Ошибка Господа Бога

У меня было трое знакомых с геофака №ского (не хотелось бы никого обижать) универа, и все трое были упёртыми шизоидами с завиральными идеями. К тому же трое из них почему-то считали, что таким интеллектуалам, как они, работать руками западло, а головой работать не умели. Мне так до сих пор и кажется, что в этот почтенный ВУЗ принимают только по рекомендации психиатра. Последней из них была Лариса.
Наш главный об ту пору впал в самый плохой возраст, когда пенсию ещё не дали, а девушки уже не дают, и абсолютно все девушки, даже такая задрыга, как Лариса, стали казаться ему феями и красавицами. И вот в начале сезона он присылает нам в отряд это сокровище. Бедную девушку в другом подразделении уже не поняли и обидели, и если мы, грубые мужланы, не найдём с ней общий язык...
Вообще, у нас и так был комплект: мы с Володей и двое рабочих, но чего не расслабиться слегка, если начальство настаивает. Вовка, счастливый, делает, как и я, маршруты, а Ларису поставили на шлиховку. Гришку этому делу мы уже успели чётко обучить, так что она могла при нём выполнять функцию самоходного карандаша для записей в шлиховом журнале. Она, конечно, оскорбилась:
- "Записатором" работать!, - и мои комментарии о том, что хороший геолог должен уметь работать с лотком лучше промывальщика, а тем более должен знать, где надо брать шлих, должного впечатления не произвели. Мы для высшего себя готовили! Пойти сразу открыть что-нибудь очень крупное.
Работа шла путём; теперь мы могли иногда оставаться в лагере, чтоб подтянуть документацию, а заодно и приготовить поесть. Хоть вечером после маршрута не приходилось этим заниматься.
Мы стояли в каньоне у Светлого озера. В перелесок у лагеря прилетали кукушки и истошно орали, предвещая нам вечную жизнь. Временами прилетали птички покрупнее: здесь был полигон у штурмовиков, и иногда часиков в шесть утра нас выдирал из сна рвущий небо рёв реактивного самолёта, который на бреющем вываливался из-за борта долины. Две палатки, кострище, стол из жердей. У стола вбит кол с сучками; на них удобно вешать кружки после того, как попил чаю. Когда берёшь кружку, оттуда обычно вылетают две-три осы, подчищавшие сладкие остатки.
В предыдущей жизни здесь была долина довольно крупной реки, но потом произошла перестройка рельефа, центральная часть долины поднялась, в ней осталась цепочка озёр, врезанных в вендские песчаники, и в обе стороны от них стекали речки.  Озеро было как провал: берега так круто уходили вниз, что, когда мы ставили сетку, казалось, что она стоит боком, одним концом вниз. Питала озеро вода из родников; сверху, с борта долины, эти озёра были малахитового цвета. В дальнем от стока конце озера ещё стоял лёд; Гришка с Серёгой в свободное время плавали вдоль него на лодке. Однажды из воды выпрыгнул сиг и упал на лёд; пока он подпрыгивал, парни успели подплыть и поймали его руками.
Через неделю мы закончили участок и собрались сплавляться дальше. И тут Лариса, снизойдя к нашему убожеству, с гордым видом нам выдала:
- Я ходила вниз по течению, вы там не сможете проплыть; вы там застрянете, и придётся вызывать вертолёт. Надо вызвать вертолёт сюда и не заниматься ерундой.
Очень интересно было послушать такие слова от человека, который на прошлой неделе впервые увидел резиновые лодки.
Наутро мы выплываем, не вняв нашей Кассандре. Барахла на лагере много, поэтому на каждого по гружёной лодке. Мы обычно управлялись с десантными "пятисотками", а для дам держали оранжевые "трёхсотки" с поднятой кормой и носом; у этих лодок было надувное дно, поэтому оно меньше рвалось, и мы грузили в них спальники и прочие лёгкие вещи, который надо было уберечь от воды.
Я плыву на старой "пятисотке", морда и дно обтянуты брезентом, чтобы уберечь от проколов, гора барахла, как стог сена, тоже накрыта брезентом и перетянута верёвкой. Дно от старости провисло, как брюхо у стельной коровы, и там, где на новой лодке прошёл бы свободно, мне приходится тащить свою лодку по дну. Я сижу на носу, на баллоне и гребу веслом, как на каноэ. А вот и первое неприятное место: речка мелкая, и на дне - ствол ели с обломками сучьев. Лодка с потоком воды скатывается через бревно; какой-то сук с противным звуком дерёт по брезенту. Я прислушиваюсь. Звук нарастает. Уже такой треск, что этот проклятый сучок должен располосовать не только брезент, но и меня вместе с лодкой. Треск переходит в рёв, и из-за борта долины вываливается на бреющем звено МиГов.
По сравнению с другими реками, Светлая - не речка, а рай божий. Ни тебе завалов, ни длинных сухих перекатов, течение быстрое. В одном месте и вовсе стремнина: лодка несётся в брызгах между метровыми валунами, я только успеваю отталкиваться веслом, а больше ногами. День солнечный, промокнешь - не страшно. А как часто приходилось плыть до шести часов утра под мелким холодным дождиком!
Там, где Светлая поворачивает к югу, чтобы потом повернуть опять на восток, мы поставили лагерь. Наутро Володя идёт в маршрут. Мы с Гришкой пошли копать канаву через весь противоположный склон, чтоб сделать опорный разрез карбонатных отложений, Лариса осталась выносить тушью на карту точки своих шлихов, а заодно и кашеварить. Мы ей заказываем кашу: с макаронами как-то меньше хлопот, их будем варить, вернувшись с маршрута.
В верхней части склона мы вскрыли швагериновый горизонт: это известняк, целиком сложенный швагеринами - похожими на зёрна пшеницы раковинками планктона. В ассельском ярусе нижней перми они заполонили всё море, а потом бесследно исчезли. И хотя это гораздо более удивительный факт, чем естественное вымирание динозавров, никто не придумывает, что их убил метеорит - про таких козявок широкой публике неинтересно.
Время к обеду; нам с горы виден лагерь, костёр, кастрюля на нём и Лариса с книгой у костра. Картина статическая: час, другой. За это время можно сварить дрова, а не то что кашу. Часа в два мы идём в лагерь.
- Лариса, кашу сварила?
Лариса просыпается.
- Да... Нет... Я приготовила вермишель с тушёнкой.
Я снимаю крышку с кастрюли, и оттуда валит такой дым, что я задавливаю его крышкой обратно: боюсь, Володя увидит и, решив, что в лагере пожар, бросит маршрут и побежит домой. Дальше - рассказ Ларисы.
- Я сначала решила сварить рисовую кашу, но риса я не нашла (как можно было не найти мешок с рисом - тайна), поэтому я решила сварить молочную вермишель. Я насыпала в кастрюлю молочного порошка, вермишели, залила водой и поставила на костёр. Но молочный порошок весь прилип ко дну, я подумала - не будете же вы есть пустую вермишель, и добавила туда тушёнки.
Когда наш пёс пришёл с маршрута и ему предложили это варево, он обиделся и три дня с нами не разговаривал. А Ларисе я рассказал, как  варят вермишель. Вот только одного не пойму: у неё же и мама была, и в общаге она пять лет жила. Правда, Володя, который общался с нашей холостой молодёжью, рассказал, что в посёлке она питалась исключительно яблочным соком с пряниками.
На этом лагере Лариса ухитрилась заболеть, и мы отправили её в посёлок. Через неделю она вернулась и первым делом гордо сообщила:
- Я девчонок в общаге закормила вермишелью!
Лиха беда начало.
Ларису мы понемножку перевоспитываем, хотя временами она меня достаёт изрядно. По утрам она выползает из палатки, когда мы уже едим. И, не умывшись, сразу лезет в кастрюлю. Голова у неё обмотана сеткой Павловского - эта такая сеть из объёмных прядей, пропитанных не самым безобидным репеллентом - диметилфталатом, а концы сетки плотно обмотаны у неё вокруг шеи. Когда она в лагере - сидит в палатке, и в палатке орёт транзистор. Этот ор и в городе надоел, здесь - шорохи леса, шум реки, пение птиц. А тут на весь лагерь несётся самая тупая попса. Она постоянно стервячится и выдаёт какой-то бред. Я уже пару раз чуть не отправил её на базу, но вступается Володя:
-Начальник, да пусть её... А то мне придётся со шлиховкой ходить!
Есть ещё и другой аспект. В малых группах, таких, как наша, всегда есть "козёл отпущения". Над ним все шутят, издеваются, учат его жить; Лариса к этой роли давно привыкла, а если её не будет, то первый кандидат на эту роль - Гринька, а он мужик тупой и строптивый, конфликты будут.
Следующий сплав достался нам не так легко, приплыли ночь-полночь, разбили лагерь на террасе высотой метра четыре, практически перегородив её палатками. Утром, часов в шесть, нас разбудил Соболь: лая тонким голосом, он нёсся по тропе вдоль реки; судя по лаю, он гнал зайца. Солнышко светило сквозь зелёный брезент палатки, гон удалялся. Но, видимо, заяц где-то крутанулся и понёсся обратно. Глаза у него были на затылке - где там собака? - и он с разбега врезался в нашу палатку, следом второй удар - Соболь! - и заяц удрал вверх по склону.
Главный и точно стал чудить. Стояли мы на этот раз недалеко от базы. Сидел я раз в лагере, и решил выйти на дневную связь. Надо сказать, связь у нас была раза четыре в день, но это для буровиков: им всегда есть, что сказать, а нам и одного раза с утра вполне хватало. А если честно, то и двух раз в неделю. И вот включаю я "Недра", переждал буровиков, называю позывные, и вдруг Витя, который сидел на базе, этак по-лейб-гусарски:
-Слушаю Вас, - и главного называет.
Я по лени на штыревой антенне выходил, я базу слышу, она меня - тоже, а больше и не надо; думаю, может главный с другого участка на связь вышел? Жду. Тишина. Я опять называю позывные, и опять:
- Слушаю Вас! - с верноподданническим щёлканьем каблуков, вроде мне ответил.
- Эй, Витя, - говорю, - это я!
- А где главный?
- А я почём знаю?
- Он к вам с утра вышел!
Это он решил устроить нам внезапную проверку. И что он собирался увидеть? Что мы сидим в лагере и жрём водку, или подались по бабам в соседний колхоз за сто пятьдесят километров?
Короче, начальник под это гнилое дело ему вездехода не дал, да ещё, как я понял, вроде бы случайно, ткнул не совсем туда карандашом - на соседнем листе карты, и главный, проведя денёк на свежем воздухе, прибежал обратно на базу.
Через день мы попросили привезти кое-что из продуктов. Начальник с вездеходом отлично нас нашёл; когда ГТС подъехал к лагерю, на кабине сидел главный. В накомарнике, в очках и с тремя десятками яиц в руках, он очень походил на добрую бабушку. Правда, отдав мне яйца, превратился в серого волка.
Ну, что он лагерь не нашёл, это, понятно, мы виноваты. А ещё, если кто есть в лагере, должен выходить на каждую связь. А на хера эфир засирать? Неважно. И, главное, он нашёл забытый всеми и никому не нужный "Журнал регистрации выходов в маршруты". Чего только не придумают люди, полирующие геморрой в тиши кабинетов. В общем, за незаполнение этого журнала мы будем строго наказаны.
- А зачем он?
- Вы должны его заполнять и ложить на видное место в палатке. Если вы потеряетесь, те, кто будет вас искать, прочтут журнал и будут знать, куда вы ушли.
Беда только, что среди граф журнала такой графы не оказалось. И потом, если геолог потерялся в маршруте, незачем такому идиоту жить.
Не подумайте о нас плохо: на связь я как выходил раза три в неделю, так и выходил; а если доставали - сообщал, что у меня питание село и не выходил неделю. А бумага в журнале была жёсткая, так что не припомню, куда он подевался. Печку-то мы берестой растапливали.
Володю забрали на буровую, а мы опять сплавляемся на десяток километров вниз по речке. Точнее, по цепочке озёр, сквозь которые бежит река. Через известняки вода проходит как сквозь сито, и у реки нет боковых притоков: все они, прорезав два-три метра суглинков, вскрывают известняки и уходят под землю. Идёшь по водоразделу - сухие русла. Зато в бортах долины не родники - целые речки вытекают из-под земли и впадают в реку. Вода в них круглый год +6 градусов. Под рекой, которая идёт по ослабленной зоне, бежит вторая - подземная река; там, где её свод обрушен - озёра глубиной до сорока метров. Вода абсолютно чистая, и плывёшь, как над бездной.
Выйти надо пораньше. Мы завтракаем, грузимся; Лариса, несмотря на все наши призывы, из палатки не появляется. Тогда парни начинают отвязывать её палатку. Она выскакивает из палатки и с шипением путается у всех под ногами. Они, видите ли, ещё не завтракали. Лодки готовы к отплытию.  Но Лариса замечает, что из залитого костра идёт дымок. Костёр ещё и окопан, как всегда. А дымится в нём головёшка. Она с верхней стороны потухла, а снизу тлеет - вода по ней стекает. Мы получаем гневную отповедь на тему экологии, после чего наша защитница природы нашла банку из-под тушёнки; она набирает в неё в реке воду, лезет, расплёскивая её, по крутому склону террасы и остатки выливает на эту кочерёжку. Мы смотрим, что будет дальше. Головёшка всё дымит. После пятой ходки мне надоело. Я поднялся, взял головёшку и выбросил в реку.
Такое оскорбление её интеллекта она не может снести, срочно нужен реванш. И она выдаёт: в наш цивилизованный век нормальные люди передвигаются с помощью средств транспорта, как-то вездеходы и вертолёты, и если нам нечего больше делать, мы можем сплавляться, а она грести не собирается, вызывайте для неё вертолёт.
Всё, думаю, хватит с меня, пусть главный сам нянчится со своим сокровищем. Пока база рядом, отправлю. Однако менять планы я не собираюсь, но одна лодка - лишняя. Я вздёргиваю поднятый нос "трёхсотки" себе на корму и крепко приторачиваю. Можно плыть. Эта лахудра садится на свою лодку, а я, не подумав, не забрал у неё весло.
И вот мы несёмся по Пачуге. Управлять таким тандемом мне даже интересно. Про эту лахудру я бы и не вспоминал, если бы на корме не орал транзистор. Вот через реку лежит огромный ствол подмытой лиственницы. Течение быстрое, и я рассчитываю, слегка ударившись о берег левым бортом, рикошетом проскочить в самом высоком месте, у берега под комлем. Но в самый ответственный момент это несчастье хватается за весло и со всей дурацкой мочи толкается от берега. Лодку разворачивает поперёк, и Лариса въезжает головой в чащу колючих веток. Она выпутывает свои волосы, что совсем не улучшает её настроения, чего не скажешь о моём.
Мы приплыли. Я причаливаю носом к берегу, ребятам и Ларисе велю подождать, пока я гляну - годится ли место для лагеря. Вода чистейшая, и дно отлично видно, но берег крутой. И тут Лариса в борьбе за свободу - а как же, буду я его слушать, дурака - спрыгивает со своей лодки, вместе с транзистором. И оба идут на дно. Правда, до дна тут недалеко, ей всего лишь по шейку.
Когда она выскакивает на берег, вся клокоча от моей очередной подлости (парни довольны - умылась наконец!) - опять я прав!, - я не утерпел и доставил себе удовольствие. Вы простите меня, если поймёте, как мне осточертел её транзистор. Я ей сказал:
- Не вздумай включать транзистор, а то сгорит!
Она тут же гневно щёлкнула выключателем, и из транзистора пошёл дым.
К утру я поостыл. Надежда умирает последней: сумели мы всё же научить эту лахудру варить вермишель! Да и на её шкилете от полевой кормёжки и физических упражнений на свежем воздухе появились зачатки мускулатуры. Пусть её!
Но она не собирается останавливаться на достигнутом и выползает из палатки, когда мы с Григорием выходим в маршрут.
- Куда мы сегодня идём?
- Ты не идёшь никуда. Я зайду на базу и скажу главному, чтоб забирал тебя в своё распоряжение.
- Раз у меня выходной, я отнесу на базу транзистор, чтоб его отправили в ремонт.
- Ты никуда не пойдёшь, потому что в одиночку ходить нельзя, а завтра ты сама будешь на базе.
Рядом с лагерем идёт к базе вездеходная дорога, но дорог здесь натоптано много. Маршрутом мы прошли по ручью через базу, но я опять не стал ничего говорить главному. Мы припозднились, и были в лагере около девяти вечера. Ужинаем, Лариса не показывается. Спрашиваю Серёгу:
- Лариса-то дома?
- А кто её знает?! Раньше хоть транзистор орал, когда она в палатке, а сейчас транзистор сгорел.
Я заглядываю - в палатке пусто. Последний сеанс связи уже прошёл. Смеркается, небо заволакивает грозовая туча. Скоро начинается ливень. Если она не дошла до базы, боюсь, с её талантами до утра не дожить - будем искать труп.
Утром на связи первый вопрос:
- Лариса у вас?
- Да.
Вот теперь точно пора заканчивать. Я пишу рапорт, что Лариса самовольно ушла в одиночку из лагеря, чтобы отнести транзистор в ремонт, и что она не может работать в полевых условиях, потому что у неё отсутствует самодисциплина, ложу рапорт в полевую сумку и иду на базу.
На базе Витя с главным сидят на рации; Витя счастливый - он любит, когда у кого-то неприятности, а главный заводит волынку на тему:
- Ну вот, обидели девушку!, с финалом: садись и пиши объяснительную.
- Во-первых, не объяснительную, а рапорт, во-вторых - уже написал, - и достаю рапорт из сумки.
Эта лахудра всё-таки заблудилась. Когда она дошла до пересечения с главной дорогой, ей надо было свернуть направо, к базе, и пройти ещё пару километров; но она свернула налево, в сторону города, а до города километров под сто. На её счастье, ей попался вездеход, на котором ехал с буровой Витя, но она, похоже, даже не поняла, что он её спас.
Главный читает рапорт, брови его ползут вверх, уж очень моя версия не подходит под "обидели девушку".
- Ты что это, серьёзно?
- Куда уж серьёзней.
Вите:
- Ты когда её встретил, у неё было что-то с собой?
- Приёмник.
Главный в трансе; Витя, правда, пытается портить воздух на тему - не мне, мол, определять, может ли человек работать в поле, на это, мол, врачи есть. А в экспедиции родилась легенда. Как мой кадр пошёл сдавать в ремонт транзистор за сотню километров.

Знаю я эти штучки. Приняли у нас на работу топографа. Он всю жизнь проработал в городе, на стройках, и чего его потащило в поля на старости лет, не знаю. Первый раз его закинули в поля с рабочим - он не смог привязаться по карте; сказал, что вертолётчики всё перепутали и не туда их закинули. Ну, во-первых, я крепко сомневаюсь, что  вертолётчики ошиблись, а во-вторых, нормальные люди при заходе на посадку торчат в дверях кабины со своей картой и показывают, где садиться. После этого, нет чтоб ждать, пока прилетят их искать и зажечь костёр, он ушёл чёрт его знает куда и через месяц вышел к посёлку в сотне километров от участка. Сапоги он где-то потерял, рабочий ему отдал свои, сам ноги в одеяло замотал. Ну и что, кто-то сделал выводы? А им пофиг. ТБ сдал, медкомиссию прошёл, а что у человека топографический идиотизм, справок не дают. Его опять забросили вдвоём с рабочим. Они разбили лагерь, и он пошёл посмотреть шурфы, которые им надо было привязать. Один пошёл! Шурфы были рядом, но он их не нашёл, а под вечер вышел на лагерь геофизиков километрах в трёх оттуда. Те напоили его чаем и показали ему профиль, по которому он выйдет почти к лагерю - от конца профиля до палатки метров двести останется. Он сказал:
- Я всё равно не найду! - и ушёл.
Больше его не видели. Да его надо было после первого случая больше в поля не пускать.

Идиотизм советской системы состоял в том, что хорошим работникам она мешала, зато грудью вставала на защиту бездельников. Вот и сейчас: пока Лариса молодой специалист, с ней не могли ничего поделать. Её посадили в камералке, в отряд к Алексею, но тот вскоре ухитрился сплавить её Зауру за две бутылки коньяка. Заурбек явно продешевил. В пол девятого, когда все уже работали, а у начальника была разнарядка, мимо его окон не спеша дефилировала Лариса. На работе она сидела за своим рабочим столом и читала. Читала она что-нибудь новомодно-возвышенное типа Кафки, и если кто-нибудь из руководства заходил в кабинет, она поднимала книгу так, чтоб им была видна обложка, а то не дай бог подумают, что книга по специальности. Зауру она так хамила, что разговаривать с ней не было смысла. Не вынеся мучений, он пошёл к главному. Тот с чего-то решил, что его фамилия Сухомлинский, по отечески пожурил Заурбека, что тот не умеет работать с молодёжью и решил преподать ему урок.
- Позови её сюда, я с ней буду разговаривать!, - сказал он.
Заурбек пошлёпал в свой кабинет, благо соседняя дверь, и сказал:
- Лариса, иди, тебя главный геолог вызывает!
- Если я нужна главному геологу, пусть он сам и идёт! - ответила, лучась от удовольствия, Лариса.
Видимо, Заурбека она совсем доканала, потому что у него случилось временное помрачение рассудка, он открыл дверь к главному и сообщил ему ответ. Главный почему-то заверещал, как порося под ножом неумелого забойщика; на углу стола у него лежала пачка бумаги сантиметров в двадцать толщиной, куда он записывал свои мудрые мысли и прочую хрень, и эту пачку он запустил в Заура. Заур, похоже, совсем охренел, потому что принялся ползать и собирать листы с пола.
Так она и существовала в нашей конторе. Коллектив дружно зажмуривался и делал вид, будто её нет. Иду я однажды к конторе. Впереди идёт Лариса, а на крыльце покуривают трое наших парней. При виде Ларисы они очень резво исчезают. Мне стало интересно, в чём тут дело.
Оказывается, не так давно Лариса сходила к гинекологу и после осмотра поделилась с соседками по общаге: вот мол, стерильность нарушена, а вдруг туда что-то попало и я забеременею?! Те, конечно, не могли не поделиться, постепенно всё переврали, и пошёл туманный слух, что вроде не исключено, что Лариса беременна.  И парни решили: с неё хватит - скажет, что от тебя, и не отмоешься, посмешищем будешь. Поэтому при появлении Ларисы они теперь резво разбегались.
Прошёл месяц, другой, и экспедиция затаила дыхание: Лариса думала, а не уехать ли ей к маме. Все, кто с ней ещё разговаривал, дружно ей советовали вернуться на родину, но она всё не решалась.
Как-то видим, идёт она мимо наших окон в контору с Уткиным из геол отдела и очень оживлённо беседуют. Поднявшись в кабинет, Лариса заявила, что она опять передумала уезжать. Уткина прихватили
- Ты что ей сказал?! - и не побили только после клятвенных заверений, что он, наоборот, советовал ей ехать.
В конце концов решила она вроде уезжать; начальник подсуетился и уволил её, оставалось только отправить. На проведение этой операции начальник назначил ответственным Заура; в помощь ему дал рабочего и собственный "газик" с шофёром. Они съездили, купили ей билет на поезд, магазин для благого дела выделил коробки под вещи, багаж собрали и отправили, собрали её личные вещи. На поезд собрались везти заранее - и правильно, потому что им разве что одевать её не пришлось. Приехали на "газике" на станцию, и тут она, счастливая такая, выдаёт:
- А я билет дома забыла! Эти двое держат её у поезда, а водитель ухитряется пролететь тридцать километров за пятнадцать минут. Хорошо, что билет таки лежал в пустой комнате на подоконнике, а не на помойке.
Больше мы о ней ничего не слышали. Да не очень-то и хотелось. А вот на маму её я бы хотел посмотреть. Это кем же надо быть, чтоб родить и воспитать такое сокровище.