Струны

     У балалайки 3 струны. У скрипки, виолончели и контрабаса - по 4. У стандартной акустической гитары 6 струн, если это не цыганская 7-миструнка. Есть ещё 12-тиструнные гитары, что многие обыватели считают инструментальным извращением. У гуслей от 5 до 30 струн. У современной арфы – 50, да ещё и педали, позволяющие повышать и понижать тональности.
     А у человека всего одна струна. Единственная. Только сыграть на ней можно всё, что угодно. А можно и ничего не играть. Это уже от самих людей зависит. И тут уже каков человек, такова и музыка внутри него.
     Все мы разные. А значит и мелодии у всех свои, а если и случаются похожие, то звучат они на разный мотив. В другом диапазоне. В непохожем ритме. Одним словом – иначе.
Для того, чтобы услышать музыку души своего друга, знакомого, коллеги или случайного прохожего, достаточно просто прислушаться.  Внутри одних звучит бравый военный марш, другие таят в себе едва различимые отзвуки романса. Кто-то громкий и звонкий, как оркестр; иные - глухие и однообразные, словно африканские там-тамы. А бывает и совсем жутко. Это когда внутри человека поселилась ТИШИНА. То самое молчаливое отчаяние, за которым НИЧЕГО нет. Ни фуг, ни симфоний, ни прелюдий, ни ноктюрнов, ни даже простеньких банальных гамм. НИЧЕГО.
     Многое, конечно, зависит от материала струны. Если она полиэтиленовая, то всё время пытается подстроиться под кого-то. Чуть слышно и очень податливо. Медь – звонкая и громкая. Но она быстро темнеет, а потом и глухое звучание приобретает. Ярче и насыщеннее всего звучит серебро. Но такая струна очень редко попадается в человеке. Музыка, которую играется подобными людьми, оригинальна, неповторима. Льётся она кристальными переливами вне просторов и времени. Отдаётся в веках. Только они больно дорогие. В смысле, обладатели серебряной струны всегда платят очень большую цену за свою непосредственность. Да и полиэтилен с медью подчас пытаются сбить её с ритма. Завидуют.
Немаловажно так же то, как часто эта струна используется человеком. Конечно, если душа постоянно ведёт личность по жизни, то время от времени её придётся подстраивать. А вот если ей долго не пользоваться, то она запылится и провиснет. Вот тогда и наступает эта страшная ТИШИНА.
     Вот я говорю «провисает». А что это значит? Это значит, что натяжение струн ослабло. Чем сильнее это натяжение, тем призывнее и ярче звучит струна, но также всё вероятнее возможность того, что она вскоре лопнет. Когда это происходит, то душа не гибнет. Она успевает подружиться с эхом и улетает вдаль, будоража и подстраивая струны других людей. А вот медленное и постепенное расстраивание души, с неминуемым её провисанием, ведёт лишь к затиханию, блеклости, ТИШИНЕ. Такой душе уже никогда не взлететь в мелодичную высь. Как бы она себя не убеждала в обратном, она навеки пригвождена к земле.
     Вот так я стоял в самом центре городской площади. Думал обо всём этом. И отчаянно прислушивался. Странное дело, я вроде как осмысленно, хотя и совершенно машинально, брёл по своим суетным делам. Куда-то я должен был прийти. Там меня даже ждали. И вдруг я понял, что вот-вот должен услышать что-то невероятно важное. То, что ни в коем случае нельзя пропустить. Я тут же остановился и старательно прислушался. И НИЧЕГО не услышал. Я вовсе не оглох. Нет. Сперва моё ухо взрезали моторы медленно ползущего каравана машин. Потом на меня неожиданно упала весна. Боже мой! Уже конец марта! А я и не заметил. Негромко, но отчётливо, вели свои разговоры птицы. Недалеко журчал прощальный полонез талого снега. Ветер в то утро был весел и романтичен. Он принёс мне нежный заморский вальс (должно быть, подслушал у перелётных стай). Тогда я закрыл глаза и весь превратился во внимание. Вскоре голоса прохожих перестали меня отвлекать и вместо них появилась музыка их разнообразных струн. Практически никто не попадал ритмически друг в друга. Мне показалось, что я нахожусь в огромной музыкальной школе, а все вокруг – ученики. Только вынужденные ученики. Как будто им вручили различные инструменты, презентовали каждому свою маленькую партитуру, и заставили наигрывать один и тот же отрезок произведения до бесконечности. Жестоко дали понять, что другого не будет. Во всём этом сумбуре явственно ощущалась огромная усталость и разочарованность.
     Что-то ещё тревожило меня. Задержав дыхание, опасливо, словно крадущийся в ночи вор, я отключил всё происходящее вокруг. Погрузился в себя…и…нет. Этого не может быть. НИЧЕГО. Внутри себя я НИЧЕГО не услышал. Всё во мне дрогнуло и сжалось. Голова закружилась. Срочно захотелось найти точку опоры. Сесть.
     И вдруг, откуда-то издалека, размывая пелену молчания, послышалась прекрасная музыка. Она была настолько великолепна, что, казалось, сам март дирижирует оркестром, в котором собраны все существующие и даже некоторые неизвестные человечеству инструменты. Эта мелодия набирала обороты, росла, заполняла мир. Она сама становилась миром.
Выпрямившись в струнку и вытянув шею, точно жираф, принялся я оглядываться поверх голов, пытаясь определить источник звука. Это не составило ровным счётом никакого труда. То, что я увидел, поразило меня невероятным, фантастическим образом. Прямо мне навстречу, сквозь толпу, по зацелованному дождями тротуару шла девушка. И чем ближе она становилась, тем ярче и объёмнее играла мелодия. Вот мы уже поравнялись с ней. Наши глаза встретились. Всё! Накрыло…
     И тут я понял, почему эта музыка так захватила меня. Она так нравилась мне, потому что мы играли её вместе. Каждую нотку нашей весны мы пережили и пропустили через себя вдвоём. Эта музыка всегда жила во мне. Наверное, я всего лишь забыл её мотив.
     Я стоял ошеломлённо улыбаясь. Как приятно было осознавать, что иногда для того, чтобы душе запеть, нужен человек, который живёт с тобой в унисон. А ещё я всё никак не мог нарадоваться своему новому открытию: как же это на самом деле приятно – ЗВУЧАТЬ.