Спекулянты

 

   Шел к концу тяжелый 94-й.  Ставшая независимой Украина, продолжала сбрасывать с себя одежды одной из сильнейших экономик мира, чтобы отдаться своим только что взращенным олигархам.  Все население, вчера еще не знавшее никаких особых забот, оказалось у разбитого корыта. Многие бросились ловить золотую рыбку.

   А мы что рыжие? Подумали, посовещались, набили чемоданы всяким барахлом   и  поехали.  Повезет - заработаем,   нет -  родственников  навестим.  А и  в самом  деле, - кому ехать, как не нам – полная Польша родни. Не первой близости, правда,  но и не чужие. Они, когда Союз был,   не вылезали  от нас: к нам везли шмотки, от нас бриллики, зашитые в складки одежды, потом стали возить иконы. Как умудрялись иконы провозить, не знаю, но как-то умудрялись.

   Да, когда бы   не одёжный  дефицит, и с едой   было бы получше, так и не соскользнули бы мы в эту стремную демократию. На хрен она кому была  нужна! Шмотки были нужны   да пожрать, все остальное было, было то, что демократам и не снилось.   Это сейчас уже политики (откуда они только понабрались, как собак нерезаных) раздули костры независимости да демократии.    Какой независимости, от кого?  Сначала демократия и независимость, потом карманы вывернули. 

   Ну и мудаки коммуняки – такую страну просрать! Хотя, как посмотреть, себя они не забыли и в этот раз, да только себя и не забыли, а вы все, доблестный советский народ, идите,  идите и идите.   И, что замечательно, - доблестный  пошел, пошел и все идет,   куда его послали. До сих пор идет, ходит искать работу, ходит выбирать, и  наивный думает, что он что-то там выбирает. Вот скоро опять выборы.

   Мы втроем на выборы плевали, мы едем торговать - это по- теперешнему, а по-нашему, по-советскому, - просто спекулировать. Накупили простыней, дрелей, игрушек всяких: мышки на веревочке, машинки, пупсики; забили этим добром огромные сумки, такие, что, кто ростом поменьше, должен сумку тащить на полусогнутой руке, иначе она будет чиркать о землю.
Приглашения от  Дануты, Ленкиной кузины из Гданьска, у нас были. Она выслала их в знак благодарности за прием, который мы ей оказали год тому. Ее приезд тогда уже потерял свой обычный коммерческий смысл. Завалить страну шмотьем оказалось совсем не сложно, даже до смешного легко, особенно, если при этом отнять деньги и возможность их зарабатывать.
      
   Все оказалось примитивно просто - наступило изобилие при полной разрухе. Коммуняки еще лет двести строили бы заводы, города, спутники, а магазины оставались бы пустыми.  У них были свои планы.

   Теперь мы  едем в Польшу заработать на разнице цен: что у нас дешевле, продаем в Польше, там покупаем, что у нас дороже, разница наш доход. Таким бизнесом полстраны кормилось, и мы решили попробовать. Чем черт не шутит, когда Бог спит, а вдруг не проснется и нам повезет.

  Путь в Польшу был долгим, длинным и   бестолковым, в таких случаях говорят: чесать левой рукой правое ухо. Но, каким бы долгим  он не был,  все-таки привел  нас в Сопот.  Мы решили вначале навестить родственников здесь, а потом уже искать Дануту, адрес которой мы знали, но никогда раньше у нее не были. Почему, не знаю, но всегда в незнакомый город приезжаешь ночью.

  Такие ночные приезды случались со мной множество раз по всему вчера еще бывшему Союзу, так бездарно разорванному на куски тремя Мудаками с благословения Мудака меченного.
Сейчас, в ночном Сопоте, вспоминаю непонятно почему      ночь в Таганроге, куда с коллегой  приехал в командировку. Выйдя из поезда, мы с ней сразу окунулись в ливень, зонты помогали мало.   Таксист привез нас к гостинице и тут же смылся.   Старинное здание гостиницы было мокрое от дождя, как от слез,   ни единого огня в его окнах. Мы долго стучали в дверь и, если бы не надпись подтверждающая, что это здание именно гостиница, его можно было бы принять за   учреждение. Наш стук в дверь, заглушаемый шумом дождя, все-таки проник в чрево гостиницы. В одном из по-прежнему темных окон слегка приоткрылась форточка и женский голос, не особо заботясь, чтобы его слышали, с раздражением разбуженного часового объявил, что мест в гостинице нет и послал нас подальше.   Мы стояли на улице, совершенно не соображая, что делать. А дождь, счастливый, что мы остались с ним, заливал нас слезами радости и для высшего  проявления своей любви старался намочить нас посильнее, ветер игриво помогал ему,   задувая струи воды под наши зонты.   Благо, рядом  оказался дом с незапертым входом. Мы робко вошли туда в надежде хотя бы спрятаться от дождя. Эту ночь мы провели  на широченном подоконнике в подъезде старинного, еще дореволюционного дома. Кругом стояли детские коляски, ведра и газовые печки, на стенах висели корыта, тазы, лыжи и велосипеды, а мы полулежали  на подоконнике. Подоконник был так широк, что мы вдвоем свободно уместились на нем. Он тоже вступил в сговор с дождем, теперь интимно шумевшим за широкими оконными рамами, и откровенно соблазнял к близости.   Время было далеко за полночь и жильцы  квартиры  спали,  на наше счастье никто из них так и не вышел.  Мы   ушли с рассветом, не дожидаясь, когда  нас обнаружат.
   
  Ночь в Сопоте была теплая и напоминала мне своей теплой приятностью Сочи, хотя на дворе стоял октябрь и  в Вильнюсе, через который мы ехали, зима уже начала  заявлять о себе белоснежными покрывалами, по хозяйски разбросанными то здесь,  то там, как бы заявляя  этим – это мое и это тоже мое. В Сопот, а не в Гдыню решили  ехать, потому что здесь жила  троюродная тетка жены,   несколько раз еще в советское время мы были у нее, а Дануту надо было искать, но не ночью же.

   Надо сказать об одежде, потому как она сыграла не последнюю роль в этой истории. Не тех шмотках, какими были забиты сумки, а о той одежде, какую надо было надеть на себя в эту экспедицию.   Одеться  оказался делом не простым:  стоял  октябрь во всей своей роскошной непредсказуемости, о летнем тепле уж и забыли, а настоящих холодов еще не было, но они могли заявить о себе в любой момент. Чтобы не париться, решили одеться в легкие куртки, а в сумки, отняв место у бизнеса,   бросили свитера. Куртки у меня не было, зато был   совсем еще новый белый плащ. Ничего глупее в дальнюю и без комфорта дорогу придумать было нельзя, но зато наши люди смотрели на меня с почтением – думали что иностранец.  Наши люди привыкли все непонятное валить на иностранцев. А еще наши люди любили иностранцев, они были для них, как инопланетяне.

   К тетке  нас довез таксист на своем не новом, но совсем еще свежем «Мерседесе». Расплатившись с ним, мы стали стучать к родственникам жены. Они занимали подъезд   двухэтажного дома и даже не подозревали о нашем приезде. Тетки жены уже не было в живых, нас встретили ее муж пан Владек и сын Анджей. Как воспитанные люди, тем более поляки, они сделали вид, что рады нам, покормили   и уложили спать. Утром, дождавшись, когда пан Владек и Анджей закончат молитву, мы попрощались с ними и на электричке  уехали в Гдыню искать Дануту.

   Нашли Дануту быстро, она нас ждала, а вот Казика, мужа ее, не было – он был в Греции, там устроился  на работу и на  гречанку, так что Данута считалась свободной женщиной.  Ох уж эти неуемные поляки! Только что он в Союзе газопровод «Дружба» строил, потом спекулировал, пока еще коммунисты не сбежали, а теперь и вовсе в Грецию за лучшей жизнью подался. Не то, что мы, русские, - все норовим хорошую жизнь у себя наладить, да только   никак не получается, видно, хорошая жизнь не для русских. Русские, - они какие? Они за хорошую жизнь жизни не пожалеют, а, как только эта самая жизнь замаячит на горизонте,  устроят  революцию.  Процесс им нужен, а результат означает конец процесса, доводить до конца начатое не по-русски.

    Показали Дануте   товар.   «Попробуйте на базаре, а, если что, тогда будем думать», - сказала Данута. Поляки всегда, если появлялись проблемы, говорят «Будем думать». Ленка наотрез отказалась торговать на базаре, мы с ее братом взяли сумки, и пошли сами. А что делать?

   Базар заполнил весь стадион – от трибун до трибун.  Огромное людское море впечатляло: потоки поляков медленно проплывали между вкопанными русскими продавцами. Продавцы были еще менее активны, чем покупатели, - те хоть изредка что-то спрашивали. Казалось бы, должно быть наоборот, но здесь не обычный базар, здесь бывшие советские люди, оставшиеся без своей страны, потерянно надеялись   хотя бы что-нибудь заработать. Для очень многих  было пыткой стоять здесь. У советских людей такое занятие называлось спекуляция; и было презираемо их обществом.  Только, нависшая над головами безысходность, заставила этих людей таким образом добывать на хлеб насущный.   Их лица были такими,   будто стоят они в очереди в крематорий.

    Торговля на стадионе  шла полным ходом. Ничто не предвещало никаких неожиданностей. Мы зашли в тыл, куда подъезжали машины и автобусы,  полные  жаждущих поправить свое разбитое вдребезги финансовое положение. Все они были из бывшего Союза. Мы робко пристроились к крайнему ряду, разложили прямо на земле свои дрели, утюги, мясорубки,   мышку, бегающую по шнурку, елочные игрушки и, конечно же, постельное белье. Белье было великолепное – сто процентов льна, сам бы спал на нем, да не по карману. Казалось, что мы на этой окраине никогда и никем не будем замечены и только потеряем время. Но время   все равно некуда было девать и для очистки совести без всякой надежды продать хоть что-нибудь, мы с Костей,   заняли боевые позиции спекулянтов. Очень быстро к нам стали пристраиваться еще  и еще, край ряда все дальше уходил от нас, а мы были уже в гуще базара.

   Я обернулся на шум сзади.  Это подъехал автобус. Открылась дверь и оттуда стали выходить очередные жертвы наживы, они   почти что убегали от автобуса, как будто спасались от  погони. Как только автобус подъехал, к нему подошли трое. «Встречают кого-то», - подумал я. Ко мне подошел поляк и спросил, имеет ли утюг брызгалку, я отрицательно покачал головой. Далась им та брызгалка, набрал воды в рот и брызгай, утюг, чтобы гладить, а не брызгать. Но полякам разве расскажешь.

    Опять сзади шум, невольно повернулся. Те трое, что, как я думал, кого-то встречают, вытащили из автобуса парня, он  был последним  в числе пассажиров, схватили его сумки и стали высыпать все, что в них было.  Парня ударили в лицо, сразу появилась кровь, в живот, под дыхало, он скорчился от боли, но при этом было в нем какое-то  достоинство, я отчетливо услышал его «нет», сказанное, видимо, не первый раз. После этого «нет», парень получил еще раз под дыхало и бандиты исчезли. Появившиеся было полицейские, как только заметили драку, сразу растворились, будто и не были.  Русских бить  можно.

- Вот так ездить туристами, - прокомментировал Костя, - встретят,   набьют морду и заберут все, что есть.
-  У него, видишь, не забрали, даже из того, что вытрусили ничего не взяли, - сказал я.
- А зачем им это барахло, они что, - им торговать здесь будут? Им бабки нужны, весь автобус, как видно, заплатил, а этот не захотел. Вот и получил по морде, еще легко отделался.
- Видел, даже полиция не стала вмешиваться.
- Нашел дураков - лезть против русских бандюков за обиженных русских. Вот, если тронут поляка, тогда другое дело. Но наши тоже   не дураки поляков трогать. Видно, рэкетиры договорились с полицией, не удивлюсь, если делятся.

   Никто из огромной толпы торговцев и покупателей даже намеком не вмешался в разыгравшуюся на виду у всех сцену. Люди стояли, молча втянув голову в плечи, отвернувшись от происходящего, чтобы не видеть и, хорошо бы, чтобы и не слышать, происходящее у них на виду. Ну, точно концлагерь. Сознание невмешательства на защиту явно избиваемого   давало чувство вины  и своей неполноценности человека, на глазах у которого, может быть даже убивают, а он видит и   не пытается этому помешать,   потому что физически  никак не сможет противостоять насилию и, если вздумает словесно вступиться в   защиту избиваемого, тут же будет избит сам, в этом сомнения не было. Такая позиция считалась трусостью, совсем другое дело броситься на бандита и получить нож  в живот, тогда герой.  Потому все молчали и делали вид, что ничего такого не происходит. Героями быть не хотел никто.

   Торговля шла вяло, точнее, совсем не шла, все, даже поляки, которые также здесь приторговывали, стояли с одним и тем же товаром, разве что, у поляков прибавлялись католические атрибуты.

-  Что-то я замерз, - сказал Костя, - ты меня отпустишь погреться, пойду похожу разомнусь и посмотрю заодно на цены.
-  Надо было  плащ надевать, мне вот нормально, не холодно. Иди, конечно, потом я пойду   посмотреть.

    Костя ушел, а я с тоской уставился на свой товар. И что этим полякам не так? то утюг без брызгалки, то дрель не регулируется, а простыни – это же шедевр, чистый лен, ни черта они не понимают, им подавай картинки на простынях. Зачем картинки. Ночью их все равно не видно. Стою, грустно мне, какого черта приперлись, денег столько запалили, хорошо, что Данута обещает, ежели что, выкупить наш товар, но она же не дура платить полную цену.  Съездили!  Спекулянты из нас никакие. Стою, ругаю долю свою, зачем брался не за свое дело, ругать-то ругаю, а с другой стороны, где оно мое дело? Нет никакого дела, все осталось в той стране, что отобрали. Сам голосовал «За». Как так получается: при Советах работы было – не продохнуть, но ничего не было в магазинах, а сейчас никто не работает, но уж точно ничего не производит, а магазины ломятся от товаров всяких. Ушел я в эти безрадостные мысли  и такая безнадега охватила, хоть вой, хоть кричи, тоска смертная. А это еще что такое? Движутся по ряду бандюки, что избивали приехавшего парня, идут и так внимательно   все товары рассматривают, как себе ищут. Мысли мои философические враз смыло. Сейчас денег будут требовать, зачем еще им тут ходить. Как они это делают,  я знаю не понаслышке. И уйти уже не получится, - они вплотную. Подходят, главный их   уставился в мой товар, будто выбирает себе что, и говорит, глядя на меня:

- Здравствуйте, -  сказал и смотрит, ждет ответа.
Как придумалось, как сообразилось, сказать не могу, только  на его «здравствуйте» вместо ответа я киваю головой, причем, вежливо так с улыбкой, как не русский.
- Здравствуйте, - повторил он, глядя на меня, явно желая услышать ответ.
Я киваю ему снова, причем так натурально, так естественно, будто только так и надо приветствовать, не зная языка.
 
   Представляю себя со стороны,  вижу идиотскую улыбку на своей физиономии, становится противно. И почему я должен пресмыкаться перед этой падалью да еще за тысячи верст от дома, а я ведь всю жизнь плачу, чтобы меня охраняли, а когда случится тот единственный раз, когда надо бы поохранять, так нет. И убить могут, тогда мои неиспользованные на мою безопасность деньги пойдут на расследование моего убийства и мне сразу станет легко и приятно: не пропал мой вклад в безопасность.

   Рэкетиры отходят дальше, ряд заканчивается и они возвращаются. Они снова стоят напротив меня и снова: «Здравствуйте». Я   киваю, как уже знакомому, а сам боюсь, чтобы Костя мой не вернулся и не сказал бы чего-нибудь на чисто русском языке. «Смотри, товар весь наш вон и  мышка на шнуре, - говорит главарь, обращаясь к спутнику, и,  так чтобы я слышал: - Ну, смотри, если не поляк!»,- буркнул, отвернулся и пошел  по ряду дальше. Это он мне, сомнений нет. Надо бежать  и больше ни ногой, пусть Данута все забирает хоть за бесплатно.

  Подошел Костя:
- Ходил, ходил, все без толку - не согрелся и ничего интересного. Иди сам посмотри.
-  Я тут такого насмотрелся, что хоть сейчас на поезд и домой.
-  Что так? – не понял мой родственник и стал крутить головой, будто хотел увидеть, чего это я насмотрелся, пока он гулял по базару.
-  А то, что давай смываться отсюда, пока целы. А увидишь тех бандюков, что били тут парня, ничего не говори или говори по-польски, чтобы они не поняли, что мы русские.  Только что хотели меня данью обложить, но я прикинулся  поляком.    Кажется,   они   мне не верят.
-  Как поляком? – удивился Костя. - Ты же ни одного слова        по-польски не знаешь.
-  А я ни одного слова и не сказал, хотя когда такие уроды наезжают со страха и  по-китайски заговоришь. Думаю, они из-за белого плаща меня за поляка приняли: какой дурак поедет в такую даль в белом плаще, посмотри вокруг, много белых плащей видишь?   Ладно, сматывай барахло и пошли, по дороге расскажу подробности.

   Костю уговаривать не надо, ему уже порядком надоела наша торговля и, кроме того, он узнал о другом рынке, где будто бы шансов продать больше.


   На выходе со стадиона встретили Ленку, она, видно, решила помочь нам. 
-  Знаете, где я сейчас была? - спросила Ленка  и, не дожидаясь ответа, продолжила: - А была я в костеле. Просила Бога, чтобы отвел от нас всякие напасти, особенно рэкет. Вы знаете, какой здесь рэкет процветает? – и посмотрела  на нас, загадочным взглядом  человека,  только что узнавшего очень важную информацию, нам еще не известную.

   Я посмотрел на Костю, он на меня.

   - А ты говоришь: «Плащ», - сказал Костя.

Walrad                3/05/2012