Если бы пришёл Цезарь

«Если бы пришёл Цезарь…»
Сослагательная конструкция
как потенциальная цитата на примере
эссе Осипа Мандельштама «Выпад».


Как акт человеческой деятельности текст всегда имеет цель. То, ради чего он создаётся, определяет языковые средства, которыми осознанно и неосознанно пользуется автор. Во время написания текст является субъективным, он ещё не оторван от того, кто пишет, и постоянно подвергается воздействию индивидуальности человека, его уникальности. Это пока единая сфера, в которой создатель и создание слиты воедино, постоянно воздействуют друг на друга. И с каждым написанным словом творческая реальность меняется, преображается, прорастает вглубь и вширь; каждое новое слово привносит свою бездну смысла, скрепляется с написанным ранее, служит для автора новой ступенькой.

Но наступает момент, когда текст начинает существовать как самодостаточная структура. Фигура автора отходит на второй план, и произведение остаётся наедине с читателем. В этот момент все модели и механизмы включаются уже как объективные элементы.

Проанализируем, как работает одна из таких конструкций в эссе Осипа Мандельштама «Выпад». Но прежде выделим контекст, в рамках которого она находится. Проблему, рассмотренную поэтом, которая представляет для нас интерес в данном случае, можно выразить следующим образом: особенности познания Пушкина путём постоянных интерпретаций его жизни и творчества.

По структуре любой объект познания содержит в себе множество компонентов. Сам процесс познания строится на включении объекта в орбиту субъекта и на отображении определённых компонентов объекта в сознании познающего. И хотя сами по себе эти «отражения» носят вполне объективный характер, познаваемое сохраняет свою обособленность от того, кто познаёт. Ведь объект обладает не только качествами познаваемого предмета, но и бытием-в-себе. Это означает, что в нём всегда будет оставаться непознанный остаток. Проблема остатка приводит к тому, что субъект всё больше и больше прилагает усилий к тому, чтобы предрасположить себя к особенностям объекта, тем самым постоянно расширяя границы своих познавательных способностей. Однако следует учесть, что предполагаемое то, что должно быть познано всегда будет оставаться для субъекта неисчерпаемым.

Всё то, что было создано Пушкиным, равно как и сам факт его существования, вся его жизнь с многообразием событий – всё это представляет своеобразное семантическое поле, которое подразумевает огромное количество интерпретаций. И каждый раз выбранный вариант интерпретации будет отвечать запросам конкретного познающего, его интеллектуальному уровню, жизненному опыту и т.д. Ведь интерпретация «состоит в расшифровке смысла, спрятанного в очевидном смысле, в раскрытии уровней значений, заключённых в буквальном значении»[1]. Именно об этом и пытается сказать Мандельштам. «Искажение поэтического произведения в восприятии читателя — совершенно необходимое социальное явление, бороться с ним трудно и бесполезно: легче провести в России электрификацию, чем научить всех грамотных читать Пушкина, как он написан, а не так, как того требуют их душевные потребности и позволяют их умственные способности».[2]

Теперь рассмотрим, как в этом контексте работает одна из заложенных Мандельштамом моделей.

«Однажды удалось сфотографировать глаз рыбы. Снимок запечатлел железнодорожный мост и некоторые детали пейзажа, но оптический закон рыбьего зрения показал всё это в невероятно искаженном виде. Если бы удалось сфотографировать поэтический глаз академика Овсянико-Куликовского или среднего русского интеллигента, как они видят, например, своего Пушкина, получилась бы картина не менее неожиданная, нежели зрительный мир рыбы».[3]

Это высказывание напоминает расхожую идиому «если бы Цезарь пришёл к нам сейчас, он бы сказал, что…» или «Цезарь бы на это сказал…». Можно ли считать это цитатой? Цитата предполагает источник. Но проблема источника снимается, т.к. о достоверности того, чего никогда не было (и вряд ли будет), говорить не приходится. Но предполагаемая отсылка к Цезарю так или иначе обладает некоторой степенью вероятности и определённости, потому что, появись державный римлянин здесь и сейчас, он вряд ли спел бы нам русский народный духовный стих. Это обусловлено тем, что образ, сложившийся в общественном сознании, имеет ряд устойчивых характеристик, которыми, в свою очередь, можно воспользоваться исходя из речевой ситуации.

Точно так же обстоит дело с академиком Овсянико-Куликовским и средними русскими интеллигентами из эссе Мандельштама. «Если бы удалось сфотографировать …, то … получилась бы картина …» То, что мы никогда не сможем сфотографировать «поэтический мир» какого-либо человека, вполне понятно. Мандельштаму это и не нужно. Он признаёт тот факт, что к наиболее полному и точному пониманию Пушкина можно только стремиться, что каждый читающий поймёт его по-своему в силу особенностей интеллектуального и духовного развития. Его ирония направлена против тех, кто считает образ «своего» Пушкина наиболее близким Пушкину истинному.

Насколько возможно воссоздание образа «объективного» Пушкина? В каждом отдельно взятом случае читатель должен учитывать множество факторов. Это и конкретная историческая обстановка, и особенности личности автора, и то, каким образом читатель чувствует и понимает взаимосвязь автор-текст, и многое другое. Однако как невозможно стать другим человеком, так и проникнуть до конца в святая святых – его творческий процесс – тоже невозможно. Поэтому всегда будут оставаться неучтённые нюансы, скрытые грани. Сокровенное останется сокровенным.

Но даже на известный факт может быть предложено несколько различных интерпретаций.

Итак, Мандельштам вводит сослагательную модель, в которой создаётся ситуация предполагаемого цитирования. Сравнение поэтического мира академика Овсянико-Куликовского и среднего русского интеллигента с глазом рыбы прямо указывает на иронию автора. При этом нужно понимать, что, созданная изначально как субъективная, эта модель в отрыве от автора эссе существует теперь как объективная конструкция, составная часть текста. И выполняет она здесь те же функции, что и обыкновенная цитата, отсылая читающего к чему-то, что так или иначе подтвердит, дополнит авторскую линию.

Безусловно, Мандельштам не является первооткрывателем этого приёма, примеров которому можно привести множество. Скажем, Уолтер Патер в Заключении своего сборника очерков по искусству Ренессанса говорит о сходстве человеческой жизни с пламенем и добавляет: «Если мы обратимся к внутреннему миру мыслей и чувств, то увидим вихрь ещё более стремительный, пламя ещё более ненасытное»[4]. Это высказывание выполняет ту же функцию, что и высказывание о глазе академика в эссе Мандельштама. И снова проблема источника снята, т.к. в данном случае предполагаемая отсылка направлена к тому, что объединяет огромное количество людей на земном шаре, - к «внутреннему миру мыслей и чувств». Его нельзя взвесить или измерить, но он существует как неотъемлемая составляющая человеческого бытия.

И к нему можно обратиться как к иллюстрации, примеру. Или как к желательному образу, в котором возможно проследить градации, задать сопоставление, сравнение – как это делает Ортега-и-Гассет, рассуждая о возможности получения человеком эстетического наслаждения: «Если зрительная настройка неадекватна предмету, мы не увидим его или увидим расплывчато»[5]. Сослагательное наклонение является той языковой формой, которая позволяет передать через субъективное отношение желательное, возможное действие. В рассмотренных случаях это служит созданию ситуации потенциального цитирования.

Подводя итоги, хотелось бы выделить несколько моментов. В эссе «Выпад» Осип Мандельштам затрагивает проблему создания читателем образа «своего» Пушкина и заостряет внимание на ошибочности, безосновательности вынесения окончательных решений в отношении какого-либо поэта и его творчества. Мандельштам вводит сослагательную конструкцию, в которой возникает возможность потенциального цитирования, указания на поэтический мир «академика Овсянико-Куликовского и среднего русского интеллигента». Потенциального по той причине, что подтвердить или опровергнуть цитирование нельзя. Сама языковая форма сослагательного наклонения обеспечивает снятие этого вопроса. Цитата не явлена напрямую, но срабатывает принцип отсылки. К тому же, в рамках текста эта модель существует объективно, как органическая составляющая. Функционально она помогает перестроить ход логики, вывести её на новый уровень, изменить общее направление и т.д. через новую мыслительную «точку опоры», через иллюстрацию, иносказание, через параллель с некоторой желаемой ситуацией.

Сам по себе этот приём не является оригинальным, он широко распространён в речевой практике. Однако любое языковое средство при умелом применении способно помочь как можно полнее воплотить авторский замысел.

ноябрь 2011г.