1969г. Пресса об этом молчала

Несколько раз  я бывал в Феодосии, и каждый раз заходил в «Дом – Музей Айвазовского». А всё потому, что мой одноклассник, Ашот Парсаданян, когда- то увлёк меня живописью. Он ещё в десятом классе поступил в Московский Художественный Университет им. Крупской, и учился там заочно, увлекая меня «на эскизы» по городу, и ещё мы ходили за город, на природу, «писать пейзажи».

Это живое общение давало мне массу информации о художниках, их творчестве, истории искусства. И ещё я получил знания и навыки в рисовании. Я всегда с благодарностью вспоминаю своего друга детства.

В музее меня восхитила картина «Среди волн», которая сразу бросалась в глаза при входе. Это очень большое полотно с видом сверху на пенящиеся волны. Одни волны и больше ничего…

Другая  в большом зале, на дальней стене, длинная, от одного угла до второго, и  на ней было изображено море. В левом углу город, берег, солнечный день и лёгкий бриз, но чем дальше в море, тем темнее небо и неспокойней море, а в правом углу шторм терзающий корабль.
И совсем небольшая картина «Хождение по водам». Иисус, идущий по воде. Тёмное полотно и излучающая свет фигура. Это не передаваемо. Это надо видеть.
Удивили портреты родственников. Я не знал, что Айвазовский писал портреты.

Впервые я попал в Феодосию, когда меня с некоторыми сотрудниками нашего отдела отправили в командировку на испытание нашего изделия.
Весь год моя работа в НИИ состояла в том, что мне поручали собирать какие-то радиотехнические схемы, которые я тщательно исследовал при разных режимах работы, записывая исходные и выходные данные, корректируя эти схемы, стараясь добиться от них желаемого результата. Что это были за схемы, то есть для чего они были предназначены, мне не говорилось, а я и предположить не мог.

И только однажды я получил для разработки схему блока питания.  Уж здесь я работал не вслепую, и многое применил из своих знаний, что было с удовлетворением принято и моими руководителями.
Я не имел представления, что за изделие мы готовим, но однажды узнал, что в апреле месяце весь комплекс отправился в Феодосию, для испытаний в вертолётном варианте.

Прошло лето, началась осень. И вдруг мне говорят, что весь наш отдел готовится выехать в командировку в Феодосию, чтобы сменить тех, кто работает там с весны.
И нас расписали, кто  и где будет работать. Меня, техника,  назначили инженером – испытателем на вертолёт. Я возгордился потому, что это предполагало и инженерную зарплату. Но выяснилось, что требовалось в обязательном порядке  выполнение тренировочного парашютного прыжка.

Прыгать от нашего отдела должны были пять человек. Но когда назначили прыжки, поехали только трое. Меня и Валентина Морова не отпустили, мы делали срочную работу и наши прыжки отложили.

И слава БОГУ, что не отпустили. Прыжки случились неудачными.
В тот день был сильный ветер, но видимо не такой, чтобы не разрешить прыгать, однако, и этого ветра оказалось много.

Прыгали из АН-2 с семисот метров на ровное поле. Но от страха замешкались, да ещё и ветер, поэтому Аносов Юра попал на пахоту ещё не боронённую, глубокую. И из-за неровности вывихнул лодыжку. Валентин С приземлился на дорогу, и это было удачно, но он не успел стропами погасить парашют, порыв ветра рванул его и Валентин упал спиной на асфальт, ударившись головой  он потерял сознание, получил сотрясение мозга. А Виктора Злобина занесло в речку, и он едва не утонул.
После этого всем объявили, что прыжки отменяются. Так я и не прыгнул.

А в конце сентября мы уехали в командировку.
Феодосия встретила нас солнцем и теплом. Море было уже холодным, но кое-кто решался искупаться.
 
Мы работали на военном аэродроме, где проходили тренировки, как мы потом узнали, наших космонавтов.
В фойе гостиницы, где мы жили, стоял телевизор для общественного просмотра, тогда ещё не было такой роскоши, как телевизор в номере, и однажды вечером я увидел за просмотром ТВ Марину Попович, она была в обычном домашнем халате и выглядела обычной женщиной с несколько излишней полнотой. Но днём я увидел её в офицерском мундире с полковничьими погонами. Пройдя мимо меня, она улыбнулась мне, как старому знакомому, вероятно, я слишком пристально разглядывал её.

А  однажды вечером  в коридоре встретил лётчика. Широкоплечий, коренастый, он шёл медленно, покачиваясь и придерживаясь за стену, чтобы не упасть.  Он поманил меня пальцем и обдал перегаром, когда спросил: «А где здесь туалет?», - тогда и туалеты в гостинице были общими на весь коридор. Позже мне сказали, что это знаменитый летчик испытатель Мосолов. Так я познакомился со знаменитостями.

Мы тоже с собой привезли десять литров спирта. Это выписал начальник отдела на промывку схем. Он оставил пять литров у себя и пять принёс на хранение  в нашу комнату, сказав: «Знаю, что вы малопьющие», чем выдал нам «индульгенцию» на некоторое употребление оного продукта. И мы иногда этим пользовались во второй половине командировки, когда погода испортилась, пошли дожди  и похолодало. Вот мы и грелись перед ужином после промерзания на лётном поле.

Эта идиллия командировочной жизни однажды была нарушена событием одного дня, которое запечатлелось в моей памяти, как картинка из Голливудского фильма ужасов.
Хотя день начинался вполне обычно. Только нас разбудили на час раньше и, не дали позавтракать, а посадили в автобус и повезли на аэродром. Лётчики в тот день дали нам три часа полётного времени. И надо было успеть провести все тесты.

Мы работали с восьми до одиннадцати. Мой блок работал штатно, и я отпросился уйти до окончания перерыва. Хотелось нормально пообедать в столовой гостиницы. Идти пешком было минут сорок. Погода стояла сухая, тихая и солнечная с небольшими облачками. Я шёл по дороге, получая удовольствие от одиночества и окружающего пейзажа. На середине пути меня подобрал автобус для лётного состава.

В двенадцать я пообедал, полежал пол часа в номере, и в час дня собрался идти на аэродром.
Когда я вышел, солнца уже не было, и я порадовался, что идти будет не жарко. Дул лёгкий ветерок.

Через десять минут ветер усилился, небо потемнело и заморосил дождь. Я вытащил из кармана лёгкий болоньевый плащ и надел его. Дальше я шёл, удивляясь, как резко менялась погода.
Минут через пять ветер усилился настолько, что начал сдувать с дороги мелкие камешки, дождь усилился. Мне стоило повернуть назад, но я прошёл уже почти половину пути и надеялся одолеть остальной путь.

Ещё через пять минут ветер стал дуть с такой силой, что я с трудом преодолевал его. Мелкие камешки стали бить по ногам, и я повернул назад.  Однако сила ветра была такой, что мне надо было наклоняться назад, чтобы удержаться, иначе меня толкало в спину и несло по дороге. Я остановился, не зная, что делать.

Вдруг показался грузовик ГАЗ-66, я замахал руками, но он пронёсся мимо.
Я был в отчаянии! Не было сил идти против ветра, а по ветру идти не получалось.
В борьбе со стихией прошло ещё несколько минут. Я был готов лечь на землю, когда увидел приближающийся командирский УАЗик.
Если грузовик не остановился, то, я был уверен, этот не остановится тем более.

Вдруг УАЗ затормозил и открылась дверь.
- Я весь мокрый, - закричал я.
- Садись, - услышал я голос офицера. Он и довёз меня до гостиницы.

В номере я разделся и обмылся в душе. Усталость была, как после тяжёлой работы. Я налил себе грамм пятьдесят спирта, разбавил водой из графина и выпил. Столовая открывалась в пять. Для закуски нашёл банку «Кильки» и съел без хлеба.
За окном, как на экране телевизора разворачивалась гроза. Чёрные тучи полыхали молниями, шёл град и проливной дождь. Я никогда не видел такого чёрного неба днём и столько почти непрерывающихся молний. Ветер свистел за окном.  Я прилёг на кровать и заснул.

Проснулся я около пяти часов вечера. Гроза ещё полыхала, но молнии блистали уже в отдалении. Хотелось есть. Я спустился в столовую, поужинал, купил три банки килек, половинку булки хлеба и печенье. И хорошо, что я это купил. Ребят привезли поздно. Столовая была уже закрыта. Они тоже выпили и закусили килькой.

Через два дня были выходные, и мы поехали в Симферополь. По пути видели разрушения причинённые ураганом. Не было ни одной целой телевизионной антенны. Постройки были целые, но шиферные крыши на многих домах были повреждены. Лежали поломанные ветки и рухнувшие деревья.
Позже мы узнали, что на побережье Чёрного моря, недалеко от Анапы, смерч нагнал такую волну, что смыл рыбацкий посёлок, погибли десятки человек.
Но пресса об этом молчала. В советское время нельзя было травмировать психику людей. Может это и правильно.