Личная драма не замедлит. Дневник 1983

Не читая стихов, общество опускается до такого уровня речи, при котором оно становится легкой добычей демагога или тирана. И.Бродский
 


14 июня 1983 года

На днях, по обыкновению, «влюбляла» в Маяковского (19 июля ему бы исполнилось 90 лет).
 Рассказывала, каким он был (по моим представлениям). Чистый, честный, с большим любящим сердцем, романтик и идеалист. Не без комплексов и не без мании величия. Но у кого из великих этого не было? Я бы назвала это самоосознанием.
 Мечтал о прекрасном будущем для всего человечества, независимо от границ и рассовых принадлежностей. В этом смысле он был космополит и принадлежал всему миру, я бы сказала – Космосу.

Естественно, что «революцию принял, как свою». Сознательно «наступил на горло собственной песне» (лирической) и от «поэзии – бабы капризной» ушел служить революции добровольно, согласный быть кем угодно, хоть «ассенизатором и водовозом», но только полезным для общего дела и светлого будущего.
Однако, постепенно выяснилось, что общего дела-то и нет, что никому, вроде бы, и не нужно то, что он делает («ведь не для себя же...»).

Друзья-поэты отвернулись и осудили за измену Поэзии. Да и были ли они? Друзья на то и друзья, чтобы принимать друга таким, каков он есть и всегда быть за, а не против него.

Враги нападали охотно, а поводов и искать не надо было. Он их давал предостаточно, потому что шел своим путем и ни на кого не оглядывался. Никогда не старался произвести хорошее впечатление, наоборот, эпатировал и задирался.

Официальные органы, в которых великолепно устроилась и крепла новая советская бюрократия, тоже не вселяли оптимизма (о чем можно судить даже только по названиям его стихотворений последних лет).

Похоже, что единствнными настоящими друзьями у него были только Брики. Может быть, будь они рядом, трагедия бы оттянулась. Но только оттянулась. Потому что она назревала изнутри больше, чем снаружи.

«Ведь если в росте я остановлюсь,
Чьей жертвою я стану, все равно мне». («Фауст», пер. Б.Пастернака)

У великих все масштабно. Одиночество, духовная и душевная изоляция приводят к трагедии. «Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека.»
С возрастом кризис нарастает, запас прочности уменьшается, а, где тонко, там и рвется.

Он осознал, что ошибся непоправимо. И приговорил себя. Изнутри. Акт самоубийства был только приведением в исполнение собственного приговора. Убил сам себя, воспользовавшись услужливо подкинутым судьбой поводом.

Повод, в общем-то, был не таким уж и ничтожным: не поняли боль и тоску душевного одиночества и отчаяния. Полонская могла бы и пожертвовать своими личными делами, если бы... Если бы могла. Если бы ... Но, значит, не могла. А ведь все-равно пришлось.

Впрочем, не нам ее отсюда, издали, судить. На самопожертвование способен не всякий. Зато судят все.

Это я так себе все это представляю.

А вот что, спустя пару дней (опять о параллелях и совпадениях) прочитала у любимого умницы – Н.Я.Эйдельмана в «Последнем летописце»:
«Оказалось, что рай наступит не завтра, и даже не послезавтра.…Честный мыслитель в эти переходные месяцы и годы максимально открыт, беззащитен. Личные неприятности, которых прежде не заметил бы или мужественно пережил, теперь, в период «потери смысла» (выражение Тынянова) бьют наотмашь, насквозь, случается наповал…»

Так же, как Карамзин и Герцен (и многие-многие другие), Маяковский «надеялся на новую историческую весну, на быстрое, светлое торжество разума и просвещения», а натыкался на тупую бюрократическую машину, неприятие, непонимание. И так же, как многих других, «кризис, духовная драма» настигли Маяковского близ сорокалетнего рубежа. «Драма личная – не замедлит».

А тут еще (за два дня до смерти!) из ГИЗа поступило распоряжение изъять «фотографию этого попутчика» из сборника, посвященного 20-летию его деятельности, и их вручную выдирали из всех (600!) отпечатанных экземпляров. Это было незаслуженное и очень обидное оскорбление (это он-то – «попутчик»?!).

«Но кому я, к черту, попутчик!
Ни души не шагает рядом».

Все старо, как мир. Меняются социальные условия, но незаурядной, талантливой личности всегда тесно в рамках любой системы. «Клопы» же чувствуют себя всегда и везде хорошо. Потому что умеют приспосабливаться. Чем ниже культурный ценз, тем выше уровень хамства!

Человечество существует, пока жива Любовь. И Поэзия, как одна из главных форм ее выражения. Гибель последнего поэта – гибель человечества.
14 июня 1983 года
 
На днях, по обыкновению, «влюбляла» в Маяковского (19 июля ему бы исполнилось 90 лет).
 Рассказывала, каким он был (по моим представлениям). Чистый, честный, с большим любящим сердцем, романтик и идеалист. Не без комплексов и не без мании величия. Но у кого из великих этого не было? Я бы назвала это самоосознанием.
 Мечтал о прекрасном будущем для всего человечества, независимо от границ и рассовых принадлежностей. В этом смысле он был космополит и принадлежал всему миру, я бы сказала – Космосу.

Естественно, что «революцию принял, как свою». Сознательно «наступил на горло собственной песне» (лирической) и от «поэзии – бабы капризной» ушел служить революции добровольно, согласный быть кем угодно, хоть «ассенизатором и водовозом», но только полезным для общего дела и светлого будущего.
Однако, постепенно выяснилось, что общего дела-то и нет, что никому, вроде бы, и не нужно то, что он делает («ведь не для себя же...»).

Друзья-поэты отвернулись и осудили за измену Поэзии. Да и были ли они? Друзья на то и друзья, чтобы принимать друга таким, каков он есть и всегда быть за, а не против него.

Враги нападали охотно, а поводов и искать не надо было. Он их давал предостаточно, потому что шел своим путем и ни на кого не оглядывался. Никогда не старался произвести хорошее впечатление, наоборот, эпатировал и задирался.

Официальные органы, в которых великолепно устроилась и крепла новая советская бюрократия, тоже не вселяли оптимизма (о чем можно судить даже только по названиям его стихотворений последних лет).

Похоже, что единствнными настоящими друзьями у него были только Брики. Может быть, будь они рядом, трагедия бы оттянулась. Но только оттянулась. Потому что она назревала изнутри больше, чем снаружи.

«Ведь если в росте я остановлюсь,
Чьей жертвою я стану, все равно мне». («Фауст», пер. Б.Пастернака)

У великих все масштабно. Одиночество, духовная и душевная изоляция приводят к трагедии. «Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека.»
С возрастом кризис нарастает, запас прочности уменьшается, а, где тонко, там и рвется.

Он осознал, что ошибся непоправимо. И приговорил себя. Изнутри. Акт самоубийства был только приведением в исполнение собственного приговора. Убил сам себя, воспользовавшись услужливо подкинутым судьбой поводом.

Повод, в общем-то, был не таким уж и ничтожным: не поняли боль и тоску душевного одиночества и отчаяния. Полонская могла бы и пожертвовать своими личными делами, если бы... Если бы могла. Если бы ... Но, значит, не могла. А ведь все-равно пришлось.

Впрочем, не нам ее отсюда, издали, судить. На самопожертвование способен не всякий. Зато судят все.

Это я так себе все это представляю.

А вот что, спустя пару дней (опять о параллелях и совпадениях) прочитала у любимого умницы – Н.Я.Эйдельмана в «Последнем летописце»:
«Оказалось, что рай наступит не завтра, и даже не послезавтра.…Честный мыслитель в эти переходные месяцы и годы максимально открыт, беззащитен. Личные неприятности, которых прежде не заметил бы или мужественно пережил, теперь, в период «потери смысла» (выражение Тынянова) бьют наотмашь, насквозь, случается наповал…»

Так же, как Карамзин и Герцен (и многие-многие другие), Маяковский «надеялся на новую историческую весну, на быстрое, светлое торжество разума и просвещения», а натыкался на тупую бюрократическую машину, неприятие, непонимание. И так же, как многих других, «кризис, духовная драма» настигли Маяковского близ сорокалетнего рубежа. «Драма личная – не замедлит».

А тут еще (за два дня до смерти!) из ГИЗа поступило распоряжение изъять «фотографию этого попутчика» из сборника, посвященного 20-летию его деятельности, и их вручную выдирали из всех (600!) отпечатанных экземпляров. Это было незаслуженное и очень обидное оскорбление (это он-то – «попутчик»?!).

«Но кому я, к черту, попутчик!
Ни души не шагает рядом».

Все старо, как мир. Меняются социальные условия, но незаурядной, талантливой личности всегда тесно в рамках любой системы. «Клопы» же чувствуют себя всегда и везде хорошо. Потому что умеют приспосабливаться. Чем ниже культурный ценз, тем выше уровень хамства!

Человечество существует, пока жива Любовь. И Поэзия, как одна из главных форм ее выражения. Гибель последнего поэта – гибель человечества.