За пределом - подборка

ЧАДИТ

Какая грусть в осенней скуке,
всё тянется на юг, и листья,
слетая с веток мне на руки,
шуршат и начинают злиться...
...всё повторяется сначала,
и каждый год, что равен песне,
стоит, как катер, у причала
и бьёт винтом по рыбам, весел,
он фыркает, плюётся дымом,
чадит в тумане... тихий возглас
гремит, по-над рекой отныне
свистят безветренные розги.


БЕЗ  ПОГОЛОВЬЯ

Всё идёт по кругу свистопляски,
плещется волна и лижет камень.
Нету злополучной летом ласки,
обнимает без восторга пламень,
догорающих в камине мыслей,
превращённых в дым на дне безволья,
там, где терпкий запах, в зное кислый,
потому, наверное, в заполье
скачет тень моих раздумий в новом
осязаемом пространстве этом,
мной открытого давно и, к слову,
остаётся странность под запретом.
Я грущу по индевелым будням
в праздники залитые безмолвьем,
за которыми спросонья блудят
прежние стада без поголовья.


СТРАТЕГ

Все терзания свободой –
в несвободе, наконец
понимаешь за невзгодой
поджидает не подлец,
а весёлый случай чести
на бестактном вираже
с незабудкой в строчке мести
за гулянье в мираже
на ветру без мельниц, мыльниц,
задремавших рифм во мне.
Вспоминаю ветхий Вильнюс,
я которым на коне
проскакал невероятно
знойным облаком хлопот,
говорить-то неприятно
чей, мол, это был полёт.
Извините, ротозейство
принимают за побег,
заосенившее зверство.
Безусловности стратег
мне морочит, но, наверно,
суть осечки не патрон,
заурядности проверка
и, конечно же, разгон
по отвесной вертикали
в разворот от фонаря,
под которым не искали
переменчивости, зря
не поведали об этом
в зазеркалье тишины
восседали два Поэта,
и глядели со стены,
унавоженной сатирой
с элементом глупых фраз,
закружившихся над Миром
в профиль гордый и анфас.


***
Выхожу один из невезенья
по проселку под горой.
Цепь – единоверий звенья
со звенящею зарей
поднимает якорь слова
из мирской волны удач.
Остальное всё – полова,
смех разносится как плач
безрассудства в непогоде,
в проливных без струй дождях.
Снег – невнятность антипода
без медалей на грудях,
возвратившихся из пекла
неостывшего во мгле
в день, продлившийся полвека
на обугленной Земле.


***
Как будто бы в церковном хоре
поют берёзы на ветру.
Смирение сквозит во взоре,
росой ложится на траву
печаль осенних в злате листьев
звенит, унынье бьёт в набат.
И ветер начинает злиться,
идёт повсюду листопад.


***
Мое уныние чревато
безумием осенних дней.
Смотрю на всё я виновато
не из свободы степеней,
а из запрета новой строчки,
упавшей золотым листом,
что безрассудствами непрочен,
звенящий в осени пустой
он кружит в онеменье этом,
ложится тихо в вечность он
и, попрощавшись с знойным летом,
мгновеньем падает на склон
немыслимых стремлений в выси
под общий хохот суеты.
И золотым туманом виснет
он на студеные кусты.


В  НЕСКОЛЬКО  КАРАТ

За пределом надежд и утрат
я подолгу смотрю в то пространство,
за которым стою виноват,
не своё поправляю убранство.
И опять хохочу над собой,
понимаю ненужность потехи.
И во мне наступает не сбой,
а похлеще, пожалуй. И смехи
мне не кажутся больше игрой –
понарошку не прыгаю в пропасть,
что разверзлась за синей горой
и, как будто бы ветхая робость
проскользнет под рукой сентября,
и погладит студёный затылок,
и виски второпях серебря,
он безрадостно вежлив и пылок
за пределом надежд и утрат,
я хожу по просёлкам в тумане
и... вдруг в несколько вижу карат
завалящего камня в кармане.