Марш Мендельсона

 Николай  Викторович  Елизаров  -  человек  необычный.  Живет  он  в  небольшой  деревне  в  полутора  часах  езды  от  Ленинграда  на  электричке,  в  доме,  построенном  им  самим  около  двадцати  лет  назад.  Живет  один.  Прошло  около  десяти  лет,  как  жена  с  малолетним  сыном  ушла  от  него.  Вскоре  после  этого  он  бросил  работу  в  совхозе,  чтобы  не  платить  алиментов.  В  свое  время  Елизаров  закончил  два  техникума  и  имел  две  специальности,  зоотехника  и  механика  по  ткацкому  оборудованию.  Теперь  он  учится  заочно  в  университете  марксизма-ленинизма.
Где  бы  ни  был  Николай  Викторович  и  откуда  бы  ни  возвращался,  он  обязательно  нес  что-нибудь  в  руках.  То  принесет  доску,  подобранную  на  городской  свалке,  то  брус  или  старую  ручку  от  лопаты.  В  другой  раз  четыре  километра  от  станции  волок  на  себе  два  горбыля,  длиной  по  шесть  метров,  отдыхая  через  каждые  пятьдесят  шагов.  Все  это  он  аккуратно  прислонял  к  стенам  дома  в  течение  нескольких  лет. 
Дом  Николая  Викторовича  и  раньше  напоминал  небольшой  крематорий  из-за  того,  что  массивная  печная  труба,  метр  на  полтора  в  сечении,  возвышалась  над  коньком  крыши  приблизительно  на  два  с  половиной – три  метра. Хозяин  временами  бросал  в  печь  кусок  старой  покрышки  и  труба  изрыгала  высоко  в  небо  черные  клубы  дыма.  Ни  свет  солнца,  ни  вообще  дневной  свет,  не  проникали  через  окна,  так  как  они  были,  как  и  стены,  тоже  заставлены  несколькими  слоями  грязных  досок,  горбылей,  жердей  и  жердочек.  Сосед  Елизарова,  дачник,  рассказывал,  как  однажды  Николай  Викторович  припер  откуда-то  почти  метровый  кусок  рельса,  чтобы  использовать,  как  наковальню.
Дверь  в  дом  так  же  была  заставлена  досками  и  жердями,  однако  здесь  было  больше  полусгнивших  досок  от  старого  забора,  покрашенных  зеленой  краской.  Они  образовали  щель,  которая  сужалась  кверху,  а  чуть  выше  косяка,  сходила  на  нет.  Чтобы  добраться  к  двери,  Елизаров  проходил  через  щель  боком,  а  когда  надо  было  пронести  что-нибудь  массивное  или  громоздкое,  он  проталкивал  его  по-низу,  влезал  сам,  там  щель  немного  шире,  затем  сдвигал  ношу  в  сторону  и  только  тогда  вставал  на  ноги  и  открывал  дверь  наполовину,  так  как  не  пускали  доски,  но  этого  ему  хватало,  чтобы  войти  в  дом. К  этим  особенностям  своего  жилища  Николай  Викторович  привык  и  относился  к  ним  спокойно.
От  всего  перечисленного  дом  Елизарова  принял  живописный  и  диковинный  вид.  Первое  впечатление,  возникавшее  у  человека,  впервые  видевшего  это  жилище,  было  связано  с  капищем,  где  собирались  почитатели  первобытных  божеств  или  потусторонних  сил,  которым  приносили  кровавые  жертвы.  Жители  деревни  потешались  вначале  и  упражнялись  в  остроумии,  потом,  как  это  часто  бывает,  привыкли  и  потеряли  интерес. 
После  того,  как  от  него  ушла  жена,  он  решил,  что  корова  ему  никчему  и  ликвидировал  ее.  Теперь  он  разводил  свиней.  Из  десятка  поросят,  откормленных  к  осени,  на  зиму  для  себя  оставлял  двух-трех,  а  остальных  пускал  на  продажу.  Новорожденных  поросят  Елизаров  держал  дома  и  четырежды  в  день  впускал  к  ним  свинью,  чтобы  она  покормила  их.  За  несколько  лет  в  доме  накопился  полуметровый  слой  спрессованного  навоза  и,  чтобы  с  порога  войти  в  дом,  он  вырезал  в  этом  слое  две  ступеньки.  Казалось,  что  у  стола  и  кровати  нет  ножек.
Известно,  сколько  жрут  свиньи!  Возить  столько  комбикорма  и  других  деликатесов  для  свиноматки  на  тележке  и  в  рюкзаке  -  немыслимо!  И  Елизаров  купил  «Запорожец».  Все  бы  хорошо,  да  только  красный  цвет  машины  не  нравился  ему.  Как  человек  решительный,  он  нашел  в  сарае  большую  банку  темно-синей  масляной  краски,  тут  же  отыскал  в  старом  ведре  засохшую  кисть  из  грубой  щетины  и  к  вечеру  дело  было  сделано.  Теперь  у  Николая  Викторовича  была  красивая  темно-синяя  машина.  У  одного,  на  всю  деревню!
После  этого  он  снял  заднее  сиденье,  снял  переднее,  что  рядом  с  водителем  и  перевозил  в  салоне  шесть  алюминиевых  бидонов  с  обратом,  который  ему  отпускал  бесплатно  знакомый  на  молокозаводе,  мешками  привозил  комбикорм,  тоже  бесплатно,  однако  раз  или  два  в  году  Елизаров  отвозил  какому-то  начальнику  пару-тройку  окороков.
Николай  Викторович  любил  музыку.  Вечерами,  перед  сном,  он  начинал  крутить  ручку  старой  «Спидолы»  и  ловил  концерты  со  всего  света.  Больше  всего  он  балдел  от  похоронных  маршей ,  в  исполнении  духовых  оркестров.  В  его  собрании  пластинок  и  магнитофонных  кассет  было  более  сорока  таких  маршей.  Услышав  однажды  «Немецкий  Реквием»  Брамса,  Елизаров  бросился  на  поиски  пластинки,  чтобы  слушать  ее  в  любое  время,  когда  захочет.  Однако,  не  нашел.  И  стал  уже  забывать  об  этом. 
Случайно,  на  барахолке,  среди  аккуратно  выстиранных  портянок  и  ржавых  отверток  с  шурупами,  он  высмотрел  пыльную  пластинку,  а  на  ее  цветной  этикетке  скорее  уловил,  чем  прочитал  начальные  буквы  фамилии  Брамса  и  краем  глаза  ухватил  название  латинским  шрифтом. Даже  не  зная  немецкого,  Елизаров  понял ,  что  это  то,  что  он  так  долго  искал.  Продавщица,  цыганка,  уже  давно  заприметила  его  среди  зевак  и  вмиг  сообразила,  что  мужик  этот,  пропахший   обратом  и  свиньями  -  ее  клиент  и  решила  использовать  ситуацию  на  всю  катушку.  Как  только  Елизаров  протянул  руку  к  пластинке,  цыганка  выхватила  ее  из-под  носа  любителя  антиквариата  и  спрятала  под  широчайшим  сарафаном. 
        - Ты  что,  не  продаешь  пластинку?  -  Спросил  Елизаров 
        - Для  тебя  -  нет!  -  Отрезала  та.               
        - Хорошо,  а  сколько  она  стоит  для  других?
        - Двадцать  пять  рублей.
        - Ого! Это  что  за  пластинка  такая?  Обычно  новенькие  пластинки  в  магазинах  стоят  семьдесят  копеек.
        - Там  и  покупай .  Отойди,  ты  мешаешь  торговле.
В  то  время  один  доллар  стоил  шестьдесят  три  копейки.
         - Покажи  хотя  бы,  что  это  за  пластинка  такая?  -  Стал  просить  Елизаров.  Цыганка  уперлась  и  решила  довести  его  до  психушки.  Он  вынул  двадцать  пять  рублей  и  протянул  цыганке.
        -  Я  сказала,  что  такая  стоимость  для  остальных,  а  для  тебя,  мужик,  сорок  рублей.
        - Можешь  засунуть  свою  пластинку  себе  в  жопу  -  Посоветовал  Елизаров  цыганке,  повернулся  и  стал  удаляться.  Затем,  обойдя  второй  ряд  стоявших  продавцов,  он  незаметно  вернулся  и  стал  наблюдать  за  цыганкой.  А  та  вынула  пластинку  из-под  сарафана,  положила  обратно  на  место  и  стала  зыркать  по  рядам,  явно  жалея,  что  пренебрегла  двадцатью  пятью  рублями. 
Через  одно  место  от  цыганки  стоял  забулдыга-мужичок  и  продавал  старый  электромотор  и  две  обильно  обсиженные  мухами  книжки  со  стертым  золотым  тиснением.  Елизаров  присел  на  корточки  перед  книжками  и  стал  листать,  временами  поглядывая  на  цыганку.  Та  заметила  Елизарова  раньше,  поздравила  себя  с  успехом  и  приготовилась  ко  второму  этапу  битвы,  однако,  не  подавая  виду,  бесстрастно  лузгала  семечки.  Этот  нешуточный  поединок  мог  продолжаться  еще  долго,  и  так  прошло  около  часа.  Из  опасения,  что  кто-то  может  перехватить  у  него  пластинку,  Елизаров  решил  ускорить  переговоры  с  цыганкой,  к  тому  же  поросята  дома  голодные,  пора  свинью  запускать.  Но  вот  Николай  Викторович  встал  и  снова  подошел  к  цыганке.  Та  мигом  спрятала  пластинку  под  сарафан.
        - Ну,  так  как,  продашь  пластинку?  -  Равнодушным  голосом  спросил  Елизаров.                -       - Сорок  рублей!  -  Будто  плюнула  ведьма.
         - Дай  хоть  прочитать,  что  там  написано  на  этикетке!               
         - Ой!  Ой!  Ой!  Какой  грамотный!  Дома  будешь  читать! 
         - Ладно,  давай  пластинку,  падальщица.
Цыганка  безмолвно  протянула  открытую  ладонь  и  впилась  Елизарову  глаза  в  глаза.  Затем  взяла  деньги  и  пересчитала.
         - Возьми  свою  пластинку,  касатик,  возьми  мой  хороший-золотой- ненаглядный. Раскрасавец  ты  мой  единственный,  дай  бог  тебе  здоровья!  А  как  жена  тебя  любит,  яхонтовый  ты  мой!..  Она  ждет  тебя,  обед  уже  приготовила.  -  Нежнейшим  голосом  проворковала  цыганка  и  протянула  ему  пластинку. Старая  растрескавшаяся  пластинка…  Кто-то,  скорее  всего,  привез  из-за  границы  Бог  весть  когда.  Иголка  перескакивала  с  бороздки  на  бороздку,  издавая  невыносимое  шипение.  Но  ведь  сорок  рублей  уплатил  и  Елизарову  пришлось  полюбить  ее  и  относиться,  как  к  реликвии.  Пластинку  с  «Немецким  Реквиемом»  он  теперь  называл  Ведьминой  пластинкой,  но  слушать  любил.
Выше  всего,  что  у  него  было  и  что  доводилось  ему  слышать,  он  ставил  «Марш  Мендельсона».  Как-то  сосед-дачник  Елизарова,  должно  быть,  грамотный  и  интеллигентный  человек,  спросил  у  него:  «А  что,  Николай  Викторович,  разве  «Марш  Мендельсона»  не  свадебный»?
        - Нет,  это  похоронный  марш,  иначе  я  не  стал  бы  покупать  пластинку. -  Безапелляционно  отпарировал  тот.  -  Я  хочу  научиться  играть  его  на  каком-нибудь  инструменте.      
На  той  же  барахолке,  где  Елизаров  купил  пластинку,  он  видел  как-то  аккордеон  с  рваными  ремнями  и  обмызганными  мехами.  Зато  инструмент  был  черного  цвета,  и  под  рваными  ремнями  он  сверкал  и  переливался  латинской  надписью  «Горелли».
Прошло  с  той  поры  два  месяца,  однако  Николай  Викторович,  будучи  в  городе,  завернул  на  барахолку.  Аккордеон  стоял  на  том  же  месте  и  даже  повернут  был,  как  в  прошлый  раз. И  так  же  стояла  утятница  и  потрескавшийся  фаянсовый  чайник  для  заварки.  На  том  же  ящике  из-под  картошки  сидела  чистенькая  и  аккуратная  старушка.  После  ожесточенного  торга,  когда  старушка  оказалась  сродни  средневековой  неприступной  крепости,  Николай  Викторович  купил  инструмент,  поставил  на  пол  своей  машины  и  рванул  домой.  Аккордеон  подпрыгивал,  бился  о  стенки,  меха  раздвигались  и  сдвигались,  выдавливая  то  писклявые,  то  басовитые  звуки.  В  следующую  поездку  в  город  он  купил  самоучитель  игры  на  аккордеоне.               
Отныне  вечерами  он  проводил  акустические  эксперименты  с  барабанными  перепонками  соседей.  Увещевания  и  уговоры  не  помогали.  Однажды,  в  наступившей  темноте,  когда  концерт  гремел  в  самом  разгаре,  впрыгнули  к  нему  во  двор  четверо  молодых  оболтусов,  с  упоением  отутюжили  морду  Елизарову,  а  инструмент  закинули  на  крышу  уборной. Страдал  Николай  Викторович  ровно  трое  суток.  После  чего  снова  грянули  торжественные  звуки  его  аккордеона.
Как-то,  вернувшись  из  города,  Николай  Викторович  обратил  внимание,  что  щель  перед  входной  дверью  настолько  сузилась,  что  свинья  еле-еле  продирается  к  поросятам.  Она  даже  уронила  несколько  досок  и  горбылей  и  они  лежали  теперь  на  земле.  Николай  Викторович  поднял  их  и  снова  приставил  к  стене,  на  этот  раз  на  ширину  двери.  С  этого  времени  две  параллельные  стены  из  вертикально  поставленных  досок,  кольев  и  горбылей,  стали  расти  по  обе  стороны  дорожки  в  сторону  калитки.  Получалось  некое  подобие  тоннеля  и  постепенно  приставлять  доставленный  хлам  к  торцу  стало  привычной  повседневностью прижимистого  хозяина.         
  В  деревне  этой,  как  и  во  всей  большой  стране,  жители  с  утра  до  вечера  работали  на  колхозных  полях,  получая  за  это  не  больше  трудодня.  Раз  в  год,  после  жатвы  и  уборки  урожая  на  трудодни  распределяли  то,  что  производилось  в  колхозе.  Капусту,  репу,  овес.  Но  не  больше  килограмма  на  трудодень.  Поэтому  на  колхозных  полях  никто  не  хотел  работать.  Страна,  почитавшая  Клару  Цеткин  и  Долорес  Ибаррури,  женщинам  -  работницам  колхозов  начисляла  не  больше  70  соток,  а  мужикам-трактористам  и  шоферам  -  по  трудодню,  то-есть,  по  100  соток.  Люди  без  оглядки  бежали  из  колхозов  под  любыми  предлогами.  Тогда  вместо  колхозов  появились  совхозы.  Отличие  было  в  том,  что  здесь  вместо  трудодней  платили  деньгами.  Люди  все  равно  бежали.  Оставались  такие,  как  Елизаров, да  коммунисты, но  они  не  хотели  работать,  предпочитая  заочно  учиться  в  университетах  Марксизма –Ленинизма.
По-спартански  суровый  человек  Николай  Викторович,  не  задавался  вопросом,  что  думают  о  нем  люди,  симпатизируют  ему  или  не  очень,  его  не  интересовало,  чем  живут  вокруг  него  такие  же,  как  и  он,  люди,  о  чем  они  думают  и  как  они  это  делают.  В  деревне,  как  и  во  всей  огромной стране,  рождались  и  умирали  такие  же,  как  он,  но  ему  было  ни  жарко,  ни  холодно.      
               
                х  х  х

Соседка  Елизарова,  пожилая  женщина,  собралась  с  шестилетним  внуком  в  лес,  за  грибами  и  попросила  его  свозить  их  на  машине.  Договорились  ехать  на  следующее  утро.  Как  и  условились,  он  заехал  за  ними  перед  самым  восходом  солнца.  Соседка  с  внуком  уже  вышла  за  калитку  и  ждала.  Елизаров  лихо  остановил  машину,  открыл  дверцы  и  широким  жестом  пригласил  садиться.  С  корзинами,  авоськами  с  обедом  и  питьем,  она  подошла  к  машине  и  спрашивает:  «А  куда  садиться»? 
         -  Садись  на  пол.  -  Распорядился  Елизаров.
         -  Но  там  навоз,  грязно!  -  Возмутилась  соседка.
         -  Ой,  ой,  ой!  Какие  мы  брезгливые!  Садитесь,  а  то  я  уеду!
   У  деревенских  дорог,  как  и  у  лесных,  нет  асфальтового  покрытия,  однако  Николай  Викторович,  чтобы  показать  соседке  могущество  техники,  врубил  максимальную  скорость  и  машина,  будто  дикий  мустанг,  рванула  вперед  по  колеям  и  ухабам.  Старая  женщина  с  внуком  прыгали  в  салоне  и  стучались  о  стенки,  об  пол  и  верх,  их  подбрасывало,  будто  горошины  в  консервной  банке.  Они  кувыркались  и  не  могли  ухватиться  за  что-нибудь. Старая  женщина  не  переставала  кричать  о  помощи  и  сначала  только  просила  Николая  Викторовича,  чтобы  он  ехал  помедленнее.  Затем  взмолилась,  чтобы  он  остановил  машину  и  дал  им  выйти.  Воспротивился  бабушке  мальчишка.  Он  был  в  восторге  от  такой  поездки,  веселился  и  хохотал,  подпрыгивая  вверх,  вниз,  смеялся  над  бабушкой  и,  будто  Ванька-Встанька,  постоянно  умудрялся  оказаться  на  ногах.      
      -  Ну,  остановись,  пожалуйста,  мы  выйдем.  -  Продолжала  плакать  измученная  женщина.
      - Когда  еще  ты  ездила  за  грибами  с  таким  комфортом?  -  Будто  издеваясь,  отвечал  Николай  Викторович  и  только  успевал  отворачивать  машину  перед  очередным  деревом  или  валуном. Вечером,  когда  они  вернулись,  соседка  показывала  подругам  синяки,  шишки  и  клялась,  что  в  жизни  больше  не  сядет  в  машину  этого  человека.  Елизаров  был  молчалив,  непрошибаем  и  доволен  собой.
В  деревню,  где  жил  Николай  Викторович,  раз  или  два  в  неделю,  привозили  разные  товары.  Привозили  соль,  сахар,  неработающие  батарейки  и  пурген.  На  машине,  привозившей  продукты,  приезжала  иногда  женщина  и  продавала  аптечные  товары,  бинты  там,  таблетки  от  глистов  и  поноса,  тройной  одеколон.  Временами  ее  товары  привозил  водитель  и  продавал  вместе  со  своими  утюгами  и  яйцами.      
На  этот  раз  привезли  финские  яйца  в  больших  картонных  коробках.  Чем  финские  яйца  лучше  наших,  никто  толком  объяснить  не  мог.  За  ними  моментально  выстроилась  очередь.  Брали  по  несколько  упаковок.  Когда  подошла  соседка,  Елизаров  был  где-то  десятым  и  поставил  ее  перед  собой.  Подошла  еще  одна  соседка  и  попросила,  чтобы  он  купил  ей  упаковку.  Николай  Викторович  что-то  буркнул,  соседка  поняла,  что  он  согласился  и  пристроилась  поодаль  на  бревнах. 
Подошла  очередь.  Соседка,  что  стояла  перед  Елизаровым,  купила  одну  упаковку  и  отошла  в  сторону.  Купил  всю  коробку  Николай  Викторович  и  направился  к  машине.  Подходит  к  нему  та,  что  сидела  на  бревнах  и  протягивает  деньги  за  одну  упаковку,  а  он  даже  не  смотрит  на  нее.  Когда  она  напомнила  ему,  что  он  обещал  ей,  Елизаров  Рявкнул:  «Нет»!  -  Сел  в  машину  и  уехал.
Отныне  Елизаров  готовил  себе  яичницу  утром,  днем  и  вечером  и  половину  коробки  успел  съесть.  Однако  через  несколько  дней  уже  не  мог  смотреть  даже  в  сторону  коробки  с  яйцами.  Прошло  полтора  или  два  месяца.  Николай  Викторович  решил  приготовить себе  яичницу  и  обнаружил,  что  яйца  протухли.
Яйца  в  коробке  он  вывез  за  деревню  и  выбросил  на  обочине  дороги.  От  невыносимого  запаха  люди  обходили  это  место  далеко  стороной,  а  когда  ветер  дул  в  сторону  деревни,  все  ее  жители  материли  любителя  и  знатока  музыки.  Тут  снова  вышли  на  сцену  спасители-оболтусы.  Они  предупредили  Елизарова,  что  он  или  зарывает  коробку  с  яйцами  глубоко  в  землю,  или  они  будут  бить  ему  морду  каждый  день.  Любитель  музыки  Мендельсона  выбрал  первое.