Приобщение к капиталистическому труду. Окончание

Два первых рабочих дня в Израиле прошли в большом напряжении. Так добросовестно я ещё никогда в жизни не работал. Похоже, моё усердие оценили. В конце второго дня Това подозвала меня к своему столу. С приятной улыбкой она сообщила, что испытания я прошёл успешно и процентов на девяносто могу считать себя принятым на завод.

Начальница пожала мне руку. Пожелала здоровья и присовокупила сакраментальную, необыкновенно популярную в Израиле фразу. На иврите она звучит так: «Смох элай! Аколь ие бэсэдэр!» Что означает в русском переводе: «Положись на меня и всё будет в порядке!».

В принципе, мне ничего другого не оставалось, кроме как последовать её совету. Честно говоря, недостающие десять процентов, здорово меня беспокоили. Это процентное беспокойство растянулось ровно на десять дней. По проценту в сутки. Только накануне нового 1991 года я получил, наконец, долгожданный ответ.
 
Случилось это часов в восемь вечера 31 декабря. Мы собирались на торжественный ужин по случаю встречи Нового года к нашим опекунам Груманам. Кстати сказать, этот праздник в Израиле до массовой алии из СССР практически никто не отмечал. Да и сейчас коренные израильтяне его начисто игнорируют.Новый год они встречают исключительно по еврейскому календарю. Такое развлечение, праздник души по Шукшину, наши новые друзья организовали специально для нас, искренне желая отвлечь от тяжёлых алимовских будней.
 
Жена и дочь давно уже были готовы податься к выходу. Я всё время их удерживал. Не могу объяснить почему, но у меня почему-то было чёткое предчувствие, что именно в это вечер всё должно определиться. И надо же! Именно так и произошло. Буквально в момент, когда я уже запирал дверь нашей квартиры, кто-то из хозяев позвал меня к телефону. Звонила Това. Она преподнесла мне чудесный новогодний подарок. Завлаб сообщила, что я принят на завод и первого января 1991 года могу приступить к работе.

Тогда-то, наверное, впервые на Святой земле я по-настоящему испытал полноценное чувство радости. На фоне этой новости наша встреча нового года прошла великолепно. Друзья поздравили меня. Угостили на славу. Мы засиделись до поздней ночи. Домой вернулись под утро. Поспав пару часов, вместе с Иосифом поехал на завод.
   
Това и Михаил встретили меня в этот раз уже как полноправного члена коллектива. Мне выдели письменный стол, и я тут же, без каких-либо дополнительных инструкций, стал на страже качества еврейских гироскопов. После обеда Това представила меня главному инженеру. Роль переводчика исполнял Соломон. Кандидат наук из Кишинёва. Репатриировался он в конце 1989 года. На заводе заведовал лабораторией металлокерамики.

Главный инженер предложил мне зарплату в 2000 шекелей в месяц ($1000). Плюс ещё какие-то добавки и льготы. Я, естественно, тот час согласился. Босс поинтересовался моим профессиональным прошлым. Дал пару напутствий и пожелал успехов в труде. Собственно, на этом аудиенция закончилась.
 
Вернулся в лабораторию в приподнятом настроении. Однако Миша, не знаю уж с какой целью, поубавил моего оптимизма. Он сообщил правило, которое неукоснительно блюдётся на большинстве израильских предприятий. В том числе и на нашем. Звучало оно примерно так: «Того, кто вливается в производственный коллектив последним, в случае экономических затруднений, чаще всего, увольняют первым». Но тогда, после доброжелательной беседы с главным инженером, я воспринял фразу коллеги индифферентно. Думать о плохом не хотелось.

Всю первую неделю проработал под пристальным Мишиным надзором. Выполнял проверку деталей на компараторе и при помощи универсальных измерительных приборов и инструментов. По большей части мне знакомых. В теоретическом плане особых проблем не возникало. А вот опыта контролёра явно недоставало. Нужно было не только точно производить обмеры, но и делать это с максимально возможной быстротой. Особенно при проверке первой детали, изготовленной наладчиком по вновь установленной программе.

Я уже писал, что иногда при проверке сложных деталей приходилось производить по сотне другой замеров, в том числе и достаточно трудоёмких. Пока деталь находилась в руках контролёра, дорогостоящий станок простаивал, нанося убытки. Или, по меньшей мере, не принося прибыли. Наладчик запускал программу и передавал станок оператору лишь после того, как в журнале обмера появлялись подпись контролёра и его личная печать.
 
Миша подавляющее большинство замеров выполнял на измерительной машине «X-Y-Z». Делал он это раза в пять быстрее меня. Желая подстраховаться, я частенько по несколько раз перепроверял наиболее ответственные размеры и технические требования чертежа. Ввиду отсутствия опыта, замеры иной раз производил не самым рациональным способом. Необходимый результат, в конце концов, получал, но времени затрачивал значительно больше.
 
Работа вызывала огромное эмоциональное напряжение и чисто физическую усталость. По окончании смены приходил домой весь измочаленный. Вот тогда-то я, наверное, впервые познал, что такое полная трудовая самоотдача на благо хозяина-благодетеля. Вся моя трудовая жизнь прошла в условиях демагогической уравниловки виртуального социализма.

Мне в свои пятьдесят с лишним лет быстро перестроиться на новый лад было невероятно трудно. Приходилось не только обучаться, в общем-то, новой профессии, но и в корне перестраивать мышление. Я бы даже сказал, менять менталитет. Причём делать это нужно было быстро. С первого дня я хорошо понимал, что от этого во многом зависит, как долго мне удастся удержаться на заводе.
 
На участке работало несколько наладчиков. Это были молодые ребята. Они неплохо знали своё дело. Тем не менее, редко обходилось без ошибок. Надо сказать, что наладочные ошибки приносили больше всего хлопот. После запуска программы наладчик передавал станок оператору, которому категорически запрещалось корректировать программу обработки. Станки имели приличную производительность, и при наличии программного ляпсуса с большой скоростью выплёвывали брак.

 В случае неисправимого брака убытки иногда выливались в копеечку. Заготовки деталей, особенно поступавшие на доработку с других предприятий, иногда бывали достаточно дорогими. Да и машинное время, затрачиваемое на исправление ошибок, стоило недёшево. За брак с контролёра спрашивали с той же строгостью, что и с наладчика. Порой даже построже.

Первые несколько дней формально я являлся, если можно так сказать, контролёром с ограниченной ответственностью. Производил замеры. Заносил результаты в журнал, и даже расписывался. Но печать ставил Михаил лично. Затем он мне её доверил. К счастью в это время никаких ЧП по моей вине не случилось.

При всей ограниченности моей ответственности напрягался и потел я в эти первые пару дней изрядно. Наверное, даже больше, чем позднее, когда стал работать полностью самостоятельно. Очень хотелось не подвести своего наставника. Точнее, не упасть самому, Самому лицом в грязь.

Спустя неделю мой статус изменился. Я получил из рук Товы личную печать. С этой минуты наравне с Мишей стал де-юре отвечать за качество продукции, производимой на механическом участке. Конечно, за пять рабочих дней кое-чему научиться мне удалось. Однако не на столько, чтобы ощутить полновесную уверенность.
 
Ситуация усугублялась ещё и тем, что как раз в это время, в дополнение к гироскопам, на завод поступил заказ на изготовление пробной партии деталей для какого-то предприятия в центре страны. Администрация была крайне заинтересована в качественном и быстром исполнении работ. От этого решающим образом зависело, будет ли подписан договор на большой долгосрочный заказ.
 
Станки заработали в три смены. Наша лаборатория тоже перешла на двухсменный режим работы. Неделю я работал с семи утра до четырёх вечера. Неделю – с четырёх вечера до полночи, а частенько и до часа-двух ночи. Миша, соответственно, наоборот. В первую смену у меня имелась возможность в трудных ситуациях иногда посоветоваться с Товой, которая находилась в лаборатории только в первой половине дня. По вечерам же я оставался один на один с наладчиками, операторами и своими проблемами.
 
Я сразу в полной мере ощутил всю тяжесть груза ответственности. Приходилось принимать единоличные решения, от которых, в общем-то, зависело и моё будущее на заводе. Причём делать это нужно было максимально быстро. Я ещё толком не освоился со всеми деталями гироскопа, а тут ещё этот срочный заказ.


Его номенклатура была обширной. Срок исполнения невероятно сжат. С графиком работ ни Това, ни Миша меня не знакомили. Я никогда не знал заранее, какие детали будут изготавливаться в мою смену. Поэтому на изучение чертежей и разработку методик обмеров времени почти не оставалось. Всё приходилось делать сходу.

Чтобы хоть как-то ознакомиться с чертежами вновь изготавливаемых деталей, я приходил на работу часа за два до начала моей смены. В мозгу постоянно вертелась фраза, которую произнесла Това  ещё при первом нашем разговоре. Оптимизма она мне не придавала. Завлаб предупредила тогда, что один, максимум два, серьёзных промаха, и мне вряд ли поможет протекция Иосифа.
 
Кстати, в Израиле понятие протекция не несёт в себе такой негативной смысловой нагрузки, как это было в СССР. Здесь по протекции тебя могут принять на работу. И это не считается чем-то особо зазорным. Однако, если ты «не потянул», то пенять можешь только на себя.

Конечно при наличии крепкой «волосатой» руки ситуация радикально меняется. Но по этому поводу ничего сказать не могу, так как личным опытом не обладаю. К огромному сожалению, такой руки на Земле Обетованной нащупать мне пока не удалось.
 
И всё же, дабы не грешить перед истиной, хочу отметить, что в Израиле уже давно перед приёмом на работу широко практикуется профессиональное тестирование. Оно существенно ограничивает протекционизм. Что же касается протекции политической, то тут всё, как у людей. Если тебя пристроили на тёплое местечко, можешь спать спокойно. По крайней мере, до очередной политической встряски.

Однако продолжу. Я прилагал максимум интеллектуальных и физических усилий. Призывал на помощь весь свой, как мне казалось, богатый прошлый опыт. Нередко игнорировал даже перерывы на еду. Трудился, что называется, в поте лица. Могу чистосердечно признаться: с такой интенсивностью и самозабвением работать ранее мне никогда не доводилось. Даже на ленинских субботниках. И, тем не менее не всегда поспевал за трудовым ритмом нашего небольшого производства. Особенно, когда попадались сложные трудоёмкие детали.

Скорость моей работы была напрямую связана со временем простоя станков. Простои же в свою очередь возникали по двум основным причинам. Первая – от меня не зависела. Это было время, в течение которого наладчик настраивал программу, изготавливая первую наладочную деталь. Если я выявлял на ней отклонения от чертежа, процесс повторялся. И так до тех пор, пока ошибок не обнаруживалось. Строго говоря, время наладки простоем в буквальном смысле слова назвать было нельзя, но и производительным трудом тоже.
 
А вот вторая причина зависела исключительно от моей сноровки, и она однозначно воспринималась как фактор убыточного простоя. Чем медленнее я работал, тем, естественно, дольше станок стоял. Тем меньше оказывалась его сменная производительность. В случаях, когда по моей вине она падала ниже запланированного уровня, Това проводила со мной нелицеприятные воспитательные беседы. Иногда, правда, на меня списывали и чужие грехи.

В мою смену всегда работали два наладчика. Давид обслуживал токарные автоматы.  Шмулик – фрезерные. Давид молодой неженатый парень, только отслуживший срочную службу в армии, был саброй, то есть родился в Израиле. Работал он собрано. Ошибки при наладке допускал крайне редко. Короче, особых хлопот мне не создавал.

А вот о Шмулике такого сказать я не мог. Он с первых дней стал моей головной болью. В отличие от своего коллеги, Шмулик был на редкость рассеянным. Всегда суетился. Постоянно куда-то спешил. Был обременён многочисленными домашними заботами и проблемами. Он лет десять работал на заводе. Вроде бы, обладал большим опытом. Внешне производил впечатление серьёзного профессионала. Однако на деле, оказался далёк от этого высокого звания. И я очень быстро в этом убедился.

Вместе с родителями ещё в детском возрасте Шмулик прибыл в Израиль из Молдавии. Закончил среднюю школу. Отслужил в боевых войсках. Ему пришлось повоевать в Ливане. После армии окончил курсы наладчиков и с тех пор работал на заводе. Не забыл русский язык, что являлось, пожалуй, единственным положительным качеством Шмулика по отношению к Давиду. По крайней мере, в моём представлении.

Детали фрезерной обработки, само собой, были намного сложнее, токарных. Но не в этом заключалась основная загвоздка. Фрезеровщик, как истинно еврейский семьянин, всю свою энергию и интеллектуальный потенциал в первую очередь направлял в русло дел семейных. По этой причине, вероятно, ему было сложно сосредоточиться непосредственно на работе. Практически ни одна программа у Шмулика не запускалась без ошибок. Ему приходилось изготавливать как минимум две-три наладочные детали. В конечном итоге сменная производительность станка снижалось.

В вечернюю смену начальство на заводе появлялось редко. Наладчик частенько использовал данное обстоятельство, так сказать, в сугубо личных целях. Буркнув мне, что отлучается на пару минут, он иногда надолго исчезал с завода. Всё это время проверенная мной деталь находилась в лаборатории. Станок стоял, а оператор откровенно бездельничал.
 
Однажды на оперативке фрезеровщика здорово «пропесочили» за недовыпуск деталей. Не найдя ничего более убедительного, он заявил в своё оправдание, что это именно я своей медленной работой не позволяю реализовать ему свой высокий профессиональный потенциал. Завлаб устроила мне выволочку.
 
Конечно, определённая доля истины в утверждении Шмулика бесспорно место имела. Но списывать всю вину только на меня я посчитал большим нахальством. Так и заявил своему непосредственному начальству. Одновременно высказал свои соображения по поводу режима работы коллеги. Завлаб, похоже, приняла мою точку зрения. Даже попыталась вступиться. Впрочем, её заступничество мало чем помогло. На мою, по-существу ещё не оформившуюся профессиональную репутацию, село жирное пятно.

Тучи явно начали сгущаться. Стаж работы на заводе не превышал и месяца, а администрация уже обратила на меня своё внимание. Не то, чтобы пристальное, но, к несчастью, глянула с нехорошей стороны. Нужно было срочно попытаться реабилитировать себя. Такое желание особо подхлёстывал тот факт, что за воротами завода имелся обширнейший выбор специалистов.
 
Отвести возникшие подозрение начальства можно было лишь, резко повысив эффективность моего малопроизводительного труда. Сделать же это я мог только посредством замечательной установки «X-Y-Z»,. Это было оригинальное измерительное устройство. Оно управлялось персональным компьютером. К большому огорчению мой более чем четвертьвековой опыт знаний по части данного японского чуда не содержал.

Пришлось срочно восполнять пробел образования. Обратился к Мише. Он великодушно согласился помочь. Объяснил, как пользоваться установкой. Показал пару наиболее ходовых технологических приёмов. Я записал алгоритмы. Под надзором наставника произвёл обмер нескольких простеньких деталей. Затем коллега вручил мне инструкцию на английском языке, и пожелала успеха. Вот, собственно, и вся помощь.

Откровенно говоря, немало. Общее представление я получил. Всё дальнейшее зависело исключительно от моей усидчивости и трудолюбия. Как раз этими качествами за пятьдесят лет предыдущей жизни я успел обзавестись. И они здорово пригодились.

Через две недели мне удалось овладеть новой техникой на столько, что большинство замеров я производил уже на установке «X-Y-Z». Эффективность труда значительно возросла. Работать стало полегче и интереснее. Но главное, я осязаемо ощутил, что мой профессиональный авторитет пошёл в гору.
 
А вскоре я почувствовал заметную перемену отношения к себе.  Наладчики и операторы станков наконец-то увидели во мне профессионала. Не скрою, самолюбие данный факт ласкал, но заметно добавлял ответственности. Да и  проблем не уменьшилось.

Так в напряжённом труде и постоянных хлопотах прошёл почти год. В июне 1991 г. работы на заводе заметно поубавилось. Вторую смену отменили. Месяца полтора вся наша лаборатория без особой натуги трудилась только днём. Работали с прохладцей, а вот атмосфера накалялась. Я чувствовал её буквально нутром. Тучи надо мной явно сгущались.

И тут, пожалуй, к месту будет одно искреннее признание. В глубине души я практически с первых дней пребывания на заводе ощущал себя профессиональным недорослем. Знаний, былого и приобретённого израильского опыта, в общем-то, как мне казалось, хватало. Однако в свои 53 года я, бесспорно, уже не мог трудиться в темпе коллег, которые были почти вдвое моложе меня. К тому же сказывался корявый иврит. Из-за него порой возникали недоразумения при общении, что тоже усложняло работу.
 
Конечно, багаж моих знаний и опыта был посолидней. Я знал многое, о чём Това и Михаил не имели ни малейшего понятия. Но, к сожалению, к нашей работе большая часть этих познаний имела лишь некое косвенное отношение. А вот знания и опыт моих сослуживцев были самыми, что ни наесть, конкретными, напрямую связанными с работой контролёра-измерителя. А потому неудивительно, что работу свою они выполняли лучше, а главное значительно быстрее.
 
Конечно, разумнее переживать неприятности по мере их поступления. Но я начал ощущать тревогу намного раньше. И интуиция не подвела. Как-то в конце рабочего дня меня неожиданно вызвали к главному инженеру. Но не к тому, который напутствовал в первый рабочий день. Тот находился в командировке в США. Его обязанности исполнял Эфраим, молодой мужчина, постоянную должность которого я толком не знал.

Войдя в кабинет, я сразу понял: дело хана. Так оно и случилось. Начальник без всяких обиняков сообщил мне траурную весть. В связи с резким падением заказов администрация решила отказаться от моих услуг. Выбор пал на меня по причине минимального стажа работы. Эту традицию, как и предсказывал Миша Шишибаев, блюли на заводе строго.

И.О. поблагодарил меня за добросовестный труд. Тут же на одном дыхании выразил сочувствие. Затем вручил письмо об увольнении, и что-то буркнул насчёт успехов в личной жизни. Мне ничего не оставалось кроме как взять конверт и ретироваться.

Хоть я и давно предчувствовал подобный финал, но когда он случился, психологически оказался совершенно к нему неподготовленным. Вся моя предыдущая трудовая жизнь не содержала опыта аналогичных ситуаций. На географической родине пару раз я покидал место работы, но исключительно по собственному желанию. А тут меня выставили, толком даже не объяснив причину. Я одновременно ощутил унижением, стыд и какую-то детскую беспомощность. Но больше угнетал вопрос, как выложить эту новость домашним.

Надо отдать должное жене и дочери, печальное известие они встретили относительно спокойно. По крайней мере, упрёков в мой адрес не последовало. Лена даже высказала довольно неожиданную для меня мысль. Она заявила, что уволили меня вовремя, а то того и гляди, мог хватить карачун из-за излишне усердного отношения к работе.

Несколько дней отсыпался. Потом занялся оформлением пособия по безработице. Вот тогда-то я впервые вкусил плоды социальной системы «загнивающего» капитализма. И они меня не разочаровали. Не без того, пришлось, конечно, испытать на себе кое-какие неудобства из своеобразного ассортимента еврейского бюрократизма. Но, в конце концов, они были щедро вознаграждены. Институт социального страхования назначил мне пособие по безработице. Размер его к моему немалому удивлению составил примерно 80% былой зарплаты.

Тут я должен признаться, что был не прав, когда скептически относился к поговорке: «Мои года – моё богатство». В тот раз на исторической родине я убедился, что в этом изречении рациональное зерно явно наличествует. Скажу больше. Мои года оказались в буквальном смысле моим богатством.

 Замечательная израильская система социального страхования, учтя мой далеко не юношеский возраст, положила мне не только приличное вспомоществование, но и установила порядочный срок его получения – семь месяцев. Сограждане, обладающие более скромным возрастным богатством, в подобной ситуации могут «кайфовать» не более пяти месяцев. Существенная прибавка к бюджету неработающего еврея!

Понятно, что  не всё было так радужно. Это правда, о хлебе насущном можно было пока не беспокоиться. Но вставать по утрам и не спешить на работу, что я делал всю жизнь, было на редкость дискомфортно. Раз в неделю я ходил отмечаться в бюро по трудоустройству. Иначе биржу труда. Но то был акт чисто формальный. Работы не было.