Ухожу служить в армию

 
Отрывок из повести "Приключения молодого специалиста".
               
    УХОЖУ СЛУЖИТЬ В   АРМИЮ,
 
      Отправившись в район по  каким-то  делам,   я   взял   бутылку водки, сунул её в карман, и пошёл  в  кабинет  военкома.  Военком сидел за столом, я молча поставил бутылку на стол.  Он  движением руки показал на дверь, что нужно закрыть её на  ключ.  Выдвинул ящик  стола,  вытащил  два  стакана,  и  нарезанные  на  газете хлеб и сало. Я налил водку в  стаканы,  выпили,  зажевали.  Я  раз- лил остальное содержимое бутылки, снова  выпили,  заживали.  И только тогда военком спросил:
- Что тебе надо?
Я ему сказал, что хочу, чтобы он призвал меня в армию.  Военком, открыл папку с бумагами, которые лежали на столе, и спросил:
- Ну, в какие, ты войска желаешь?
Я ответил, что желательно войска  получше.
- Вот, есть радиотехнические войска, согласен? Отправка в конце сентября?
Я ответил, что согласен. Собираясь уходить, я спросил военкома:
- Почему, ты меня не направил в училище?
- Потому, что был  звонок  от  первого,  отправить  тебя  обратно  в Южаково, - ответил военком.
        Повестку долго  ждать не пришлось. Придя  с  работы,  Мария встретила меня озабоченным видом, и тихо сказала:
- Я расписалась за тебя. Забирают, тебя  у меня. Я сделал удивленные глаза,  в душе обрадовался, что, наконец, вырвусь из деревни. Мария стала говорить, что  нужно  сделать  проводы,  как  следует, чтобы потом в деревне не было всяких  кривотолков.
       На следующий день, я написал заявление на расчёт, и пошёл к Барабашкину. Он молча подписал заявление. Он  понимал,  что  я здесь не работник, что жить в деревне не буду, и раньше  или  позже сбегу. Я же из гордости не стал с ним говорить о зарплате,  был страшно зол был на него, и вышел из  кабинета.  Встретившись  со Станиславом, сообщил о новости, и стол  ему  говорить,  что   надо  сделать проводы, а у меня ни копейки, и стал  ругать директора.
- Да, ты, что, хороший мужик – любит выпить. Пригласи его на проводы, отдаст все деньги. Ладно, я сам с ним поговорю.
Вечером, встретившись со Станиславом, он мне сказал, что директор отдаёт всю зарплату и ещё двухнедельное пособие.   
- Некрасиво, когда наш товарищ уходит служить  в  армию,  а  ему не на  что  устроить  проводы, - сказал  он  Барабашкину, -  оплати штрафные санкции за счёт МТС, и мы красиво, как положено, его проводим служить.
       Когда я получил деньги, первым делом пошёл в магазин и  купил ящик водки, и ящик вина. За эти две недели до отправки  Мария сбилась с ног, из-за хлопот и переживаний, она  как-то  осунулась и похудела так, что юбка стала сползать с бёдер. По  глазам  я видел, что она плачет. Я, как только мог, старался её  успокоить,  у меня самого, глядя на неё, сердце  разрывалось  на  части,  но  мне нужно было решать свои проблемы, я не мог из-за неё  оставаться жить в деревне, и продолжать  работать в МТСе. 
      Мария отлично всё понимала, и говорила:
- Я, больше тебя никогда не увижу, не вернёшься ты больше сюда,   но я благодарна тебе, за то, что  ты  есть. Хоть немножко, каких-то два с половиной месяца, я в своей жизни была счастлива. Я  изначально знала, что это долго не продлится. Зачем тебе   нужна  старуха с двумя детьми. И ещё раз спасибо тебе, за  то,  что  ты  такой есть. Она взяла в школе три дня, и эти последние дни, мы  не  расставались с ней, ни на одну  минуту.
     На проводы пришло всё руководство МТС, и учителя со школы. Все со мной чокались, давали советы и напутствия,  я нахлестался так, что наутро, когда проснулся, лежал рядом с кроватью. Мария подстелила тулуп, и  старое  зимнее  пальто,  сама  лежала  рядом, обняв меня. На кровати спал директор школы  с  женой.  В  большой комнате, посуда со столов была убрана, и на  столах  голова  к голове, на одной подушке, спали Барабашкин и  Станислав.  Голова трещала от вчерашней пьянки. Постепенно все стали подниматься и уселись за стол. Необходимо было опохмелиться.
       Барабашкин вызвал своего шофера, и дал ему указание, чтобы он отвёз меня в район, на его новой, недавно полученной машине ГАЗ 69. Провожать меня поехали Мария, Станислав, Иван и Олег. Когда машина выехала за деревню, все вылезли. Мария  попросилась ещё немного проехать.  Отъехав  с  километр,  шофёр  остановил машину, и сказал Марии, чтобы она вышла, а то будет  далеко возвращаться.  Мы  вышли  из  машины.  Мария  была  абсолютно спокойна. Постояли, расцеловались, и она сказала:
- Пора, дорогой.
      Я сел в машину на заднее сидение, где только что сидел  рядом с Марией, и стал смотреть в  маленькое  заднее  окошко.  Я  видел, как Мария стояла на дороге, потом сошла с дороги и упала  лицом в траву. Сердце моё рвалось на  части.  Я  переживал,  считая  себя подлым мерзавцем. Не мог найти более достойный  метод  вырваться из деревни, не создавая Марии таких глубоких переживаний. Продолжая свой путь, я думал:
- Почему судьба поступает так  несправедливо, с  такими  прекрасными, замечательными людьми.

                ГИРСЛ  ГУРЕВИЧ.
      В Свердловске на призывном пункте я проторчал неделю, пока формировалась наша команда. После пяти часов вечера нас  отпускали в город, и я отправлялся на ночлег к Гирслу  Гуревичу,  ко- торый жил не далеко от призывного пункта, и где меня  принимали с распростёртыми руками. Эту семью я знал очень хорошо,  это были мои земляки. Гирсл  был  сапожник,  и  постоянный  клиент моего отца, как  до, так и после войны. Его жена Гита была  из  Татарска, родственница Лейзера, мужа  моей тёти Паи. И когда Лейзер, или тётя Пая приезжали в Мстиславль,  то  устраивались  обеды, то ли у них, то ли у нас.
       У них было трое детей, старшая  Сима,  Маня  и  младший  сын Сёма. Сима была на год старше меня, когда  старшие  после  обеда вели беседы, мы играли во дворе. Наши семьи  всегда  дружили, и были отличные отношения. В 1950 году они продали дом в  Мстиславле, переехали жить в Свердловск, где купили часть дома. Дом был старый, деревянный,  их  часть  состояла  из  одной  комнаты, метров пятнадцать, где стояло три  кровати,  для  детей,  спаленки для родителей, кухоньки, тёмной, маленькой комнатки, где Гирсл стучал молотком, забивая деревянные гвозди в подошвы сапог.
      Сима работала кондуктором  трамвая, во вторую смену, приходила с работы в два часа ночи. Меня положили  спать  на  Симину кровать, а когда она приходила с работы,  брала  второе  одеяло  и ложилась рядом. Гирсл был мужик заводной, любитель выпить, в пьяном виде устраивал скандалы и драки, Гите хорошо досталось, за время их совместной жизни.
       Всю эту неделю  я спал с Симой в одной кровати, под разными одеялами, и ночью после пьянки, спросонья, иногда пытался приставать к Симе. Она мне сразу заявила, только после ЗКСА, но  целоваться не  противилась.  В  воскресенье,  у  племянницы  Гирсла отмечали  её пятнадцатилетие, и на именины меня взяли с  собой. Именины, начались часа в два,  до позднего вечера, всё это  время я был рядом с Симой. Рядом сидели за столом, вместе  танцевали, и пьяного она меня вела домой. Как позже она мне  рассказывала, что за всё время именин я выпил двенадцать стограммовых стаканчиков водки. Я удивился подумав:
- Да, деревня меня кое-чему научила.
       На следующий день,  когда  я  пришёл  к  Гуревичам  ночевать, в доме было торжество, по случаю, что купили большой  хороший радиоприёмник, и все сидели около него и крутили ручки, прыгая по волнам. Эту покупку нужно было замочить, на столе стояла бутылка водки. Меня пригласили за стол. Гирсл,  пообедал,  пропустив грамм триста, сказал мне: 
- Давай выйдем, мне надо с тобой поговорить.
Мы вышли во двор, закурили, и Гирсл стал говорить:
- Я, тебя хорошо знаю, знаю твоих  родителей.  Знаю  ты  хороший парень. Сима, тоже хорошая девочка, она уже самостоятельно  работает, зарабатывает, вот купила приёмник. Ты,  ей  нравишься, и и нам тоже, давай женись. Вот я сейчас сбегаю ещё за бутылкой, и мы это дело обнародуем.
    Я, не ожидал такого поворота событий, этот разговор застал меня врасплох. Зная взрывной характер Гирсла, и из  чувства  благодарности за их гостеприимство, я не мог сказать  резко,  нет.  Я  не мог выполнить его  просьбу,  у  меня  не  было  никакого  желания жениться. Только что, я сбежал от одной женщины, и снова  попадаю в капкан.  Симу я хорошо знал, она была  послушная,  добрая, простая девчонка, училась слабо, ели, ели  окончила  десять  классов, и вообще была не в моём вкусе.
- Дядя Гриша, какая женитьба? Меня же призвали в армию,  завтра или послезавтра будет отправка, я загремел на три года,- стал я отговариваться. 
- Ничего страшного  нет,  подождёте.  Вот  прямо  с  сегодняшнего дня будем считать, что вы поженились. Зато тебя будет ждать молодая жена, и когда придёшь с армии сразу к нам сюда.
     Гирсл, горел желанием осуществить свою идею, и всячески уговаривал и напирал на меня. Чувствуя, что я нахожусь  в  неловком положении, и есть возможность одним махом сплавить свою старшую дочку.
- Нет, нет, я не собираюсь пока жениться, неизвестно, что со мной может быть за эти три года, да мне ещё  рано  заводить  семью,  ни кола, ни двора.
Гирсл ещё пытался всячески  меня  уговорить,  обещал,  что  будет помогать, но я, ни в  какую не соглашался.
      После этого разговора я чувствовал себя очень неловко,  хотелось бежать, куда глаза глядят. Я жалел, что не пошёл ночевать  в эти дни к ребятам в общежитие. Эту ночь также спали  с  Симой  в одной кровати.  Утром  я  распрощался  с  гостеприимной  семьёй, сказав им, что сегодня должны нас отправить.  А  сам  решил,  ели не отправят, то поеду ночевать в общежитие,  хотя  это  на  другом конце города. Много лет спустя,  я  узнал,  что  Сима  удачно  выла замуж, за хорошего еврейского парня. Родила троих детей, и имела хорошую трехкомнатную квартиру, в  центре  Свердловска,  после того, как снесли их халупу. 

                НАЧАЛО СЛУЖБЫ.
      В этот же день вечером, нас посадили на грузовики, отвезли на Свердловск - сортировочный, погрузили в товарные вагоны, и ночью состав тронулся на восток. В нашем  товарном  вагоне – пульмане, было человек  сорок,  эта  была  команда  радиотехнических войск.  В  основном  это  были  свердловчане,  окончившие  десять классов, и нигде не учились, или окончившие  техникумы,  и  институты, где не было военной кафедры. Свердловчане, ещё на призывном пункте, были, по-видимому, между собой знакомы,  ходили своей компанией, и в вагоне сразу стали  лидерами,  захватили верхние полки, и стали всех под себя подминать.
      Главарём был Жора, здоровенный детина, с наглой рожей. От  Свердловска  до  Новосибирска  мы  ехали  целую  неделю.  За  это время Жора организовал общество «ЧМО» (чудаки,  мудаки и  об- манщики), и они начали устраивать в  вагоне  всевозможные  хохмы. Кто крепко спал, устраивали  «велосипед»,  кто  храпел,  сыпали перец в рот. Или  с  криком «ЧМО»,  хватали  какого – ни  будь  из  допризывников, один из общества ЧМО  зачитывал,  приблизительно  такой приговор:
- Сей раб, без уважения и послушания, нарушил  мой  указ, совершил  непристойные  деяния,  и  посему  повелеваю  наложить  на него кару, поймать и окропить  ему  семенники,  дабы  рождались крещёные черти.
Под хохот всего вагона, одни держали, другие, стаскивали брюки, с обречённого, и весь прибор вымазывали чёрными чернилами.
         Другая группа ребят, договорилась, что если кого из  их  компании схватят, то дать отпор. Один из их компании сказал Жоре:
- Вы только ко мне подойдите, я вам устрою «ЧМО».
Его с криком «ЧМО» схватили, и завязалась драка, пока не разогнал их сержант, ехавший с нами.  У Меня  с  Жорой  тоже  произошла стычка, когда я подержал его противников, он мне сказал:
- А, ты еврей,  сиди и помалкивай.
Я же его назвал:
- Скотиной.
Не знаю, чем бы закончилась  эта  конфликтная  ситуация, но  мы прибыли в Новосибирск. (Во время службы, Жору судили,  и  отправили в дисциплинарный батальон. Он сумел устроиться  кладовщиком.  Обладая отличными, организаторскими способностями, он организовал группу солдат из роты обслуживания.  Они воровали, вывозили из части, продавали и пропивали офицерское  обмундирование, бельё и всё, что можно было стащить).
      В Новосибирске, наш вагон  отцепили.  Подошли  грузовики  и нас отвезли в баню. В предбаннике,  две  парикмахерши  нас  всех без исключения, под строгим надзором старшины подстригли наголо. Помывшись, нам выдали форму, построили, и мы едва узнавали друг друга. Только один солдат остался в своей одежде, у  него рост был больше двух метров, и сорок семь размер обуви. Те же грузовики нашу команду новобранцев, отвезли в воинскую  часть, где мы должны были начать службу. Первым делом нас привезли  в столовую, накормили гостевым ужином. Из столовой привели в казарму, где распределили  повзводно  на  двух  яростные койки, и выдали полосатые наволочки для матрасов и подушек. На  пустыре за казармой был заготовлен, стог свежей соломы, где мы  набили соломой свои матрасы и подушки. В этот день  сразу  после  вечерней проверки уложили спать.
      На следующий день утром,  когда  старослужащих  погнали  на физзарядку, нам приказали помыться побриться  и  строем  в  столовую на завтрак. После завтрака нас повели в актовый зал, и усадили на передние ряды. В  актовом  зале  собралась  вся  воинская часть. Все, кто только мог, пришли посмотреть на молодое пополнение, возможно, встретить земляков. Зал был переполнен,  забиты были все проходы солдатами, сержантами, и старшинами.    
          Офицеры во главе с полковником командиром части сели на сцене за длинным столом, покрытым красной скатертью. Полковник подошёл к трибуне, стоявшей на краю стола, поздравил нас новое пополнение с прибытием на воинскую службу, вверенную ему  часть. Полковник стал рассказывать  о  боевой  славе  части,  о  пути, пройденном в Великой Отечественной войне, об успехах в мирное время, о том, что часть уже много  лет  подряд  занимает  в  округе первые места в боевой и политической  подготовке,  и  показал  на стенде множество наград и дипломов.  Полковник  рассказал,  что все будем классными радистами и радиотелеграфистами,  что  будем связаны с многими точками Союза и зарубежья. Что нам здорово повезло, что попали  служить  именно  в  эту  прославленную передовую часть.
        Когда полковник кончил своё выступление, он просил, нет ли у кого каких-либо вопросов. Один из  солдат  нового  пополнения, который прослужил, вот уже двенадцать часов,  сидевший  передо мной, поднял руку, встал и спросил:
- Товарищ полковник, скажите, пожалуйста, а что нужно для того, чтобы остаться служить в вашей части на сверхсрочную службу?
 Вначале в зале была мертвая тишина, затем офицеры,  сержанты, старшины и солдаты, находившиеся  в  зале,  грохнули  от  хохота. Полковник сел, вытащил носовой платок,  и  стал  от  смеха  вытирать слезы. С первого дня службы, этот солдат  стал  сверхсрочником. Через месяц в части все забыли его  имя  и  фамилиею.  Даже старшина на разводе, зачитывая наряды, выкрикивал:
- Сверхсрочник, на кухню.
      После собрания нас всех новое  пополнение  вывели  на  улицу, построили, старшина спросил:
- Есть ли желающие в хоз. взвод, выйти со строя.
Никто не шевельнулся, все хотели быть  классными  радистами,  и или радиотелеграфистами. Тогда старшина по списку  стал  называть фамилии, кто направлялся в хоз. взвод,  воинской  части. Как же я потом жалел, что не изъявил желание служить в  хоз. взводе, Они жили в отдельной казарме, у  них  не  было  ни  подъёмов,  ни отбоев, ни строевых, ни караульной службы. Они были  там  сыты и пьяны, и нос в табаке.

 

                КУРС МОЛОДОГО БОЙЦА.
    Курс молодого бойца, я начал проходить, когда министром обороны был маршал Жуков. Ежедневно четыре часа строевых, скудное солдатское питание, перед отбоем ещё час строевых с  песней, один час личного времени. И за этот час нужно подшить подворотничок, начистить пуговицы  бляху  на  ремне,  начистить  сапоги, написать письма. С первых  дней  службы  я  понял,  что  сотворил очередную  жизненно  важную  неисправимую  глупость. Сам себя загнал на три года в казармы. Хуже придумать, чем пойти  и  проситься, чтобы меня добровольно забрали в армию, мог придумать только такой придурок, как я. В деревне у меня была королевская  жизнь по сравнению с  армией.  Было  ещё  множество  вариантов смотаться с деревни, я же выбрал тот, что хуже быть не может.
       Из-за своего окаянного, упрямого характера, неумения подчиняться, прислуживать, и моих неуместных шуточек, я сразу попал в немилость. В то время, когда рота спала после отбоя,  я  мыл  полы, постоянно получал наряды вне очереди. Я не мог понять, почему я всегда думаю сделать, как  лучше,  а  получается  всё  хуже  и хуже. По-видимому, такова моя судьба, что я  должен  пройти  все жизненные трудности. Моя мама воспитывала меня, чтобы я был человеком: честным, правдивым, добрым, отзывчивым. Теперь  я начинал понимать, что все эти качества никому не нужны. Нужно быть наоборот: жестким,  требовательным,  неуступчивым.  Отыскивать человеческие слабости и использовать их на своё благо.
       На меня напала ностальгия, меня с невероятной силой тянуло обратно в деревню, я постоянно думал о  Марии. Я, писал ей часто письма, как мне здесь тяжело, а главное, что скучаю по ней, по её любви, и регулярно  получал утешительные ответы.  Сам  себе  задавал вопросы:
- Почему я всегда такой неудовлетворённый? Почему, куда  бежал от такой прекрасной женщины, и таким не  достойным способом? Почему я живу не умом, а эмоциями?
        После октябрьских праздников, я получил от Марии письмо, где  она  писала,  что  сделала  аборт.  Что  женщинам  одиночкам сняли запрет, и она сделала аборт в соседней деревне, в больнице, а не подпольно. Что она очень хотела бы иметь моего ребёнка. Но у неё растут два хлопца без отцов, и она  не  может   допустить,  ни морально, ни физически, иметь третьего - безотцовщину.
       Прослужив полтора месяца, нас группу нерадивых солдат отправили в другую воинскую часть, под Магнитогорск. Нам  выдали проездные документы и денежное  довольствие, (гроши)  и  отвезли  на  железнодорожный вокзал. Вырвавшись на свободу, мы тут же на вокзале на газированной воде, на  пирожках  и  мороженом, истратили всё денежное довольствие. Своих денег у меня не  было ни копейки, я двое суток до Челябинска пил  только  воду. У  меня были немецкие  часы,  пятнадцать  камней,  которые  отец  привёз после войны из Германии. Мне было  жалко  расставаться  с  часами. Поезд пришёл в Челябинск утром, пригородный поезд в  Магнитогорск отправлялся только вечером.
 
       Я вышел в город, и стал ходить по часовым  мастерским  в  надежде продать часы. Часовые мастера, повертев  в руках  часы,  не желали покупать ни за какую  даже  мизерную  цену.  Вернувшись на вокзал, я  стал  предлагать  часы  пассажирам.  Один  из  солдат нашей команды заинтересовался, у него были деньги, он в  пути выскакивал на пирон, что-то себе покупал, и, таясь  от  всех,  тихонько жевал. Мы сторговались, часы за буханку хлеба.
     Я знал, что после голодания, нельзя сразу много кушать. Я стал голодать, на ём кипур (день, когда евреи сутки голодают, и просят Бога, чтобы следующий год был хороший и сладкий,  чтобы  в  небесной канцелярии, сохранили жизнь, и  поставили  хорошую  печать)  во время войны,  мама  нам  говорила,  что  если  вы  хотите, чтобы отец живой вернулся с войны, то нужно голодать. Этой традиции, я придерживался и после войны, пока не уехал из дома. После суток голодания, когда на востоке на  небе  появлялись  три первые звезды, мы садились за праздничный стол. Мама  вначале давала стакан чая и кусочек лекеха  (медовая коврижка),  и  где-то потом, через пол – часа можно было кушать. Иначе она говорила, что может произойти заворот кишок.
     Получив буханку хлеба, я пошёл, набрал алюминиевую кружку кипятка, и съел кусочек хлеба с горячей водой, а  потом  через  некоторое время умял всю буханку.  Только  на  следующее  утро  мы позавтракали в воинской части. Новое место службы, была школа операторов радиолокационных станций, в восьми  километрах  от Магнитогорска, где повторно стал проходить курс  молодого  бойца, строго по уставу. В шк0ле операторов курс молодого бойца было ещё тяжелее, чем в Новосибирске. Первых три месяца – особенно. Каждый вечер и утро отбой и подъём за 40 секунд. Сержант стоит с секундомером, и несколько раз подъём и отбой. В огромной казарме, разделённой, приблизительно пополам было две роты по 100 человек. Служба проходила строго по уставу, без каких либо поблажек. Только строем, и ежедневно, кроме воскресенья по четыре – шест часов строевых, кормёжка была такова, что все ходили полуголодными. Со временем к этой еде привыкли, и стало вроде нормально. У кого были деньги бегали в ларёк. Перед отбоем полчаса строевых, а если сержанту что-то не нравилось, то по его усмотрению. Был случай, когда сержант подал команду:
- Запевай!
Однако мы маршировали, и никто не стал запевать. Сержант снова подал команду, но никто не запевал. Все были злые, надоели эти строевые, холод,  хотелось быстрее в казарму и добраться до кровати.  Сержант спросил:
- Кто хорошо поёт?
 - Лемешев, - кто-то выкрикнул из строя.
- Лемешев, запевай, - подал команду сержант.
Строй грохнул от смеха. В этот день в казарму пришли в два часа ночи.
     Только через три месяца был первый  раз  в увольнении. Когда вышел из расположения части, и шёл  пешком в Магнитогорск по хрустящему снегу восемь километров, душа моя ликовала, что вырвался на свободу. Как мало нужно человеку для счастья. В Магнитогорске, я сходил в кино, было холодно, деваться было некуда, И я пошёл по адресу, который мне прислали из дому родственницы нашей соседки Гени  Шейниной . В квартире было тепло, хозяева, узнав, кто я такой, предложили покушать, хотя  я упорно отнекивался.  В другой комнате дочь студентка с молодым парнем, по-видимому тоже студентом, увлечённо чертили задание, не обращая внимание на моё появление.
Я подумал:
- Какой  же  я дурень, что теперь на три года оторвал сбя от светской жизни, от встреч  с девчонками.
Прощаясь хозяин, абсолютно незнакомый мне человек, в прихожей стал совать мне трояк, говоря, что он сам был солдатом, не обращая внимание на мои возражения, и просил, чтобы снова приходил к ним, когда пустят в увольнение.
   Один из солдат нашей роты, не выдержав тяжести солдатской службы, сбежал домой в деревню. Недели через две его привезли в наручниках. В актовом зале, в присутствии всей школы состоялся суд, и ему влепили три года.
    Весь апрель всю школу построили в шеренгу по девять человек, и в колонну, и ежедневно по  шесть часов мы маршировали на пыльном плацу, готовили нас к первомайскому параду в Магнитогорске. Мы задыхались от пыли, и над колонной стояло облако пыли. Некоторые солдаты в средине колонны не выдерживали, падали в обморок. Колонна нарушалась. Колонну останавливали,  вытаскивали обморочного не свежий воздух, десять минут перекура и снова маршировать. Вся  эта затея оказалась лишь для того, чтобы мы на Первое Мая прошли мимо трибуны.
       Мария регулярно отвечала на мои письма, но в  конце  января прекратили поступать от неё письма. Я написал ей  несколько  писем, но ни  на одно не получил ответа. Я не знал,  что  подумать,  и решил, по-видимому, она узнала, что добровольно ушёл в армию, сбежал от неё, страшно обиделась.    
    В средине мая наша школа перебазировалась в город Алапаевск  Свердловской обл. На товарный состав загрузили  технику, личный состав в товарные вагоны пульманы, куда мы натаскали соломы и поехали.  Город Алапаевск, восемьдесят километров  от  Южакова, куда я на тракторах приезжал  получать сельхозтехнику. Я написал Марии два письма, и  просил  её  приехать,  или  передать  мне какую-либо весточку, что я очень о ней скучаю. Что  в  Алапаевск ходят машины из МТС .  Пусть  кто  ни  будь,  навестит  меня.  Но  в  Алапаевске я ни от неё, ни от  кого, кому писал письма не получил ни весточки.
 
Продолжение    http://www.proza.ru/2007/12/30/242