Пробный ЕГЭ

Кузнецова В.Н.
ПРОБНЫЙ ЕГЭ

Апелляция. Словарь русского языка так истолковывает это слово: «Апелляция - обжалование решения суда в более высокую судебную инстанцию с целью пересмотра дела». Это первое определение, но есть и второе: «Апелляция - обращение с просьбой, с призывом о чём-н.» Вроде бы, ничего страшного в этом понятии нет, даже наоборот: людям даётся шанс или пересмотреть дело и смягчить приговор или получить помощь, поддержку. Но это на бумаге, а на деле нас так запугали этим словом, что мы при случае даже друг другу стали напоминать, что, мол, подадут апелляцию…
Непонятно? Тогда поясню, что речь идёт об Едином государственном экзамене, то есть пресловутом ЕГЭ и его организаторах и распорядителях, то есть всё тех же многострадальных учителях.
Кто ввёл ЕГЭ, с какими тайными злодейскими умыслами и оправдывает ли такая форма экзамена чьих-то возлагающихся на неё надежд о беспристрастности и объективности оценки знаний ученика - это разговор особый. Мы, учителя, ничего хорошего от него не ждали и, как выяснилось, не ошиблись. Речь сейчас пойдёт о хорошем слове, приобретшем, как многое приобретает в наш вставший с ног на голову век, неприятное, опасное, а порой и страшное значение.
В прошлом году часть наших учителей, и меня в том числе, внесли в список организаторов ЕГЭ. Мы съездили в Методцентр, прослушали маловразумительную при отсутствии наглядных материалов лекцию. Нас бомбардировали такими выражениями: свериться с ведомостью ВФ-7, отметить в П-18, заполнить П-25, проставить в ВФ-8, отразить в П-20, вписать в П-7. Мы терпеливо записывали для себя то, что успевали, а в мозгах всё больше сгущался туман.
- Вы что-нибудь поняли? - спрашивали учителя друг у друга после лекции.
- Только то, что надо быть осторожными, чтобы на нас не написали апелляцию, - отвечали все.
Дело в том, что экзамен в форме ЕГЭ уже проводился в прошлом году в отдельных школах и некоторый опыт был накоплен. Например, одна сердобольная учительница отозвалась на призывы детей и несколько раз подсказала ответы. Случилось на её беду так, что один ответ оказался неверным. Девочка, узнав свой плачевный результат, подала апелляцию, заявив, что ей неправильно подсказали, тем самым сбив её с толку, а если бы не эта подсказка, то она бы написала экзамен значительно лучше. Было разбирательство, чуть ли, как мы поняли, не судебное. Нас, конечно, заклинали ничего не подсказывать, даже не отвечать на вопросы, как исправлять неправильные ответы, потому что у детей есть отпечатанные правила исправления ошибок. Пусть читают и сами разбираются, а то вдруг напишут апелляцию, что они не поняли или не так поняли объяснения организатора и поэтому растерялись и не смогли проявить свои знания.
Потом мы взяли из Интернета Инструкцию для организаторов и благополучно её изучили. Там тоже был пункт об апелляции, но там говорилось очень скромно: «Участник экзамена после окончания экзамена до выхода из ППЭ имеет право подать апелляцию о нарушении процедуры проведения экзамена. Апелляция не принимается: по вопросам поддержания и структуры КИМ по общеобразовательным предметам; по вопросам, связанным с нарушением участником экзамена инструкции по заполнению бланков ответов».
Мы, организаторы, уже уяснили из лекции, что нельзя подсказывать, разговаривать между собой, говорить по мобильному телефону, позволять шуметь детям и допускать другие явления, мешающие проводить экзамен, например, распитие чая и кофе. А как иначе мы можем нарушить процедуру проведения экзамена? Вроде бы, особо волноваться нам незачем, но это только в теории, а на практике…
Перед экзаменом детям зачитывается краткая инструкция, где говорится о правилах поведения, о правах и обязанностях. И вот, после перечисления пунктов, за нарушение которых детей надо удалять с экзамена, следует фраза: «В случае удаления с экзамена Вы можете подать апелляцию о нарушении процедуры проведения ЕГЭ». К чему эта фраза? Ребёнок понимает так: если крупно проштрафился и тебя выгоняют с экзамена, то пиши апелляцию.
Читаем дальше. Вновь полстраницы посвящены разъяснениям, как и где надо заполнять бланки ответов, а затем вновь следует фраза: «По окончании экзамена (до выхода из пункта проведения экзамена) Вы можете подать апелляцию о нарушении процедуры проведения экзамена. На этой, второй раз прозвучавшей возможности одиннадцатиклассник заостряет особое внимание. Дальше говорится: «Апелляция не принимается: по вопросам содержания и структуры КИМ по общеобразовательным предметам; по вопросам, связанным с нарушением участником экзамена инструкции по заполнению бланков ответов». Однако нигде не говорится, что апелляция не принимается, если сдающий экзамен нарушил правила.
И ещё раз в инструкции для детей говорится об апелляции: «После получения результатов экзамена Вы можете подать апелляцию о несогласии с выставленными баллами (отметкой), для этого Вам необходимо обратиться к руководителю Вашего образовательного учреждения, либо непосредственно в конфликтную комиссию».
Получается, что ребёнку (а молодой человек или девушка, даже усатый дядя или всё изведавшая женщина, считается ребёнком до тех пор, пока ему не выдадут аттестат) насильно вдалбливают в голову мысль о якоре спасения - апелляции. Не подготовился к экзамену, не сумел его сдать как хотелось бы - пиши апелляцию.
В прошлом году, когда писался экзамен в форме ЕГЭ по русскому языку, мы благополучно прошли через это испытание, и в нашей школе не были зарегистрированы случаи нарушения порядка. Правда, в школе, где писали ЕГЭ наши собственные дети (а, как известно, ученики пишут этот экзамен не в своей школе), не сообразили, куда поставить питьевую воду для детей, и поставили ёмкости с ней в классах около задних парт. День был очень жаркий, и дети часто ходили пить, поэтому в классах то один, то другой ученик вставал и подходил к бутыли с водой. Моя коллега, сопровождавшая свой класс на экзамен, даже уговаривала одну медалистку подать апелляцию, где указать на беспорядок в кабинете и постоянное хождение детей. Девочка не захотела начинать взрослую жизнь с кляуз, но та школа была близка к тому, чтобы её внесли в «чёрный» список.
На меня неприятно подействовало известие, что детей подталкивают к кляузам собственные классные руководители. В той школе допустили непорядок, пусть и из благих побуждений, но ведь можно специально выискивать причину, к которой можно придраться. Поэтому очень важно предусматривать все случайности.
Но вот подошёл срок пробного ЕГЭ по математике. Из-за разных случаев на экзамене в прошлом году в этом нас готовили особо тщательно. Нас не только согнали на лекцию. Но даже заставили пройти тестирование по правилам проведения экзамена. Беда была только в том, что тестирование мы прошли в начале учебного года, получили пятёрки, так как хорошо подготовились, к тому же имели возможность совещаться по всем вопросам, а сам экзамен был в конце учебного года, так что мы многое забыли и пришлось вновь перелистывать инструкцию. Я ещё в прошлом году составила себе план проведения экзамена и по нему легко всё вспомнила, но вот моя напарница ещё за день до экзамена объявила, что мне придётся самой трудиться, а она лишь прочитает детям правила. Мне к этому не привыкать, потому что и в прошлом году было то же самое.
Итак, пробный ЕГЭ. Любой экзамен по математике требует большого напряжения. В девятом классе до сих пор были самые приятные экзамены, потому что не надо было заботиться о медалистах, а в традиционной форме, да ещё когда тетради остаются в школе и проверяются самим учителем, экзамены превращаются почти в отдых, по крайней мере для самого учителя. В одиннадцатом классе приходилось заботиться о медалистах, а они, к сожалению, обычно выбираются не по уму, а по деньгам их родителей, поэтому за таких медалистов приходилось писать работы, а потом тщательно их проверять, ведь эти дети обычно не понимают, что списывают. Если на одного учителя приходится сразу по шесть-восемь медалистов, то после экзамена, написав шесть-восемь работ (по возможности, отличающихся друг от друга), учитель делается почти больным. Сейчас, при новых порядках, дети пишут ЕГЭ в чужих школах при чужих учителях, поэтому мы лишены возможности не только писать за медалистов, но даже подсказывать им. Но зато мы вынуждены организовывать работу чужих детей таким образом, чтобы ничто им не только не мешало, но и ни у кого из них не возникла возможность подать апелляцию.
За день до пробного ЕГЭ нас собрали в кабинете заместителя директора по ЕГЭ (а у нас в школе завёлся и такой), то бишь Лены Петровны, и ещё раз напомнили нам правила проведения экзамена, особо оговорив возможность к чему-нибудь в наших действиях прицепиться и подать апелляцию.
- Это, как вы понимаете, дело подсудное, - уточнила Лена Петровна.
Нам, конечно, вновь не захотелось участвовать в этой процедуре. В первый раз нам этого не захотелось на лекции в начале года. Молодая учительница физики даже спросила: «Скажите, работа организатором - это пожизненно?» Теперь вновь нам так убедительно расписали перспективу побывать под судом за недосмотр на ЕГЭ, что мы почувствовали трепет, но отказаться было уже нельзя. С тяжёлым сердцем и большой неохотой мы разбрелись по кабинетам, подготовили их к завтрашнему дню и вечером разошлись по домам.
Утром следующего дня нам разрешили придти не к восьми, как в прошлом году, а к девяти часам. Я, конечно, пришла в половине девятого, потому что люблю в спокойной обстановке ещё раз проверить кабинет и перечитать свой план поведения экзамена, а заодно попить чайку. Зато Лена Петровна должна была чуть ли не в семь отправляться за конвертами с материалами для ЕГЭ. Машину заказали заранее, но самое неприятное, что на дороге могли оказаться пробки. Если попадёшь в такую ситуацию, то к началу экзамена можно не поспеть. В прошлом году конверты развозили по школам, а теперь такой сервис сочли излишним. Приезжайте за конвертами сами и сами же привозите их обратно.
К девяти Лена Петровна раздала нам по два конверта на аудиторию, а приставленный к нашей школе ответственный по ЕГЭ (кстати, бывший наш учитель) прошёл по всем кабинетам, чтобы показать, что он существует и находится на своём посту.
- Михаил Борисович, не хотите к нам обратно? - спросила я.
- Да вы что?! Там у меня знаете какие перспективы? А здесь что меня ждёт?
- Понятно. Тогда ответьте на один вопрос. Что делать, если ребёнок пришёл на экзамен и его отметили, как явившегося, а он вдруг заболел и вынужден покинуть аудиторию? Ставить ли ему крестик как удалённому или неявившемуся? На лекции нам говорили, что, вроде бы, как неявившемуся, а в инструкции про это не говорится.
- Лучше спросите об этом у Лены Петровны, - попросил Михаил Борисович.
Он никогда и ничего не знал и не мог решить ни один вопрос. К сожалению, и Лена Петровна могла лишь предполагать, как и все мы, потому что мы с такой проблемой ещё не сталкивались, но предполагать с начальственным видом, поэтому мы надеялись, что у нас такого случая не произойдёт.
У меня особый метод работы. Я не слишком-то полагаюсь на детей, поэтому все данные, которые должны проверить они, проверяю я сама, пока их ещё нет. Фамилию, имя, отчество, паспортные данные я заранее сверяю по ведомости, по которой буду запускать детей в кабинет. У меня пятнадцать детей, значит, на каждого надо проверить по три бланка. Это не занимает очень уж много времени, но зато потом я спокойна, а лишь для проформы говорю, чтобы они внимательно поверили свои данные. Кроме того, сразу надо раздать по два листка бумаги со штампом школы для черновиков.
Без десяти десять, убедившись, что дети почти все явились, мы начинаем пропускать их в кабинет. Одна из ведомостей с фамилиями и паспортными данными висит на двери, так что дети находят там себя и собираются у своих аудиторий. По второй такой же ведомости мы пропускаем детей. Тут уж удобно действовать вдвоём. Моя напарница, социальный педагог, берёт паспорт, внятно читает данные, я их сверяю с ведомостью и пропускаю ребёнка в кабинет, указав его место и велев ему оставить вещи и мобильные телефоны на стульях у доски. Когда все сидят на своих местах, я ещё раз весьма внушительным тоном советую проверить, не оставили ли они мобильные телефоны не выключенными, потому что если прозвучит звонок, мы имеет полное право выгнать виновного с экзамена. Конечно, мы этого не сделаем, потому что это себе дороже, но припугнуть надо. Обязательно три-четыре человека идут к стульям и кладут туда свои мобильники, а кое-кто подбегает туда же проверить, точно ли у него выключен телефон.
Бланки для ответов я раздаю и прошу проверить данные. Даже если найдётся растяпа, который может допустить ошибку, я спокойна, потому что уже лично проверила все данные.
Инструкцию медленно и важным голосом зачитывает моя напарница, после чего она чинно сидит за столом и лишь время от времени указывает мне на кого-то из учеников, поднявших руку по какому-нибудь вопросу. Меня это устраивает, потому что таким образом я всё делаю сама и знаю, что каждый этап работы выполнен полностью и мне не надо перепроверять работу напарницы. В инструкции, зачитываемой детям, мне каждый раз режет уши многократное навязывание мысли об апелляции.
После инструкции я встаю и начинаю работу по оформлению бланков ответов. Здесь нужно проследить, чтобы все дети расписались в бланке. Потом я ещё раз напомнила про карательные меры к тем, у кого зазвонит телефон или кто будет сам звонить по телефону, и кратко, но доходчиво применила доступное мне красноречие, объяснив, что, имея телефон в кармане и сомневаясь в ответе, можно не удержаться и позвонить кому-нибудь за подсказкой, а этот поступок повлечёт за собой удаление с экзамена, а значит, аттестат нарушители получат неполный. На пробном ЕГЭ обычно такой довод убедителен, а на настоящем - не всегда.
В этом году варианты заданий были присланы каждый в своём конверте из плотной бумаги, а все они вложены в секьюрпак (у нас что ни год, то новое неудобоваримое слово), то есть запечатанный полиэтиленовый пакет. Я вскрыла пакет, достала конверты и тут началась непредвиденная работа. Каждый конверт надо было вскрыть, не повредив содержимого, вынуть варианты и наугад раздать их детям. Потом надо было указать, где написан номер варианта, и этот номер дети должны были вписать в особые клеточки на бланках ответов. На пробном ЕГЭ прислали только один вариант для всех. Так все и писали «001». Ясно, что при этом объективно знаний детей не выявить, ведь передать соседям номер ответа в одном и том же тесте легко.
Как ни объясняй, сколько раз они должны проставить номер варианта, но всё равно необходимо лично проследить за исполнением. На этот раз лишь трое написали номер варианта только на одном бланке.
Теперь всё было подготовлено, и я записала на доске время начала и окончания экзамена, указав заодно на часы, а их в моём кабинете двое.
Всё сделано правильно, чётко и без лишней волокиты, ни к чему не придерёшься. Сидеть тихо, не разговаривая было не так уж трудно, потому что у меня была проверка тетрадей, которую можно было проделать тихо и незаметно, а социальный педагог должна была прочитать какие-то свои инструкции, спущенные на нашу школу. Но тут выяснилось, что моя напарница больна и не может удержаться от кашля. Ей то и дело приходилось выходить в коридор, и меня уже стало тревожить это хождение туда и обратно и надсадные звуки. Её и саму это беспокоило, и она вышла на полчаса и, наверное, выпила чай, потому что кашляла и сморкалась уже с меньшей страстью. Я ей очень сочувствовала, но неплохо было бы поставить её дежурить в коридоре, а ко мне временно, на один раз только, посадить кого-нибудь ещё. Однако у нас не предусмотрен резерв, тем более, что нам даже обещаны за наши мучения по три тысячи на человека за вычетом подоходного налога. В том году нам их выплатили, а в этом нас, как водится, берут сомнения.
Социальный педагог угнездилась наконец на своём месте и взялась было за свои документы, но вдруг увидела пятнадцать хороших больших конвертов на моём столе.
- А что делать с ними? - спросила она.
- Про них в инструкции не сказано, стало быть, мы их забираем себе, - решила я.
- Можно мне их взять для своей работы? В них хорошо вкладывать документы по трудным детям.
Я человек не жадный, тем более, что недавно нежданно-негаданно заполучила много файлов для документов.
- Конечно.
Моя коллега обрадовано придвинула к себе конверты и решила их заранее аккуратно оборвать. Бумага, из которой они сделаны, плотная. Она взялась за первый конверт, с треском оторвала по готовым дырочкам одну полоску бумаги, вторую - и конверт готов, но зато с шумом на весь класс. На втором конверте я её остановила, объяснив, что слишком много треска и на нас за это напишут апелляцию. Моя напарница согласилась подождать с этим делом до окончания экзамена.
Прошло минут двадцать и какому-то мальчику понадобилась бумага для черновика. Свои два листа он аршинными цифрами уже исписал. Ясно, что для математики двух листов мало, но нас снабдили лишь тридцатью листами, то есть по паре листов на каждого ребёнка. Пришлось выйти в коридор и попросить дежурных сходить за черновиками. Оказывается, в соседнем кабинете тоже столкнулись с такой же проблемой и один из организаторов стоял в дверях, прося о том же.
- А почему я должен идти за бумагой? - осведомился историк Кабанов, дежуривший на нашем этаже со старой учительницей истории.
- Потому что вы дежурный.
Кое-как с помощью старой исторички соседка-организатор убедила его сходить за бумагой. Отсутствовал он не меньше пяти минут, а вернулся, еле волоча ноги, словно нёс не десять листков, а целую кипу. Он отдал их в соседнюю аудиторию, и я торопливо сказала:
- А мне?
- Я принёс не вам. Здесь меня первые просили принести черновики.
Это было в духе Кабанова.
- Ну так сходите ещё раз и принесите на этот раз мне, - сказала я.
Историк подумал, забрал листки обратно и разделил их между нами. Я сразу же дала лист ожидающему всё это время мальчику. Будь это двоечник, у него была бы возможность написать апелляцию.
Почти сразу же подняли руки две девочки. Я поспешила с листами к ним, но оказалось, что им не нужны даже те листы, которые были им выданы сразу, им бы с лихвой хватило и одного, а хотят они сдать работы.
- По очереди, - сказала я. - Сдаст работу одна, а когда она вернётся, - другая.
- Нет, - рассмеялись они. - Мы вообще хотим уйти. Больше мы всё равно не решим.
Я по своей схеме забрала у них и варианты, и бланки ответов, и черновики, записала в ведомость их количество, расписалась и дала расписаться им. Счастливые девочки ушли, а я разложила всё это в строгом порядке на столе и бегло проверила, как они решили номера. Выяснилось, что верных ответов у них пять-шесть, не больше, если не меньше.
Ещё один мальчик поднял руку, и я думала, что он сдаёт работу.
- Нет, у меня вопрос, - пояснил он с сильным армянским акцентом.
- Пожалуйста.
Ни на какие вопросы мы не должны отвечать, но ведь бывают и непредусмотренные случаи
- Что здесь написать?
- Это ты сам должен подумать, что здесь написать, - ответила я.
Парень со спокойной уверенностью смотрел на меня, но в тоне его прозвучало раздражение.
- Я же не прошу решить за меня работу. Я только спрашиваю, что записать в этих клетках.
- Свой ответ.
- Какой?
Он хотел продолжать, но я отошла, чтобы не отвлекать бесплодным разговором других детей. Его всё равно не убедишь, что если я скажу какое число надо записать в клеточках для ответа, то это означает, что я должна решить за него пример.
- Неужели трудно сказать? - рассердился парень.
Он что-то заворчал на своём языке, но тут моя напарница строго произнесла:
- Спокойнее, молодой человек. Потише, пожалуйста.
Половина детей ушла с экзамена через час после начала и с тем же прискорбным результатом. Некоторые не набирали и четырёх верных ответов. Через два часа в кабинете осталось шесть человек, а в других кабинетах - и того меньше. Зато мои шестеро сидели долго.
В это время в коридоре принялись уж слишком громко разговаривать дежурные историки. Мне выглядывать из класса и останавливать их было нельзя, потому что Кабанов всё ещё кипел от негодования после случая с классным журналом, который он случайно залил замазкой и втихомолку уничтожил, чтобы у новой администрации не было повода в очередной раз делать ему выговор. Пропал журнал и всё. Докажи, кто его украл! Он не учёл, что залил журнал он на глазах у моих девочек, а исчез журнал после его урока. За руку он схвачен не был, но всем ясно, кто взял журнал и почему. Так что с тех пор он лишь время от времени шипел при встречах: «КГБ», пока я не поправила: «Угро». Но и посылать мою напарницу усмирять оживлённую беседу историков мне не хотелось, потому что у неё только-только прошёл особо острый приступ кашля. Между тем, нам говорили, что и шум в коридоре тоже может повлечь за собой апелляцию. К счастью, кто-то из соседей-организаторов вышел и утихомирил дежурных.
У меня осталось лишь шестеро детей, когда одному из них потребовался дополнительный бланк ответов. Это дело очень противное. Почему-то дополнительные бланки и ведомость дополнительных бланков нам никогда не выдают сразу, а заполнять их очень долго, да тут ещё прибавляется время на их добывание. Моя напарница куда-то ушла, оставить детей одних нельзя, так что пришлось взывать к историкам.
- Господа дежурные, мне нужен бланк дополнительных ответов и ведомость, - обратилась я к ним. - Кто-нибудь пусть её, пожалуйста, принесёт.
Молчание.
- Господа дежурные, выполняйте, пожалуйста, свои обязанности, а то у меня мальчику негде писать.
Вновь последовала ссылка на то, что Кабанову за это не платят, но всё-таки он ушёл. Я вернулась к себе, сказала мальчику, чтобы он не ждал, а пока решал следующий пример, потому что это надолго. И я не ошиблась. Кабанов отсутствовал очень долго, и за это время успела вернуться моя напарница.
Наконец, историк распахнул дверь и объявил:
- Лена Петровна сказала, что может доверить эти бланки только вам, Евгения Николаевна.
Счастье, что вернулась социальный педагог, иначе я не знала бы, что делать. Нужно срочно бежать за бланком, а детей не на кого оставить. Я, злая, как фурия, побежала на второй этаж.
- Лена Петровна, почему вы не можете передать дополнительный бланк ответов и ведомость через дежурного? - спросила я.
На таких мероприятиях, как экзамен, наша Лена Петровна меняется до неузнаваемости. Она делается начальственно-нетерпима, раздражительна и даже неприступна. Но тут уж даже она почти по-человечески удивилась.
- Почему? Могу.
- А Кабанов мне объявил, что вы не можете передать бланки через него, а можете дать только мне лично.
- Честное слово, не так. Он появился в дверях, крикнул, что организатору нужны бланки, и скрылся, даже не сказав, кому именно.
- Он злится, что ему не заплатят за дежурство, а нам заплатят как организаторам, - пояснила я.
- Ему тоже заплатят, - возразила Лена Петровна. - В субботу у него шесть уроков, а вместо уроков он дежурит. Это его рабочий день. Он только что ко мне сунулся с заявлением, что уходит домой. А я говорю: «Как же вы уходите, если вы дежурный?» Он отвечает: «Мне за это не платят». Я: «Как же не платят, если у вас сегодня шесть уроков?» «Моё время вышло», - отвечает. А я ему и говорю: «А во сколько вы пришли? К первому уроку вы должны быть в школе не позднее восьми пятнадцати, а вы пришли почти в десять». Он отвечает: «Я пришёл в начале девятого».
- Врёт, - сказала я. - Я пришла в восемь тридцать, но здесь ещё никого не было.
- Конечно, врёт.
Мы договорили уже у лестницы, и я поднялась к себе. Теперь предстояло взять у ученика один из его бланков ответов и списать его номер и в ведомость и в дополнительный бланк, затем в ведомость надо было списать номер дополнительного бланка, причём не перепутать ни единой цифры, а их было в каждом номере очень много, чуть ли не двенадцать.
Когда я выдала мальчику его бланк, другой ученик сказал:
- Мне тоже сейчас понадобится дополнительный бланк, так что вы его заранее приготовьте.
Я подошла к нему и обнаружила, что у него и наполовину не исписан листок.
- Подожди, пока он тебе, действительно, понадобится.
- Но это так долго, что лучше приготовить его заранее.
- Бывает, думаешь, что бланк понадобится, а на самом деле он не нужен. А что с ним делать, если мы его оформим заранее, а писать в него будет нечего?
Мальчик насупился, но бланк ему, и правда, оказался не нужен.
Мне не было скучно, потому что, во-первых, я переписала часть заданий для себя, чтобы потом дать их своим старшеклассникам, а, во-вторых, мне было интересно, как дети справляются с работой. Оказалось, что никак. Задания типа А, где требовалось только отметить нужный номер ответа, были явно решены несамостоятельно, о чём говорили черновики. В заданиях типа В вариантов ответов не было, поэтому пример требовалось сначала решить, а в бланк ответов занести полученный ответ. Кое-кто решил два примера и сумел передать ответ ближайшим соседям, но в основном, задания этого раздела решены не были. К заданиям типа С, где необходимо было представить полное решение, почти никто не притронулся. Но, надо сказать, что и задачи были очень сложные.
За полтора часа до конца экзамена в половине аудиторий детей уже не осталось, а в остальных было по два-три человека. Время шло, кабинеты пустели, а уходить дежурным по этажу всё ещё было нельзя, потому что в четырёх классах остатки детей писали экзамен. Кабанов бесновался и добился от старой учительницы истории того, что она вместе с ним стала обследовать аудитории. Я узнала об этом, когда дверь внезапно открылась и она, стоя у входа, стала тыкать в каждого пальцем и считать: «Один, два, три, четыре, пять, шесть. Здесь шесть человек, там трое, а рядом двое». Сообщив эти сведения с таким видом, словно дети их задерживают и должны это понимать, она отступила в коридор. Кабанов просунул голову и заявил: «Пишут-пишут, всё равно ничего не напишут», - и тоже скрылся. Дверь закрылась, и только тут я опомнилась. Хорошо, что это был только пробный ЕГЭ, а если такая история повторится на настоящем?
- Дети, пишите и ни на кого не обращайте внимания, - сказала я. - У вас ещё больше часа времени.
Но трое уже выдохлись и через пятнадцать минут сдали работы. Лишь двое писали сосредоточено, один из них даже попросил дополнительный бланк, а потом ещё один. А мальчик, сидящий за первой партой, нервничал и, как ни пыталась я его успокоить и уговорить решать спокойно, но он всё равно стеснялся, что сидит почти в пустом классе, и скоро тоже сдал работу. Два последний мальчика высидели ещё немного и за полчаса до конца объявили, что уже ничего не могут решить. Я при них пересчитала бланки всех видов, сделала соответствующие записи, сложила всё, что полагалось, в новый секьюрпак, запечатала его при детях, потребовав их внимание, и отпустила их. Теперь оставалось лишь сдать три вида пачек с документами Лене Петровне, что я и сделала.
Конечно, мы, организаторы, будучи ещё и учителями, у которых ученики будут сдавать ЕГЭ если не сейчас, то в будущем, стали делиться впечатлениями. Выяснилось, что в большинстве аудиторий дети не притрагивались к заданиям типа С, да и задания типа В почти не решили. У меня двое решили по задаче типа С, но у меня не было времени посмотреть, правильно ли. А ещё двое решили по четыре задачи из трудной части, но, как я выяснила, один из них был медалистом и, судя по его поведению, не скрытым двоечником, а умным мальчиком. Короче, результат пробного ЕГЭ был неутешительным, поэтому нам всем было любопытно, как оценят работы наших собственных выпускников, которые писали экзамен в другой школе. Ясно ведь, что планку требований опустят ввиду такого явного несовершенства знаний одиннадцатиклассников.
Лично меня удивляли составители заданий для ЕГЭ. Как можно включать в них задания с параметрами, если их не проходят в обычных школах? Да и с модулями у нас только знакомятся, а на экзамене дают на них сложные примеры. На кого рассчитан этот ЕГЭ? На математические школы? Да и как можно успеть за четыре часа выполнить столько заданий? Если хороший ученик из обычной школы будет кропотливо решать каждый пример, то времени ему явно не хватит. Прежде на этот срок давали шесть заданий, причём одно было необязательным. Для получения пятёрки достаточно было выполнить пять из них. Сейчас же дают двадцать четыре задания, причём десять из них относятся к простой группе, восемь - к более сложной, причём кое-какие из этих заданий для учеников обычных школ очень трудны, а шесть - по настоящему сложные задачи и примеры, на решение каждой из которых требуется много времени и бумаги. Когда одна из наших учительниц математики увидела пробный вариант, она пришла в ужас, правда, в ещё больший ужас она пришла потом, увидев задания не пробного ЕГЭ.
На следующий день я как можно мягче объяснила старой учительнице истории, что у детей было несколько поводов подать апелляцию, но она как-то не вняла мне. Видно, не надо было говорить слишком мягко. Тогда я рассказала Лене Петровне про поведение дежурных и попросила провести с ними инструктаж, иначе они подведут нас на настоящем ЕГЭ. А в это время совсем некстати заявилась директриса, услышала наш разговор и заявила:
- Это вы виноваты, Евгения Николаевна. Дежурные не понесут ответственности, а вы, как организатор, понесёте. Вы не должны были впускать дежурных в кабинет.
- А как их не впустишь, если дверь не на запоре и они вошли внезапно? - спросила я.
- Всё равно виноваты будете вы, если напишут апелляцию.
Я подумала было, что мне вообще не следовало об этом говорить, раз никаких выводов всё равно не сделано и Кабанов может в следующий раз вести себя ещё более нагло. Промолчать бы, как молчали остальные организаторы. Но выводы всё-таки сделаны были, и на следующем педсовете директриса кратко объяснила, как должны себя вести дежурные, а потом, перед ЕГЭ по русскому языку, она ещё раз напомнила об обязанностях дежурных и Кабанова на этот пост больше не ставила.
На этот раз нашу школу вновь миновали апелляции, а они и ни к чему при пробном экзамене. Кто будет их писать и разбирать, если полученные баллы не идут ни в аттестат, ни даже в классный журнал?
Как наши дети написали пробный ЕГЭ? На стенде на третьем этаже вывесили набранные каждым баллы. Оказалось, что почти половина набрала восемь и менее баллов, то есть решили восемь и менее примеров. Я сама наблюдала, как дети гоготали над своими результатами. А на совещании в Методцентре объявили, что на пробном ЕГЭ тройку можно ставить даже за семь баллов. Вот и спрашивается, зачем заменять обычный экзамен экзаменов в форме ЕГЭ, если всё равно продолжается тот же обман?
Июль 2008г.