Судьба

    Рассказ написан в соавторстве с Людмилой Григоращук

  Вечно зудящих бабок на скамейке, на удивление, не было. Хотя чему  удивляться? Поздно уже. Допив остатки пива, хотел запустить пустую бутылку в урну. Икнув, ухмыльнулся:
  - Пусть народ поспит, - и осторожно опустил её в металлический ящик.
  - Ничего, Мариночка, ещё посмотрим! Значит, более денежного нашла? И это после стольких лет встреч и заверений? А ведь из- за тебя семья моя развалилась, - вздохнул с легким налетом грусти, - впрочем, при чём она,сам виноват! Теперь буду обхаживать секретаршу Элеонору! Ох, дорого мне это станет! Но игра стоила свеч. Вспомнив пышную грудь, всегда не помещающуюся в тесное подобие одежды, ухмыльнулся снова, как мартовский кот.
  Из загаженного подъезда пахнуло дешёвым табаком и ещё чем - то непонятным!
  - Анаша, - догадался я.
  В довершении догадки, как молчаливая подсказка, на полу белел пустой шприц.
  - Совсем охренела молодёжь! Ничего не боятся!
  Равнодушно перешагнул через лужу, слегка покачиваясь на ватных ногах, стал подниматься по ступенькам.Почтовый ящик. Привычно окинул его взглядом. Что то белело. Чертыхаясь, открыл.
  - Опять что - нибудь к выборам, - не читая, сунул бумажку в карман. Завтра. Все завтра
Ввалился в квартиру, сознание плыло.
  - И что за чертовщину подмешивают в водку и пиво? Выпил с гулькин нос, а одурел!
  Утром, наскоро выпив кофе, немного взбодрился. Крутясь возле зеркала, сунул руку в карман за расчёской.
  - Ах, бумажка. Что там? Телеграмма? Интересно, откуда? "Умерла бабушка. Срочно выезжайте."
  - Какая бабушка? - тупо посмотрел на себя в зеркало, машинально приглаживая непослушные вихры Так ведь моя,из деревни.Ты смотри сколько прожила! Я - то думал, что она давно того-о-о!
  Некогда приятные воспоминания виноватой рукой стиснули сердце.
  - Сколько я ей не писал? Лет шесть или семь?  Пожалуй, восемь, точно восемь. Спасибо Ирке, заставляла. Постой - ка, ей, наверное, за девяносто? - размышлял я, уже закрывая квартиру, -немного не вовремя представилась бабуля. У меня по жизни сейчас сплошной разлад.
  Уже сидя за баранкой ушатанного джипа,зло усмехнулся:
  - Как будто было когда по другому?
  Чувство вины и совсем пропащей, неудавшиеся жизни, медленно, но неуклонно заполняло всё нутро.
  - Поеду! - раньше, когда я был совсем мальцом, как  мне было хорошо там! Решено! Еду-у-у! Хоть растрясусь там, да и переосмыслить надо многое, ведь катит сороковник! На работе шеф не стал долго уговаривать.
  - Езжай! Сколько надо там побудь .Все равно фирма катит к банкротству. Надеюсь, там телефоны есть. Если что - позвоним.
  Вечером этого же дня чисто русский пейзаж проплывал за окном вагона. И чем дальше поезд уносил меня от зачумлённого города, тем глубже и спокойней дышалось, словно невидимые вериги спадали с души.
  На нужную станцию приехал под вечер. Добрых два часа трясся в задрипанном жигуленке  предприимчивого хозяина. Поколесив по деревне добрых два часа, спасибо влюблённой парочке, подкатил к ещё добротному домику.
  Узнал его сразу. Только вот окна сиротливо темнели неосвещёнными стёклами. Ключ был как всегда - над дверью. Пошарив рукой, щёлкнул выключателем. Это раньше мне приходилось вставать на цыпочки, чтобы дотянуться до него. Все чисто,прибрано. На всех стенах  фотографии. Подошёл поближе, всматриваясь.
  - Вот и я! Здесь совсем маленький. А вот уже в армии. Вот я уже совсем взрослый и самостоятельный.От чего  это самостоятельный? Распахнул окно. Комната моментально наполнилась свежими ночными запахами  засыпающей деревни. Остановился перед самодельным иконостасом в углу. Со старинной иконы на меня укоризненно смотрел Христос. Машинально взял рядом лежащую толстую книгу.
  - Библия, - слепо полистал, - что - то об уважении детьми родителей. А меня - то  и уважать некому, да и не за что. Все разбазарил,в том числе и самого себя. Заснул поздно с  наступлением едва проступившей розовой полоски на востоке.
  Поздно и встал. Свежий и чистый воздух подействовал как снотворное. Стараясь не привлекать внимания, окольными путями - теперь память быстро возвращала, казалось, давно забытое - прошёл к кладбищу, которое утопало в буйствующей зелени.
  Вот и свеже - оструганный крест бабы.
  - Точно за девяносто! Могилка ухожена. Цветы посажены. Интересно, кем?
  С любопытством посмотрел по сторонам. Совсем рядом копошилась, поливая цветы на могилке, молодая женщина в платке, из - под которого выглядывала толстая, перекинутая через плечо коса.Глаза встретились. Оба, сдержанно кивнув, поздоровались. Она, быстро собравшись, ушла. Наверное, решила не мешать чужаку, за что был ей очень благодарен. Воспоминания, как звенья нескончаемой цепи, потекли одно за другим.
  - Господи! А ведь и впрямь было много и хорошего! Хотя бы  бабуля, всегда так любившая его. Как бессердечно я поступил с ней! Она ведь, бедненькая, всё ждала, хоть весточки,до последнего. Слезы позднего раскаяния, наконец, неумело вырвались наружу.
  - Даже плакать разучился. Ни любить, ни сопереживать, ни жить по - человечески. Всему разучился!
  Меня прорвало! Став на колени, обняв крест, я плакал, как когда - то в детстве, уткнувшись головой в подол длинной, до самой земли, пышной юбки, и лишь не было горячей ладони, ласково гладившей мои волосы! С каждой минутой  на сердце становилось легче, словно тяжкий камень, так давно мучавший и давящий,свалился с души.
 
 -Лена,Леночка, вставай детка, - мамин голос был таким отчетливым, что я подумала, как раньше: проспала, снова проспала.
  Очнулась от сна. Брезжил рассвет. С облегчением вздохнула: все нормально. Я успею. Привычное расписание утра. Зорька в сарае дожидается, когда я ее подою. Звонко брызнули струи молока о подойник. Пенилось парное молоко в ведерке. Первые лучи солнца веселыми красками разукрасили цветник под окнами. Выгнать за околицу корову, вдохнуть  запах  прохладной от ночной росы земли. Солнце, огромное, радостное выкатилось из – за горизонта навстречу новому дню. Во дворе проснулось «хозяйство». Цыплята сновали у ног, Барсик дожидался молочка, опустив  свой пушистый хвост с крыльца. Я любила эти утренние часы. Все успевала за небольшое время. Запах кофе поплыл по кухне, можно было расслабиться  и посидеть у окна.
  - Почему мама приснилась? Надо бы сходить на кладбище. Полить цветы на могилках. К бабушке Агнее – соседке заглянуть, тоже полить. Дружили они с мамой, и там теперь рядом. Бабушка с нами никогда не чувствовала себя сиротой, хотя на самом деле такой и была  при живых внуках, совсем одинокой была. Приходила к нам вечерами.
Чашка кофе остывала на столе, а мысли уходили в прошлое.
  - Мама, как мне не хватает тебя… До сих пор не привыкну жить одна, и вот так боюсь проспать, как школьница. Всегда ты рядом была. Промелькнули дни студенчества. И потом, когда Ванечку своего  провожала за границу, мама не давала впасть в уныние...Благие намеренья у тебя были, Ванечка, да все вышли. Улетел ты  и свил себе гнездо там, за три моря. Свадьбу красивую хотел…Вздохнула. Одернула себя:
  - Что это мысли какие меня одолели…
  Шептались деревенские бабы, глядя мне вслед:
  - Смотри, какая гордячка, никого в мужья не хочет, - выговаривали матери, - Александра, старой девой останется дочь твоя. Никого видеть не хочет. За тридцать перевалило уже давно.
  Только мама ничего им не отвечала. Есть библиотека у дочери, есть дом, сад, Зорька, проживет одна, если сердце не лежит ни к кому.
Солнце поднималось все выше. Пока не утомляет, надо на кладбище сходить к маме.
Там тишина. Щебет птиц. Спокойствие ничто не нарушает. Можно просто думать или разговаривать с мамой.
  Как этот человек появился, я не заметила. Вздрогнула от неожиданности. Незнакомый мужчина  пришел к бабушке Агнее. Поздоровался, и глаза наши встретились. Что - то такое  знакомое увидела я в этих глазах, давно забытое, но родное… Вихры и взгляд серых глаз…
  -Да это же внук ее, Виктор, - вдруг осенило  меня, - она всегда о нем рассказывала, только о нем, любила его бабушка Агнея особенно. До последнего помнила.    Леночка, расскажи, как я его ждала, расскажи, кроме тебя некому, -  просила меня  перед смертью. Долгой его дорога была к некогда родному порогу.
  Мужчина стоял, склонив голову. Не хотела мешать ему. Нельзя. Пусть сам побудет. Точно, Виктор это. Помню, в прятки играли в детстве. Залезет в сеновал, как его там найти было? Ищу, ищу - найти не могу. В отчаянии кричала в сумерках:
  - Витька, вылазь, я уже домой ухожу. Спрятался так, что не найду тебя. Ну и сиди там хоть до утра!
  Уходила домой злая: все коленки ободрала о крапиву в саду, а его нет, как пропал. Вот так и в жизни пропал и только сегодня появился. Вихры у него остались прежними и глаза. А маленькую Ленку он во мне не узнал, да уж...узнаешь ли...столько лет прошло...Считать не хочется, чтобы о возрасте своем не думать.
  Отрыла свою библиотеку по дороге домой. Пахнул на меня знакомый запах книг. Келья моя. Отпуск, а все равно  мимо пройти не могу. Присела на минутку, взглядом обвела свое «царство « книжное.Рука точно выбрала книгу в зеленом переплете. Грин «Алые паруса«. Наизусть уже можно рассказывать. Зачитала. Где – то и мои алые паруса плывут, никак не доплывут.
  - Ладно, Ленка, обед иди готовить. Полдень скоро. Хватит в воспоминаниях плавать, утонуть впору. Дела дома ждут.

  Тупо смотря на струйки сигаретного дыма, неторопливо пережёвывал тяжёлые мысли. Ко всему мучительно подсасывал желудок - последний раз вкушал в вагоне, в котором по своей глупости забыл остатки колбасы, помидоры и не початую бутылку сока. Вновь слегка, но нудно припекая, проснулась боль в желудке - следствие городской жизни и консервантов.
  - Та-а-а-к! Но ведь и вправду надо чегой - то поклевать.
Смутно вспомнился один единственный сельмаг, где продавалось все, включая керосин.
  - Может, и их коснулась цивилизация,и появились ларьки?
  Идти не хотелось, но хуже всего - кончалось курево, да и пять капель вспрыснуть не помешало бы, надо ведь помянуть бабульку по - человечески. В входную дверь робко постучали. От неожиданности чуть не выронил сигарету.
  - Да-а-а-а! Входите-е-е!
  Дверь неуверенно открылась, и осторожно, бочком, держа что - то прикрытое полотенцем, вошла молодая женщина.
  - Здра-а-а-а-вствуйте! - сказала она чуть на распев.
  - Здр-р-р-расте-е, - поперхнулся. В ней  я узнал женщину на кладбище, на это раз она была без тёмного платка,  да и лицо чуть виновато улыбалось.
  - Я соседка ваша, вот и подумала, что вы, приехавши ещё вчера, проголодались. Если не побрезгуйте, то откушайте. У нас всё свойское.
  Она вновь, теперь приветливо улыбнулась, молчаливым взглядом серых глаз спрашивая разрешения поставить на стол.
  - Конечно, конечно! - вскочил на ноги, немного растерявшись. Да и не надо было переживать. Я уже привыкший к такой жизни, - соврал,- и,наверное, скоро уеду. Там, на вокзале, в буфете, сразу позавтракаю, отобедаю и поужинаю, здесь надолго останавливаться и не планировал.
  - Нет, вы всё таки покушайте, а там и примите окончательное решение.
Повернувшись к столу, она поставила кринку с молоком, в тарелке, наверное,  свежеварёные яйца, зелень и хлеб, завёрнутый в белую, чистую тряпицу. Не спеша, она всё это стала расставлять.
  - Ты смотри! А  сзади, она даже очень нечего!
  Стройность фигуре придавала тонкая, почти изящная талия и по - девичьи хрупкие плечи, на которые тяжеловесно спадала толстая, не сильно затянутая русая коса. Спереди она ни в чём не уступала Элеоноре. Пожалуй, во многом значительно превосходила! Меня привычно охватило знакомое желание самца при виде красивой добычи, только гораздо бурное! Несколько мгновений я пытался бороться с ним!
  - А зачем тогда она пришла, если не за этим? В нашем мире ничего просто так не делается!
  Похабно осклабившись, положил руки на вожделенные ягодицы. Упругое тело резко напряглось.
  - Ты что, Кузя! Вообще в своём городе ополоумел?!
  Она со всего размаха опустила на мою, вмиг протрезвевшую от хамства головушку, кринку с молоком! Хлюпая мокрыми от молока глазами, я недоумевал, не столько от боли, от стыда!
Меня никто так не называл! Только в детстве, именно здесь, играя в разведчиков,я представлял себя спасителем мира - Николаем Кузнецовым! И лишь один - единственный человек, да и то в силу своих малых лет, называл меня Кузей!
  - Лен?! Это ты что ли?! Ну ты даешь?! Во век бы не узнал!
  Я во все глаза всматривался, стараясь узнать в этой красивой женщине, ту маленькую пичугу.
  - Пожалуй, только глаза! Да, огромные серые глаза, только сейчас они были тёмными от гнева, а щёки покрывала густая краска негодования, которая потихонечку начала сходить, а глаза оттаивать. Теперь, она чуток улыбалась.
  - Ну, узнал наконец? Что это, Вить, ты ведёшь себя, как озабоченный кобель, Тузик наш?
Нельзя же так, не по - людски! Ведь человека совсем не знаешь, а обижаешь! Или у вас в городе всё можно? Бываю там иногда. Совсем стыд потеряли!
  Только сейчас я окончательно понял, что эта русская красавица - Ленка!
  - Лен! Неужели это ты? - беспрестанно шептал, как заевшая старая пластинка, одно и тоже.
  - Да, я я-а-а это-о-о!
  Она теперь открыто, по - доброму улыбнулась.
  - На-а-а, вытрись... - протянула полотенце, - и садись кушать. Молока сейчас принесу, только в чугунке, а то кринок, смотрю, не напасешься.
  Потом мы долго сидели на скамье под яблоней. В основном рассказывала она. Как училась, как не сложилась так начинавшаяся красиво любовь! Долго рассказывала о бабушке, которая так гордилась мной и моими успехами, плетя святую ложь, что я ей пишу каждую неделю.
  Непоправимый стыд жёг мои щёки! В свою очередь мне рассказывать решительно нечего было. Не буду же я и впрямь делиться о своими подвигами на бабском фронте?!
  Теперь уже уезжать не спешил. Я как будто вновь окунулся в бесшабашное детство. Мы много с ней общались. Часто, задумчиво глядя на листву берёз, читала она стихи. И не только Есенина, к моему стыду, о многих поэтах вовсе не слыхивал. Такой Лены я не знал! Она не походила ни на одну из великого множества моих избранниц.
  Деревенская жизнь теперь меня не тяготила, даже нравилась. Размеренная, с достоинством, без суеты и вечной спешки. Так, наверное, жили в деревнях пятьдесят - сто лет назад. Даже развал страны и хаос не сильно повлиял на их уклад жизни. Никакого хамства, выпячивания или чего- либо, чисто городского. Бывает, конечно, запьёт кое - кто. Но не так часто, как болтают по телевизору.
  О женщинах и говорить нечего: не идут ни в какое сравнение с городскими вертихвостками! Всё чаще останавливал свой взгляд на ней, словно что - то потерял давно. Руки уже не распускал, как и язык. Дружеские, непосредственные, как в детстве, отношения.
Один раз, по- моему в воскресенье, было уже довольно позднее утро. Бегом, в два прыжка пролетев лестницу, без стука ворвался в горницу.
  Сказать, что оторопел - ничего не сказать. Такой красоты я никогда не видел! Лена стояла у окна в белой, из тончайшей ткани сорочке.Утренний яркий поток солнечного света, легко пробившись через редкую, колышущуюся листву, играя, вспыхивал пушистым ореолом в её бесконечно длинных, ниспадающих по плечам  волосам. Он без труда проникал, словно не замечая ненужную ткань, освещая изумительную фигуру. Она  вся светилась ярким, мерцающим светом и горела тёплым огнём, на котором желтела бронза здорового тела. Угадывался лёгкий, с безмятежного сна  румянец, и пунцово горели губы. Глаза, неестественной красоты, с поволокой нежной, изредка вспыхивающей серости!
  Несколько мгновений я смотрел на неё ошарашенно, удивлённо хлопая ресницами.
  А она, уверенная в своей чудной красоте, не спешила прикрываться, словно говоря этим:
  - Ну что, есть ли в городе многолюдном такая ещё красота?
  - П-п-прости-и-и! Извини-и-и!
  Пятясь, я вывалился на улицу. Дома ещё долго приходил в себя. Мне казалось, что напрочь прогнившее сердце не способно ни на что путное. Какое счастье, что я ошибался. Теперь мои глаза, как и мысли, денно и нощно искали её!
Сотку, тревожно звонившую уже несколько дней,  отключил. Казалось, что вместе с ней отключил тот суетный и такой тускло - серый мир!

  Ничего как будто бы не изменилось в моей жизни. Даже отпуск еще не закончился. Нет, лукавлю сейчас. Зачем себе – то не признаться. Появилось чувство:кто – то вошел в мою замкнутую жизнь. Я не знала радоваться этому или огорчаться. Этот сорванец – мальчишка из моего детства беспокоил меня. Да, именно так – беспокоил. Все вспоминала его ошалелые, даже испуганные, глаза,когда стекали по лбу струи молока из треснувшего глиняного горшка.
  - Еще чего придумал – лапища свои распускать. Паразит ты, Кузя, я же пожалела тебя, голодного. Неужели тебя надо было шарахнуть по лбу, чтобы ты во мне Ленку узнал? – странно, почему мои мысли к нему возвращаются?
  Я сидела на пригорке, ожидая, когда стадо коров начнет растекаться во все стороны за околицей. Далеко еще они были, облако пыли клубилось где – то за прудом. Хворостинка бездумно вращалась в руке. А мысли снова возвращались к этому сорви - голове. Как будто не было этих долгих лет, и возвращалась юность. Никогда бы не подумала, что взгляд его станет туманиться и уходить вдруг далеко, когда читала ему стихи. О чем он думал, не дано мне знать. Была же и у него какая – то своя жизнь далеко отсюда. Это мы тут, как будто замерли. И на смену золоту садов, рощи над прудом  ложились снега белые до весны. Только вот санки перестали быть развлечением, с каждым годом отдаляя от меня черту юности.
  Стало грустно вдруг. Да и какие радости были в моей жизни? Маленький домик, маленькая моя в доме библиотека- кабинетик: стены до потолка в книжных полках. И круг света настольной лампы вечерами. Замкнутость отшельничества. Хватало мне летом развлечения - огород, сад. А осенью – соления на зиму. Для кого все это?- усмехнулась горестно. Скорее для того, что так полагается в деревне, так заведено. Круг года замыкался новогодней ночью. Ставила свечи, готовила ужин. Зажигала гирлянды на елке, подолгу смотрела на эти разноцветные огоньки, как будто радости из другого мира. Одноклассницы давно уже замужем, и не до меня им. Боялись они меня. Почему? За мужей своих переживали. Понимаю. Если у мужей инстинкт такой, как у Кузи…- вот напасть, опять о нем думаю.
Стадо уже было в деревне. Вот и коровка моя. Зорька сама находила дорогу домой, но я всегда встречала ее. Посидеть за околицей, на солнце утомленное, уходящее посмотреть. Жара к вечеру спадала. Мычанием стада, криком гусей на пруду  наполнялось вечернее пространство – звуки особенной мелодии деревенской жизни. А по утрам из каждого двора, вместо будильника, пение петухов на все лады - они глашатаи нового дня.
Привычен мне мой мир. Город далек и чужд, никогда даже мысли не было туда  стремиться. Говаривали доброжелатели:
  - Ленка, пропадешь одна, дом продавай, в городе веселее, - что с ними спорить, что доказывать? Пусть себе болтают. Невдомек им, в чем моя радость. Здесь земля моя родная и пахнет ею, а не грязным асфальтом. Да все равно считают блаженной меня. Ну и пусть, как хотят думают. Вот только крышу чинить не могла, а она течь стала в одном месте. Отчаяться надо Виктора просить. Там руки мужские нужны. В город что – то не торопится он возвращаться. Да как просить, подумает еще чего лишнего. Угараздило его в то утро ввалиться ко мне спазаранку. Не успела окно открыть. Не одета, не чесана, а он тут, как призрак, на пороге явился. Напугал, идолище. Слова все в горле застряли от неожиданности. Когда это я такую рань мужчину в горнице видеть могла? В самом деле, это моя территория…Хоть до сих пор в краску кидает от того взгляда. Как будто раздевал глазами. Как подменили его с тех пор.Глаза стал прятать, смущаться. Кто тогда больше испугался – я или он? Бог с ней, с этой крышей, не пойду я к нему, в самом деле подумает еще…
  Не знала я, что он там себе думает,а вот я...Покой точно потеряла с тех пор.
Ну, вот и дошли до дома.
  - Иди на место, Зорька! Сейчас, милая, напою тебя да и подойник захвачу. Кот сидел на привычном месте у крыльца, а на ступеньках лежал белый лист бумаги, придавленный камешком. Глазам своим не поверила: на камне лежала огромная, белая ромашка из бабушкиного сада. Такие только у неё растут.
  - Это Кузя опять шутит, некому, кроме него, - не было у меня никаких сомнений.
-Лена, приходи ко мне на свидание, как освободишься. Помнишь, где играли мы в детстве, на краю рощи, на берегу пруда. Это я, Кузя. Боюсь уже к тебе в дом  заходить, чтобы... - дальше запись обрывалась. Я замерла с этим листком тетрадным в руках.
- Боже ты мой, четвертый десяток жизни разменяли, а все, как дети…Что это с нами?

  - Интересно придёт? - сердце тревожно сжалось, - кто я ей - городская балаболка. Поделом!
  Задолго до назначенного часа, освежившись в прохладной воде и теперь прислонившись к гладкоствольной берёзке, смотрел на медленно опускающиеся солнце. Оно не спеша окунало свои лучи в зеркальную гладь озера, словно прихорашиваясь перед сном. "Выткался на озере алый свет зари"...
  - Господи, какие завораживающие слова!
  Сочная трава и яркие цветы расстелились ковром после скоротечного, но обильного дождя.
- Надо крышу у Лены посмотреть, сдаётся, что  прохудилась она. Ах, Лена, Лена! Всю душу ты мне перевернула, не оставив ни одного потаённого места!
  И это было правдой. Ежесекундно я думал о ней, переосмысливая всё прожитое и нажитое. Скуден мой багаж, можно сказать нулевой.
  - И почему я такой никчемный?
  Солнце, уже скрывшись, из - за горизонта слабо освещало редкие облака. Мир затих в преддверии короткой летней ночи. Даже берёза, затаив дыхание, перестала шелестеть листвой, думая, что убаюкала меня. Вздрогнул. Показалось, что меня кто - то пристально рассматривает.
  - Лен, ты? Давно уже? Извини-и-и-и, задумался!
  Лена сидела почти рядом, покусывая травинку.
  - Да, Кузя, прости, Витя! Просто не хотела тревожить. Ты такой был одухотворённый и задумчивый. И ещё мне показалось, очень несчастный!
  Я хотел встать, но она быстро положила ладонь на мою руку, сиди, мол.
Ночь, ещё не перешагнув полностью грань дня, уже поспешно высыпала не столь пока яркие и крупные звёзды. Где - то недалеко заухал филин. Божий мир вновь оживал, наполняясь незримыми шорохами.
  - Лена? - она убрала руку. Голос от волнения скрипел, как не смазанная телега.
  - Лена?! - прокашлялся и вновь замолчал, не зная с чего начать, ища поддержку ее мерцающих в ранней ночи глаз.
  - Знаешь, с момента приезда, что - то происходит! Такого со мной не было никогда! Ну, может, здесь, в детстве!
  Я вновь надолго замолчал. Молчала и она,  тихо прошептав:
  - Ну что ты, Вить! Уедешь и всё опять встанет на свои места!
  - Нет! Не хочу на свои места! Я же ведь, Лен, так и не рассказал о себе ничего Особо - то и говорить  нечего. Но я попытаюсь. Ведь ты меня совсем не знаешь!
  Лена задумчиво и внимательно посмотрела на меня.
  - Понимаешь, когда мать с отцом укатили на север за длинным рублём, я заканчивал  десятый. Потом, когда учился в сельхозе, они ещё подкидывали бабок, извини денег. Затем совсем сгинули, не знаю, живы ли? Не думай, искал, писал. Даже хотел поехать. Но никто ничего не знает.
  Лена, распахнув до предела глаза, не моргая, со страхом смотрела на меня.
  - Господи-и-и, какая страсть!
  - Я в начале прям захлёбывался от свалившиеся на меня свободы. Потом  так тоскливо и одиноко стало, хоть вой. Не поверишь! Я, столько лет проживая в своей квартире, не знаю соседей по лестничной площадке.
  - Ой ли-и-и?! - прервала молчание Лена.
  На мгновенье смутился.
  - Нет, Лен, есть у нас негласное правило. Не гадь, где живешь. Да там грязи и без меня хватает. Все забились по квартирам, как мыши в норы. Каждый сам по себе. Укусил, ухватил, урвал, облапошил и, шмыг в норку свою. Народу и машин - тьма, в этом каменном мешке. А по сути один. На работе, тоже самое - мышиная возня. Ведь мы практически ничего не делаем и не производим. Сегодня, дав взятку, урвали, обманув кого - то. Завтра нас обманут.
  - Страшные вещи говоришь, Витя! Но ведь ты был женат?!
  - Был, - опять надолго замолчал. Да я её и не виню. Сам виноват. Когда забеременела Ирка, пришлось жениться. Не вовремя ребёночек - надо пожить для себя. Сделали аборт, по сути убили малое дитя, срок был довольно велик.
  От этого воспоминания до боли сжалось сердце, ведь был мальчик - наследник! Так ведь сами решили!
  - Пожили! А когда захотели вновь завести, Бог не дал! Наверное, знал, - нельзя доверить дитя!
  На миг затих. Показалось что Лена шмыгает носом.
  - Нет, Лен, так не пойдёт. Уж слишком я разоткровенничался, как на исповеди.
Лена вновь положила руку на мою ладонь, она горячила.
  - Прости, Христа ради! Я больше не буду. Но я хочу про тебя всё знать.
  - Рассказывать, увы, больше нечего, пожалуй. Скоро остался без работы, денег тоже не было. Ну вот, Ира и нашла более выгодную партию.Может, это и хорошо. Там хоть будет счастлива.
  - А ты что? - Лена пытливо, уже в потёмках пыталась заглянуть мне в глаза.
 - Стыдно говорить! Как с цепи сорвался! Права была ты, сравнивая меня с Тузиком. Я обманывал - меня тоже.
  - Да разве это жизнь? У животных ласки куда больше, чем у людей, выходит!
  - Будто и не жил! - прошептал очень тихо, для самого себя.
  После моей,  внезапно прорвавшиеся исповеди, вновь повисло теперь гнетущее молчание, которое длилось довольно долго.
  - Теперь как? Как теперь будешь жить, бедный мой заплутавший Кузя? - слово "мой" приятно полосонуло по сердцу.
  - Не знаю, - судорожно вздохнул, - сорок лет скоро, а как и не жил! - повторил, но уже громче.
  - Знаю точно: жить, как раньше не хочу, да и не смогу! И за это спасибо тебе, Лен!
  - Ну ты скажешь, Вить! Мне -  то за что?
  Здесь меня словно прорвало! Встав на колени перед ней, глядя в серые ее глаза, теперь шептал  страстно:
  - Да Лен! Правильно, что звезданула меня кринкой по башке! Поделом! Я, наконец, понял, что есть и настоящая жизнь, настоящие не перекрашенные женщины, без фальшивого грима и фальшивой души! Поверил, что есть в мире честные люди, чистые души и, наконец, чистая любовь!
  Я уже почти не соображал, что жарко шептал, просто из души выливалось, выплёскивалось всё то, что скопилось за это короткое время.
  - Господи, как я тебя долго искал, не зная что ты здесь! Мне бы, дураку, давно вернуться в места, родившие меня. К истоку своему. Ибо здесь истинное счастье, а не на чужбине! И я нашел! Нашёл тебя, Лена! Ты - моё счастье, ты и только ты, мать моих будущих детей! Неважно, сколько я буду ждать этого! Важно, что ты есть в этом мире. Прошу лишь одного: поверь мне! Дай мне шанс - надежду!
  - Это в тебе сейчас говорит, не сорокалетний с проседью мужчина, а тот, вихрастый и упрямый Кузя, который во сто крат чище того поганца!
  Она тоже взволновано дышала, и грудь ее  и прерывисто вздымалась!
  - Я люблю тебя, только тебя, Лена! Так ни кому и никогда не говорил!
  Взявшись за руки, медленно встали. Сердца у обоих бешено колотились! Чувствовал, что здесь, в глухой деревушке, в этот момент решается моя судьба. НАША!
  - Знаешь, Витя, а я тебе верю. Мне тоже ты... - она не договорила, а лишь положила голову с приятно щекотавшими русыми волосами на мою грудь.
  От счастья, я задохнулся!
  - Господи! Как я тебя долго, ждала!