Грязная музыка

Сари Нга-Джой был легендой, символом музыки своего времени. Умёр он на пике популярности так, как должны умирать музыкальные легенды, но это уже другая история.
  Сари родился в Йоханнесбурге. Нельзя сказать, что его семья была совсем уж несостоятельной: отец работал, когда удавалось найти работу, мать сидела дома с тремя сыновьями. По его словам, детство у него было трудное, но семья всегда держалась вместе: отец не пил, дети пытались помогать родителям.
Когда Сари исполнилось двенадцать лет, отец раскошелился на старенький ноутбук и купил подключение к интернету. Младшие братья Сари – а он был старшим ребёнком в семье – сразу же захватили контроль над новой игрушкой, поэтому Нга-Джой предпочёл улицу компьютеру.
Семья Нгами жила в Хиллброу в высотке, построенной ещё в восьмидесятые годы прошлого века. Район был опасным в той мере, в какой могут быть опасными спальные районы для пролетариата и бедного среднего класса в любом крупном городе развивающейся страны планеты – уровень преступности был высоким, но зверств и бесконечных актов насилия – тех откровенных преувеличений, которые обыватель привык видеть в кино, - в нём уже давно не происходило. Но опасности всегда сами тянутся к подростку, почувствовавшему, что он становится взрослым. И хотя Сари отличался добрым нравом и склонностью к безделью, улица научила его смотреть на вещи иначе.
В общем, неизвестно как – он никогда не рассказывал об этом в своих многочисленных интервью, – но через два года он уже был своим человеком среди районной мелкой преступной швали: курил траву, перепродавал краденую электронику и шлялся на заработанные этим нехитрым промыслом деньги по клубам. Родителям не удавалось вразумить Сари, поэтому, сами того не осознавая, она переключили всё своё внимание на воспитание двух младших сыновей, пытаясь уберечь их от пути, который выбрал их старший брат.
Неизвестно, чем бы всё это закончилось для беспечного южноафриканского парнишки, если бы однажды по пьяному делу он со своим лучшим другом Бвене Джазом не решил угнать автомобиль, неудачно припаркованный у какого-то ночного клуба в Софиятауне. В багажнике машины друзья обнаружили трубу, бас-гитару и ещё один, не знакомый им тогда, музыкальный инструмент, который впоследствии оказался гобоем. От краденой машины им удалось избавиться с большим трудом – Сари любил рассказывать, сколько страху он натерпелся в те дни, когда вместе с Бвене они пытались продать угнанный автомобиль и заработать на этом какие-то деньги. По его словам, именно тогда он понял, что не хочет всю жизнь провести на улице. Кое-как им удалось-таки избавиться от машины и получить за неё неплохую сумму наличными. Часть своей доли Сари отдал родителям, а на оставшиеся деньги они с Бвене сняли комнатушку в Софиятауне и устроились на работу в магазин подержанной электроники.
Трубу, гитару и гобой друзья не продали вместе с машиной. Они купили усилитель для гитары и пару колонок, насмотрелись в сети видеоуроков игры на музыкальных инструментах, и через полгода Сари уже рьяно дудел на трубе и гобое, а Бвене постукивал по струнам гитары. Именно так всегда описывали ребята начало своей музыкальной карьеры.
Впрочем, главное событие, которое окончательно определило их дальнейшую судьбу, произошло 30 января 2014 года на крыше одной из высоток Центрального делового района Йоханнесбурга. Девушка Сари работала в банке, и парень решил устроить ей сюрприз: в обеденный перерыв они пробрались на крышу здания, и будущая легенда начал что есть сил дуть в трубу, которую принёс с собой в рюкзаке, пытаясь воспроизвести выученный накануне мотив из песни «New York, New York» Фрэнка Синатры.
Музыкант всегда любил рассказывать об этом случае во всех подробностях и красочных деталях. По его словам, жара в тот день стояла невыносимая. На небе не было ни облачка, и дул сильный сухой ветер, поднимая пыль и мусор с улиц на высоту многоэтажных домов. Деловой центр четырёхмиллионного Йоханнесбурга представлял собой в тот час настоящее пекло из камня, асфальта и бетона, и раскалённая крыша находилась в самом его центре. Вокруг было очень шумно: на дороге у здания образовалась тянучка, и водители сигналили друг другу, где-то выли сирены и дребезжал навес из нержавейки – все эти звуки сливались с гулом ветра в единую картину, нарисованную в пространстве колебаниями раскалённого воздуха.
Сари играл хорошо – он приближался к пассажу, который давался ему с особым трудом:

I want to wake up in the city
That never sleeps
And find I’m king of the hill
Top of the list
Head of the heap
King of the hill

И вот на последней ноте резкий порыв ветра ворвался прямо в раструб трубы, ударив в лицо музыканту сухим горячим воздухом. Сари не выдержал и закашлялся, так и не закончив мотив. Его девушка засмеялась и обняла его. Они стояли там, на крыше, обнявшись, она говорила, что ей очень понравилось, как он играет, а Сари в этот момент смотрел вокруг и думал, что этот знойный полдень в его родном Йоханнесбурге является полной противоположностью прохладному, дождливому осеннему вечеру в Нью-Йорке, о котором, как ему всегда казалось, поёт Синатра. И несмотря на то, что он играет ту же мелодию, что и Фрэнк, и напевает с ним одни и те же слова, видит и слышит он перед собой совсем другой мир, совсем другое пространство и время, которые сливаются с воздухом из его лёгких, с его старой латунной трубой и образуют уже совершенно новый, удивительный, ни на что не похожий сплав.
После этого случая Сари много думал о тех чувствах, которые родились и умерли в нём в те минуты на крыше. И пришёл к простому выводу: старая мелодия каждый раз рождается заново – в новом обличии – в зависимости от условий её исполнения. Музыкальное произведение постоянно мутирует: оно влияет на мир вокруг, но в то же время само изменяется до неузнаваемости под воздействием всего окружающего. И дело тут не в мастерстве или вычурной фантазии музыканта. Ведь Сари был самоучкой – высшие материи модального джаза, музыкального авангарда или минимализма были для него так же далеки, как теория суперструн. Дело было в том невидимом непредсказуемом и загадочном, что, как ему казалось, пронизывает всё вокруг, и что Сари называл не иначе как «жизнью этого момента» – «this moment’s life». Не вдаваясь в философские рассуждения – да и, наверное, будучи не способным к какой-либо глубокой критической оценке своих мировоззренческих суждений, – он говорил, что музыкант, его инструмент и его музыка должны стать единым целым с этой «жизнью», плыть в её ручье, сохраняя при этом свою индивидуальность.
То, что произошло дальше, стало уже историей. Сари и Бвене начали играть на улицах, в переходах, на станциях общественного транспорта в самые многолюдные часы. Они не пытались слиться с окружающим шумом – концепция эмбиент-звучания была им чужда. Они играли музыкальные произведения – популярные и малоизвестные, требующие особого мастерства и совершенно примитивные – но делали это так, как будто любой элемент окружающего их пространства, издающий звук, был музыкальным инструментом в их импровизированном ансамбле. Поначалу у них не был никакой ритм секции – ведущими обычно были труба или гобой Сари, хотя изредка – и бас Бвене; каждый раз они договаривались о том, кто будет вести. Природа их мастерства – уникальная манера исполнения, давшая начало множеству музыкальных феноменов последних лет, - заключалась в том, что ведущий играли свою партию, внимательно вслушиваясь во всё невероятное множество наполняющих пространство звуков большого города. Создавалось впечатление, что музыканта совершенно не интересовало звучание его собственного инструмента – всё его внимание было направлено на восприятие того звукового ландшафта, который раскрывала перед ним реальность – повседневная жизнь мегаполиса. Такой принцип исполнения требовал от музыкантов абсолютной уверенности в своём мастерстве и безупречного владения своими инструментами – знания тех звуков, которые они способны издавать. Таким образом, ведущим «инструментом», если так можно выразиться, становилась сама окружающая исполнителей реальность, каждый раз новая, непредсказуемая и живая.
Друзья принимали в свой ансамбль любого музыканта. Единственным условием было безусловное, не поддающееся сомнению мастерство владение новичком своим музыкальным инструментом. Свидетели рассвета движения «Фёйэл мёзик» в Йоханнесбурге (именно так его почему-то стало принято называть – «грязной музыкой» на африкаанс) рассказывали, что в выступлениях Сари и Бвене иногда участвовало до пятидесяти музыкантов, которые могли приходить и уходить в любой момент, вливая новые ручьи в единую реку импровизации коллектива.
Сари Нга-Джой погиб в июле 2022 года. Он любил говорить: «Мир играет музыку, а музыка играет мир». Многие, по разным причинам, считали его профаном и позером, не способным к серьёзному искусству. Но те, кто знал его близко, говорили, что у него была хватка, отличный вкус и большое сердце – он видел природу вещей чисто и глубоко и верил в судьбу, поскольку не мог найти другого объяснения тому, что он стал музыкантом.