Владимир Зазубрин юбилей... расстрела

В нынешнем году исполняется 75 лет со дня расстрела замечательного сибирского советского писателя Владимира ЗАЗУБРИНА ( Владимира Яковлевича ЗУБЦОВА), писателя редкостной одаренности и самобытности. Увы, эти незаурядные знаки судьбы не отвели от него карающего меча пролетарской диктатуры... А на днях, то есть в последних числах мая, сравнялось 107 лет со дня его рождения...

Непокорство и принципиальное неприятие мещанского благолепия Володя впитал буквально с молоком матери. Зубцова-отца за активное участие в революционных событиях 1905 года, которые были ничем иным, как крестьянской революцией, сослали из Тамбовской губернии в Сызрань на Волге. "В борьбе обретёшь ты право своё!" -- этот лозунг партии социалистов-революционеров отец будущего писателя пронёс через всю свою жизнь. И на генном уровне его воспринял сын Володя...

В апреле 1915 года Владимира в первый раз арестовали. Императорская охранка зорко рассмотрела в молодом литераторе и мощный революционный запал, и недюжинный ум, который делал этот бунтарский настрой десятикратно опаснее...

А весной 1917-го он попадает под арест вторично. Причём уже по приказу вчерашних единомышленников: "трудовика" Керенского и левого кадета Некрасова. За революционную агитацию в рабочей среде! Как будто не такую же вёл несколькими месяцами раньше сам Александр Фёдорович, имевший в революционных кругах прозвище "мистер Динамит"!

Тем не менее, вторичное пребывание в застенке ничего не меняет в мировоззрении молодого интеллектуала. Октябрьский переворот он воспринял по  формуле футуриста Маяковского: "Моя революция!" С ноября 1917 по февраль 1918-го Владимир верой и правдой служит секретарём комиссара Государственного банка республики. Кстати, здесь следует сделать вынужденную оговорку. В знаменитой кинотрилогии о Максиме комиссаром в сие закосневшее в монархических настроениях учреждение направляют вчерашнего рабочего парня Максима. В реальной жизни всё выглядело несколько иначе -- полпредом свежеиспечённой советской власти в Госбанк назначают сына действительного статского советника, профессионального революционера Вячеслава МЕНЖИНСКОГО. И тот железной рукой наводит в этом "заповеднике монархизма" относительный порядок... А Владимир Зубцов по мере сил ему в этом помогает...

Судьбы революционных выдвиженцев неисповедимы... За этим взлётом следует отъезд в Сызрань, где вчерашний "красный сановник" живёт на общих основаниях. Публикуется в казанской газете "Знамя революции", садится за написание романа о революционном подполье...

Однако после прокатившихся по Сибири и Поволжью мятежа чехословацкого корпуса, а затем и поднятых в его поддержку антибольшевистских восстаний так называемая "первая советская власть" в Западной и Приенисейской Сибири пала. Владимира Яковлевича как бывшего юнкера объявляют мобилизованным и направляют для завершения подготовки к действиям в "новых условиях" в военное училище. Зовётся оно Оренбургским, но вскоре эвакуируется в Иркутск. Здесь Зубцова обучают уже не стратегии по Клаузевицу, а конкретным приёмам подавления крестьянских восстаний, которые заполыхали по всей  Сибири в конце 1918-го. То есть спустя считанные недели после колчаковского переворота в Омске 18 ноября 1918 года.

По распределению после обучения подпоручик Зубцов прибывает вначале в Красноярск, откуда его командируют на Тасеевский фронт. Проще говоря, на подавление крестьянского восстания против колчаковщины, возглавленного прославленным партизанским командармом Василием Григорьевичем ЯКОВЕНКО, будущим любимцем Ленина и народным комиссаром земледелия СССР. В один прекрасный день учебная полурота, которой командовал будущий писатель, прорвалась через колчаковское оцепление и ушла к тасеевским партизанам, прихватив станковый пулемёт и немалое количество боеприпасов к стрелковому оружию.   

 Талантливого пропагандиста определяют на работу в агитационный отдел Северо-Канского фронта ( так официально именовалась Тасеевская партизанская республика). Владимир Зубцов мог воочию убедиться в тесном единении рабочего и крестьянского крыла антиколчаковской борьбы. Шрифты и бумагу для выпуска партизанской газеты с риском для жизни добывали в городах рабочие-подпольщики, а вдохновляла она на бой полуграмотных, но житейски мудрых сибирских крестьян, которые нутром прочувствовали: не может быть ни примирения, ни тем более полной солидарности с режимом "сухопутного адмирала"! И взялись за оружие, чтобы продолжить великую эстафету тираноборчества, незримо переданную им великими мексиканскими крестьянскими вождями Эмилиано Сапатой и Панчо Вильей... Пусть они ничего не знали о своих блистательных предшественниках! Но от этого моральная ценность их подвига ничуть не убывает...

Будущий писатель вскоре проявляет себя и как пламенный оратор на митингах, и как умелый преподаватель тактики на курсах красных командиров, и как умелый участник боевых операций крестьянских отрядов против колчаковцев и интервентов, среди которых "отметились" бессмысленной жестокостью ... итальянцы! Всеми в Европе битые, они вели себя в захваченных сибирских деревнях как истинные палачи...

Будучи всего-то навсего 25-летним молодым человеком, к тому же не долечив до конца сыпной тиф, Владимир Зубцов совершает главный духовный подвиг всей своей бурной жизни: пишет в 1920 году роман "Два мира". При всех своих изъянах, книга несла в себе колоссальный заряд созидающего гуманизма, создавала поистине эпическую картину народного восстания против поработителей, пусть и прикрывавшихся благородными фразами...

Рукопись, буквально кровоточившую недавними фронтовыми ранами, Владимир Яковлевич привёз в Иркутск, в политуправление Пятой Красной армии, в ряды которой был мобилизован в конце 1920 года. Здесь и был издан первый советский роман о Гражданской войне, подписанный псевдонимом "Владимир Зазубрин"

Неровная, нервически взвинченная, избыточно яркая, перегруженная образами, непостижимым образом сплавившая в себе высокий романтизм и эпизоды, решённые в супернатуралистическом ключе, -- вот такова эта первая большая советская книга о колоссальном цивилизационном катаклизме, каковым была Гражданская война. Если сравнивать её с великим романом Мариано Асуэлы "Те, кто внизу", также повествующем о перипетиях гражданской войны, на сей раз в Мексике, -- книга мексиканца выигрывает по формальным показателям, как более сюжетно простроенная, литературно завершённая, с уклоном в "барельефность". Книга Зазубрина -- как выплеск кипящей лавы, как обнажённый нерв! Но архетипическая основа у них ОДНА: НЕВОЗМОЖНОСТЬ ДЛЯ ХОТЬ СКОЛЬКО-НИБУДЬ УВАЖАЮЩЕГО СЕБЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СУЩЕСТВА ЖИТЬ ПОД ГНЁТОМ!
"Два мира", "под грузом всех своих несовершенств", и доныне читаются как вполне современная вещь -- настолько актуальны для сегодняшней России  нравственные проблемы, над решением которых с болью, с кровью, с муками бьются лучшие из героев Зазубрина. И в первую очередь -- представители трудового крестьянства, восставшего против своих поработителей -- Колчака и его "придворной" камарильи.

Не случайно таким благожелательным был отзыв о романе "Два мира", которого удостоил книгу молодого сибиряка Максим Горький. И даже Владимир Ленин не умолчал об этом духовном феномене:"Очень страшная, жуткая книга, конечно, не роман, но хорошая, нужная книга". Гораздо более однозначной была читательская оценка труда молодого литератора: не успевало выйти в свет одно издание романа, как приходилось заказывать новое. На полках книжных магазинов книга не залёживалась. Всего при жизни Зазубрина вышло десять изданий!

В канский период жизни и творчества ( 1922 -- 23 годы) Владимир Яковлевич пишет много, страстно, полемично. И бескомпромиссно! Например, в повести "Общежитие" он доводит свой принцип "беспощадного реализма" до логического завершения: показывает аморализм, торжество грубой силы, ликующую низость без какого-либо намёка на "хэппи-энд". Не зря именно "Общежитие" потом станет главным "вещественным доказательством" якобы чуждости Зазубрина делу социалистического преобразования человека.   

Однако всё это случится только через десять с лишним лет, а в те счастливые месяцы молодой писатель наслаждался творческой свободой, первым -- и сразу же громовым! -- успехом. И работал жадно, "на разрыв аорты". Именно в эту пору им написана совершенно поразительная по своей психологической глубине вещь -- повесть о чекистах "Щепка", которую он в дальнейшем развернёт в полнометражный роман. Здесь Зазубрин достигает поистине филигранного мастерства в отображении жутковатого процесса дегуманизации личности, взявшей на себя палаческую функцию -- пусть даже во имя светлых идеалов мировой революции. Свидетельствую как рядовой читатель и как литературовед: когда "Щепка" была вновь, после многолетнего запрета, издана, многие из нас испытали немалое эмоциональное потрясение...

В 1923 году Зазубрина назначают редактором журнала "Сибирские огни", выходившего в тогдашней столице Сибирского края -- Новониколаевске, ещё не ставшем Новосибирском. Владимир Яковлевич обласкан вниманием и благосклонностью партийной верхушки, ему покровительствует сам всесильный наместник партии в Сибири Станислав Косиор.

Он был не просто носителем служебных полномочий. Он был духовным наставником многих и многих неоперившихся в ту пору писательских талантов. Через благодатную школу "Сибирских огней" прошли Лидия Сейфуллина, Всеволод Иванов, Вивиан Итин, и многие другие. Огромную работу по поиску и поддержке молодых, а подчас и не очень молодых дарований Зазубрин вёл и на посту организатора и руководителя Сибирского Союза писателей.

Однако в ходе борьбы с "правым уклоном" в партии (1929 -- 1930 годы) Владимир Яковлевич за свои выступления в защиту интересов сибирского крестьянства, против бездумной кампанейщины по "ликвидации кулачества как класса" попадает в чёрный список "уклонистов". А это не прощалось даже вчерашним любимцам. Снятый со всех постов, отданный под негласный надзор ОГПУ, писатель упорно продолжает работать, правда теперь уже "в стол". Забегая вперёд, нужно сказать, что основная масса его немалого рукописного наследия погибла после его ареста в 1937 году...


В сентябре 37-го Зазубрин был осуждён "тройкой" и расстрелян. Но -- КНИГИ ЖИВУТ ДОЛЬШЕ ЖЕЛЕЗА! И сегодня, раскрывая томик его литературного наследия, не перестаёшь удивляться остроте его писательского взора и потрясающей яркости образного строя "Двух миров", "Щепки", "Барака"...