Иван да Марья из Малой Гусихи

    Мне 33. Знаковый возраст.
    Какие же события хранит моя память бережно и трепетно?
    Я в музее моей души: здесь много встреч с яркими, удивительными и сильными людьми. Может быть, когда-нибудь я напишу и о них. Но сейчас  мне интересен вот этот экспонат: маленькая, как сейчас принято говорить, бесперспективная деревенька в Саратовской области – Малая Гусиха. Здесь мне посчастливилось невольно увидеть и услышать историю любви одной очень пожилой пары, любви в весьма необычном, трогательном до слёз и одновременно комичном её проявлении.
     Мне, по сей день, смешны и жалки люди, которые утверждают, что в наше время утрачены такие жизненные ценности, как любовь и дружба. Дорогие скептики, тётьки и дядьки, если вам не суждено было встретить в вашей жизни ни того, ни другого, это не означает, что всё доброе, светлое и великое не существует в природе и вообще на земле. Если вы спите до обеда,  вам никогда не увидеть утреннюю зарю. Потерпите, поживите, оглянитесь, встаньте пораньше и вам, наверняка, повезёт: вы увидите, как вздымается солнце, заливая теплом и любовью всё сущее на земле.
Будем считать, что лирическое отступление «исперчено».
Я возвращаюсь в то лето, в деревеньку Малая Гусиха, куда пригласила меня отдохнуть у своей бабки однокурсница и подруга Наташка. Её муж Володя свёз нас туда после летней сессии.
    Из душного пыльного, постылого города мы попали прямо в земляничный рай. Местные красоты меня пленили, хотя детство и отрочество мои прошли в живописной поволжской деревеньке. Меня просто потрясли моря, нет, океаны трав, цветов и ягод! Такое изобилие казалось неправдоподобным. Я просто провалилась в какой-то счастливый цветной сон, который продолжался две недели. Это время пролетело моментально, просочилось как родниковая вода сквозь пальцы.
    Кстати, о воде. Неподалёку от окраины села бьют из-под земли источники. Здесь же сооружён какой-то железобетонный чан. В него и собирается вода – прозрачная, чистая, холодная. Припала бы и пила до тех пор, пока по жилам ни заструилась эта прохладная чистота, вымывающая всякую скверну – физическую, душевную и духовную. Живая вода! Ой, видно без лирических отступлений не обойтись. Да ведь не зря же их кто-то придумал.
    Так вот, через две недели за нами приехал Володя. Решили переночевать, а рано поутру из местного рая «телепортироваться» в городской ад. Но нагрянули  ещё какие-то гости, и у бабы Дуни (так звали Натахину бабулю, у которой мы прожили две недели) не хватило спальных мест для всех желающих вкусить райского житья в земляничном изобилии. По этой уважительной причине подруга отвела меня к стареньким супругам – дальним родственникам бабы Дуни. 
    У супругов были классические русские имена – Ваня и Маня и - просторный дом. В одной из комнат стояли две железные кровати, в изголовье украшенные никелированными шарами. Одну от другой отделяла ситцевая занавеска и приличное пространство. На кроватях – перины непомерной высоты и пышности, а на них поверх покрывал горы подушек разного калибра.
    Вспомнились сразу и старые кинофильмы о сельских тружениках, и моё деревенское детство.
    В сенях и кладовке сушилось много трав. В ароматах – та же русская классика: зверобой, душица, тысячелистник. Кажется, что от этого лекарственного духа лет этак 20-30 жизни прибавится.
    Старик Ваня – очень подвижный, сухонький, рыжий и весь в веснушках. Суетится, всё хочет сделать: и свои дела по хозяйству и во всём Мане своей помочь. То в сарае копошится, то в кладовой чем-то громыхает, а то на кухне вертится как юла.
     Маня всё чем-то недовольна: ворчит, отталкивает своего чересчур энергичного супруга с сердитым возгласом: «Я сама!». А сама как Бабка Ёжка. Скрюченная, пополам сложенная старушка с трясущимися сморщенными, но изящными руками.
    Время было не совсем позднее, и мы с Наташкой резво помогли старикам прибраться в доме: вынесли какой-то хлам из сеней, металлической тёркой выскоблили  деревянные некрашеные полы, сделанные из широченных досок, вытрясли пыль из стареньких домотканых полосатеньких половичков. Хозяева рады - принялись желать Наташке здоровья, а мне жениха хорошего. Добрые милые старики!
     Ваня с Маней суетились, готовя нам с Наташкой баню, и мы на какое-то время остались в комнате одни. Я вдруг обратила внимание на портрет, висевший на стене в простенькой деревянной рамочке. У меня с детства жгучий интерес к старым, пожелтевшим от времени фотографиям. Эта была именно такой. До чего же странная пара была запечатлена на заинтересовавшем меня фото! ОН – надутый то ли от гордости, то ли от желания казаться важным и серьёзным, какой-то даже напуганный, конопатый, совсем молодой мужичонка. А рядом – ОНА. Необыкновенно красивая молодая женщина с правильными чертами и безукоризненным овалом лица, немного вытянутым, от чего лицо смотрелось как лик иконописный. Я не видела никогда такой одухотворённой красоты.   
    В неказистом веснушчатом мужичонке легко узнавался Ваня. А вот в то, что краса ненаглядная рядом с Ваней – это его супруга Маня, невозможно было поверить!
   Как милостиво обошлось время с мужчиной и как жестоко проявило себя по отношению к женской красоте: превратило идеально начертанные природой губы в узкую, едва заметную на сморщенном лице, блёклую полосочку; приклонило к земле некогда молодое и крепкое тело, теперь ставшее скрюченным и больным.
   А говорят «Время – лечит». Наверное, так оно и есть, но если лечит оно деликатно, почти незаметно, то калечит грубо и беспощадно, изменяя до неузнаваемости!    
    Хозяева предоставили гостям почётное право мыться в бане первыми, и мы с подружкой с удовольствием им воспользовались. 
    А потом, пока Ваня с Маней грели в баньке свои косточки, Наташка вполголоса поведала мне историю, которую услышала от своей бабки. Когда-то молоденькую Маню из бедной, почти обнищавшей семьи, отдали замуж за богатого, но некрасивого, ничем неприметного Ваню, который всю жизнь любил и жалел свою жену.
     Баба Дуня говорила, вспоминая далёкие времена: «Бывало, везёт Ванька сено на продажу в город, посадит на самый верх воза нарядную красавицу Марию, а сам идёт рядом гордый, счастливый». И вся-то жизнь прошла у них в согласии. Бабы в деревне завидовали, про Ивана говорили: «Не пьёт, не бьёт».
    Откликнулось, наверное, на доброту и ласку сердце красавицы Марии, потому и не оставила своего конопатого и бедного после раскулачивания мужа, не променяла его на статных, пригожих парней, которые всё поглядывали ещё многие годы на неё, пока цвела да хорошела краса ненаглядная.
    Так и прожили Иван да Марья в Малой Гусихе долгую жизнь. Да вот только народили и вырастили одну дочку, которая, повзрослев, вышла замуж, уехала в город, стала врачом работать. А старики так и оставались доживать свой век в деревне, не позарившись на городское житьё, хотя дочь и пыталась сманить их в свою удобную просторную квартиру в центре какого-то большого города.
    После лёгкого пара, пыхтя и отдуваясь, вернулись Ваня и Маня и мы все наслаждались чаем с духмяными травами. А после чаепития Маня поудобнее устроилась на стуле, притихшая и разомлевшая после банной процедуры и чая, а супруг, взяв гребень, принялся расчесывать медленными и бережными движениями её спутанные седые волосы. Мы с Наташкой обомлели и с выпученными «стеклянными» глазами наблюдали за тем, как старик заплетал своей Мане косы! Неторопливыми плавными пассами любящих рук косы были уложены и аккуратно закреплены на Маниной голове. Без многолетнего опыта не достичь такого парикмахерского искусства. Мы с подругой затаили дыхание, чтобы не вспугнуть «престарелых голубей».
     На исходе необыкновенного вечера Маня стелила мне постель, ворча и злясь на своего швыдкого супруга, пытавшегося облегчить её труды своей помощью.
Наконец ложе готово. Я смотрела на него с ужасом, потому что думала о разбеге, необходимом для того, чтобы «взять» высоту кровати, на которой громоздились две перины, а мой рост, мягко говоря, менее чем невысокий.
     За Наташкой зашёл Володя, и они пошли на ночлег к бабе Дуне.
     Свет погас. Я разделась, вскарабкалась на кровать и «утопила» своё мелкое и худенькое тело в жарких пуховых перинах. За ситцевой занавеской в удушливых объятиях таких же перин с отчаянным кряхтением барахталась Маня.
    А где-то слышалось беспокойное шарканье Ваниных больных, но очень проворных ног.
    Маня наконец затихла. Наверное, приняла удобное положение в утробе хищниц-перин.
    И тут вдруг в полной тишине слышу голос старика, спрашивающего полушёпотом: «Мань, ты зубы-ти выняла?» В ответ робкий, немного виноватый голос Мани: «Ой, Вань, забыла, как давече, про зубы-ти!» И опять в ночи голос Вани: «Давай, Мань, вот у меня две чашки, я и твои и свои сложу».
    Я уткнулась в подушки, чтобы не захохотать и не заплакать одновременно от этого смешного и трогательного диалога двух стариков. А потом  не могла уснуть и долго лежала с открытыми глазами. Всё думала о жизни и любви этой супружеской пары и о своей жизни, и о своей любви, которую очень захотелось сберечь, но, как оказалось впоследствии, мне этого сделать не удалось. 

                Вместо послесловия
    Я сижу за своим компьютером и печатаю этот рассказ, спустя двадцать два года после того, как его написала. Печатаю я очень редко. И, кажется, мне легче было когда-то родить поперечного ребёнка, чем теперь научиться прилично печатать. В общем, надо за деньги показывать, как я мучаюсь. Было бы смешно, а может быть, наоборот, кто-то прослезился бы.
    За все эти годы я прочла свой рассказ только один раз моим родителям, когда ещё мама была жива. Это было 11лет назад. Я читала вслух свой незатейливый рукописный текст, а мои очень пожилые родители плакали и смеялись одновременно над моим рассказом. Они сказали, что его обязательно надо где-то напечатать. Теперь я тоже так думаю и передаю его людям, которые пишут летопись о поволжской деревеньке Малая Гусиха. В этом мне содействуют Наталья и Владимир Самойловы, которые когда-то там жили. За их помощь я им очень благодарна.               
                Наталья Даева