивизией (74,5 тыс. человек, 408 легких и 44 тяжелых орудия — по другим данным 508 орудий, 224 пулемета). Странно, что наблюдалось примерное равенство в пулемётах, так как в кайзеровской армии этому вооружению уделялось повышенное внимание. Поэтому станковых германских пулемётов MG-08 (образца 1908 года) впоследствии, когда война примет окопный характер, всегда было вдвое больше, чем в русских пехотных дивизиях. Но и в воспоминаниях маршала Р.Малиновского, что прошёл Первую мировую войну, даже на начальном этапе германских пулемётов было значительно больше, о чём есть интересный отрывок:

«Залповый огонь взводами оказался на редкость неэффективным, и немцы продолжали двигаться цепями как ни в чем не бывало. Они разбегались и залегали только от пулеметных очередей, но затем поднимались и, поблескивая на солнце на солнце лакированными кожаными касками с медными шишаками, делали броски вперед.

И вот наконец германцы, что-то крича и насвистывая, перешли в атаку. Пулеметчики открыли беспрерывный огонь, стрелки зачастили «пачками», а несколько правее и левее наша пехота выскочила из окопов и с криками «ура» побежала в штыки. Послышались разрывы ручных гранат. Кое-где произошли штыковые схватки, но немцы не приняли штыкового удара и залегли, а потом обратились в бегство. Началось было преследование, однако немецкие пулеметы остановили русскую пехоту.

Наши пулеметы, захлебываясь, вступили в огневое состязание с врагом. Постепенно стрельба стала затихать, русская пехота так и осталась лежать метрах в двухстах впереди своих окопов, быстро окапываясь и ведя редкий огонь. Замолкли и пулеметы, которых, нужно сказать, у германской пехоты было много. По качеству пулеметы были почти равноценны, но по количеству немцы имели большое превосходство ( в обоих системах был применён ствол с кожухом пулемёта Х.С. Максима  – АВТОР)».

Примечательно, что русской «максим» 1910 года на колёсном станке полковника А.А. Соколова и германский вариант «08» на треножном станке имели одинаковую средний темп стрельбы – 500-600 выстрелов в минуту. Боевая скорострельность при этом не превышала 200-300 выстрелов в минуту. Обе «машинки»   действовали на одинаковом принципе: дульная энергия отдачи выстрела способствовала  автоматике выстрела – подаче ленточного питания в затвор. Впоследствии немцы применят этот принцип в производстве полуавтоматических 37-мм противотанковых пушек Pak. 35/36, у которых отдача выстрела путём давления пороховых газов автоматически открывала затвор. Это способствовало и скорострельности: орудие способно было сделать 10 выстрелов в минуту.

Гладко на бумаге, да забыли про овраги, хочется сказать на этот счёт. В своих признательных показаниях 1937-го Тухачевский запоздало кается: «Собственной артиллерии стрелковой дивизии хватит только в условиях очень подвижной войны, когда противник не успевает, как следует укрепиться». То же он пишет про нехватку в пулемётном резерве Красной армии. А легендарную противотанковую пушку-сорокопятку запустили в серийное производство именно в 1937-м, в ходе процессов над военными. Хотя  ТТХ своей 37-мм Pak. 35/36 германские конструкторы предоставили советским ещё в начале 1930-м. Маршал Уборевич, правда, запустил её производство в серию на короткий срок. Было создано до 509 экземпляров. К 1 июня 1941 года в Красной армии оставалось ещё 506 экземпляров этой пушки. Нет данных о массовом их применении в годы Отечественной войны. По некоторым данным, 1-К состояли на вооружении 8-го мехкорпуса.

Дело приобретало трагикомичный характер. Обе страны, Германия и СССР, остро нуждались в противотанковой артиллерии. Не говоря уже об полевой и зенитной, хотя 76,2-мм зенитки на станке Ф.Лендера в России появились ещё в 1916 году. Однако уже в 1926 году фирма «Рейнметалл» создала опытный образец— 37-мм (3,7-см) противотанковую пушку. Естественно, советская сторона тут же ухватилась за эту возможность – внедрить этот опытный образец и поставить его на конвейер. Военные чины рейхсвера (особенно, разработчики вооружений) были заинтересованы в другом – испытывать перспективные образцы на полигонах, чтобы их совершенствовать. Напомним, что согласно условиям Версальского договора 1918 года Германии запрещалось выпускать помимо всего прочего противотанковую артиллерию. А заводчики «Рейнметалл» были обижены»: как-никак – утекала прибыль…

И вот возможность появилась, в основном благодаря наркомвоенмору Троцкому и его компании, которую венчала такая приметная фигура как Карл Радек, глава Исполкома Коминтерн. До  1927 года он ездил в специальные командировки в Веймарскую республику, арестовывался там полицией и в течение года находился под арестом. Но – довольно странным: из тюрьмы его вскоре перевели на охраняемую квартиру, где окружили всесторонним вниманием. Его ни раз там посещали офицеры штаба Ганса фон Секта, что явился зачинателем советско-германского военно-технического сотрудничества. И вот наступил  1929 год.  Военные договорились с генералами от производства, и лёд тронулся. «Рейнметалл» создала для контактов с СССР подставную фирму «БЮТАСТ» (общество с ограниченной ответственностью «Бюро для технических работ и изучений»). При участии главы Совнаркома Рыкова, одного из ярых противников Сталина и  будущей «невинной жертвы», было подписано постановление Совнаркома от 8 августа 1930 года, которое было закреплено секретным договором  от 28 августа в Берлине. Эти два документа открывали широкие перспективы к совместному производству артиллерийских вооружений. Причём для СССР нагрузка была минимальной. Судите сами, в погоне за артиллерийским оснащением своих вооружённых сил в перспективе, немцы обязались помочь СССР организовать серийное производство таких важных  артиллерийских систем: 37-мм противотанковой пушки,76-мм зенитной пушки,152-мм мортиры,152-мм гаубицы,20-мм зенитной автоматической пушки,37-мм зенитной автоматической пушки. Фактически военный отдел рейхсвера при министерстве оброны Веймарской республики, при активном участии компании «Рейнметалл» брался ни много-ни мало – насытить Красную армию современной артиллерией!

И на советские предприятия потекли германские специалисты, под видом которых нередко скрывались кадровые разведчики. Отношения c советским персоналом складывались не всегда ровно, о чём повествует в своей книге «Оружие победы» знаменитый конструктор советской артиллерии В.Г.Грабин:

«КБ-2 располагалось на пятом этаже большого московского дома. Входная дверь вывески не имела и ничем не отличалась от двери в обычную квартиру. На звонок открывал вахтер Спиридоныч, высокий сухощавый старик с отвислыми усами, любивший напускать на себя строгость.

Вдоль всего конструкторского бюро пролегал широкий, ярко освещенный коридор, по обе стороны его тянулся ряд дверей, за каждой из них — комната с высоким потолком и большими окнами. Дневной свет отражался в натертом до блеска паркете.

В комнатах всегда тихо. Но это не мертвая, безлюдная тишина. То прошуршит по бумаге карандаш, то послышится разговор вполголоса, сдержанное покашливание.

Все комнаты уставлены чертежными досками — кульманами. Из-за досок не сразу заметишь людей в коричневых и белых халатах. Это конструкторы. Коричневые халаты носят советские, белые — немцы. Они законтрактованы нашим правительством для проектирования новых систем советской артиллерии.

Иногда два человека обходят все комнаты конструкторского бюро: начальник КБ Шнитман и начальник немецкой группы инженер Фохт.

По знакам различия Шнитман — высокое должностное лицо, но постоянная угодливая улыбка на его холеной физиономии совсем не соответствует его воинскому званию. Шнитман бесшумно скользит по паркету и всем своим видом старается показать, что для Фохта он готов на все. Молодые советские конструкторы прозвали его «дипломатом». Он действительно раньше бывал за границей с какими-то поручениями Внешторга (!!! – АВТОР), в артиллерии же ничего не понимал, что, впрочем, его не беспокоило (!!! – АВТОР).

Фохт марширует (!!! – АВТОР), звонко печатая шаг, голова его откинута, плечи приподняты, на худощавом, синеватом после бритья лице выражение холодное и жесткое. Один глаз у него стеклянный, но это трудно заметить, потому что у живого глаза такое же выражение, как и у искусственного.

Фохт разговаривает лишь с теми, на ком белый халат, то есть со своими соотечественниками. В его обращении с ними нет ничего похожего на вежливость — он в лучшем случае молчаливым кивком показывает свое удовлетворение, а неудовольствие выражает окриком. При малейшей попытке возражения его покидает всякая выдержка. Впрочем, возражения исключительно редки — немцы смотрят на Фохта как на бога и к тому же сильно его побаиваются.

Указания Фохта всегда категоричны, как приказ. Но так или иначе немцами он руководил неплохо. Как ни неприятна мне была его личность, надо отдать ему должное: конструктор он был опытный, знающий.

На советских инженеров Фохт не обращал внимания, для него эти люди в коричневых халатах почти не существовали. Да и о чем ему было с ними разговаривать? Заняты они были копировкой, изредка — отработкой самых второстепенных деталей, что называется «осмысленной деталировкой»,— очевидно в отличие от «неосмысленной», которая с успехом могла быть проделана обыкновенным чертежником, но к которой из месяца в месяц были прикованы русские конструкторы. Считалось, что будущий конструктор должен вычертить от 3 до 5 тысяч деталей, прежде чем его можно допустить к проектированию мелких узлов. Если принимать эту программу всерьез, то для ее осуществления потребовалось бы от шести до десяти лет. Следовательно, непосредственно проектированием русские инженеры стали бы заниматься не ранее 1937 или даже 1941 года. Эти правила были установлены только для русских конструкторов. На юнцов, приехавших из Германии вместе с опытными конструкторами, эта система не распространялась. И что поразительнее всего: люди, на которых была возложена задача представлять в конструкторском бюро интересы Советского государства, безропотно подчинялись этим порядкам.

Молодые советские инженеры, конечно, не могли спокойно терпеть такого рода метод подготовки и воспитания. Они подавали заявления об увольнении. Чаще всего это были выпускники гражданских вузов, они даже представления не имели о назначении деталей, которые им приходилось бессмысленно вычерчивать. Они настаивали, чтобы их отпустили из конструкторского бюро для работы по своей гражданской специальности. Но их не отпускали. Этот протест имел лишь один положительный результат: молодых инженеров, окончивших гражданские вузы, начали обучать некоторым азам артиллерийского дела и возить на полигон для участия в стрельбах из различных артиллерийских систем».

Далее следует совсем откровенный эпизод, где Грабин знакомит нас с колоритным представителем древнейшей профессии:

«В комнате, где я работал, кроме советских инженеров находился один довольно толковый конструктор-немец по фамилии Энгельс — видный мужчина лет тридцати семи, высокого роста, с военной выправкой. С его гладко выбритого лица не сходило выражение какой-то беспричинной веселости. Он не скрывал, что участвовал в боях первой мировой войны в качестве офицера, и видно было, что он этим гордится. Однажды Энгельс оговорился, сказав: «Когда я был на русском фронте…», но тут же быстро поправился: «На французском». С советскими специалистами он держался этаким добрым малым. Со мной же старался поддерживать особо приятельские отношения, намекая на некую кастовую общность — мы-де оба с тобой офицеры, хотя и разных армий. Он даже сообщил мне, что состоит в партии национал-социалистов, и я, по-видимому, должен был оценить подобную откровенность (!!! – АВТОР).

Общаясь с другими немцами меньше, чем с Энгельсом, я, естественно, знал их хуже. Но видел, что их словно бы специально подбирали один к одному. Правда, некоторые держались лояльно, если не было поблизости начальника, но большинство во всем подражало Фохту.

Достаточно было один раз услышать, с каким выражением они произносили слова «руссишер инженер», чтобы почувствовать, как из них так и прет самодовольство и арийское высокомерие, пренебрежение ко всему русскому, советскому.

Я знал цену нашим людям и был убежден, что из молодых инженеров, собранных в бюро, можно вырастить замечательных конструкторов. Но для этого следовало радикально изменить метод обучения. Советских инженеров надо было с самого начала поставить на проектирование основных узлов артиллерийских систем и одновременно требовать их деталирования. Так мы смогли бы вырастить необходимые кадры конструкторов не за шесть — десять лет, а за два-три года. Придя к такому заключению, я выступил на совещании, которое созвал начальник нашего бюро, и предложил программу перестройки. В этом видел я свой долг советского военного инженера и коммуниста. Меня вежливо выслушали и снисходительно разъяснили, что никаких иных порядков в бюро быть не может, что все обстоит нормально».

И самое интересное на взгляд авторов:

«С самого начала я был поставлен в КБ-2 в особое положение: меня перевели сюда по воле И. П. Уборевича, занимавшего тогда пост начальника Вооружения, и в отличие от других советских инженеров поручили самостоятельное проектирование артиллерийской системы. Немалую роль в этом сыграл и мой дипломный проект, сделанный в Артиллерийской академии».

Провокационное поведение Фохта явно портило картину технического сотрудничества. Это не могло не привести к конфликту, который вызвала статья Грабина в стенгазету и последовавший за ним поступок, названный автором «демаршем Фохта»:

«Выходило, надо было действовать по-иному. Случай скоро представился. Организационная схема КБ-2 была такова, что каждый отдел представлял собой структурно законченную организацию,— в каждом делались все виды работ, включая и копировку. И бывало так, что в некоторых отделах копировщицы сидели сложа руки, а в других они были перегружены, и поэтому работа затягивалась. Как устранить ненормальность? Начальник КБ не брал на себя ответственности за изменение структуры. Пришлось этот организационные вопрос поставить на рассмотрение партбюро, в состав которого входил и я.

Партбюро после довольно жарких дебатов приняло решение создать комиссию под моим председательством, чтобы изучить положение и представить рекомендации. Комиссия быстро подготовила предложения: всех копировщиков изъять из отделов и организовать единую копировальную группу для обслуживания конструкторского бюро. Попутно мы собрали материалы о работе, проделанной русскими инженерами за два года. Неутешительным был итог: за это время ни один наш инженер, включая военных, ничего самостоятельно не сконструировал.

Рекомендация насчет объединения копировщиц большинством голосов была одобрена. Но когда я заговорил о том, что принятый в КБ метод подготовки кадров конструкторов рассчитан на непомерно длительный срок, граничащий со срывом дела, что капиталисты много времени на подготовку обороны страны нам не дадут, партбюро не стало обсуждать этот вопрос. После этого я написал статью в стенную газету (она выходила на русском и на немецком языках), где обобщил материалы, собранные при обследовании, и изложил свои предложения о подготовке молодых специалистов.

Как тихо было прежде в конструкторском бюро, и как бурно стали развиваться события с этого дня! У стенгазеты постоянно толпился народ, шли горячие споры. Немцы, естественно, были против. Что касается русских, то почти все поддерживали мои предложения, лишь немногие стали оспаривать их. Ведь при распорядке, установленном немцами, от советского конструктора фактически ничего не требовалось. Если он не хотел, он мог  вообще ничего не делать. Путь же, который предлагал я, требовал от нашей молодежи напряженной работы и полной отдачи сил. Некоторым это не понравилось.

В день выхода стенгазеты в мою рабочую комнату зашел Н. А. Торбин. Знающий инженер и очень хороший конструктор, но, к сожалению, человек крайне безвольный, бесхарактерный, он исполнял в то время обязанности начальника нашего КБ (Шнитман уже был освобожден от работы из-за несоответствия занимаемой должности). Зашел Торбин ко мне, чтобы пригласить на совещание, которое у себя в кабинете собирал Фохт по вопросам, поднятым моей статьей. Я ответил, что не признаю за Фохтом права созывать подобного рода совещания. Торбин уговаривал меня прийти, так как совещание все равно уже созвано, и если я не приду, то поставлю его в неловкое положение перед Фохтом. Он был напуган и явно искал компромисса там, где компромиссов быть не могло. В конце концов я согласился, так как на совещание были приглашены многие советские инженеры, и мне хотелось послушать их и еще раз изложить свои взгляды перед нужной мне аудиторией.

Фохт созвал нас, уверенный, что достаточно ему, сославшись на многочисленные патенты своих изобретений и солидный опыт работы, еще раз подтвердить незыблемость установленного им порядка, как взбунтовавшиеся русские сразу притихнут и поймут, где их место. Всех нас он ставил невысоко и был поражен тем, что подавляющее большинство советских инженеров смело заявило о согласии со мной. Мне оставалось в конце совещания лишь подвести итог всем выступлениям. Фохт был обозлен и резко предложил покинуть его кабинет. Все, кроме Торбина, вышли.

На следующий день произошло событие, придавшее конфликту еще большую остроту: Фохт собрал свои чемоданы и уехал в Германию. Он ничем не мотивировал своего отъезда и ничего о нем не сообщил заранее, но это было истолковано некоторыми как следствие моей «грубой» и «неделикатной» манеры обращения с иностранными специалистами. Меня уже обвиняли «в уклоне» и пытались наклеивать на меня всевозможные ярлыки».

Интересно другое:  демарш Фохта явно носил подстрекательский характер, так как из сути конфликта было видно – кое-кто из немцев не заинтересован развивать конструкторские кадры в СССР. Напомним, что в царской России образованных людей на 100 млн. население приходилось всего 10%. Таким образом, хозяева Фохта, который был явным представителем компании «Рейнметалл», были заинтересованы, что бы дела шли по-прежнему. Русские будут остро нуждаться в подготовленных специалистах, будут вечно клянчить их у немцев. Таким образом, советская сторона прирастёт к немецкой и будет зависеть от её научно-технического и творческого потенциала. И ещё: у Фохта и его хозяев не могло быть сторонников или прямых агентов в самом ОКБ, в наркомате обороны СССР и его отделе вооружений, который в разное время возглавляли маршал Тухачевский и его приятель – бывший чекист Павлуновский. Грабин впоследствии пишет о втором положительно – он помог внедрить ему первую советскую дивизионку Ф-22, которая по настоянию Тухачесвского замышлялась как универсальное орудие. Но пошло оно в серию тем не менее «ограниченным тиражом».

Тем не менее – демарш Фохта как-то странно совпал с решение маршала Уборевича также запустить 37-мм пушку 1-К сверхмалой серией. Помимо всех недостатков это первое советское ПТО устанавливалось на лафет с обычными деревянными колёсами, которые не особенно хорошо влияли на транспортировку. Проще сказать – затрудняли её, особенно в непогожие времена. А германский аналог, который был запущен в серию с приходом Гитлера к власти, а до этого – в опытных образцах, имел подрессоренные колёса. Была ли это сознательная месть Фохта и его друзей – кто знает… Хотя демарш Иеронима Уборевича и его компании стоил Красной армии и СССР многих денег. Так, за лицензию на производство, за 12 опытных образцов и прочую техническую документацию пролетарский налогоплательщик, не считая крестьян и кулаков, вынужден был отсчитать немцам кругленькую сумму в  1,125 млн. долларов. Для Советской России, лежавшей в разрухе после Мировой и Гражданской войны, это был удар! И ответственен за него именно Иероним Уборевич, один из первых маршалов РККА, наряду с заметителем наркома обороны Тухачевским и прочей компанией троцкистов.

А у меня попутно возник вопрос: кому пришла идея переодеть немцев в белые халаты, а советских специалистов – а коричневые, цвета формы штурмовых отрядов НСДАП? И партбюро КБ не возрожало против такой халато-расовой дискриминации?

Кроме этого, обратим внимание: кофликт Фохта получился после принудительного увольнения одного из сотрудников с советской стороны – начальник ОКБ-2 Шнитмана. По определению Грабина, оный субъект с германской фамилией явно не соответствовал своей должности, но кто-то был в нём  заинтересован. И, наконец, самое важное: большинство копировщиков ряда отделов просиживали без дела. А Фохт был в этом явно заинтересован, что попахивало вредительством. Нас с начала 90-х да и ранее учили, что ничего подобного в СССР не было, а были лишь сфальсифицированные и выбитые чекистами показания. Но книга знаменитого советского конструтора свидетельствует обратное.

И на закуску: какие интересные обвинения посыпались на Грабина после учинённого им «разгрома» германских кадров! Фактически политические! Ему могли приписать и вредительство по логике иных репрессантов, но ничего подобного не произошло. Кроме того, обратим внимание, что большинство советского персонала поддержала его, а заискивающий и крайне подозрительный Шнитман, представляющий явный интерес для ОГПУ, был мгновенно уволен. По сигналу Грабина или кого-то из сотрудников лубянского ведомства, вроде Торбина, работавших под прикрытием, неизвестно… Во всяком случае, поведение советского человека в 1930-м явно не поражает нас с позиции избитых клише: были напуганы в ожидании арестов, были поэтому забиты и малоинициативны. Ничего подобного по Грабину не наблюдалось!

Кроме того, нам все уши продудели – не было в 20-30-х в СССР квалифицированных кадров, потому как все талантливые и способные режиму были не нужны. Следовательно сидели в лагерях или были расстреляны. А на их места валили лишь стукачи да обманутые, что производили никуда не годную военную и гражданскую технику. Доводы весьма абсурдные, поэтому мы их долго и серьёзно рассматривать не будем. Но вот что пишет Грабин о тех рабочих и мастерах, что на полукустарном оборудовании ухитрялись изготавливать сложные артсистемы:

«Коллектив новорожденного цеха азартно взялся за механическую обработку и сборку узлов и агрегатов для пушек Ф-22. Лишь некоторые операции, требовавшие специального оборудования, передали другим цехам. Дело шло дружно, и трудно было отличить, кто здесь рабочий, а кто конструктор, потому что рабочие подобрались не просто исполнители, а все со сметкой, с творческой жилкой. Одним из таких людей был бригадир клепальщиков А С. Комаров, который еще во время первой мировой и гражданской войн склепал бесчисленное множество узлов и агрегатов для пушек. У Комарова были золотые руки и меткий глаз. Не было случая, чтобы работа его браковалась. Комарова можно было совершенно не проверять. Не спеша принялся он со своей бригадой за станину опытной пушки Ф-22. Сперва клепальщики досконально изучили агрегат в натуре и по чертежам, подготовили все, что им требовалось для дела, и только после этого стали по своим рабочим местам с инструментом и приспособлениями. Бригадир сел у станины, разложив рядом клещи с обжимкой, зубило и ручник. Напротив него у станины встал подручный. Между бригадиром и первым подручным стоял второй подручный — его инструментом была металлическая поддержка да еще козелки. Чуть поодаль находилось горна с горящими углями — хозяйство нагревальщика заклепок.

Несколько заклепок уже грелось. Бригада была готова начать, ждали момента. Вот нагревальщик потянулся клещами в горно, вытащил заклепку, посмотрел на нее и сунул обратно — не готова. Некоторое время спустя вновь схватил ее клещами у самой головки, вытащил — она вся искрилась. Он резко ударил клещами с заклепкой по стальному предмету — искры так и посыпались во все стороны. Нагревальщик мигом сунул заклепку в отверстие короба станины, в ту же секунду бригадир прижал ее ручником. Нагревальщик не успел еще убрать свои клещи, как второй подручный поддержкой прижал головку заклепки. Один за другим раздались несколько ударов ручником по коробу станины — бригадир плотнее прижимал к ней заклепку. Затем удары посыпались градом: ручник бригадира и ручник первого подручного били уже по заклепке. Они осаживали ее, раскаленную, чтобы она заполнила собой отверстие в коробе станины. Все это происходило с молниеносной быстротой.

Так же быстро бригадир кладет ручник в сторону и берет клещи с обжимкой. Первый подручный тоже откладывает свой ручник, подымает кувалду и сразу же ударяет ею по обжимке, которую Комаров установил на обсаженную заклепку. Еще два-три удара. Комаров наклоняет обжимку то в одну, то в другую сторону — он формует новую головку заклепки, а первый подручный непрерывно наносит удары: то сильнее, то, когда Комаров наклоняет обжимку, послабее. Несколько движений и ударов — и заклепка врастает в короб станины.

Бригадир откладывает обжимку и берет ручник. Первый подручный откладывает кувалду и тоже берет ручник. Но они не успели еще поднести свои ручники к станине, как нагревальщик с силой ударяет клещами с раскаленной заклепкой,— снова летят искры! — и мгновенно вставляет заклепку в следующее отверстие…

И так до тех пор, пока бригада не закончит клепку станины. Как в хорошем автомате, где все рассчитано и нет ни одного лишнего или неправильного движения. Все действия этой бригады строго рассчитаны и отработаны. Нет ничего лишнего и, нет ничего недостающего».

Кстати, по рассекреченным архивам Лубянского ведомства общее население ГУЛАГа на 1930 год составило 300 тыс. человек. Это – с отбывающими наказание непосредственно в исправительно-трудовых лагерях (ИТЛ), задействованных на стройка социализма, в колониях и колониях-поселениях, в административных ссылках, в детских колониях. Повторяем, это общее число отбывающих наказание в системе ГУЛАГ, и уголовных, и политических. А общее  количество населения в СССР исчислялось за 100 млн. 500 тысяч. Вот и посчитайте…

Такая же плачевная судьба ожидала и другие германские разработки, вроде зенитного автомата 20-мм и 37-мм.  Они также не пошли в серию. Официально потому, что тяжелая советская промышленность якобы не смогла освоить их выпуск. А командовал тогда этой важной отраслью никто иной, как Серго Орджоникидзе, о котором речь пойдёт немного погодя. Впрочем, забежим вперёд – начиная с 1937 года, означенная отрасль успешно наладит выпуск этих важных систем. Этому будут предшествовать репрессии против коминтерновцев, а также участников военного заговора, расстрелы «по спискам». И возникает вопрос, неужто в ходе кровавых чисток так резко возрос уровень подготовки советских специалистов? Или оборудование на заводах оборонного назначения перестало ломаться и заработало впрок?

Интересно, что по условия контракта Фохта и германскую группу до ОКБ подвозил специальный автобус, наверняка с переодетыми «по гражданке» сотрудниками ОГПУ. Режим КРО был строжайший, так как разведки стран Антанты дорого б отдали за утечку такой информации – нарушение Германии соглашений 1918 года. Грабин и прочие советские специалисты «вспилили». Они потребовали от начальства ОКБ, чтобы их также подвозили на данном автобусе. Начальство было не против, но с одним условием – не занимать сидячих мест. Очевидно, что чекисты боялись несанкционированных контактов, так как в сидящем положении можно было легко обмениваться шпионской информацией, незаметно передавая из рук в руки те или иные «весточки». Тогда Грабин категорически предложил товарищам ездить на работу на городском транспорте. «Большинство согласилось со мной, но нашлись и такие, кто продолжал ездить в автобусе, давая «хозяевам автобуса» пищу для всевозможных шуточек и попросту оскорбительных замечаний», – пишет он.

Знаменитый конструктр отечественной артиллерии В.Г.Грабин в своих мемуарах «Оружие победы», правда, пишет  как будто бы в оправдание доктрине Тухачевского:

«…Малоизученные в то время тактические свойства танков и возможности их применения в войне рождали довольно странные предположения, влиявшие на ход конструкторской мысли. Например, французские военные специалисты более чем серьезно предполагали, что танковые атаки будут проводиться только с рассветом или под прикрытием дымовых завес. Это, считалось, позволит танкам незаметно подойти к атакуемым позициям, а противотанковым орудиям в будущей войне придется вести огонь исключительно (или преимущественно) с близких дистанций. Поэтому к пушке предъявлялось следующее основное требование: на дистанции 300 метров ее снаряд должен пробить броню толщиной 30 миллиметров (при угле встречи 60 градусов). В то время лишь 47-миллиметровые пушки заводов Бофорса и Шкоды обеспечивали такую бронебойность. Калибр 47—50 миллиметров считался предельным для противотанковой артиллерии.

К 30-м годам на вооружении Красной Армии были противотанковые пушки калибром 37 и 45 миллиметров. 37-миллиметровая пушка была куплена вместе с документацией у немецкой фирмы «Рейн металл» и в 1930 году принята на вооружение РККА. Создание 45-миллиметровой пушки осуществили наложением ствола на лафет 37-миллиметрового орудия. Проект этот разработали в конструкторском бюро завода имени Калинина под руководством главного конструктора Беринга в 1932 году. Лишь в 1937 году, после длительных доработок и модернизации, 45-миллиметровую противотанковую пушку приняли на вооружение Красной Армии. Она отвечала всем требованиям тех лет и не уступала лучшим заграничным образцам. Но война с белофиннами перевела это орудие, как и лучшие заграничные образцы противотанкового вооружения, в разряд устаревших. Опыт войны показал, что надо думать не только об удобной и легкой, но прежде всего — о мощной противотанковой пушке».

Забежим снова вперёд: в 1941-м жупелом для германской противотанковой обороны становится советский средний танк Т-34, толщина бронелистов которого – 45 мм. Но передняя броня наклонена под углом 600. А основным противотанковым орудием вермахта как раз-таки является 37-мм «Бофорс», что, по мнению Грабина, просто обязана пробивать такую броню с 300 метров. Но этого как раз не происходит, за что немцы окрестят её «дверным молоточком». Сей горький юмор означал следующее: в русскую броню этим снарядом постучать можно, войти в неё – никогда! Хотя подкалиберным и тем более кумулятивным снарядом такую броню можно было взять с более дальних дистанций, скажем – с 500-1000 метров. Правда, здесь важно учитывать одно немаловажное обстоятельство: наклонная броня приводила к соскальзыванию (рикишету) снарядов. Это продолжалось до тех пор, пока немцы не изобрели противобаллистические наконечники на головку снаряда, что, впрочем, не гарантировали полное избавление от рикошета.

Как видим, если читать внимательно оба абзаца, то стоит понимать правильно: во-первых, лишь в 1937-м «сорокопятка» была принята на вооружение. Спрашивается, что мешало это сделать раньше? Или, вернее спросить, кто этому мешал? А ведь вплоть до 1937-го производством и закупкой вооружений, военной техники, включая авиамоторы и танковые двигатели, занимался никто иной как маршал Тухачевский и его помощник, бывший чекист Павлуновский. Но тот и другой упорно не желали видеть очевидного, тогда как орудия от 35 до 47 мм стали противотанковыми во всех европейских армиях. В рейхсвере до 1935-го в ряд военных округов поступили засекреченные образцы ПТО 37-мм на деревянных лафетах и колёсах. В обстановке строжайшей тайны солдат и кандидатов на унтер-офицерские и офицерские должности учили их заряжать и разряжать, наводить на цель. Правда, к тому времени броня ведущих французских танков возросла от 40 до 60 мм. И вот Грабина заботит этот вопрос, и он пытается внедрить до 1937 года мощные противотанковые пушки, а Тухачевский мечтает о другом: как бы всю артиллерию РККА сделать универсальной (приспособить для стрельбы настильным и навесным огнём, а также для поражения воздушных целей), а также динамореактивной.

Вместо того чтобы усиливать свои стрелковые и автобронетанковые части артиллерией всех видов, маршал Тухачевский, начальник ГШ РККА занимался такими проектами как мотоброневагон «Ураган» или телемотодрезина «Смерч». Помимо этого он поддерживал идею изобреталя Бекаури, автора первых двух проектов, на серийное производство радиоуправляемых бомбардировщиков, танков, торпед и торпедных катеров. Управляемые по радио, эти роботы должны были испускать на противника отравляющие газы или вести по нему огонь из огнемётов. Кроме того он разработал и потратил уйму денег на такие проекты как «лучи смерти» академика Иоффе и «магнитоуловители снарядов» Баранова.

Мы не шутим – так оно и было! Изготовлены даже телеуправляемые танки (телетанки) ТТ-26, которыми руководили дистанционно – с танков-управления (ТУ-26) по радио на расстоянии 500-1500 метров. В задачи вторых было подвести первые к огневым точкам на дистанцию поражения и поразить цель, будь то стационарная огневая точка типа ДОТ или ДЗОТ, а также пехота в траншеях из огнемёта, пушки и пулемёта. Как вы понимаете, телеуправляемые танки были оснащены для этих целей огнемётами с огнесмесью, пулемётом с полным БК, а также пушками 45-мм. (В последнем случае было сложнее – заряд автоматически не подавался…) Кроме этого телетанки несли на борту специальные замедленные бомбы 200-700 кг в бронированной коробке, которые предполагалось сбрасывать у тех же деревоземляных и железобетонных огневых точек. Взрыв гарантировал уничтожение всего живого на глубине аж четырёх уровней, что лично мне кажется весьма сомнительным. Кроме этого ТТ-26 предполагалось использовать для применения химического оружия, то бишь вместо огнесмеси распылять через огнемётное приспособление боевые отравляющие вещества. И на рубеже 1936-37 гг. было создано целое подразделение из телеуправляемых танков в количестве 55 штук. Но финляндская «война неславная» 1940-го сразу развеяла сомнительный оптимизм. Их подбивали с расстояния 100-300 метров из противотанковых ружей калибра 11-14-мм, а также противотанковых «Бофорсов» 37-мм с расстояния 5000 метров. Броня у «телепузиков» была – смешно сказать! – противопульная. Кроме того финская пехота наловчилась использовать против советских танков так называемый «когтейль Молотова»: бутылки с огнесмесью, что позаимствует советская пехота в 1941-м для отражения «панцеров». Да и невозможно из управляемого на расстоянии танка вести прицельный огонь, будь то пулемёт, огнемёт или пушка. Никаких телемониторов, как вы понимаете, тогда и впомине не было. А Тухачевского несло…

Он усиленно внедрял идею создания так называемых «пулемёток сопровождения» для пехоты. Поэтому  с начала 30-х по воле Тухачевского был запущен с конвейера серийный советский танк Т-27, с бронёй в 6-15 мм, вооружённый одним пулемётом «максим» калибра 7,62 мм. (Позднее заменили на пулемёт Дегтярёва 7,62 мм.) Это случилось после того, как Великобританию посетила комиссия Управления мотопеханизации РККА Халепского, что позднее вместе с Тухачевским решительно продавил приоритет лёгких  БТ, Т-26, Т-27 и проч. Над танками с противоснарядным бронированием. Повидав на тамошних заводах британскую танкетку «Карден Ллойд» (Mk.IV) комиссия приняла самостоятельное (!) решение: потратить казённые (понимай также – народные!) денюжки и закупить аж 22 из них, плюс техническую документацию и лицензию на производство. Благодаря Тухачевскому руководству Красной армии данное бронированное чудище было представлено как перспективный проект и вскоре было начато массовое производство. Начиная с 1930-го изготовлено и сдано в армию более 3000 танкеток. Прок от них оказался невелик: к 1941-му в рядах РККА оставалось всего 33 машины. Посудите сами: мало того, что бронирование противопульное – у английского оригинала башня с пулемётом была вращающаяся, а в оригинале Тухачевского-Халепского неподвижная. Угол поворота пулемёта составил поэтому всего 10 0 . (Интересно, что БК для пулемёта Дегтярёва составил почему-то лишь 69 выстрелов, хотя места в расширенной бронированной рубке хватало. Уж не вредительство ли?..) Скорость передвижения, при условии хорошей дороги, составляла всего 16 км/ч, прицел танкетка имела диоптический (через мушку на конце ствола пулемёта, увидеть которую предполагалось через узенький триплекс). Кроме того на Т-27 не предполагалось установка каких-либо средств связи: сообщаться с другими машинами через командирскую танкетку нужно было посредством флажковой сигнализации. Понимай так: высунулся насколько можно из люка и – давай! – маши флажками в дыму боя. Под пулями и осколками…

Итог этого мёртворождённого детища был также печален: как уже говорилось, до начала Великой Отечественной войны дожило всего 33 экземпляра. А Тухачевский вплоть до своего ареста, суда и расстрела пытался приспособить Т-27 под что угодно! Даже под САУ. Мы опять не шутим: были изготовлены КТ-27 снабжённые 76-мм, так называемые  самоходные артиллерийские установки для сопровождения конных и механизированных соединений. Казалось бы, вот – найдено применение! Но Тухачевского с Халепским опять несло похлеще Остапа: на САУ не планировалось размещать боекомплект. Снаряды в боевой укладке предполагалось везти следом – на другом Т-27. Как и понято – проект с треском зарубили… Но и здесь наших героев не остановило: они  пытались создать телетанк на базе Т-27, кроме того СУ-3. Что это, кроме того что новая разновидность САУ? А снова ничего хорошего: безоткатная пушка Курчевского на шассии Т-27. И это горе-изобретение было комиссией РККА во главе с наркомом обороны Ворошиловым «зарублено» на войсковых испытаниях по причинам вполне понятным: «безоткатка» да ещё в закрытой бронерубке была небезопасна для экипажа в виду безудержной и обжигающей газореактивной струи. Кроме того, она имела, как и все безоткатные орудия, плохую баллистику и вследствии этого – невысокую кучность стрельбы. Не говоря уже о точности и дальности.


Скажем несколько слов о самом «прародителе»  безоткатной советской артиллерии – Леониде Васильевиче Курчевском. Он закончил всего два курса физико-математического факультета МГУ, после его судьба с чьей-то подачи волшебно переменилась. С 1916-18 гг. он работает на заводах военно-промышленного комитета что само по себе интересно: начал свою деятельность при одной власти и, минуя одну «проходящую» (Временное правительство), остался при советской. С 1918 по 190-й он возглавил лабораторию по делам изобретений при Высшем  совете народного хозяйства (ВСНХ) Советской республики, одновременно работая при его транспортной секции. В 1921-22 гг. Курчевский с того ни с сего служит в Комиссии звуковой разведки, но с 1922-го по 1924-й годы возвращается в Комитет по делам избретений, переименованный в комиссию: возглавляет там мастерскую-автолабораторию.

Безоткатной артиллерией Курчевский занимается лишь с 1923-го. Что интересно – в 1924 году он был осуждён по обвинению в растрате казённых средств на 10 лет исправительно-трудовых работ. (На следствии объяснил своё преступление ни много-ни мало: пытался изыскать средства на постройку… вертолёта!) Отбывая срок наказания в печально-знаменитом Соловецком лагере особого назначения (СЛОН) ГУЛАГ он не прекращал изобретальскую деятельность, а в 1929 году был досрочно освобождён за примерное поведение. Можно судить, каковым было содержание уголовных преступников, да ещё расстратчиков в те суровые времена: свобода научной деятельности, досрочное освобождение. Это при том, что большевики всех уровней недоверчиво, как правило, относились к спецам из бывших.

С января 1930 года бывший зэка Курчевский уже главный инженер ОКБ-1 ГАУ (особое конструкторское бюро при главном артиллерийском управлении). А в 1934году при поддержке маршала Тухачевского и Серго Ордженикидзе, который побывал в должностях председателя ВСНХ и 1-го наркома тяжёлой промышленности,  специально для него было создано Управление уполномоченного по специальным работам. Тут-то Леонид Курчевский и развернулся! Им было создано несколько десятков опытных образцов ДПР калибра от 37 до 420 мм, в том числе батальонная динамореактивная 76-мм пушка БПК, авиационная динамореактивная пушка (!?!) АПК и многие другие. Курчевский как мог, так и проталкивал свою бредовую или вредительскую идею: заменить всю нормальную артиллерию на безоткатную. При его непосредственном участии, при поддержки уже известных покровителей был создан истребитель с 76-мм безоткатными пушками, 305-мм безоткатную гаубицу установили на автомобиль, превратив его в своеобразную САУ, другую 305-мм – на эсминец, а 152-мм ДПР – на торпедный катер… Тухачевскому и Ордженикидзе (пока не умер от инфаркта) эти идеи понравились и, начиная с 1931- кончая 1935 гг. советская промышленность вовсю трудилась над созданием ДПР. Усилиями известной компании, которую так и хочется обозвать «гоп» или прикрытием иностранной разведки, ДПР предполагалось использовать как батальонные, зенитные пушки, гаубицы, корабельную артиллерию и, как известно, даже устанавливать на крылья самолётов. В целом с 1931 по 1935 гг. было изготовлено до 5 000 экземпляров ДПР, но военные взяли из них всего 2000, а до Красной армии дошло всего 1000.  Были потрачены миллионы, но ничего путного не вышло: к 1936-му все пушки Курчевского казались непригодны для стрельбы. Их стали спешно убирать, и с этого момента началась работа по созданию нормальной ствольной артиллерии под руководством Грабина. А Курчевского в 1937-м вмести с Тухачевским и Павлуновским ожидал арест и суровый приговор.

Удивительно, но с датой смерти у этого загадочного человека не всё ясно. Приговорён к смерти 24 ноября 1937 года, скорее всего особым совещанием НКВД, по обвинению, что с 1933 года по заданию Тухачевского разрабатывал неперспективные образцы вооружений. Но когда расстрелян – до сих пор точно не известно. По одной версии – это 26 ноября 1937, по другой  — 12 января 1939. Реабилитирован в 1956 году с достаточно странной формулировкой: «Приговор Военной коллегии от 25 ноября 1937 г. в отношении Курчевского Л. В. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен и дело за отсутствием состава преступления прекращено». Что это за таинственные «вновь открывшиеся обстоятельства» из справки реабилитационной комиссии не ясно. При том, что реабилитировали тогда тоже весьма своеобразно: если  в деле фигурировали хоть два свидетельских показания в защиту «невинно репрессированного», он считался вполне невиновным, а все или большая часть обвинений – сфальсифицированными или просто выбитыми.

На допросах в НКВД Курчевский дал противоречивые показаний. Так, с его слов он был завербован германский разведкой в 1932 году, когда побывал в Германии по обмену (данные о данной поездке в официальной биографии нет), а впоследствии утверждал под протокол, что к работе на данную разведку его привлёк лично Тухачевский. Можно, купившись на коньюктуру, смаху уверовать, что это результат пыток или шантажа, которым «бедный» конструктор якобы подвергался в ходе допросов на Лубянке. Дескать, изуверы-следователи пытались «притянуть за уши» обвинения  к делу Тухачевского и раскрутить миф о военном заговоре. Но дело как раз заключается в том, что в обвинительном заключении Курчевского никоим образом не проходит участие в заговорщицкой деятельности.Имеет место лишь шпионаж, а также подрыв обороноспособности Страны Советов.

Существуют также более чем фантастические версии о появлении «покойника» среди  живых.  Отставной полковник Тумаринский (по Б.Широкограду) утверждает со ссылкой на архив ВИМАИП и ВС, архив № 19/3037–3, что Курчевский прожил в тюрьме до августа 1939 года. Исследователь И.Э.Чутко, ссылаясь на конструктора Э.Э.Глухарёва пишет, что Курчевского видели в 1943 году на фронте  в сопровождении полковника, где он якобы чинил «Катюши». Честно говоря, в своём интересном исследовании «Мост через время» Чутко описывает эпизод, когда Сталин в 1943 году затребовал материалы по ДПР. Сигналом послужило применение аналогичных систем калибра 75-мм немцами под Сталинградом в составе авиаполевых дивизий люфтваффе. Он, познакомившись с материалами якобы изрёк: «С грязной водой выплеснули и ребёнка». Всё может быть… Тем более, что заменивший Ежова на посту наркома «внудел» и комиссара госбезопасности Берия расстрелы не одобрял, а поместил всех арестованных учёных в «шарашки» («шараги»), где поручил разрабатывать перспективные системы вооружений.

С Орджоникидзе не всё ясно по вопросу поддержки Курчевского. Серго действительно с 5 ноября 1926 года по 18 февраля 1937 года занимал ответственные посты, о которых говорилось. А наркомат тяжёлой промышленности был святая-святых, потому что основная нагрузка его производства была военная. Можно гадать и не соглашаться, называя шпиономанией и милитаризмом стремление создать мощную Красную армию на этом рубеже. Но даже Жуков в своих мемуарах (особенно, в первых редакциях) признаётся, что на рубеже конца 20-х-начала 30-х в Стране Советов боеспособной армии не было. И намекает на допущенные ошибки наркомом военных и морских дел, коим был товарищ Троцкий. Именно Орджоникидзе принимал и утверждал оборонные заказы заместителя наркома обороны и начальника отдела вооружений РККА маршала Тухачевского. И все железные стада противопульных танков и танкеток без связи, с бензобаками на обоих бортах, отряд телетанков и производство безоткатной артиллерии, которой предполагалось заменить обыкновенную – на его, Орджоникидзе, совести. И когда в 1937-м НКВД по инициативе Сталина обратилось к нему с просьбой направить особую комиссию по для проверки фактов вредительства в подведомственном наркомате, Орджоникидзе не возражал. Комиссию отправили в «Уралвагонстрой», «Кемеровкомбинатстрой» и на предприятия коксохимической промышленности Донбасса. Каков же результат? Никакие оперативные данные лубянского ведомства не подтвердились, что и не удивительно: состав комиссии был утверждён самим наркомом из работников его наркомата. В своём докладе по поводу итогов проверки всесильный нарком отрицал какое бы то ни было вредительства на его предприятиях, утверждая, что имели место лишь отдельные недостатки. Какие именно, можете судить…Хотя даже составители интернет-сайта «Википетия» отмечают: «…В определённой степени на слухи о таком вредительстве влияли нарушения технологий в погоне за экономическим ростом (по некоторым данным неофициально санкционированные Орджоникидзе, по другим данным — нет)».

По поводу вредительства есть интересный пример из книги Грабина «Оружие победы» Автор в 1934-м, работая в импровизированном КБ на заводе «Красное Сормово», выполнял заказ маршала Тухачевского – конструировал полууниверсальное орудие. Но параллельно пробивал своё детище – нормальную пушку дивизионной артиллерии. Злоключение и судьба привела его в кабинет к Павлуновскому, который в то время ведал отделом вооружений при НКО. Вот какой разговор у них получился:

«Павлуновский пригласил нескольких ведущих специалистов управления, и начался разговор более детальный. Были обсуждены и решены такие сугубо практические вопросы, как, например, где наладить выпуск снарядных гильз по нашему чертежу, где готовить снаряды, какой использовать порох. Участники обсуждения согласились, что пушка должна быть легкой, но предложили экономить легированный металл, применять его лишь в исключительных случаях. Словом, не осталось почти ни одного инженерно-конструкторского вопроса, который не был бы всесторонне взвешен.

В течение этого разговора, а длился он несколько часов, я время от времени поглядывал на Павлуновского. Внутренне собранный, он переводил взгляд с одного специалиста на другого, в глазах угадывалась напряженная работа мысли. Если что-то оказывалось непонятным, он, не стесняясь, просил пояснить. И тут я понял: крупный хозяйственный или партийный руководитель, конечно, не может да и не должен знать во всех деталях каждый утверждаемый им проект так, как знает его автор. Но руководитель должен уметь мыслить по-государственному, вот что для него обязательно. Иван Петрович Павлуновский сразу уловил главное: пушка будет изготавливаться из отечественных материалов, на отечественном оборудовании, конструкция ее тоже будет отечественная. Эти обстоятельства и определили его принципиальное отношение к проекту. А затем уже он начал консультироваться со своими помощниками, стремясь вникнуть в детали. Особенно его заинтересовала технологичность пушки: какова будет в изготовлении — проста или сложна? Впервые в своей практике я услышал именно от него, что при разработке конструкции, технологии и технологической оснастки нужно стремиться к тому, чтобы общая норма времени на изготовление детали была бы минимальной, норма вспомогательного времени по возможности близка к нулю, а машинное время (время, затрачиваемое на обработку детали резанием) было бы относительно большим.

Впоследствии Иван Петрович добился того, что вопрос об учете машинного времени был поставлен на заседании Совета при наркоме.

— Важны не станко-часы,— докладывал он на заседании.— Что такое станко-часы? Это число станков и рабочих, то есть ресурсы промышленности. А как они используются? Мы учитываем работу станочного парка по потерям — каков процент простоев. И выходит, что станки используются на восемьдесят пять — девяносто процентов. Но подсчитаем машинное время станка — время резания, фрезерования, сверления и так далее. Чем больше доля машинного времени, тем, значит, лучше используется станок. Так вот, если мы с этих позиций подойдем к оценке работы заводов, то окажется, что на многих станки используются всего лишь процентов на тридцать — тридцать пять… Надо ввести учет по машинному времени. Он заставит руководителей активнее совершенствовать технологические процессы, добиваться сокращения вспомогательного, подготовительного, заключительного и прибавочного времени, увеличивать число приспособлений, предпринимать другие меры…

Таков был Павлуновский. Мне приходилось позже встречаться с ним и на нашем заводе и на других. Я всегда поражался его способности быстро разбираться в деле и тут же принимать решения. Часто приезжал Павлуновский на артиллерийский полигон — на испытания опытных образцов новой пушки. Если обнаруживались недостатки, он не ругался, не разносил конструкторов, как некоторые другие начальники, а подбадривал. Чем труднее было, тем более чуток бывал он. А ведь люди отзывчивы на добро, очень отзывчивы! И они тянулись изо всех сил, одно умное слово руководителя действовало куда лучше иных долгих и нудных разносов».

Хочется обратить внимание читателя – Павлуновский пытается заинтересовать конструктора не качеством произведённой им продукции (в данном случае – перспективных образцов вооружения), не количеством «станко-часов», но количеством простоев. То есть чем интенсивнее работает оборудование завода – тем качественней работает по мнению бывшего чекиста и начальника охраны Троцкого сам завод. А что завод тем временем производит, его как-то не интересует. И то, что количество станко-часов зависит от квалификации персонала, от объёмов заказа и наличия запчастей (те же станки от интенсивной работы горазды изнашиваться), его тоже не очень интересует. Кроме того, на завод «Красное Сормово» компания «Рейнметалл» обязалась поставить специальные станки, но к тому времени поставки ещё не были завершены. А Павлуновский, либо не в курсе, либо в курсе, но – гонит показатели. Подход конечно, интересный… Тем не менее Павлуновский, которого Грабин описал как «русский богатырь» за косую сажень в плечах, быстро сориентировался, когда увидел чертежи Ф-22. Он быстро вызвал из приёмной ранее не замеченного Грабиным бывшего поручика одного из гвардейских полков и попросил оценить проект первой полууниверсальной дивизионной пушки. Поручик на беглый взгляд дал прекрасную рекомендацию. Таким образом Ф-22, после ряда доработок пошла в серию, но крайне ограниченным «тиражом», о чём речь зайдёт немногим позже.

По поводу смерти Серго Оржоникидзе в 1937 году можно утверждать однозначно – был инфаркт под давлением каких-то шикирующих обстоятельств, от которого 2-й секретарь Северо-Кавказского обкома скоропостижно скончался. Произошло это после встречи со Сталиным в Кремле. Что там могло между ними произойти, одному Богу известно. Впрочем, Юлия Ларина, любовница Н.Бухарина, встретившая Орджоникидзе в этот день, утверждает в своих воспоминаниях: Серго был в приподнятом состоянии духа, весел и никак не походил на роль жертвы. Но нас в факте загадочной смерти соратника Сталина должно заинтересовать другое обстоятельство. Единственный, кто находился в квартире на момент инфаркта был его племянник – Георгий Виссарионович Гвахария. Бывший сотрудник советского полпредства в Лондоне, бывший работником наркомата тяжёлой промышленности и руководителем таких ударных строек, как Луганский паровозостроительный завод, Донецкий металлургический завод, Зуевской ГРЭС, Штеровской ГРЭС, Макеевский металлургический завод. С 1933-го он был назначен директором последнего и первым в РСФСР уже после отмены нэпа добился полного перевода предприятия на хозрасчёт, т.е. отмены государственных дотаций.

Он будет арестован, как и многие родственники, включая жену Орджоникидзе в 1937-м, обвинён в троцкистской деятельности и расстрелян. Повторимся: нет достоверных фактов, что Серго Орджоникидзе покончил жизнь самоубийством и тем более был застрелен – таких данных нет в медицинском заключении о смерти. Конечно, инфаркт могли спровоцировать специальные медицинские препараты, каковые уже тогда изготавливались в разных спецлаборатириях разных спецслужб. В Советской России такую лабораторию основал Генрих Ягода, хозяин ОГПУ и первый нарком НКВД, убеждённый троцкист. Именно в его времена, т.е. вплоть до 1927-го Коминтерн имел реальную власть в РСФСР, а его европейские и прочие секции являлись диверсионно-террористическими штабами по организации захвата власти во всех уголках мира. Даже ОГПУ было вынуждено иной раз запрашивать технические средства из Коминтерна, так как штаб мировой революции был несопоставимо лучше оснащён, чем разведка и контрразведка. А Гвахария в 1925 году направлен в Лондон на работу в советское полпредство. Именно тогда в пику миротворческой деятельности Сталина, стремящегося погасить идеи мирового пожара и начать техническое сотрудничество с буржуазными странами, британская полиция вскрыла в советском полпредстве самый настоящий подрывной центр со своей типографией, где печаталась литература соответствующего содержания. Англия уже тогда признала Страну Советов, а это грозило  разрывом дипломатических отношений и откатом к недалёкому прошлому. Согласитесь, есть над чем призадуматься.

И, наконец: современный историк-исследователь А.Мартиросян утверждает: Ордженикидзе знал о военном заговоре верхушки РККА, который возглавлял Тухачевский. Знал, но своего партийного товарища, большевика Кобу так и не предупредил. Хотя они впервые познакомились, сидя в одной камере №3 Баиловской тюрьмы в Баку куда Ордженикидзе был помещён в 1907 году по обвинению в бандитизме. А после самоубийства Надежды Аллилуевой (факт самоубийства сейчас трудно отрицать!) Орджоникидзе и Киров были единственные, которые провели ночь вместе со Сталиным в опустевшей кремлёвской квартире. После чего, несмотря на убийство Кирова в 1934 году, где недвусмысленно просматривался след оппозиции, близкий друг Кобы стал всячески отрицать наличие вредительства, заговоров и  угрозы военного переворота. Как, прикажите, Сталину относиться к нему? Это, не считая, ударного вредительства Тухачевского, которому способствовал Серго на своих ответственных постах вплоть до 1937 года.

Как уже говорилось, в области артиллерии Тухачевский собирался внедрить «динамореактивные орудия» Курчевского, так называемые безоткатные орудия. Помимо этого он и его соратники предполали оснастить РККА так называемым универсальным орудием. Сейчас трудно себе представить, но пытались в разных странах совместить принцип настильной и навесной стрельбы создав единую артсистему. Непонятно только зачем… И Тухачевский не заставил себя ждать. Он вычитал в американском журнале о первых экспериментах с универсальным орудием Т-1, из которого американские военные предполагали вести огонь по пехоте, по танкам и по воздушным целям.Т-1 как и последующую Т-2 справедливо раскритиковали. Но Тухачевского это ничуть не остановило! Он стал прямо-таки фанатом динамореактивных орудий. Ими пытались заменить дивизионную и зенитную артиллерию, устанавливать их в танковые башни. Беда в том, что у «безоткатки» открытый собоих сторон канал ствола. Имеет место быть при выстреле, как у гранатомёта, реактивная струя. Эксперимент, несмотря на разрушения опытных образцов при испытаниях, продолжался семь лет. Возражения опытных специалистов, вроде Грабина, Тухачевским и Павлуновским (бывший начальником охраны Троцкого, ведавший до 1937-го закупками вооружений для РККА) игнорировались. В одной из своих последних директив Михаил Николаевич напишет: «Доработать ДПР (динамореактивную пушку – АВТОР) с тем, чтобы уничтожить демаскирующее действие газовой струи. Срок доработки – 1 августа 1928 года. Поставить вопрос о совмещении зенитной пушки с противотанковой».

Интересно, но с 1января 934 года  конструкторы Кондаков и Толочков предложили проекты безоткатных авиационных 76-мм пушек. В артуправлении РККА почему-то проект  предложили переработать: сделать аналогичные ДПР калибра 45-мм, что конструкторами было выполнено на базе ОКБ АУ. Пушка была автоматическая: автоматика перезаряжания происходило за счёт энергии дульных газов.  Питание пушки – обойменное: магазин устанавливался сверху казённой части и при выстреле ствол перемещался на 450 мм.. Происходила экстракция (выброс) стреляной гильзы – очередной «выстрел» плавно опускался в ствол. В 1936 был предложен проект 37-мм ротного ружья  ДПР «АРКОН» (автоматическое реактивное Кондакова).По сути это был предшественник «панцерфаустов», которые у нас ошибочно именуются фаустпатронами, и «панцерштреков», используемых гитлеровцами в 1943-45 гг. Питание ружья было магазинным. По полю боя 37-мм перевозилось на колёсах, но при необходимости ДПР легко разбиралось: переносилось или перевозилось на конских вьюках. После полигонных испытаний в 1936-м «АРКОН» были установлены в крылья истребителей. Никаких дефектов при испытаниях снова не обнаружилось, но под давлением программы Курчевского все разработки были прекращены.

Параллельно Кондаков и Толочков  начали работу над 37-мм автоматическими зенитными пушками (автоматами), в которых так нуждалась Красная армия. (Первой научной разработкой Кондакова было создание счетверённой ЗУ «максим».) к 1937-му было создано несколько опытных экземпляров. На стрельбах в 1936-м, у АКТ-37, правда до 5 раз не сработала автоматика. Но после доработки всего 10 пушек было заказано для бомбардировщиков СБ и ДБ-3. То есть зенитные автоматы комиссией Артуправления было принято использовать как авиационные! Но конструкторов и это дурость военных бюрократов не остановила: они принялись создавать разнообразные лафеты под АКТ-37 и добились самого эффективного результата. Был разработан лафет ЛАКТ (на двухосной повозке) и ТАКТ (тумбовой) для перевозки в кузове автомобиля ЗИС-12, что явилось предшественником создания ЗСУ (хотя впервые зенитную пушку 76-мм на станке Лендера установили аж в 1916 году). В апреле 1938 года зенитный автомат был представлен на повозке ЗУ-7. В ходе испытаний было сделано всего 5 выстрелов. Затем повозку с зениткой установили в кузов автомобиля ГАЗ-АА (только что поставленного в серийное производство) и совершили аж 340 км пробег. Прямо как в фильме «Большие гонки»…

Испытания затянулись до 5 октября –10 декабря 1938-го, по окончании которых комиссия НИАП (научно-исследовательский артиллерийский полигон) составила отчёт следующего содержания: «…ЛАКТ-37 и ТАКТ-37… не годны для длительных стрельб…доработка подобных систем нецелесообразна».

Смешно сказать, но с 1936-38 гг. было изготовлено всего 15 зенитных автоматов Кондакова-Толочкова. Производство по указанию маршала Тухачевского и начальника Артуправления комкора Ефимова было поручено двум заводам: №7  (Брянского), который использовал производственную базу «Бофорс», полученную в ходе советско-германского сорудничества 1923-3 гг, а также №4. Ни тот, ни другой высокие начальника, похоже, не были заинтересованы наладить массовый выпуск зенитных установок для Красной армии. А между тем АКТ-37 имела отличный темп стрельбы – 200 выстрелов в минуту при сравнительно малой отдаче – около 700 кг. Боепитание осуществлялось через магаин с пятью патронами. Обслуживал зенитный автомат расчёт из 5 человек.

10 апреля 1935 г. нарком тяжелой промышленности Орджоникидзе издает грозный приказ: «Головным заводом по авиационным системам (авиапушкам) считать завод № 8… В 1935 г. изготовить 500 систем АПК-4, в том числе 300 на заводе № 8 и 200 на заводе № 7. Производство АПК-4 заводу № 7 вести под техническим руководством завода № 8. Директору завода № 7 Сухомлинову приступить к подготовке валового производства АПК-4, начав задел с мая, чтобы с сентября начать валовое производство. В противном случае Сухомлинов будет снят с работы».

Речь идёт об Автоматической безоткатной пушке Курчевского, которая устанавливалась в крылья истребителей. Ни одно полигонное испытание она так и не прошла. Причина более чем прозрачная: как и у всех ДПР консруктора, выстрел имел гильзу из нитроткани с деревянным поддоном. При ведении огня нитроткань полностью не сгорала, а поддон дробился и застревал в канале ствола, что приводило при следующем выстреле либо к отказу автоматики, либо к разрыву ствола. Но повторимся: при поддержке Тухачевского конструктору удалось задавить всех конкурентов. Кстати, а что с 45-мм безоткаткой Кондакова и Толочкова? Они предлагали сделать её двухсторонней и установить  в корпус истребителя-бомбардировщика для ведения огня «вверх-вниз». Заряжание происходило из казенной части посредине безопасными патронами в латунных гильзах с пластиковым поддоном, который мгновенно сгорал при выстреле. Как известно, данная разработка усилиями «красного Бонопарта» была «законсервирована». А как знать – Красная армия могла получить уже с середины 30-х штурмовик, что охотился бы за вражескими танками, скажем, на Курской дуге. Да, начальная скорость выстрела ДПР была низкая. Так, германская безоткатка 7,6 см, принятая на вооружение для горно-егерских частей в 1940-м могла бронебойными снарядами поражать лишь 15-мм танки и бронемашины. Но с изобретением кумулятивных боеприпасов обстановка изменилась.

Впрочем вернёмся в 1933 год. Именно тогда дело советской артиллерии казалось бы сдвинулось с мёртвой точки. По инициативе наркома Ордженикидзе, а также Павлуновского и Будняка КБ-1 и КБ-2 были слиты воедино. Из них появилось Главное конструкторское бюро 38 (ГКБ-38), перед которым ставилась задача – на основе обмена с германской стороной разработать тяжёлые артиллерийские системы калибра 203- мм и 122-мм. Были разработаны вскоре мортира 203-мм и 122-мм гаубица «Лубок», о последней Грабин уклончиво говорит в своих мемуарах: «…впоследствии была использована как прототип для более прогрессивных отечественных орудий». О первой системе не говорит ни слова.

Итак, корпусная мортира 203-мм О3 образца 1934 года имела коробчатый и подрессоренный лафет, приспособленный  как для механического транспортирования, так и для конской тяги. Кроме того, она имела гидропневматический откатник, что положительно влиял на баллистику стрельбы. Судите сами: при выстреле откатники двигались назад вместе со стволом, а тормоз отката стоял неподвижно. Имелся гидравлический механизм для быстрого привода в положение для заряжания. Заряжание у мортиры было раздельно -гильзовое, что позволяло артиллеристам задавать траекторию выстрела, особенно для стрельбы по навесной траектории для которой мортиры собственно и создавались. Не лишним будет сказать о высокой скорострельности «детища» – 4-5 выстрелов в минуту. Для сравнения, орудие ПТО 37-45 мм делало 10 выстрелов в минуту.

Весила мортира конечно прилично: 3621,5 кг – в боевом и 4096,5 кг – в походном положении.

Далее, по таблице:

Угол ВН    -2°5;; +70°
Угол ГН    5°30;
Угол заряжания    0*
Длина отката (постоянная). ./им    1200
Высота линии огня, мм    1121
Ширина системы, мм    2270

Кроме всего мортира имела неплохую дальность, для снаряда весом в 80 кг – 6991 км. Давление в стволе, правда, было высоким – 1230 кг/см2 , что после 100 выстрелов требовало его замены. Но не это главное: мортира была плохо уравновешена. Как это понимать, спросит неосведомлённый читатель? А так:  усилия на рукояти маховика гидравлического механизма при вертикальном наведении требовали усилий – не поверите! – от 15 до 45 кг. Таковой должна была быть мускульная сила красноармейца-наводчика!  Кроме того, комиссия НИАП и в этом случае затеяла «большие гонки», что, конечно же, было оправдано. Но вот какая незадача: транспортировка мортиры на расстоянии 50 км мехтягой со скоростью 10—12 км/час (а это выше, чем транспортировка гаубиц тракторами – 5 км/час!) привела к повреждению колес с металлической шиной и ломке рессор. Какие именно повреждения металлические «болванки»  колёс  понесли  и по какой именно «зверской» поверхности их транспортировали, в отчёте НИАП не сказано ни слова. Как вы уже поняли, на вооружение 203-мм мортира 03 не принималась.

То есть несмотря на прекрасные баллистические данная артсистема , сочетавшая в себе качества гаубицы и  мортиры на вооружение Красной армии не пошла по причине ломки… рессор колёс и избыточно тяжёлого механизма наведения. И наверняка знакомый с отчётом НИАП бывший поручик старой армии М.Тухачевский, взлетевший после Гражданской войны до маршала СССР, ничуть не был против. И его соперник И.Уборевич также не протестовал, ни говоря уже о о начальнике вооружений Павлуновскогом и главе Артуправления  комкоре Ефимове. Последний, тем не менее вывел Грабина из под удара по случаю вынужденного отъезда Фохта. Напомним: статья молодого специалиста, направленная против германско-арийского хамства, потрясла основы партбюро КБ, после чего специалиста обвинили в «невежливости» к иностранцам. Интересно, но секретарь партбюро после разбирательства также оказался уволен…Фохт, правда, вскоре вернулся на КБ-2 и вёл себя уже поспокойней и повежливей. Во всяком случае, временами на устах его блуждала угодливая улыбка.

В данной связи хочется предположить следующее. Немецкой стороне, а именно – рейхсверу и фирме «Рейнметалл» было жизненно важно использовать советскую производственную базу. Отнюдь не по причине её качественного превосходства – немцы владели куда более «продвинутыми» технологиями. Но у них не было возможности их использовать. Фохт явно рассчитывал привязать к себе советскую сторону, но перегнул палку. Впрочем, был ли этот конструктор главным? Скорее всего Фохт подчинялся кадровому военному разведчику Энгельсу, что и организовал «демарш Фохта», чтобы выявить, кто готов идти на сотрудничество с германской разведкой, а кто будет этому препятствовать. Именно вскоре после возвращения Фохта и его таинственного превращения у Грабина и его сторонников начнутся новые трудности. И все они будут сводиться к одному: любыми способами не дать оснастить Красную армию надёжной артиллерией.

По первому образцу, 203-мм мортире «Ж» образца 1931 года всё ясно – при выстреле на полигонных испытаниях  длина отката составила 640 м при заявленных по ТТХ 900 м. При втором выстреле мортира вообще опрокинулась, а при последующих вышли из строя – внимание! -  пружина подрессоривающего механизма, а затем помимо всего прочего и тормоз отката.

Для справки: знаменитая корпусная гаубица 122-мм А-19, из которой помимо всего прочего был подбит первый «Тигр» под Ленинградом зимой 1943-го, будет принята на вооружение лишь в 1937 году. Только после того, как «гоп-компания» заговорщиков и вредителей во главе с Тухачевским и прочими «невинными жертвами» бюудет расстреляна. Били их или не били на допросах садисты-следователи, вопрос конечно важный. Мы к нему ещё вернёмся. Но, согласитесь, куда важнее иметь мощную армию с хорошей современной артиллерией, чем терпеть, скажем, в ГАУ и подведомственных НИИ кучку шпионов или заговорщиков с подмазавшимися к ним вредителями. В конце-концов, должна у трудяшегося человека болеть душа, если «интересные органы» посадили лет на 20 подобного выродка, лишили его гражданства или вовсе – лишили жизни?..

Перейдём к 122-мм гаубице  «Лубок», о которой также было заявлено Грабиным. При ближайшем рассмотрении ясно, что данная артсистема не была создана, так как являлась переделкой шестидюймовой гаубицы старой русской армии образца 1910 года. Причём как и многие дореволюционные орудия она была спроктирована французскими инженерами с заводов «Шнайдер», которые купили контракт на производство русской полевой артиллерии, и следовательно зарядная камора и калибровка ствола подходили под французский 77-мм артвыстрел. Модернизация 1930 года, проведённая коллективом КБ-2, произвела следующие незначительные изменения: была расточена зарядная камора – увеличен на одно деление калибр,   установлен нормализованный прицел, упрочнён лафет, упрочнён подъёмный механизм.   Кроме этого был произведён ряд небольших изменений в противооткатных устройствах, которые – как следует из характера других испытаний на НИАП – часто-подозрительно выходили из строя. Тухачевский и все прочии репрессанты считали «священной коровой» русской и советской артиллерии полевую трёхдюймовку под 76,2-мм выстрел, а также сохранившиеся старые артсистемы по очень простой причине – снарядов данных калибров было предостаточно  на складах. Казалось бы, оно и понятно, но дело заключалось в том, какие это снаряды. А это прежде всего осколочные гранаты 53-Ф-460 различных модификаций, страдавших ненадёжностью, да шрапнельные  53-Ш-460. Причём среди последних было немало с дистанционной  трубкой  рассчитанной всего на 45 секунд. Становится понятным, почему  частенько шрапнель на полях Великой войны рвалась на больших высотах в пустую… Но не это главное. В БК этих устаревших «новинок» до 1943 года вообще не входили бронебойные снаряды. Лишь в 1943-м был создан кумулятивный снаряд 53-БП-460А, позволяющий  бороться с бронированным целями с толщиной листа в 100 мм. Причём с относительно-безопрасной для этого дистанции – 1000 м. Понятно, что «лубкам» не были помехами ни «тигры», ни «пантеры». Хотя на 1941-й год «лубки» были беззащитны для вражеских танков:  как и в случае с Ф-22 из рекомендовалось вести огонь по бронированным целям шрапнелью, поставленной «на удар» (столкновение).

Однако ни ГАУ, ни наркомат обороны в лице указанных товарищей с большими звёздами в петлицах к перспективной переделке должного интереса так и не проявил. Как вы уже поняли, 122-мм гаубицу начали производить лишь с 1937 года. Вплоть до 1941-го с конвейера сошло  всего 3395  экземпляров.

Заслуживает пристального внимания изменения в организационно-штатной структуре гаубичных полков Красной армии, начиная с 1937-го – по 1941 год. Так, после коренных реорганизаций, затеянных после 1937-38 гг., гаубичные полки, укомплектованные «лубками» возросли в штатах стрелковых дивизий до 32 штук. Причём, с 1939-го на одну стрелковую дивизию приходилось по две батареи 122-мм. Всего артвооружение СД выглядело таким образом: дивизион пушек 76-мм, смешанный дивизон 76-мм и 122-мм гаубиц и дивизион пушек 76-мм. К 1940-му количество «лубков», как мы знаем, значительно увеличилось. Но в 1941-м, когда начальником ГШ стал генерал-полковник Жуков, главой мобилизационного управления генерал-полковник Мерецков, а главой НКО маршал Тимошенко, наступил необъяснимый обвал. Количество 122-мм  в стрелковых дивизиях упало аж до 16 штук. Поразительно, но с 1942-го в гвардейских дивизиях их количество даже было уменьшено до 12 штук. И в этих мизерных штатах гаубицы 122-мм 1910/1930 гг.провоевали всю войну!

Мы не зря заакцентировали внимание читателя на незначительных модернизациях 1930 года. В чём же их незначительность? Прежде всего в следующих не устраненных недостатках: колёса 122-мм остались неподрессованными, а однобрусный лафет затруднял горизонтальную и вертикальную наводку. Интересно, что недостатки так и не были устранены. Это при том, что «лубки» имели приличный угол вертикальной наводки (ВН) 450 и были поэтому предназначены для поражения целей, закрытых препятствиями, а также в укрытиях. Кроме того 122-мм были идеально приспособлены для  подавления живой силы противника на обратных скатах высот, которыми так изобиловали германские ОП в ходе Второй мировой, особенно под Ржевским выступом и на сталинградском направлении. Но неподрессовка шасси делала своё дело. Гаубицы, как вы понимаете, было тяжело транспортировать, особенно в условиях распутицы да и по снегу. А это, согласитесь, немаловажный фактор. Потому как любая батарея должна быстро меня ОП в случае угрозы обнаружения их вражескими артиллерийскими наблюдателями и разведчиками. А попробуй-ка такие  тяжёлые гаубицы – отведи быстро, когда их металлически рамы на колёсах увязают по ступицу?

Но это ещё не всё – половина гаубиц так и продолжала ходить на деревянных колёсах образца 1910 года. Другой половине после 1936-го всё же «выдали» металлические колёса с литыми резиновыми шинами, но без подрессовки. Хочется пожалеть расчёты 122-мм, состоящие, правда из 7 человек – каково было парням, перекатывающим их  по грязи и по снегу! Вот бы Жукова и Тимошенко, не говоря уже о генералах из ГАУ на их место! Не говоря уже про инженеров из КБ…

Кстати, об «отдельных недостатках». Вес 122-мм был значительный, но он разнился: в походном положении -  2510 кг, в боевом положении 1466 кг. То есть в разобранном (в снятом с передка) виде гаубица весила наполовину меньше, из чего делаем интересный вывод: вес скорее всего можно было понижать и дальше. Скорее всего, избыточную массу добавлял утяжелённый однобрусный лафет образца 1910 года да и слишком широкий, литой щит. При необходимости и эти два конмпонента можно было «довести до ума».

«Лубкам» удалось провоевать даже в 41-м роковом. Несколько сот из них достались в качестве трофеев вермахту. И немцы высоко оценили это «детище» Грабина и его команды. Во всяком случае 122-мм быстро осели у них в штатах дивизионной артиллерии под индексом  12,2 cm le.F.H.388(r), где действовали всю войну вплоть до нашей Великой Победы. В подтверждение к этому можно и нужно привести статистку производство боеприпасов  к трофейным гаубицам 122-мм. Так, в 1943 году было произведено 424 тыс. выстрелов, в 1944 и 1945 гг. — 696,7 тыс. и 133 тыс. выстрелов соответственно. Как видим, производство в значительной степени упало лишь в 1945-м, когда дело тысячелетнего рейха представляло уже полный швах. До этого советские трофеи исправно палили по советским же частям и недостатка в артвыстрелах не знали.

В ходе «войны неславной» 1940 года фины захватили в качестве трофеев 20 122-мм «лубков» скорее всего, в боях на Ладожском направлении. После незначительных переделок наша артсистема под индексом 122 H/10-30 провоевала и прослужила у них до конца 50-х гг. Несколько гаубиц до сих пор занимают почётные места в музее в Хельсинги и Хямеэнлинне.

Поговорим немного о ТТХ 122-мм гаубиц, которые по замыслам их авторов должны были превратиться в некий симбиоз, то есть стать одновременной с корпусной и дивизионной артиллерией крупных калибров полевой артиллерией для поддержки пехоты. Отвечали ли «лубки» данным требованиям? Довольно низкий силуэт (высота – 1841 мм) позволял спрятать артсистему в складках местности и вести губительный огонь по закрытым целям. Это прекрасно видно из представленной фотографии. Как уже отмечалось, угол ВН был также приличный – 450 . Но помимо однобрусного лафета (согласитесь, его при желании можно было заменить!) всё дело портили колёса, которые создавали вместе с избыточным весом лафета клиренс (давление на грунт)  в 298 мм.

При всём в недостатки 122-мм приводят ещё слишком короткий ствол 1560/12,8 мм/клб, что позволял кидать снаряды на расстояние лишь 8,9 км. По сравнению с ней лёгкая полевая германская гаубица 105-мм (10,5cm leFH18) поражала цели на дистанции в 10,7 км.  Разница небольшая – ствол также можно было вытянуть, было бы желание. Но, как мы знаем, желания как-раз не было… Кроме того короткий ствол всегда означает увеличение крутизны полёта снаряда – вертикальную его баллистику. А для поражения закрытых целей это качество незаменимо.

Справедливости ради стоит покритиковать немцев: они вплоть до конца войны многие артсистемы, исключая разве что 37-мм «Бофорс», оставили на литых металлических колёсах не то, что без подрессовки – без прорезиненых бандажей!

Кроме этого к преимуществам «лубка» можно назвать сравнительно низкий вес: на тонну меньше американского собрата – М-30, и на целых 500 – по сравнению с германской 10,5cm leFH16. За 30-40 секунд гаубица приводилась из походного состояние в боевое и готова была разить врага. Так что называть эту артсистему «безусловно устаревшей» к началу Второй мировой войны можно с большой натяжкой, если конечно иметь в виду не устраненные недостатки.

Но перейдём непосредственно к «священной корове» советской артиллерии 20-х и 30-х – 76-мм полевой пушке-гаубице, которая должна была поддерживать пехоту. Идеи универсализма заразили советских военноначальников. Главный из них, кто более всех был подвержен «заразе», оказался маршал Тухачевский. Именно он настаивал, чтобы полевая пушка-гаубица совмещала в себе качества зенитки и противотанкового орудия. Результатом было создание опытного образца Ф-22 с полуавтоматическим клиновидным затвором (заимствование от 37-мм «Рейнметалл»), который частично открывался от энергии выстрела и пороховых газов, гидропневматикой откатного устройства, а также переменной длиной отката. Кроме того, зарядная камора была спроектирована под гильзу образца 1900 года, поэтому детище Грабина и ГКБ-38 могло стрелять всеми боеприпасами 76,2-мм для дивизионных и полковых пушек.

Предыстория проекта выглядит так. По приказу Тухачевского ГКБ-38 включилось в создание полууниверсальных пушек, получивших поначалу индекс А-51 и А-52. При этом учитывались многие особенности, как-то – увеличение мощности выстрела и снижение веса за счёт дульного тормоза, который в то время пока ещё не практиковался. Было решено использовать под трёхдюймовый выстрел увеличенную гильзу, что также  повышало мощность выстрела, а также бронепробиваемость. Но к 1934 году маршал изменил свои планы и все КБ, как и все заводы были переориентированы на выпуск безоткатных пушек Курчевского. Заниматься этой вредной утопией Грабин не желал (наверное, поэтому не попал в лагерь!) и после закрытия ГКБ-38 он с группой единомышленников уехал в город Горький на ещё недостроенный завод «Новое Сормово». Там он создал полууниверсальную пушку Ф-20, которая впрочем неудовлетворила его. Причина нам знакомая – однобрусный лафет, что затруднял наведение как в горизонтальное, так и в вертикальное положение, а также добавлял вес. Поэтому Грабин приступил к разработке Ф-22, которое и было создано.

Надо сказать, что англичане к тому времени создали ряд орудий, которые с натягом, но можно было назвать полууниверсальными. Прежде всего это – Ordnance QF 2 и QF 25 pounder. Но первая артсистема была именно орудием ПТО, хотя имела приспособление для ведение круговой стрельбы. Ни в качестве гаубиц, ни в качестве дивизионных или полковых пушек первая двухфунтовка (40-мм) не могла быть задействованы даже при самом большом желании. Кроме всего двухфунтовка вплоть до 43-го была основным британским танковым орудием, а когда его убрали и заменили 75-мм, то оставалась долгое время в башнях бронемашин. Примечательно, но для двухфунтовок никогда не выпускались осколочно-фугасные боеприпасы (в отличии от советских 45-мм  и германских 37-мм), что очень затрудняло их использование в ходе пехотных атак противника или перестрелок между орудиями ПТО. Кроме того, это же распространялось на орудия, установленные в танках «Матильда» и «Валлентан». Как уже отмечалось ранее, против вражеской пехоты и позиций ПТО они могли равноценно использовать лишь один-единственный пулемёт калибра 7,7-мм.

Что же до QF 25 pounder, то эта была классическая гаубица 87,6-мм с на лафете с вращающейся платформой, что имела угол разворота в 360 °. Гаубица при этом имела несколько выгодных конструктивных особенностей, как-то: двухбрусный лафет, подрессоренные колёса и что самое главное -  использование разных метательных зарядов. Что это значит? Метательный заряд представляет собой некоторое количество медленногорящего взрывчатого вещества (порох,бастилид, пироксилин, менелид и проч.) , уложенного в оболочку (унитарный патрон, гильзу или картузы), удобную для заряжания орудия. Проще говоря, заряжание британских полевых гаубиц было при желании раздельно-гильзовое, или картузное: либо в гильзу вкладывался дополнительный метательный заряд, либо его помещали в виде картузов с порохом, у кладывая в ствол перед выстрелом. При этом снаряд выстреливался уже без гильзы.Таким образом, англичане задавали «кривую траекторию» балистики снаряда и начальную скорость выстрела.Проигрывала в этом случае лишь скорострельность, которая в случае унитарного заряжание (снаряд с гильзой объединён в единое целое) доходила до 4-5 выстрелов в минуту. Если помните, в своих воспоминаниях Монтгомери говорит именно об этих   гаубицах, которые шифрует как 8-линейные, стрелявших снарядами со стальным сердечником. Помимо всего орудие снабжалось перископическим прицелом для борьбы с бронетехникой и обычным панорамным прицелом для стрельбы по целям с прямой наводки. Интересно, что только англичане, для которых не было понятия дивизионной артиллерии (у них вся артиллерия была полкового подчинения) учитывали такие ньюансы. Но скольким британским пушкарям это спасло жизни и позволило эффективно поражать движущие цели? Будь то танки с крестом или красным «восходящим солнцем» на броне!

Считается, что утечка или злонамеренная дезинформация британских спецслужб повлияла на Тухачевского и иже с ним. Однако Михаил Николаевич не раз бывал в командировках на Туманный Альбион, водил дружбу с двором Винзоров и с британскими военными, пользовался у дам репутацией светского льва. Мог  бы и разобраться, честно говоря. Во всяком случае, никакая другая разведка на эту дезинформацию не клюнула, кроме как советская. Хотя надо признать что «двухфунтовка быстрого огня» ( QF – Quick Firing: «быстрый огонь») на 1936 год была одной из лучших серийных противотанковых пушек, так как пробивала броню почти всех германских такнков, не говоря уже о танкетках. Впоследствии, захватив в 1940-м под Дюнкерком большое количество «быстрых двухфунтовок», немцы отдали им должное – под индексом 4.0 cm PaK 192 (e) или 4.0 cm PaK 154 (b) взяли их на вооружение. Интересно, что проданные бельгийской армии двухфунтовки они, как видим, – в последнем варианте! – пометили особым индексом.

Но вернёмся в Сормово. Увы, но приняли там Грабина и его группу крайне нерадушно. Несмотря на телеграмму, данную загодя, никто их на вокзале не встретил и обещанную машину не прислал. Добираться до завода пришлось в кузове грузового автобуса, к тому же забитым до отказу железными трубами и прочими отливками. По прибытию на завод их разместили не в общежитии, а в щитовом сборном домике, который даже не был отопляемым. Складывалось впечатление, что молодым специалистам никто не рад – их просто выживают… Отношение изменилось во многом благодаря паткому завода и его секратерю А.П.Худякову.

Помимо всех злоключений нам кажется интересной история с модернизацией 76-мм образца 1910 года. На недостроенный ещё завод с непоставленным германским специальным оборудованием (скорее всего фрезерные станки для расточки и выточки и т.д.) прислали целую партию трёхдюймовок. Рабочие под руководством Габина бились больше месяца, провели-таки модернизацию по имеющимся у них чертежам, которые – надо полагать! – были присланы в комплекте. Но ГАУ с комкором Ефимовым во главе так и не принимало заказ, ссылаясь на низкое качество выполненных работ. Соответствие заявки с чертежами его, кажется, не устраивало. В конце-концов Грабин вспылил и дожал-таки Ефимова во главе Артуправления. Только выход на столь высокую «шишку» позволил разрешить бюрократические проволочки не дававшие коллективу нормально работать. И согласитесь, что в данном случае ситуация очень напминает попытку «тёмных сил» затруднить разработку и производство артсистем, стольль необходимых для Красной армии. Но компетентные органы в данном случае бездействуют одинаково странно: ни к Грабину, ни к Тухачевскому с Ефимовым никаких претензий не предъявляют – за вредительство никто никого привлекать не собирается.

Но главная беда состояла в том, что конструкторское бюро не было приспособлено решать поставленные задачи. В нём начитывалось всего три инженера да несколько чертёжников. Кроме всего директор завода «порадовал» вновьприбывших нехорошими новостями: завод не может включиться в производство артиллерийских систем. Причина всему – срывы поставок специального оборудования, в чём повинна  германская сторона. Кроме всего обронный завод был на хозрасчётие, но одновременно – находился в полной финансовой зависимости от главного заказчика, коим было Главное артиллерийское управление комкора Ефимова. Именно по его распоряжению отпускались средства на создание и полигонные испытания тех или иных образцов.

Впрочем, очень быстро Грабин новую полууниверсальную пушку сконструировал. Он применил в ней ряд новинок: складные (ломающиеся) станины – устройства лафета, которыми пушка или гаубица опирается на грунт, а также новые снаряды весом 7,1 кг, которыми она стреляла с начальной скоростью 710 м/с на максимальную дальность 14 060 м. Для сравнения, немецкие пехотные пушки 75-мм и пехотная пушка-гаубица 105-мм (орудия полковой артиллерии) значительно уступали ей по начальной скорости. Первое имело скорость 221м/сек, а второе – 240 м/сек. Следовательно, ни первое, ни второе не могли бороться на дистанции 500 метров с целями с повышенным бронированием, а на больших дистанциях скорость снаряда и вовсе падала. Таким образом, обе германские пехотные пушки в полном смысле пушками не считались, так как действительно сочетали в себе свойства гаубиц и миномётов. С лёгкобронированными танками и танкетками «Виккерс» или производными от них Т-26, а также скростными БТ они бороться как-то могли, хотя скорострельность второй оставляла желать лучшего.

Кроме всех прочих достоинств Ф-22  имела углы ВН – 750, а ГН – 600. В сочетании с высокой начальной скоростью выстрела это означало, что Ф-22 можно было по праву называть полууниверсальной. Из неё можно было вести как настильную, так и навесную стрельбу по закрытым целям. В принципе «двадцать вторую» можно было использовать как средство ПВО, установив лафет на вращающуюся основу, как у британской гаубицы.  А высокая бронепробиваемость превращала Ф-22 при необходимости в противотанковое средство. И немцы захватив большое количество Ф-22, тут же нашли ей применение именно в этом специфическом качестве. После незначительных переделок (расточки зарядной каморы с повышением калибровки, установки дульного тормаза и т.п.) они дали детищу Грабина свой индекс 7,62 cm FK 36(r). Пушку-гаубицу после этого они устанавливали на шасси  полугусеничных машин (Sd.Kfz.6 mit )   – использовали их как САУ для борьбы с Т-34 и КВ. Устанавливались «двадцать вторые» в неподвижные забронированные рубки самоходок Marder I и Marder II, хотя для этого параллельно немцы использовали трофейные 76-мм УСВ. Не пренебрегли такими трофеями даже румыны, создав под конец войны аж 30 САУ TACAM.

Идеальных систем не бывает, как идеальных танков, самолётов и даже спортивных авто. Идеальной не была и Ф-22. Отчёт с войсковых испытаний свидетельствует: «Ф-22 на походе плоха, так как длина системы (7120 мм –АВТОР) затрудняет поворотливость. Подвижность вне дорог крайне ограничена, так как её клиренс (давление на грунт – АВТОР) 350 мм, а подъёмный механизм выдаётся в сторону движения и слабо прикрыт (удар и др.). При стрельбе сильная вибрация и колебания тела орудия, что ведёт к уменьшению кучности. Слабое сцепление люльки с боевой осью. При 50—60 выстрелах непрерывного огня жидкость в компрессоре перегревается, что может привести к разрыву люльки. Надо прекращать стрельбу и отливать 150 г жидкости. Пушка универсальная, но ни одному назначению не удовлетворяет».

Автор нарочно привёл этот документ с сайта «Википедия» без номера и без даты уже после того, как описали немецкую эксплуатацию «двадцать вторых» в противотанковых целях. Только тупоголовым сплошным бронебойным снарядом со 100 метров она пробивала 80 мм броню. Со 1500 – броневой лист 60 мм. А ведь броня самого «толстого» панцера Т-IV в 1941 году не превышала 50 мм, да и то – это была дополнительная экранировка. Но с использованием кумулятивных боеприпасов (особенно катушечного типа – советское изобретение) бронепробиваемость увеличивалась в два раза. Правда, кумулятивные боеприпасы вплоть до 1945-го не были рекомендованы к применению по причине их ненадёжности: при выстреле часть из них разрывало ствол. Но – это относилось лишь к артиллерии калибра 76-мм и 85-мм, тогда как из более крупнымх калибров, скажем 122-мм и 158-мм, которые устанавливались на противотанковых САУ, стрелять было можно.

Правда, сам Грабин иначе описывает ход полигонных испытаний, на которых присутствовал и которые проводил сам маршал Тухачевский:

«Наконец пушка Ф-20 была собрана и испытана стрельбой на заводском полигоне. Во время испытаний приехал начальник Вооружения Красной Армии Тухачевский, с ним его заместитель Ефимов и другие работники Артиллерийского управления:

Они обратили внимание на то, что гусеничный поворотный механизм работает с большим усилием. Других замечаний не было. Не было и восторга, хотя пушка полностью удовлетворяла тактико-техническим требованиям Артиллерийского управления и даже весила на 200 килограммов меньше заданного (!?! – АВТОР).

Пушку доставили на заводской полигон. После первого выстрела Тухачевский и другие подошли к орудию, осмотрели его, затем Тухачевский повращал маховики механизмов наведения и, ничего не сказав, отошел.

Сопровождавшие его по очереди подходили к орудию и работали на маховиках механизмов, открывали и закрывали затвор. И так же, как Тухачевский, ничего не говорили.

Было сделано еще 10 выстрелов, и после каждого выстрела Тухачевский подходил к орудию и молча осматривал его. Я не мог заметить на его лице никаких признаков удовлетворения или неудовлетворения. После двенадцатого выстрела я спросил: есть ли необходимость продолжать стрельбу? Он сказал, что можно прекратить, подошел к орудийному расчету и поблагодарил за отличную работу. Потом в его вагоне за ужином, который, продолжался до поздней ночи, много было всяких разговоров, но только не о пушке.

На следующий день пушку прицепили к грузовой машине, и та возила ее с разной скоростью по дорогам на территории завода. Когда был наезжен определенный километраж, пушку доставили в цех. Первым осмотрел и опробовал работу механизмов Тухачевский. Кроме поворотного, механизмы работали нормально.

Потом собрались в том же вагоне. Я ожидал услышать общую оценку пушки, но разговор шел главным образом о поворотном механизме. Я сказал, что конструкция и технология изготовления гусеничного механизма дорабатываются, есть уверенность, что и этот механизм будет работать не хуже других. Тухачевский усомнился.

Отладочные испытания подходили к концу, когда М. Н. Тухачевский опять посетил завод. Как и в тот раз, его вагон был подан на заводскую территорию.

Осмотр пушки начали с поворотного механизма, о котором в прошлый раз было столько разговоров. Начальника Вооружения поразила легкость работы механизма, и он спросил:

— Чем вы смазали его?

Ему доложили, что это механизм новый, изготовленный с полным технологическим оснащением. Чтобы убедить его, потребовалось не только рассказать, но и показать всю технологическую оснастку.

Начальник Вооружения сказал:

— Я не думал, что вы справитесь с этим агрегатом. И не только я (!?! – АВТОР)…

Тухачевский захотел еще раз посмотреть, как ведет себя пушка при стрельбе. Сначала на полигоне сделали два выстрела с нормальным зарядом, а затем начальник Вооружения попросил сделать пять выстрелов беглым огнем: его интересовали скорострельность и удобство обслуживания пушки.

Грянул выстрел, затем второй, третий, четвертый и пятый. Орудие стоит спокойно, из канала выходит дымок, оно готово к новому огневому налету.

Среди присутствующих полная тишина. Видно было, что все мысленно оценивали результаты. Начальник заводского полигона А. И Козлов, прохаживаясь, посматривал то на пушку, то на гостей, ожидая новых указаний.

Молчание нарушил Елисеев.

— Да, красиво, ничего не скажешь,— громко произнес он. Как бы очнувшись, Тухачевский сказал:

— Повторим.

И опять команды Козлова:

— Пять патронов, нормальным, огонь!.. Орудие!..

Никто не успел и глазом моргнуть, как отгремели пять выстрелов. Как и раньше, пушка стояла спокойно, слегка дымило из ствола, а рядом наготове — неутомимый орудийный расчет.

Начальник Вооружения подошел к пушке, осмотрел ее, опробовал механизмы, особенно поворотный, который работал так, будто и не испытывал никакой нагрузки».

Причину такого странного подхода ГАУ и прочих конструкторов данного вида боеприпасов мы обязательно и основательно осветим. А пока вернёмся к «священной корове» и детищу Грабина. Немцы это качество оценили, даже румыны. А как же с ним поступили в ГАУ после испытаний в 1934-м? Заметим, что Тухачевский через Ефимова закрыл ГКБ-38, поставив перед коллективом Грабина жёсткий ультиматум: переключиться на ДПР. Только под это откровенное вредительство он соглашался давать финансирование. После отказа и демарша грабинцев, у «красного бонапарта» (так называла маршала иностранная пресса) мгновенно изменился подход. Он стал допекать группу непреклонных конструкторов идеями универсализма. И проект А-51 его поначалу устроил, хотя сам Грабин справидливо пишет на этот счёт:

«О том, что опасность заключена не в А-51, а в универсальной пушке, которой военные товарищи заранее предопределили роль новой дивизионной пушки. Именно ее хотят принять на вооружение армии, а она по своей схеме почти полностью повторяет нынешнюю зенитную и отличается только тем, что начальная скорость снаряда у нее поменьше. Это очень серьезный недостаток. Следовательно, как зенитная она хуже существующей.

Для стрельбы по танкам универсальная пушка не плоха: у нее круговой горизонтальный обстрел, другие огневые задачи она также может решать успешно, но чем это достигается? Множеством приспособлений и механизмов. Изготовлять пушку сложно, она будет очень тяжела—около 3,5 тонны. Как ее транспортировать? Как сможет орудийный расчет перекатывать ее вручную на поле боя? В общем она негодна и как зенитная и как дивизионная.  Если же взять полууниверсальную А-51, то по самолетам она стрелять не сможет. Говорят, что она будет вести заградительный огонь, но это только слова. Если на самом деле придать ей такую способность, ее конструкция значительно усложнится, она станет дороже, а делать ее придется гораздо дольше. Если будет принята на вооружение универсальная пушка, то во время войны придется создавать специальную дивизионную пушку для стрельбы по наземным целям.

—    А успеем мы с новой дивизионной? — спросил Леонард Антонович (Л.А.Радкевич, директор завода «Красное Сормово» – АВТОР).— Ведь полууниверсальная и универсальная уже в работе, в цехах. Если мы запоздаем, нужна добудет наша дивизионная?

—    Если стать на позиции «универсалистов», можно сразу сказать: не нужна. Никто не станет заниматься ею, все внимание будет сосредоточено на налаживании производства универсальной пушки. Но с точки зрения государственной, если даже и запоздаем, все равно нужно готовить опытный образец, испытывать и запускать в производство. Я поступил бы так. Более того, начал бы разрабатывать конструкцию пушки весом менее полутора тонн. Именно так нужно было бы поступить. Не сомневаюсь, что найдутся умы и силы, которые смогут разобраться в допущенных грехах и исправить их. Но, конечно, лучше не опаздывать. Если будем работать дружно, всем заводом, к маю 1935 года опытный образец, безусловно, будет…

О том, что предварительный проект готов, что уже продуман ряд механизмов и агрегатов, мне говорить не хотелось, чтобы не размагничивать Радкевича. Тут я немного схитрил — для пользы дела.

—    Ну что ж, будем бороться,— сказал Леонард Антонович, и я понял: теперь до него дошло. Значит, пушка будет».

Здесь снова мы видим принципиальную позицию Грабина – он не пожелал халтурить, вернее заниматься откровенным вредительством. Осознанно или неосознанно его на этот шаг подталкивает директор Радкевич, что также, вслед за Павлуновским, призывает гнать показатели, что весьма подозрительно. Мол, раз полууниверсальная и универсальная пушки уже вот-вот – их надо срочно запускать в серию. Победителей, как говорят, не судят. Но Грабин категоричен: он высказывает сомнения в целесообразности проекта для оборонки, и оказывается абсолютно прав. Вместо бредовых идей он предлагает и запускает с конвеера лучшее, что у него есть – полууниверсальную пушку Ф-22. Хотя срок ему дали предельно короткий – восемь месяцев, не стращая, правда, ни расстрелом, ни лагерем.

Но даже, дав добро на разработку проекта, ГАУ неустанно отравляло конструкторам жизнь разного рода нелепицами:

«Теоретические расчеты ствола на прочность отработаны хорошо, ведь стволы начали делать еще при Иване Грозном и непрерывно совершенствовали, прежде стволы были и однослойные, и многослойные — скрепленные, а мы решили создать такой, чтобы можно было вынуть трубу из кожуха и тут же заменить другой,— ствол со свободной трубой. Процесс замены трубы в такой конструкции несколько напоминает раскрывание складной (телескопической) антенны телевизора или ножки штатива фотоаппарата, в которых внутренние трубки свободно выдвигаются из наружных. Это обеспечивается зазорами между их поверхностями. Но величина зазора между кожухом и трубой ствола не произвольна. Этот зазор должен исчезать при выстреле, когда труба под действием пороховых газов расширяется и передает часть нагрузки на кожух. Обе детали работают в области упругих деформаций, образуя при выстреле единую высокопрочную систему. Необычная конструкция ствола была вызвана требованием Артиллерийского управления увеличить живучесть дивизионной пушки: чтобы труба могла выдержать не менее 10 тысяч выстрелов, не выходя за пределы допускаемого рассеивания снарядов, а лафет — не менее 20 тысяч, то есть как две трубы. Никому и в голову не приходило, что дивизионная пушка во время войны столько выстрелов не сделает. Наоборот, некоторые военные товарищи требовали значительно большей живучести. Они настаивали, чтобы опытный образец дивизионной пушки был испытан не менее чем 15 тысячами выстрелов.

Впоследствии жизнь показала, насколько они были неправы. За всю Великую Отечественную войну почти ни одна дивизионная пушка не сделала столько выстрелов, чтобы пришлось менять трубу ствола. В Артиллерийском музее в Ленинграде как боевая реликвия хранится 76-миллиметровая дивизионная пушка ЗИС-3 образца 1942 года за номером 4785. Наши артиллеристы начали стрелять из нее в июле 1943 года на Курской дуге и закончили в Берлине, нанеся первый удар по фашистской столице в 18 часов 10 минут 21 апреля 1945 года. Пушка прошла с боями 6204 километра, уничтожила 33 танка, 21 самоходное орудие, 74 автомашины, 14 артиллерийских орудий, 17 минометов, 5 самолетов на аэродроме и много гитлеровцев. В общей сложности эта пушка сделала за это время всего 3969 выстрелов».

Тут уж в пору предположить согласно извращённой логике Суворова-Резуна и его британских хозяев – троцкисты в СССР предполагали воевать со всем миром. Где им было рассчитывать на замену старых стволов новыми? Они вместе с проектом универсального орудия замыслили сделать для него универсальную трубу ствола, который в ходе похода на Европу  не придётся менять. А может, помимо Европфы троцкисты собирались завоевывать этой пушкой Америку?

Кстати, Грабин пишет, что одному из своих конструкторов по фамилии П.Ф.Муравьев он поручил разрабатывать ствол. В ходе расчётов баллистики стрельбы при выходе снаряда из ствола произошёл такой знаменательный эпизод:

«И вдруг Петр Федорович вскакивает, бежит к раздевалке. В тот день он буквально влетел в КБ и, не снимая пальто, сел за расчеты. Сотрудники удивились, но никто ему ничего не сказал.

При обходе рабочих мест конструкторов я посоветовал Петру Федоровичу раздеться. Он ответил:

— Ничего, мне и так хорошо… Снаряд уже идет по каналу с заданной скоростью.

Я понял, что главная теоретическая задача решена. Вскоре Петр Федорович показал мне расчеты. Рассмотрев их, я пригласил других конструкторов — участников работы над проектом. Кривые давления пороховых газов и скорости движения снаряда по каналу ствола были хороши. Со всем можно было согласиться, но сгорание пороха заканчивалось слишком близко к дульному срезу. Для заряда нормальной температуры это было неплохо, а для охлажденного в зимних условиях не годилось: порох не успеет сгореть в канале ствола. Это приведет к уменьшению начальной скорости снаряда и снизит кучность боя. Но такое устранить было уже нетрудно.

— Итак, канал ствола определился,— подвел я итог.— Приступим к конструктивной разработке всего ствола».

Не знаем, но конструктор, которому поставлена задача разрабатывать такой ответственный элемент как канал ствола, должен знать такие особенности  -  баллистика выстрела зависит не только  от холодов, но и от порывов ветра, что также снижает кучность. Кроме этого в данном случае рекомендуется применять раздельно-гильзовое заряжание, что – увы! – коллективом Грабина так и не было сделано. Кроме того, Грабин не рассчитывает объём метательного вещества в унитарном патроне, а это надо бы сделать. Ибо в трёхдюймовках 1910-го, имевших несравненно куда более короткий ствол, со сгоранием порохов внутри патрона обстояло куда лучше. А в грабинской Ф-22 (о длине ствола можно судить по фото и по рисунку – 3895/51,2 мм/клб порох де сгорал близко к дульному срезу. Можно, конечно, поинтересоваться качеством используемых в то время порохов, но это тема другого исследования.

Повторимся, что Ф-22 создавалась под 76-мм артвыстрел образца 1910 года по причине избыточности данного вида боеприпасов на складах. Ни ГАУ, ни главка – наркомат обороны не считали возможным переходить на другой вид боеприпасов, что в полной мере оправдано. Если есть в таком количестве старые, то зачем вместо них производить новые? Но загвоздка заключается в другом – Артуправление почему-то запросило сделать канал грабинской Ф-22 под гильзу образца 1900 года. Это довольно своеобразный запрос, так как унитарный патрон при желании и достаточной квалификации можно разделить. А латунные гильзы, отправив на переплавку, заменить другими – более современными и отвечающие требованию. Но Артуправление, надо полагать, с ведома его хозяина, настояло-таки на своём – артвыстрел 76,2-мм только под гильзу образца 1900 года. И никакого больше. А в этом был определённый негативный смысл: дело в том, что данная гильза, как и арвыстрел, разрабатывались на французских заводах «Шнайдера», что являлись главными разработчиками российской императорской артиллерии.

А надо сказать, что гильза 1900-го была мала – это существенно снижала начальную скорость артвыстрела. Не это ли послужило таинственного понижения кучности стрельбы, как было заявлено в отчёте НИАП 1934-го? Но Грабин на этот счёт ни проронил ни слова, что зря.

Единственное, что его коллектив сумел «пробить» так это увеличенную зарядную камору, которую при необходимости можно было расточить под больший калибр и большую гильзу, в которую можно было поместить больший (!!!) метательный заряд. Кроме этого в начальном варианте к стволу Ф-22 предполагался дульный тормоз, каковой был впоследствии установлен на УСВ и ЗИС-3. Как вы уже поняли, это незаменимое приспособление, которое в кино про войну мы привыкли замечать лишь на пушках германских панцеров, было необходимо для повышения начальной скорости выстрела. И сгорание порохов, быстрое или медленное, в данном случае почти сводилось на нет. Но и тут Грабина и его коллектив ожидал неприятный сюрприз  – ГАУ отклонило дульный тормоз по причине того, что он демоскирует пушку, поднимая при выстреле облака пыли. Шпионский или вредительский детектив (мы думаем, и тот и другой) таким образом набирал всё новые обороты.

И непонятно, почему Ефимова и следовательно самого Тухачевского так несло в эту степь, но Грабин  отмечает – к разработке полууниверсальной пушки они подключили через начальника Арткадемии группу болгарских коммунистов. Помимо секратаря ЦК болгарской компартии Г.Г.Димитрова что прошёл Лейпцингский процесс, в состав группы входил И.М.Буров, о котором Грабин пишет так:

«Иван Михайлович (Иван Михайлов) родился в семье служащего. Окончил гимназию и юридический факультет Софийского государственного университета. В 1917 году закончил школу офицеров запаса, в 1918 году был произведен в чин подпоручика. По окончании войны, в 1918 году, перешел в запас. Род оружия — артиллерия. Член коммунистической организации молодежи и Болгарской коммунистической партии с 1919 года. Участвовал в народном вооруженном восстании в Болгарии в 1923 году. В 1922—1923 годах был адвокатом в родном городе, с 1925 года — политэмигрант.

Забегая вперед, могу сказать, что в 1945 году Буров (Иван Михайлов) вернулся в Болгарию, где занимал различные высокие должности в болгарской Народной армии, был министром обороны НРБ, членом Политбюро ЦК Болгарской коммунистической партии, заместителем Председателя Государственного совета НРБ. За активное участие в антифашистской борьбе и строительстве социализма награжден многими орденами и медалями, ему присвоены почетные звания Героя НРБ и Героя Социалистического Труда».

Всё это, конечно, хорошо, но прежде чем забегать вперёд необходимо вспомнить простейшие правила – режим секретности на оборонных предприятиях, не говоря уже об армии, должен выполняться неукоснительно. Так принято во все времена и во всём мире. Немцы хоть и делились с нами в 20-х и 30-х некоторыми образцами своих вооружений, как 37-мм ПТО, но всех карт не открывали. Как-то, не привезли нам чертежи пехотной пушки 75-мм IG-18, о которой речь пойдёт дальше, не поделились технологиями кумулятивных боеприпасов (хотя в России с ними начали экспериментировать ещё в 1918 году) и многим другим. И дилетанту ясно – чем более круг лиц, к которым стекается инофомация под грифом «секретно», тем больше вероятность её утечки к разведкам иностранных держав. А Тухачевский со товарищи это простейшее правило попросту игнорировал, считая членов братских ЦК то ли кристально чистыми, то ли слишком глупыми для вербовочных подходов той же германской спецслужбы. Кстати, интересно, что в командировки «по обмену» в Германию он ездил под болгарскими псевдонимами Тургуев или Турдеев, о чём также пойдёт речь. А почему, спросите вы? А дело в том, что в Германию часто ездили по обмену болгарские офицеры, и вот по какой причине: Болгария в Первую мировую войну была союзницей кайзеровской Германии. Разбили её армии Брусилова довольно быстро, так, что немцам пришлось срочно перебрасывать дополнительные силы. Но факт остаётся фактом: Дубов закончил военное училище и стал поручиком в 1917-м, когда на территории его альмоматер были германские войска, а Болгария ещё вела войну на стороне Германии. И несмотря на его героический послужной список в ЦК Компартии Болгарии хотя бы по этой причине не следовало начальнику вооружений РККА привлекать такого  «специалиста» к таким разработкам.

Наконец пушка Ф-20 была собрана и испытана стрельбой на заводском полигоне. Во время испытаний приехал начальник Вооружения Красной Армии Тухачевский, с ним его заместитель Ефимов и другие работники Артиллерийского управления:

«Видно было, что Тухачевский доволен. Нам, конструкторам, очень хотелось услышать его оценку, но… Все будто сговорились, молчат. Только один Елисеев подошел ко мне и — шепотом:

— Отличная стрельба!

Я ему:

— Но начальство молчит. Неизвестно, чего оно хочет.

Случилось так, что у пушки оказались рядом Тухачевский, Дроздов, начальник 2-го отдела материальной части Артиллерийского управления, Елисеев и я. Я обратился к Тухачевскому:

— Скажите, пожалуйста, может ли наша пушка удовлетворить современным требованиям Красной Армии?

Я ожидал прямого ответа, но услышал другое:

— Вам надо еще поработать над ней и постараться уменьшить вес.

— Пушка на двести килограммов легче, чем задано в тактико-технических требованиях Артиллерийского управления.

— Это хорошо, но нужно еще снизить вес.

— Хотелось бы знать предел, к которому мы должны стремиться.

— Чем меньше, тем лучше,— ответил начальник Вооружения.

На этом наша беседа закончилась. Тухачевский поблагодарил орудийный расчет за отличную работу, пригласил директора, Елисеева и меня отобедать с ним и уехал с Елисеевым. Уехал и директор завода. Спустя некоторое время позвонил Елисеев.

— Скажи, пожалуйста, чем был вызван твой вопрос Михаилу Николаевичу о полууниверсальной пушке? Ведь ты же сам считаешь, что такая пушка армии не нужна.

— Поэтому я и спросил его. И он подтвердил мое мнение, не дав ей положительной оценки. Но какая пушка нужна армии, он не сказал. Тяжело работать, Василий Федорович, когда понимаешь, что занимаешься бесполезным делом. Отношение Тухачевского к Ф-20 еще больше укрепляет мое убеждение в правильности нашего предложения создать специальную дивизионную пушку Ф-22. Очень жаль, что конъюнктура вынуждает нас приспосабливать эту пушку для стрельбы и по зенитным целям. Уродуем мы ее…

Василий Федорович помолчал и предложил:

— Надо бы поднять этот вопрос за обедом у Тухачевского.

— А кто же его поднимет?

— Ты,— сказал Елисеев.— Ведь вы создаете как раз такую дивизионную пушку, которая нужна.

— Не совсем такую.

— Допустим, не совсем. И все-таки она у вас получается пушкой специального назначения и усложняется только углом возвышения. А по весу почти на пятьсот килограммов меньше, чем по ТТТ (тактико-техническим требованиям) при такой же мощности. Рано или поздно вы ее должны будете предъявить военным. Не лучше ли сегодня и обнародовать?

— Может быть, ты прав,— сказал я,— но полагаю, что лучше поддержать разговор, если, конечно, он возникнет, и тогда высказать свое мнение, чем начинать самим. Ведь этот вопрос уже предрешен. И возник он не сегодня и не вчера, а несколько лет обдумывался и обсуждался.

— Подумал ли ты о том, что вашу идею и пушку могут «зарубить» и тогда, когда вы выступите с опытным образцом? — спросил Елисеев.

— Могут. Но все-таки лучше предлагать пушку, когда она будет в металле. К тому же нас поддерживает Наркомат тяжелой промышленности, лично Серго Орджоникидзе.

На том и порешили: ни он, ни я не станем поднимать вопрос о Ф-22.

Обед у Тухачевского прошел в непринужденной обстановке. Говорили о многом и разном, только не об артиллерии. В тот же день Тухачевский отбыл в Москву».

Мы уже говорили о всех странностях (если не сказать больше!), каковыми был окружен маршал Тухачевский. Особенно когда брался оснастить Красную армию универсальной артиллерией и ДПР.  Он сам прошёл начальный этап Первой мировой войны, которую в Европе называют Великой войной, сидел в германском Ингельштадском замке вместе с будущим президентом Франции Де Голлем, чья армия также стала жертвой доктрины – нужна лишь полевая артиллерия калибра 75-77 мм!  Испытав очевидно ни раз на себе губительное действие тяжёлых пушек врага он должен был как никто другой стремится к созданию совершенной артиллерии для Красной армии. Но он этого не делает, увлечённый утопическими проектами.

А между тем  воевавший на полях той же войны будущий маршал СССР Р.Малиновский так описывает свои впечатления от германских «чемоданов»:

«Тяжелая гаубичная артиллерия немцев начала обстрел наших позиций. Потом артиллерия усилила огонь и стала брать окопы в вилку. Пулеметчики заняли свои места у пулеметов. Взводный унтер-офицер Шаповалов наблюдал в бинокль за немецким расположением. Увидев двигающиеся цепи неприятельской пехоты, а за ней в глубине взводные колонны, скомандовал:

— Прицел двенадцать, целик ноль, очередями…

Все ждали заключительного: огонь!

Роты второго батальона также изготовились к ведению залпового огня взводами. Взводные унтер-офицеры поднялись во весь рост на брустверы. Прозвучала команда:

— Взво-од, пли!

Загремели нестройные залпы.

Открыли огонь и пулеметчики. Немцы словно ожидали этого и начали более интенсивный обстрел русских окопов. Все чаще и ближе рвались шестидюймовые снаряды. Один снаряд попал в блиндаж пулеметчиков, и на его месте появилась глубокая дымящаяся воронка, Вот тебе и прочное укрытие! Хорошо, что в блиндаже никого не было — пулеметчики находились у площадок своих пулеметов; их только сильно засыпало землей и оглушило разрывом немецкого «чемодана»(…).

А как же отвечали наши? А вот, судите сами – у Малиновского есть ответ:

«…Артиллерийская бригада, поддерживавшая атаку, всеми своими восемью восьмиорудийными батареями ударила по противоположному берегу — знаменитые трехдюймовые пушки образца 1902 года залпами посылали гранаты в сторону немцев».

То есть всё чем отвечали мы – это трёхдюймовки (76-мм), которых было на всю артиллерийскую бригаду дивизии образца 1914 года 64 штуки! Тяжёлых артсистем было мало и все они находились в корпусном подчинении и придавались дивизиям лишь в ходе наступления. Иными словами, бывший поручик старой армии М.Тухачевский не просто не учёл прошлых уроков – он их попросту злостно игнорировал и усугублял отсталость русской артиллерии на примере Красной армии.

Здесь хочется вернутся к испытаниям уже известной читателю мортиры 203-мм О3. Странно, что в обоих случаях не устранена одна проблема. А именно: при выстрелах у первого образца 203-мм мортиры повредилась подрессовка колёс, а у второго образца колёса (в том числе подрессовка) разрушилась при транспортировке. Во всяком случае, у меня возникло впечатление, что в случае с 290-мм О3 комиссии Артуправления нужен был повод, чтобы не пустить образец в серию. Его вроде нашли. Однако  тяжёлая гидравлика поворотного «маховичка» оказалась недостаточным поводом для придирки. Тогда нашли другой. Пушку, очевидно, гоняли без меры, по дорогам с ограниченной проходимостью (возможно, посыпали камнем или битым кирпичом). Не исключается вариант прямого вредительства: выпустивший опытный образец завод «Баррикады» мог установить негодный металл на колёса и негодную подрессовку.

Кроме всего нас должен заинтересовать в этом явно шпионском деле ряд других моментов. Мортира была спроектирована на уже известном КБ № 2. Техническая документация после этого отправили на завод-изготовоитель – опытный образец  изготовлен в 1934 году на заводе «Баррикады». 9 января 1935 года мортира прибыла на НИАП с завода «Баррикады», а передок с колесами (!!!) прибыл с завода №7 30 декабря 1934 года.  То есть  в случае с колёсами и их подрессовкой вообще работала другая бригада!

Другая интересная подробность, заслуживающая компетентного внимания компетентных органов – завод №7, если помните, был подведомственным наркомату Ордженикидзе предприятием, которому нарком поручил производство АПК-4 – безоткатки Курчевского. Если снова помните, под угрозой снятия его диретора Сухомлинова с работы, если эти авиационные ДПР не будут производится в должных количествах. Что-что, а параллели временами выходят интересные.

Нас это должно заинтересовать вот почему. Тухачевский был ярым противником миномётов, которые доказали свою состоятельность на полях Первой мировой войны, когда надо было с близких дистанций (1-2 км) попасть обычной ручной гранатой или снарядом полевой пушки 75-77 мм в траншею. А это по понятным причинам не получалось. Ибо расстояние в первом случае, а во втором баллистический полёт артснаряда (артиллерийской гарнаты) не позволяли это сделать. Угол возвышения подъёмного механизма полевых пушек, например российской трёхдюймовки (76,2-мм) не превышал 200   и  позволял швырнуть снаряд по навесной траектории лишь на дистанцию 13 км. Кроме того полевые пушки того времени приспособлены были для стрельбы шрапнельными стаканами, что взрывались в воздухе, выбрасывая навстречу цели сотни пуль. Для пехотных цепей такая стрельба была подобна «косе смерти». Но для пехоты в укрытиях наподобии траншей или глинобитных строений шрапнель оказалась неэффективна. Хотя шрапнельный стакан, поставленный на удар, т.е. на встречный взрыв при столкновении с препятствием, с 1916 года пробивал броневой лист в 15 мм. Такой была бронезащита первых британских танков «Большой Билл», что использовались в первой танковой атаке в 1916 году на реке Сомма. Напомним, что часть «бочек» (так переводится «танк» с английского) завязла в грязи, несмотря на гусеницы и направляющие задние колёса, другая часть была подбита огнём германской полевой артиллерии калибра 75-мм. Хотя бронебойных снарядов в то время не было! Исключение, правда, составляли морские орудия и орудия береговой артиллерии калибра 100 и выше мм.

Грабин, анализируя международную обстановку, описывает то щекотливое положение, в которое попала артиллерия РККА в начале 30-х:

«30 января президент Гинденбург назначил Гитлера рейхсканцлером, в Германии установилась открытая фашистская диктатура. Фашисты провокационно подожгли рейхстаг, началось жестокое подавление рабочего класса, уничтожение его организаций. Едва ли надо говорить, с каким чувством читали мы в «Правде» заявление Гитлера корреспонденту английской газеты «Дейли экспресс», сделанное на месте пожара: «Это богом данный сигнал. Ничто не помешает теперь нам раздавить коммунистов железными кулаками. Вы являетесь свидетелем начала великой эпохи в германской истории. Этот пожар является ее началом».

Вслед за тем последовали арест Эрнста Тельмана, чрезвычайный декрет о введении смертной казни, приказ об аресте всех членов ЦК компартии. Массовые обыски и аресты шли в Германии повсеместно. В середине марта — запрещение компартии. В начале мая — запрещение профсоюзов. В сентябре в Лейпциге начался состряпанный гитлеровцами процесс над Георгием Димитровым, которого обвинили в поджоге рейхстага. В октябре Германия вышла из Лиги Наций… Разжигая звериный, национализм, гитлеровцы прививали немцам расистские человеконенавистнические бредни, растлевали сознание нации, призывали к порабощению славянских народов, к установлению господства Германии над миром.

И в такой обстановке, когда надо было всемерно укреплять оборону страны, разом уничтожается думающий и работающий научно-конструкторский центр по классической артиллерии! Конструкторам, инженерам, техникам предоставлялось право заняться «самоопределением», то есть устраиваться на работу в любой отрасли промышленности. Этим подчеркивалось пренебрежение к ствольной артиллерии, безоговорочное предпочтение ей артиллерии динамореактивной, поклонники которой считали, что динамореактивная не только имеет право на то, чтобы занять видное место в системе вооружения — такая позиция была бы вполне правильной,— но что она должна вытеснить собой классическую артиллерию.

Между тем динамореактивный принцип, имеющий ряд преимуществ для орудий одного типа, вовсе не годился для других, например для танковых, казематных, противотанковых, дивизионных пушек, для полуавтоматических и автоматических зенитных и т. д. Нельзя ударяться в крайности».

Ситуация усугубляется (помимо необычных «политических параллелей») с недалёкими примерами из прошлого. Именно кайзеровский Генштаб накануне 1914 года вовсю популяризировал  превосходство полевой артиллерии над гаубичной и дальнобойной. Иными словами, орудия настильной траектории огня должны были стать инструментом ведения манёвренной войны, каковой и предполагалась Великая  или Первая мировая война. Дескать дальнобойная навесная артиллерия да ещё крупных калибров отжила своё – слишком громоздкая, не успевает за своими целями. А война грядущая сулить стать подвижной… Такая дискуссия была развязана немцами на страницах военных журналов и это убедило русский Генштаб насытить армию полевыми 76-мм, знаменитыми трёхдюймовками, прозванным «косой смерти». Французы то ли вследствии, то ли поддавшись гипнозу германской агентуры, принялись оснащать свои части настильными «семидесятипятимиллиметровками». В результате накануне трагических событий, ставших прелюдией ко Второй мировой войне, «в русской армии насчитывалось всего 7088, в том числе гаубиц, тяжелых и дальнобойных орудий — 240. Снарядов для трехдюймовок было по тысяче штук на каждую, для гаубиц, дальнобойных и тяжелых орудий — значительно меньше».

Но самая интересная «священная корова»  советской артиллерии это 76-мм полковая пушка образца 1927 года. Хотя правильнее будет написать – модернизация 1927 года, потому что эта пушка была модернизацией царских трёхдюймовок 1902, 1909 и 1913 гг. У пушки со стволом в 30 калибров (1165 мм) расширили зарядную камору 203 до 334 мм, что позволяло ввести раздельное заряжание и произвольно в зависимости от задач стрельбы менять метательный заряд. Но – увы! –коллектив Артиллерийской технической конторы (АТК) Ф.Ф.Лендера, о котором уже упоминалось в связи с первой зенитной пушкой, так и не воспользовался этой перспективой. Большой вес артсистемы (920 кг – на стальных колёсах) затруднял её перемещение по полю боя, а также транспортировку. (Один стальной щит, который выпускался в двух видах – подвижный  и неподвижный – весил 54 кг, вес ствола с затвором – 227-230 кг). Несмотря на неплохие баллистические данные (4,50 – ВН) выстрел имел крайне низкую начальную скорость, что конечно же прекрасно использовалось для навесной стрельбы по вражеским траншеям, но не позволяло эффективно бороться с танками.  Кроме того небольшой угол вертикального наведения +5,60, – 24,40) также вызывал справедливые нарекания. Как вы уже наверняка догадались, камнем преткновения для производства этого «детища» пусть и с такими серьёзными недостатками, явился никто другой как маршал Тухачевский, что заморозил выпуск  в 1937 году. Однако, вплоть до этого времени это была одна из массовых артсистем РККА, даже поучавствовавшая в боях на озере Хасан: было потеряно 14 пушек, из них 7 – безвозвратно. Что немаловажно: у 76-мм модернизации 1927 года наконец-то была введена подрессовка стальных колёс – в резиновые бандажи полагалось устанавливать до 4 подрессованых пружин. Однако в сочетании с избыточным весом такая услуга вправе называться медвежьей.

В данном случае укомплектация «семидесятишестыми» дивизий РККА выглядит так: на 1941 год полагалось 6 орудий на пехотную и 4 на кавалерийскую дивизию. Здесь на наш взгляд ни о чём не следует сожалеть: данная артсистема была скорее лёгкой гаубицей, чем полевой пушкой. И несмотря на это в ТТХ было указано, что основное её применение – стрельба прямой наводкой, в качестве чего понимались следующие задачи: борьба с танками и бронемашинами, поражение ДОТов и ДЗОТов, проделывание проходов в проволочных заграждениях и бетонных надолбах и непосредственная поддержка пехоты в том числе уничтожение живой силы противника в лёгких полевых укрытиях. Последняя задача особенно шокирует, так как товарищ Ефимов и прочие товарищи из Артуправления должны бы знать – поражение в укрытиях можно нанести не прямой наводкой, но навесным (гаубичным) огнём. А между тем на орудие с баллистикой гаубицы, каковой несомненно являлась трёхдюймовка 1927 года возлагались чуждые ей задачи. И складывается впечатление – что, не было в Красной армии и её командовании специалистов-артиллеристов, которые могли просветить бездарей? Но логика подсказывает иное объяснение: они несомненно имелись, но в них не были заинтересованы, а иные из них молчали.

К вопросу о пониженной бронепробиваемости этой «семьдесятшестой» – можно судить по таким показателям: со 100 метров тупоголовый калиберный бронебойный снаряд БР-350А пробивал броню 28 мм, а с 1000 метров -  28 метров (при наклоне листа в 600). То есть 45-мм броню машины Кошкина Т-34  бронебойный артвыстрел  этого орудия не брал! Выше были показатели на аналогичных дистанциях при столкновении с бронёй под углом 900 – от 20 до 34 мм. То есть трёхдюймовка образца 1927 года была в состоянии бороться разве что с лёгкими танками (вернее танкетками) или бронемашинами.

Но эпопея данной арсистемы на этом не обрывается. В башни советских танков прорыва Т-35 и Т-28 по указанию Тухачевского стали устанавливаться именно эти 76-мм, модифицированные под танковые башни. Модернизацию поручили провести КБ АТК под руководством И. А. Маханова в 1932 году, в марте следующего года оно успешно прошло испытания и было принято на вооружение под официальным названием «76-мм танковая пушка обр. 1927/32 гг.». Эта пушка также обозначалась аббревиатурой «КТ» (Кировская танковая). Пушка была оборудована новым прицелом, а также ножным механическим спуском, кроме этого обладала меньшим откатом – до 500 мм.  Все основные показатели, в том числе баллистика и бронепробиваемость, полностью совпадали с прототипом.

И складывается впечатление: не желал ли «красный Бонапарт» оставить, во-первых, нашу армию без нормальной артиллерии поля боя, а во-вторых, без танковой артиллерии? Иначе как объяснишь, что его коллеги и подельники утверждали заказы на танковые пушки с низкой бронепробиваемостью и низкой начальной скоростью полёта снаряда? Вопросы-ответы…

Следует заметить, что кроме части линейных Т-28 (оборудованных радиоприёмниками или без средств связи) и всех Т-35 КТ устанавливалась в башни «артиллерийских танков» БТ-7А и Т-26 А, на бронепроезда и мотоброневагоны, а также на бронекатера проектов 1124 и 1125. И хотя подавляющее количество лёгких советских танков БТ и Т-26 вооружались 45-мм, это также настораживает. Тут уж в пору заговорить соловами Марка Солонина: в заговор «тёмных сил» я не верю – кому и зачем понадобилось устанавливать столь негодные пушки в серийные танки? И хотя броня гитлеровских 6-тонных танкеток Pz.II не превышала на тот момент 15-20 мм, но немцы уже имели в разработке танки PzIII и PzIV с бронёй в 30 мм. Кроме того бронезащита тяжёлых французских танков доходила до 40 и 60 мм.  А ведь Тухачевский и его компания вообще не планировали создать эффективную противотанковую пушку – им даже 37-мм 1-К оказалось достаточно в количестве 509 штук!  О деревянных колёсах мы вообще промолчим…

Кроме того поговорим о бронекатерах, которыми оснащались речные флотилии. Установить-то в них КТ установили, но вот незадача: самый большой угол возвышения танковых пушек составлял всего 250°. Именно на на него были рассчитаны  башни от Т-28,так как стрельба из танка – это стрельба прямой наводкой.  А речной бронекатер имел несколько иную задачу: борьба в основном с живой силой противника и заодно с бронецелями. Поэтому КТ имела «совсем малую высоту линии огня над водой, и при стрельбе прямой наводкой внезапно возникало огромное непоражаемое пространство; оно было закрыто либо берегом, либо лесом, либо кустарником, либо строениями и так далее. И именно поэтому в1938—1939 гг. отдельно для кораблей данных проектов — 1124 и 1125 — создали башню под названием «МУ»; она допускала угол возвышения 700° для 76-мм пушки. Разработкой башни занималась «шарага» ОТБ, находившаяся в ленинградской тюрьме «Кресты» ( По сайту «Википедия», в разделе «малые речные бронекатера проекта 1125»).

Я почему взял в кавычки информацию с «Википедии»:  на этом же сайте в разделе  «Шарашка» данные по ОТБ в ленинградской тюрьме «Кресты» отсутствуют. Что бы это значило – кто бы мне сказал…

Была ещё пушка ПС-1 37-мм, которую разработал и запустил в серию П. Сячентов. С 1928 года она должна была заменить 37-мм пушку Гочкиса на основе морской пушки  Гочкиса, отличаясь от неё иной конструкцией затвора. Орудие имело длину ствола в 20калибров / 740 мм, клиновый затвор, гидравлический компрессор-тормоз и пружинный накатник. С 1928 года её должна была заменить спроектированная П. Сячентовым пушка ПС-1, представляющая собой усовершенствованный вариант пушки Гочкиса. Её конструктивными отличиями от прототипа были более длинный ствол с дульным тормозом, использование более мощного выстрела, изменения в ударно-спусковом механизме и в ряд других деталей. Однако освоение нового выстрела сочли нецелесообразным и в оригинальном виде ПС-1 не выпускалась, вместо неё в производство пошло «гибридное» орудие, представляющее собой наложение ствола пушки Гочкиса на механизмы пушки ПС-1. Данное орудие известно как «Гочкис-ПС», «Гочкис тип 3» или под заводским индексом 2К.

Пушка ПС-3, официально принятая на вооружение как «танковая пушка обр. 1933 г.», была совершенным для своего времени орудием (в частности, она имела полуавтоматический клиновой затвор и могла стрелять выстрелами дивизионных пушек). Но её доработка и освоение в серийном производстве затягивались, поэтому срочно потребовалось орудие, которое должно было, как полагали тогда — временно, заменить ПС-3. Этой временно заменившей пушкой и явилась КТ, которая по своим характеристикам бронепробиваемости оставляла желать лучшего. (По сайту «Энциклопедия вооружений»)

Следует заметить, что Т-35 вооружался помимо КТ двумя 45-мм в башнях от БТ в лобовой частии двумя – на корме. Предположить, что Тухачевский и иже с ним рассматривали сорокопятки как средство борьбы с  вражескими танками? В принципе можно, но как уже подчёркивалось – если броня вражеского танка такова, что её можно пробить данным калибром. Пушки КТ да и ПС Сячинтова были однако годны для ведения навесного огня по пехоте в траншеях и по древоземляным огневым точкам. Снаряд, та же осколочная граната, описывала из короткого ствола дугообразную траекторию и фактически ложилась на головы залёгшей в траншеях пехоте. Это качество для танков прорыва было отменное – они именно в этом и нуждались! Правда, смешно сказать: по Тухачевскому и начальнику Автобронетанкового управления Халепскому броня Т-35 и Т-28 замышлялась противопульной. А именно: от 15 до 20 мм. Учитывая, что французы ещё в 1916-м создали бронебойную пулю «С» с утяжелённым стальным сердечником, эту броню легко пробивавшую, судьба этих сверхтяжёлых танков была незавидной. Тем паче, что топливные баки у них были по обоим бортам, что было заимствовано от танка Кристи.

Неверным по Ю.Мухину было бы предположить, что у этих танков был крайне низкий обзор из-за высокого силуэта, а также что они были крайне уязвимы по этой же причине. Во-первых, в танках были установлены приборы перископического наблюдения, как на подводных лодках, что, на наш взгляд, предвосхитило появление командирских башенок. Скорее всего, перископы даже их превосходили. На часть танков (в первую очередь, командирских) устанавливались радиостанции ТК-1 и ТК-7 (телеграфного типа). Последние, правда, легко и просто декодировались вражескими шифровальщиками, но говорить о полном отсутствии радиосвязи было бы неправильным. Здесь хочется, забегая вперёд, предвосхитить ту лёгкость, с которой германская радиометрическая разведка армейских штабов, а также люфтваффе читала наши переговоры и наводила на скопление нашей бронетехники удары авиации и артиллерии. Очевидно, что большое количество радиостанций телеграфного типа  значительно упрощали этот процесс. По этой же причине в первые недели войны штаб Западного фронта потерял три фургона РАФ, что были оснащены телеграфно-телетайпными станциями связи.

Эти вопросы тоже сквозь время – к Тухачевскому и Халепскому, которых заслуженно репрессировали в 1937-м. Кто на них ответит, кто не повторит ошибок прошлого? Помнится, в первую чеченскую наши войска страдали из-за отсутствия техничной мобильной связи, используя радисостанции времён Великой Отечественной.

Всё бы ничего, но незадача состояла в одном – типе боеприпасов, которыми предполагалось вести огонь из ПС-1 и ПС-3, которую предполагалось выпускать калибром в 76-мм. Замышлялось, что основными типами данного артвыстрела должны были явиться калиберные бронебойные и осколочно-фугасные. Реально из скорострельной пушки Сячентова «Гочкис-ПС» предполагалось вести огонь  только стальной фугасной осколочной гранатой, чугунной осколочной фугасной гранатой, шрапнелью обычной и шрапнелью короткой (дистанционная трубка, установленная на 45 секунд). Все артвыстрелы были образца 1902/1930 гг. Чугунное ядро Гочкиса – начальный вариант боеприпаса для одноимённой мосркой пушки мы даже не рассматриваем – рыбы «зашмеют»… А ведь оно тоже входило в боекомплект – не поверите! (По сайту «Википедия»)

За созданием пушки ПС Сячентова и прочими танковыми странностями стоит ещё одна интересная  фигура – комкор К.Нейман, который прошёл Первую мировую войну офицером (участвовал в Гумбинненском сражении), а затем в 1917 году перешёл к большевикам. Воевал на фронтах Западной завесы, затем некоторое время преподавал в академии им. Фрунзе, стоял вместе с Тухачевским и Халепским у истоков создания советских бронетанковых войск. Вместе с ними был репрессирован в 1937-м и П.Сячентов по обвинению в шпионаже, который, честно говоря, подавал многие надежды. Если, конечно, не брать в расчёт пониженную баллистику и бронепробиваемость его пушки.

Хотя А.Широкоград утверждает (по А. Широкорад «Энциклопедия отечественной артиллерии», 2000 Энциклопедия вооружений КиМ) о повышенной бронепробиваемости пушек Сячентова в сравнении с германскими 37-мм, но судите сами: по его же данным на расстоянии 500 м бронебойным снарядом с данной пушки проламывался 30-мм бронелист. Тогда как с той же дистанции 3,7-cm PaK 35/36 брала броню в 25-30 мм. Разница хотя и есть,но  местами не очень существенная.

Сячентову Красная армия обязана помимо всего многими талантливыми    разработками в области бронетехники. В первую очередь, именно по его проектам на Кировском заводе в 30-х было развёрнуто производство пушечных бронеавтомобилей от БА-И до БА-10, которые успешно воевали всю Великую Отечественную и даже при разгроме Квантунской армии. Кроме того Сячентов стоял за разработкой и запуском в производство первых серийных отечественных САУ, каковыми были СУ-14, СУ-4 и СУ-5. Они предназначались для поддержки пехоты и прекрасно бы справились с этой задачей, ибо на шасси Т-26 по идее Сячентова устанавливались и 125-мм «лубки», могущие вести огонь по настильной и навесной траектории. Иными словами, артиллерию пехоты по идее этого конструктора несмотря на избыточный вес предлагалось ставить на танковые шассии. Если бы не гигантомания Тухачевского, который штамповал лёгкие БТ и Т-26 тысячами, то даже такие САУ могли сослужить Красной армии хорошую службу. Кроме всего было создано в 1935-м два опытных образца САУ поддержки пехоты АТ-1, которые не пошли в серию, а также в единственном экземпляре СУ-100 с морской 100-мм пушкой. Эта тяжёлая самоходка с бронёй в 60 мм до сих пор стоит в танковом музее на Кубинке. Ей удалось повоевать в финскую войну – она, выдержав попадания вражеских снарядов, разрушала ДОТы и ДЗОТы на Выборгском направлении. Именно там, где были подбиты все «телепузики» Тухачевского. А в годы ВОВ СУ-100 была приписана танковой бригаде, защищавшей Волоколамское направление в 16-й армии К.К.Рокоссовского. К сожалению, нет свидетельств о её боевом применении. Но что-то уж очень резко пошли на убыль вражеские танки после падения Волоколамска и Франц Гальдер в своих дневниках сетует на качественную работу советской артиллерии. Как знать, не с этим ли связано?

Кроме того в 1-й танковой бригаде М.Катукова на Тульском направлении были опробованы другие советские САУ – ЗИС-30, о которых прославленный генерал в своих воспоминаниях ни словом не обмолвился. Как знать, может, результаты применения этих самоходок с 76-мм ЗИС-3 показались ему весьма скромными по сравнению с калибром в 100-мм?

Но рассказ о первых шагах отечественного танкостроения был бы неполон, если не рассказать о «Танке Гротте» или ТГ. Ведь у нас с давних пор бытует мнение: не было альтернативы лёгким скоростным БТ и  медлительным Т-26. Причём первые могли выпускаться и ходить (вернее, стремительно бегать!) только на подвеске Вальтера Кристи, а вторые – не иначе как на шассии «Виккерс», которая использовалась в сельхозтракторах Объединённого королевства. (Танкетки МС-1 созданные на базе французского лёгкого FT-17, конечно, не в счёт, хотя  они сыграли огромную роль в боях на КВЖД.) Но ближе к делу. В марте 1930 года в СССР была приглашена из Германии группа специалистов во главе с инженером Эдуардом Гротте, которой  поручили разработку проектов боевой серийной машины танков для РККА. Правда, уже в апреле 1930 года этой группе поручили спроектировать танк со следующими ТТХ: масса 18—20 тонн, бронированием 20 мм, скорость 35—40 км/ч. Вооружение должно было состоять из 76,2-мм и 37-мм пушки, а также  4—5 пулемётов. Все же оставшиеся параметры «сбрасывались» на германскую сторону. Таковы были установки главы вооружений РККА Тухачевского – чего уж там… Заметим, однако, что при мощном вооружении 76-мм  броня машины боевой ему виделась почти противопульной. И это несмотря на то, что Михаил Николаевич от друживших с ним генералов и офицеров рейхсвера был наверняка осведомлён о 37-мм ПТО с полуавтоматикой затвора, позволяющей делать 10-15 выстрелов в минуту и пугающей  таблицей бронепробиваемости. В остальном же советская сторона, казалось, только способствовала перспективному проекту. Для успешного выполнения работ для группы Гротте на Ленинградском заводе «Большевик» было создано конструкторское бюро АВО-5, где немцев уже ждал коллектив молодых советских инженеров, среди которых обязательно должны были иметь место сотрудники контрразведывательного и иностранных отделов ОГПУ. Что интересно – среди них был Н.В.Барыков, ставший заместителем Эдварда Гротта. Сейчас мало кому эта фамилия известна, но впоследствии он стал видным конструктором  советской бронетехники. Удивительно или в порядке вещей – никакие репрессии 37-го и прочих годов его не коснулись, никто ему никаких обвинений в «шпионстве» и заговорах не предъявлял, головой об стол и сейф не бил.

Чтобы не быть голословным, кратко осветим биографию Николая Всеволодовича. Итак, в 1927 году он закончил Военно-воздушную академию им. Жуковского, а в 1929-м был направлен на завод «Большевик». После 1931 года  он становится начальником АВО-5, в состав которого вошли после реорганизации конструкторы М. П. Зигель, Б. А. Андрыхевич, А. Б. Гаккель, Я. В. Обухов и др. С 1933 по август 1940 года Барыков является директором завода №  185 опытного машиностроения им.Кирова в Ленинграде, где – как ни странно! – принимал участие в конструировании танков Т-35, Т-28 и Т-100. С августа по сентябрь 1941 года он возглавлял 8-й Государственный проектный институт в Ленинграде. 24 декабря 1943 года ему присвоено звание генерал-майора инженерной танковой службы. В числе наград, которым он был удостоен: два ордена Ленина и Красного Знамени, ордена Отечественной войны 1-й степени, орден Трудового Красного знамени, «Знак Почёта».

Кстати говоря, если Николай Всеволодович Барыков сразу попал из пешек в дамки – стал заместителем Гротте, то к его назначению приложил руку сам главный германский конструктор.

17—18 ноября 1930 г. конструкторское бюро посетил нарком обороны маршал К.Е.Ворошилов. В своём отчёте он написал И.В.Сталину:

«Готовность танка на сегодня составляет 85 %. Осталась незавершённой достройка моторной группы, коробки скоростей и ряда дополнительных агрегатов. Образец изготавливается в специальной мастерской, где сегодня заняты около 130 рабочих и техников. В настоящее время постройка танка задерживается из-за тяжёлой болезни самого Э. Гротте, но наши инженеры предполагают, что 15—20 декабря опытный образец всё-таки будет закончен…»

Обратим внимание: нарком учитывал только характеристики двигателя, но не обратил внимание на такие факторы, как возросшую бронезащиту. А она в отличие от заказанной составила 40-30 мм. Пушку 37-мм предлагалось установить во вращающейся на турели командирской башенке, которая использовалась  для наблюдения, и употреблять в качестве орудия ПВО.  Но судьба опытного образца, изготовленного лишь к апрелю 1931 года, сложилась неудачно. Вначале этому способствовал двигатель воздушного охлаждения Э.Гротте, который было предложено заменить на советский авиационный М-6. Его габариты, однако, оказались несовместимы с размерами моторного отделения самого танка. Скорость движения составила 35 км/ч. Такими темпами лишь к июню 1931 года ТГ был в достаточной степени готов.

Следует отметить, что не всё удачно получилось с вращающейся рубкой 37-мм орудия Сячентова. При выпуске (!!!) подбашенный погон (приваренная к корпусу основа, на которую крепился механизм поворота башни) оказался деформированным. Переделывать его не стали или комиссия наркомата обороны не позволила – неизвестно, но в конечном варианте рубку было принято считать неподвижной. В остальном танк был готов к испытаниям, если не считать за причину снижение пулемётного вооружения. Так, количество пулемётов было уменьшено до 3-х, но все они ставились в шаровые установки с хорошим углом поворота, позволяющим вести огонь по высотным целям, а также снижающим угол «мёртвой зоны». Один пулемёт расположился в лобовой части, два других – в бортах, что, откровенно говоря, хорошо защищали танк от атак ползущих со всех сторон истребителей танков.

Чтобы читателю было понятно, в случае с «мёртвой зоной» это – недосягаемый для обстрела сектор, куда проще говоря пули не залетают. В книгах про войну обычно пишут: немецкие танкисты стреляли по ползущему со связкой гранат советскому бойцу из всех пулемётов, а затем перешли на пистолеты. Из последних они били через смотровые щели, ибо так мёртвый сектор  для обстрела снижался. Но, как вы понимаете, следить через узенькую полоску триплекса за ползущим в складках местности силуэтом весьма и весьма непросто. Тем паче одновременно ловить его на мушку, жать на спусковой крючок. А танк ведь грохочет и движется, сотрясаясь на гусеницах.

Далее по Танку Гротте: гусеничная подвеска была выше всяких похвал. Судите сами, все опорные катки были снабжены полупневматическими шинами «Эластик», что предавало машине чрезвычайно мягкий ход. Так по сохранившимся свидетельствам, в цеху танк без гусениц без труда перекатывался усилиями 2-3 человек! А ведь вес у махины был приличный!    Все опорные катки при этом снабжались тормозами, система управления которых была изготовлена по патенту Гротте. Авиационный двигатель располагался в задней части танка, что уменьшало пожаропасность в случае попадания и заброневого эффекта. Экипаж танка состоял из 5 человек: механика-водителя, командира (он же был наводчиком 37-мм орудия), пулеметчика и двух человек, обслуживавших 76-мм орудие.

Как видим, на командира не взваливались дополнительные, не присущие ему функции, как это было во французских танках, где башни проектировались одноместные. Отметим, что даже в новаторском танке Т-34 М.Кошкина командир был, во-первых, лишён прибора кругового наблюдения, во-вторых, выполнял функции наводчика основной 76-мм пушки. Как это влияло на ход боя можно прочитать в воспоминаниях наших танкистов и германских очевидцев.

В случае положительного заключения по прототипу, танк должен был быть запущен в серийное производство с индексом ТГ-1. Для освоения производства машины предполагалось изготовить в 1931 году первую серию в количестве 50—75 танков, а в 1932 году выпустить и направить в войска до 2000 новых боевых машин. Но так в серию и не пошёл – по причинам весьма произаическим: на испытаниях пару раз отказала автоматика  затвора 76-мм пушки, кому-то показался ограниченным угол обстрела боковых «максимов». Кроме того комиссию не устроила высокая цена: 1,5 млн. руб. по сравнению с БТ, который обходился в 60 тыс. Была отмечена неудовлетворительная работа бортовых тормозов, а также движение гусениц по вязкому грунту. В последнем случае хочется просто рассмеяться: высота гребней траков была недостаточной, а повысить её было никак нельзя… Вместе с тем комиссия отмечала множество конструктивных побед и сетовала одновременно, что Гротте ранее танками никогда не занимался. Это выступало чуть ли не основной причиной, по которой проект был закрыт, а реорганизованное бюро под руководством Н.В.Барыкова стала разрабатывать Т-35.

Хочется заострить внимание на повышенном противоснарядном бронировании ТГ. Помимо толщины броневого листа он устанавливался по бортам и впереди под наклоном, что способствовало рикошету бронебойной гранаты или снаряда. Чем это было в условиях боя, говорить не приходится. Отрадно, что этот конструктивный момент повторил в своей легендарной «тридцатьчетвёрке» Михаил Кошкин, а немцы до 1943-го имели на всех серийных «панцерах» лишь вертикальные бронелисты. Их имел даже грозный Kpwf. Pz. VI «Тигр», хотя Гитлер поручил немецким танкостроителям скопировать Т-34.

По распоряжению правительства 4 октября 1931 года была создана специальная комиссия для тщательного изучения танка Гротте. В нее вошли представители УТМ (Управление танко-механизации) и  ВОАО (КБ № 2 Всесоюзного орудийно-арсенального объединения  Наркомата тяжёлой проммышленности). Ознакомившись с машиной и заслушав доклад конструктора, комиссия решила: «Считать, что танк ТГ в данном виде является чисто экспериментальным типом танка, на котором должны быть опробованы в работе все механизмы, представляющие практический интерес». (По интернет-сайту М. Коломиец  Моделист-Конструктор. — 1995. — № 1)

К лестным отзывам хочется добавить превосходную баллистику и кучность 76-мм пушки конструкции Сячентова-Гротте, которые были позаимствованы от русской трёхдюймовки образца 1913 года. Эта пушка имела ряд особенностей: была снабжена дульным тормозом, который увеличивал начальную скорость выстрела и снижал энергию отката. Кроме этого в пушке имелся гидравлический откатник, а также клиновидный затвор, что также было заимствовано у немцев. Опять-таки, отказы автоматики, приведшие к ручному заряжанию в ходе испытаний «ополчили» комиссию, а о каких-то доработках она не желала даже слышать. При этом отмечала прекрасный разрывной эффект выстрела.

Кроме всего удивляет то упорство, с каким советская военная наука наступала на германские «грабли» образца 1914 года. У нас кайзеровскую армию как, впрочем, любую германскую,  рассматривают как исключительно-образцовую. Однако переиграв нас и французов на тот момент по вопросу о тяжёлой артиллерии, немцы умудрились допустить непростительную ошибку. Накануне расчёты полевых 77-мм пушек  обучались стрельбе только с открытых позиций, что надо видеть и понимать так: приезжает германская шести-восьмиорудийная батарея в чисто поле, пушки снимаются с передков, разворачивают в сторону цели и – огонь! Этим не преминули воспользоваться русские артиллеристы, которые умели действовать «косами смерти» как с открытых, так и с закрытых позиций. И происходила удивительная вещь, русские трёхдюймовки на начальном этапе компании 1914-го переигрывали германских «конкурентов». В считанные разы они уничтожали вражескую пехоту в кожаных касках с медными шишаками (на самом деле – русская «гренадёрка» XIX века! ), а затем принимались за стоящие открыто германские 77-мм. И всё – с помощью той же шрапнели, что была непригодна для поражения целей в укрытиях!  Но со временем война стала позиционной. Шрапнель не могла поражать цели в окопах, и стрельбу начали вести исключительно из укрытий.

На этом фоне довольно странно смотрится статья И.Соколовского, написанная в 1927 году, в которой задачи полковой советской артиллерии рассматриваются таким образом:

«1. Полковая артиллерия должна быть воспитана на культе открытых позиций…

2. Полковая артиллерия, как правило, должна занимать позиции в районе передовых частей пехоты (пулемётных боевых групп машинизированной пехоты, так как они, как правило, идут впереди стрелковых).

…Орудия полковой артиллерии, до появления их на боевой позиции и после решения ими боевой задачи, должны находиться в укрытом месте, возможно ближе к линии огня в выжидательном положении, откуда можно чувствовать боевые переживания пехоты и следить за всеми перипетиями боя…» (По сайту «Википедия» в разделе «76-мм полковая пушка обр. 1927 года).

Если последние задачи соответствуют духу времени и заложены в сочетание тактических приёмов мобильной и позиционной войны, то первая явно скопирована из наступательной тактике Шлиффена по которой кроме всего предусматривалось одно лишь безудержное наступление безо всяких резервов, а также культ стрельбы артиллерии на открытой местности. По меньшей мере это грозило потерей всей полевой артиллерии, которая у германцев была в полковом подчинении, в отличие от старой русской армии, где планировалось к 1913-му создавать для полков отдельные штурмовые орудия 76-мм. Как вы уже поняли, восьмиорудийные артбригады в составе восьми батарей состояли в дивизионном подчинении. При наличии полевых телефонов, биноклей и стереотруб, каковые и тогда были, можно было «дозвониться» до штаба дивизии или в крайнем случае штаба артбригады, чтобы её командир на свой страх и риск приняли решение – ударить по тефтонам.  Можно было ввести ещё в 1914-ом артиллерийских наблюдателей по примеру французов и немцев, каковые появились в русской армии лишь после февраля 1917 года. Бежит такой офицер в пехотной цепи с ракетницей и набором сигнальных ракет в полевой сумке. Как завидит приличную цель (скопление вражеской пехоты, пулемёт в укрытии и т.д.) так и пускает в ту сторону сигнальную ракету определённого цвета, чтобы полевые пушки или тяжёлая артиллерия забросили туда «чемоданы». Но, согласитесь, что «культ стрельбы с открытых позиций» и «укрытое место» до выполнения боевой задачи и после её выполения как-то плохо вяжутся. Неужели цели нельзя поразить из укрытий, а затем просто сменить одну закрытую позицию на другую – причём, заранее подготовленную? Отрытую так сказать в мягком или сухом грунте, да ещё укрытую со всех сторон, к примеру,  лесополосой Припятских болот, где пришёлся основной удар вермахта в 1941 году? Или надо было ввести «культ презрения» к  сапёрной лопатке и прочему шанцевому инструменту? Во всяком случае Соколовский, написавший столь странную статью, явно подыгрывал будущему вероятному противнику, ссылаясь на подвижный характер будущей войны. Хорошо хоть тяжёлую артиллерию не взялся упразднить.

Впрочем, здесь наблюдается ещё одна страшная и странная параллель: накануне Великой и Отечественной ни Жуков ни Тимошенко, бывшие тогда во главе Красной армии не позаботились об элементарном – принципах тактической и стратегической обороны. Нет, вопреки устоявшемуся мифу оборона допускалась – именно тактическая, то есть на момент подтягивания резервов передовые части зарывались в землю и отражали вражеские атаки. Но весь вопрос в другом – как именно они это делали. А вот как: рядовым бойцам и командирам разрешалось рыть лишь индивидуальные окопы-ячейки. Это было идеальное укрытие от артиллерийского (в первую очередь, гаубичного) и миномётного огня. Посудите сами, снаряду и мине по навесной траектории было весьма затруднительно попасть  в этакую ямку, где обитался боец. Осколки летевшие над бруствером, его также не поражали. Единственное, в чём это «новшество» проигрывало – бойцам не было видно друг-друга. И Рокоссовский,  посидев в индивидуальном окопчике уже в 1941 году, почувствовал себя весьма неуютно, после чего распорядился в срочном порядке рыть траншеи. Снизило ли это наступательный порыв советских войск судить не берусь, но наступали мы и довольно успешно с 1943-го вплоть до 1945-го.  Весьма сомнительно, что, по утверждению иных «реабилитантов» от пера – заваливая трупами противника.

Хочется вернуться к эпизоду расстрела германских полевых батарей в Гумбинненском сражении 1914 года. Очевидец, русский офицер 106-го Уфимского полка, впоследствии вспоминал:

«Вот и геройский артиллерийский дивизион, расстрелянный ураганным огнем русской артиллерии. Издали некоторых из убитых офицеров и канониров его можно принять за живых, так выразительны их остекленевшие взоры и застывшие жесты и позы.

Вот молодой офицер с поднятой саблей, запрокинутой головой и открытым, кричащим ртом (вероятно команду), с глазами, устремленными в небо, застыл у самого орудия! Вот, солдат, совершенно как живой, наполовину вставил снаряд в орудие и, с неотнятыми от него руками, стоя на коленях, вперил глаза свои с каким-то особым удивлением вверх, словно спрашивает: «В чем дело?!» и т. д. Эти фигуры издали казались живыми, но когда мы подошли ближе, то увидели, что у офицера три четверти головы сзади были оторваны и осталась буквально одна маска, а у солдата выбит был весь живот. Очевидно, смерть была моментальная и безболезненная, поэтому и сохранилось такое живое выражение на их лицах. Вот батарея, расстрелянная на самом выезде на позицию в полной запряжке, не успевшая не только открыть огонь, но и остановиться: все убитые люди и лошади дружно лежат вместе на своих местах, а солдаты лежат даже верхом на лошадях или поблизости их.

Лошади! Бедные животные! Чем они виноваты во всей этой катастрофе, случившейся между людьми?!»   (А. А. Успенский «На войне», Каунас, 1932, С. 47-48)

А между тем в этом же источнике есть другое удивительное объяснение, почему русские артиллеристы переиграли германских. Вот оно:

«Быстро артиллерия выехала на позицию, выбрав наблюдательные пункты; пулеметы заняли хорошие, с большим обстрелом, места; полетели наши артиллерийские снаряды и пулеметные струи к немцам! Наш полк в передовой линии успел быстро занять позицию между Матишкемен и Варшлеген, окопаться и открыть свой меткий огонь. Немецкие чемоданы летели в сторону штаба дивизии. Слышно было по сильной канонаде, что и наши соседи 25-я и 40-я дивизии, тоже ведут бой.

Вообще это был встречный бой. Характер самого боя здесь был несколько иной, чем под Сталупененом.

Здесь немцы не могли стрелять с заранее точно измеренных расстояний по русской пехоте и артиллерии, как под Сталупененом, где у них была безошибочная стрельба «по квадратам», начерченным на бумаге у корректора стрельбы (как нам сообщил один пленный немецкий унтер-офицер из поляков). И немецкая артиллерия в начале Гумбиненского боя, с дальних расстояний стреляла не метко» (Там же, С. 43).

То бишь немецкие артнаводчики по свидетельству русского офицера-очевидца ещё и не были обучены стрельбе на расстоянии по пристрелочным карточкам (без артиллерийских корректоров), которые составлялись по факту пристрелочного огня. А именно: арткорректировщик по телефону сообщал штабу артдивизиона (у германцев – артполка, в случае с полевыми 77-мм) о том, где расположена цель: дистанция прямого выстрела такая-то, поправка (допустимые отклонения траектории выстрела) такие-то… По карте арткорректора, где принцип прицеливания на расстоянии напоминает игру в морской бой, батарея прицеливается: артнаводчики крутят маховик подъема ствола, пока перекрестья линз прецела не сойдутся на нужном делении и – огонь! Как лягут пристрелочные выстрелы увидет арткорректировщик, который имелся в германских пехотных цепях, если возникала такая необходимость. Он же доложит по телефону или передаст по цепи куда и как надо наводить привильно, чтобы накрыть цель. Но что мы видим при Гумбинненском сражении? А то, что навыки стрельбы на расстоянии у германских артиллеристов заметно снизились, причём до полного ужаса: они могут стрелять лишь по заранее размеченным площадям («сетке» на карте арткорректора), где указаны отметками цели. Как будто русские войска должны были заранее занять именно те квадраты, что указаны в германских пристрелочных картах?

И как тут не предположить, что в русских штабах не имелись германские шпионы? Учитывая обилие генералов и офицеров с тефтонскими фамилиями, так и должно было быть,хотя большиннство обрусевших германцев преданно служили России.

Но вернёмся к испытаниям пушки Ф-22. В конце-концов она была принята на вооружение в 1934 году. На полигонных испытаниях  она показала прекрасный результат в стрельбе по движущимся мишеням, в преодолении различных препятствий (по требованию инспектора Артуправления Роговского пушку пришлось перекатывать через железнодорожную насыпь). В случае с раздвижением станин вышла неувязочка, которую не заметили члены комиссии – а то б непременно проект запороли… А именно: в складывающиеся сошники в ходе транспортировки забилась грязь и их не удалось сразу раскрыть. Эту единственную огрешность Грабин пометил в своём блокноте, чтобы доработать. Но дульный тормоз и зарядную камору так и не удалось отстоять – комиссии хоть как-то  надо было отыграться с позиции маршала Тухачевского.

Но этому предшествовало заседание в Кремле, на которое был приглашён Грабин и предварительный интерес Сталина к… подрессовки пушечных колёс. Как видно, это проблема так достала армию к 1934 года, что без товарища Сталина её невозможно было решить. И прибежали на московский перрон представители ГАУ и прочих инстанций и принялись осматривать подрессованы колёса или нет. Ко всему прочему ни у них, ни у товарища Сталина  претензий не наблюдалось:

«Совещание в Кремле проходило очень активно, все держались непринужденно. Мои опасения, что я не сумею совладать с собой, исчезли уже в начале первого моего выступления, а во время второго я совершенно не чувствовал себя связанным и высказывал все, что считал необходимым для правильного решения вопроса. Заседание затянулось, а Сталин по-прежнему неутомимо ходил, внимательно слушал, но никого не перебивал. Ко мне он подходил много раз, задавал вопросы и каждый раз клал руки мне на плечи, не давая подняться, чтобы отвечать стоя. Его вопросы касались универсальной и нашей дивизионной пушек. Видимо, он сопоставлял их и искал правильное решение. Найти его было нелегко, так как все высказывались только за универсальную, а за нашу Ф-22 — лишь я, Радкевич да Артамонов. После моего второго выступления в третий раз выступил Маханов. Он настойчиво и упорно защищал свою универсальную пушку, заявлял, что от универсализма не отступится. Наконец список записавшихся в прения был исчерпан. Молотов спросил, нет ли еще желающих высказаться. В зале было тихо. Сталин прохаживался, пальцами правой руки слегка касаясь уса. Затем он подошел к столу Молотова.

— Я хочу сказать несколько слов.

Меня очень интересовало, что же он скажет по столь специфическому вопросу, который дебатируется уже несколько лет?

Манера Сталина говорить тихо, не спеша описана уже неоднократно. Казалось, он каждое слово мысленно взвешивает и только потом произносит. Он сказал, что надо прекратить заниматься универсализмом. И добавил: «Это вредно». (Думаю, читатель поймет, какую бурю радости вызвало это в моей груди.) Затем он добавил, что универсальная пушка не может все вопросы решать одинаково хорошо. Нужна дивизионная пушка специального назначения.

— Отныне вы, товарищ Грабин, занимайтесь дивизионными пушками, а вы, товарищ Маханов,— зенитными. Пушку Грабина надо срочно испытать.

Речь была предельно ясной и короткой. Закончив выступление, Сталин пошел в нашу сторону. Когда он поравнялся со мной, к нему подошел Егоров и сказал:

— Товарищ Сталин, мы можем согласиться принять пушку Грабина, только попросили бы, чтобы он сделал к ней поддон для кругового обстрела.

Сталин спросил меня:

— Можете к своей пушке сделать поддон?

— Да, можем, но он нашей пушке совершенно не нужен.

— Значит, можете?

— Да, можем.

— Тогда и сделайте, а если он не понадобится, мы его выбросим.

— Хорошо, поддон будет сделан.

В это время к нам подошел Радкевич:

— Товарищ Сталин, для того чтобы завод мог уже сейчас начать подготовку производства, хотелось бы знать, ориентируется ли правительство на нашу пушку?

— Да, ориентируется,— ответил Сталин».

Как видим, маршала Егорова, друга и соратника Сталина по Гражданской войне всё же интересовал поддон для круговой стрельбы, как на английских 85-мм гаубицах. Без этого Ф-22 он не мыслил, хотя большинство артсистем 2-й мировой войны прекрасно обходилась без них. Равно как и без универсальных пушек: даже армия США вступила в войну, отказавшись от идей универсализма. Но Сталин в данном случае выглядет вполне политкорректным. Он не просто отрицает идею унивесализма советской артиллерии – он вместе с тем соглашается на предложение или требование Егорова, который настаивает на поддоне. Дескать, не будет этого приспособления, не будет и пушки.

Грабин подтверждает, что на заседаниях с участием Сталина действовал не принцип диктата, а принцип коллегиальности на таком примере:

«В зале заседаний были Сталин (он стоял у стола), за столом — Молотов (он председательствовал), Ворошилов, Орджоникидзе, Межлаук и еще несколько человек. Вошедшие расселись, а Сталин, по своему обыкновению, принялся ходить по залу.

С докладом выступил знакомый мне инженер Артиллерийского управления. Он начал читать подготовленный текст о результатах испытаний. В основном это был перечень недостатков пушки: полуавтомат работает ненадежно, подъемный механизм при выстреле сдает, рессоры ломаются, и еще, и еще, и еще…

Доклад вернул меня к недавним дням на военном полигоне, и я заново пережил все. Очень тяжело было мне слушать это, да еще в таком месте — в Кремле! Я забыл все, что готовил к выступлению. Мертвая тишина стояла в зале, когда докладчик читал о том, что случилось при последнем выстреле. Наверно, мне было бы легче, если б не эта мертвая тишина. Снова, точно наяву, на моих глазах взметнулась, повернулась и грохнулась на бетонную площадку вращающаяся часть пушки.

Наконец докладчик огласил приговор: «Пушка Ф-22 испытания не выдержала» — и умолк.

Недолго пришлось мне предаваться своим переживаниям.

— А теперь послушаем Грабина, что он нам скажет,— предложил Сталин.

Я был готов защищать творение нашего коллектива. Я видел лица моих товарищей — все наше КБ… Но с чего начать?

— Ну-ну, давайте, товарищ Грабин, скажите, как вы оцениваете положение и что думаете делать,— подбодрил меня Сталин.

Я начал с того, что все перечисленные докладчиком недостатки действительно существуют. Недостатков много, но главных три. Постарался как можно убедительнее рассказать уже известное читателю о полуавтоматическом затворе, который мы решили заменить новой, чрезвычайно простой конструкцией — уже запустили ее в производство; объяснил причины разрушения лобовой коробки и верхнего станка; упомянул о рессорах, которые наш завод делал впервые, совершенно не имея опыта. Мы предполагаем проконсультироваться в автомобильной промышленности, имеющей в этом деле огромный опыт, и дать заказ для опытного образца заводу «Рессора».

Затем выступил инспектор артиллерии Роговский. Он сказал, что пушка с предусмотренным нами дульным тормозом не нужна и что нашу новую гильзу армия не примет: надо использовать патрон от 76-миллиметровой пушки образца 1902/30 годов, так как «у нас большие запасы этих патронов».

— Вы не могли бы убрать дульный тормоз и заменить новую гильзу на старую? — спросил меня Сталин.

— Можем, но мне хочется обосновать необходимость применения дульного тормоза и новой гильзы и показать, что повлечет за собой отказ от того и от другого.

И я начал объяснять, что дульный тормоз поглощает около 30 процентов энергии отдачи. Он позволяет создать более легкую пушку из дешевой стали. Если мы снимем дульный тормоз, пушка станет тяжелее, потребуется удлинить ствол и, возможно, придется применить высоколегированную сталь. Коли нужно будет усилить мощность пушки и ее бронепробиваемость, новая гильза позволит нам увеличить пороховой [146] заряд. А при старой гильзе 76-миллиметровой пушки образца 1902/30 годов это практически исключено.

Инспектор артиллерии Роговский, однако, настойчиво требовал снять дульный тормоз и заменить камору, рассчитанную на новую гильзу, старой каморой. Его активно поддерживали другие военные. Победило большинство».

Как видим, тот самый инспектор ГАУ Роговский, что заставил перекатывать Ф-22 через ж/д насыпь, сумел-таки пробить своё – снять дульный тормоз и заменить камору. Увы, но здесь хочется согласиться с мнением ряда репрессантов: демократия должна стоять в основе всех споров и решений на госуровне. Как видим, она-таки стояла (говоря с одесским юмором!) во главе в то время, которое принято сейчас считать разгулом массовых репрессий. И правда не всегда побеждала кривду, хотя имела почти равные шансы одержать верх.

Что же по главной «священной корове» артиллерии РККА? По дивизионным пушкам УСВ (Ф-22-УСВ, индекс ГАУ – 52-П-254Ф) 76,2-мм было написано уже много. Лишний раз не хочется возвращаться к этой теме. Излишним было бы указывать, что их серийное производство развернулось лишь в 1938 году после «великой чистки».Отметим лишь, что изначально в ТТХ был заявлен угол возвышения (ВН) в 450 , но грабинский коллектив довёл его до 750 ,что позволяло использовать дивизионку как гаубицу. Увы, но ни Широкоград, ни Мухин эту особенность не отмечают, а надо бы: ведь наша армия имела на 1 июня 1941года в наличии 8513 УСВ, тогда как мобилизационный план составлял составлял 5730 пушек. Так был выполнен наказ начальника Главного артуправления (ГАУ) маршала Г.И.Кулика: совместить в дивизионной пушке характеристики трёхдюймовки образца 1910-13 г., а также приспособить её под основной артвыстрел этого же калибра с возможностью расточки зарядной каморы.

Что интересно, УСВ была не совсем детищем Грабина, но результатом работы трёх творческих конструкторских коллективов, одним из которых было  КБ  Кировского завода под руководством И. А. Маханова, завода № 92 под руководством самого В.Г.Грабина, и ОКБ-43 (КБ АУ) под руководством М. Н. Кондакова.  Если помните, Маханову лично Сталиным было поручено исключительно работать по зенитной артиллерии (до этого он работал вместе с Сячентовым по танку Гротте), а Кондаков проектировал безоткатную артиллерию в 30-х. Индекс Ф-22—УСВ Грабин присвоил своей новой пушке-гаубице не случайно, акцентируя внимание на качествах ТТХ, взятых от прежнего проекта. Но по существу УСВ было орудием нового типа.

Кулик «Штучка» был ещё та. Так описывает его и Павлова позицию маршал артиллерии Н.Н.Воронов:

«В связи с переводом орудий на механическую тягу требовалось большое количество гусеничных тягачей. Однако машины этого типа, выпускавшиеся в небольшом количестве, имели серьезные конструктивные и производственные недостатки. Их производством занимались танковые заводы, и без того перегруженные. Мы предложили создать специальные заводы по производству гусеничных тягачей новых конструкций, полностью отвечающих современным требованиям. Однако начальник ГАУ Г. И. Кулик и начальник автобронетанкового управления Д. Г. Павлов выступили против этого предложения. Они заверили, что и существующие заводы полностью удовлетворят наши заявки. К сожалению, их заверения остались пустым звуком. До сих пор не могу себе простить, что не добился осуществления этого предложения. Два завода на Урале могли быть построены уже к концу 1939 года, и задолго до начала войны мы получили бы их продукцию, столь нужную для нашей артиллерии.

На практических стрельбах выяснилась относительная слабость действия снаряда 76-миллиметровой зенитной пушки. Решено было приступить к конструированию нового орудия калибром 100 миллиметров. Лучшие артиллерийские конструкторы создали первые опытные образцы таких пушек. Но начальника ГАУ Г. И. Кулика смущало то, что эти орудия имели вес на 400-500 килограммов больше утвержденного правительством. Уменьшить вес не представлялось возможным без снижения прочности орудий. Кулик побоялся доложить правительству об этих расхождениях постановления с практикой. В результате 100-миллиметровые зенитные пушки не были приняты в производство, и мы вступили в войну, не имея мощной зенитной артиллерии.

Как-то вместе с Куликом побывали на заводе, производившем 76-миллиметровые зенитные пушки. Возникла мысль, нельзя ли, пользуясь большим запасом прочности лафета этого орудия, наложить ствол большего калибра? Идея была тут же подхвачена конструкторами и инженерами. При нас они произвели предварительные расчеты. Оказалось, что есть полная возможность увеличить калибр ствола на 9 миллиметров. Так появилось на свет зенитное орудие 85-миллиметрового калибра образца 1939 года. К нему были сконструированы снаряд, гильза и заряд. Конечно, это орудие не могло по своим тактико-техническим характеристикам заменить мощную стомиллиметровую пушку, но другого пока не было».

Но его запуску  предшествовали испытание пушки-гаубицы 122-мм Л-12 Кировского завода ОКБ-43, что имела избыточный для дивизионки вес. Полигонные испытания 1939 года она не прошла. А испытания УСВ были начаты с августа 1938 года и затянулись аж до апреля 1939-го. Наконец-то дивизионка их прошла, хотя в ходе испытаний были выявлены случаи отказа автоматики затвора. Кроме того нарекания вызывало размещение механизма наведения и прицела по разные стороны щита. Смущал вес артистемы (1485 кг в боевом положении), а также высокий силуэт (1700 мм). Кроме всего лично у меня вызывает законный вопрос – почему в серию пошёл экземпляр с углом возвышения в 450   вместо заявленных 750 ? И, наконец, отсутствие дульного тормоза, который был коньком Грабина, не позволял использовать эту пушку в качестве ПТО. А было б неплохо, ибо бронепробиваемость даже такого мобилизационного варианта УСВ составляла на предельной дистанции 1500 м – 45 мм. Это при стрельбе обычным калиберным бронебойным снарядом 53-БР-350А. Стрельба же подкалиберным снарядом катушечного типа 53-БР-354П  составляла  с дистанции 500 м  – 75  мм при угле встречи 900 и  75 мм при 600 .  Но в 1941 году, как и в случае с «лубками» расчётам УСВ рекомендовалось использовать против гитлеровских «панцеров» шрапнельные гранаты, поставленные на удар (встречу с бронёй). Бронепробиваемость при этом составляла 30 мм, но и это был максимальный эффект, Броня большинства машин с крестами к этому времени была повыше, но местами оставалась 30 мм. Другой вопрос, неужто присутствие дульного тормоза повредило бы этим характеристикам? Да нет, этот набалдашник, известный нам исключительно по фильмам с гитлеровскими танками и пушками, только бы усилил эффект бронепробиваемости и дальности. Тем паче что начальная скорость артвыстрела УСВ даже в мобилизационном варианте была довольно высокой – 600-700 м/с.

Кстати, УСВ имела шины от грузовика ЗИС-5. Как вы понимаете, с подрессовкой. Здесь так и хочется сказать  – спасибо товарищу Сталину…

Как пошутил один из соседей Грабина: «От пушки остались одни дефекты…» Сам же Грабин так комментировал ситуацию с приёмкой УСВ:

«…Затем начались выступления. Мне нужно было многое обдумать, чтобы решить — сначала для себя,— сумеем ли мы догнать кировцев? И решить быстро, тут же: просить разрешения на соревнование с Кировским заводом нужно на этом же заседании, другого удобного случая могло не представиться. Следует отметить, что тактико-технические требования (ТТТ), заданные ГАУ Кировскому заводу, свидетельствовали об очень отрадном факте — о том, что идея универсализма ушла в прошлое: для новой дивизионной пушки угол вертикального наведения был определен в 45 градусов (вместо 75). ТТТ предусматривали также вес пушки в боевом положении около 1500 килограммов, скорость передвижения — 30 километров в час, вес снаряда — 6,23 килограмма, скорость снаряда — 680 метров в секунду. Иными словами, давая заказ на новую пушку, военные пошли на снижение мощности орудия (!!! –АВТОР). Вряд ли это было правильно. Наше КБ стремилось не снижать, а повышать мощность дивизионной пушки, делая ее одновременно легче, маневреннее. Я был убежден, что нынешние требования ГАУ к дивизионной пушке занижены. Однако выступать сейчас с просьбой разрешить создание пушки вдогонку кировцам, да еще по собственным ТТТ, означало наверняка получить отказ».

Как видим, специалисты ГАУ прицепились  как репей к собачьему хвосту к идее универсализма. Раз, товарищ Сталин объявил увлечение универсализмом вредным, значит ничто не должно о ней напоминать. И Грабину недвусмысленно дали понять, что новая пушка не пройдёт только по этой причине. А Грабин как человек порядочный «жалиться» лично Сталину не стал, писать кляузы в компетентные органы, вроде НКВД, тоже не решился. Но когда Грабин пишет об умышленном снижении мощности орудия и добавляет «вряд ли это оказалось правильным», хочется подвергнуть его заслуженному остракизму. Разве правильным было промолчать в данной ситуации? Разве это поступок порядочного человека? На ленинградском заводе им.Кирова в 1940-м прокатилась волна новых репрессий: до 10 специалистов было арестовано, в том числе и директор завода по обвинению во вредительстве. Все они в прошлом убеждённо проталкивали идеи Сячентова, за что и поплатились. И возникает вопрос, не этого ли боялся Грабин? Дескать, по его «сигналу» возьмут да и привлекут к ответственности, быть может, не совсем тех, кого нужно. Ведь он же не оперативник и не следователь НКВД, где ему знать.

Комплектование этими пушками штатов дивизий выглядет так. На 1939 год их 20 в составе трёх батарей УСВ и двух смешанных батарей (УСВ с 122-мм Л-12). Затем их количество начинает стремительно уменьшаться: из штатов стрелковой дивизии исключается дивизион УСВ и этих «семьдесятшестых» остаётся лишь по 8 штук. В марте 1942-го их количество возрастёт всего до 12.   Как вы уже подумали, гвардейские   дивизии оказались самыми обделёнными – по штату им полагалось всего…

Кстати выпуск УСВ был прекращён в начале 1941 года по причине вполне прозаической: маршал Кулик настоял на прекращении выпуска 45-мм и 76-мм пушек, заменив их на мощные 57-мм противотанковую пушку ЗИС-2 и 107-мм дивизионное орудие (М-60). Обе артсистемы уже тогда были запущены в серию. При этом следует отметить отметить, что задача полного перевооружения дивизионной артиллерии этими орудиями не ставилась — новыми пушками и гаубицами  хотели усилить штаты  существующей дивизионной и противотанковой артиллерии. Правда, при этом по необъяснимым лично для нас причинам   был начат выпуск нового «детища» Грабина — дивизионки 76-мм ЗИС-3, которая предлагалась на замену уже существующей УСВ. Зачем было заменять уже выпущенные пушки другими с почти сходными зарактеристиками – этот вопрос также сквозь временные толщи и прозвучит сейчас даже неубедительно. Ведь ЗИС-3 принято и у нас, и за рубежом считать самым лучшим образцом артиллерии, постреливавшим даже после Великой и Отечественной в локальных военных конфликтах.  В чём же тут суть да дело?

Рассмотрим эту метаморфозу подробней. Итак, 76-мм дивизионная пушка ЗИС-3  (индекс ГАУ – 52-П-354У) была разработана Грабиным по заказу маршала Кулика как орудие поддержки пехоты и ПТО. Главный довод начальника ГАУ был таков: дивизионная артиллерия РККА, не говоря уже об орудиях ПТО 37-мм и  45-мм, не в состоянии бороться с тяжёлыми немецкими танками. Учитывая баллистику 76-мм УСВ-Ф-22, это утверждение кажется странным, но Грабину тем не менее оно показалось веским. Конструктор, отстаивающий свои «детища», в этом случае быстро сдался и приступил к проектированию новой дивизионки и орудия ПТО на заводе №92 в Горьком. Очень скоро новая пушка была готова. При этом коллектив конструктора создал настоящий гибрид: ствол УСВ наложили на лёгкий лафет ЗИС-2, что была, как вы помните, узкоспециализированной противотанковой пушкой.

То бишь резюмируем, что главным поводом для заказа маршала Кулика и наверняка всего наркомата обороны во главе с маршалом Тимошенко, не говоря уже про начальника Генштаба генерала-полковника Жукова была нехватка систем ПТО, с которыми можно было эффективно бороться с танками у которых противоснарядное броирование. И на этом основании глава ГАУ решил даже снять с вооружения «сорокопятки», которые – внимание! – не так давно были запущены в серию в войсках их едва успели освоить как  -  на тебе! – тут же изъять… А на замену выпустить ещё неспроектированные дивизионки, которые – ещё раз внимание! – предполагалось использовать в противотанковых целях. При этом уже имеющиеся для этих целях дивизонки 76-мм УСВ маршала Кулика и прочих маршалов с прочими генералами почему-то не устраивали. Они упорно не желали, чтобы конструкторы Грабина их доработали, и запустили в серию достойный образец, в котором сочетались все три свойства: полевая пушка, гаубица и орудие ПТО. Причём в последнем случае эта была бы не «пукалка» 37-мм «Бофорс-Рейнметалл», у которой дистанция прицельного огня не превышала 100 метров, но реальное дальнобойное орудие, что уверенно ломало на дистанции 1500 метров бронелист 45 мм. То есть бронезащиту машины Кошкина Т-34, что нам кажется немаловажным свидетельством в чью-то пользу. Если к этому прибавить установку дульного тормоза, то бронепробиваемость на таком расстоянии должна была увеличиться как минимум в 1,5 раза.

Здесь же хочется добавить, что на вооружении артдивизионов стрелковых дивизий уже состояли 122-мм «лубки», а также 76-мм полковые пушки образца 1927 года. Над их усовершенствованием ГАУ принципиально отказывалось размышлять, оставив эти артсистемы на неподрессоренных либо вовсе на деревянных  колёсах. У этих артсистем даже не имелось в БК бронебойных снарядов, либо ввиду малой начальной скорости артвыстрела (как в случае с 76-мм 1927 года) они не давали сколько-нибудь положительный эффект на дистанции 500 метров. Как понимать такую позицию ГАУ и Генштаба, не считая, конечно, всего наркомата обороны в Целом? Можно назвать данный подход к делу вредительским, но честно говоря, хочется назвать его шпионским, так как дело было перед новой всеевропейской войной. А означенным товарищам  с большими звёздами в петлицах и в ус не дуло, и через лысину не напекало…

Всё бы ничего, как говорится. Только удивляет тот факт, что угол возвышения у ЗИС-3 оказался гораздо ниже предшественницы. А именно: всего 370, тогда как угол горизонтальной наводки значительно увеличился – составил 530. При этом приборы прицеливания и механизм наведения оказались совмещённые, что упрощало технику стрельбы, достигавшей 25 выстрелов в минуту. Пушка оснащалась дульным тормозом, засчёт чего начальная скорость выстрела должна была увеличиться. Но она осталась в пределах 600-680 м/сек. (900 м/сек достигал лишь выстрел подкалибреным боеприпасом катушечного типа.)  Что же до главного камня преткновения – пониженной бронепробиваемости УСВ? А вот что: на дистанции 1500 метров она составила тупоголовым сплошным бронебойным выстрелом 45-50- мм (при углах встречи 60-900). В случае со стрельбой подкалиберными «катушками» увеличивалась до 75-90 мм соответственно, но – на дистанции 500 метров.

Итак, предлагаем сравнить ТТХ обеих пушек Грабина. У УСВ, напомним, они выглядели так: 1500 м – 45 мм при стрельбе обычным калиберным бронебойным снарядом 53-БР-350А. Стрельба же подкалиберным снарядом катушечного типа 53-БР-354П  составляла  с дистанции 500 м  – 75  мм при угле встречи 900 и  75 мм при 600. Итак, в случае стрельбы подкалиберным боеприпасом бронепробиваемость ЗИС-3 даже уменьшалась, что при оснащении ствола дульным тормозом выглядело вполне странным. Но не это главное. Тут уж впору недоумевать и согласиться с экспертами, А.Широкоградом и Ю.Мухиным: Красная армия в результате этого непонятного заказа получило массовое дивизионное противотанковое орудие, тогда как его предшественница УСВ-Ф-22 совмещало в себе качества пушки, гаубицы и ПТО. Если бы УСВ осталось в серии, но было бы доработано (создание простого совмещённого механизма прицеливания и заряжания, оснастка дульным тормозом, угол ВН 750 и т.д.), то скорее всего ЗИС-3 не увидело бы поле боя.

Удивительно, но до принятие на вооружение УСВ и ЗИС-3, коллектив Грабина пытался безуспешно предлагать ГАУ другие артсистемы. Грабин пишет:

«Пушка Ф-22 была первым нашим орудием, принятым на вооружение армии и запущенным в серийное производство. Однако модернизация пушки Ф-22 и постоянная помощь заводу в изготовлении орудий далеко не исчерпывали деятельности нашего КБ.

За Ф-22 последовало создание конструкции 76-миллиметровой батальонной гаубицы Ф-23 — легкого орудия для сопровождения наступающей пехоты огнем и колесами. Орудие было изготовлено в двух вариантах, успешно прошло заводские испытания, испытывалось на полигоне заказчика. И хотя рекомендаций о принятии на вооружение не последовало, опыт не пропал даром: позже, незадолго до начала Великой Отечественной войны, на базе Ф-23 мы создали два типа казнозарядных минометов калибром 160 и 82 миллиметра.

Велись работы по созданию 122-миллиметровой гаубицы (заводской индекс Ф-25), изыскивались пути повышения мощности других полевых пушек. К таким пушкам относилось 95-миллиметровое орудие. По замыслу оно накладывалось на лафет 122-миллиметровой гаубицы Ф-25, таким образом унифицировался лафет этих двух орудий. Решение получилось удачным. Одновременно с разработкой 95-миллиметровой пушки (ей был присвоен индекс Ф-28) была создана 85-миллиметровая пушка Ф-30 в двух вариантах: первый предусматривал наложение 85-миллиметрового ствола большой мощности на лафет гаубицы Ф-25, второй вариант орудия был выполнен с круговым обстрелом».

Но все они маршала Кулика не устроили по причине: маршал хотел, чтобы творческий коллектив повторил свойства трёхдюймовой дивизионки образца 1913 года под соответствующий артвыстрел 76-мм. По той же причине – последних, дескать, изрядно накопилось на складах, поэтому… Впрочем, в этой почти маниакальной идее Кулик накануне войны дал «отмашку». Как мы уже знаем, он заказал хоть и ограниченными партиями, новые противотанковые пушки повышенной мощности. Ни одна из них при этом свойств трёхдюймовки не повторяла. Но здесь нас должно бы заинтересовать другое – у рейха были на 1941 год танки и САУ с противоснарядным бронированием?

При изучении ТТХ гитлеровской техники можно со всей уверенностью заявить, что на май 1940 года самым тяжёлым танком вермахта считался PzKpfw IV вес которого не превышал 20 тонн. С максимальной толщиной лобовой брони у него дела обстояли совсем плохо – она была  30 мм Но и это было следствием дополнительных бронеплит, установленных поверх реальной брони, которая не превышала 15 мм. Такая же ситуация была PzKpfw III начальных серий. Впрочем, после французской компании 1940 года, что почти совпала с советско-финским конфликтом, броня «панцерс» была мгновенна, повышена до 50 мм. Что немаловажно: башенное бронирование у первого и второго образца не превышало 30 мм и по бортам – 20 мм, да и то в ограниченных местах, ибо башни имели боковые эвакуационные люки. Самым хорошим «панцером» на 1941 год являлся PzKpfw III Ausf J (лоб – 50 мм, борта – 30 мм) вследствие наиболее мощного вооружения – 50 м пушки длиной в 42 калибра, позволявшей поражать броню в 45 мм на расстоянии 1500 метров. Причём, в конструкции этих пушек был применён новаторский метод – канал ствола был выполнен в конической форме, что позволяло эффективно использовать кумулятивные боеприпасы. Но этих машин данного семейства было не более 500 штук (по другим данным около 600), кроме того бронирование башен было то же что и у ранних серий.  Самым хорошо защищённым САУ вермахта было  штурмовое орудие StuG III с лобовой бронёй в 50 мм, о боевых качествах которого говорилось выше. Что же до трофейных чехословацких LT-35 и  LT-38 всего их было около 700), вес которых не превышал 25 тонн, то первый образец носил броню на заклёпках, не превышавшую 25 мм. Второй вариант со сварным корпусом такой же толщины немцы спешно усилили в лобовой части до 50 мм, борта утяжелили до 30 мм.

Поэтому, можно с уверенностью говорить – дивизионные 76-мм орудия вполне могли поразить их на любой разумной дистанции боя в лоб. Так по крайне мере утверждается в наших артиллерийских справочниках. Но баллистические данные артвыстрелов нашей дивизионной артиллерии позволяют судить иначе. На дистанции 1500 метров дивизионка Ф-22 и УСВ- Ф-22 могли поразить тупоголовым сплошным калиберным бронебойным выстрелом лишь бронелист толщиной 45 мм. А это много чего означает в условиях скоротечной, мобильной войны моторов, в которой действуют танковые массы и пехота на БТРах. Последние обходят укреплённые и открытые полевые позии, атакуют их с флангов, расстреливают огневые точки с дальних дистанций. Единой сплошной линии обороны в таких условиях не выстроишь – её просто не дадут выстроить стремительными обходными манёврами! К тому же даже самая совершенная разведка не сможет с точностью до километра выявить направление главного удара, где будет сконцентрировано превосходство 1 к 3 в бронетехнике, живой силе и др. Если же окружённая, отрезанная от основных сил стрелковая дивизия располагает всего 12 дивизионными 76-мм УСВ, которые совмещают в себе качества ПТО, то вряд ли такое оснащение поможет в борьбе с такими «вундерваффе» как PzKpfw III Ausf J. Да, осколочно-фугасный эффект от Spr.Gr. калибра 50-мм будет невелик, но вполне достаточен, чтобы искорёжить артсистему в окопчике или на открытой местности. Причём с относительно безопасной дистанции – 1500 м. А, учитывая, что наше «вундерваффе» с такой дистанции с трудом возьмёт броню в 45 мм, это будет сделать относительно безопасно. Те же StuG III с крутой навесной траекторией своих коротких  пушек будут безнаказанно расстреливать даже зарытые в капониры дивизионки-ПТО, не говоря уже о серийных полевых гаубицах и миномётах. С последними УСВ бороться не сможет из-за уменьшенного по инициативе ГАУ угла вертикального подъёма. А бронепробиваемость – снова напомним! – тоже пониженна благодаря «энтузизызму» тех же военных мужей. Ну, как тут не заподозрить шпионский след, скажите на милость?

Извините за занудство, но у других артистем 122-мм и 76-мм был избыточный вес для перекатывания с одной позиции на другую и маскировки. Снова повторимся – колёса без подрессовки также будут не очень способствовать этому трудоёмкому, но необходимому в боевых условиях процессу. И когда устами Мухина и иже с ним Великая Правда говорит, как позаботились генералы рейхсвера об удобствах для своих солдат, продумав детали снаряжения и вооружения, не следует забывать о таких мелочах. Они нет-нет да накапливаются и начинают давить и мешать. И начинаешь по-новому осмысливать процессы над вредителями в 30-х и прочих годах, так как вредительство имело место.

Однако ещё раз вернёмся к версии о тяжёлых немецких танках. В данном случае речь скорее всего идёт про многобашенный «супертанк» NbFz с тяжёлым бронированием. Фотграфия 5 машин данного образца на улицах Осло была запущена ведомством Геббельса. Британская разведка восприняла эту дезу (очевидно, из-за калибра основной пушки «чудо-танка» в 75-мм) как должное, и прекратила попытки отбить Норвегию, где немцы располагали всего одной горно-егерской дивизией. На самом деле броня NbFzбыла  противопульная —15 мм, выпущено их было всего 5 штук. Помимо всего прочего эта боевая машина была испытана в 20-х на Казанском танковом полигоне «Камо» и была хорошо известна советским военным. Её ТТХ действительно в начале 1941 года были помещены в пособия по борьбе с вражеской техникой, откуда почему-то убрали характеристики PzKpfw IV. Чем или кем руководствовался Генштаб РККА во главе с Жуковым лично нам непонятно.Следствием, как мы знаем, явился заказ Кулика на более мощные системы ПТО.

Впрочем, у такого решения есть небольшие аргументы «за». Например, историк бронетехники М. Коломиец предполагает, что маршал Кулик мог учитывать возможность применения вермахтом французских трофейных танков. В частности, тяжёлого Char  de bataille B1 bis, бронирование которого действительно составляло 60 мм. Кроме того мы знаем о наличии тяжёлых «Сомуа» с бронированием в 40 мм под углом 900 . Кроме того к советской  разведке могли просочиться данные по будущему тяжёлому танку «Тигр».Так, в спецсообщении разведуправления Генштаба РККА № 660279сс от 11 марта 1941 года сообщалось, что немцы начинают строить три образца тяжёлых танков: типа V массой 36 т с толщиной брони 60 мм, типа VI массой 45 т с толщиной брони 70 мм и типа VII массой 90 тонн и вооружением из одной 105-мм и двух 20-мм пушек. (Удивительно, но выходит, что первый «Тигр» намечался с вооружением почти идентичным тяжёлому советскому танку КВ-1, что был вооружён 152-мм гаубицей). Также по итогам боёв во Франции появилась информация о хорошо бронированных английских танках «Матильда». Вермахту удалось захватить эти подбитые машины 7-й королевской танковой бригады. Но повторимся, что при доработанном варианте УСВ большинство французских тяжёлых и средних танков можно было поразить с дистанции 1500 метров. То же можно было сказать о намечающихся в проектах танках семейств «Тигр» и «Пантера», чья броня в первоначальном варианте, как видим, колебалась от 60 до 70 мм. Последнюю из них почти наверняка брал подкалиберный бронебойный снаряд.

Подбитый Char  de bataille B1 bis в мае 1940 года.Как видим, башня танка сбита с погона и разрушена одна ходовая часть. Этого оказалось вполне достаточным, чтобы вывести из строя танк с бронированием в 60 мм.

Кроме того, повторимся – приведём ещё раз отрывок из мемуаров Грабина:

«…Лишь в 1937 году, после длительных доработок и модернизации, 45-миллиметровую противотанковую пушку приняли на вооружение Красной Армии. Она отвечала всем требованиям тех лет и не уступала лучшим заграничным образцам. Но война с белофиннами перевела это орудие, как и лучшие заграничные образцы противотанкового вооружения, в разряд устаревших. Опыт войны показал, что надо думать не только об удобной и легкой, но прежде всего — о мощной противотанковой пушке».

Однако, о каком опыте финской войны идёт речь? Ведь у финнов в среднем было всего 60 танков класса «Виккерс», вроде Т-26, вооружённых либо парой пулемётов в башнях, либо 37-мм пушкой Гочкиса. Грабин не уточняет, но скорее всего имеет в виду испытания на линии Маннергейма экспериментальных советских танков КВ-1 и СМК. У первого броирование корпуса доходило до 75 мм, а бронирование башни – 100 мм. Второй, в аббревиатуре названия оторого были зашифрованы фамилии Сталин, Молотов, Киров, имел толщину бронелиста в 100 мм. Действительно, против таких гигантов массовое орудие финских ПТО, которое представляло 37-мм «Бофорс», было бессильно. Предполагала ли советская разведка, что немцы могут форсированными темпами создавать сверхтяжёлые танки в ответ? Возможно, но из известной сводки разведуправления значатся лишь броированные машины с 60-70 мм бронированием. Единственное, что могло насторожить советских разведчиков, это калибр 105-мм, который немцы предполагали установить на своё «вундерваффе». Гаубица, как и на КВ-1, вполне могла быть использована для разрешения ДОТов и ДЗОТов на лини Сталина и Молотова. Другое дело, что даже созданными для КВ-1 бетонобойными снарядами не рекомедовалась стрелять. Их избыточный вес мог привести к срыву башни с башенного погона, что часто происходило в первые месяцы Великой и Отечественной войны.

В этой связи иные реабилитаторы любят приводить угрозы наркома НКВД Л.П.Берия, что якобы называл военного атташе в Берлине генерала Тупикова «тупым генералом» и грозился его, а также его сотрудников «стереть в лагерную пыль». (Полный список агентов, в числе коих есть даже агент с пикантным псевдонимом «Кармен», прилагается.) Но, во-первых, никто военную резидентуру в пыль не стёр ни до, ни после войны. Во-вторых, пикантности ради следует вспомнить, что в Европе действовала объединённая резидентура РУ и 7-го управления НКВД (в начале 1941 года выведенная в состав НКГБ). Один из её руководителей подполковник люфтваффе Харо-Шульце Бользен  был кроме офицера разведки ещё и протеже рейхсмаршала Геринга. Он имел оперативный псевдоним «Старшина», который в данном перечне не приводится. Нет там и других псевдонимов: «Кент», «Харнак» и проч. Это заставляет усомниться в подлинности данного письма или предположить, что речь шла о двух разных резидентурах, одна из которых действительно «сливала» дезу.

Но снова вернёмся к заказу Кулика о свермощных противотанковых пушках. Их действительно было выпущено не так много. Наиболее значимой из них является 57-мм ЗИС-2, что также является детищем завода №92. в чём жезаключался противотанковый эффект этой, на первый взгляд, малокалиберной пушки? Ведь 57-мм немногим больше 45-мм? Начальная скорость снаряда ЗИС-2 была потрясающей – 1000 м/с. Благодаря такому разгону калиберным бронебойным выстрелом можно было поразить на дистанции 500 м бронелист в 90 мм, а на дистанции 1500 м бронезащиту в 80 мм. Понятно, что использование подкалиберных боеприпасов увеличивало таблицу бронепробиваемости. Беда заключается в том, что ГАУ почему-то не возобновило производство ЗИС-2 к концу 1942 – к началу 1943 года, когда на двух участках фронта (под ленинградом и Харьковым) было зафиксировано применение первых «Тигров». То же можно отнести к 107-мм ПТО М-60.

Единственным «но» у ЗИС-2 была слишком высокая отдача в результате которой пушка подпрыгивала при выстреле. Прицел сбивался и его приходилось переустанавливать. По этой причине 57-мм на фронтах прозвали «Смерть врагу! П… расчёту!»  Однако «смерть врагу» ставилось на первое место. Другим недостатком являлась поначалу невысокая кучность, что явилось следствием увеличенной крутизны нарезов в канале ствола. Но, как вы уже поняли, неустраняемой причина не была – устранили уже в 1941-м.

По ЗИС-2 есть потрясающие по своей беспринципности отписка. Так, директор артиллерийского завода № 92 АМО Елян отдал к концу 1941 года приказ: «Все незавершенные в производстве трубы ЗИС-2 собрать, законсервировать и убрать. Всю технологическую оснастку и техническую документацию сохранить, с тем чтобы при первой необходимости вновь развернуть производство 57-мм пушки ЗИС-2». При этом в ряде источников нас призывают верить очевидной туфте – якобы личным приказом Сталина, возглавлявшим Государственный комитет обороны (ГКО) было прикрыто это производство. Как видим, приказ явно исходил от директора известного завода. Сталин же накануне Курской битвы напротив распорядился в срочном порядке возобновить производство ЗИС-2, когда ему доложили, что с новейшими танками «Тигр», «»Пантера» и САУ «Фердинанд» (на самом деле «Элефант») не представляется возможным бороться. Как видим, и ГАУ, и Генштаб вплоть до Курской битвы, зная о возросшей вражеской броне, чего-то выжидали. Уж не нашего ли поражения?

По какому-то странному совпадению арестованный зондеркомандой «Красная капелла» один из руководителей объединённой резидентуры офицер Разведупра Леопольд Теппер (оперативный псевдоним «Жильбер») довольно оперативно предложил себя в качестве посредника для переговоров о завершении войны. Главное управление РСХА в лице Мюллера и Шелленберга моментально сглотнули наживку и затеяли с Москвой раиоигру. Сталин эту нить мгновенно оборвал, хотя Гитлер через Бормана закинул ему заманчивую наживку. А именно: отвести германские войска за пределы дермакационной линии договора от сентября 1939 года, территориальные уступки на Балканах и  кое-что другое. Грешным делом можно предположить, не эту ли наживку вместе с фюрером сглотнули иные наши военные?

По поводу 107-мм М-60 – это орудие ПТО было выпущено ограниченным «тиражом» в 139 экземпляров. Имело потрясающую скорострельность – 5-6 выстрелов в минуту. Угол ГН в +450  позволял его использовать как гаубицу. Конечно, для полевой пушки вес в 4000 кг был избыточным, что ни говори! Но в качестве дальнобойной ПТО данная артсистема была выше всех похвал – на дистанции 3000 метров тупоголовый калиберный бронебойный снаряд Б-420  брал броню толщиной 90 мм. Кроме того в номенклатуру боеприпасов входили старые фугасные гранаты дореволюционных образцов, так и новые осколочно-фугасные боеприпасы, включая шрапнель. Таким образом коллектив Грабина исхитрился выпустить орудие-дуплекс во всех смыслах: на лафет от гаубицы 122-мм (Ф-28) ставился ствол 107-мм с расточенной зарядной каморой. Кроме того это была пушка-гаубица во всех смыслах, которую так и просится назвать «триплексом».

По версии Широкограда Сталин явился инициатором создания М-60, похвалив в частной беседе со своим зятем, 1-м секретарём ленинградского обкома ВКП (б) А.А.Ждановым 107-мм гаубицу 1010 года. Но эта версия вызывает сомнения у самого Бориса Широкограда, который почему-то выдвинул другую более сомнительную идею – не обеспеченность боевых чатей орудиями 45-мм и 76-мм по мобплану 1941 года. Таким образом, с его подачи вошли в противоречие две «автономные» версии: решение ГАУ и его собственная, им же опровергнутая.

Но ГАУ в ходе войны не сделало заказа на возобновление производства. М-60 изъяли из боевых частей и зачислили в штат Артиллерии Резерва верховного Главнокомандования (РВГК).  В ограниченных количествах эта артсистема провоевала всю войну. А.Б.Широкоград считает, что дуплекс Ф-28 и М-60 мог бы стать лучшей артсистемой на тот момент. А как бы она пригодилась на Курской дуге!

Больше всего «подвезло» ЗИС-2 – за всю войну их выпустили 13 710 экземпляров.  Повторимся: на шасси тягача «Комсомолец» была создана САУ ЗИС-30 с этой пушкой, которая провоевала в битве под Москвой. После ВОВ пушки ещё долгое время состояли на вооружении Красной армии. Состоят они на вооружении в некоторых странах и по сей день.

Организационно –штатная структура артдивизионов была такова: 3 батареи по 4 орудия ЗИС-2, всего 12 орудий на дивизию. В другом случае эти были противотанковые полки РКГ, которые бросались на танкоопасные участки, особенно, в случае танковых прорывов. Когда с 1943 года по указанию В.И.Сталина их производство было восстановлено, ими стали укомплектовывать истребительно-противотанковые полки (иптап) дивизий – в количестве 20 орудий. С декабря 1944-го (!!!) ЗИС-2 начинают поступать на вооружение гвардейских дивизий – по 12 штук. Всего по 4 пушки ПТО 57-мм выделялось на кавалерийскую дивизию и то к концу войны – с 1945 года, хотя их в РККА было прилично. И использовали их согласно установке В.Триандафилова для расширения прорывов танковых бригад и впоследствии танковых корпусов.

Интересна судьба САУ ЗИС-30. В течение 1941 года их в количестве 100 штук распределили в штаты противотанковых батарей танковых бригад по двум фронтам: Западному и Юго-Западному. Но к концу 1941 года почти все установки были потеряны по аварийным причинам, либо в боях. Среди технических неполадок отмечалась неустойчивость шасси тягача «Комсомолец» и одновременно их перегруженность, хотя боекомплект для пушки был признан ограниченным. А первоначально САУ зарекомендовали себя очень хорошо, особенно в битве под Москвой, где воевали в составе 1-й танковой бригады Катукова, ставшей гвардейской. Всего две САУ ЗИС-30 были потеряны в боях.

7,5 cm le.IG.18 с передком.Транспортируется полугусеничным   тягачом Kfz.10.

А что же  можно сказать о германской артиллерии? Положения Версальского мира, озвученные в статьях одноимённого договора 1918 года, напрочь отрезали бывшую империю, ставшую Веймарской республикой, от мощного артиллерийского вооружения. Кроме того, от танков, боевой авиации, мощного флота… Версальский договор позволял содержать 100 тыс. армию  в составе 22 дивизий. А что же об их артиллерийском вооружении, спросите вы? А вот что: оно полагалось только семи пехотным и трём кавалерийским дивизиям из общего числа. Правда, этим частям позволялось иметь в штатах как полевые 77-мм пушки, так и 105-мм гаубицы. Статья 170-я Версальского договора ясно прописывала запрет на производство, экспорт и импорт Германией любых артсистем, а 164-я оговаривала другой опасный для союзников прецедент: производить новые пушки и гаубицы разрешалось только на замену старым. То бишь, отстреляло то или иное орудие свой лимит (ствол порядком износился от давления энергии выстрела, лафет разболтался, гидравлика механизма сносила резьбу), тогда – помилуйте…

Хотя для контроля за исполнением статей сурового договора Антанта выделила институт контрольных комиссий, и тут не обошлось без курьёзов. Так, по статье 169-й общее число полевых 77-мм пушек не должно было превышать 204 единиц, а в случае излишков вооружений, то они должны были незамедлительно выдаваться союзникам. Но пушек оказалось гораздо больше, хотя все молчали.

Немцы из военного отдела министерства обороны, возглавляемым генералом фон Сектом, не хотели, чтобы их держали за баранов. Они быстро  освоили эзопов язык, и стали шифровать первые танковые учебные части как автомобильные роты, а затем мототранспортные батальоны. Взамен запрещённых Версальскими положениями кадетских училищ они создали множество скрытых военно-спортивных обществ, одним из которых стало общество «Сила через радость». Под предлогом летнего отдыха в лагерях (так бы сказали у нас, в СССР) детей и подростков отвозили на военную подготовку в отдалённые районы. С артиллерией всё же было не так просто. Поначалу они хотели ограничиться заводами «Бофорс» в Швеции, но это стало слишком опасно. Тогда, как уже известно, была сделана ставка на советские военные полигоны и предприятия. Тут фон Сект и его команда явно остались в выигрыше, хотя многие технологии оставили при себе. Но самое главное – немцы нашли опасную для союзников лазейку. Они снизили калибр новой пушки до 75-мм. Кроме того, они заменили название «полевая пушка» на «пехотное орудие». Увы, в Версальском договоре ни то, ни другое прописано не было. Никто Германии не запрещал таким образом производить и выпускать данную артсистему. Этим немцы незамедлительно воспользовались.

Надо сказать, что в состав контрольных комиссий не штатно входило много очень известных лиц (вроде писателя Стефана Цвейга), вроде тех, чьи книги жгли штурмовики в 1935-м напроив берлинкого университета. Если помните, есть такая красивая, хотя и чёрно-белая хроника: выстроенные в форме огненной свастики с факелами в руках, эти ребятки отбивают шаг по оси. Затем они же швыряют охапки «вредных» книг в костёр. Это тема для отдельного разговора, но именно по этой причине нацисты создадут свои тайные суды «феме».

Итак, длина трубы ствола этого пехотного «вундерваффе» (первоначальное название – «лёгкий метатель мин 18») была всего 885 мм. С такой длиной можно было швырять снаряды только по навесной (гаубичной) траектории. Для этого «лёгкое пехотное орудие 18» и предназначалось. Оно имело уникальную скорострельность 8-10 выстрелов в минуту. Обратная отдача дульного тормоза составляла 500 мм. Высота орудия 1600 мм – почти ниже роста самого рослого наводчика! (Почти уникально одно сопоставление: рост императора Франции Наполеона-Буонопарте не превышал… 1500 мм!) Обратите внимание, что щит был также скошен под углом, что представляло уникальную возможность прятаться, сидя на корточках, и вести огонь из такого состояния. Кроме того, он составлял из двух частей: верхней – подвижной, что при необходимости откидывалась вперёд, и нижней – неподвижной, в которой был оборудован специальный триплекс для наблюдения. (Кстати, волнистый срез на вершине щитка нам тоже кажется не случаен: он имитировал головы в касках и создавал для вражеских снайперов иллюзию их появления. Таким образом последние быстро расшифровывали первых…) О б относительно-малом весе в 500 кг было сказано уже ранее – пушку могли таким образом без труда катить по полю 5 артиллеристов. Но самым главным был угол ВН: от 110 до +750. Это действительно позволяло называть 7,5 cm le.IG.18 по праву лёгким пехотным орудием, а вернее – лёгкой пехотной пушкой-гаубицей. И, уже начиная с 1927 года данная арсистема начинает скрытно осваиваться на учебных полигонах рейхсвера как исключительно учебная. Союзники при этом – на удивление! – ни разу не заявляют на это протест. А с 1935 года, уже при Гитлере, «18» официально принята на вооружение в составе полковой артиллерии вермахта. Впрочем германский историк Александр Людеке утверждает обратное: эта артсистема начала поступать в части рейхсвера ещё с 1932 года. Всего различных модификаций 18-й, включая пушки для горно-егерских и авиадесантных подразделений (85 шт. le.Geb.IG.18 и 8 шт. le.IG.18F ) было выпущено и поставлено до 93-х. Просто после денонсирования статей Версальского договора  господа генералы с фельдмаршалами и прочие партайгеноссе вообще перестали секретить что бы то ни было. Антанта этому, впрочем, не сопротивлялась задолго до того…

Одним из главных недостатков этого «вундерваффе», как вы уже поняли, был относительно малый ствол. Поэтому дальнобойность 7,5 cm le.IG.18 была довольно своеобразной – от 860 до 3570 метров. За счёт чего же достигался такой максимум, тогда как прицельный минимум значительно уступал? Да за счёт раздельно-гильзового заряжания с добавлением метательного заряда! Всё происходило по английскому принципу, заявленному в  QF 25 pounder   85-мм. Артыстрел прилагался не унитарный (единый), но раздельный: в гильзу можно было заложить по усмотрению расчёта и его начальства дополнительные картуза с порохом или иными взрывными веществами. Эти закладки придавали снаряду дополнительную скорость, что создавало максимальную начальную скорость в 220 м/с. таким образом «лёгкая пехотная»  могла использоваться как противотанковая и сочетала в себе все три качества артиллерии поля боя. Кроме того, если бы идеи универсализма воцарились в сектовском рейхсвере, то le.IG.18  непременно поставили бы на вращающийся лафет.  Это превратило б её в орудие ПВО. Согласитесь, что с высокой скорострельностью и высокой же начальной скоростью выстрела данная артсистема была «триплексом»!

Со стволом у 18-й, впрочем, тоже было не всё так просто. Ствол весом в 34 кг был такжен уникален: он по сути не имел затвора в полном понимании этого слова и явления. Во-первых, труба ствола имела оригинальный откатник  в виде двух скользящих приспособлений – металлических «салазок», которые крепились к нему с помощью цапф.  Их к тому же поддерживал уравновешивающий пружинный механизм, что амортизировал при выстреле и откате, не позволяя силе отдачи сорвать крепления . Но на этом функции салазок не заканчивались. Они же служили для ствольной трубы своеобразной осью вращения, что использовалось при установке в вертикальном и горизонтальном положениях. Но и это ещё не все. Эти же салазки использовались для подъёма ствола в случае заряжания и разряжения – при экстракции стреляной гильзы. Эта система копировала устройство затвора охотничьего гладкоствольного ружья, который раскрывается. Неизвестно, по какой причине – любили, знать, охоту Фохт с Энгельсом…

Заслуживает внимание противооткатное устройство le.IG.18, которое также крепился внизу казённой части на специальной люльке. Справа располагался гидропневматический накатник, а слева – гидропневматический тормоз так называемого веретённого типа (пружина, свитая в форме веретена, что сворачивалось и разворачивалась от энергии дульной отдачи). Для большего КПД к ней крепился  своебразный ограничитель – компенсатор, что уменьшал величину отката ствола. А это было не лишним – на фотографиях и рисунках прекрасно видно, что лафет «18» был однобрусный, как и у русской трёхдюймовки. (Это и не удивительно, так как русская артиллерия, начиная с середины XIX века проектировалась на заводах Круппа. Отсюда и клиновидный, наиболее удобный затвор, который использовался у той же трёхдюймовке, а также 122-мм гаубице 1909 года.) Откатывающая часть имела массу в 410 кг, но номинальная величина отката – заслуга компенсатора! – составляла 480 мм вместо максимальной в 500 мм. Это конечно не очень большое достижение, но при однобрусном лафете, когда угол вертикальной наводки составлял 750  – являлось победой германских конструкторов с заводов «Рейнметалл».

Да, не удивляйтесь, что именно «бригада» Фохта и Энгельса разрабатывала это чудо германской техники. Своеобразное, конечно, но максимально приближённое к полевым условиям. Трудно было предполагать, что они поделились бы данным «ноу хау» с советской стороной. Но Грабин и его команда, как мы уже знаем, создали Ф-22 (позднее УСВ) с углом подъема ствола в 750 с намного большей дальностью стрельбы. Правда, без раздельно-гильзового заряжания. Если помните в ходе испытаний на полигоне КБ лопнула люлька откатника – одному из специалистов пришлось с ожогами отбыть в больницу. За вредительства и диверсии никого не судили, но подобные факты всё же не стоит сбрасывать со счетов. Даже Сталин под нажимом Роговского – всего-навсего инспектора артиллерии при ГАУ! – и маршала Егорова был вынужден сдаться: предложил Грабину убрать дульный тормоз. А затем под явным давлением – о котором он не пишет! – Грабин пошёл на заведомое ухудшение своего детища, создав ЗИС-3 с более «худой» крутой баллистикой.

Так было ли это следствием мероприятий германской разведки? Думается, без этого не обошлось, так как и Кулик и его расстрелянные предшественники дружным хором вопили: скопируйте нам русскую трёхдюймовку, создайте орудие под её артвыстрел – больше ничего не требуется! У них действительно был мощный козырь-аргумент: на складах де 76-х выстрелов завалялось немеренно. Вот и создайте! А не создадите – можно и загреметь в разработку за диверсию, так как казне рабоче-крестьянской производство нового объёма а боеприпасов обойдётся не в копеечку, но в миллионы. Грабин о таких угрозах также ничего не пишет, но, надо полагать, они были, хоть и неявные. Отсюда, по Широкограду, у Грабина с рядом (преимущественно начальников!) лиц наблюдались не очень простые, если не сказать хуже, отношения. Не на пустом же месте они выросли!

И ставлю под сомнение свою версию о безмолвии талантливого конструктора. Он в самом деле мог много жаловаться и обличать, пусть и не в категоричной форме, те или иные факты вредительства. Вполне возможно, что с приходом в наркомы НКВД и в генеральные комиссары госбезопасности Л.П.Берия он этот процесс замедлил, но не по причине страха. Нарком с прокурором СССР Вышинским хоть и усилил отвественность за тяжкие преступление (шпионаж, вредительство, диверсии, антисоветская пропагадна и т.д.),  но амнистировал и реабилитировал до войны почти 600 тыс. заключённых ГУЛАГа. Дело было в другом: у порядочного человека – повторимся! – органическая неприязнь к доносам. Он старается воздействовать на противников методом убеждения.

Широкоград и Мухин восторженно говорят о качествах мортиры у le.IG.18: относительно короткий и толстый ствол и длинная зарядная камора. (Кстати, «коротизна» трубы, если помните, не экономит энергию выстрела. Грабин «лечил» эту проблему дульным тормозом, который усиленно не желала внедрять команда Тухачевского. А немцы ввели по британскому принципу раздельное заряжание.) Мортиры с XVII-XVIIвв. применялись в основном для штурма крепостей, чтобы швырять ядра, бомбы или гранаты (разрывной снаряд малого веса) за стены. Всё так, но у меня при этом мучает один непростой вопрос – как немцы видели примение «18»  в условиях настоящего боя?

Представим себе, что идёт бой: наступление или оборона. Расчёт  le.IG.18 из 6 (по штату!) человек укрылся в орудийном капонире. В отдельных ящиках лежат картузы с порохом и снаряды всех видов. И вот за холмом, высота которого 500 метров, по данным авиационной разведки или арткорректировщика, наблюдается сосредоточение вражеской пехоты. «Чудо-пушка» Германии  расположена от данной естественной возвышенности на расстоянии 3 километров. (Я беру относительно малую дистанцию, когда германская пехота захватывает и удерживает захваченный рубеж.) Перекатывать её вперёд-назад под огнём вражеских снайперов, пулемётчиков и др. весьма затруднительно. Каковы же должны быть действия германского орудийного расчёта?

Как вы уже понимаете, с расстояния 3000 метров стрелять через холм (тем более здание) высотой примерно 500 метров даже с максимального угла возвышения достаточно сложно. Снаряды, да ещё разогнавшиеся со скоростью в 2200 м/с будут стремительно, как метеоры, перелетать через гребень, а по мере сгорания «металки» шлёпаться в землю с высоты на расстоянии 300-400 метров от цели. (Цель в данном случае – не статичная. Пехотинцы народ не глупый, они будут рассредотачиваться ближе к откосам или карабкаться ближе к вершине, если в этом остоит их цель.) Та же картина будет наблюдаться при стрельбе по гребню холма или высоты . Чтобы снаряд совершил «клевок», его сперва вынимают из гильзы, которую начиняют опередлённым количеством «металки». По мере сгорания в гильзе картузов и их содержимого будет уменьшаться начальная скорость. В конце-концов снаряд по инерции сорвётся в низ и точно ударит взрывателем в землю. Единственно, что важно – чтобы он точно «клюнул»  цель, каковой может стать окоп, траншея или ДОТ. Но для точности арткорректировки у немцев до конца Второй мировой существовал весьма вредный самолёт-разведчик «фокке-вульф 38», который набирал потолок высоты более 2000 метров. С земли при этом сбить его можно было только из дальнобойных 85-мм орудий ПВО. Но самолёт этот летал довольно быстро и вдали от них, а превосходная оптика Карла Цейса позволяла видеть и фотографировать все цели. Не говоря уже о средствах связи – немцы моментально отправляли все данные по радио куда надо…

Подумаем, а если цель (подвижная или неподвижная) расположена на меньшей дистанции – 1 км? С помощью дальнометра, который полагался (в отличие от РККА) каждому расчёту полевых гаубиц  1,5-cm le.HF17, эту дистанцию,конечно, можно высчитать и заложить опеределённое количество метательного заряда. Хорошо, правда, если стрелять придётся по ДЗОТу или ДОТу. Они стоят – никуда не убегут… Но пехота, атакующая за танками и танкетками, движется. Причём, короткими и длинными перебежками, время от времени припадая к земле. Надо, пока дистанция не стравнялась с 800 м, всё время закладывать всё меньше и меньше метательного заряда. Но вот – дистанция сравнялась и пехота вражеская оказалась на предельной дистанции прицельного огня. Что же теперь? Пока пехотинцы не пробегут дальше и расстояние до них не сокротится до 700-600 м, можно лупить по навесной траектории. Снаряды всё также будут точно клевать землю, разбрасывая осколки по расходящимся волнам. Но после артиллеристам придётся вращая маховичёк, выравнивать ствол «на горизонт» – лупить прямой наводкой. А здесь будет тот же эффект, что и у дивизионок ЗИС-3 и 122-мм «лубков». Снаряды будут шлёпаться плашмя – половина осколков будет клевать землю и воздух… Либо надо стрелять шрапнелью, которой в БК германских пушек и гаубиц до конца войны не наблюдалось и в помине.

Кстати, по поводу части осколков, что уходили от настильного снаряда по энерции его приземления и взрыва – вверх. Ветеран боёв за Туапсе, ныне покойный член Совета стариков Всекубанского казачьего войска А.М. Меланченко мне рассказывал как сидел в ячейке посреди вишнёвого сада на подступах к городу в боевом охранении. Сверху на порт Туапсе и нефтехранилища пикировали «юнкерсы» и «хеншели», роняя бомбы. (Немцы летали и бомбили по часам, отдыхая в обеденный перерыв от 12-00 до 14-00.) С земли по ним били зенитные пушки 85-мм Д-5. В синеве неба оглушительно рвались снаряды. Их осколки летели вниз и нужно было беречься – на излёте такой стальной кусочек с рваными краями или стальной шарик мог пробить голову даже в каске. Вместе с осколками на него сверху сыпались с деревьев вишни – в «обеденный перерыв» можно было полакомиться, не вылезая из окопчика.

Мы говорим о зенитных снарядах, спроектированных по принципу шрапнельных стаканов: с дистанционными трубками, с установкой на 20-40 секунд. А они ведь были начинены почти 280-ми шрапнельными патронами! Именно они в радиусе 100 метров могли поразить воздушную цель, а с 6 метров – попросту её уничтожить, превратив в решето-друшлак. Итак, по инерции полёта к земле осколок корпуса или шрапнель-патрон могли пробить 5-см оболочку стального шлема (СШ-41). А что же говорить об инерции падающего вниз осколка дивизионки, что сорвался с высоты 100 метров и камнем помчался вниз? Стоит призадуматься…

Кроме того, у шрапнели всех видов, как уже было сказано, через весь корпус к поддону шло незаменимое устройство – алюминиевая дистанционная трубка, что приводила в действие взрыватель, что одновременно был вышибной заряд для 200 пуль. Многие ветераны Великой войны, включая французского коммуниста Анри Барбюса (автора бесцеллера «Огонь»), описывают, как фрагментами дистанционки запросто пробивало голову. Без уточнения – в стальном шлеме или нет…

Надо отдать должное немцам: они и здесь проявили недюжинную фантазию. Помимо стандартных осколочно-фугасных 7,5 cm Infanterie-Granate 18 они создали для «18» комбинированный кумулятивно-осколочный выстрел 7,5 cm Igr.38. Первые в составе взрывателя имели красный фосфор – при взрыве красноватое облачко позволяло ориентироваться по цели. (Помимо этого взрыватель начинялся алюминевым порошком – очевидно, тоже для заметности взрыва в сумерках. Знать, алюминевый порошок создавал светящееся облачко…) Кроме этого немцы устанавливали на эти же снаряды взрыватели четырёх типов:  латунные мгновенного действия непредохранительного типа L.Igr.Z.23 и L.W.M.Z.23 либо алюминиевыми двойного (мгновенного и замедленного) действия непредохранительного типа L.Igr.Z.23 nA и L.W.M.Z.23 nA. Первый тип взрывателей позволял срабатывать при мгновенном столкновении с препятствием, либо по мере пробития цели  – снаряд 75-мм мог пробить древоземляную преграду до 1 метра. При использовании  осколочно-кумулятивного боеприпаса таким образом пробивались бетонные стены толщиной 25 см. Опять-таки – с установкой «краника» взрывателя (его поворачивали с помощью специальной отвёртки) на замедленный взрыв, снаряд рвался уже внутри здания. Хотя, честно говоря, скажите – в каких зданиях (тем более дотах или дзотах) толщина будет 20-25 см? Даже бетонные перекрытия – и того толще и крепче. Так что упования Мухина на пробитие по крутой траектории здания: с чердака до подвала – мягко говоря, не выдерживают критики. А стрельба по пятиэтажному дому с 800 метров, да ещё через другие дома, сами понимаете, в условиях уличных боёв (например, в Сталинграде) дело весьма хлопотное да и бесполезное. Надо перекатывать пушку-гаубицу через завалы под огнём вражеских снайперов, пулемётов и просто пехоты. Это, во-первых, во-вторых, и, в-третьих, не считая «того самого»: проще эту задачу исполнят дальнобойные гаубицы с помощью самолёта-корректировщика.

При этом в номенклатуре «18» использовались ещё специальные целеуказующие снаряды 7,5 cm Igr.Deut с дистанционной трубкой Dopp.Z.S/60 Geb, которая рассчитывалась на срабатывание взрывателя вышибного заряда на 60 секунд. Почему я так выделил латинское название? Сдается мне, что по природной экономии немцы поскупились создавать новые выстрелы – скорее всего, был использован шрапнельный стакан, освобождённый от груза смертоносной «дроби». На эту догадку автора натолкнуло использование вышибного заряда в данном «вундер-снаряде».  Что же он вышибал, этот заряд? Не удивляйтесь, что вышибались по выбору, либо до двадцати картонных кружков большого объёма, либо дымовой заряд из пемзы и прочих вонючих смесей.

Вот мы и договорились до главного: основным и, пожалуй, единственным преимуществом кроме малого веса у «18» было только раздельное заряжание. Оно же было главным бичом этого «чудо-вооружения», ибо дополнительные заряды неизбежно — вели к быстрому износу стволов. Сделано более 100 выстрелов – трубу вынимали из зарядной каморы, куда заправляли другую. Иначе ствол грозило разорвать, что сулило большими неприятностями. Но главного немцы всё же добились – они сумели предать относительно-малому калибру 75-мм свойства гаубичной стрельбы. Кроме того, при необходимости «18» могла вести огонь по бронированным целям.

Правда, стрельба осколочно-кумулятивными снарядами из 18-х была эффективна лишь на дистанции 800 метров. Почему-то на больших расстояниях они сбивались с траетории полёта и происходило «рассеивание». Тот, кто стрелял в ветреную погоду из РПГ-7, знает – о чём я… (Это при том, что кумулятивная граната РПГ снабжена крыльями стабилизаторов, что раскрываются в полёте и способствуют вращению, что сохраняет траекторию полёта.) При этом Широкоград мотивирует это снижение двумя странными причинами: невысокой скоростью полёта, а также – малой настильностью … Это, дескать, мешало стрельбе подвижущимся целям! Но как же раздельно-гильзовое заряжание?  Но здесь выступает одно «но»: немцы в снарядных взрывателях (особенно кумулятивных) применяли смесь гексогена и гаммогена. Так называемые дешёвые взрывчатые смеси (в отличие от чистых порохов  и тротила) отличались большей разрушительностью. В случае с кумулятивной «воронкой-взрывателем» (в виде конуса обращённого к цели), они давали мощную разрушительную струю. Но в случае использования подобных смесей в качестве метательного заряда представляли большую опасность. Причём общий объём «металки» в этом случае с усилением кумулятивного боеприпаса должен был не превышать 100кг. Но это был также опасный предел – желаемый составлял не более 50 кг. Отсюда столь невысокая дальность и невысокая же бронепробиваемость – 80 мм.

Самое интересное заключается в другом: все снаряды для 75-мм немцы оснастили ведущими медными поясками, что было изобретением чисто немецким. А все советские осколочно-фугасные артвыстрелы 76-мм были снабжены этим незаменимым компонентом – он позволял усиливать вращательный эффект при соприкосновении с нарезкой канала ствола. Это влияло на сохраняющийся до прицельной дистанции эффект вращения снаряда, что позволяло сохранять ему заданную скорость. Отчего Грабин додумался сохранить это чисто немецкое «ноу хау», а сами немцы нет – остаётся только гадать…

Но отсюда пошли мифы об использовании немцами бризантных снарядов, о чём можно прочитать в мемуарах генерала И.Г.Петрова «Прошлое с нами» а также у Пауля Кареля «Гитлер идёт на восток». И сами немцы усердствуют…

Но это ещё не всё! Представьте, что в бою «18» надо перекатывать с места на место. Ладно, что колёса лёгкой и пехотной пушки снабжены подрессовкой, хотя сохранились фото с первыми образцами, которые устанавливались на крашенные деревянные. (Считается, что возросшая моторизация вермахта мгновенно простимулировала герр генералов в мототранспортном управлении, оснастить колёса 18-х пневматикой с подрессовкой.) Но как прикажите носить дополнительные пороховые картуза? Ведь от интенсивной пальбы их придётся пополнять довольно часто. Скажем, почти 250 г дополнительного метательного заряда требовалось для придания снаряду 75-мм скорости, чтобы он залетел на расстояние почти 3500 м. Но это ведь – для одного снаряда!

Вторым орудием пехоты было 150-мм тяжёлое пехотное обр. 1935 года, в германской транскрипции – 10,5cm sIG 33 (10,5 cm schweres Infanterie Gesch;tz 33). Эта артсистема также задумывалась значительно раньше даты её выпуска в серию. По этому  «чуду-юду» у контрольных комиссий также не возникло никаких вопросов, то ли по причине глупости самих комиссий, то ли по причине нужных агентур в составе их членов. Но отметим – несмотря на вновь проигранное название «пехотное орудие», хоть и с приставкой «тяжёлое», sIG 33 была классической гаубицей. Это хорошо видать по всем параметрам. Во-первых, предельная дальность – 4700 м, во-вторых избыточным был вес в 1750 кг, что превращал вкупе с другими характеристиками эту арситему в обычную гаубицу. Правда номенклатура боеприпасов у неё была чрезвычайно разнообразная. В неё помимо осколочно-фугасных ( I Gr 33) входили дымовые боеприпасы (I Gr 38 Nb) с наполнителем из олеума или пемзы – знать, дымили хорошо!  Кроме того тяжёлое пехотное «33» палила собственно фугасными боеприпасами (Stielgranate 42), что включали в себе опасную начинку -  до 27 кг аммотола, предназначенного для разрушения укреплённых объектов. Но и это был не весь ассортимент, так как у них были ещё кумулятивные снаряды (I Gr 39 Hl/A) весом 25,5 кг. О них стоит поговоритьб особо. Дело в том, что их конусообразный взрыватель содержал либо гексоген, либо тринитротуол, что не сулило ничего хорошего тем или иным бронированным целям.               
                Не надо пристально вглядываться в характеристики артсистем – они прекрасно характеризирует каким именно орудиям отдавалось предпочтение во Вторую мировую войну. Немцы, а это видно прекрасно, отдавали предпочтение максимальному углу возвышения ствола (ВН) в 750, что позволяло вести навесной огонь по укрытым целям. Советским артсистемам, начиная с 76-мм образца 1927 года как раз этого и недоставало. Все попытки коллектива Грабина создать дивизионку и даже полковушку с крутой навесной траеторией обстрела в 750 заканчивались всегда плачевно. ГАУв лице своих властителей, начиная с комкора Ефимова и его верного цербера – инспектора артиллерии Роговского, кончая маршалом Куликом эти идеи всячески «гробило». Итог известен: Грабину так и не удалось к концу войны создать пехотное (в германской транскрипции!) орудие. Советским частям пришлось довольствоваться тем, что они имели: 76-мм дивизионкой ЗИС-3. Эта пушка (именно пушка!) стала самой массовой артсистемой советской пехоты. Но обладала ли она всеми качествами поддержки? Могла ли она, будучи пушкой с настильной траекторией огня уничтожать вражескую пехоту в траншеях, разрушать ДОТы и ДЗОТы? Только с расстояния 13 км снаряд ЗИС-3 мог «клевать» цели в укрытиях и помимо фугасного (разрушительного) воздействия выбрасывать параллельно земле сотни осколков, которые поражали живую силу противника. На близких дистанциях для уничтожения пехоты применялась шрапнель, начинка которой летела по инерции полета шрапнельного стакана – вперёд. Но сотни стальных шариков, которые косили вражеские колонны и цепи в открытом поле, ничего не могли поделать с укрытиями. Любая преграда в виде стенки, бруствера или древонаката была для них непреодолимым препятствием. Хотя… Додумались же ставить взрыватель шрапнели на удар и подбивать таким образом германские танки? А в Первую мировую войну немцы на Сомме таким образом лупили по британским «бочкам». И ничего, получалось неплохо…

Заметим, что в боекомплект германской артиллерии любых калибров шрапнель не входила. Немцы не желали брать её в номенклатуру боеприпасов. То бишь можно предположить, так как их мемуаристы хранят на эту тему глубокое молчание: изначально тактика рейхсвера и вермахта строилась на блицкриге – молниеносной войне. Войска противника разрезанные стремительными контрударами по сходящимся направлениям, оторванные от своих оперативных тылов, следовало методично уничтожать всеми огневыми средствами, из которых миномёты, гаубицы и пехотные пушки 75 и 105-мм находились на первом месте. Безусловно, зарявшегося в траншею пехотинца чрезвычайно трудно достать осколками полевой пушки, чей снаряд не клюнул, а упал плашмя. Гаубичный снаряд, ударивший в траншею, хоть и выбросил половину осколков в её стенки, но другую половину рассеял-таки по «каналу», где присели или залегли вражеские солдаты. Для большинства из них такое приземление такого «чемодана» закончится тяжёлыми ранениями или смертельным исходом.

Но задумаемся вот о чём: в использовании шрапнели могли бы помочь взрыватели мгновенного и замедленного действия. Тем более, что их можно было расположить…

В частях РККА на батальонном уровне подобные задачи – молотить спрятавшего противника по навесной траектории – выполнял 120-мм миномёт образца 1938 года. Считается, что он ни в какое сравнение не шёл с «18», но это не так. Во-первых, мины его обладали большим осколочно-фугасным эффектом. Единственным недостатком советского «вундарваффе» было то, что это был всё-таки миномёт, исключавший пушечную стрельбу по настильной траектории. Но в вермахте и СС подобных артсистем не было вплоть до 1943 года. А с указанного срока их стали срочно выпускать и вводить, причём, по захваченным советским технологиям. К другим недостаткам обычно причисляют скорость транспортировки по шоссе: у 75-мм она достигала 50 км/ч, а у 120-мм миномёта, видете ли, равнялась всего 35-ти. Но здесь уместно только пошутить в том смысле, что на войне не всё приходится делать по шоссе – чаще всего, по бездорожью… А там даже подрессоренный ход германской лёгкой и пехотной не срабатывал. Кроме того Широкоград отмечает, что допустимое отклонение на дистанции 2 км у нашего чудо-оружия составляло 4 метра, а у германского – всего 2 метра. Но и здесь стоит горько пошутить, что пехотинцу, собственно – всё равно, с какой дистанции  обрушился град осколков. Ему  будет легче,  если они его изорвали в клочья с 2-х или 4-х метров? Летальный исход останется один и тот же…

Другое дело, что – представим: была бы массовой дивизионкой РККА 76-мм Ф-22(УСВ), у которой угол настильного огня такой же, что у лёгкой и пехотной «18». И наряду с 120-мм миномётом эти артсистемы вдое увеличили бы огневую мощь дивизий РККА над германскими дивизиями. Но ситуация на 1941 год выглядела примерно так: на четыре 76-мм полковушки образца 1927 года (ВН 4,50) приходилось  шесть германских полковушек 75-мм (ВН 750). Разница, конечно небольшая, но учитывая ограниченный вертикальный угол у нашего орудия, на первый взгляд, – ну, очень существенная. То, что наша полковушка могла добросить снаряд до цели «клевком» с расстояния 13 км, а германская – с 3 км, выглядит как полный конфуз Грабина и советской полковой артиллерии…   И первой же мыслью у исследователей, у того же Широкограда с Мухиным, встаёт «железобетонное» – наша полевая  артиллерия палила куда попало, только не по противнику, была годна ислючительно как ПТО и для стрельбы шрапнелью.

В эту статистику привычно и по сложнообъяснимой для нас тенденции упорно не включают 16  полевых гаубиц 122-мм образца 1909/37 гг. («лубки»), у которых угол ВН составлял +450. Напоминаем, что они были придана артполкам дивизий и насчитывали в целом 16 единиц. Обладая приличным походным весом (2510 кг) на передке, большим,чем у с  10,5cm sIG 33 и схожим с Ф-22 (УСВ), это модернизация Грабинской мысли обладала и приличной скорострельностью – 16-20 выстрелов в минуту. Заметим, что 122-мм могла швырять снаряды «клевком» на максимально-короткое расстояние – 5 км. Всего на 3 км больше, чем у «18»! Но речь идёт не о полигонных стрельбах, но – об интенсивном огне в боевых условиях, когда за каждой пушкой идёт настоящая охота. И приличное расстояние в данном случае – куда большая защита, чем возможность точно «клюнуть» с короткой дистанции, после чего твой капонир будет изгвоздан минами калибра 82-мм или 120-мм. Или дальнобойными снарядами того же калибра. Что же до приличного веса «лубка», то, во-первых, как уже говорилось, он обусловлен был однобрусным кованым лафетом и избыточно-тяжёлом щитом в 50 кг. И то, и другое подлежало немедленной модернизации, как и неподрессоренные колёса, но со всем этим ГАУ было несогласно. Что это было, вредительство или шпионские мероприятия – пусть решает читатель…

Скажем несколько слов об организационной структуре германских дивизий различных классов, после поступления в них 75-мм le.IG.18. Как уже говорилось, вся артиллерия в рейхсвере, а затем в вермахте была не дивизионного, а полкового подчинения. На удивление и вопреки шаманским завываниям иных авторов, что немцы засыпали головы красноармейцев и прочих «пуалю» с «томми» снарядами этих «вундер-пушек», их в полковые штаты поступило не очень много. Так, после 1935 года превалирующей в вермахте становится танковая дивизия. К 1939 году их создано целых три и создаёт их генерал-полковник Фридрих Паулюс, будто бы самый прогрессивный из всех своих коллег. Но на одну танковую дивизию приходится всего 22 легкие пехотные пушки! В лёгких пехотных дивизиях (аналог обычных пехотных, без бронемашин и бронеавтомобилей) 75-мм были даже в ротном подчинении. На каждую роту их приходилось всего по два (германская дивизия комплектовалась из восьми полков), а всего их по штату полагалось 16. В горно-егерских дивизиях, где арсистема распределялась по такой же организации, 18-х было и того меньше – всего 14. В стандартных пехотных дивизиях вермахта и СС их по штату было поболее – до 20 единиц.

Самым незначительным оснащением 75-х подвергались охранные дивизии, которые хоть и принадлежали к вермахту (были, правда, охранные дивизии СС), но выполняли те же функции, что и войска НКВД по охране тыла. Чудо-пушки (с большой натяжкой, конечно!) там насчитывали всего… 6 штук! Всего по две «18» было придано разведподразделениям, которые представляли собой группы на мотоциклах, бронемашинах и бронетранспортёрах.  А знаете, где было «18» больше всего? Вы наверняка не поверите, но – в кавалерийских дивизиях! Там их полагалось иметь до 28. И это вопреки сложившемуся мифу о наших маршалах-лошадниках вроде Будённого и Ворошилова, что млели перед пулемётными тачанками и видели Красную армию исключительно на быстроногих лошадках.

Интересные данные о потерях. Так с 1 декабря 1941 по 24 февраля 1942 года вермахт из более 6 000 le.IG.18 потерял на восточном фронте 540 единиц. А потери 37-мм Pak.35/36 с июня по сентябрь 1941 года составили более 3000. Это при том, что обе артсистемы были рассчитаны на борьбу с вражескими танками. Но повторимся – у 75-мм вся эффективность  выстрела строилась на крутой баллистике. Низкие противотанковые характеристики осколочно-кумулятивных боеприпасов не позволяли бороться с Т-34 и тем более КВ.

Таким образом кроме качественных характеристик артсистем надобно добавлять ТТХ боеприпасов, из которых ими стреляли. И задаваться вопросом, а почему…

Получается, что основным принципом советского тактического боя было – уничтожить противника артиллерийским огнём с дальних (с 13 км – для полевой артиллерии) дистанций. Иначе, как тогда понимать, спросите вы, а вслед за вами я, установку Грабиным ЗИС-3 на лафет с горизонтальным наведением в 380? А 76-мм полковушку – на лафет в 240? Это, если не верить в заговор «тёмных сил» (по М.Солонину), которые упорно не желали производить модернизированную трёхдюймовку с крутизной снаряда в 750. Советские артсистемы, аналогичные пехотным германским, стреляли по навесной траектории лишь с дистанций от 5 до 13 км, тогда как у вермахта и СС «полковушки били с 3 км.

Было ли это лучше или хуже? В условиях боя, когда пехота стремительно атакует и вырывается вперёд, чтобы захватить и удерживать рубежи, огонь артиллерии нужно постоянно точно корректировать. Делать это практически невозможно голосом и по цепочке, тем более через курьеров (делагатов) связи на мотоциклах, вездеходах, БТРах и лошадках. Для таких функций уже со времён Великой бойни 1914-18 гг. использовалась проводная и радиосвязь. Чем быстрее доложат в наушники или в мембраны трубок ориентиры целей (расстояние до них и координаты расположения на карте) – тем быстрее и эффективнее обрушит на них град снарядов и мин артиллерия.

Дроздов Евгений Парфенович вспоминает по поводу связи на войне:

«Единственным средством связи с большими отрядами был телефон. Характерен следующий эпизод. Прекратилась связь с отрядом Госпрома. Два посланника связиста погибли, третий связь восстановил, но не вернулся, полагая, что он ранен командир взвода связи послал по линии двух связистов, которые обнаружили своего товарища. Правая рука по плечо была оторвана миной, оборванный кабель он держал в зубах, придерживая левой».

Вот так приходилось военным связистам на войне! Конечно, радиосвязь была значительно лучше. Но в таких случаях иные исследователи хвалятся за немцев: у них де была мощная радиоразведка и служба перехвата…

Здесь необходимо учитывать, что помимо привычной артиллерии существуют артиллерийские снайперы. Так называемые контрбатарейные взводы или роты. Чьи задачи схожи со снайперскими или истребительными – уничтожать вражеские батареи. Когда радиметрическая, авиационная или наземная разведка докладывает об обнаружении вражеских орудий или миномётов, то задача контрбатарейщиков – в секунду нанести мощный удар по заданным координатом и сменить позицию. Говорить не приходится, что контрбатареи должны быть высоко мобильны и обслуживаться наиболее опытными артиллеристами. И вот представим, что обнаружена германская 20-орудийная батарея 75-мм в 3-х км от нашего рубежа. Конечно, хлопки от её выстрелов в шуме боя едва слышны и вспышки выстрелов из тупых рыльцев стволов едва видны. Да и сами пушечки величиной в 1600 см, особенно, в укрытиях, не слишком заметны. (Чего не скажешь о разрывах их выстрелов – блики красного фосфора как красные растения уэлсовских марсиан…) Но тем не менее батарею разведка засекла – с дистанции 13 км по ней «долбанули дивизионки ЗИС-3 или Ф-22 (УСВ). С дистанции 5-8 км – 122-мм гаубицы «лубки». Первые артсистемы вряд ли будут накрыты ответным огнём. Их на прилично-удалённом расстоянии не очень-то видать и слыхать, если над их позициями тут же не принялся кружить корректировщик «рама». А вот германские полковушки могут попасть и «под раздачу». Они – в боевых порядках наступающих, на которые с неба и с земли сыпется всевозможное железо. Как прицельно, так и не прицельно – они могут стать жертвой обстрела как дивизионной, так и гаубичной артиллерии. Кроме того даже с дистанции 13 км орудийный капонир можно засыпать двумя сотнями шрапнельных пуль, которые кого-то да заденут. А германская «18» и этого не сможет, так как её желаемый предел – 3 км. Она является узкоспециальной системой поддержки пехоты в бою, с частичными функциями полевой пушки. Основная же её задача – настильный обстрел укрывшегося противника с близких дистанций. На которых для неё – повторимся! – будут опасны даже вражеские снайперы, что имеют обыкновение забираться в тыл и стрелять из засад.

И, честно говоря, когда пишут про злых чекистов и особистов СМЕРШа, что «выловливали» за восхваление германского оружия – становятся понятно, по какой причине это происходило. Вернее, почему так шокирующе воздействовали на человеческую психику параметры германского вооружения. Откуда появились легенды про пехоту с засученными рукавами, поголовно вооружённую «шмайсерами», тяжёлые танки с белом крестом ещё в 1941 году. Как изрёк Иозеф Геббельс: «Солги посильнее и что-нибудь от твоей лжи да останется».